Гореликова Алла : другие произведения.

Наследство (главы 1 - 4)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Наш мир, наше время. Два брата получают в наследство дом в деревне...
    обновление 2.11.2010

   Глава 1
  
   Олег ненавидел поезда. Особенно такие - грязные, обшарпанные, битком набитые, подолгу зависающие на каждом полустанке, а то и вовсе в чистом поле. Насквозь провонявшие угольной пылью, дешевым табаком и почему-то - мокрой псиной.
   Но других в Новоникитовку давно не ходит. Только и осталось, что автобус из города, раз в полчаса по расписанию, два рейса в сутки на деле. И дизелек на четыре вагона под рабочие смены - вот этот самый.
   Какая уж тут связь с цивилизацией: захудалый райцентр, завод чаще стоит, чем работает, последнюю шахту прикрыли лет пять, что ли, назад, отпущенные на консервацию деньги успешно разворовали. Тогда же окончательно снесли "Шанхай" - окраину, где жили материны родители. Хотя они-то уехали давно, еще с первых компенсаций квартиру купили. Хорошо успели. Последним шанхайским "беженцам" хватало в лучшем случае на малосемейку в общаге. Помирает Новоникитовка, бог весть, доживет ли до скорого конца тысячелетия. Скорей, так и останется в уходящем веке. Зато в городе теперь земляков полно.
   Можно было, конечно, дернуть машиной. Но Володька зажмотился, начал гнать о распутице, гадских сельских дорогах и не продленном техосмотре, а москвичонок Олега по городу-то ковылял еле-еле.
   Хотя лучше было, конечно, не ехать совсем.
   Олег и не думал ехать. Когда сообщили о бабкином наследстве, только плечами пожал: кому она нужна, та древняя халупа в невесть какой глуши? Но тут Володька на дыбы встал. Закипешился, руками замахал: за дом, если и повезет продать, все равно получишь хрен да нихрена, а глянуть надо. Может, там иконы, или антиквариат какой на чердаке? Спорить с братом всегда было себе дороже, даром что младше почти на пять лет, а мозгоед тот еще. И Олег согласился.
   Поезд заскрежетал, затрясся, Володька вскинулся, тряхнув белобрысой башкой:
   - Уже?
   - Спи, - буркнул Олег. Сам он заснуть не мог. Сидел, таращился в темное окно, слушал краем уха треп мужиков, что вдумчиво квасили на местах через проход. Мужики и его звали, причем явно от души. Отказался. Не совсем еще сбрендил, пить неизвестно что неизвестно с кем.
   - ...Километров под шестьдесят выжимает, а она семенит ровно так, и не отстает, а вроде как даже догоняет. И словно так, понимаешь, копытца постукивают.
   - Угу, слышал он те копытца, за мотоциклом, сейчас тебе. Брешет что тот сивый мерин.
   - А после на повороте занесло, на глине-то, - и под откос, да в овраг.
   - Во-во, а девка, значит, по той же глине не чавкала, а постукивала. Точно брешет. Пить меньше надо.
   Забулькало, дзинькнуло. Олег покосился на соседей. "Пить меньше надо", как же. То-то глушат, как чай, да почти без закуски, под хлеб с салом.
   - Так вот че говорю, свезло парню по-крупному. Там размыло, в мягкое чавкнулся, да в ручей, а выполз на другой берег. Лежит, понимаешь, а на той стороне стоит девка, смотрит на него, губы кусает, а через воду перейти не может.
   - Брешет.
   - Лиховецкая девка, - просипел третий, до сих пор молчавший. - Точно вам говорю.
   Олег поморщился. Чертовки с копытами, текучая вода и тому подобные суеверия почему-то напомнили материну истерику. Мать их отпускать не хотела, и дошла в этом до поведения глубоко некрасивого. Сначала давила на деревенскую нищету в целом и бабкину в частности: мол, какой там антиквариат, очнитесь, разве что керосиновую лампу в хозяйство привезете. Потом плакала, жалуясь на гипертонию и страх остаться без присмотра - страх странный и нелепый, учитывая, что мать еще и на пенсию-то не вышла, а сыновья, оба, давно жили отдельно, и весь "присмотр" сводился к посиделкам за праздничным столом несколько раз в год. А после и вовсе понесла по кочкам всех и вся: себя, глупую, выскочившую по девичьей несусветной дури замуж за дундука деревенского, отца-покойника и родню его, которую век бы не знала, Олега с Володькой, двух балбесов неблагодарных, материно сердце в грош не ставящих...
   - Перестань, - психанул, наконец, Володька, - что ты в бутылку лезешь, ну сгоняем мы туда, тоже мне проблема, самое большее через неделю дома будем. Развела слезы на пустом месте.
   - И отца не трогай, - добавил Олег.
   Отец умер рано. Володька так вовсе его не помнил, а у Олега на самом дне детской смутной памяти жили широкие мозолистые ладони, колючие усы, густой, щекочущий до чиха запах табака. Радостное обожание и острый до жути восторг, и земля далеко внизу. На закорках, наверное, таскал. Странно - похорон Олег не помнил напрочь, словно их и не было совсем. От тех дней в памяти остался лишь страх при взгляде на маму, совсем чужую в черном платке до бровей, и желание забиться в угол и не выходить.
   В терки матери с отцовой родней Олег никогда не вникал, да и что там были за терки, мать просто делала вид, что с той стороны родни вовсе никакой нет. А те и не лезли - так что, похоже, неприязнь была вполне себе обоюдной.
   И наверняка на пустом месте возникшей, как оно и бывает чаще всего у таких вот долгих вялотекущих антипатий, не доходящих до открытой войны. Мать говорила как-то: ее родители зятя-деревенщину не одобрили. Небось и отцова родня на его городскую жену косилась. А такое кому не обидно?
   - Точно вам говорю, - ввернулся в уши сиплый фальцет. - Лиховецкие, они все такие. Даже которые свалили оттудова нахрен, от греха подальше. А ну-ка, за чертовыми воротами жить?
   - Да люди как люди, хорош уже брехать. Работает у нас парень оттуда, ни копыт, ни хвоста, вот те крест, в душ со всеми ходит.
   - Может, глаза отводит? - предположил тот, что рассказывал о незадачливом мотоциклисте.
   Поезд снова дернулся, накренился, за окном мелькнул мигающий глаз семафора. Ударили в стекло крупные капли: ходившие с утра тучи наконец-то прорвались дождем. По узкому проходу, задевая скамьи пухлыми баулами, протиснулась тетка в мужской черной куртке и цветастом, прошитом люрексом платке - такой же Вовка матери подарил в прошлом году, только она не голову повязывала, а накидывала на плечи.
   - Подъезжаем куда? - спросил Олег.
   Тетка пропыхтела невнятно: не то Кошкино, не то Лукошкино, а может, Сапожкино. Олег хотел было переспросить, но махнул рукой: какая в принципе разница. Им ехать осталось - он поглядел на часы - всего-то с полчаса, вон Володька спит себе и в ус не дует, и правильно делает. Соседи достали еще бутыль, сиплый обернулся к Олегу:
   - Точно не будешь, мужик? А то подсаживайся дорогу скоротать.
   Олег мотнул головой.
   - Ну как хошь, - сиплый икнул и отвернулся. Кажется, еще что-то сказал, но поезд как раз заскрежетал тормозами - так визгливо, что аж зубы заныли.
   Мелькнул в свете единственного тусклого фонаря клочок мокрого перрона. Стояли на удивление недолго, небось, тетка едва успела свои баулы сгрузить. И снова сгустилась темень.
   Соседей не тянуло больше на чертовщину. Они достигли той счастливой кондиции, когда тянет обличать начальство, трехэтажно крыть правительство и квалифицированно решать, какой именно тренер приведет сборную страны к победе. Олег такие разговоры терпеть не мог, но сейчас почему-то стало легче. Как будто дрогнувший и отступивший в тень привычный мир снова вернулся на свое законное место.
   После Кошкина-Лукошкина поезд пошел ровнее, и Олег провалился в рваную, утомительную дрему - не сон и не явь, а словно маятник, бросающий туда-сюда. Всхрапывал Володька, качала головой совсем незнакомая, но вроде бы их с Вовкой бабка, мать смотрела укоризненно из-под надвинутого на самые брови цветастого платка, и сквозь перестук колес слышался торопливый топот копытцев.
  
  
   Ночь ползет к рассвету. Сеет мелкий дождь - нудно, неторопливо. Деревня спит, только хлопает на ветру позабытое какой-то недотепистой бабой белье, да скрипит незапертый ставень пустого дома. Дом ждет.
  
  
   - Десять километров? Пешкодралом, под дождем, по грязи? - Володька зыркнул, как на врага народа, и демонстративно сгрузил сумку на клочок сухого асфальта под козырьком входа в вокзал.
   - Двенадцать, - мстительно поправил Олег. - Говорил же, на машине надо.
   Такси, водил-"извозчиков" и прочего местного транспорта - на который они твердо рассчитывали - не было и в помине. Привокзальный пятачок Новоникитовки украшало единственное транспортное средство - "тридцатьчетверка" на выкрашенном веселенькой зеленой краской треугольном постаменте. Пушка танка целилась как раз в окна белого пятиэтажного здания, в котором без труда угадывалась местная администрация.
   - Что делать будем?
   Олег скинул рюкзак на Володькину сумку.
   - Стой жди.
   И пошел искать хоть кого-то живого и проснувшегося.
   Когда вернулся, Вовка тоскливо жевал материн пирожок. С потемневших под дождем волос капали на плечи крупные капли.
   - Пошли, - Олег вскинул на плечо рюкзак, - буфет нашел. Ждем до семи сорока пяти. Придет почтовый, договоримся с почтальоном, подвезет.
   Знал бы, во что выльется это "подвезет", развернулся бы - и обратно, домой.
   Почтальонша, суровая плечистая тетка в брезентовых штанах и телогрейке, каталась по деревням на телеге. Телеге! Скрипучей, разболтанной, запряженной мосластой гнедой клячей.
   - И как, - ошарашенно спросил Олег, - успеваете?
   - А куды торопиться? - тетка прочавкала резиновыми сапогами вокруг своей клячи, подтянула какой-то ремешок на упряжи. - Так что, едете? А то я в Лиховцы седня не собиралась, третьего дня туды возила.
   - Какие Лиховцы? - встрял Володька. - Нам Ольховецкое нужно.
   - Это оно и есть, - довел Олег до брата усвоенную в процессе поиска транспорта истину. - Местное название.
   "Дурдом", явственно читалось на унылой братовой физиономии. Но вслух не высказаться ума хватило.
   - А-а... ну так поедем тогда. Сколько возьмете?
   Тетка окинула младшего скептическим взглядом.
   - По полтиннику с носа.
   - Что так дешево?
   - Дашь больше, не обижусь.
   Володька достал два стольника. Олег молча закинул рюкзак на телегу, к одинокой посылочной коробке и почтальоншиной брезентовой сумке. Запрыгнул сам. Мысленно послав трехэтажно погоду, местный транспорт и Вовкин дурной энтузиазм, пристроился на мокрых досках, спиной к решетчатому бортику. Братец, брезгливо скривившись, умостил зад в углу напротив.
   Кляча дернула, тетка причмокнула, щелкнув вожжами. Телега закачалась, накренилась, пальцы Олега - совершенно без участия разума - судорожно вцепились в бортик. Неторопливо стуча копытами по асфальту, кляча побрела через площадь и свернула в боковую улочку. Едва выпустившая почки яблоня привлекла ее внимание, гнедая потянулась губами к низко нависшей ветке, тетка хлестнула вожжами:
   - Пошла, негодница!
   Гнедая недовольно всхрапнула.
   Навстречу начали попадаться первые ранние прохожие. Здоровались: очевидно, почтальоншу здесь знали. Дедок в спортивном костюме и длинной вязаной кофте, щелкающий секатором в палисаднике, поднял руку:
   - Валентина Ивановна, наше вам!
   А подходит ей имя, невольно отметил Олег.
   - Утро доброе, - откликнулась почтальонша. - Никак бабка опять новую метлу заказала?
   - Снова, - дедок меленько захихикал. - Ту-оть внуки увели. Игры у них.
   - Дожили, - пробурчала под нос Валентина Ивановна. - Игры...
   Володька насмешливо хмыкнул, стряхнул с носа дождевую каплю и поправил поднятый воротник куртки.
   Дедок с новой метлой остался позади, мелькнула вывеска хлебного, ударил по ушам назойливый рэп из чьей-то открытой форточки. Проехали школу - двухэтажную, маленькую и наверняка тесную, зато с огромным стадионом и яблоневым садом. Небось, когда цветет, не нарадуешься, рассеянно подумал Олег. Через недельку бы приехали - как раз бы, наверное, застали.
   - Чтой-то я вас раньше не видала, - завела разговор почтальонша. - Чьи будете?
   - А вы тут всех знаете? - вскинулся Вовка.
   - Всех не всех... - туманно протянула тетка.
   - Отец у нас из Ольховецкого был, - ответил Олег. - Молодым в город уехал. А сейчас бабка умерла, вот и...
   Тетка обернулась, уставилась неожиданно острыми глазами. Олег вздрогнул, едва не посоветовал от дороги не отвлекаться, но кляча шла себе неторопливо, только копыта по асфальту стучали да скрипели колеса.
   - Значит, Антониды Степановны внуки. Городские которые. Ну-ну.
   Отвернулась, буркнула:
   - Папаню вашего помню. И молодайку его, да. - Помолчала, вздохнула вдруг: - Зря он уехал, Алеха-то.
   Помимо явственного неодобрения, почудилось Олегу в ее голосе что-то откровенно личное, глубокое и затаенное. Не то застарелая обида, не то вовсе ревность. Сколько ей лет, интересно? Баба в телогрейке - существо бесполое и вневозрастное, но в этой было нечто эдакое. Животное, цепляющее. Опасное.
   Провихлял мимо мальчишка на обшарпанном велосипеде, махнул рукой:
   - Здрасьте, теть Валь!
   Наваждение рассеялось. Баба как баба, пожал плечами Олег, работяга деревенская, коня на скаку и все такое прочее. Поежился: стылая морось пробралась под кожаную куртку, под толстый свитер. И с волос, вон, на морду течет. Мерзкая погода.
   Отвернулся и стал глядеть по сторонам.
   Двухэтажный центр - старинные, сложенные из цельных бревен купеческие лабазы - вскоре сменился обычными деревенскими избами. Заорал петух, вдали подхватил другой, третий. Вымахнул из-под ворот кудлатый рыжий пес, долго бежал рядом, заливаясь истеричным брехом, только что колеса кусать не кидался. Мелькнула за избами одинокая пятиэтажка, уместная здесь, как поп на стриптизе, и телега выкатилась на трассу. Если, конечно, можно так назвать разбитую, в ямах и колдобинах дорогу, остатки асфальта на которой наверняка еще брежневские времена помнят.
   - Это сколько ж лет прошло, - вздохнула почтальонша, - тридцатник, поди? Тридцать тебе, верно?
   - Будет. Осенью.
   - Да, верно. Свадьба-то аккурат по весне была, помню, яблони отцветали. У Алехи волос темный был, по нашим краям редкий. Вот как твой, да. Все лепестки с волос стряхивал.
   - Вы... - Олег уставился на тетку, не зная, что сказать.
   - Помню, да, - Валентина Ивановна верно поняла его оторопь. - Чего ж не помнить-то, сынок. За Алехой-то девок бегало-о... Та фифа белобрысая многих обломала, городская, да шустрая. После, вот как ты родился, говорить стали - дитем привязала. Но это, поди, от ревности. Запал Алеха на нее, с ума сходил. Я помню.
   Многих обломала... да, на мать это похоже. Всегда любила добиваться того, что не так просто взять. А эта тетка, похоже, как раз из числа обломавшихся. Забавная штука жизнь.
   - В городе-то кем? Как отец, на заводе?
   - Слесарю, - кивнул Олег. - В том же цеху, где и он был. А братец, - Володька опять успел задремать, вот же умеет, - в конторе штаны протирает. В нашей же, заводской.
   - Оно видно, - хмыкнула Валентина Ивановна. Добавила, помолчав: - Не уважаю я конторских-то. Зануды.
   Мозгоеды, мысленно согласился Олег. Но обсуждать родного брата с посторонней теткой? Пусть даже знавшей и отца, и бабку?
   Буркнул, покосившись на Вовку:
   - Некоторые ничего.
   Спросил, переводя разговор:
   - Долго ехать?
   - А вон, видишь лес? - рука почтальонши описала широкий полукруг, Олег невольно отметил красивое, хоть и широковатое в кости, запястье. Лес темнел неровной бурой полосой за широким вспаханным полем. - Там они, Лиховцы-то. Поле еще колхозное, ильичевское, а луг дальше уже лиховецкий.
   Лиховецкая девка, эхом отдалось в мозгу. Олег потер лоб, смахнул с лица дождевые капли. Сказал себе: еще пьяные бредни вспоминать станешь? Чертовок с копытами? Тьфу.
   - Колхоз, значит, жив еще? Я думал, давно все поразваливались.
   - Како-ой там жив, - отмахнулась тетка. - Это мы все по привычке - колхозное да колхозное. Председатель под себя загреб. Вроде он фермер теперь, а остальные так, тьфу. Наемные работники.
   Олег кивнул:
   - Знакомые дела. Наш директор тоже барином сидит. Электронные пропуска, сухой закон, чуть что - вали за проходную, желающие на твое место найдутся. Но одного не отнять, работа есть и зарплата есть.
   - Хорошо-о... А ильичевский-то, мироед, натурой начисляет, а потом ту натуру вроде как выкупает обратно-то. По закупочным ценам, чтоб ему пусто было, ироду, прости меня, Господи, грешную. Я вон в Никитовку перебралась и не жалею, здесь хоть живые деньги видим. О, а вот и поворот наш.
   Телегу тряхнуло: съехали с асфальта на раскисшую грунтовку. Проснулся Володька, вскинулся со своим неизменным:
   - Уже?
   - Еще чуток, мила-ай, - в голосе Валентины Ивановны Олегу явственно послышалась усмешка, - и будет тебе "уже".
   Вовка намылился было что-то ляпнуть, наверняка по своему обыкновению слишком умное, но Олег молча показал брату кулак.
   - Мокро, - пожаловался Володька.
   - А ты как хотел, мила-ай, под дождем-то. Погодь, приедете, отогреисся.
   А ведь Вовка ей не нравится, понял вдруг Олег. Вон, даже говорит с ним по-другому. Пряча за нарочитым деревенским говорком откровенное презрение.
   Грунтовка шла по легкой дуге, разделяя пашню и кочковатый луг. Копыта клячи хлюпали по лужам, натужно скрипели колеса.
   - Застрянем, - буркнул Вовка, - я толкать не стану.
   - Да уж куда тебе, - немедленно отозвалась тетка. - Городско-ой. Не боись, не застрянем. Щебенка тута, держит.
   А пожалуй, подумал Олег, правильно машиной не поехали.
  
  
   Дом ждет. Потрескивают, словно под невидимыми шагами, рассохшиеся половицы, скрипит полуоткрытый ставень. Шуршит по крыше дождь.
   Дышит подступившей весной Ольховецкое-Лиховцы, деревня на шесть живых домов.
   Этот - седьмой - не хочет становиться мертвым.
  
  
   Володька засунул руки поглубже в карманы, несколько раз свел и расслабил плечи. Согреться не получалось. Дождь прибил к плечам отяжелевшую куртку, вполз за шиворот, промочил свитер. Чавканье грязи под колесами вызывало мысли исключительно негативные. Мягко говоря.
   Тетка-почтальонка с какого-то перепугу на него окрысилась, зато Олегу изливала душу, как родному. Ну и ладно. Пока старшой занят общением с аборигенами, хотя бы не будет изображать из себя непризнанного оракула. "Говорил, на машине надо", тьфу. Вездеход заведи сначала, а потом катайся по таким колдобинам.
   Володька втайне опасался, что, едва добравшись до бабкиного дома, Олег заявит: "Говорил, нечего было сюда переться". Очень уж не хотел ехать. С начальством объясняться, брать за свой счет, скандалить с матерью - и ради чего? Помесить деревенскую грязь, поглядеть на даром никому не нужную хату? В гипотетический антиквариат на чердаке поверил не больше, чем сам Володька. Просто спорить надоело. Но одно дело спорить, а другое - "я же говорил". Как же, старшой. Всегда прав. А если не прав, смотри параграф первый.
   Но, как бы там ни было, а он все-таки поехал. Пусть бурчит, ладно уж.
   Ни разу не деревенский парень Вовка Ольховский сам не понимал, что за помрачение накатило на него с этим клятым бабкиным домом. Но если бы Олег не согласился, рванул бы сам. Тащило, как железную стружку к магниту. Шептало ночами: "Не обижай, внучек, при жизни не виделись, хоть после смерти уважь". Чудился невнятный скрип, вздохи, шорохи. Никогда не верил в потусторонние наваждения и прочую хрень, а тут... Ладно, решил в конце концов Володька, можно верить или не верить, а от поездки не убудет. Заодно от любимого начальства отдохнуть, а то вконец озверело. Лучший способ намекнуть на свою незаменимость - взять недельку за свой счет. Пусть поколотятся. Кошелки из бухгалтерии, вон, даже ленту в картридже сами поменять боятся. Небось втихаря до сих пор на счетах итоги перепроверяют. Главбухша, смех вспомнить, звала недавно, вся в панике - спасите-помогите, квартальный отчет горит, компьютер сдох! Ага, сдох. Меньше ногами под столом дергать надо. Или хотя бы элементарно проверить, достает ли вилка до розетки, прежде чем звать сисадмина. Володька ухмыльнулся. Тогда у него просто дар речи отшибло, но, пока ловил ртом воздух и выслушивал набирающую обороты истерику, осенило. Выбил под это дело нормальные сетевые удлинители для всей конторы, сразу и деньги нашлись, и про техническую реорганизацию вспомнили, еще и премию потом выписали. За ликвидацию серьезных неполадок и обеспечение дальнейшей бесперебойной работы, обалдеть просто.
   Тряхануло, телега наклонилась, Володьку вжало спиной в хлипкий бортик. Олег матюгнулся сквозь зубы.
   - Вона они, Лиховцы, - сообщила почтальонка.
   - Где? - в голосе брата явственно слышалось недоумение.
   Володька обернулся.
   - Да вона, - махнула рукой почтальонка. - Во-он две ольхи воротами стоят, видишь?
   Поле по обочинам дороги сменилось редким лесочком, а впереди полоса размытой глины упиралась в два могучих дерева, и впрямь напоминающих ворота. Темные стволы метра три шли ровно вверх, а потом кренились друг к другу и - Володька прищурился, пытаясь разглядеть, - как бы даже ни срастались. По крайней мере, крона у деревьев была, казалось, общая, одна на двоих.
   Фантастическую картину портил неровный ряд синих почтовых ящиков, уродующий обочину. Половина, если не больше, явно не использовались давным-давно, проржавели, у крайнего сквозь дыры в дверце угадывалась набившаяся внутрь жухлая листва. Ну и где смысл, их сюда выносить, пожал плечами Володька. Это что получается, двенадцать километров из Новоникитовки проехать не в лом, а двести метров, чтоб газеты по домам развезти, - никак? Дурдом. Однако почтальонская кляча привычно остановилась у начала ящиков и потянулась к нежно зеленеющему раскидистому кусту. Ближние его ветки были объедены, очевидно, этой же клячей в прошлые приезды. Тетка выдернула из сумки свернутый вчетверо АиФ, сунула в третий слева ящик, свежевыкрашенный, помеченный белой четверкой. Обернувшись к пассажирам, сказала:
   - Ну, вы уж дальше сами, ребятки. Раз уж приехали. А мне возвращаться пора. Еще в Марьин Пень, вона, посылку отвозить.
   Олег распрощался с теткой тепло, видать, родственную душу обнаружил. Володька молча вскинул сумку на плечо, провел пальцем по ржавому железу крайнего ящика. Вытер ладонь о вымокшие джинсы. Дорога утомила, хотелось одного - обсушиться, согреться. И поесть.
   Гнедая развернулась по широкой накатанной дуге, сначала едва не сшибив краем телеги ящики, а после едва не увязнув в луже. Тетка и в ус не дула, видно, все эти "едва не" были вполне привычными, даже штатными.
   Почему-то захотелось рвануть следом, запрыгнуть в клятую телегу и укатить прочь. Ледяная волна прошлась по хребту. Просто замерз, одернул себя Володька. Замерз и устал. Хорош психовать. Повернулся к Олегу, сказал:
   - Пойдем уже, что ли.
   Старшой кивнул и, поправив рюкзак, зашагал по поросшей чахлой травкой обочине к "воротам". Под ногами хлюпало, но все же это была не вязкая дорожная грязь.
   Не сговариваясь, братья остановились возле дерева. Володька протянул руку, провел ладонью по графитово-серой, покрытой множеством трещин коре. Сорвал молодой листок, растер между пальцами. Клейкий.
   - Мы ведь сюда приезжали, - сказал вдруг Олег.
   - Разве?
   - Не ты, - поправился Олег. - Мы с отцом, вдвоем. Только я совсем не помню. Вот деревья эти увидел - вспомнил. А больше ничего. Года три мне, наверное, было.
   Володька сам удивился острой игле зависти, уколовшей сердце. Он не помнил отца. Совсем. Знал, старший тоже почти не помнит. Но впервые подумал, что между "почти" и "совсем" все же есть разница.
  
  
   Глава 2
  
   Чего Олег точно не ждал, готовясь постучать в окошко соседнего с бабкиным дома, так это радостной встречи. В самом деле, кто их тут знает, кто дожидается? Хорошо если вообще помнят, что есть такие Ольховские Олег да Володька, сыновья давным-давно уехавшего Алексей Иваныча. Готовился объясняться, просить ключи - или хоть узнать, у кого они храниться могут, - с досадой подумал, что и сам никого не помнит. Но, как ни странно, их узнали - и им обрадовались. Открывший дверь кряжистый дед охнул в голос, смешно всплеснул руками:
   - Надо же, кто припожаловал! Мы уж и не чаяли...
   - Э-э, - мекнул из-за спины Володька.
   - Дядя Саша я, - пояснил дед. - Вас-то знаю, как не узнать Алехиных сынков. Ждала вас Антонида, а может, и посейчас ждет. Да что ж вы на пороге топчетесь, как те бараны, заходьте! Вона, вымокли.
   Затащил к себе, махнул выбежавшей к гостям сухонькой бабке собирать на стол, выставил литровую бутыль:
   - Дубнячок! На коре дубовой настоян, вам с дождя самое оно. Мокрое-то скидавайте, не чинитесь. Чай, не чужие. - Подождал, пока гости натянут сухие свитера, достал толстые вязаные тапочки. Вздохнул: - Алехины, значь, сынки, да. Вот и ладно, что приехали. Мать ваша хоть и городская, а корни забывать не след. А корни, они по отцу идут, от века так. Ну, ребятушки, давайте-ка к столу с дороги.
   Олег глядел на изрезанное морщинами лицо, на густые усы, сбегающие к подбородку и сливающиеся с неровно подстриженной, пегой от седины бородой, и пытался вспомнить. Казалось, память хранила в дальнем пыльном углу нечто, связанное с этим вот лицом - только намного более молодым. Нечто странное.
   - Дядь Саш, - не выдержал, наконец, - почему мне кажется, что я вас знать должен?
   - Тю на тебя, - сосед захохотал раскатисто, - а чего ж не должен! Кто по моей крыше дурным козлом за голубями скакал, не ты? И ведь залез как-то! Четырехлетка. Мы с Алехой как увидали, так и обмерли.
   Олег покачал головой:
   - Совсем не помню.
   Дядя Саша погрустнел:
   - Город-то память отшибает. Крепко отшибает.
   Тем временем на столе появилась миска с квашеной капустой, глубокая тарелка с солеными огурчиками - крепенькими, пупырчатыми, остро пахнущими укропом и смородиновым листом.
   - А вот грибочки, - протяжно приговаривала хозяйка, - вы кушайте, кушайте, скоро и картошечка подоспеет.
   - Манюня, - дядя Саша ухватил бабку за руку, притянул к себе, - суетливая моя, ты на мальчиков-то глянь. Олега, чай, помнишь? От-такой шкет был, под стол пешком... а эта вот худырба белобрысая - Володька, Алехин младший. В мать, видать, пошел. А это, ребятушки, женка моя. Тетей Маней звать можете, поскольку и есть она вам троюродная тетка по деду. По мужику, значь, Антонидиному.
   Вовка молча кивнул. Младший и правда был весь в мать, но упоминаний об этом не любил - особенно высказанных в таком вот снисходительном тоне. Олег успокаивающе стиснул руку брата; тот вывернулся, схватил огурец и злобно захрустел.
   - Да-а, - протянула тетя Маня, - Алеша-то кряжистый был, в кости широкий, видно сразу - кузнецова кровь. Ты, Олеженька, на него похожий. А ты, Володенька, кушай, наедайся.
   - В городе, чай, не кормят, - поддразнил не то жену, не то гостя дядя Саша.
   - Спасибо, - буркнул Володька. На худых щеках проступили неровные пятна злого румянца.
   Тетя Маня всплеснула пухлыми руками:
   - Ох, а картошечка-то!
   Убежала в кухню; дядя Саша пригладил усы:
   - Картошечка, да со свининкой, да под самогоночку - ох и хороша! Мяско свежее, молоденькое, третьего дня кабанчика завалили.
   Тетя Маня внесла кастрюлю, разложила по тарелкам мясо с картошкой - щедро, горой. От горячего мясного духа забурчало в животе. Дядя Саша набулькал по стаканам "дубнячка":
   - За приезд, значь! За корни.
   Чокнулись. Выпили. Жидкий огонь прокатился от горла к желудку, по телу разлилось блаженное тепло. Вовка закашлялся, выдавил:
   - Сколько градусов?
   - Много, небось, - приосанился дядя Саша. - Двойная выгонка. В городе, небось, не то.
   - Развезет, - честно признался Володька. - Не умею пить.
   Дядя Саша хохотнул:
   - Трезвенник, что ль?
   - Я по пиву больше, - признался Володька. - Всерьез только на праздники. Вырубаюсь быстро, что за радость.
   - Да и вырубайся на здоровье, иль мы тебя спать не уложим?
   Спокойная истома навалилась, укутала пушистым одеялом. Олег зевнул.
   - Обоих уложим, - усмехнулся, пригладив усы, дядя Саша. - Эх вы, городские-непривыкшие.
   - Устал, - собственный голос показался Олегу чужим, странно плывущим. - Не могу в поездах спать.
   - А и отдохните, - закивала тетя Маня. - Кушайте, а я постелю пойду.
   - Еще по одной, - дядя Саша заговорщицки подмигнул. - За родные места.
   От второй зашумело в голове.
   - Сами-то рады, что приехали? - Сосед глянул остро, пристально. - Припозднились вы. На похорона-то, ясно, не успеть было, но к сороковинам могли. Или мать не отпускала?
   "Взрослых-то мужиков", отчетливо угадалось недосказанное.
   - Мать не хотела, - Олег поморщился, снова вспомнив материну ругань. - Да и работы валом, так просто не отпросишься. Я б, может, и сейчас не выбрался, да малой, - кивнул на осоловевшего Володьку, - тянул. Нудил, поедем да поедем, все жилы вытянул.
   - Услышал, значь, - непонятно к чему кивнул дядя Саня. - Это хорошо.
   Снова вышла к гостям тетя Маня, покачала головой:
   - Хватит уж, старый, ребят допрашивать. Успеешь еще. Давайте-ка, мальчики, сюда, отдохните с дороги. К нам из города путь нелегкий, видно, как умаялись.
   - Да уж, - хмыкнул в бороду дед, - долгонько добирались.
   Бабка ответила что-то сердито, но что именно - Олег уже не услышал. Сам не помнил, как добрел до кровати. Стянул брюки, нырнул под толстое ватное одеяло, вдохнул свежий запах чистого белья - и заснул мгновенно, словно выключатель повернули.
  
  
   - Слышала, Манюня? - дед рассеянно потирает ноющие, искореженные артритом пальцы. - Звали старшого, а притянуло меньшого. А я-то думал - маменькин сынок, гнилая кровь.
   - Дурень ты, - ласково отвечает бабка. - Не видав, судить...
   - Старшой-то, - упрямо заявляет дед, - все равно больше нашенский. Алехин сын что лицом, что голосом. И руки рабочие.
   - А притянуло молодшего, - напоминает бабка. - Значит, есть в нем наше-то.
   Дед вздыхает:
   - Поглядим. Поглядим, суетливая ты моя, посмотрим.
   Володька стонет во сне, бормочет невнятно, только и можно расслышать: "Да здесь уже, здесь".
   Словно легкий вздох проносится по осиротевшему два месяца назад дому бабки Антониды. Поскрипывают половицы, потрескивают бревенчатые стены. Тревожно бьется о рассохшуюся раму приоткрытый ставень.
   Олег и Володька, бабкины городские внуки, все-таки приехали. Пока что спят у соседа, но скоро, скоро...
  
  
   Ключи не понадобились. Олег сорвал с двери мокрую бумажку с расползшейся кляксой печати, откинул щеколду. Дверь приглашающе распахнулась. Как будто ждала. Полосатый лоскутный половичок зазывал в комнату. Братья разулись, повесили куртки на крючки у входа. Осмотрелись. Запыленное окошко почти не пропускало свет, но и глядеть было особо не на что. В крохотном коридорчике только и обнаружилось, что черный овчинный тулуп на вешалке, пара галош да одинокий валенок в углу. Из-под половичка виднелось железное кольцо.
   - Это что? - спросил Володька.
   - Подпол, - коротко ответил Олег.
   Подхватил свой рюкзак и потопал в комнату. Володька аккуратно прикрыл дверь и заторопился следом.
   И замер у входа. Как-то не так представлял он себе жилье их деревенской бабки. Ему казалось... впрочем, понял Володька, никак не казалось на самом деле. Просто ожидал чего-то другого, сам не зная - чего. Но уж точно не ощущения бедности, чистоты и уюта одновременно. И этот запах... здесь пахло пылью и сыростью, и еще чем-то непонятным. Сначала подумалось - лекарствами, а после - какой-то травой, вроде тех, что мать в чай добавляет.
   Круглый стол - вышитая алыми маками белая скатерть свисает почти до пола. Буфет с разномастной посудой, рядом - трехстворчатое зеркало, старое, местами потемневшее. Выцветшая фотография в рамочке: плечистый парень в солдатской гимнастерке, в пилотке набекрень, и девушка в белом платье, с перекинутой через плечо темной косой. Крашеный оранжевой "половой" краской массивный шкаф. Две железных кровати - на голубых покрывалах ни складочки, огромные подушки стоят торчком - треугольником, мать тоже так ставит, вот только не накидывает сверху эти кружевные штуки...
   - Говорил, нечего было сюда переться.
   Обиженно взвизгнула рассохшаяся половица. Сердито хлопнул ставень. Так я и знал, убито подумал Володька. Старшой в своем репертуаре.
   - Ну сам погляди, Володь. Дом как дом. Не тарелки же отсюда везти. И не это, - кивнул на стену, на поблекшую картину с пухлощекими узкоглазыми детишками, - произведение искусства. Времен лозунга "русский с китайцем - братья навек". За подушки, конечно, мать спасибо скажет. Но знаешь, я не потащу. Что мы, мешочники какие?
   - Ну и ничего, - отрезал Володька. - К бабке на могилу сходим. А то стыдоба, за всю жизнь ни разу, как чужие...
   Кинул сумку у дальней кровати. Тронул рукой подушку, вдохнул запах: странно свежий, крахмальный. Подумал - кто, интересно, застилал? Тетя Маня? Он и не знал, что у них здесь еще родня, кроме умершей бабки. Впервые в жизни задумался: с чего бы мать настолько резко разорвала все связи с родственниками отца? Похоже, здесь ее не любили, но ведь не факт, что это причина, а не следствие? Володька вполне представлял, каково было матери одной поднимать двоих детей. Деревенская родня могла бы помогать - хоть иногда, хоть чем-то. Не похоже, чтоб тот же дядя Саша - да и сама бабка Антонида - отказались принять мальчишек на каникулы. Как же вышло, почему, что Олег приезжал сюда последний раз еще с отцом, а сам Володька и не был никогда?
   - Слышь, Олег?
   Старшой обернулся:
   - Ну?
   - Ты знаешь, почему мы сюда не ездили никогда?
   - Мать не хотела.
   - А почему?
   - Не знаю. Не хотела, и все тут, - Олег присел на корточки у буфета, открыл исцарапанную дверцу. - Ого!
   - Что там?
   - Гляди, - старшой выудил из недр буфета четырехгранную бутыль темного стекла. Из куцего горлышка торчала явно "чужая", обмотанная пергаментной бумагой и целлофаном пробка. - Них... кхм! С орлами, - повертел в руках, - с ятями. Штоф, ей-богу, штоф. Дореволюционный.
   Володька сунулся к старшому. Вместе они прочитали выпуклые темные буквы, немного стертые, но вполне различимые: "поставщикъ Высочайшаго Двора Пётръ Арсентьевичъ Смирновъ у Чугуннаго моста въ Москве". На другой стороне бутылки один над другим раскинули крылья три двуглавых орла.
   - Ага, штоф, - Володька взял у брата бутылку, поднес ближе к свету. - Царская смирновка. Глянь, даты проставлены.
   - Где?
   - Вот, под орлами.
   Олег сунулся ближе, братья столкнулись лбами.
   - Год выпуска, что ль?
   - Не, разные. 1877, 1882, 1886. Может, патенты? Были тогда патенты, нет?
   - Черт его знает, - Олег хмыкнул. - Вскрывай, что ли.
   Пробка выходила туго, словно успела врасти в стекло. Руки слегка подрагивали: боялся раскокать историческую (чтоб не сказать доисторическую!) бутылку.
   - Сейчас окажется там бабкина растирка. От радикулита.
   - Все может быть... да выходи же, твою...
   Пробка вышла из горлышка с громким "чпок". По комнате поплыл малиновый дух.
   - Настойка, - резюмировал Олег. - Малиновка.
   - Будешь пробовать?
   - А ты?
   - Подожду, не отравишься ли, - Володька поставил распечатанный штоф в центр стола. - Красиво смотрится. Не трогай, снять хочу!
   - Заколебал, - буркнул Олег, - фотограф доморощенный.
   - Чтоб ты понимал, - Володька зарылся в сумку: недавно купленный "Зенит" со всеми прилагающимися причиндалами был спрятан от дождя в самой глубине, между шмотками. - Я дома еще ею займусь, это ж снимки будут - с руками оторвут... Слышь, братка, розетку не видал? Вспышку...
   - За шкафом. Ладно, - Олег встал, потянулся, - возись. Попробую печку растопить. Нам тут спать еще.
   - Угу... - Володька едва заметил, как брат вышел.
  
  
   Дрова нашлись в кладовушке, примыкающей к кухне. Немного. Олег задумался, чем бабка топила вообще. Углем, вроде. Но где его искать, уголь? Выходить под дождь не хотелось, да и темно уже, чтоб сараи во дворе обшаривать. Ладно, решил Олег, один раз протопить хватит, а завтра разберемся. Набрал охапку поленьев, вернулся в кухоньку, сгрузил перед печкой. Дверь за спиной скрипнула. Щепок бы надо, подумал Олег, на растопку. Или газет.
   Пачка старых газет нашлась там же, в кладовке, рядом с дровами. На этот раз Олег закрыл дверь плотно: нечего сквозняки в дом пускать. Сел на пол перед печкой, задумался.
   Он видел, как разжигали эту самую печь бабка и отец. Точно видел. Вот только в памяти не осталось ничего, кроме запаха дыма, треска горящих поленьев - или все-таки угля? - и вкуса томленого в горячей печи молока.
   Значит, будем изобретать. Велосипед, да.
   Олег сунул в темный зев печки несколько полешков. Чихнул от взметнувшегося облачка золы. Напихал под дрова мятых газет. Чиркнул спичкой. Чертыхнулся: отсырела. Выдернул из коробка сразу три, чиркнул, сунул в самую середину газетного вороха. Теперь бумага занялась - медленно, неохотно. И потухла. Олег попробовал снова. И снова. Старые газеты гореть не желали. Занимались и гасли, роняя с краев черные лохмотья пепла. Будто заколдованные.
   Исчиркав половину коробка, Олег отшвырнул спички и длинно выматерился. Кто ж знал, что растопить деревенскую печку - такое хитрое дело? Придется, видать, идти за помощью к дяде Саше.
   Заскрипела дверь. Кто-то кашлянул за спиной. Олег обернулся. У двери в кладовку стоял мужик. На вид ровесник Олегу или чуть постарше, низенький, но широкоплечий, лапищи - небось, подковы гнет запросто. По соломенным патлам ножницы плачут, круглое простоватое лицо густо усеяно веснушками.
   - Чего, - спросил, - замаялся, городской? Помочь?
   - Помоги, - согласился Олег. - Ты кто вообще? Тоже сосед?
   - Все мы тут соседи, - нежданный гость скинул телогрейку, оставшись в синем, изрядно замызганном спортивном костюме. Подошел, протянул руку: - Меня Денисом звать.
   - Олег.
   Новый сосед стиснул руку приезжего так - кому другому пальцы всмятку бы раздавил. Олег, ухмыльнувшись, ответил тем же. Денис расплылся в одобрительной улыбке:
   - Наш мужик. Ну, глянем, чего ты тут наворотил.
   Присел на корточки перед печкой, присвистнул. Неторопливо выгрузил дрова. Олег топтался рядом, предчувствуя насмешки.
   - Запоминай, городской. Для начала надо вьюшки открыть и золу выгрести. Иначе у тебя поддувало что есть, что нет. Гляди, весь колосник забит. - Денис ловко орудовал невесть откуда выуженным совком. Сгреб золу в ведро: - Завтра по огороду разбросаешь, земле на пользу. Теперь гляди. Дрова укладывают не абы как, а с прозором, чтоб тягу не перекрывать. Дрова у Антониды запасены хорошие, березовые, жару с них много. Да не доверху клади, пару ладоней оставить надо. Что топчешься как баран, сюда гляди. Другой раз сам разжигать будешь.
   Олег нагнулся, заглянул в темный зев печки. Денис тем временем отложил пару поленьев в сторонку. Буркнул, заметив недоуменный взгляд:
   - Осина. Не горит без керосина.
   - А зачем тогда?..
   - Ее, осину, под конец кидать надо. Сажу пожжет.
   У Дениса разгорелось с первой спички.
   - Все запомнил, городской?
   - Вроде да. Пошли, сосед, с братом познакомлю.
   Володька, слава богу, закончил пляски вокруг штофа с фотоаппаратом и как раз разгружал сумку. Булка бородинского хлеба, два кольца недорогой краковской колбасы, остатки материных пирожков - ишь, проглот, почти все сожрал, пока Олег бегал в поисках телеги... Денис втянул носом воздух:
   - Никак, Антонидин малиновый звон нашли?
   - Третьим будешь? - ухмыльнулся Олег.
   Денис глянул, как на психа:
   - Ошалел? Это ж лекарство, считай, силы немеряной, а ты собрался как самогон хлестать? Спрячь, балда. Пригодится.
   Вовка, ни слова не говоря, вогнал пробку до упора, переставил штоф на буфет. Достал смятую пачку грузинского чая:
   - Кто как хочет, а мне сегодня градусов хватило. Мужик, ты как, чай уважаешь?
   - Я все уважаю, лишь бы от души предложено, - сообщил Денис. Оглядел Володьку: - Ты брательник его, что ли? Непохож на нашенского. Тощий больно, и вообще...
   - Брат, - вместо Вовки ответил Олег. Глянул с намеком: не трожь, мое. Денис, похоже, понял. Кивнул миролюбиво:
   - Ну что ж, брат так брат. Добро пожаловать, - и протянул руку.
   Олег с трудом удержал предвкушающую ухмылку. Две ладони сцепились в пожатии - узкая Вовкина утонула в широченной Денисовой лапище. Секунда, другая... Денис взвыл, отдернул руку.
   Олег знал, что тот сейчас чувствует: от ладони до локтя словно разряд прошиб. Володька всегда был хлюпиком, но никогда - слабаком, и шуточки над собой умел пресекать вполне наглядно. Он и Олегу показывал ту точку, которую надо жать, но Олег предпочитал честную силу.
   - Ну, паря, даешь! Как ты...
   - Не силой единой, - хохотнул Вовка. - Что там с печкой, старшой? Чай сегодня будет или как?
   - Пошли, - предложил Денис. - Поставишь чайник, заодно покажу, как уголек подсыпать.
   На кухню вывалились все втроем. Здесь уже пахло дымком, от печки расходилось приятное обволакивающее тепло. Денис вышел в кладовку, пошарился там. Вернулся обескураженный:
   - За углем, видать, топать надо. Ну, дровишками покуда протопите. Чайник-то нашли?
   - Воду где брать? - спросил Володька.
   - Известно где, в колодце, - Денис мотнул головой в угол кухни, где стояло на низком столике зеленое эмалированное ведро.
   - Ничего себе! А мыться?
   - А натаскать? Банька у Антониды тоже хороша, хошь, завтрева попробуй. Научу.
   Володька вздохнул, громыхнул ведром:
   - Где колодец?
   Оказалось, недалеко - через два дома. Размытая дорога взблескивала лужами, ноги ехали: городские ботинки явно не были приспособлены для деревенской жизни. Хорошо, дождь закончился, подумал Олег. Снизу хлюпает, зато сверху не льет.
   Сруб колодца закрывала крышка из железного листа, сверху защищал от дождя двускатный навес. На крышке стояло намертво приклепанное к цепи оцинкованное ведро. Денис, поглядывая насмешливо, откинул крышку, отпустил ворот. Кинул ведро вниз. Заскрипело, зазвенела цепь, внизу звонко плеснуло. Денис дернул цепь, кивнул на ворот:
   - Вытягуйте, городские.
   Олег вертел, цепь дрожала, наматываясь виток за витком, Володька глазел по сторонам.
   - Вона мой дом, - махнул рукой Денис. - За березой, видишь? Приходите завтрева. С матерью познакомлю, она рада будет.
   - Ты тоже нам родня, что ли? - спросил Володька.
   - Все мы тут родня. А ты не знал?
   - Нет, - Вовка ответил мрачно. Олега кольнула вдруг злость на мать, накатила: по ее дурости они росли не только без отца, но и без кучи прочей родни. Из-за чего? Зря он не спрашивал никогда.
  
  
   Потрескивают в печке березовые дрова. Пахнет дымком и малиновой настойкой. Расходится по дому живительное тепло, прогоняет скопившуюся за два месяца стылую затхлость. Невнятные шорохи складываются в счастливый вздох. Люди не могут его слышать, но это ничего, это нестрашно. Они нравятся дому, новые хозяева, бабкины городские внуки. Пока они здесь, дом будет жить.
  
  
   Забавный мужик этот Денис, думал Володька, подливая гостю крепко заваренный чай. Смесь детского любопытства и незамутненного превосходства. То о жизни в городе расспрашивает, то вдруг перескакивает на поучения: как печку топить, у кого поутру молока парного спросить...
   - Ночью-то шуршать может, - сосед поднялся, по-хозяйски достал из буфета блюдце, накрошил туда хлеба. - Домовой вас не знает, решать будет, гости аль хозяева. Плохо, молока нет. Оголодал, небось.
   Поставил блюдце в угол за буфетом.
   - Мышей прикармливать, так ясно, зашуршат, - хмыкнул Олег.
   - И мыши хозяев знать должны, - возразил Денис - не поймешь, в шутку ли, всерьез.
   Володька отхлебнул чаю, подумал: вкус не тот совсем. На колодезной воде - и мягче, и душистей.
   - Ты понимать должен, - втолковывал Денис, - два месяца дом пустым стоял, без пригляда, сирота сиротой. И кошка Антонидина ушла кудысь, покуда спохватились - не нашли. Ежели домовой вас признает, все сложится, а нет, так и не знаю даже. У нас-то с чужими всяко бывает.
   Будь они в городе, Володька первым бы рассмеялся: ребятишек сказками корми, а мы люди взрослые. Но сейчас смеяться не хотелось. Да и не похоже было, чтоб Денис на испуг брал. Володька уже пригляделся к соседу. Когда тот шутил, белесые ресницы подрагивали, а веснушки собирались к уголкам глаз. А когда всерьез поучал, хмурился, лоб прорезала неглубокая, но заметная морщинка, а пальцы словно сами собой начинали постукивать о край стола. Сейчас Денис явно был серьезен. Серьезней некуда.
   - На кладбище сам вас провожу, - сказал, и аж морозом по хребту протянуло.
   - Завтра и сходим, ладно? - спросил Володька. Олег молча кивнул.
   - Сходим, - пообещал Денис.
   Разговор увял, словно холодная тень прошла по комнате. Сосед отодвинул допитую чашку, поднялся:
   - Пойдем-ка, еще чего про печку скажу.
   Вышли снова все втроем, присели перед печкой. Дрова почти прогорели. Денис придвинул осиновые полешки, всунул одно за другим в топку. Осина занялась на удивление быстро, вспыхнула длинным красно-синим пламенем.
   - А говорил - не горит без керосина, - хмыкнул Олег.
   - У тебя и газеты не горели. Теперь, городские, вот чего. Про угарный газ слыхали?
   Братья дружно кивнули.
   - Так вот, на угли глядите внимательно. Пока синеватые огоньки пляшут, печке дайте догореть. Как погаснут, еще с четверть часа выждать надо, и только потом вьюшки закрывать можно. Уяснили?
   Дождался еще одного кивка и распрощался. Братья проводили гостя до дверей, постояли, глядя вслед. Окна дома напротив неярко светились, дальше сгущалась непроглядная темень.
   Олег повернулся к Володьке, поежился. Сказал глухо:
   - Можешь меня за психа держать, но так и свербит отсюда сдернуть.
  
  
   Глава 3
  
   - Можешь меня за психа держать, но так и свербит отсюда сдернуть.
   Володька поглядел понимающе, без следа обычного своего умничанья. Сказал:
   - Мне тоже что-то такое чудится странное. Будто следит кто. Будто дом... а, ладно. С непривычки, наверное. Пойдем спать.
   Взвыл где-то пес - не поймешь, далеко ли, близко. Слишком тихо здесь, подумал Олег. Не хватает намертво въевшегося в уши городского шума. Слишком тихо, слишком темно, слишком другие запахи... Проехал бы сейчас какой чихающий жигуленок, навонял бензином - сразу б как дома. А у бабки и телевизора нет, тишина - словно ватой обложили.
   - Пойдем, - Володька дернул за рукав. Похоже, младшему в доме было спокойней. А вот Олег лучше б задержался на улице...
   Постель пахла крахмальной свежестью. Будто только застелили, мельком удивился Олег. Два месяца... Вновь кольнула тревога, но тут же ее сменила злость: с каких пор нервной барышней заделался? Еще под подушкой нечистую силу поищи! Олег разделся, нырнул под одеяло, буркнул:
   - Свет выключи.
   Лампочка, мигнув, погасла. Громыхнул стул, Вовка чертыхнулся - видать, врезался. Скрипнула кровать. Протяжным эхом откликнулся ставень.
   - Ого у бабки перины, - весело сказал младший, - утонуть можно.
   Застучали в окно капли дождя, разбавив могильную тишину. Сонно засопел Володька. Умеет же малой отрубаться, подумал Олег. Спит и в ус не дует, а тут и не хочешь, а к каждому звуку прислушиваешься. Нервы натянуты, сердце колотится. Будто что-то случиться должно.
   Что ли встать бабкиной малиновки выпить? Для успокоения?
   Вставать не хотелось. Как в детство вернулся - казалось, только одеяло и отгораживает от неведомых ночных страхов. Темнота жила, шептала, бормотала и поскрипывала. Вспомнил вдруг - когда приезжал сюда с отцом, ночами приходила серая кошка, укладывалась спать в ногах. А бабушка приговаривала непонятно: "Вот и ладно, хоть ты и наш, а все спокойней".
   Был "наш", подумал Олег, а стал "городской". Сейчас он и в самом деле ощущал себя чужим здесь. Случайным гостем, не знающим, куда девать вновь обретенное родство. Что ему в этих Лиховцах? Да ничего. Корни, говорите? Вот сходим завтра к бабке на могилу, и всех корней. Почти тридцать лет как оборвано, назад не приставишь. Их жизнь в городе. Если уж говорить о корнях, так они куда крепче в цеху - том самом, где работал когда-то отец. Заводская династия, не комар чихнул.
   Под толстым одеялом, да в перине, быстро стало жарко. А хорошо протопили, уже в полусне подумал Олег. Спасибо Денису, научил... деревенский городских... Олег зевнул, перевернулся с бока на спину и уснул. Конечно, уснул, не считать же явью скользящие по коже прохладные ладошки, щекочущие лицо мягкие волосы, жаркий шепот... а хорошие в бабкином доме сны снятся...
  
  
   Дверь не выдала, половицы не скрипнули. Легкая тень, легче сонного вздоха, неслышней ночной тишины. Ночь - ее время. Она не мешкает с выбором: здесь хозяин, тот, чьим словом стоит нынче дом. Хозя-яин... пухлые губы презрительно кривятся: для нее не тайна, что все мысли старшего внука Антониды лишь о том, как бы поскорей вернуться в город. В город! Да разве там ему место?! Город без одного мужика не рухнет, а этот дом - ее дом! - остается живым ровнешенько до тех пор, пока живут в нем люди. Пока топится печь, пока приходят гости, пока горячее человеческое дыхание мешает воздуху застыть и выстыть.
   Это же так просто, разве можно не понимать?!
   Ничего... есть способ привязать, верный способ, древний. Одеяло летит в сторону, губы приникают к губам, кончики пальцев осторожно трогают горячую кожу. Жаркий, такой жаркий, живо-ой... Пальцы скользят по широким плечам, поглаживают бугры мускулов. Истовая, яростная жадность вскипает внизу живота, касания ладоней теряют робость. Впитать, вобрать в себя как можно больше этого жара, насладиться горячим биением жизни! Мужчина стонет, выгибаясь, распахивает глаза широко и невидяще, зря, ночь темна, ночь ее не выдаст! Его ладони широкие, шершавые, в мозолях, правильные ладони. Проводит по ее спине, медленно, сильно, заставляя ахнуть и прогнуться. Собирает волосы в кулак, притягивает губы к губам. Она пьет его дыхание, глупый, так неосторожно отдает, но ему можно, здесь, с ней - можно, ведь это его дом. Хозя-яин, стонет она, живо-ой...
   - Хорошие сны, - бормочет он, и она смеется низким грудным смехом. - Где же ты, покажись.
   - Нет, - жарко шепчет она, - не покажусь, не проси. Так бери. Пока даю, - и снова смеется, и скользит вниз, щекоча его распущенными волосами, слизывая с его кожи соленые капельки пота, предвкушая сладкий вкус его семени. Сейчас ее время.
   Младший ворочается, бормочет что-то. Приподнимает голову.
   - Эй, старшой, ты чего там?
   - С-спи, - шипит ночная гостья. Парень роняет отяжелевшую голову на подушку. Теперь не помешает, до самого рассвета проспит мертво. Младший ей не интересен. Ее добыча - старший.
  
  
   - Эй, старшой... Олег... Олег!
   Вовка, омерзительно бодрый с утра пораньше, тряс за плечи. В голове плескалась вязкая дегтярная муть. Олег вяло отмахнулся, выдавил:
   - От...с, дай пс-пать...
   - Блин, братка, ты сам понял, чего сказал? Глаза открой, а?
   Сил хватило только на невнятное мычание. Олег мотнул головой, пытаясь снова сказать брату "отстань", но тут щеку обжег хлесткий удар.
   - Спятил?! - Олег подскочил, глаза раскрылись сами. Лицо у Вовки и впрямь было... ну, спятившим не спятившим, но неспокойным, это точно.
   - На себя погляди! - рявкнул братец. - Ты тут чем ночью занимался? Каких, итить твою, девок вокруг себя ловил, беленьких или зелененьких?
   Девок?
   Заворошились в мутной утренней памяти жаркие, жадные прикосновения, поцелуи-укусы, густые волосы в кулаке, податливое, сговорчивое тело. "Не покажусь, - шепнула ночная тьма, - так бери. Пока даю". Ничего себе сны в бабкином доме снятся!
   Шевельнувшись, охнул от тянущей боли в мышцах. Будто смену без напарника отпахал. Сел, поморщился. Вовка присвистнул:
   - Ну ты, братка, даешь!
   - Чего?
   Младший заржал:
   - Ну и рожа у тебя, Шарапов! В зеркало на себя глянь, герой-любовник. Кобель потасканный, то-то не добудишься. И когда успел?
   Шатаясь, Олег побрел к трельяжу. Ухватился за створки. Долго глядел на помятое, словно с попойки, отражение. И - как под дых ударили - углядел. На шее, над ключицами, на плечах багровели следами зубов добротные, вызывающе четкие засосы. Ничего себе сны...
   - Ба-а! Надо же, из молодых, да ранний, из городских, да шустрый.
   Олег обернулся:
   - Бод... Доброе утро, дядь Саш.
   - Да уж вижу, и доброе, и бодрое! - раскатистый смех соседа ударил по ушам. - Что, уездили молодца кикиморы подвальные?
   - Э-э... кто? - Олег с трудом сглотнул подступивший к горлу тошнотный комок. Представилось... нечто. Зеленое (да, прав Володька - зелененьких девок, чтоб им ни дна, ни покрышки, всю ночь ловил!), уродливое и почему-то слизистое. Хотя девичье тело, которое помнили его руки, не было ни склизким, ни, судя по ощущениям, уродливым. Мягкое, гладкое, приятно прохладное... пушистые волосы щекочут кожу... а губы...
   - Кикиморы. Девки, что по подвалам живут да ночами озоруют.
   Володька хмыкнул:
   - Я думал, в домах домовые только. А кикиморы, эти, ну как их?
   - Болотные, - брезгливо подсказал Олег.
   - Точно, - радостно подхватил Вовка. - Болотные! А у вас, значит, подвальные?
   Прибить засранца, насмешничает тут.
   - Сказки, - отрезал Олег. - Подшутил кто-то. Дядь Саш, познакомил бы? Хороша.
   И осекся под острым взглядом соседа. Заполыхали уши - будто у пацана сопливого. Но дядя Саша только рукой махнул, сник вдруг, сказал тихо:
   - Пойдемте, ребятки, завтракать. Бабка моя, значь, над вами вроде как шефство взяла. Ступай, говорит, приведи Антонидиных мальчиков, а то ж голодные.
   Олег молча кивнул. Странное дело: резкий уход от темы напугал куда больше любых нравоучений или предостережений. Да и глядел дядя Саша - как на конченого. Вовка, похоже, тоже заметил, встревожился. Ладно, ерунда это все. Подумаешь, кикимора. Жив, здоров, хозяйство на месте, да и ночка выдалась - закачаешься. Будет что вспомнить. Потом. Дома. Вот сходим бабку навестим, постоим у могилы, как положено, - и прощайте, деревенские непонятки и заморочки. И девки подвальные, гладкие, мягкие, податливые... а волосы - еле в кулак уместились. Захотелось вдруг узнать, русые или темные. И глаза, какие у нее глаза? Жаль, не показалась.
   Пока завтракали, Олег все ждал, что дядя Саша - ну, пусть не прямо скажет, но хоть намекнет. Что делать, чего ждать, защищаться - или расслабиться и получать удовольствие? Но сосед рассуждал, когда в этом году придет пора сажать картошку, сетовал на внезапные заморозки, жаловался на свой артрит и бабкин радикулит. Расспрашивал о городских ценах и зарплатах. Вздыхал: какой, мол, с вас спрос, Алеху надо было удерживать, сорвался в город по молодости да по глупости, повелся на глупую подначку. Хмурился: все лиховецкие девки за парнем бегали, да ильичевские, да половина никитовских, а он, дурень, щенок слюнявый, на фифу городскую запал. Кивал: да, ребятки, на кладбище нынче же сходите, вон и погода ясная, не в пример вчерашней. Антонида по внукам тосковала, хоть мы тут все по-соседски да по-родственному, а все ж не дело, когда вот так.
   Кусок в горло не лез от таких разговоров. Вовка молча умял обильный завтрак, поглядывал выжидательно. Олег отодвинул тарелку, буркнул:
   - Спасибо, тетя Маня. Пойдем мы, пожалуй. И правда, пока распогодилось.
   - Идите, мальчики, идите, - бабка торопливо закивала. - Антониде кланяйтесь. У меня уж годы не те, далеко, а то б и сама с вами сходила. Подруженьки мы с ней были, с Тонюшкой-то...
   Дом Дениса нашли легко. Зайти, правда, не пришлось. Денис слово забыл обещание познакомить с матерью, встретил гостей у калитки, глянул на небо, бросил:
   - Долго спите. До кладбища, да обратно, да там... поторапливаться теперь.
   - Ну, так пойдем, - буркнул Олег. - Проводишь?
   Сосед вроде как даже обиделся:
   - Сказал же вчера, что провожу. Пошли.
   Развернулся и зашагал к незнакомой пока братьям половине деревни, приминая кирзачами траву на обочине раскисшей дороги. Володька бодро дернул следом. Олег, подавив приступ раздражения, поплелся замыкающим.
  
  
   Древние способы верные, древние чары крепкие, одно жаль, плетутся долго. Дрожит, мерцая, над кроватью, где спал старший бабкин внук, непрочная, тоньше паутинки нить. Ей только предстоит напитаться силой. Если повезет. Пока она не способна удержать и мальчишку, что уж говорить о взрослом мужчине, главе рода. Но, как и к паутине, к ней достаточно прикоснуться - и ты попался. Липкий след прошедшей ночи сделает уязвимым. Хозя-яин, шепчут в полусне пухлые губы. Оле-ег. Еще не привязан, нет. Но уже хочет вернуться. Хочет снова собрать в кулак пышные волосы, хочет жарких, жадных поцелуев, послушного податливого тела. Хо-очешь, шепчет ночная гостья. Мо-ой...
  
  
   Ну, старшой, кобель драный, кот мартовский, развлекся! Вот уж точно - уездили, белый в прозелень, едва шевелится, с похмела живее выглядел. Да что с похмела, в гроб румяней кладут. Ишь, ковыряется в тарелке, будто теть Маня не кашей с мясом кормит, а прелыми опилками. Угораздило.
   Володька не хотел признать, насколько сильно его тревожила собственная отключка. Он, конечно, поспать мастак, и шум не мешает, но не настолько, чтоб вообще ничего не слышать. И не так, чтоб наутро голова гудела, а руки-ноги едва ворочались. Спасибо тете Мане, от такого завтрака любой оживет. Вон и старшой, хоть и запихивается чуть не через силу, и то порозовел малость.
   Спросить бы прямо, что за хрень эти кикиморы, чем грозят, как отвадить. А тот факт, что сам Володька в нечистую силу и прочую мистику насквозь не верит, можно пока и отложить. Будет еще время разобраться. Но дядя Саша тему обходил, хотя, что произошло с городскими гостями, он явно понял.
   Олег, встряхнувшись, отодвинул недоеденный завтрак, буркнул:
   - Спасибо, тетя Маня. Пойдем мы, пожалуй. И правда, пока распогодилось.
   Так-то лучше, вскакивая, подумал Вовка. Авось мозги проветрятся, полегчает.
   Денис уже ждал. При свете дня сосед выглядел типичным деревенским увальнем, хоть в сказку вставляй. Глянул на небо, - по соломенным патлам скользнул, вызолотив, одинокий солнечный луч, - бросил: торопиться, мол, надо. И почапал себе, пошел месить кирзачами едва просохшую грязь. Впрочем, не так уж быстро: то ли сам не был из торопыг, то ли давал городским поблажку. Володька довольно легко подстроился под заданный темп, зашагал рядом. Олег плелся следом. Деревня скоро закончилась, дорога пошла лесом, да какая дорога - почти заросшая широкая тропа, вроде и колея под четыре колеса, а так и хочется сказать - неезженая.
   - Как ночь, спокойно? - спросил Денис.
   Сердце дало перебой.
   - У меня - да, - осторожно ответил Вовка. - Даже слишком. Ни спьяну, ни с устатку так крепко не сплю.
   Сосед оглянулся на Олега, хмыкнул:
   - Деревенский воздух, паря. Кого пьянит, а из кого и дух вышибает.
   - Пугаешь? - не выдержал Вовка.
   - Чего мне вас пугать? - сосед расплылся в простодушной улыбке. - Ты, паря, одно пойми, тут тебе не город. Чего там не бывает, то у нас под боком живет, рядышком ходит. А нынче время такое, грамотные все больно, что не по науке, то бабушкины сказки.
   - Мне бабушкиных сказок не досталось, - буркнул Вовка. В который раз кольнула обида на мать. - Слышь, Денис, ты ж бабку нашу знал, расскажи чего? Она какая была?
   Денис глянул искоса, не то удивленно, не то с жалостью. Сказал медленно:
   - Суровая была ваша бабка. Сама ныть не привыкла и в других того не любила. Через то и с матерью вашей не поладила. - Помолчал, добавил: - А мож, и не только через это. Оно, вишь, когда две бабы за мужика сцепятся, мира не жди, уж без разницы, то ли это две крали, то ли мать да жена. Другой вопрос, о таком прямо не говорят, без повода одна другую не хают. Я-то вашу мамку не помню, малой был, когда приезжала. Но слыхал, боялась она Антониду сильно.
   - Боялась? - говоря откровенно, поверить в такое было трудно. Мать перед людьми никогда не пасовала, будь то заводское начальство или скандальные соседки. Но... но, с другой стороны, отпускать сыновей в Ольховцы не хотела! И, Вовка только сейчас понял, в самом деле казалась именно что напуганной.
   - Да ее многие боялись, - спокойно, как само собой разумеющийся факт, сообщил Денис. - Я вон тоже, пока ближе не столкнулся. Она ж ведовка была, Антонида. - Глянул на ошарашенного Вовку, округлил глаза: - Не знал, паря?
   - Нет, - Володька аж головой замотал. Хотя... на что-то такое мать вроде намекала. - Это ведьма, в смысле?
   По верхушкам деревьев прошел резкий порыв ветра, на лесную дорогу упала тень. Володька поежился. Хорошо Денису в телогрейке, а тут, даром что теплый свитер под курткой, пробирает до костей.
   - Не, паря, ведьма - то другое. Ведьма - это, вон, сеструха моя Олька, хошь, познакомлю, как приедет. На днях ждем.
   - Шутишь? - ошалело спросил Вовка.
   - Зачем бы? Другой вопрос, что познакомить-то я могу, а дальше - как понравишься. Она у нас, вишь, девушка вольная, сама себе голова.
   Нифига ж себе, едва не споткнулся Володька, его "шутишь" Денис отнес вовсе даже не к ведьме, а к "познакомлю". Ну, дела-а...
   - А где она?
   - В Москве, - Денис поморщился. - Учится. Тоже, вишь, город манит. Ну да ведьма и в городе проживет, у ней сила своя, не заемная, а вот ведовка, та к земле, к корням привязана, уедет - все потеряет. В том и разница. Остальное-то - так, по мелочи. Вопрос предпочтений, ежели по-умному выразиться.
   - Все равно не понял. Слышь, Денис, ты уж объясни толком, снизойди к городскому чайнику.
   - Ча-айник, - протянул сосед. - Самова-ар. Ну слушай тады, паря. Ведовка, она на деревне и советчица, и первая помощь, и, ежели забалует кто, первый укорот. Вот вы вчера Антонидин малиновый звон открывали, помнишь, чай?
   - Ну?
   - Баранки гну, - смешок у соседа вышел необидным, и Вовка пропустил его мимо ушей. - Настойку, вишь, малиновую любая дурища сделает, и запах тот же получится, и вкус, и лечить будет. Вроде бы. А на деле не то. В Антонидиной-то настойке не просто спирт да малина, в ней сила - от земли, от корней. На какую дурную простуду одного глоточка хватит, да и посерьезней что возьмет. А ведь настойки эти - так, баловство. Это не я, - покосился Денис, - Антонида сама так говорила. Она ж всяко лечила. Спину выправить могла, перелом срастить, боль какую зашептать. Веришь, паря, аппендицит руками снимала. У нас-то, ты пойми, скорую и летом не враз дождешься, а уж по распутице... Скольких бабка ваша подняла, а то и спасла... да каждого, почитай, хоть раз да лечила.
   - Лекарка, значит? Знахарка. Понял.
   - Тьфу, торопыга, понял он, - Денис досадливо махнул рукой. - Разве ж только это. Вот я за себя скажу, хошь? У нас, как Олька родилась, дед помер. А он был...
   Денис замялся, будто слов не мог подобрать. Даже с шагу сбился. Володька оглянулся на Олега, тронул соседа за рукав:
   - Притормози.
   Денис обернулся, нахмурился:
   - Совсем брательник твой скис. Видать, перебрал ночью-то.
   - Давай подождем, что ли. Ты рассказывай пока.
   - А... ну да. Дед, понимаешь, вредный был. Как будто ему сила досталась, а умения с ней сладить - нет. Брякнет чего эдакого, так туши свет, ховайся в погреб - вроде и не со зла, а оно бац и сбудется. Бабка Антонида его держала, а то б... Он мне как-то ляпнул: ты, мол, носишься, как оглашенный, гляди, шею свернешь. Ух, Антонида ему тогда выговорила, с неделю молчали-ивый такой ходил, и капли в рот не брал. - Денис хохотнул невесело, помолчал. - А меня тогда к себе увела, долго нашептывала чего-то, свечкой над головой водила, водой кропила. До матери как дошло, она аж помертвела вся. На Антониду едва не молилась потом, сам Бог, говорила, так уладил, чтоб она рядом приключилась, отвела... Ольку Тоськой назвать хотела. К слову, бабка ваша и отсоветовала. Сказала, не ее имя. Не клей, мол, девчонке чужую судьбу, обе пожалеете.
   Вовка хмыкнул. В недобрый язык и прочий сглаз он еще мог поверить, хоть и со скрипом. Бывали такие случаи... всякие. Но чтоб имя судьбу меняло?
   - Зря смеешься, паря. Такое, вишь, не проверишь, вот и... о, - Денис расплылся в нарочито сочувствующей улыбке, - вот и брательник нас догнал. Отдышаться не хошь, городской?
   - Пару минут, - Олег прислонился к дереву. - Что за...
   Не договорил, зло дернул уголком рта. Растер ладони, потер лицо.
   - Как ты? - не выдержал Володька.
   - Да фигня война, нормально. Спать охота малость.
   "Спать по ночам надо" замерло у Володьки на губах. Сколько Вовка себя помнил, Олег строил из себя сильного и крутого, даже когда ему бывало плохо. А чаще - и правда был сильным и крутым. Настоящим старшим братом, за спиной которого можно позволить себе "умничать". Но сейчас умничать не хотелось, а хотелось - настучать по глупой башке, чтоб осторожней был.
   - На-ка, - Денис выудил из-под телогрейки плоскую жестяную фляжку, - глотни малехо, поможет.
   Олег отхлебнул, кивнул благодарно. Постоял еще немного, вздохнул - словно груз какой сбросил. Спросил:
   - Что это?
   - Девятитравка, - как само собой разумеющееся, пояснил Денис. - Сестренка моя делала, она умеет. Не хуже бабки вашей.
   - Никогда такого не пробовал.
   Денис хохотнул:
   - Еще бы. Наши рецепты, лиховецкие. Вона, один глоток, и на человека стал похож, а то ж был не краше покойника. Будто, вишь, своим ходом до могилки решил добраться да и залечь.
   - Шуточки у тебя, - буркнул Вовка. - Ну что, старшой, двинули? Или еще отдохнешь?
   - Пошли, - Олег отлепился от дерева, повел плечами, потянулся. - Черт, Денис, хорошая штука. И правда, мертвого поднимет.
   - Сестренка приедет, спасибо скажи, - усмехнулся Денис. Зашагал дальше; правда, Володька заметил, шел он теперь помедленней и на Олега краем глаза поглядывал. - Так, паря, о чем мы там с тобой толковали?
   - Про деда рассказывал, - напомнил Володька.
   - А, верно. Так вот с дедом, царство ему небесное, странно вышло. Помер он аккурат как Олька родилась. Вообще, конечно, у кого сила, так и бывает... - Денис запнулся, глянул на одного брата, на другого. - Верней сказать, не всегда, всякое случается... но только так, говорят, правильно. Сила в роду остается, и покойнику на том свете груза меньше. Сами, поди, понимать должны, наследство - оно на то и наследство, что должно переданным быть.
   А ведь это он о нашей бабке, понял Володька. Хотел спросить - кому ж бабка Антонида подарочек сделала? Уж о том, что всяческие колдуньи да знахарки не могут и помереть спокойно, пока своей силе восприемницу не найдут, Вовка слыхивал. Хотя и не верил ни на грош.
   Но вопрос о бабке почему-то не шел с языка. А Денис примолк, вроде как ждал чего.
   - Так, выходит, дед ваш твоей сестре силу отдал? - Проще всего, решил Володька, вернуть рассказ в прежнее русло. Спокойней как-то. - И что, она тоже, как чего скажет, так туши свет, ховайся в погреб?
   - Вот еще, - вроде как даже обиделся ведьмин брат. - Сила да умения - разные ж вещи, неужто не понимаешь? Эх, городской...
   - Объясни, - хмыкнул Вовка. Покосился на Олега: старшой и вправду ожил, не скажешь, что с утра никакущий был. Вон как бодро чешет.
   - Что объяснять-то? - Денис взъерошил соломенные патлы, пожал плечами. - Сила она и есть сила. Ты вот, скажем, лопату возьмешь...
   - Ну?
   - Баранки гну, балда. Лопату, говорю, тебе в руки сунуть, чего делать станешь?
   - Ты прям как наше начальство по весне, - буркнул Вовка, и впрямь ощущая себя форменным идиотом. Что за вопросы дурацкие? - Копаем от забора и до обеда, благоустройство территории - наш гражданский долг.
   Денис заржал, откинув голову и хлопая себя по бокам.
   - Смешной ты, паря. Но в целом, - взглянул вдруг серьезно, оценивающе, - правильный.
   - То есть?
   - Вишь, паря, той же лопатой можно копать, а можно и башку кому проломить. Сила она и есть сила. К чему приложишь, на то и пойдет.
   - Понял. - Володька чувствовал, как заполыхали уши от стыда: выходит, обвинил незнакомую девчонку черт знает в чем. - Прости.
   - Чего Олька может, пускай сама рассказывает, - ухмыльнулся Денис. - Ежели захочет перед тобой, дурнем городским, хвост распустить. Только, паря, че я те скажу... по-соседски...
   Замолк, глянул странно.
   - Девчонок на обед не ем, - подавив внезапное смущение, бодро доложился Володька. - На завтрак и на ужин - тоже.
   - Балда-а, - с насмешливой лаской протянул Денис. - Олька, она такая... така-ая... поершистей тебя парни перед ней в телков сопливых оборачивались.
   За меня, значит, беспокоишься, хотел подначить соседа Вовка. Но тут дорога вынырнула из леса - и уперлась в ворота кладбища.
  
  
   Глава 4
  
   Ворота - густая вертикальная решетка - стояли, казалось, сами по себе. Покосившуюся железную ограду глаз и не замечал сразу: между невысоких столбов, нарезанных из трубы-трехдюймовки, наварены пруты арматуры - один снизу, второй повыше. И всего забора. Может, рабицу хотели натянуть, да не собрались?
   Тишина наползла и накрыла медленной, вязкой волной. Сколько, оказывается, незаметных звуков сопровождало их путь: слабый шелест ветра, далекий собачий брех, свист каких-то незнакомых Володьке птиц. А здесь и собственные шаги вдруг стали неслышными, и дыхание спутников. Вот она, мелькнуло, могильная тишина. По спине словно вымороженные пальцы проехались, закопошились в животе, протыкая кишки ледяными иглами, с нажимом провели по ногам, - колени ослабли, и Вовка ухватился за скособоченные ворота, чтобы не упасть. Поймал взгляд Дениса, неприятно понимающий, подумал: непрост сосед. Шершавое железо обжигало ладони мертвенной стынью.
   Олег, кажется, слабости младшего не заметил. Глядел сквозь решетку сварных ворот на зеленеющие молодой травой холмики старых могил, осевшие, едва видные, на ряды потемневших от времени крестов, полускрытые почти голыми еще деревьями. Мрачно глядел и зло. Сразу ясно, не хочет старшой туда идти. Володька отлепился от ворот, потянул на себя тронутую ржавчиной створку. Странное дело: она отворилась беззвучно, легко и плавно. Смазывают, что ли, петли, подумал Володька; могли б тогда и ворота покрасить заодно, невелик расход.
   - Большое у вас кладбище, - сказал Олег.
   - Понятно, большое, - хмуро отозвался Денис. - Триста лет, считай, заселялось, кабы не больше. Наши да кукуевские. Это сейчас в Лиховцах шесть домов осталось, а лет сто назад первое село было по здешним местам. На купеческом тракте стояли, покуда железку-то не протянули. Артельщики наши до Москвы, до Киева доходили. Да и Кукуево немногим отставало. - Пояснил, заметив недоуменный Олегов взгляд: - Его давно уж нет. В войну сожгли. Отстраивать не стали. Кто жив остался, к нам перебрались, все ж родня. Недоброе там теперь место, и свидетели-то, почитай, все давно померли, а все ж. Кабы сразу отпели как положено...
   - Село отпели? - невпопад переспросил Олег.
   - С людьми пожгли, - глухо объяснил Денис. - Старики, детишки. Мужиков-то не было. А баб с девками...
   Замолчал, не договорив - да что говорить, когда и так ясно. Будто чья-то недобрая ладонь сдавила сердце - и отпустила, расчетливо помедлив. Будто кто-то нетерпеливый подтолкнул в спину. Вовка хватанул ртом воздух и шагнул на кладбище.
   Здесь, у ворот, явно была самая древняя его часть. Сказал бы - заброшенная, но кресты, похоже, все-таки иногда подновляли.
   - Туда нам, - Денис обогнал, повернул направо. Минут, наверное, десять шли вдоль ограды, Олег рассеянно похлопывал по изрядно проржавевшему железному пруту, и тот жалобно прогибался под ладонью.
   - Забор - одно название, - слова Олега прозвучали эхом Вовкиных мыслей.
   - Нормальный забор, - уверенно возразил Денис. - Вы ж думайте, что да от кого городится. Железо, - любовно похлопал широченной ладонью по столбу.
   Олег пожал плечами, мол, был бы толк спорить, да и вовсе не наше это дело. Кресты по левую руку сменились пятиконечными звездами на жестяных коробках памятников, и Денис свернул вглубь кладбища. Остановился у одной из могил, сказал тихонько:
   - Здравствуй, деда.
   Постоял немного и пошел дальше.
   - Слышь, - Володька толкнул Олега в бок, - а наш дед, он тоже здесь?
   Дед с бабкой по материной стороне схоронены были в городе, Олег с Володькой навещали их, как принято - на родительскую субботу, по годовщинам. А вот поди ж ты, накатило: будто первый раз в жизни на кладбище пришел. Все-таки на городском - не так.
   - Нету здесь вашего деда, - ответил вместо Олега Денис. - С войны не пришел. Как можно не знать такого, а, городской?
   - Да так и можно, - Вовка зло дернул плечом. - Не говорила мать об отцовой родне, и все. Будто нет ее. Да я, - признался вдруг, - и думал, что нет. Как-то это, знаешь, само собой подразумевалось.
   - Дура она, - припечатал Денис.
   - Она мать, - хмуро бросил Олег. - Прекращайте.
   Дальше шли молча. Вовка глядел под ноги, в висках гулко стучало, уши горели. И не виноват вроде, а стыдно - слов нет. "Не рассказывала" - да ведь не больно и спрашивали. На укрепленную мелким щебнем глинистую дорожку ложились косыми полосами тени от редких деревьев, а собственная тень падала за спину, и почему-то казалось, что не ровная земля под ногами - а лестница.
   Могилу бабки Антониды Вовка узнал без подсказки. Как под дых толкнуло: поднял голову и увидел. Свежий, чуть ли не искрящийся не успевшей потемнеть древесиной крест. Сверкающая солнечными бликами латунная табличка. Высокий комковатый холмик, почти не тронутый травой, - лишь у края, в изголовье, пробилось несколько запоздавших голубых подснежников-пролесков.
   Вовка глядел на табличку, и грудь спирало острой, горькой, перехватывающей дыхание болью. "Ольховская Антонида Степановна, 10.03.24 - 10.03.98"
   Десятое марта.
   Его, Володькин, день рождения.
  
  
   Сюда редко приходят. Не потому, что не помнят - просто живых мало осталось. Так мало, что кажется иногда - это они мертвы. Что истинное кладбище - не здесь и не в сожженном больше полувека назад Кукуеве, а в живых еще пока Лиховцах. Жалкий огрызок былого, бесчисленные оборванные нити - след тех, кто уехал и позабыл.
   Молодешшш, укоризненно шепчет ветер. Дети, неслышно вздыхают жившие когда-то. Детям свойственно уходить. Искать свои дороги, набивать свои шишки, копить по крупицам собственную, не заемную мудрость. Жаль только, когда они уходят - навсегда. Когда забывают.
  
  
   Денис, доброхот, со своей травяной самогонкой попал в точку. Хорошее дело деревенские рецепты. Один глоток - и снова себя человеком чувствуешь. Утреннее "состояние нестояния" Олега напугало, хотя признаваться в том он бы не стал. До сих пор, как бы ни случалось погулять вечером, наутро вставал хоть и опухшим малость, но вполне трудоспособным.
   Но, хоть и помогло деревенское лекарство, желания бродить среди могил от него не прибавилось. Если раньше хотелось завалиться под одеяло и придавить храпака минут по шестьсот на каждый глаз, то теперь - полную тарелку горячего наваристого супа, мяса с картошкой и, пожалуй, еще глоток-другой Денисовой девятитравки или дяди Сашиного дубнячка. Или, вон, бабкину малиновку опробовать. А вместо этого приходится переться к бабкиной могиле, изображая скорбь, которой, говоря откровенно, Олег ни на грош не испытывал. Посещения кладбища он всегда считал ритуалом скучным и бессмысленным, из серии "отбыл и забыл". Так было с отцом и материными родителями, и уж тем более - с давно позабытой деревенской бабкой. Да, мертвых надо помнить и любить, кто ж спорит. Но какое это имеет отношение к земляному бугорку, украшенному перекошенным крестом или косым прямоугольником цивильного памятника? Их, мертвых, нет здесь, что толку мерзнуть и ноги бить?
   Могилу бабки Антониды Олег заметил сразу. Трудно было бы не заметить: единственная свежая. Подавил вздох облегчения: дошли наконец-то. Теперь отстоять тупо минут с пяток, помянуть бабку, царствие ей небесное, парой-тройкой глотков и со спокойной совестью валить домой.
   Олег покосился на Вовку - брат стоял, понурившись, и вид имел самый что ни на есть пришибленный. На Дениса - простецкая физиономия соседа казалась слишком уж серьезной. Подумал тоскливо: и чего было ехать? Ради вот этого? Отпрашиваться с работы, скандалить с матерью, трястись поездом и телегой, возиться с дурацкой печкой, мокнуть под дождем вчера и месить грязь сегодня - ради того только, чтобы постоять молча десять минут у могилы почти чужого тебе, в сущности, человека? Тяжелым камнем заворочалась в груди досада. Пойдем уже, хотел сказать, хватит.
   Вовка рванул ворот куртки, упал на колени - резко, как подкошенный. Побелевшие пальцы бестолково дергали язычок молнии, другая рука по запястье утонула в рыхлой земле могильной насыпи, странно, подумал Олег, за два месяца должна бы слежаться лучше... И только через бесконечно долгое мгновение ударила паника.
   - Вовка! - Олег схватил брата за плечи, расстегнул куртку. - Что?
   Встряхнул, с ужасом глядя в побелевшее лицо, на синюшные губы, на руку, оттягивающую ворот свитера.
   - Вовка!
   Меньшой с судорожным всхлипом втянул воздух, длинно, прерывисто выдохнул. Уткнулся лбом Олегу в плечо.
   - Лучше? - Олег прижал к себе брата. - Черт, Вовка, тебя колотит. Вставай, замерзнешь. Пойдем домой потихоньку.
   Меньшой мотнул головой и сел на землю, привалившись к Олегу боком. Олег вслушивался в резкое, шумное дыхание брата и крыл себя на все корки за решение ехать в эти клятые Лиховцы. Ведь не хотел же! Как чувствовал...
   Денис присел рядом на корточки:
   - Как, паря, отдышался?
   - Ты б дал ему глотнуть, - хрипло попросил Олег, - этого своего...
   - Сдурел? Добавить хочешь?
   Чего добавить и почему сдурел, Олег спросить не успел. Отвлекла невесть откуда взявшаяся серая кошка. Вспрыгнула Володьке на колени, начала, урча, тереться о свитер. Вовка задышал ровнее.
   - Опа, - пробормотал Денис. - Дыма, вот ты где, заблуда. Антонидина кошка, - пояснил, заметив непонимающий взгляд Олега. - Ишь, отощала. Что ж ты, глупая, от людей ушла.
   Володька рассеянно гладил худую, с торчащими позвонками кошачью спину. На его лицо медленно возвращались привычные краски.
   - Ты как, - спросил Олег, - идти сможешь?
   - Куда денусь, - сипло пробормотал Вовка. Помолчал, добавил: - Да нет, точно смогу. Отпускает.
   Посидели еще немного, меньшой вздохнул:
   - Нормально все. Прости, что напугал.
   - Балбес ты, Вовка, - в сердцах бросил Олег. - Извиняется еще. Пошли домой.
   Ветер совсем стих, солнце пригревало, Володька так и не застегнул куртку. Шли медленно. Серая Дыма вилась вокруг, терлась об Вовкины ноги.
   - Эк тебя, паря, прихватило, - буркнул Денис. - Голову не ведет?
   - Немного.
   - Может, посидишь? - Олег кивнул на покосившуюся лавочку возле маленькой, явно детский могилы.
   - Не, нормально, - Вовка наклонился, взял кошку на руки. - С нами пойдешь, Дымка? Нечего тебе тут одной...
   - Себе заберешь? - хмыкнул Олег.
   - Там решим, - рассеянно отозвался Вовка. Бабкина кошка вывернулась из-под его ладони, но с рук не ушла, а залезла на плечи и улеглась там воротником. Желтые глаза уставились на Олега, белые усы презрительно дернулись. - Может, и заберу...
   - Кошки такое сами решают, - в голосе Дениса явственно угадывалось удивление тем, что городские таких элементарных вещей не знают.
   - Угу, решим, - буркнул Вовка. То ли мысли меньшого куда-то уплыли, то ли снова поплохело.
   - Ты как, малой?
   - Да хорошо, не боись.
   Олег насмешливо хмыкнул. Привычку задумываться невесть о чем в самое неподходящее время меньшой унаследовал от матери, а верней - от деда. Мать-то с таким отсутствующим видом только печалилась о вредности сослуживцев, невоспитанности соседских детей и общей несправедливости жизни. Иное дело дед - он, фантазер и немного изобретатель, обычно выдавал после таких отключек что-нибудь действительно интересное. На крайний случай, смешное.
   Вышли к ограде, Олег снова покачал головой: забор - одно название. Конечно, Денис прав, городиться здесь не от кого, это так, территорию обозначить; но все же...
   При виде ворот накатило облегчение. Вот и все. Отбыли неприятное дело, теперь можно и домой. Жаль, на сегодняшний поезд уже не успеть, куда меньшому двенадцать километров до станции чапать, как еще до Ольховцов дойдет, тоже не ближний свет. Еще б подальше кладбище устроили...
   ...Словно мокрой ледяной тряпкой хлестнули по лицу, перехватило дыхание, потемнело в глазах...
   - С тобой-то что, братка?
   Олег сидел на молодой травке, вцепившись пальцами в мягкие стебли, над ним наклонился явно испуганный Вовка. Денис стоял за воротами. Насколько Олег успел узнать соседа, выражение на его лице означало что-то вроде "так я и знал". Кошка прошлась вдоль ворот, уселась, обернув хвост вокруг лап. Как будто собиралась ждать нового хозяина долго и терпеливо.
   - Чем это меня? - выдавил Олег. Воздух с трудом проходил сквозь сжавшееся горло, по коже волнами гулял озноб.
   - Да что? - переспросил Вовка. - Взял, хлопнулся. Ты как, в порядке? Встанешь?
   - Как ударило чем, - объяснил Олег. Поднялся, уцепившись за плечи брата, огляделся. Ничего.
   Но стоило сделать шаг - и снова та же ледяная тряпка по лицу, со всего маху. Удержался - за Вовку, - но...
   - Черт, братка, - меньшой глядел оторопело, - да тебя от ворот отбрасывает!
   Спасибо, я понял, зло подумал Олег. Не было печали.
   - Что за... слышь, сосед, что за хрень такая?
   - Не выпускает, вот те и вся хрень, - Денис почесал в затылке. - Видать, не дорешали вы чего-то с бабкой Антонидой.
   Не дорешали?! Ругнувшись сквозь зубы, Олег шагнул к забору.
   - Не балуй лучше, - торопливо предостерег Денис.
   Поздно. От забора отшвырнуло куда сильней, чем от ворот. Олег упал навзничь, проехав спиной по земле, и несколько страшных мгновений сомневался, что может дышать. Подскочили Вовка с Денисом, подняли.
   - Ты не балуй так, - повторил Денис, - обидишь, хуже будет. Их, вишь, уважать надо.
   - Так что делать? - голос осип и звучал жалко, но это было последним, что волновало сейчас Олега. Вовку, вон, прихватило, его домой надо. И вообще, загостились тут. Угораздило.
   - Оставайся, - как само собой разумеющееся, сказал Денис.
   - Жить? - мрачно спросил Олег. - Или сразу в могилку?
   - Балда. К бабке вернись, поговори. Посиди там, повинись, ежели чем обидел, дела уладь. Да не торопись, чуешь, городской? Мож, и заночевать придется, всяко случается.
   - Пошли, - Вовка развернул Олега спиной, отряхнул куртку. - Тут странно, может, и правда... поговорить. Чего топтаться зря, раз так.
   Олег вгляделся в лицо брата.
   - Не, малой, ты домой пойдешь. Еще тебе не хватало тут ночевать.
   - Сбрендил? - Вовка явно озлился. - За кого меня держишь, за чмо трусливое?
   - Ты. Пойдешь. Домой.
   Ссору пресек Денис. Положил лапищу Вовке на плечо, сказал примирительно:
   - Не лезь, паря. Прав твой брательник. Ты свои долги, видать, закрыл, а у него, вишь, нерешенное осталось. Тут, пойми, третий лишний.
   - А если...
   - Да не будет никаких "если". А будут, так ни ты, ни я все равно ничего не сделаем. У мертвых, вишь, своя сила.
   Ледяной озноб прокатился от макушки до пяток. Олег понадеялся только, что меньшой не заметил его испуга. Правильно мать отпускать не хотела. Чертовщину эту... в гробу да в белых тапочках!
   - Пошли, - Денис мягко подтолкнул Вовку к воротам.
   - Погодь.
   Вовка вывернулся из-под соседовой лапищи, скинул куртку. Стянул свитер.
   - Держи. Мало ли, вдруг и правда ночевать.
   Олег, мгновение поколебавшись, молча кивнул. Вовкин свитер на него, конечно, тесноват будет, но если под свой натянуть, пожалуй, сгодится. Потянуло обнять брата, сказать что-то такое... Олег резко развернулся, задавив на подходе душещипательные сопли, и зашагал обратно. Сразу стало легко, ноги сами несли - как тянуло. Ладно, бабка Антонида, давай разбираться, что там между нами осталось нерешенного.
  
  
   Молодешшш, шепчет ветер. Дети, вздыхают умершие. Упрямые, самоуверенные, в грош не ставящие мудрость прошлого. Пока носом не ткнешь...
   Что ж, кто не понимает сам, того можно и поучить. Напомнить, что род не с него начинается и не им закончится, а значит, он в ответе не только за себя.
   Старший внук Антониды идет к бабкиной могиле. Он не чувствует направленных на него взглядов, не слышит голосов - ему не дано. И не будет дано: он не из тех, кому по плечу такая ноша. Слишком земной. Но он - старший в роду, а это многого требует. Он не должен отрываться от прошлого. Иначе у рода не останется будущего.
  
  
   Володька смотрел вслед брату. Отпускать его одного казалось неправильным, диким, но спорить было бесполезно. Еще и Денис туда же: нерешенное, третий лишний... Да что Денис, даже бабкина кошка совершенно очевидно считала, что они должны были бросить Олега здесь - ну ладно, пусть не бросить, но...
   Говоря короче, на душе у Вовки скребли кошки покогтистей бабкиной Дымки.
   - Пойдем, паря, - дернул за руку Денис.
   Вовка медленно надел куртку, застегнул. Язычок молнии под пальцами напомнил, как пришибло на бабкиной могиле. Вина, горе, стыд... А потом - будто весь воздух в мире пропал, нет, хуже, - превратился в острые ледяные иглы, непригодные для дыхания, ранящие, рвущие...
   Вовка шагнул вслед брату. Взвыла кошка, тяжелая лапища соседа опустилась на плечо.
   - Пойдем, паря, домой. Не съедят твоего брательника. Взрослый мужик, понимать должен, что такое умершим долги отдать.
   Подтолкнул к воротам. Показалось - лопнула с тонким звоном туго натянутая струна. Повело, закружило, но Денис держал крепко, и Володька сам не заметил, как очутился за границей кладбища. Денис толкнул кованую створку, и та затворилась беззвучно, отрезая территорию мертвых от мира живых. Олег еще был отсюда виден, шел вдоль ограды с той стороны, быстро, не оглядываясь, но, странное дело, теперь Володьку не тянуло следом. Словно знал: все верно, так и надо. Кошка вспрыгнула на руки, взобралась на плечи, улеглась воротником, грея шею. Жесткие усы щекотали щеку.
   Вовка глубоко вздохнул и сделал шаг от ворот к лесу.
   Словно выключатель повернули. Обрушились ливнем простые, обыденные, понятные звуки: ветер, птицы, далекое мычание... Даже, показалось, стук колес поезда - еле-еле, на самой границе слышимости.
   - Легче, паря?
   - Ага, - Володька рассеянно погладил урчащую кошку. - Хорошо, странно даже.
   - Чего ж странного, - хохотнул Денис, - все с тобой, паря, правильно. Долги закрыл, груз с души свалился.
   Подтолкнул в плечо легонько. Вовка вздохнул еще раз - дышалось, и правда, куда легче. И двинулись домой. Володька улыбнулся, заметив: вот уж бабкину хатенку "домом" называет. Вроде мелочь, а на душе теплей.
   Денис не торопился, хотя Вовка не чувствовал ни слабости, ни еще чего неприятного. Прихватило и прошло без следа. Верно, перенервничал, хоть и смешно такое звучит применительно к взрослому парню. А может, и правда, груз с сердца свалился.
   Скоро молчать стало скучно.
   - Знаешь, - Вовка покосился на безмятежно топающего рядом Дениса, - можешь меня лопухом городским считать, но не понимаю я. Странно здесь у вас. Небывальщина какая-то. Мертвые не отпускают, кикиморы какие-то по ночам шляются. Что, блин, за русские народные сказки, а?
   Денис хлопнул себя по бокам и расхохотался.
   - Ну, даешь, паря! Городско-ой! В сказку попал!
   Володьке смешно не было, но почему-то смех деревенского родича не обидел. Подумалось: мне, наверное, так же смешно было бы, если б тот же Денис приехал в гости и удивился какому-нибудь тетрису.
   - Кикимора-то к кому приходила, к брательнику?
   - Ну.
   - Баранки гну... завидуешь, паря?
   - Еще чего! Ты его видал, утром-то? Так это он еще оклемался! Еле добудился, совсем был смурной.
   Денис почесал пятерней в затылке. Простодушная физиономия стала вдруг серьезной.
   - Ты вот че, паря. Ежели брательник твой к вечеру не явится, ночевать ко мне пойдешь.
   Володька моргнул растерянно - и согласился.
   В следующий раз молчание нарушил Денис. Топал молча минут пять, а то и все десять, и вдруг спросил ни с того ни с сего:
   - Ты, паря, у себя в городе чем занимаешься?
   - Компьютерами, - растерянно ответил Володька. - Наладка, обеспечение и все такое. Контора, в общем. Наша, заводская.
   - У-у, - протянул Денис, - это не деревенское.
   - Конечно, не деревенское, - фыркнул Володька. - Оно и у нас там недавно, специалистов раз-два и обчелся.
   - А другое чего умеешь?
   - Зачем другое, если это нравится? Знаешь, - Володька неловко усмехнулся, - вот мы здесь всего ничего, а я уже соскучиться успел. Даже по кошелкам из бухгалтерии с их дурацкими проблемами. Смешно даже, честно.
   - Я так думаю, - медленно, словно думая на ходу, выдал Денис, - даже ежели ты мозгами работаешь, руки все равно должны быть к делу приспособлены. Вот, скажем, случись тебе в деревне остаться - как без рук проживешь?
   Володька не стал объяснять, что и в его работе руки нужны. Пожал плечами:
   - Так я ж оставаться не собираюсь. А если припечет - так, знаешь, человек ко всему приспосабливается.
   - Городско-ой, - вздохнул Денис.
   Вышли из леса, Вовка остановился:
   - Погоди, сосед.
   Странно, как утром не заметил; хотя, что странного, другим был озабочен, по сторонам не глядел. Ольховцы виднелись отсюда как на ладони: длинная извилистая улица, параллельно ей две покороче, серые крыши домов, буро-зеленые квадраты огородов, колодец... Метрах, наверное, в двухстах за дальней улицей блестела сталью нитка речки, узкой, скорее ручья. А вон дорога, по которой они приехали, сросшиеся воротами два дерева...
   Только людей не видно.
   - Тихо так... - Володька прищурился, пытаясь углядеть отсюда бабкин дом. Кажется, вон тот - на соседнем огороде копошатся две фигурки, наверное, дядя Саша с тетей Маней.
   - Тихо, - согласился Денис. Добавил мрачно: - Шуметь некому, паря.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"