Худжанд, бывший Ленинабад. Жаркий среднеазиатский город вблизи границы Таджикистана и Кыргызстана. Пятьдесят градусов в тени. Уже измученные дорогой из Фанских гор, пролегавшей по горячей пустыне, мы еле-еле выползли из машины, чтобы сделать здесь перерыв, размяться, поесть, и найти банк, чтобы снять денег. Было настолько жарко, что казалось, что всё раскалено, и ты находишься в сауне, из которой невозможно выйти. Центр города был похож на один большой рынок. Продавали всё и везде. ??? Есть в местных забегаловках мы побаивались, особенно перед восхождением, и для обеда нашли какую-то столовую, видимо сохранившуюся с советских времён. После обеда мы прошлись по просторной, солнечной главной площади. Было настолько непривычно жарко, душно, сухо, что мы решили, что город мы посмотрели, и поехали дальше. Ехать по такой жаре в машине было очень тяжело. Открытые окна машины не помогали - воздух на улице был горячий и обжигал, задувая в машину. Все истекали потом и только и мечтали, что о холодном пиве. Мы остановились у какого-то придорожного магазинчика неподалёку от границы. Холодильника там не было, и пиво было тёплое. Но мы уже докатились до того состояния, когда могли пить отвратительное тёплое пиво. Где-то не доезжая до границы, водитель заявил, что довезёт нас до какого-то места, а потом нам придётся пересесть в другую машину. Загадочная азиатская логистика. Так что нам пришлось выгружать все вещи, ждать другую машину, и загружаться в неё заново. Второй водитель довёз нас только до границы с Киргизией - через границу он нас перевезти не мог. Мы прошли эту границу пешком, и только на стороне Киргизии нас встретила новая машина. Продолжилась эта изнуряющая дорога по пустыне, спать на такой жаре тоже не получалось, и мы еле дождались, когда стали опускаться сумерки. Стало прохладнее, и я задремала беспокойным сном, скрючившись на своём сиденье, под монотонное вещание кыргызского радио на непонятном мне языке...
Мы въехали в Ош глубокой ночью, около 2-х часов. Город освещали придорожные фонари и витрины магазинов. По сравнению с местностью, по которой мы ехали весь день, в городе было довольно много деревьев. Ночёвку нам предоставляла фирма, которая "организовывала" восхождение. На самом деле, останавливаться ещё где-то мы не хотели и предпочли бы сразу отправиться в базовый лагерь, но водитель устал, и сказал, что сегодня больше никуда не поедет. Пожалуй, сразу расскажу немного, как организовываются подобные восхождения на раскрученные вершины. Просто так приехать и пойти на гору, как например, на те же Эльбрус или Казбек на Кавказе, невозможно. Нужно разрешение на восхождение, и нужно быть привязанным к какой-то организации, чтобы остановиться на территории их лагерей, даже со своими палатками. В наших походах мы стараемся быть максимально автономными, во-первых, потому что у нас нет денег на комфортные восхождения, когда тебя и кормят, и рюкзак твой несут, а во-вторых, потому что так неинтересно и теряется смысл похода. Однако, в этот раз нам пришлось связаться с турфирмой. Мы взяли минимальный пакет: ночёвка в Оше, трансфер в базовый лагерь, разрешение на восхождение, трансфер обратно. Рюкзаки мы несём сами, гид нам не нужен, палатки у нас свои, готовим мы себе сами. Странные люди, в общем.
Итак, на оставшуюся ночь мы заселились в частный дом, работающий как гостиница для альпинистов перед восхождением или после него, когда остаются дни до вылета. Денег у нас, как всегда, было мало, и самое дешевое, что нам могли предложить - заночевать на улице за домом, разложив спальники прямо на земле, под сенью инжирового дерева. Учитывая, как жарко было в доме, такой вариант устраивал нас как нельзя лучше. Тем более, спать оставалось несколько часов. Даже ночью ребята добыли где-то хлеб, свежие овощи и майонез, и мы смогли немного перекусить.
Наутро за нами приехала машина, на которой мы отправились в базовый лагерь пика Ленина. Все были вялые после такой изматывающей дороги и практически бессонной ночи. В газель загрузились как мешки с картошкой. Кто развалился на двух сиденьях, кто закинул ноги на соседние сиденья, кто вообще лёг спать в проходе. Очень скоро город и какие-либо признаки цивилизации остались позади, и снова началась пустынная местность. Мы ехали по знаменитому Памирскому тракту.
Постепенно из пустыни стали вырастать холмы, но они были довольно низкие, и никак не желали превращаться в горы. Пожалуй, въезд в горы - один из моих любимых моментов в походах. Я очень люблю предгорья, люблю наблюдать, как равнина постепенно как будто набухает, как будто из-под земли рвётся что-то, пытаясь пробиться на поверхность, и становится всё сильнее, пробивается всё выше, разрезая поверхность земли огромными камнями и скалами, а где-то - плавно вздымаясь лесистыми холмами. Предгорья всех гор совершенно особенные. Это как прихожая роскошного дворца, здесь еще не открыто всё его великолепие, но уже чувствуется величественная, торжественная, благоговейная атмосфера, просачивающаяся сквозь стены тронного зала. Чувствуется предвкушение чего-то огромного, могущественного и невыразимо прекрасного, и как будто вся природа и все люди замерли в этом предвкушении. И чем выше горы, тем сильнее и более всепоглощающе это напряженное предвкушение. На тот момент я никогда не видела гор выше Памира. И я с замиранием сердца ждала момента, когда наконец-то познакомлюсь с этими величественными горами.
Мы ехали по Памирскому тракту мимо травянистых лугов и невысоких засушливых холмов, вовсе не торопящихся вырасти в большие горы. То и дело среди этой безлюдной местности попадались поселения киргизов-кочевников, состоящие из нескольких круглых юрт, покрытых кожей животных (?), нескольких лошадей и стада овец, пасущихся неподалёку. Неужели в этих местах до сих пор живут в юртах?
Через какое-то время холмы как будто выровнялись, и мы стали ехать по ровной степи. И вдруг где-то за горизонтом, из тумана стала проступать стена больших гор. Их вершины были скрыты за облаками, но было понятно, что видим мы лишь подножия, лишь основания этой стены. Никогда ещё я не видела такого явного въезда в горы, такого чёткого разделения на мир степной, равнинный и мир высоты. Чем ближе мы подъезжали к границе Памирской державы, тем яснее можно было различить скалистые очертания, ярче выделялись на их фоне снежники, а дорога через степь, размытая дождями, становилась всё хуже и хуже.
Наконец мы прибыли в базовый лагерь пика Ленина "Ачик-Таш", находящийся на высоте 3600м. Первое, что замечаешь, оказавшись на поляне базовых лагерей, это конечно то, ради чего они здесь организованы, ради чего сотни людей приехали сюда с разных концов света. Пик Ленина, сурово и спокойно, немного безразлично взирающий на всю эту массу восходителей, желающих проверить свои силы на его склонах и ледниках и конечно, мечтающих дотронуться до его сердца - вершины. Деревьев здесь нет, и можно охватить взором весь огромный зелёный луг, простирающийся до начала серо-зелёных холмов и подъема на хребет, гладкие красно-бежевые предгорья, и саму огромную снежную гору, даже нет, скорее снежный хребет, наверху которого выделяется самый заметный взлёт - собственно пик Ленина. Таких высоких, полностью покрытых снегом гор я ещё не видела, и от этого величия в самом деле захватывает дух, и ощущается какое-то особое благоговение, трепет. Как будто эта огромная гора находится на сцене, а всё, что вокруг - зрительный зал, замерший в предчувствии чего-то большого и великого. Здравствуй, Памир. Будем знакомы.
Удивительно, как меняется восприятие высоты в зависимости от региона. На Кавказе, например, на 3600 надо довольно долго подниматься, и это - средняя высота стандартного перевала в походе. Здесь на этой высоте ещё только базовый лагерь, это самое начало, отправная точка, куда привозят на машине. А вот в Гималаях базовые лагеря могут быть уже на пяти тысячах... На огромной поляне под пиком Ленина множество базовых лагерей, принадлежащих разным турфирмам, и селиться нужно в свой. Здесь есть вся инфраструктура для комфортного восхождения: уже расставлены огромные удобные палатки, стоит юрта-кафе, в которой можно заказать еду, построены два чистых туалета. Однако мы не пользовались ни чужими палатками, ни кафе, а просто расставили свои около небольшого озера и стали распределять еду и другой общественный груз для предстоящего восхождения. Оказалось, что Масяня тоже недавно купила себе пластиковые ботинки, причем такую же модель, как и у меня, но размером побольше, и они были ей велики. Недолго думая, мы решили поменяться ботинками, так как мои были как раз мне маловаты. Спросили у коменданта лагеря насчет тех погибших московских альпинистов - оказалось, они погибли даже не на горе, а на одном из окрестных склонов во время акклиматизационного выхода. Комендант расспросил нас о планах, как собираемся идти на гору, и услышав, что мы уже только что прошли один поход, сказал, что акклиматизация у нас должна быть отличная, и на вершину мы все взойдём без проблем.
Ну вот и он, базовый лагерь пика Ленина. А вот и сам пик Ленина, безмолвной мощью возвышающийся над всем миром. Неужели я останусь здесь и не попробую свои силы на этой горе? Не узнаю, как оно там, на этой безумной высоте? Как мне такое вообще могло прийти в голову? Конечно, я пойду на восхождение и сделаю всё, что смогу. Это очень сложно объяснить, почему ты это делаешь, почему ты идёшь на гору вопреки здравому смыслу, в моём случае - очень плохо подготовленной и физически, и морально, просто когда ты видишь перед собой такую гору, ты не можешь не идти на неё, и неважно, о чем ты думал до того, как приехать сюда. Вспоминается Джордж Мэллори, альпинист начала XX века, который на вопрос "Зачем идти на Эверест?" дал знаменитый ответ "Потому что он есть". Вот и я тогда решила идти на пик Ленина просто потому, что он есть. Шаг за шагом, шаг за шагом... Я знала, что до вершины я не дойду, точно так же, как знала, что зайду на Энергию. Но я решила идти. А там посмотрим.
Мы вышли на следующее утро. Было довольно прохладно, на такой высоте ждать жары уже не приходится. Довольно долго мы шли по дороге, проложенной меж целого городка базовых лагерей к началу подъема. Под ним находится очень интересное место - Луковая поляна. Раньше базовый лагерь был именно здесь, но когда постройка базовых лагерей приняла массовые масштабы, их перенесли ниже, чтобы не портить это место. Ты понимаешь, что началась Луковая поляна именно по запаху - как ни странно, пахнет луком. Дело в том, что здесь целое поле дикого лука, который распространяет в воздух свой особенный запах, но не резкий и слезоточивый, как у привычного лука, а мягкий и сладкий. Во всей этой местности всё поле изрыто небольшими ямками, из которых то и дело выглядывают их жители - огромные жирные сурки. Они сидят в траве неподалёку от тропы и с любопытством наблюдают за путешественниками, но как только люди подходят довольно близко, сурки ныряют в одну из норок, которые здесь повсюду. Тем не менее, эти зверьки здесь не настолько пугливы, и иногда позволяют подобраться поближе и сфотографировать себя.
Путь в лагерь 1 на пике Ленина лежит через перевал Путешественников. Подъем на него начинается, когда тропа довольно резко начинает забирать вверх. И вроде бы всё как всегда, каменистый склон, тропа среди камней, ведущая вверх, небольшие ручейки, яркие цветы, пробивающиеся через камни... Привычный приятный путь по горной местности, хорошая погода, красивые виды, и тебе уже начинает казаться, что всё хорошо, и чего было бояться? Как вдруг на скале рядом с тропой, в самом начале подъема, мемориальная табличка погибшим на пике Ленина альпинистам. Как предупреждение: всё ещё впереди, не слишком-то расслабляйтесь... Перевал Путешественников находится на высоте 4128 м. Опять появляются мысли о том, как по-разному ты воспринимаешь высоту. Наверное, всё дело в цели. Когда ты приезжаешь покататься на лыжах на Кавказе, высота 1500, на которую тебя завозят на подъемнике, кажется "высокогорьем". Когда твоя цель - перевал на высоте где-то 3500-4000м (средняя высота того, что мы ходим на Кавказе), то и 2500м это уже что-то, на них ещё надо зайти. А когда твоя цель - 7134 м, то перевал на высоте 4128 - просто промежуточный пункт, который даже не замечаешь. Прихожу к выводу, что цель надо ставить как можно выше, не только в горах, вообще в жизни. Тогда и чего-то меньшего добиться будет проще.
После подъёма на перевал Путешественников тропа уходит вниз, и дальше идёт траверсом по каменистому склону, вплоть до реки ???. Здесь мы не одни: то и дело попадаются восходители, идущие в базовый лагерь, кто-то после акклиматизационного выхода, кто-то после восхождения. Поговорила с одним американцем, который уже уезжал с горы - на вершину он не зашёл, говорит, была погода очень плохая, всё затянуто, снегопады, и больше ждать не может. Сказал, в следующий раз ещё попробует, и пожелал удачи. Но не только восходители составляли трафик на тропе к первому лагерю. Также то и дело мимо проезжали таксисты - предприимчивые киргизы на лошадях, готовые за определенную плату подбросить путешественников до первого лагеря, ну или хотя бы его вещи, учитывая, что с большими рюкзаками как у нас здесь практически никого не было - местные восходители в основном предпочитают селиться в палатках лагерей и пользоваться их кухней, и тащить такое количество вещей им не нужно. Для нас это было, конечно, не только непозволительной роскошью, но и делом совести. У нас даже когда кому-то плохо совсем, и то неохотно дают рюкзак разгрузить, а чтобы кто-то за тебя ещё и по обычной тропе рюкзак тащил... Неправильно это как-то. Как будто получается, тебя затащили на гору, и победа уже не твоя. Нет, мы всё сами. Правильно говорят, что туристы - ишаки. Что ж делать, такие мы...
Когда тропа подвела к переправе через широкую бурную реку, таксистов на лошадях стало больше. Понятно, желающих намочиться будет немного, и они хорошо заработают. Даже у меня, увидев эту реку, мелькнула мысль, а не воспользоваться ли их услугами, учитывая моё отношение к переправам... Однако, под руку с кем-то из наших мужиков я успешно перебралась через неё. Хотя дело уже было к вечеру, и вода прибывала на глазах, и вскоре перейти её пешком стало бы действительно проблематично.
К вечеру мы добрались до Лагеря 1, который находится на высоте 4300м под суровым ледником Ленина. В этой местности также есть несколько лагерей, принадлежащих разным фирмам, и хоть обустроены они уже не так, как базовые, но палатки уже расставлены на деревянных настилах (камни же внизу), в палатке-столовой уставших путников готовы накормить горячим ужином, есть где купить колу даже (вот уж совсем буржуйство), чуть в стороне чистый, обустроенный туалет, несколько умывальников. Мы зашли в лагерь Ачик-Таш и поставили палатки на их территории, чуть в стороне от целой улицы ярких "общественных" палаток. Несмотря на то, что переход из Базового лагеря в Лагерь 1 абсолютно никакой трудности не представлял (по сравнению с трудностями предстоящими), занял он целый день, и к вечеру все были довольно уставшие и вымотанные. Мы набрали около километра в высоту - это много для одного дня, но, учитывая, что мы несколько недель уже провели на этих высотах (3-4 тыс), набор ощущаться не должен был.
Однако, к ночи мне стало плохо. Разболелась голова, пропал аппетит, сил не было, спать я уже не могла. К слову, до конца всего восхождения и даже какое-то время после него я совсем забыла, что такое сон, и каждая ночь для меня была сплошным мучительным ожиданием утра, когда можно будет перестать пытаться уснуть. Мы находились в Лагере 1. То есть, от своего первоначального плана остаться в базовом лагере я уже отошла. Здесь эти идеи казались какими-то странными и даже смешными, как такое вообще могло прийти мне в голову? Сейчас впереди был ледник Ленина - главная трудность этой горы, не считая высоты, препятствие, которое по сути меня и останавливало. Однако тогда, находясь в Лагере 1 и видя свой страх в лицо, я знала, что пойду туда, просто потому что я уже здесь и уже, по сути, иду. Наверное, раньше я просто слишком много думала. Находясь на горе, думать я стала значительно меньше, если не перестала совсем.
На следующий день была днёвка в Лагере 1. Надо было отдохнуть перед ледником и дальнейшим восхождением. Здесь нам дали рацию, одну на команду - когда мы пойдем дальше, наш руководитель будет должен через определенный промежуток времени связываться с первым лагерем и докладывать, где мы, и куда движемся дальше. Целый день в лагере сидеть было бы скучно, и мы прогулялись на одну из окрестных вершинок (около 5000м), которая в здешних масштабах смотрелась просто каменистым холмом. Также оказалось, что в том же лагере, что и мы, остановилась группа ставропольских десантников - земляков большей части нашей команды. И конечно, мы сразу же с ними скорефанились, тем более что они как и мы шли самостоятельно, не прибегая к местным услугам комфортного восхождения.
Я уже писала о том, что, оказавшись на горе, перестала думать и размышлять. Однако, вечером этой безмятежной днёвки произошло событие, которое заставило-таки извилины зашевелиться. Наш доктор Масяня встретила в лагере свою знакомую из Питера, которая участвовала в восхождении со своим клубом. Кажется, её тоже звали Маша. Она вернулась в первый лагерь, не дойдя до вершины, и собиралась пожить несколько дней здесь, а потом вернуться в город - у неё заканчивались рассчитанные дни, да и наверх она больше не собиралась. Но не это важно - важно то, что она рассказала: она только что спустилась с ледника Ленина, и видела кровь на снегу - из трещины незадолго до этого доставали пострадавших. Как оказалось, коммерческая группа, состоящая из трёх клиентов и гида, и идущая одной связкой, провалилась в одну из многочисленных трещин на леднике. Гид погиб. У клиентов серьёзные травмы, но их удалось эвакуировать. Видимо, гид провалился (что здесь очень вероятно), но никто из трёх его клиентов не смог нормально зарубиться, чтобы остановить падение, и свалились все четверо. Можно долго рассуждать о коммерческом альпинизме, об опытности восходителей, о работе гидов, но что случилось, того уже не изменить. Эти трое людей, собираясь на восхождение "на самый лёгкий семитысячник", наверняка знали, что пик Ленина - не прогулка по долинам, что это гора, на которой люди иногда погибают, иногда возвращаются с травмами. Они знали, что на леднике бывают трещины, и что упасть в них очень опасно. Но они не думали, что это произойдёт именно с ними. Что именно их лидер, гид, погибнет, и именно их будут эвакуировать с горы в тяжёлом состоянии. А гид, наверняка, уже "поднял" на пик Ленина уже очень много групп, члены которых доверили ему свои жизни, знал гору как дорожки у своего дома, да и сам уже не раз побывал на восхождениях посерьёзнее. Он не думал о том, что именно его имя будет вписано в печальный список "погибших на пике Ленина". Так всегда. Мы думаем, что что-то плохое произойдёт с кем угодно, но не с нами. Ровно до тех пор, как это случается.
К вечеру стало холодать. Ледник Ленина нависал огромной махиной над полянами лагерей. И то, отсюда было видно только его начало. Рано-рано утром, за пару часов до рассвета мы должны были собрать лагерь и двинуться наверх, на это минное поле из трещин-ловушек. За последнее время выпало много снега, и многие трещины были закрыты. При этом было довольно холодно, и хоть по насту идти легче, это значило, что снег не стает и не откроет трещины. Ледник был на момент нашего восхождения в плохом и опасном состоянии. Только что мне хотелось написать, что я стала осознавать опасность. Но нет. Осознать опасность невозможно, пока ты ей не подвергнешься. Можно только представлять себе, фантазировать, бояться - или не бояться, опасность может будоражить нас, притягивать. Но её нельзя осознать. Нельзя узнать, почувствовать, что это такое - упасть в трещину, пока ты в неё не упадёшь. И тебе кажется, что это никогда с тобой не случится. Ты можешь только смутно догадываться, что вполне возможно о тебе завтра будут говорить "да вон, там вчера альпинист из такого-то города погиб... эх, жалко...", и что это абсолютно реально, что каждый из тех погибших в горах, о ком то и дело с разных концов света доносятся такие слова, считал, что несчастье случится с кем угодно, но не с ним. Но наш мозг упорно строит каменную стену от таких мыслей, он не хочет их допускать к себе, не хочет слышать их, считая, что так безопаснее, спокойнее, что так он скорее сохранит себе жизнь. Но получается, что неспособные допустить опасность, по сути, допустить свою смертность, мы идём к этой опасности, прикрывая глаза одной рукой и закрывая уши другой. И что движет тобой, ты уже просто не понимаешь. Ты просто идёшь дальше.
Я знала, что уснуть сегодня всё равно не смогу, и пошла бродить по каменистым окрестностям, не торопясь возвращаться в лагерь. Пока я не легла спать, ещё была возможность передумать и не идти дальше. Я думала об этой возможности и прокручивала её в голове, в глубине души зная, что всё равно ей не воспользуюсь. Если бы я осталась в лагере, даже не попробовав забраться на эту гору, я бы себе никогда этого не простила. При этом зачем мне это восхождение, я тоже не знала. Единственное, что я знала - это то, что до вершины я не дойду.
Я шла и смотрела на камни, на которые наступаю. Вдруг взгляд мой остановился на необычных цветах, которые я до сих пор никогда не видела. Я сразу поняла, что это были эдельвейсы. Для меня всегда эти невзрачные цветы были чем-то сказочным, очень ярким, прекрасным, они были для меня символом силы, стойкости и красоты суровой и негостеприимной природы высокогорья. Они растут на высоте, на которой уже больше ничего не растёт и никто не живёт, но они выбрали именно такую почву, и даже на ней они остаются цветами. Я сорвала три цветочка и, вернувшись в лагерь, убрала в блокнот. Я уже не сомневалась, что пойду дальше.
Будильник прозвенел ночью. Я так и не спала, находилась в каком-то полудрёме, постоянно просыпаясь. Погода была хорошая, небо чистое, и мы стали собираться. В этих ночных сборах есть всегда какая-то тревожность. Как будто солдатов разбудили ночью и заставили идти в бой, а они хотят спать и не очень понимают, что с ними происходит. Подсвечивая себе фонариком, готовишь отдельно снаряжение - пластиковые ботинки, кошки, каску, страховочную систему, карабины, ледоруб... Одеваешься. Собираешь рюкзак. Всё практически молча и очень быстро. Как будто в каком-то трансе. Вокруг другие группы также собираются, мелькают фонарики, раздаются тихие и сосредоточенные голоса. Это затишье перед боем. Мы старались собраться побыстрее, чтобы выйти пораньше, пока на ледник не повалила вся толпа - альпинистов действительно было очень много, и на леднике могли образоваться пробки из людей, а это, опять же, опасно. Вдруг я обнаружила, что у меня нет верхней части страховочной системы - я взяла два низа. И почему я не проверила это раньше? Отсутствие верха не так критично, и мне свой верх отдала Оля, которая была намного опытнее и увереннее меня. Пришлось взять.
Мы быстро собрали лагерь и, в темноте освещая себе путь фонариками, двинулись по камням к началу ледника. Я впервые шла в пластиковых ботинках. Ощущения были ужасные. Стопа стала как будто распухшей и очень неповоротливой, ты ставишь ногу не как хочешь, в как встанет огромный пластиковый ботинок. Успокаивало только то, что эта обувь предназначена не для камней, а для снега и льда, и когда мы выйдем на ледник, будет легче. Передвигаясь по камням и оборачиваясь то и дело назад, я видела, как из первых лагерей выдвигаются множество фонариков, и как светлячки плывут в ночном небе в сторону ледника. С одной только разницей - светлячки летят на свет, а эти наоборот направлялись в темноту...
Когда мы подошли к началу ледника, где все надевали кошки и встёгивались в связки, Шухер поделил нас на две связки по четыре человека: в одну вошли сам Шухер, Паша, Оля и я, в другую - Вася, Дима, Рома и Масяня.
"Если что-то вдруг случается, - сказал Шухер, - народу тут много, берёте у кого-нибудь рацию и пытаетесь выйти на связь, позывной "Ратибор"
Мы стали аккуратно, но довольно быстро подниматься по леднику. Поначалу идти было легко - ледник был довольно пологий, во многих местах покрытый камнями, да и темнота вокруг притупляла всё восприятие. Но вот где-то за спиной, вдалеке, показался рассвет. ОПИСАНИЕ РАССВЕТА. Подъем стал круче, и соответственно, набор высоты. У меня разболелась голова, я стала выдыхаться. И вот идешь, каждый шаг даётся с трудом, но при этом нужно быть внимательным - то и дело путь проходил через гигантские разломы в леднике, бездонные трещины, через которые надо было перешагивать или перебираться по хрупким снежным мостикам. Тропа здесь одна на всех, и она отмечена красными флажками - заблудиться невозможно. Идёшь в связке, а это значит, ты не можешь идти в своём темпе, стоит чуть-чуть замедлиться - и привязанная к тебе верёвка потянет тебя вперёд, стоит идти чуть быстрее, и начинаешь тянуть идущего сзади. Темп моей связки был для меня слишком быстрый, в то время как вторая связка нашей команды осталась далеко позади. Почему Шухер не определил меня туда? Тем более Масяня хотела идти с теми, кто быстрее... Неужели только из-за того, что я быстро дошла из базового лагеря в первый, и быстро подошла к началу ледника? Или он просто волновался за меня и хотел держать всё время под контролем. Как бы то ни было, верёвка, к которой я была привязана, всё тянула меня вверх, и я плелась за ней, как ослик... Я была настолько сосредоточена на том, чтобы хоть как-то доползти до следующего привала, что было не до трещин, не до страха, не до мыслей. Только иногда я оглядывалась на потрясающие пейзажи, которые открывались вокруг, и пыталась насладиться их красотой. Но верёвка упорно тянула вверх. Внизу виднелись многочисленные группки восходителей, Шухер окрестил их "муравьями". Все медленно, но упорно ползли наверх.
Один из опасных участков ледника Ленина находится уже на подходе к Лагерю 2 и называется "Сковородка". Это довольно большое открытое выполаживание, на котором солнце печёт так, что ты чувствуешь себя на как на горячей сковороде. Помимо ожогов это место ещё опасно тем, что на таком солнце снег выше по склону тает, и образуются лавины. Лавины здесь действительно очень частое явление, и на снегу невозможно не заметить их следы... Поэтому все стараются пройти "сковородку" как можно раньше и как можно быстрее. Мы не успели проскочить до полудня - я думаю, из-за того, что я шла из последних сил и тормозила нашу связку. Так что довелось сполна ощутить пекло раскалённой сковороды....
Наконец, уже вблизи второго лагеря, когда трещины закончились и ледник стал более-менее безопасным, мы расцепили связку. Только тогда я поняла, какое счастье - идти так, как хочешь, а не ползти за тянущей тебя верёвкой. Я добралась до лагеря и просто упала на землю, я была настолько вымотана, что не могла шевелиться. Паша сказал, что чтобы адаптироваться к высоте, надо активно что-то делать, и я стала то ли копать снег, то ли выкладывать камни вокруг палатки, уже тогда я очень смутно воспринимала происходящее, моё тело как будто мне не принадлежало, и я просто как заведенная кукла выполняла какие-то механические действия, и даже не понимала, что мне становится всё хуже и хуже. Кто-то из соседей, видимо, чей-то инструктор, о чем-то со мной разговаривал, и я даже что-то вроде как отвечала. Кажется, он говорил, что мы прошли ледник быстро - всего за восемь часов. И тогда где-то в тумане мелькнула мысль, а как же там наши. Время идёт, а их всё не видать. Кошмар, мы ползли по этому леднику восемь часов. И это по здешним меркам быстро...
Лагерь 2 находится на высоте 5300 м, и уже не похож на комфортный палаточный отель, и хоть и уже ждут своих клиентов расставленные просторные палатки турфирм, здесь они стоят на склонах, на снегу, среди скал, но подальше от путей лавин. В туалет ходят за скалу - но туда нужно добираться по крутому склону, что само по себе требует усилий. День уже клонился к вечеру, а наших всё не было. Но я постепенно переставала понимать, что происходит, и не думала об этом и не волновалась. У меня только очень сильно болела голова. И я залезла в палатку "полежать". Осознание происходящего и способность мыслить постепенно покидали меня, и я начала потихоньку помирать. Мне было наплевать на то, что со мной происходит и может произойти. Я не могла уснуть, не могла ни есть, ни пить. Мне не было ни тепло, ни холодно. Мне было никак. Всё, что было - это всепоглощающая головная боль. Я смутно помню, как в палатку залезал Шухер и что-то спрашивал. Потом я помню, как пришла Масяня, рассматривала меня, тоже что-то спрашивала. И тогда я даже не подумала о том, что раз Масяня здесь, ребята добрались до лагеря и с ними всё в порядке. Я помню, как ребята обсуждали, что со мной делать, как спускать в таком состоянии вниз, стоит ли давать какие-то таблетки. Как Масяня сказала "у неё уже лицо отекло". Но мне было всё равно. Тогда мне и в голову не могло прийти, что "лицо отекло" говорило о том, что мог начаться отёк мозга. Тогда мне было всё равно. Я помню, как Шухер связывался по рации с комендантом лагеря и узнавал, не собирается ли он идти вниз и не может ли взять меня с собой. Не собираются ли идти вниз ставропольцы-десантники, у которых подъем на ледник вообще занял более десяти часов. Другим людям он бы меня не доверил. И когда стало понятно, что спускать меня не с кем, решили мне дать-таки эти таблетки. Только спустя несколько лет я узнала, что это был диакарб, препарат, применяемый при отёках и откачивающий из организма лишнюю жидкость. Тогда мне было всё равно. Я только хотела пережить эту ужасную, бесконечную бессонную ночь, которую я промучилась в сильнейшей головной боли, от которой не помогало ни одно обезболивающее.
Наутро мне стало лучше. Боль не прошла, во всём теле чувствовалась слабость, но ко мне начала возвращаться способность мыслить, и я даже смогла сделать несколько глотков бульона. Сегодня мы должны были переходить в Лагерь 3. Но очевидно, что переход пришлось отложить, хотя на этих высотах каждая ночёвка отнимает много сил - здесь организм уже не восстанавливается за ночь, а только растрачивает те запасы энергии, которые у него есть, так как ему постоянно приходится бороться за своё существование. Чтобы поддерживать себя в рабочем состоянии и не позволять организму раскиснуть и начать медленно умирать, нужно постоянно что-то делать, двигаться. И мы пошли на акклиматизационный выход в следующий лагерь - лагерь 3, находящийся на горе Раздельная на высоте 6100 м - крайний лагерь перед восхождением на вершину. Не считая небольшого довольно крутого подъема с трещинами в самом начале, путь в лагерь 3 представляет собой однообразный подъем по склону, по тропе, как и везде отмеченной флажками. Заблудиться невозможно, опасностей никаких нет, и можно спокойно идти в своём темпе, не ввязываясь в связку и никого не дожидаясь.
Когда преодолеваешь этот первый крутой взлёт и выходишь на гребень, открывается потрясающий вид. Снежные склоны пика Ленина, суровым стражем стоящего на самом входе в величественные памирские владения, плавно переходят в каменистые холмы, а затем в пустынные степные долины, раскинувшиеся до самого горизонта и теряющиеся в туманной дымке. Люди, деревни, города... Они где-то далеко, и существуют ли они вообще? Существуют ли где-то наши дома, работа, ежедневные дела, существуют ли наши планы и цели, наши мечты и желания? Я не знала. Я знала, что точно существуют огромные, неудобные пластиковые ботинки, которые нужно доставать из неглубокого снега и переставлять чуть выше и чуть дальше, по слегка протоптанной тропе, зигзагами петляющей между флажков по бесконечному снежному склону к вершине Раздельная. А где-то слева наблюдал за всем этим сам пик Ленина, огромная спокойная гора, владеющая этими краями и поработившая мысли тех, кто пришел на её территорию.
От своих товарищей я отстала где-то на середине подъема, и медленно ползла наверх в своём темпе. Когда погода начала портиться, усилился ветер, и снизу стал подниматься туман, я решила продолжать идти вверх, сколько получится, и спуститься уже с ребятами, которые дойдя до третьего лагеря, будут спускаться обратно во второй. Отстала я не так сильно, и уже вскоре мы бежали вниз все вместе.
Чувствовала я себя гораздо лучше, но ни есть, ни спать я по-прежнему не могла, и всю ночь я мучилась от головной боли и пыталась уснуть. Казалось бы, организму уже давно пора бы истощиться и послать своего хозяина куда подальше, но откуда-то появляются силы, о существовании которых ты даже не подозреваешь. Наутро мы собрали палатки и вышли в третий лагерь. Часть вещей оставили во втором, сложив их в мой рюкзак, с собой взяли только самое необходимое. Так как с рюкзаком я до следующего лагеря вряд ли доползла бы, мои вещи раскидали по всем остальным, а я несла только маленький рюкзачок с теплой одеждой и ледоруб.
На склоне мы снова очень сильно растянулись, но только испытав на себе передвижение в связке можно по-настоящему ценить возможность идти в своём темпе. К тому же, на склонах пика Ленина ты никогда не останешься в одиночестве, здесь очень много людей: кто-то идет вверх, кто-то вниз, кто-то только на акклиматизацию, а кто-то уже на восхождение. Я с ужасом представляла, как бедные альпинисты прежде чем попробовать взойти на вершину, неделями ходят по этим склонам туда-обратно, адаптируясь к условиям. И как хорошо, что мы вместо этого уже прошли целый поход.
Лагерь 3 находится на высоте 6100 м. Когда уже под вечер, еле переставляя ноги, я выбралась на более-менее ровную снежную поляну с палатками, я стала чувствовать недостаток кислорода. Казалось бы, дышишь глубоко, а надышаться не можешь. Силы тратятся не только на то, чтобы переставлять ноги, но и на то, чтобы дышать, чтобы вообще как-то продолжать существовать. Запыхаясь, я петляла между незнакомыми палатками, установленными в небольших углублениях в снегу, и немногочисленными людьми, в каком-то полудрёме молчаливо стоящих около своих палаток или идущих куда-то, спрятав руки в карманы и нахохлившись от холода. Наконец я увидела красную куртку Паши, который махал мне. Я подошла к ребятам. Пришли ещё даже не все. Я даже была не последняя, что удивительно. Кто пришел, копали ямы под палатки - чтобы защитить их от ветра и обеспечить себе какую-то работу и не позволить горной болезни лишить себя сил окончательно. Мне хотелось просто лечь и умереть. Дышалось с непривычки с трудом, и уже давала о себе знать накопившаяся усталость, бессонница и практически полное отсутствие пищи (организм совсем уже не воспринимал еду, я могла заставить себя только съесть пару ложек горячего бульона). Я сбросила рюкзак и села куда-то, но Паша убедил присоединиться к копанию, чтобы помочь организму адаптироваться. Я взяла лопату, и стала очень медленно опускать её в снег и с большим трудом вытаскивать, отбрасывая небольшое количество снега в сторону. Когда лагерь был установлен, я залезла в палатку и легла. Я пролежала так всю ночь и весь следующий день - сутки. Так как я все равно ничего не ела, в туалет вылезать тоже не было необходимости. Вообще, так как организм на такой высоте не отдыхает и не восстанавливается, нужно проводить на ней как можно меньше времени, и все восхождения совершать максимально быстро - всё равно лучше себя чувствовать не будешь. Однако, мы решили отложить восхождение до следующего дня. По-хорошему, выходить нужно было ночью - часа в 3, чтобы успеть подняться на вершину и спуститься обратно до наступления темноты. Но все были слишком вымотаны подъемом со второго лагеря, чтобы идти на финальное восхождение уже через несколько часов - в таком состоянии вряд ли эта попытка была бы успешной. Хотя, почему я пишу "мы"? Надо "они". Лёжа в палатке в полуживом, полуовощном состоянии, я понимала, что никакое восхождение мне уже не светит точно. Я и не хотела. Я была рада, что добралась хоть до этого, до третьего лагеря, на высоту больше шести тысяч, на которой я ещё никогда в своей жизни не была. Да и я была уверена, что всё равно мне не хватит сил даже на то, чтобы просто встать и вылезти из палатки, не то, чтобы идти куда-то вверх. Поэтому я просто лежала. Прошла ночь, наступило утро. Масяня сказала, что ей скучно сидеть здесь целый день, и она хочет прогуляться до вершины Раздельная - холмика неподалёку. Кто-то к ней присоединился. Кто-то ходил общаться к ставропольским десантникам, которые к тому времени уже тоже поднялись в третий лагерь. Дима очень сильно кашлял. Я слышала, как его буквально разрывает кашлем в соседней палатке. Я не хотела думать, что у него мог начаться отек лёгких. И я надеялась, что доктор Масяня, которая живет в той же палатке, держит всё под контролем. Я просто лежала. Шухер спрашивал меня, пойду ли я на восхождение, и я почему-то не отказывалась категорично, а отвечала, что пока не знаю. Хотя сама даже не вылезла из палатки посмотреть окрестности и сделать пару фотографий. Мне было всё равно, что вокруг, что внизу, как выглядит отсюда наша вершина и как выглядит мир с высоты шести тысяч метров.
Однако, уже под вечер, когда ветер стих, и сквозь палатку стал чувствоваться мягкий закатный свет, я решила наконец выбраться наружу и хотя бы оглядеться. Во всём лагере царило спокойствие и тишина. Среди как будто дремлющих, укутанных снегом палаток были видны редкие фигуры людей, вышедших полюбоваться на закат. Снег сверкал. Покрытый тонкой коркой льда, он блестел и искрился под лучами яркого солнца, которое здесь так близко, и не прикрыто никакими облаками. Окрестные холмы были как будто усыпаны миллионами крошечных бриллиантов, которые осыпались с крутых склонов и долетали до бесконечной пустынной серой равнины, простирающейся до самого горизонта. Я предупредила, что пойду погуляю, и пошла в сторону Раздельной. Медленно, шаг за шагом я отходила дальше от лагеря и приближалась к вершине ближайшего холма. Тишина. Здесь была особая тишина, она звучала. Казалось, весь мир наполнился молчаливым, торжественным благоговением. Как будто ты вступил в царские покои, и можешь только наслаждаться этим непостижимым великолепием, от которого пересыхает в горле и перехватывает дыхание. Когда я поднялась на вершину холма и повернулась спиной к серой каменистой долине, впереди открылись вершины большого Памира. Снежные, ледяные, скалистые, острые, как пики, неприступные и этим прекрасные и притягательные, они как будто схватили меня за горло, и я забыла, что чтобы жить, нужно дышать. Казалось, что достаточно просто видеть ЭТО. Нет, они не заставляют человека чувствовать себя незначительной, недостойной песчинкой среди великих гигантов, наоборот, они возвеличивают своего гостя, смотрят на него властно, но благосклонно, до тех пор, пока и гость проявляет своё почтение и уважение, и не забывает, что он всего лишь гость, и долго ему здесь не выжить. Но однажды пропустив в свои владения, величественные горы ставят свой штамп в душе человека, и отныне всегда будут отражаться в его зрачках. Нет слов, способных описать красоту, открывшуюся мне в тот вечер. Нет звуков, способных передать музыку высокогорной тишины. Нет красок, которыми можно было бы написать мягкий свет закатного неба на высоте больше шести тысяч. Это можно только почувствовать и постараться запомнить это ощущение, спрятав его в хрупкий флакон воспоминаний.
Ночь была очень ветренной. Полочка под крышей палатки тряслась, и то и дело с неё что-то падало. Кое-где спальники покрылись инеем. Измерили температуру на улице - минус 25. В качестве штурмового рюкзака я взяла с собой мешок от спальника. Положила туда фонарь, фотоаппарат, конфеты и несколько шмотов колбасы. Пластиковые ботинки и кошки лежали наготове у выхода из палатки. Уснуть я снова не смогла. Нет, я ни о чем не размышляла. Разъедающая мысли головная боль не давала ни спать, ни думать. Я просто знала, что мне нужно пойти на восхождение. Что мне нужно хотя бы попробовать. Первый раз будильник прозвонил в 3 утра. Шухер выглянул на улицу и сказал, что затянуто небо, идти нельзя. Однако в лагере уже слышались приглушенные голоса и виднелись двигающиеся фонарики. Спустя час наш вожак снова выглянул и на этот раз дал команду к бою.
Я ненавижу ночные выходы. Нет, вовсе не из-за того, что нужно вставать среди ночи. Наоборот, в это время на тебя накатывает какое-то нездоровое перевозбуждение, и что-что, а спать совершенно не хочется. В моменты ночных выходов, когда все резко вскакивают и начинают молча одеваться, быстро собираться, без шуток, без подколов, да и часто вообще без слов, чётко зная, что нужно делать, с серьёзными и напряженными лицами застегивая ботинки и прикручивая кошки, натягивая на лоб фонарик, надевая высотные пуховики - в такие моменты мне кажется, что я понимаю, как чувствуют себя солдаты перед боем. С той только разницей, что никто не отдавал приказов - эти люди сами этого захотели. И они не будут никого убивать, кроме самих себя. Люди идут в бой с самими собой, в самый сложный бой в мире.
В кромешной темноте светилась череда фонариков, друг за другом продвигающихся по тропе, ведущей к вершине. Мы пожелали друг другу удачи и, не дожидаясь друг друга, выдвинулись в путь - всё равно разойдёмся каждый в своём темпе. Как бы цинично это не звучало, но здесь уже каждый сам за себя. Тропа ровная, страховать друг друга не надо, просто идёшь вверх, пока можешь. И тут уже дело каждого, сколько он позволит себе выжимать из себя, и дело каждого - знать свой предел, когда нужно развернуться и пойти назад, дело честности с самим собой.
Я вышла из лагеря, спустилась с холма, на котором он располагался, и встроилась в поток восходителей, держащих свой путь на вершину. Тропа, отмеченная флажками, плавно петляла вверх по снежному склону. В кромешной предрассветной темноте всё вокруг казалось темно-серым, и лишь яркие фонарики нарушали мрачный покой горы. От вчерашнего закатного спокойствия не осталось и следа. На склоне дул очень сильный ветер, было адски холодно несмотря на многочисленные слои теплой одежды. От движения тело почему-то не согревалось, и мне оставалось только надеяться, что когда взойдёт солнце, станет теплее. Постепенно поток восходителей редел. Кто-то был уже далеко наверху, кто-то отстал. Время от времени попадались какие-то очень странные люди, идущие вниз: у них был такой вид, как будто они увидели наверху что-то очень страшное и пытались скорее сбежать от этого, их движения были резкие и какие-то нездоровые, они как будто камнем катились вниз, совершенно тебя не замечая. В тот момент я подумала, что это вчерашние восходители, не успевшие вернуться в лагерь до темноты, однако потом мне рассказали, что это те, кто вышел сегодня и уже развернулся назад. А я всё шла и шла. Взять в качестве рюкзака мешок от спальника было плохой идеей - лямки все время сползали, и в конце концов мне пришлось нести его в руках. Я шла очень медленно, и склон казался бесконечным. Через какое-то время я осталась на нём одна. Уже исчезли из виду и передовики, и те, кто отстал и вернулся в лагерь. Я переставляла ноги, шаг за шагом, и мечтала лишь о том, чтобы кончился ветер, и чтобы солнце хоть чуть-чуть согрело. И вот небо начало светлеть и розоветь, темнота постепенно рассеивалась, и как из негатива на старой плёнке стали проступать острые скалистые очертания тех же вершин, что я видела вчера, только их стало больше, и они были ближе, реальнее, но от этого ещё более притягательны. Я попыталась достать фотоаппарат, но сразу же убрала его, потому что ветер резким порывом просто мог вырвать его у меня из рук. Атакуя всей своей мощью, ветер не давал мне погрузиться в созерцание и насладиться самым красивым рассветом в моей жизни. Во время каждой очередной атаки я замирала, опиралась на палки и старалась врасти в снег, чтобы ветер не сбил меня с ног. Когда он на какое-то время отступал, я могла поднять ногу и перенести её чуть выше, потом сделать ещё шаг, и ещё, и снова замереть, пережидая жестокую атаку. Когда же это закончится??? Во время непродолжительных затиший я должна была думать только о том, как продвигаться вперёд, я не могла даже оглядеться вокруг, не могла почувствовать себя среди этой космической красоты, не могла, затаив дыхание, впитывать в себя чистейшие в мире краски и свет, сверкающие нежным утренним сиянием далёкие неприступные вершины, да что там - я не могла даже глубоко вдохнуть в себя прозрачный морозный воздух! На такой высоте в нем уже не хватает кислорода, и каждый вдох - это усилие. И даже те толики кислорода, которыми ты пытаешься насытиться, отбирает суровый ветер. Шаг за шагом, шаг за шагом... Может быть, повернуть назад и пойти вниз? Очевидно же, что до вершины я не дойду, я иду слишком медленно, и силы уже заканчиваются. Или всё-таки выжать из себя ещё что-то? Но как понять, до какой степени можно "напрягаться", а когда это становится уже опасным для жизни? Где он, этот предел? Склон казался бесконечным. Пейзажи уже не захватывали, да и захватывать во мне было нечего. Мне казалось, я была полностью истощена. Но как на заведенном моторе, продолжала двигаться вверх. Вот солнце коснулось и моего склона, но пока совершенно не грело. Однако, ветер стал потихоньку успокаиваться, и хотя бы уже не сбивал с ног. Я присела на камень на краю тропы, и закоченевшими руками достала из мешка кусок колбасы, надеясь, что он сможет придать мне сил. Он был покрыт коркой льда, я еле откусила от него кусочек, он был очень жесткий, и я практически не чувствовала вкуса - последние несколько дней я питалась только бульоном, и колбаса показалась мне чем-то очень странным и слишком сытным. Доесть кусок до конца я не смогла, и убрала остаток обратно в мешок. Встать и продолжить двигаться дальше было очень тяжело. И тогда я решила поставить себе реальную цель - я знала, что когда этот склон закончится, будет небольшое выполаживание, на котором иногда даже ночуют, и находится оно на высоте 6500 м. Если я смогу туда дойти, то я хотя бы буду знать, на какую высоту поднялась. А оттуда уже можно будет начать путь обратно. И я снова пошла, шаг за шагом, и каждый последующий шаг давался тяжелее предыдущего. Я шла налегке, но как будто я сама стала весить килограмм двести, и должна была тащить эту ношу своего тела, не имея возможности сбросить её с себя и отдохнуть. Я стала садиться всё чаще, всё тяжелее было дышать и о чем-то думать. Каждый раз хотелось повернуть назад, но я заставляла себя идти дальше. Когда я наконец-то выбралась на эту ровную площадку, я просто упала на снег и какое-то время не могла пошевелиться. Вдруг я испугалась, что могу заснуть, и быстро подскочила. Ну вот и она, моя вершина! 6500м! Могла ли я когда-то подумать, что окажусь на такой высоте? Что буду сидеть вот здесь, на склоне гигантской горы, где-то внизу будут виднеться пятитысячники, отсюда кажущиеся просто холмами? Что, несмотря на все страхи и сомнения, я отправлюсь-таки в этот поход, преодолею ледник Ленина, перенесу тяжелую горную болезнь, и каждый раз, думая, что я исчерпала себя, что пора остановиться, буду продолжать идти дальше, и окажусь здесь и сейчас на этом месте? Могла ли я вообразить себе, что самым сложным окажется не двигаться дальше вверх, от лагеря к лагерю, от склона к склону, а признаться себе, что я достигла своего предела и повернуть назад? Нет ничего сложнее, чем признать свою слабость и повернуть назад, отказавшись от Вершины. Гораздо проще "бороться до последнего". Раньше я этого не понимала. Я не осознавала, что это "последнее" может действительно стать "последним" в твоей жизни. Здесь, наверху, всё, о чём ты всегда думал "с кем угодно, но не со мной", становится реальным и обретает свои формы. Фантастические, захватывающие дух красоты, которых ты и представить себе не мог - раскинулись у твоих ног, и ты действительно находишься среди них, и это не "с кем-то", а с тобой. Это не кто-то другой, а ты, терзаемый головной болью и бессонницей, лежишь в палатке на высоте шести тысяч метров, вокруг бушует ветер, и температура летом -25. Это ты прыгаешь через бездонные трещины в леднике и падаешь на ледоруб, чтобы зарубиться, а не смотришь об этом фильм по телевизору. Это не кто-то другой, а ты можешь пополнить ряды "погибших в горах". Здесь может случиться всё, что угодно. Именно с тобой, а не с кем-то другим. И именно здесь, наедине с собой и суровой природой, ты учишься нести ответственность за свою жизнь и свои решения. Никто, кроме тебя, их не примет.
Я взглянула ещё раз в сторону вершины. До неё было ещё далеко, около 600м набора высоты, и много часов тяжелого подъема. Даже если я и могла дожать себя, то уже не успела бы на вершину по времени. Не без чувства сожаления, я начала спускаться в лагерь. Однако перед этим я позволила себе небольшой риск - чуть приподняла солнечные очки, чтобы увидеть, как оно здесь в действительности. Свет ослепил меня моментально, я и не ожидала, что всё здесь настолько ярко. Слишком ярко, слишком сильно, слишком величественно - поэтому человеку необходимо защищаться от этого сияния, чтобы не ослепнуть. Я сразу же надвинула очки обратно, сделала пару фотографий пейзажей и себя, закутанной в огромную красную куртку и с покрытым инеем капюшоном и обледенелым куском шарфа, выглядывающим из-под куртки, и отправилась вниз.
Думала я легко сбежать по склону, но на деле это оказалось не так просто. Усталость была уже запредельной, ноги отказывались шевелиться, а яркие палатки Лагеря 3, которые было прекрасно видно на соседнем бугре, всё не приближались. Но добраться туда нужно было во что бы то ни стало. Когда я была уже у подножия этого бугра, и оставалось только чуть-чуть подняться, я была уже совсем на последнем издыхании, садилась каждые пару шагов, и постоянно боролась со сном. Как легко было бы просто уснуть здесь, присев на снег около красного флажка, и не переставлять больше ноги вверх по бесконечному склону! С каждым шагом соблазн поддаться сну был всё сильнее, и бороться с собой было всё труднее. Пожалуй, этот набор в несколько десятков метров был для меня самым трудным за всё восхождение.
Что происходило дальше, я помню очень смутно. Помню, как по пути к своей палатке встретила одного из десантников, и он что-то спросил меня, а я даже смогла ответить. Как в палатке обнаружила Шухера, у которого "не пошло", и он решил попробовать на следующий день, все равно без вершины он уезжать домой не собирался, и Диму, у которого в самом начале подъема сломалась кошка, и ему пришлось повернуть назад. К слову, учитывая его кашель и то, что он "булькал", когда ворочался во сне, хорошо, что сломалась. Помню, как меня расспрашивали, как там, и почему я не дошла до вершины. Как стали возвращаться с победой остальные ребята, и рассказывали, как некоторые встретившиеся им восходители, уже идущие обратно, врали, что зашли на вершину, а когда их просили показать фотографию с бюстом Ленина, говорили, что не нашли. Помню, как спрашивали меня, почему я не поднажала. Помню спуск в Лагерь 2, где меня первый раз накрыла горняшка - как же легко там дышалось по сравнению с Лагерем 3! Помню спуск по ужасному леднику - на этот раз мы шли по нему при свете дня, и можно было рассмотреть причудливые ледяные постройки и узоры, и также прекрасно было видно бездонные голубые трещины, через которые нужно было то и дело перепрыгивать. Да, именно перепрыгивать! Или переходить по тоненьким ледяным мостам, держа наготове ледоруб и будучи готовым сорваться. Помню огромное каменное поле, на котором расположились палаточные городки Лагеря 1, где мы наконец-то смогли сбросить с себя кошки, тяжелые пластиковые ботинки и теплую одежду, и убрать подальше всё снаряжение. Долгий переход в Базовый Лагерь по протоптанной тропе над живописным разноцветным ущельем, по благоухающей Луковой поляне, по ярко-зеленым цветущим лугам.
"Ну что, все?" - спросил комендант Базового Лагеря, когда мы садились в машину.
"Да, все! Спасибо вам!" - ответили мы.
"Все живы, все целы... Это главное", - сказал Паша.
"Да, все живы, все целы...", - повторил Дима, вздыхая.
Машина тронулась. Я бросила взгляд из окна на суровый пик Ленина, на вершине которого я так и не побывала. Я пыталась представить себя на его снежных склонах, и не могла. Они находятся где-то в другом мире, за гранью понимания, за гранью нашего представления о реальности. Не может быть, чтобы я была ТАМ, на этом огромном опасном леднике, среди отвесных скал, на бесконечных снежных склонах, смотрела ОТТУДА вниз на уходящие за горизонт степи. Моя память на всю жизнь сфотографировала ТОТ рассвет на высоте 6500м, но мне сложно поверить, что я видела ЭТО собственными глазами. Что я увозила с собой - победу или поражение? Я не знаю. Но пик Ленина подарил мне самое ценное - что-то, о чём я смогу потом сказать: "Неужели это произошло со мной?"