Стою, щурюсь на умытый ночным дождиком райцентр. Из приоткрытого окошка "шестёрки" пульсирует Розенбаум. В лужах отражается небо, сквозь асфальт, пробивается трава.
- Какой-никакой, а мужик.
- Да он всегда никакой,- прошли мимо два второстепенных персонажа с клетчатыми баулами в крепких наманикюренных руках.
Выждав положенные по расписанию двадцать минут, скорый поезд, сдвинулся в сторону Петрозаводска.
Сирень пахнет скукой. Посреди привокзальной площади, обнявшись, стоят три мужика, в ногах вертится собака.
С постамента хитровато щурится гипсовый вождь мирового пролетариата.
Обычный советский городок уже не советской страны.
Стою без мыслей в голове, от этого на душе как-то особенно хорошо.
Автобус на Вознесенье будет ближе к вечеру.
Всё подмечающий взгляд привокзального бомбилы.
Он курит и разглядывает "Спид-инфо", понимая, что вариантов у меня нет, и просто ждёт, когда я приму правильное решение.
-Мужики, где тут можно пожрать купить?
В ответ ласково послали на хуй.
Русые чёлки на потных лбах, как минимум, на троих, сорок лет трудового стажа, не просыхая.
Ещё через десять минут, капитулирую. Бомбила придушил ценой.
- Лучше отдать три штуки, чем тусить девять часов на привокзальной площади,- решил я, сложившись в тесноватом салоне.
Полное отсутствие мыслей в голове, все два с половиной часа дороги за окнами "шестёрки" типично русский колорит и однообразно зелёный цвет.
- Чё-о, корреспондент из Питера?
-Ну-у,- ушёл от ответа: общаться было лень.
Бомбила давил на педаль газа и донимал меня разговорами .
- Слышь, корреспондент,- закурил он сигарету,- кому рассказать, не поверят! Ты, там в своей газете напиши.
- Ага,- киваю я.
-Неделю назад в деревне, километров пятьдесят от города, дедка Тимофей помирать собрался, велел он значит, бабке родню мужеского пола собрать, что б значит, как положено, огласить последнюю волю. К обеду родня подтянулась, как раз племяши с Питера приехали картошку сажать, стоят, значит молча, глазами пол буровят. Дедка Тимофей скрипит с кровати:
-Шоб на кладбище и на поминках нюни не распускать! Не хера! Выпейте - помяните - песни попойте, мою любимую "На поле танки грохотали" пусть Васька споёт...................
Позитивный был дедок, одним словом. Сам погулять - попить любил.
Утром свезли его к нам в город, в районную больницу, где он через пару дней и отошёл.
Деревня стала готовиться к похоронам и поминкам. Бабы наварили холодца, достали из погреба солёных волнух да груздей, я за водкой два раза ездил к коммерсам знакомым. Кривые с Пасхи мужики сладили домовину, выкопали могилу и с утра снарядились в морг за телом.
Дедкин внук Сашка шоферил в городе на бортовом "ГАЗоне". С ним вместе поехали оба племяша с Питера и свояк с деверем.
Перед походом в морг, родня накатила за упокой души дедки, и всем поголовьем пришли за телом.
Санитар предъявил весь ассортимент покойников. Мужики с непривычки оробели, и добавили ещё с санитаром. Потом внук Санька, как самый тверёзый, пошёл опознавать тело.
- Сами поедем! Не хер туда-сюда шоркаться! Бельмы залили, вот и сидите теперь дома!!! - визжала женская половина родни.
Вымотанного, трезвого и злого Саньку затолкали обратно за баранку, обратно погрузили гроб с чужим покойником, обе дочки с племянницами залезли в кузов, вдову усадили в кабину.
Обмишурившиеся мужики пошли снимать стресс, позвали Ваську, чтоб под гармошку выводил: На поле танки грохотали......................
Поутру, не проспавшаяся родня, под бабий рёв и причитания, снесли дедку Тимофея на деревенский погост. Приехавший из города батюшка отслужил панихиду , помахал кадилом. Провожали дедку всей деревней. Потом, за накрытыми у избы столами, много пили и долго пели.................
-А ты чего не ездил в морг?
-Да у меня дежурство в тот день было, а подмениться некем.
Остаток пути ехали молча. Благодушно светило рыжее солнце. В редких деревнях ни души. Только раз, трактор затейливо по кривой, пересёк поле.
В Вознесенье, на берегу Свири, толчея из легковушек, пыльных грузовиков и бэушных микроавтобусов при въезде на паром. Крикливые чайки, флаг на корме, в надстройке капитан в фуражке с крабом.
Вдоль реки быстро бежали собаки, будто опаздывали на работу. Сержант - дембель тошнотворно благоухал кирзой и дешёвым одеколоном. Чуть в стороне, бесшабашно выглядывали из-за садов линялые домики с наличниками. Из магазина у пристани народ выходил с пластиковыми флягами пива.
- Чё-о, ты будешь шарохаться по деревне, иди к моей тётке Настасьи, поживёшь сколь надо, она лишку с тебя не возьмёт, да ещё и пожрать сготовит, - напутствовал бомбила.
-А может свезёшь прямо к тётке, заодно и отрекомендуешь?!
Не-е, не успеваю: мне в вечер на дежурство заступать, только-только доехать.
- А, ты где трудишься?
-В ментовке при вокзале,- на лице привычное выражение табельной хмурости.
- Ладно, бывай, корреспондент, не забудь - изба голубенькой краской выкрашена, сразу за церковью. От Витька привет передавай тётке Настасьи.
-Не случайная случайность,- подумал я, отдавая Витьку деньги за проезд.
-Давай, бухнём?!- предложил сержант-дембель. На груди у парня новенькая медаль.
Водка оказалась вполне съедобная - думал, будет хуже.
На облупившемся железе палубы толкотня, кого-то жизнерадостно обложили, дети мозолистых родителей лузгают семечки, слушают магнитофон, и по кругу пьют "Пепси" из пластиковой бутыли. Рядом с нами сидит тётка в наивно-цветастом платье с круглыми коленками, её маленький сын засунул нос в мороженое.
Выпили ещё для коммуникабельности. Дембель видно не особо разговорчив по жизни. На трезвую голову ему несподручно общаться, а когда бухнули, сразу начал говорить, помогая языку руками. Парня звали Славик, он возвращался с войны к себе в Карелию.
Наконец паром загудел движком, ветер пахнул соляркой, берег начал отодвигаться и мы наискосок перерезали гофрированный ультрамарин Свири.
Солнце припекает и слепит глаза.
За рекой, сержант Славик остался ждать вытегорский автобус.
Меня подобрал какой-то коммерс на старенькой "Аудюхе", вывезенной из Гамбурга на палубе калининградского сухогруза. О чём он мне и рассказывал всю дорогу.
Щелейки окалдовали сразу: сверху голубая бесконечность неба, словно разглаженный утюгом ультрамарин Онежского озера, намертво вбитая в пейзаж тишина и сплошная зелень лесов.
Среди скомканной деревеньки, барахтавшейся в облаках цветущей черёмухи, по- стариковски кряхтела пятиглавая деревянная Дмитриевская церковь с колокольней - образ царствия небесного, как его представляли в восемнадцатом веке.
Нагретая солнцем трава пахла летом.
- Здравствуйте,- навстречу крепкой походкой шла бабка, лучась морщинами.
Телёнок с достоинством загораживал вход в церковь. Другой, рядом щипал молодую траву.
- Господи! Хорошо-то как раствориться в этом покое на целых пять дней!
Без труда отыскал избу тётки Настасьи. Витькин привет сработал безотказно - мне выделили комнату, в единственном окне которой, скульптурно серела Дмитриевская церковь. В углу в простеньком киоте строгий лик Спаса. Спать предстояло как в семнадцатом веке, на здоровенном сундуке с плоской крышкой.
- А где у Вас тут магазин?
-Эк, куда хватил! Его почитай уж как три года нету - автолавка по средам ездит. А ты чего хотел-то? Молоко с творогом свои, картошка тоже, рыбу мужики завтра словят, нажарю тебе подлещиков.
- Да я за знакомство хотел водочки или винца взять, посидеть.
- Дак сегодня кооператоры должны бутылки пустые принимать, у них всегда можно взять.
С крыльца было видно, как деревенские толкали тележки с мешками стеклотары к автобусной остановке, кто-то нёс на горбу. Кооператоры запаздывали, очередь из трёх баб и одного мужика волновалась.
Наконец к остановке подкатил крытый "ГАЗон". Приземистый парень в спортивках вынул из кармана калькулятор, каждый раз тыкая грязным пальцем в кнопки, объявлял сумму. Второй, тощий, в джинсах и замызганном тельнике ставил бутылки в гнёзда пластиковых ящиков.
Дождавшись, когда очередь иссякнет, подошёл к приёмщику.
-Сколько? - обшмонал он меня по-быстрому взглядом.
-Пару.
- Бери больше, у нас не палёнка, с Питера возим.
- Нет, парой обойдусь.
- Гляди, вдруг не хватит? Куда побежишь за добавкой?!
Ближе к вечеру сидим - обедаем. Моя хозяйка с мужем люди деревенские, но в конце шестидесятых, по вербовке, подались в Ленинград, где и отработали без малого по тридцать лет на Ижорском заводе. Тогдашний массовый переезд страны из деревни в город, адаптация к новой среде обитания, сопровождались употреблением беленькой и портвешка.
С тех пор тётка Настасья и муж дядя Саша сильно уважали это дело.
Дядя Саша пьяно глядел в тарелку и бесцветно улыбался.
-Алле, гараж?!- Настасья посмотрела на осовевшего супруга.
Мы усидели бутылку водки и уже никуда не торопились.
-Пойду, пройдусь.
- А сходи на берег, там красиво.
Огороды темнели вскопанными грядками. Над Щелейками застыло абсолютно голое небо. По пустому озеру, приседая кормой, скользила самоходная баржа. Идти можно в любую сторону - отовсюду были видны церковь с колокольней.
Деревенька, крытая шифером и руберойтом, заколоченная церковь с прорехами в куполах и облетевшими крестами, заброшенные поля и пустой коровник на бугре - от всего этого веяло не то нищетой, не то тихой святостью......................
- Ага,- сказала физиономия в сморщенном пиджаке и исчезла.
По заросшей подорожником тропинке спускаюсь к озеру. От воды с разных ракурсов снимаю церковь среди одуванчиков, словно ворота в рай. Ощущаю себя пришельцем из другой цивилизации.
Жажда добра и справедливости, молитва Богу, сработанная топором и долотом почти триста лет назад стоит на озёрном берегу.
Светлый вечер, берег озера, свежо, иду по жёлтому песку, высматриваю красивые камушки. Отсюда, с кромки воды, было совсем близко к Богу и святым угодникам...................