У окна детской клинической больницы стоял фонарь. Большой, теплый, желтый фонарь. Он включался около девяти, через час после отбоя, и светил всю ночь. Фонарь стоял радом с раскидистым деревом, и его до макйшки обнимали ветки, эгоистично забирая себе большую часть света, но фонарь от этого становился лишь теплее и добрее. Когда на небе исчезала луна, а за грязными больничными окнами не были выдны звезды, фонарь все равно исправно светил, не зная ни усталости, ни лени, и часто подмигавал из-за трепещущих на ветру листьев.
Когда в больнице гас свет, и дети ложились спать, один маленький комочек, долго вертевщийся под одеялом, все-таки не засыпал. Этим комочком была девочка лет семи; она каждый вечер садилась на кровати, и, положив подбородок на руки, долго, неподвижно смотрела в окно. Иногда у нее на глазах вдруг появлялись слезы, которые она, тихонько всхлипнув, вытирала рукавом старенькой пижамы - чтобы никто не заметил. Но девочка зря старалась - все уже спали, только фонарь непрерывно светил на мокрые глаза и красненький носик. Девочка любила фонарь, и была ему очень благодарна, а он в ответ подсушивал её слезы.
Я не знаю, что было потом, я не знаю, где сейчас эта девочка, я не знаю, смотрит ли кто-кто теперь на этот фонарь, но очень хочется верить, что она все-таки вскоре вышла из больницы, и помахав фонарю маленькой ручкой, улыбающаяся, пошла с кем-то под руку домой. Но ни того, ни другого я уже никогда не узнаю.
А вот фонарь все-таки еще работает. Старый, ветхий, обшарпанный, он так же стоит на тот самом месте, освещая тот самый клочок земли, пропуская мимо себя всё так же многочисленные кареты скорой помощи,.. и все так же ласково освещая окно какой-то детской палаты и нежно подсушивая какие-то непролитые детские слезы.