Аннотация: Биография Роджера Мортимера, одного из предков короля Ричарда Третьего и правителя Англии в 1327-1330
Об авторе
Ян Мортимер достиг степеней бакалавра гуманитарных наук (искусств) и доктора исторических наук в университете Эксетера. Он завершил обучение в магистратуре архивных исследований в университетском колледже Лондона. В 1998 году его выбрали членом Королевского Исторического Общества и наградили в 2004 году премией Александра за труд по социальной истории медицины. Перу Яна Мортимера принадлежит четыре средневековых биографии: Величайший из изменников - жизнь сэра Роджера Мортимера (2003), Совершенный из королей - жизнь Эдварда Третьего (2006), Опасения Генри Четвертого - жизнь английского самосозданного монарха (2007) и 1415: Славный год Генри Пятого (2009). Также автор создал литературные путеводители 'Проводник путешественника во времени по средневековой Англии' (2008). Писатель живет вместе с женой и тремя детьми на границе Дартмура.
Книга с благодарностью посвящается памяти моего отца Джона Стефана Мортимера,
Бравшего меня в детстве в замок Уигмор,
Советовавшего не лазить там по стенам (но, в любом случае, позволявшего это делать)
Всегда воодушевлявшего меня использовать воображение относительно прошедших эпох
Ян Мортимер
Величайший из изменников - Жизнь сэра Роджера Мортимера, первого графа Марча, правителя Англии в 1327-1330
Предисловие автора
* * *
Начало четырнадцатого столетия - период особенно сложный для систематического применения стилей наименования. Большая часть личностей, упоминаемых на страницах этой книги - представители знати и рыцарства, чьи доставшиеся по наследству фамилии проистекают от названия той или иной местности, включая, таким образом, префикс 'де' в качестве части имени личного. Например, Роджер появляется в современных ему документах или как Роже де Мортимер (французский вариант), или как Роджерус де Мортуо Мари (латинский вариант), хотя его семья владела собственным замком в Мортимере (Нормандия), забранном у них накануне 1066 года. Но и многие из слоев уровнем ниже, с другой стороны, не приняли к 1300 году наследственных фамилий. Поэтому документы, префикс второго имени в которых содержит де, в действительности описывают местность, где жили или родились эти люди. Историки обычно используют первое отдельно от последнего, сохраняя французское 'де' только для наследственных фамилий и пуская в ход для географических пунктов 'оф'. Например, Адам 'оф Орлетон' часто фиксируется так специалистами, потому что он (верно или ошибочно) верил в свое происхождение из Орлетона в Херефордшира. Подобная проблема с фамилиями, схожими с названием края поджидает и имена, включающие деталь 'фитц' (сын такого-то). Графы Арундел продолжили использовать фамилию Фитцалан на протяжении всего периода, не меняя ее, тогда как графы Килдейр стали применять 'фитц' в значении 'сын такого-то'. С тех пор Томас Фитджон расшифровывается как сын Джона Фиттомаса, графа Килдейра, который, в свою очередь, был сыном Томаса Фитцмориса. Третье затруднение проистекает из факта известности некоторых лиц больше по фамилиям, нежели по титулам, то есть, Симон де Монфор гораздо привычнее, чем граф Лестер, тогда как другие имена привычнее во французской, или же в гибридной форме. Например, Пьер Гавестон, а не Питер де Гавестон или Габастон. Последнее затруднение - выпадение префикса 'де' - но никак не 'фитц' при перечислении титулов в значительном количестве образцовых справочных работ.
В результате всей этой сложности, непоследовательности и смуты я выбрал применение следующей системы наименования. В-первых, обычно я использую шире известную версию имени знаменитой исторической личности. Таким образом, Роджера я называю 'Роджер Мортимер', а не 'Роже де Мортемер', Изабеллу 'Изабеллой', а не 'Изабель' и так далее. Во-вторых, так как предшествующие фамилиям 'де' в данной книге передаются по наследству, то я придерживаюсь 'де', а не 'оф', делая исключения только для тех, кому этот префикс никак не подходит, то есть для графов разного уровня знатности (Томаса Ланкастера, Дональда Мара, Уильяма Эно), для членов королевской семьи (Эдмунда Вудстока) и для тех, кто появляется под своим первым именем в старом Словаре национальных биографий (Адам Орлетон). В некоторых случаях, как с Хью Одли, неустойчиво применяемый префикс из фамилии выпадает. В-третьих, все содержащие 'фитц' имена пишутся в одно слово, вне зависимости наследственные они или нет. В-четвертых, там, где образуются титулы баронов, используются фамилии, например, лорд Бэдлисмир, и префикс 'де' выпадает, следуя практике полного звания пэра. Там, где вельможа называется по одному имени, его титул идет без префикса (то есть, 'Глостер' для Гилберта де Клера, граф Глостер или 'Бэдлисмир' для сэра Бартоломью де лорд Бэдлисмира, лорд Бэдлисмир). Тем не менее, там, где говорится о семье вельможи, используется полная фамилия с префиксом.
Истории из старых толстых книг приводят в восхищенье,
Но вдумайтесь, вдруг только сказка в них обманчиво царит?
Тогда сюжеты, что подарят нам на истину прозрение,
Узором коих слушателей усладит талантливый пиит,
Вдвойне читателям и зрителям преподнесут удовлетворенье,
И первое средь них, когда над миром правда полетит.
Джон Барбур (ред. Уолтер Скит), Брюс, часть 1,
Общество раннего английского текста, дополнительная серия XI (1870), стр. 1.
* * *
Введение
* * *
1 августа 1323 года высоко в одной из комнат Лондонского Тауэра лежал тридцатишестилетний мужчина. Он происходил из знати, являясь владыкой замков Уигмора, Рэднора и Ладлоу, равно как и многих других рассыпанных по Англии усадеб. Ему принадлежала половина графства Мит, замок и титул лорда Трима в Ирландии, этим краем вельможе приходилось править дважды. Незнакомец был одним из самых опытных из оставшихся в живых полководцев, пройдя кампании в Англии, в Шотландии, в Уэльсе и в Ирландии. А еще он оказался пленником короля Эдварда Второго, приговоренным к пожизненному заточению заключению за участие в мятеже, состоявшемся два года тому назад.
Этот мужчина был сэром Роджером Мортимером, лордом Мортимером из Уигмора. Его заточение не являлось чем-то особенно выдающимся: огромное число дворян в начале четырнадцатого века обнаруживали себя в застенках в тот или иной период развития карьеры. Что притягивало внимание, так это то, что сэр Роджер продолжал жить. Почти все остальные джентльмены, участвовавшие в недавнем бунте против короля Эдварда, погибли. Большинство оказались на виселице или были обезглавлены по приказу монарха на плахе. Те же, кто все еще ходил по земле, подобно его шестидесятисемилетнему дядюшке, ветерану войн, сидели в тюрьме без надежды на освобождение. Благодаря средоточию всеобщей ненависти, сыну графа Винчестера, Хью Деспенсеру, ухо короля в мгновение ока получало доступ к полицейскому нашептыванию. Хью поступал, словно сам готовился взойти после Эдварда на трон, попасть в темницу значило очутиться на милости не только у тюремщика и мастера пыточных дел, но и у палача, 'шутника с ножом за голенищем'.
Напряжение достигло высшей точки. Вскоре после капитуляции сэр Роджер Мортимер с дядюшкой оказались осуждены на смерть, как государственные изменники. Потом их восстановили в правах, но опасность снова быть обреченными на гибель, но теперь тайно, никуда не ушла. В мрачной неопределенности минуло восемнадцать месяцев. На протяжении почти уже полутора лет король и Хью Деспенсер правили страной, не оглядываясь на какие-либо сдерживающие их принципы. С точки зрения множества наблюдателей правительство потеряло контроль над событиями, впав в чистейшую тиранию, а король и его привычный к мошенничествам друг закрывали глаза на собственные ошибки, безгранично используя монаршую власть и получая удовольствие от унижения и краха тех, кто задавал вопросы об правомочности их действий. Лишь один человек воспринимался ими в качестве серьезной угрозы - сэр Роджер Мортимер, пусть он и находился у них в заключении. Стоило общественному мнению в государстве окрепнуть и начать возмущаться режимом, как Деспенсер убедил Эдварда, - следует не упустить возможности и погубить Мортимера. Таким образом, летом 1323 года друзья сговорились казнить Роджера. Дату предварительно привязали к началу августа.
Утро 1 августа началось для заключенных как и любое другое в стенах Тауэра. Вечер тоже не отличился чем-то непривычным. Но ранний ужин, тем не менее, оказался особенным. На его канун приходился праздник Вериг Святого Петра, часовня во имя которого занимала в Тауэрской крепости угол и чье таинственное присутствие ясно ощущалось попавшими внутрь стен цитадели. Отмечание торжественной даты в большом зале замка сопровождалось внушительным количеством выпивки, - процесс продолжился и после окончания трапезы, в результате чего значительное число стражи забыли о чувстве меры. И они не только напились, гораздо сильнее собутыльники погрузились в спровоцированное младшим лейтенантом Джерардом д,Элспеи сонное состояние. Он приказал трудившемуся на кухне персоналу обеспечить гарнизон отравленным алкоголем. Пока мужчины засыпали, либо же спотыкались на ходу, д,Элспеи поспешил проникнуть в камеру, где его ждали сэр Роджер Мортимер с равно заключенным товарищем, оруженосцем Ричардом де Монмутом. Вскоре до товарищей донеслось скрежетание железа о камень, и вот уже Джерард вытаскивает ломом из стены темницы булыжники. Известковый раствор долго не сопротивлялся, камни свободно выпали, и пленники полезли сквозь образовавшийся внутри проем.
Освободившись из замка, Роджер и два его соратника поторопились пробраться в помещения кухни. Главный повар, командовавший персоналом, словно те приходились ему вассалами, заставил мальчишек и присутствующих слуг молчать и охранял дальнейшую часть побега, тогда как трое мужчин залезли в просторный дымоход и направились по нему вверх - к ночному прохладному воздуху. Беглецы пересекли замковые крыши, взобрались на парапет и спустились во внутренний двор, потом поднялись на внешнюю навесную стену у башни Святого Томаса, близ Ворот Изменников, используя заготовленные веревочные лестницы. С высоты стены они направились к болотистым берегам реки. Чуть пройдя вниз по течению, смельчаки встретили пару лондонцев, вручивших им оружие и переправивших их через Темзу. В Гринвиче, на южном берегу, компанию поджидала вооруженная четверка с дополнительными скакунами, на которых мужчины устремились во мрак по ведущей на юг дороге, уклоняясь от преследования королевских стражников выбором окольных путей на Портчестер. Там спутники нашли надежно укрытую шлюпку, давно готовую доставить их на отплывающий во Францию корабль.
*
Сэр Роджер Мортимер доныне остается одним из крайне редких заключенных, сумевших бежать из Тауэра, а в его время, возможно, лишь вторым, кому удалось совершить подобный подвиг. Обретение Мортимером свободы имело значение не только для него. В результате он превратился в широко известного предводителя восстания против короля и ненавидимого подданными правления Хью Деспенсера. Тремя годами позже Роджер вместе с королевой Изабеллой вторгся в Англию и взял страну под личный надзор, осуществив таким образом первое удачное вторжение после 1066 года. Тем не менее природа этого мероприятия существенно отличалась от воплощенного в жизнь Уильямом Завоевателем, а плоды оказали значительное влияние на политическое положение целого народа. Как и после битвы при Гастингсе правящий монарх вскоре был отстранен от своих обязанностей, его правительство распущено, а находившиеся в милости сторонники лишены власти и земель. Но, что еще важнее, впервые в английской истории смещение короля было одобрено Парламентом, а не стало результатом событий на поле брани. Это оказалось одним из самых значительных эпизодов истории средневековой Европы.
При этом кажется необыкновенно странным, что никто не удосужился написать полновесную биографию сэра Роджера Мортимера. Ведь жизнь человека, управлявшего страной в течение почти четырех лет, заслуживает дальнейшего подробного исследования. Но даже имя его едва известно, исключая славу в качестве возлюбленного королевы Изабеллы. При взгляде на литературное наследие первых в рядах английских исторических деятелей, от Мортимера мы обнаруживаем одно из незначительнейших. До нас дошла пара ранних пьес, пара политических сатир на деятелей восемнадцатого столетия, незначительная романтическая новелла столетия девятнадцатого и разбросанные тут и там главы в нескольких общих биографиях. Взгляд на изучение деятельности Роджера Мортимера с академической позиции тоже довольно ограничен, превратившись в тему диссертаций или частичное исследование (его совместного с Изабеллой правления). Да, опубликованы научные статьи касательно сыгранной Роджером роли и ее возможной значимости. Однако на данный момент репутация нашего героя среди ученых сравнима с короткой ускользающей и внушающей сомнения тенью между правлениями Эдварда Второго и Эдварда Третьего.
Каковы же причины отсутствия у Роджера Мортимера литературного наследия? Можно ответить, что этому поспособствовало существование в начале четырнадцатого века более ярких личностей, перетянувших на себя центр внимания. В их числе Пьер Гавестон и сам Эдвард Второй, хотя отношения названной пары не более примечательны, чем связь с королевой Роджера Мортимера. Один, вероятно, отличался по своей природе склонностью к перверсии, тогда как второй совершил супружескую измену, но оба проиллюстрировали собой вопиющий пример монаршего поведения в раннем четырнадцатом столетии. Наиболее основательное объяснение отсутствия биографии лорда Мортимера связано с крайней сложностью вдохнуть жизнь в деятелей средневековья. Мы просто не обладаем в полной мере достаточным комплексом знаний об побудительных мотивах, испытываемой ими ненависти или любви. Без этого не воссоздать описания характеров, противоречащих безжизненным облаченным в латы бездельникам, следующим твердым правилам феодального поведения. Внимание общественности к данной проблематике привлекла Элисон Уир. Она взглянула вопросу в лицо в предисловии к своей книге об Альеноре Аквитанской, когда ссылалась на недостаток личных деталей, полученных бы из первых рук, как на величайшее из препятствий по восстановлению заслуживающего доверия портрета оживляемого персонажа.
Есть и другая причина, почему лорд Мортимер не получил до настоящего времени собственной биографии. О нем чрезвычайно плохо отзывались писатели. Как человек, соединивший жребий со жребием королевы, знаменитой Французской волчицы, и совершивший супружескую измену, сэр Роджер не завоевал сочувствия от высоконравственных потомков, оплакивавших подобный шаг со стороны женщины, в особенности, красивой и влиятельной. Ни в одном из драматических произведений, где он появляется, Мортимер не рассматривается хотя бы с долей понимания. В современных толкованиях пьесы Кристофера Марло 'Эдвард Второй' Роджер описывается как упрямый и мужественный солдат. Такое двухмерное изображение ни поддерживается, ни отрицается серьезными историками, скорее помещающими лорда Мортимера и его современников на разные края политических рычагов, чем исследующих их как личностей. Однако, если мы что и знаем о той эпохе, то только, что политика тогда носила насыщенный личностными моментами характер. Военные действия временами терпели поражение благодаря отказу строптивого лорда сражаться рядом с человеком, которого он недолюбливает. Может статься, Эдвард Второй и не потерял бы трон, не отдайся король столь страстно дружбе с людьми, имеющими столь же страстных в ненависти противников.
Следующую причину для обидного отражения в литературе Роджер заработал фактом своего осуждения как изменнника Эдварду Третьему, одному из редких королей, славящемуся хорошей репутацией и у современников, и у историков-специалистов наравне со всемирно обожаемой королевой Елизаветой Первой. Можно было многое потерять и ничего не выиграть от нейтрального описания лорда Мортимера, либо же от одного напоминания монарху и двору о прошлом существовании вельможи. Вскоре после гибели Роджера состоялась умышленная попытка нанести его репутации и памяти о нем сокрушительный удар, перетянув назначенных Мортимером офицеров на сторону двора. Даже когда, спустя 24 года после казни, обвинение в государственной измене сэра Роджера в 1354 году было опротестовано, у Эдварда еще оставалось в запасе 23 года правления. Поэтому ко времени нахождения одного из потомков Роджера в очереди на трон, шестью годами позже, сам он оказался надежно забыт. Вот так 'учтиво' представили в официальных хрониках неправомерность пребывания Мортимера на страницах английской истории. Отбеливание положительных свойств человека сильно отличается от целенаправленной пропаганды или пристрастности, но все еще остается долгий путь кропотливого исследования исторических фактов.
Все это приводит нас к ключевому вопросу: обоснован ли портрет Роджера Мортимера, как бесчестного, эгоистичного, склонного к супружеским изменам и воинственного предателя отечества? Разумеется, подобные ярлыки относительны, в особенности, в случае их отбрасывания на эпоху, принципиально отличающуюся от нашей. Но если мы сумеем прочувствовать на себе причины, почему тот или иной человек поступил конкретным образом, то поймем даже худшие из его 'преступлений'. Например, у него могло не быть выбора, кроме как велеть казнить монарха из-за политических опасений освобождения того из темницы, тогда приказ не характеризует его как личность с ледяным сердцем, какое бы хладнокровие не сопутствовало предпринятому Роджером шагу. Но, как и докажет книга, Роджер Мортимер выйдет на сцену в качестве более интересного персонажа, чем простой убийца короля. Он оказался одним из очень редких влиятельных лордов, оставшихся безгранично верными Эдварду и Пьеру Гавестону среди их крайне серьезных проблем. У нас есть все основания утвержать, что, будучи самым опытным из военных своей эпохи, обладая особой склонностью к турнирным поединкам, Мортимер еще отличался утонченностью вкусов в отношении предметов искусства, удобных архитектурных решений и экзотики в виде использующихся в бою механизмов и машин. И, конечно же, он не находился в неведении относительно истории и ее значения. Роджер был образованным человеком, надежным посланцем короля, любимым королевой мужчиной и уважаемым горожанами Лондона вельможей. Даже такой летописец, как Фруассар отмечает его популярность. В конце концов, Мортимер спланировал и осуществил самый дерзкий и сложный заговор в английской средневековой истории, покрытый тайной вплоть до сегодняшего дня. В качестве исторического персонажа наш герой занимает сразу три лагеря. Во-первых, лагерь могущественных аристократов четырнадцатого века и покровителей мирян. Во-вторых, лагерь баронов-полководцев раннего периода. В-третьих, лагерь выдающихся личностей, чьи ошибки ставили их отдельно от современников, навсегда бросая вызов жесткой классификации.
Итак, прежде чем мы постараемся примирить Роджера Мортимера с английским пантеоном оклеветанных политических лидеров, должны напомнить, - общество, как тогда, так и теперь, судит и мужчин, и женщин по их единственному худшему проступку или преступлению. В случае Роджера мы говорим о человеке, сместившем Эдварда Второго и правившего вместо того на протяжении трех лет, о человеке, вступившем в преступную любовную связь с королевой, устроившем юридическое убийство дядюшки монарха, графа Кента и алчно присвоившем обширные имения по всей Бретани и Ирландии. Как продемонстрируют последние главы книги, объем в каком он подорвал английскую самодержавность, - поистине удивителен. По стандартам его собственного времени, единственным, по которым Роджера можно судить, он несомненно являлся величайшим из изменников эпохи. Вероятно, символично, что в течение правления, когда множество людей становились изменниками и оказывались убиты, лишь три казни драматично перевернули ход событий, - казнь Пьера Гавестона (1312), графа Ланкастера (1322) и Роджера Мортимера (1330). И только последняя принесла королевству мир.
Настоящая книга не отвечает на все вопросы касательно характера Роджера Мортимера. В конце концов, как и с любым другим представителем средневековья, мы можем только знать о его зафиксированных в документах деяниях и никогда не сумеем добиться убежденности, что поняли саму личность, ибо Роджер не оставил нам собственноручно написанного свидетельства о своих качествах. Даже поступки его находятся под сомнением. По существенному контрасту с остальными известными истории правителями, Мортимер был одержим мыслью не оказаться видимым в правлении, решать вопросы незаметно и оставить крайне мало или же вовсе ни следа негласного диктаторства в служебных записях о государственных мероприятиях. Таким образом, в данной книге мало отрывков, которые из-за недостатка доказательств могут свободно связываться напрямую с характером Роджера Мортимера. Однако, благодаря важной исключительности Главы 12 и последней (Главы 12, открытой вновь), монография не содержит исключительно ряд академически выверенных аргументов на тему силы и основательности отдельных фрагментов действительности. Она - попытка воссоздать перед глазами обширную шахматную доску, где Роджер Мортимер и его знаменитые современники разыгрывали свои честолюбивые замыслы, - королями, королевами, епископами, рыцарями, стражами замков, и наметить контуры карьеры нашего героя, любовных привязанностей, сражений, амбиций, властных конструкций и поражений. Даже если полностью понять человека, жившего и умершего более двадцати поколений назад невозможно, вполне достижимо увидеть его личную борьбу в рамках привычной ему эпохи. Это достаточно надежная отправная точка для принятия мировоззрения изучаемого персонажа. Четырнадцатый век был временем необузданных планов и пролитий крови. Он видел много предательства, развращенности, алчности и убийства, заслужив тем самым название 'Века предательств'. Тем не менее, он также переполнялся благочестием, рыцарственностью и патриотическим пылом. Все ведущие слои общества боролись за выживание. В подобном свете можно начать сочувствовать действиям Роджера Мортимера и вместе с ним оценивать то, что, вероятно, является самым важным в исторической личности - ее целостность.
* * *
Драматические произведения, включающие в сюжет Роджера Мортимера
Кристофер Марло 'Эдвард Второй' (1594)
Джон Банкрофт 'Падение Мортимера' (1691), последнее издание которого приписывают Уильяму Монфору.
Стихотворная сатира принадлежит перу Френсиса Ричардсона 'Ода самозванцу...к которой прибавлено Падение графа Мортимера' (1731)
Полезность Мортимера в виде объекта сатиры стала очевидна в восемнадцатом веке в двух трудах
'Жизнеописания Роджера Мортимера графа Марча и Роберта графа Оксфорда и так далее' (1711) и
'Жало Норфолка или история и падение порочных министров' (1732)
Работа Алмы Харрис 'В былые дни: королева Изабелла и сэр Роджер Мортимер - царственный роман' (Ноттингем, 1995) - единственная свежая не научная отрывочная биография Роджера Мортимера.
Ранее в этой роли выступала книга Дж. Адамса 'Правление короля Эдварда Второго до восхождения на трон Эдварда Третьего в виде рассказов о жизни и поступках Пьера Гавестона, Хью Деспенсера и Роджера лорда Мортимера' (1732).
Художественное произведение о Роджере Мортимере (за исключением первоначально относящихся к Изабелле) - это книга Эмилии Сары Холт 'Лорд Марча или история Роджера Мортимера: повесть о четырнадцатом столетии' (1884)
Единственная докторская диссертация, касающаяся судьбы Роджера Мортимера была совсем недавно завершена Полем Драйбургом в университете Бристоля. Текст настоящей монографии дополнялся, пока доктор Драйбург все еще не предоставил работу к защите, поэтому у автора не имелось доступа ни к одной из частей труда.
Глава 1
* * *
Наследие
Корни предательства покоятся в дружбе, государственной измены - в верности
Было бы просто начать рассказ о жизни Роджера Мортимера с констатации, что он родился 25 апреля 1287 года и являлся старшим сыном Эдмунда Мортимера, лорда Уигмора, и Маргарет де Фиенн. Но, хотя жизнь и ведет отсчет с рождения, история ее часто имеет истоки гораздо старше этого события. Общая история, генеалогия, география и социальное положение - все они играют здесь собственную роль. Роджер и сам признавал данный факт, частенько на турнирах ссылаясь на деяния своего деда, одного из довереннейших советников Генри Третьего, и называя себя 'кузеном короля', вспоминая как родство, идущее на несколько поколений назад по линии матери, так и родство по линии деда, восходящее к королю Джону. Поэтому наш рассказ пойдет не с рождения того Роджера Мортимера, который стал героем монографии, а с другого, его тезки, в честь кого мальчика назвали, с дедушки ребенка.
Роджер Мортимер-старший был фигурой героической, известной в Англии и внушающей страх в Уэльсе. Он являлся одним из первых рыцарей, полководцем и победителем на турнирных поединках. Что отличало его от множества современников, так это верность Короне. В войнах между королем Генри Третьим и Симоном де Монфором лорд Мортимер сражался на стороне монарха, продолжив бороться против де Монфора даже после поражения и пленения своего суверена. Подобная верность чуть не стоила ему жизни в битве при Льюисе в 1264 году, но годом позже Роджер спас сына помазанного властелина, принца Эдварда (впоследствии короля Эдварда Первого) и, таким образом, вновь вдохнул в дело монархии пыл молодости. Он вошел в соглашение с принцем и графом Глостером, обязавшись разбить де Монфора и восстановить королевскую семью у кормила власти. Именно лорд Мортимер привел в движение цепочку событий, завершившуюся последним сражением де Монфора.
3 августа 1265 года принц Эдвард, лорд Мортимер и лорд Глостер направились к западу от Уорчестера к Даннингтону, взяв с собой десять тысяч человек. Де Монфор с войском стоял к югу от реки Эйвон, но повернул на север в направлении Ившема, чтобы переждать ночь и пересечь мост у местечка Бенгворт. Вместе со своими людьми он неблагоразумно попал в уже расставленную ловушку. У Ившема их с трех сторон окружили близ реки, с четвертой же возникла армия короля. Мост у Бенгворта стал единственной возможностью ускользнуть. Лорд Мортимер знал это, соответственно заставил солдат идти всю ночь и перебраться через реку, используя брод в нескольких милях от моста, чтобы те смогли напасть на него с юга. На следующее утро разведчики де Монфора сообщили, - путь на север прегражден войском короля, а мост позади, в результате ночных маневров, перекрыт лазурными и голубыми штандартами лорда Мортимера. Де Монфор поднялся на башню Ившемского аббатства. 'Препоручим наши души Господу', - торжественно провозгласил он, - 'ибо тела наши теперь принадлежат врагам'.
То, что последовало дальше, стало одной из разрушительнейших картин всеобщей резни на английской земле. Благодаря мчащимся над головами грозовым тучам и тяжело падающим каплям дождя почва вскоре превратилась в море крови и грязи. Присланные Лливелином из Уэльса солдаты отказались сражаться на стороне де Монфора и попытались перебраться через реку. Там их ожидал лорд Мортимер, слишком разгневанный на Лливелина, своего кузена и давнего противника, чтобы позволить им пройти. По лицам стекали дождевые струи, в воздухе сверкали лезвия мечей и раздавались воинственные возгласы, - о такой мести приверженцы монарха мечтали на протяжении многих лет. Де Монфор в отчаянии хотел выстроить своих людей в ровную шеренгу, чтобы прорваться сквозь объединенные армии лорда Глостера и принца Эдварда, но его атаку отбили. Роялисты теснили врага со всех флангов, солдаты лорда Мортимера защищали мост, а сам Роджер бросился в драку вместе с рыцарями, рубя подручных де Монфора и разыскивая следующих противников. Обнаружив в процессе сражения Хью Деспенсера, Роджер лично убил его. Следующим нашел гибель Симон де Монфор-младший. Мужчины кинулись на него, стащили с коня и распластали на земле. В пылу бушевавшего вокруг боя ему отрубили голову и конечности. Сняв шлем, рыцарь перерезал де Монфору горло и поднял голову навстречу струям дождя, чтобы ее увидели все соратники, поддержавшие зрелище исступленными возгласами. Принц Эдвард взглянул на тело и приказал в знак бесчестья отрезать также руки и ноги. За ними подверглись надругательству тестикулы де Монфора, повешенные ему на нос. В сопровождении общего смеха армии принц Эдвард отдал украшенную голову мертвеца лорду Мортимеру, сделав ее военным трофеем. Позже тот отправил приз в замок Уигмор, чтобы преподнести леди Мортимер.
Последствия этого сражения принесли значительные плоды, предопределившие далекое еще будущее. Для начала смерть Хью Деспенсера породила пагубнейшие отголоски, которые прозвучат более чем пятьдесят лет спустя, чуть не приведя к гибели самого Роджера-младшего. После расправы с де Монфором Мортимеры стали до такой степени ближе к королевской семье, что лорд Мортимер сумел достигнуть статуса одного из нескольких регентов Англии. Что до юного Роджера, появившегося на свет через двадцать два года, для него значительнейшим последствием оказалась яркая и четкая демонстрация семейных традиций на военной службе. Он видел пример верности, сражающейся за своего короля вопреки случайным против нее интригам и побеждающей противников суверена, выполняя тем самым долг каждого истинного рыцаря.
Нам не известно, продолжал ли череп де Монфора висеть в казне замка Уигмор, когда Роджер с братом и сестрами подрастали там в 1290-е годы. Но, даже если и нет, все еще оставалось множество других напоминаний о славном прошлом семьи, чтобы ее наследник знал о деяниях знаменитых предков. Замок был украшен старинным оружием и подобными ему реликвиями прежних завоеваний. В аббатстве Уигмора, где погребено пять поколений клана, лежат древние хроники, повествующие о подвигах полководцев, предшествующих Роджеру. Его именитый дед лишь замыкал собой продолжительную линию баронов, сражавшихся с рожденными в Уэльсе и практиковавших регулярную и непримиримую жестокость. Один из прадедушек Мортимера-младшего вступил в брак с дочерью Ллевелина Великого, но это оказалось всего лишь попыткой отсрочить свойственные англо-уэльскому противостоянию худшие крайности. Битвы и нападения происходили не только по отношению к уэльсцам. На протяжении двенадцатого столетия предки Роджера сражались с соперничающими с ними английскими лордами также часто и постоянно, как и стояли на страже границы с Уэльсом. Взятых в плен в казематах иногда ослепляли, чтобы помешать им снова возвратиться после освобождения в строй. Отрывочное откровение в отношении зверств породившего Роджера Мортимера мира можно найти в эпитафии на гробнице его деда в аббатстве Уигмора, написанной за пять лет до появления на свет ребенка.
Здесь лежит погребенный с блестящей хвалой
Роджер Безупречный, Роджер Мортимер-второй,
Теми, кому дорог называемый лордом Уигмора.
При жизни весь Уэльс опасался его могущества
И, дарованный лорду, как милость, лежал под рукой.
Ибо помнил его кампании и налагаемые им муки.
Таково было истинное наследие Роджера, - не одни земля и замки, но и обычай служить королю, побеждая на поле брани, воля к достижению славы, физическая и внутренняя склонность к сражениям. Однако, имело место и нечто значительно большее, ведь традиции средневековой семьи не застывали, превращаясь в неизменные рассказы о прошлом, но становились набирающими зрелость гибкими концепциями. Основная доля фамильных легенд, знакомых Роджеру, связывала историю клана с предначертанной ему судьбой. Подобные предания жили собственной жизнью. Например, происхождение Мортимера от Ллевелина Великого и древних принцев Уэльса намекало и на мистическое родство с самим королем Артуром. Одно из популярных 'пророчеств Мерлина', цитируемое тогда по всей Англии и в Уэльсе, говорит, что потомок этой ветви станет королем. 'В день округления английских металлических монет в столице у уэльсца-принца на главе корона вдруг увидит свет'. История будет расширена и оставлена в веках дедом Роджера, устроившем в 1279 году в Кенилуорте большой Круглый стол. Кенилуорт являлся главным замком рода де Монфоров. Лорд Мортимер таким образом провел свой последний блестящий турнир в крепости, принадлежавшей прежде побежденному врагу. Там присутствовали как король Эдвард, так и королева Элеонора, тем самым подтверждая величие старого рыцаря и обеспечивая своей персоной турниру под названием 'Круглого стола' имитацию собрания двора короля Артура. В действительности событие имело целью напомнить всем и каждому о происхождении от Артура семьи Мортимеров. Роджер не просто являлся потомком славных воинов, он был неотъемлемой частицей живой и продолжающей набирать мощь традиции. Однажды, один из его далеких внуков еще возьмет в руки бразды правления объединенными Англией и Уэльсом.
*
После смерти лорда Мортимера-старшего в 1282 году владения семьи перешли к его второму сыну, Эдмунду, отцу Роджера. Старший брат Эдмунда, сэр Ральф, являлся рыцарем, производящим довольно сильное впечатление, но он умер молодым в 1276 году. Из-за этого положение наследника досталось Эдмунду, который в 1282 году уже накинул на плечи мантию лорда Мортимера из Уигмора.
Эдмунд не был прирожденным лордом. Как младший сын он воспитывался для принятия духовного сана и имел гарантии официального назначения. Это назначение даровал ему в 1265 году король Генри, сделав штатным казначеем города Йорка, сместив с данной должности сына Симона де Монфора, Алмерика. Эдмунду тогда исполнилось около пятнадцати лет, и он уехал учиться в Оксфордский университет. В 1268 году, пока его старший брат, сэр Ральф, демонстрировал свою боевую доблесть на турнирах на всей территории страны, младший изучал теологию, проживая в Оксфорде в доме архиепископа Йоркского. Такая роскошь, как данное жилище, являлась лишь дополнением к экзотическим королевским дарам, вроде благородного оленя, но она не тянула и на еле различимый отзвук от турнирной славы. Несмотря на подобное положение дел Эдмунд, по всей вероятности, был погружен в учебу, ибо остался в Оксфорде даже после смерти старшего брата, из-за чего стал наследником как замка Уигмор, так и других владений Мортимеров. Смерть отца помешала ему продолжать обучение. У Эдмунда потребовали отложить гусиное перо перо и бумагу и взять в руки меч.
Через несколько недель Эдмунд уже вел группу вооруженных людей по направлению к уэльскому городку Билт. С ним находились его братья - Роджер, капитан королевской армии, Джеффри и Уильям, а также другие лорды английской Марки, включая Роджера Лестренжа и Джона Гиффарда. Лливелин ап Гриффид, принц Уэльса и внук Лливелина Великого, восстановил свой контроль над Северным Уэльсом и вырвался из осады, чтобы отправиться на юг и поднять на границе с Маркой и поднять там союзных ему жителей. Пытаясь поймать Лливелина в ловушку, Эдмунд послал тому сообщение с обещанием выдвинуться на помощь и предложением встречи. Придерживаясь холмов, Лливелин прошел с войском через Радноршир. Затем он совершил роковую ошибку. Лливелин-младший позволил армии встретиться с Мортимерами, предполагая, что, если перед ними западня, охраняющие мост Ореувин его люди сумеют удержать свой пост и обеспечить безопасное отступление. Однако, братья Мортимер услышали о броде через реку и, когда Лливелин явился к Эдмунду, выслали по нему солдат, чтобы напасть на мост с тыла. Вскоре тот оказался взят, стража Лливелина убита, а объединенное войско лордов Марки смогло двинуться вперед к позициям уэльсцев. Не понимая, что предпринять и не желая оставлять доверенную им точку, последние были вынуждены дать сражение на разных флангах. Усилия их пропали втуне. Как только ряды смешались, а вооруженные мужчины обратились в бегство, Лливелин, пусть и без доспехов, поторопился назад, дабы принять на себя ответственность за сложившееся положение. Неузнанный он был остановлен англичанами, на него с мечом в руках бросился Стефан де Франктон, не притормозивший даже, чтобы разглядеть жертву повнимательнее. Лишь потом, когда мертвые тела очищали от оружия и других личных принадлежностей, тело Лливелина опознали. Эдмунд Мортимер сам подтвердил, что это кузен его отца. К великой радости англичан младший брат Эдмунда, Роджер повез голову уэльского принца в замок Риддлан, - предъявить ее королю Эдварду. Так как после гибели Лливелина у него остался единственный ребенок, да и то девочка, попавшая под опеку Эдварда, Уэльс мог считаться окончательно завоеванным.
Подобным путем ученый Эдмунд Мортимер стал солдатом. В Винчестере монарх посвятил его в рыцари. С этого момента Эдвард вел жизнь барона и полководца, посещающего Парламент и вызываемого сражаться в кампаниях Эдварда Первого в Шотландии и Гаскони. Спустя год после гибели Лливелина Эдмунд снова был отправлен нести в Уэльсе военную службу и разбивать последние следы мятежа. В сентябре 1285 года он совершил нечто, на что никогда бы не пошел, случись ему остаться в Оксфорде. Мортимер женился. Невестой стала Маргарет де Фиенн, дочь Уильяма де Фиенна, троюродного брата королевы Элеоноры Кастильской, супруги Эдварда Первого. Через восемнадцать месяцев на свет появился Роджер Мортимер, восьмой лорд Уигмор.
*
Официальное обучение сына барона в конце тринадцатого столетия начиналось в возрасте семи лет. Роджер оставался в замке Уигмор, пока не достиг этих лет, воспитываясь вместе с младшим братом Джоном и четырьмя сестрами живущими в крепости дамами, преимущественно матерью и бабушкой. Нельзя сказать, что его матушка присутствовала дома постоянно, - большую часть времени она проводила, путешествуя с супругом по стране. Таким образом, юный Роджер, возможно, значительную долю начала жизни провел в обществе бабушки Мод, вдовы могущественного лорда Мортимера, его знаменитого деда.
Вне всяких сомнений, мальчика околдовывали истории о подвигах предка, тем не менее, у бабушки находились достойные выслушивания рассказы и о ее собственном прошлом. Отец Мод, Уильям де Браоз, был повешен Лливелином Великим по подозрению в совершении супружеской измены с его женой. Но тут и сравнения не получалось с ее матушкой, происходящей из по-настоящему исключительного клана, с Евой, дочерью Уильяма Маршала, влиятельнейшего из рыцарей христианского мира тех времен. Имя Уильяма Маршала произносилось с ощущением благоговейного страха. Он достигал успеха в каждом турнире, в котором принимал участие, и встречаясь с противниками при дворе, разом вызывал всех на поединок. Никто не осмеливался ему противостоять. После смерти Генри, второго сына Генри Второго, приходившегося Уильяму другом, опекаемым и учеником, Маршал получил от короля поручение выполнить последнюю просьбу покойного и отдать в Иерусалиме долг крестоносца. Проявленная там доблесть привела к тому, что цеплявшиеся за фрагменты христианского правления в Сирии рыцари не желали давать новому соратнику вернуться в Европу. Уильям Маршал в течение года победил в таком количестве сражений, какое другие могли насчитать лишь на протяжении лет семи. Когда разразилась борьба между Францией и Англией, он предложил решить проблему единой битвой четырех воинов с каждой из сторон и вызвался добровольцем, возглавившим список Туманного Альбиона. И снова никто не смог возразить Маршалу. В войне между Генри Вторым и его сыном Ричардом Львиное Сердце Уильям оказался человеком, вставшим на защиту королевского уединения и, таким образом, встретившимся с принцем в бою. 'Припадаю к ступням Господним, Маршал', - воскликнул Ричард. 'Не убивай меня!' На что Уильям ответил: 'Пусть дьявол вас убивает, а я не стану' и вонзил копье в скакуна Львиного Сердца. Взойдя на трон, Ричард признал достоинство и верность Маршала, а тот, в ответ, доказал такую же преданность новому монарху, какую проявлял раньше по отношению к Генри Второму. На коронации Уильям нес золотые шпоры Ричарда, а потом, даже в преклонные годы, оставался самым пугающим противника воином в целой английской армии. Для юного Роджера знание, что единственный, кого опасался в сражение Ричард Львиное Сердце, - это его пра-пра-дедушка - было само по себе величайшим из сокровищ.
В возрасте около семи Роджера отправили обучаться зачаткам рыцарских навыков в дом дружественного вельможи. К кому конкретно - не известно. Есть несколько вероятных предположений. Наиболее оправдываемым считается, что это кто-то из могущественных лордов, связанных с родом Мортимеров, подобные графам Сурреям и Херефордам, либо же юный принц Уэльский. Менее вероятно, что Роджера послали к его заметно более скромному в социальном плане, но исключительно жесткому дядюшке, еще одному Роджеру Мортимеру, легче всего различаемому как лорд Мортимер из Чирка.
Тут стоит остановиться и обратить более пристальное внимание на дядюшку Роджера. Много лет спустя мужчины сблизятся и станут действовать почти как один, но обладающий двумя головами властелин огромного домена, охватившего Северный Уэльс и приграничную Марку. В 1282 году, когда Эдмунд Мортимер с братьями обнаружили на склоне над мостом Ореувин погибшего Лливелина, именно этот Роджер Мортимер повез голову покойного королю Эдварду в замок Риддлан. Выбор посланца был далеко не случаен, - его восхождение началось еще за несколько лет до описываемого эпизода. Отличающийся среди братьев Мортимер ярчайшей воинственностью Роджер заслужил стутус лорда упорной и безжалостной службой в армии монарха в Уэльсе. После смерти в 1277 году Поуиса, властелина Севера, его наследниками стали два маленьких мальчика, чьим опекуном и назначили нашего Роджера Мортимера. При покрытых неизвестностью обстоятельствах тот сделал наследство детей своим. Некоторые утверждали, что он утопил мальчиков в реке Ди. Хотя сейчас это представляется сомнительным, подобное преступление не считалось для данного человека необычным. В 1282 году Роджера утвердили в статусе господина данных земель, и, таким образом он стал лордом Мортимером из Чирка, воинственным властелином живущего без законов края. В каком-то роде Роджер из Чирка вернулся к памяти о старших членах семьи, вельможах с мечом наперевес, в двенадцатом столетии разрубавших соседей, особенно в Уэльсе, на мелкие кусочки. Но дети и уэльсцы не являлись для него единственной внушающей интерес мишенью. Мортимера обвиняли в совершении супружеской измены с Маргарет, супругой Роджера из Раднора, впрочем, как и с 'многими другими женщинами'. Учитывая женоненавистничество той далекой эпохи, не надо думать, что дело приподнимало покров над романтическими связями. Посланный увещевать Мортимера в прегрешениях священник был брошен в глубокий подвал замка Чирк. Созерцающие протяженность донжона сегодня могут лишь содрогнуться при мысли о подобном опыте, - подвал являлся помещением, выбитым в скале на глубине 18 футов под одной из башен твердыни, даже когда не подвергался подтоплению, он отличался сыростью, почти полным мраком и крайней степенью холода.
*
На северо-востоке от замка Уигмор, в паре часов езды на коне, раскинулся замок Ладлоу с окружающим его городком. В 1300 году и сам замок, и значительная часть городка принадлежали семье де Женевилей. Глава рода, сэр Джеффри де Женевиль, прибыл в Англию около 1250 года и вступил в брак с Мод де Лейси, сонаследницей огромного клана де Лейси, приобретя таким образом не только Ладлоу, но и другие земли в Англии и Уэльсе, как и обширные владения в Ирландии, включающие половину графства Мит и город Трим с величественным замком в центре. После смерти их наследника в 1283 году де Женевили отдали все их имения в Англии и Уэльсе второму сыну, Питеру де Женевилю. К полученному Питер прибавил владения в Гаскони, попавшие к нему благодаря браку с Джоан, дочерью графа Ла Марша и Ангулема. Однако, со смертью оставившего трех дочерей Питера в 1292 году, сэр Джеффри с женой поняли, - их линия вот-вот угаснет. Скорее всего имения будут разделены между мужьями трех внучек. Чтобы не дать подобному случиться, пара согласилась записать недвижимость на старшую, Джоан, а двух младших, Беатрис и Мод, поместить в монастырь Эконбери. Затем чета предложила единственную наследницу Джоан семье Мортимер в качестве нареченной для Роджера.
По всей вероятности, Роджер с Джоан были помолвлены в 1299 или в 1300 году. Причина для предложения именно этой даты - свидетельство финансового договора между династиями Мортимеров и Женевилей. Обеспечение многочисленных замков Мортимеров - Уигмора в Херефордшире, Бриджуотер в Сомерсете и Кефнлиса, Раднора, Динбоуда и Накласа в Радноршире (затем в Херефордшире) оказывалось довольно накладным. В мае 1300 года Эдмунд Мортимер обратился к Джеффри де Женевилю за ссудой, оставив тому в залог несколько из его английских имений и пообещав закрыть долг восемью ежегодными выплатами в 120 фунтов стерлингов 800 пенсов. Масштабные финансовые соглашения часто сопровождались утверждением между двумя семьями и более тесных связей. Если так произошло и в данном случае, то Роджер с Джоан находились в состоянии помолвки на протяжении почти шестнадцати месяцев. Их брак состоялся в имении рода Мортимеров в Пембридже в канун праздника Святого апостола Матфея в 1301 году (20 сентября). В ночь после праздника на небе появилась комета, не сходившая с него в течение следующих еще семи ночей.
Большинство средневековых аристократических браков являли собой скорее пространные заявления о намерениях, чем немедленные физические узы. Вступившие в них юные, а иногда крайне юные, невеста и жених проживали отдельно друг от друга, пока не ощущали готовность приступить к совместному во всех сферах быту. Учитывая возраст как Роджера, так и Джоан, - четырнадцать с половиной и пятнадцать с половиной лет соответственно, - вероятно, они начали жить как супружеская пара с того самого мгновения, как поженились. Их союз немедленно доказал свою плодотворность, - за три года у четы родилось сразу двое детей. На этом основании мы можем уверенно утверждать, что, хотя не знаем точно, где Роджер был и в чьем доме он воспитывался, близким и доверенным товарищем его ранних лет являлась молодая жена.
Других друзей юности Мортимера определить гораздо сложнее. Многих получится лишь угадать, исходя из поздних данных, обсуждаемых ниже. Тем не менее, одно имя здесь упомянуть необходимо: речь идет о далеком кузене Роджера, принце Эдварде Карнарвонском, будущем короле Эдварде Втором.
По всей очевидности, Роджер познакомился с принцем лично, по меньшей мере, во время осады замка Керлаверок в 1300 году. Тогда дядюшка Роджера оказался одним из полудюжины рыцарей, назначенных присматривать за принцем и руководить им в военных вопросах. Эдварду исполнилось шестнадцать лет, он был крепким, высоким юношей с доходящими до плеч белокурыми волосами, - точной копией отца-полководца в молодости. Его также характеризовало возвышенное умонастроение. В городке Бери-Сент-Эдмундс Эдвард отказался принимать больше еды, чем полагалось монахам. Он показывал себя превосходным наездником и полностью отвечал требованиям, предъявляемым к воину. При необходимости молодой человек демонстрировал храбрость, а его друзья и товарищи (чей перечень включал нескольких членов семейства де Фиенн, родственников Роджера) - талант в сражениях и качества, позволяющие считать их достойным для будущего монарха обществом.
Весной 1303 года, когда принцу Эдварду исполнилось почти восемнадцать, а Роджеру - около шестнадцати, компания королевского сына стала более экзотической и привлекающей к себе внимание. Любовь Эдварда к драгоценностям уже была общеизвестна, вся страна знала о его щедром даре в виде крупного рубина и золотого кольца мачехе, юной королеве Маргарет Французской, которой он очень дорожил. Равно щедрые подарки совершались по отношению к другу и соратнику, Пьеру Гавестону, молодому гасконскому рыцарю, внушавшему принцу чувства гораздо интенсивнее. Прежде всего Пьер был одним из значительного числа оруженосцев, всю свою жизнь проводивших в компании принца. Вместе эти молодые люди хотели оживить двор, избежать косной серьезности, проистекающей от возраста короля и одержимости его политическими хитросплетениями. Политике и войне они предпочитали турниры и музыку. Как средоточие этой светской банды юнцов принц радовал их путешествиями со львом, пристегнутым к подводе и сопровождаемым надсмотрщиком. Приобрел верблюда, которого держал в королевском имении Кингс-Лэнгли. Переезды из замка в замок дополнялись группой менестрелей, колотящих в барабаны и играющих на старинных смычковых струнных инструментах, таких как ребеки и виолы, в залах, где принц и его окружение пировали. Эдварда развлекали дурачки, тоже являвшиеся неотъемлемой частью молодого двора, они равно не оставляли господина в поездках, а тот не брезговал использовать их в своеобразных шуточных поединках. Юноша получал удовольствие от игры в кости, и Роджер, без сомнения, сразился с ним в одной или двух партиях. Если посмотреть внимательно, у этих входящих в жизнь представителей золотой молодежи было очень много общего. Они любили драгоценности изысканной работы, наряды и украшения, ковры, чеканные изделия, редких животных (в случае Роджера павлинов) и даже книги. Прямого указания на степень дружеской близости между Роджером и принцем в последние годы правления короля Эдварда Первого мы не найдем. Однако, если возможно учесть более поздние свидетельства их взаимоотношений, похоже, что Мортимер принадлежал к тому юному кружку принца, который озарял радостью отчасти душный и чопорный старый двор. В характере Эдварда существовала и грань посерьезнее, проявляющаяся в его религиозном пыле. Он с завидной частотой посещал церковные службы, регулярно общался с личными духовниками и усердно раздавал милостыню. Такой заметно двойственный нрав, одновременно сочетающий религиозность с легкомыслием, разумеется, вызывал противоречивую реакцию, но сомнений в искренности принца ни у кого не возникало. Эдвард был человеком сложным и склонным к раздумиям. Сознанием монархов тринадцатого и начала четырнадцатого столетий вообще руководили довольно странные мотивы. Наблюдая, как за отцом по пятам идет смерть, и тот живет уже вне границ реальности, предписывающей королю ратные свершения, юный принц не мог сделать ничего, кроме как испытывать сочувствие. Его мать умерла, когда ребенку исполнилось всего шесть, и он оказался лишен любви, окружавшей многих из современников. Заменить это любовь не сумела даже душевная близость с мачехой. Следом шествовал завет рождения. Отец возвел Эдварда в сан принца Уэльского, пытаясь предвосхитить пророчество Мерлина, но тут он натолкнулся на двойное лезвие. Настолько очевидно изобретенное политическое решение знаменитого предсказания могло легко обмануть. И тогда работающие на него силы не успокоились бы. Вишенкой на торте красовался вопрос уже с днем рождения. Эдварда пугала дата 25 апреля. Это число - праздник Святого Марка считалось дурным знаком. 25 апреля люди надевали черное и с крестами, также покрытыми цветом ночи, образовывали процессии, молящиеся, дабы грядущий год принес изобилие. Пророчество, зафиксированное средневековым историком Жаном де Жуанвилем, утверждает, - рождение 25 апреля короля Франции Людовика стало предвестием множества смертей в будущих крестовых походах. То же самое говорили и о принце Эдварде. Он мог не верить подобным предсказаниям, но это не облегчало страданий от мучавших молодого человека дурных предчувствий.
Младше принца тремя годами Роджер Мортимер, несомненно слышал об этих дурных знаках при рождении Эдварда и тщательно к ним присматривался. Его день рождения тоже приходился на 25 апреля. Он только потому досконально знал о недобрых символах в дате и, особенно, о пророчестве гибели подданных короля Людовика, что Жан де Жуанвиль был старшим братом Джеффри де Женевиля, или де Жуанвиля, деда супруги Роджера.
Вот такие тени и озарения наполняли мысли Роджера Мортимера, когда он переступал в 1304 году рубеж семнадцатилетия. Он мечтал о сверкающей воинской славой жизни и чувствовал себя обязанным служить своему королю в соответствии с семейным обычаем и с духовным смыслом исполнения рыцарского долга, сочетающихся с политическими причинами, порожденными правом принимать решения в пограничном краю. Такая же воинская слава одурманивала мечты его предка, подражающего рыцарям короля Артура. У семьи Роджера существовали наследственные союзники и противники. Союзником являлся король, противники происходили из рода Хью Деспенсера. Произносились предсказания, указывающие на возможность будущего величия, личную известность предрекала описанная выше комета. В конце концов, будущее Мортимера тесно переплеталось с будущим самого принца. И если дата 25 апреля несла дурные знамения, то это говорило о жребии, который юношам надлежало разделить.
Но, прежде чем каждого из них посетит несчастье, в замок Уигмор прискачет гонец с новостями, что повергнут в отчаяние всех услышавших. Эдмунда Мортимера ранили в столкновении близ Биэллта и несли назад на носилках. Для него приготовили постель и вызвали лекарей с хирургами. После того, как Эдмунда привезли в крепость и переместили в его комнату, больше уже ничего и никто сделать не мог. 17 июля 1304 года он отправился в мир иной, а 14 июля оба мощных груза - личного честолюбия и традиций предков легли на плечи Роджера.
* * *
25 апреля 1287 года - наиболее вероятная дата рождения Роджера. Его предполагаемый возраст в различных исследовательских посмертных документах, относящихся к смерти отца Мортимера-младшего (1304) содержит 2 даты. Первая из них происходит из утверждения, что к последнему празднику Святого Марка Роджеру исполнилось семнадцать, то есть он родился 25 апреля 1287 года. Вторая основывается на том, что Роджер достиг семнадцати к последнему празднику Обнаружения Креста Господня, то есть 3 мая 1287 года. День Обнаружения Креста Господня являлся датой передачи владений Эдмунда Мортимера (отца Роджера) Джеффри де Женевилю в 1300 году, и, таким образом, вероятно, был связан с его рождением. Семейная летопись, написанная почти столетие спустя, говорит, что к моменту смерти отца Роджеру исполнилось шестнадцать с четвертью, подразумевая дату рождения где-то близ апреля 1288 года. Полное собрание пэров также указывает, на запись в Хрониках Хейла (Британская библиотека, Cottonian MSS, Cleopatra D3) с отметкой на рождение Роджера 17 апреля 1288 года. Также хроники Уигмора в Библиотеке Джона Риланда (приведенные в исследовании семьи Б. П. Эванса) упоминают о рождении Роджера 'circa festum apostolorum Philippi et Jacobi' - на праздник апостолов Филиппа и Иакова в 1288 году (1 мая). В данной летописи некоторое число деталей выходит за годовые рамки, однако, относительно даты появления на свет Эдмунда ФитцАлана она путается и пропускает два года, отражая событие гораздо позже, чем оно состоялось. Можно взглянуть на хроники пятнадцатого столетия, явно смешанные с более ранними источниками (включающими Анналы Уигмора в Библиотеке Джона Риланда). Но там в одном из параграфов правильная дата смерти Эдмунда соотносится с параграфом, утверждающим, что Роджеру тогда исполнилось шестнадцать с четвертью лет, хотя событие помещается на год ранее - на тридцать первый год правления Эдварда Первого, то есть на ноябрь 1302-1303. Ближайший к современным источник из имеющихся у нас - исследовательские посмертные бумаги, но они все были написаны летом 1304 года, и ни одна не говорит о 1288, как о дате рождения Мортимера-младшего, в большей части предпочитая просто день Святого Марка. 25 апреля 1287 года, вероятно, попадает в документы благодаря семейному писцу в пределах нескольких недель после смерти Эдмунда Мортимера, таким образом, получая юридическое подтверждение и становясь единственной датой, определенно связанной с Роджером на протяжении жизни. Поэтому ее придется рассматривать в качестве наиболее достоверного числа, попавшего к нам в руки. Подтверждение этого дня, 25 апреля, возможно, отыскивается через список даров, преподносимых Роджером как себе, так и сыну Джеффри весной 1330 года.
Каждый глава семьи называл своего первенца в честь отца, начиная с середины двенадцатого столетия. Это просматривается в Полном списке пэров. Подобная традиция работает для Мортимеров с середины двенадцатого вплоть до пятнадцатого столетия. Также она действительна для родственного им рода Беркли на протяжении почти того же периода (до смерти в 1404 году пятого лорда).
Дата брака Эдмунда Мортимера упоминается как 'праздник рождения Пресвятой Девы Марии' в хрониках замка Уигмор, расшифрованных Б. П. Эвансом и названных 'Семья Мортимер'. Подробное пояснение можно обнаружить в заметке о дне рождения Роджера, подтверждающей точность хронологии этой летописи.
В соответствии с Полным списком пэров, Джоан де Женевиль родилась 2 февраля 1286 года. Таким образом, ко времени брака с Роджером ей исполнилось пятнадцать с половиной лет. Младшие сестры девушки, Беатрис и Мод, родились в 1287 и 1291 годах соответственно.
Календарь посмертных исследований Эдварда Первого говорит, что передача имений между семьями Женевилей и Мортимеров состоялась 3 мая 1300 года.
В числе пяти других сопровождающих, охраняющих принца, были Джон де Сент-Джон, Роберт де Тони, Генри ле Тье, Уильям Латиммер и Уильям де Лейбурн.
Глава 2
* * *
Юность
Если в средневековой Англии умирало животное, его смерть не впечатляла никого, кроме планировавших им закусить. Если умирал крестьянин, даже состоятельный, расстраивались только те, кого он поддерживал, то есть семья и работники. Однако смерть человека знатного воздействовала и на его семью, и на вассалов, и на управляющих, и на слуг. Ее чутко ощущало зависимое от вельможи духовенство, усадебные и местные чиновники, монастырские сообщества, занимавшие земли упокоившегося дворянина. Под впечатлением оказывались остальные представители знати, все, кто его знал, все, зависящие от подлинности принадлежащей ему печати. Смерть сеньора приводила к надломам в личной и вассальной преданности, в возвращении долгов и уплате налогов, могла вызвать крутые сдвиги в составе местной и национальной администрации. Касаясь пограничных владений лорда и влиятельных земельных магнатов, она ставила под угрозу оборону или даже стабильность в королевстве. В почти целиком зависимом от личных связей обществе уход из жизни лорда мог оказать воздействие на уклад всего государства.
В течение нескольких дней известия о гибели Эдмунда Мортимера достигли Шотландии, где король и двор участвовали в очередной военной кампании. Как и во время любого происходящего в средневековой Англии кризиса контроль над имуществом покойного перешел к короне, немедленно занявшейся доходами и управлением над владениями Мортимера. Также она приняла на себя ответственность за Роджера. Хотя мы не можем быть уверены, началось ли образование юноши в доме короля, совместно с принцем Эдвардом и Пьером Гавестоном, зато способны поручиться, где оно с 1304 года шлифовалось и завершалось.
Здесь, вероятно, заключен самый важный и стоящий особняком аспект ранних лет Роджера, решительно необходимый для понимания его поздней политической позиции. На протяжении всей жизни принц Эдвард окружал себя друзьями юности, которых дарил редкой милостью. Это были хорошо образованные, мыслящие и грамотные люди, подобные своему господину. Благоволение к данным воспитанным юношам могло возбуждать недоверие среди, большей частью, безграмотных баронов, но подобное не высказываемое вслух противостояние лишь укрепляло связь между членами кружка Эдварда. Таким образом, любимые принцем с ранних лет друзья, подобные Пьеру Гавестону, графу Глостеру, Ингеларду де Варли, Гаю де Ферре, Джону де Чарлтону и Роберту Клиффорду, были еще и друзьями Роджера. Эти узы для него означали то, что противостояние монарху станет дорогой значительно тяжелее, чем для человека с малым числом связей при дворе, и может предприниматься лишь в крайне тяжелой ситуации.
По всей вероятности, сроки перехода Роджера под опеку короля можно точно определить, к сожалению, только 1304-1305 годами. Главным источником тут является 'заурядный' документ о снабжении Роджера Мортимера и Джона де Уоренна, как опекаемых королевского дома в результате смерти их отца и деда соответственно. Заурядные распорядительные документы упоминают четырех чиновников-домоправителей, включая Джона Бенстида, счетовода хозяйства, таким образом позволяя думать, что его исполнение обязанностей занимает время от 25 сентября 1304 года (смерть лорда Уоренна) до 25 сентября 1305 года (день замены Бенстида). Так как бумага сначала говорит о Джоне де Уоренне, стоящим на иерархической лестнице выше Роджера, значит Мортимер должен был все еще находиться под королевской опекой и после 25 сентября 1304 года. Разумеется, вполне возможно, что накануне этого юноша способен был жить при дворе. То, что принц Эдвард просил отца пожаловать попечительство над землями Мортимера своему другу Пькру Гавестону, когда подобный дар обычно жаловался кому-то со статусом гораздо выше, и дальнейшее согласие монарха позволяет думать, что Гавестон с Роджером уже были знакомы. Равно и присутствие некоторых из кузенов Роджера при дворе принца склоняет нас к мысли о пребывании там юноши еще до 1304 года и утверждении в составе окружении Эдварда вместе с Гавестоном.
Едва ли Гавестон был старше Роджера. Летописцы описывали его и принца как ровесников. Так как Эдвард появился на свет в 1284 году, не похоже, что Гавестон родился раньше 1281 года. Вероятно, к рассматриваемому моменту, когда Пьер стал опекуном семнадцатилетнего Роджера Мортимера, ему исполнилось не более двадцати четырех лет, даже допустимо, что только двадцать один. Молодой человек занимал в обществе положение, значительно уступавшее подопечному ему наследнику. Пьер являлся сыном рыцаря по имени Арно из Габастона, что в Гаскони на юге Франции, сражавшегося на стороне Эдварда Первого и дважды использовавшегося тем в качестве заложника. Во второй раз Арно сбежал из плена и устремился в Англию, привезя с собой сына Пьера, также влившегося в королевскую свиту. Юный Гавестон показался монарху настолько хорошо воспитанным и добродетельным, что Эдвард объявил отпрыска Арно примером для собственного наследника и в 1300 году сделал членом двора принца.
Как только Гавестон и Эдвард-младший познакомились, они сразу стали близкими друзьями. Скрывавшийся в тени отца-короля молодой человек жаждал обрести свободу и заявить миру о себе. Гавестон отличался остроумием и сообразительностью, определенной резкостью и фантастической склонностью к развлечениям, его выделяло из толпы гасконское произношение и здоровое пренебрежение ко всему старомодному, английскому и традиционному. Рядом с ним принц испытывал радость и, что более важно, мог доверить другу свои тайны, с каждым днем открывая в душе новые грани собственной личности. Отсюда и лев с верблюдом, и драгоценности со страстью к верховой езде. Крайнюю легкомысленность Эдварда в последние годы жизни его отца также можно отнести к расслабляющему воздействию Гавестона. Принц объявил, что любит Пьера 'как брата'. Его единокровные братья, Томас и Эдмунд, были тогда маленькими детьми и не обеспечивали старшему необходимой тому товарищеской близости. Равно с Эдвардом потерявший матушку в совсем юном возрасте Гавестон являлся для него идеальным 'братом'. Общие интересы порождали у молодых людей еще большую духовную связь. Пьер свободно выражал надменность по отношению к закоснелым в старом вельможам, оскорблял их, но при этом выезжал в доспехах и отстаивал на турнирных площадках свою победу над каждым из лордов. Эдвард с гордостью называл Гавестона другом.
Причина известности имени Пьера Гавестона вплоть до нынешних дней связана не только с восхищением принца, но еще и с природой их взаимоотношений. Были ли молодые люди просто близкими друзьями, или же они любили друг друга? Испытывали ли юноши помимо дружбы взаимное физическое влечение? Мы ничего не можем сказать наверняка. Мы обладаем данными об отцовстве Эдварда по отношению к четырем законным детям и, по меньшей мере, одному внебрачному сыну, поэтому понимаем, что гетеросексуальные связи его не отталкивали. То же самое касается и Гавестона, супруга которого подарила ему накануне смерти дочь. Вдобавок ко всему перечисленному, сегодняшняя склонность определять сексуальность большей частью через физические действия усложняет восприятие эротической составляющей эмоциональных взаимоотношений в четырнадцатом столетии. Сама жесткая категоризация связи Эдварда и Гавестона уже стала проблемой, как только летописцы согласились, что их дружба неповторима и сравнима лишь с отношениями Ионафана и Давида на страницах Библии. Вопрос становится тем запутаннее, что физические гомосексуальные акты не приветствовались в обществе, отчего большинство летописцев их не упоминало. Достаточно было отметить, что Гавестон и Эдвард являлись близкими друзьями, принц ценил Пьера превыше всего и считал своим героем.
В 1304 году, когда опекунство над Роджером пожаловали Гавестону, Англии еще предстояло озаботиться проблемой гасконского рыцаря. С точки зрения Мортимера-младшего, Пьер был превосходным воином на турнирах, восхитительным товарищем, однако, Роджеру хотелось свободы в обладании собственными владениями. Распорядок, созданный для Роджера и Уоренна, предоставил Мортимеру-младшему определенный уровень отличия, - например, он мог иметь трех слуг, чтобы те за ним ухаживали с тремя сменами одежды в год для каждого. Также Роджер был способен содержать четырех любимых скакунов, но это все еще являлось далеким отзвуком его замков, свиты из вооруженных людей и могущества. Поэтому юноша с семьей решили, - права на опеку необходимо выкупить.
Вопрос заключался исключительно в деньгах. Земли, прямым наследником которых был Роджер (пока только владения его отца и бабушки, ибо матушка Мортимера, дедушка и бабушка Джоан оставались в живых и сами управляли своими имениями) приносили около 700 фунтов в год, не считая 120 фунтов, заложенных Джеффри де Женевилю. Это предоставляло Гавестону, по меньшей мере, порядка 580 фунтов на следующие три года, пока Роджеру не исполнится двадцать один. Такая сумма была потрясающе внушительной для человека, даже не достигшего ранга рыцаря. Понятно, что Пьер оказался не готов уступить опекунство слишком дешево. Он уперся в сумму 2 500 марок или 1 666 фунтов 13 су и 8 денье. Это могло равняться семейному доходу (за исключением закладов) в течение трех лет. Это иллюстрируется в широкой перспективе, например, ежедневным жалованием находящегося на активной службе рыцаря, составляющим лишь 1 су. Квалифицированный плотник мог заработать 4 денье, а неквалифицированный рабочий - не более 2 денье в день. Если мы вправе сказать, что 2 500 марок - жесткий эквивалент дохода Роджера на протяжении трех лет, то можем подытожить, - его выплатили задолго до их истечения. Скорее всего, эту сумму перечислили еще до конца декабря 1304 года, когда Роджеру пожаловали право выплатить долги отца в казначейство в размере 20 фунтов за год. В марте 1308 года Мортимер-младший уже должен был войти в необходимый возраст, поэтому похоже, что период приблизительно трех лет, когда ему разрешили отдать Гавестону требуемый налог, некоторым образом совпал, самое позднее, с началом 1305 года. Деньги перечислили еще до 16 мая 1305 года, так как в этот день опекуну Роджера и исполнителю последней воли его отца, Уолтеру де Торнбери, пожаловали от имени юноши земельный надел в Стратфилд Мортимере. Без малейшего упоминания о Гавестоне. Однако, в полное владение всей землей Роджер вступил не раньше следующего года.
К тому времени, как он выкупил свободу и начал наслаждаться наследством, Роджер уже на протяжении трех лет был женат. У него подрастали сын и наследник, Эдмунд, названный в честь отца Мортимера-младшего в соответствии с семейной традицией, и дочь, Маргарет, нареченная в честь его матери. За ними последовали и другие, по меньшей мере, еще десять отпрысков. Одно это дает понять, что брак оказался в высшей степени удовлетворяющим обе стороны. Чтобы постоянно быть в положении, Джоан приходилось часто путешествовать вместе с Роджером, когда его вызывали на заседания Парламента или для службы королю. В разгар сражений молодая женщина старалась находиться позади. Это демонстрирует высокий уровень дружеской поддержки, протянувшейся на много лет, в ситуации ни в коем случае не типичной для начала четырнадцатого столетия. Можно предположить, что, как только приближался очередной срок разрешения от бремени, Джоан возвращалась в семейные владения. Но даже если так, то, что пара имела двенадцать выживших детей, родившихся в течение двадцати лет, и то, что Джоан, по меньшей мере, дважды отправлялась с мужем в существующую без законов Ирландию, указывает на отношения, гораздо более доверительные, чем у преобладающей части средневековой знати. Ни одно из предшествующий поколений клана не сумело произвести на свет столь внушительную по количеству поросль. И это подразумевает, что Роджер с Джоан являлись примером исключительного взаимовыгодного и надежного средневекового супружеского товарищества.
Нам не известно наверняка, где находился Мортимер в 1305 году, но, учитывая документы о его проживании в качестве королевского подопечного, в начале года он, вероятно, продолжал наслаждаться обстановкой двора под присмотром Уолтера де Торнбери. Так как годы спустя Роджер выкажет значительное предпочтение двору перед собственными имениями, можно уверенно предположить, что юноша на протяжении этого периода оставался с монархом. Уолтер де Торнбери продемонстрировал схожую склонность к свету. С другой стороны, получится с легкостью предположить, чем Роджер тогда занимался - принимал участие в турнирах. В течение краткого времени молодой человек выдвинулся как знаменитый поединщик на подобных состязаниях, а это являлось гарантированным способом привлечь внимание короля. В начале четырнадцатого столетия турниры не были заурядной демонстрацией рыцарских качеств, как произошло позднее. В те годы они больше напоминали роскошные показательные битвы столетия тринадцатого, в которых очень часто погибало много народа. В 1241 году на одном из турниров насмерть сразили более восьмидесяти рыцарей. Турнир Круглого Стола, устроенный дедом Роджера в Кенилуорте, и королевский Круглый Стол в 1284 году предоставляли площадку для столкновений, где не только зазубривалось острое оружие, но еще и люди старались победить соперников с гораздо большим ожесточением. На подобных мероприятиях были убиты несколько из родственников Мортимера-младшего, включая погибшего в 1227 году лорда Уигмора. В придачу к нанесенным оружием ранам, сражающихся затаптывали, раздавливали, они задыхались, либо же банально ломали себе шею. Но рыцари-победители могли прославиться и сравнительно обогатиться, отдав за участие и демонстрацию публике и судьям умений всего несколько марок. Вероятно, именно так Роджер привлек внимание к себе, как к поединщику, и убедил монарха, что он заслуживает войти в права наследования намного раньше установленного срока.
Хотя ему еще не исполнилось девятнадцати, 9 апреля 1306 года Роджер вошел в полное владение имениями, унаследованными от отца и удерживаемыми им напрямую от короля. Таким образом он стал лордом Мортимером из Уигмора, принял баронство Уигмора, а с ним его замок, усадьбы, городки и земельные наделы. Роджер также унаследовал замок, городок и баронство Раднора, замок и треть городка Бриджуотер в Сомерсете, три уэльских замка, сосредоточенных в Майлиэниде и уэльский городок Престин. Роджер стал лордом или даже повелителем сотни усадеб и имений, разбросанных по таким графствам, как Бедфордшир, Беркшир, Бэкингемшир, Кембриджшир, Корнуолл, Девон, Дорсет, Глостершиир, Хэмпшир, Херефордшир, Хантингтоншир, Лестершир, Нортхэмптоншир, Ноттингемшир, Оксфордшир, Шропшир, Сомерсет, Саффолк, Уилтшир, Уостершир и Йоркшир. Вдобавок к этим землям и титулам он собирался унаследовать через Джоан ее имения в Гаскони, баронство Мит и Либерти оф Трим в Ирландии, включая сюда замок Трим и половину прав и обязанностей лорда в городке Ладлоу. Последним по времени, но совсем не по своему значению, в руки к Роджеру попало владение самим замком Ладлоу. Это была крупнейшая из твердынь Уэльской Марки, лежащая всего в нескольких милях от дома Мортимера в Уигморе. В один прекрасный день ирландские поместья Джоан присоединились к ирландским же землям бабушки Роджера, которая скончалась в 1301 году, также унаследованным теперь ее внуком. Они принесли молодому человеку почетное лордство Дун Мас. Мортимер не мог стать графом, но его происхождение, прошлое и имения помещали Роджера в первые ряды баронов, а брак подарил молодому человеку столько богатства, скольким способны были похвастаться лишь несколько вельмож рангом выше.
Однако, начальным следствием приобретенного баронства оказалась не концентрация благосостояния, а сражения. В тот же день, когда Роджер вошел в права наследования, он получил вызов на службу в армию короля в Шотландии, и поэтому должен был собрать своих людей в Карлайле 8 июля. Час войны, для которой Мортимер вскармливался и воспитывался, пробил.
*
Вскоре после выхода призывов на службу от короля последовало второе послание, отправленное для значимого объявления. Все те, кто еще не удостоился чести посвящения в рыцарство и являвшиеся держателями монаршего надела (обычное феодальное имение обходилось в 40 фунтов в год, или больше), должны были прибыть в Лондон, дабы пройти эту церемонию на праздник Пятидесятницы, 22 мая. Для Роджера возможность добиться подобной чести так рано относительно старта карьеры не могла оказаться упущена. Тем более, что обязательные рыцарям качества были редки, а число людей, достигших данного статуса, поразительно мало. Даже привычный к сражениям и израненный после тридцати лет битв дядюшка Роджера еще не добился посвящения. Таким образом, и юноша, и его старший родственник в начале мая 1306 года выехали в Вестминстер.
На объявление короля откликнулось огромное число желающих, из которых одобрение получили только 267 человек. Восторг доходил до высшей точки, - еще никогда в Англии не посвящали в рыцари так много человек за один раз. Казалось, новые рыцари станут костяком военной группировки, новым двором Круглого Стола. С ними обращались с величайшим почтением, позволив разбить лагерь в окрестностях церкви Темпла, лондонского центра рыцарей-храмовников (тамплиеров). Когда пределы дома тамплиеров заполнились палатками и шатрами, ордену велели снести стену и срубить в прилегающих садах все плодовые деревья. Пятьдесят плотников воздвигали громоздкие холщовые шатры, чтобы лорды и леди могли внутри спать, остальные палатки служили в качестве ванных и гардеробных. Продукты прибывшим выдавали из запасов принца. Старая гвардия отходила на второй план перед новобранцами. Поколение рыцарей-ровесников Роджера открывало свою эпоху.
22 мая вдоль пути от Темпла до Вестминстерского аббатства собралась внушительная толпа, приветствующая и машущая и охваченная надеждой увидеть, как поедут на церемонию новые рыцари Англии. Столь многие боролись за зрительское место, что люди вынуждены были взбираться друг к другу на плечи или же карабкаться на стены близлежащих садов. В то же самое мгновение принц в полном боевом облачении в тишине преклонил колени в дворцовой часовне. Под торжественными взглядами старших и находящихся в доверии лордов Эдвард Первый прикоснулся королевским мечом к плечам сына. Когда молодой человек поднялся, отец надел на него пояс и прикрепил ножны с мечом, а пожилой граф Линкольн и покрытый воинскими шрамами граф Херефорд склонились, чтобы добавить к комплекту шпоры. Так Эдвард Карнарвон стал рыцарем и получил власть над герцогством Аквитании. Минута источала величие, но она лишь предшествовала еще большей значительности, - принц должен был отправиться в аббатство и передать честь звания новым рыцарям Англии.
Шум, хаос и столпотворение в церкви аббатства оказались такими, что никто не мог утихомирить ни лордов, ни их сопровождающих. В конце концов, в помещение ввели боевых скакунов, чтобы проторить дорогу к алтарю. Церемония началась. Вестминстерские монахи исполняли службу, а рыцарей, пару за парой, вызывали из общей массы. После почти тридцати человек клирики обратились к Роджерусу де Мортуо Мари де Уигмору и к Роджерусу де Мортуо Мари де Чирку, как читались на латыни имена нашего героя и его дядюшки. Те выступили вперед, омыли руки в серебряных чашах и дали брызнуть на них святой водой прислуживающим священникам. Затем торжественно принесли рыцарские обеты: поддерживать Церковь, Корону и сам институт рыцарства, щадить жизнь молящего о милосердии побежденного противника, почитать женщин и вести себя целомудренно. Принц Эдвард каждого коснулся королевским мечом, опоясал, вручил оружие и шпоры. До настоящего мгновения они просто служили своему суверену, теперь же являлись рыцарями, обладающими целями на порядок выше и одухотвореннее.
Рядом с принцем Эдвардом и его близким другом, Пьером Гавестоном, в мае 1306 года находилось множество посвященных в рыцарский сан, кто впоследствии сыграет в жизни Роджера важную роль. Тут был Джон Малтраверс, который не только станет сражаться вместе с Роджером в Ирландии и Шотландии, но еще окажется одним из его наиболее доверенных в поздние годы капитанов. Лорд Беркли с сыном Морисом представляли старинное лордство Беркли в Глостершире и одновременно кузенов семьи Мортимеров. Бартоломью де Бадлесмир, известный как Бадлесмир Богатый, лорд замка Лидс в Кенте демонстрировал ярчайший пример способности верной службы поднять человека из числа обычных именитых дворян до уровня самого сердца двора. Разумеется, среди посвященных в рыцари здесь присутствовали многие лорды Уэльской Марки, большинство из которых в той или иной степени были связаны с кланом Мортимеров и вместе представляли значительную партию могущественных вельмож и воинов. В тот день принц Эдвард совершил посвящение людей, вставших потом на его службу, отказавшихся от него, предавших и поднявших против господина оружие, осудивших его на смерть, тех, кто, в конце концов, сверг монарха. В лице Роджера Мортимера Эдвард посвятил в рыцари человека, который, более, чем через двадцать лет, заставит его отречься. Но все еще крайне далеко. Настоящее полно радости, торжественности и мыслей о грядущих боевых действиях в Шотландии.
После церковной службы в честь посвящения рыцари-новобранцы и их сопровождающие стройными рядами потянулись из аббатства, чтобы покрыть краткий путь в большой зал Вестминстерского дворца. С началом праздника восемьдесят менестрелей (многих из которых специально выбирали принц и Гавестон) заиграли восхитительные по ритму и настроению мелодии, подхватываемые распределенными по залу маленькими группами барабанов и бубнов, английских волынок, флейт, арф и трехструнных скрипок. Приглашенные притопывали, танцевали и смеялись. Одно блюдо сменяло другое, составляя длинную разнообразную вереницу, созданную, дабы лорды и рыцари выбрали что-то себе по вкусу и продегустировали во время разговоров и выслушиваний собеседника. Затем, довольно поздно, музыка утихла. Последние шепотки бесед уступили место удивленным приглушенным вздохам, когда кто-то из музыкантов появился вновь, внося огромный серебряный поднос, где находились два неподвижных белых лебедя, по всей вероятности, плавающих в золотой сети. Лебедей медленно продемонстрировали собравшимся и поставили перед королем. Люди ждали, пока пожилой монарх, теперь седой до белизны, бородатый и облаченный также в белое, не поднялся на ноги.
Его речь стала гвоздем программы. Эдвард Первый вещал о рыцарских добродетелях, о целях этого института и о собрании воинов, ныне здесь сконцентрировавшихся. Еще он говорил о Шотландии.
Никому в зале не требовалось дважды напоминать о ней. Эдвард Первый в 1291 году объявил себя господином данного края, пытаясь подобным образом примирить и успокоить соперничающие у шотландского трона фракции. В конце концов, в вопросе выбора суверена страны при верховенстве Эдварда предпочтение было отдано Джону Баллиолу, а не его противнику, Роберту Брюсу из Аннандейла. Когда Баллиол отказался действовать в качестве английской марионетки, Брюс и несколько других шотландских лордов успешно добились поддержки Эдварда против него и спровоцировали смещение бывшего властителя. При поднятии проблемы шотландской независимости Уильямом Уоллесом последний подвергся за выступление казни, а внук Брюса, еще один Роберт Брюс, граф Каррик, встретился с противостоящим ему претендентом на трон Джоном Комином в храме Грейфрайерс, что в Дамфри. Предположительно, мужчины обсуждали уважение к собственности друг друга после смерти престарелого короля Англии. Случившееся позднее глубоко поразило весь христианский мир. Перед церковным алтарем Роберт Брюс вынул нож и заколол Джона Комина. Тот упал, пораженный и кричащий от боли, а его дядюшка, Роберт Комин, устремился вперед и атаковал Брюса. Увидев, что его господину угрожает опасность, зять Брюса, Кристофер Сетон, тоже бросился на линию нападения и убил Роберта Комина. Сам Брюс отдал приказ своим оруженосцам навеки утихомирить Джона Комина, что те и сделали. Претендент на шотландский престол был зарезан в храме, в святом убежище, на святой земле. Ничего столь же чудовищного и ненавистного законам рыцарства не происходило со времен убийства архиепископа Томаса Бекета перед алтарем его собственного собора сто тридцать лет тому назад.
Сотворив вышеизложенное, Роберт Брюс нанес оскорбление всему христианскому миру. Оскорбление в адрес короля Эдварда также перешло пределы допустимого. Сразу же после убийства Комина Брюс взял под контроль замок Дамфри и заключил под стражу собравшихся там английских судей. Подобными мерами он завладел королевством Шотландия. 25 марта Роберт Брюс короновал себя в аббатстве Скоун в присутствии епископа Глозго, епископа Сент-Эндрюса, графа Атолла, графа Леннокса и своей возлюбленной, Изабель Файф, графини Башан. Коронация явила просчитанный и тщательно взвешенный вызов английскому монарху, объявляя независимость страны.
Поэтому рыцари с ужасом в мыслях и понимая, что английская армия обязана выступить на север, дабы сразиться с Брюсом, наблюдали, как их старый король совершил шаг вперед. 'Именем Господа на Небесах и парящих там лебедей!' - воскликнул Эдвард Первый. 'Я отомщу за гибель Джона Комина и отыграюсь на этих вероломных шотландцах!' Обернувшись к сыну и наиболее влиятельным вельможам, продолжавшим стоять у высокого стола, он высказал требование. 'Как только я выполню свою задачу и смою оскорбление, нанесенное Брюсом Богу и Церкви, я намереваюсь отправиться в Святую Землю и там завершить мои дни в битвах против неверных. Поклянитесь мне, если я погибну до исполнения обета, возить мои кости вместе с армией и не погребать, пока шотландцы не изопьют чашу мести до дна!'
Зал незамедлительно наполнился криками согласия и ярости, направленной на Брюса и его подручных.
Граф Линкольн, один из старейших и преданнейших рыцарей монарха, тут же опустился на колено и поклялся сражаться бок-о-бок с Эдвардом на протяжении оставшихся ему лет. Обуянный пылом минуты принц поручился перед всеми, что двух ночей не будет спать под одной и той же крышей, пока не достигнет Шотландии, дабы помочь отцу осуществить взятый тем на себя обет. Множество других лордов также шагнули вперед и поклялись последовать примеру Карнарвона. Зал омывался торжественными поручительствами и призывами к погибели Роберта Брюса.
Король, несомненно, испытывал в описываемый период удовлетворение, но поддержка, пусть даже такая восторженная, им и так ожидалась. Главным силам уже предписали шествовать на север. Эмер де Валенс и Генри Перси, каждый ответственный за врученное им войско, стояли на страже границы, и, через несколько дней после Лебединого пира, Эдвард передал де Валенсу общее командование и приказал нападать. Вернувшись в Вестминстер Холл, монарх ввел в действие армию, которую не планировал бросать в бой против Брюса ни в текущем, ни в следующем году, но которой предписывалось окончательно подмять под себя Шотландию, даже если это случится и не при его жизни. Эдвард Первый продумывал то военное вторжение, что начнет осуществляться только после его смерти.
*
Покинув Лондон в начале июня, королевская армия медленно пошла на север. Роджер и остальные, посвященные в Вестминстере в рыцари мужчины, продолжали находиться в Англии, когда услышали новости. Эмер де Валенс встретился 26 июня с Робертом Брюсом в сражении при Метвене и нанес шотландцам тяжелое поражение. 8 июля, когда де Валенс утвердил штаб-квартиру войск в Перте, королевская армия достигла Карлайла. В последовавшие потом дни советники принца, такие как лорд Мортимер из Чирка и граф Херефорд, повели войско на запад Шотландии и переправили их через низменности, чтобы поддержать продвижение де Валенса. Это притянуло лордов в замок Лохмабен, место рождения Роберта Брюса, цель гораздо значительнее для символизма дела, чем боевая сила. К огромному удовольствию принца 11 июля замковый гарнизон сдался без сражения. Королевская армия сдачу крепости приняла и немедленно направилась на север в сторону Перта, подвергая грабежу и поджогам все городки и деревушки на своем пути. К 1 августа солдаты добрались до Фортевиота.
Короля Эдварда с войском не было. К тому времени, как принц выдвинулся из Карлайла, изначально назначенного места сбора, его отец только добрался до Ноттингема. Престарелый монарх страдал от болезни и мог путешествовать исключительно на носилках, однако это не означало, что он не играл в протекающей кампании никакой роли. В Метвене Эмер де Валенс взял в плен аббата Скона, епископов Глазго и Сент-Эндрюса, всех тех, кто ожидал коронации Брюса. Перечисленные пленники, как и множество других в течение последующих недель, были отправлены в оковах к королю Эдварду. Лежа на носилках, тот обеспечивал кампании импульс, а также правосудие по отношению к шотландским мятежникам.
В Перте Эмер де Валенс выехал навстречу принцу, собираясь при этом еще и поприветствовать королевскую армию. Для юного Роджера происходящее служило продолжающимся закреплением в первых рядах знати. Он находился рядом с Эдвардом-младшим, своим дальним кузеном, и с де Валенсом, тоже приходившимся ему родственником. Едва ли можно было надеяться на более выдающееся общество. Карьера Эмера де Валенса - пример замечательнейшей службы, он с 1297 года сражался вместе с Эдвардом Первым, являлся аристократом, имеющим международное значение, славящимся и уважаемым во всей северной Европе, обладая способностью осуществлять самые весомые дипломатические миссии. Кроме того, он приходился королю двоюродным братом. Хотя именно де Валенс при встрече преклонил перед принцем колени, нет сомнений, сэр Эмер, а вовсе не юный Эдвард, отвечал за происходящее.
Команда опытных солдат, подобных де Валенсу, представляла собой существенную подмогу, особенно в деле продвижения вглубь Шотландии. Пока англичане находились в Перте, Джон Макдугал из Аргайла повел против Брюса армию, поднятую в определенных местах, и встретился с ним в сражении при Далри, что рядом с Тиндрамом, на западной границе Пертшира. Брюс снова потерпел поражение, и в этот раз его войско рассеялось. Он выслал близких себе женщин, включая сестру и возлюбленную, вместе с братом, сэром Нилом Брюсом, на север, в замок Килдрамми. Задача де Валенса и принца Эдварда была предельно ясна, - захватить Килдрамми и его драгоценных жителей.
Тем не менее, заводить английскую армию настолько глубоко в Шотландию, было задачей достаточно обескураживающей, особенно, если учитывать, что Брюс продолжал перевешивать по численности. В любой момент линии доставки в тылу могли оказаться перерезаны, а монарх даже не узнал бы, куда отправлять провизию по морю. Ко всему прочему лето выдалось жарким, и заставлять войско двигаться в полном вооружении на протяжении семидесяти миль враждебной горной местности казалось символическим вызовом. Это требовало аккуратного расхода воды и продовольственных запасов. Только благодаря доверию воинов к полководцам соединения англичан сумели без происшествий войти в Абердиншир.
У замка Килдрамми они столкнулись с затруднением. Крепость располагалась на вершине обрыва и отличалась очень мощной оборонительной системой, включающей навесные башни и высокие зубчатые стены. Находясь на скале, они не могли пострадать от подрыва фундамента, что обычно являлось наиболее действенным методом нападения. Любая осада растянулась бы на опасно продолжительный период, ведь твердыня была прекрасно укомплектована запасами продовольствия. Взятие ее штурмом требовало воздвигаемых тут же приспособлений для разрушения, что являлось длительным и сложным процессом. Килдрамми был тем видом крепости, что с успехом могла задержать армию, чьи запасы уже на исходе, и это поможет Брюсу собраться с силами, поднять войско и отбить нападение.
Но и де Валенс оказался талантливым стратегом. Прежде всего он обеспечил создавшееся у себя положение, выслав работающих в горах подкапывать стены замка Дунаверти, где укрывался Брюс, и вынудив его искать убежище на острове Ратлин. Одновременно де Валенс отыскал быстрое, пусть и не благородное, не рыцарское решение результативности осады Килдрамми. Это решение обнаружилось в лице замкового кузнеца. Ему удалось поджечь крепостной амбар. Утратив в процессе пожара запасы еды, сэр Нил Брюс не имел иного выбора, кроме как сдаться. Сэр Нил поступил так, полагая, что близкие родственницы брата в безопасности, ибо их уже не было в Килдрамми, дамы бежали на север, в убежище Святого Дутхуса в Тейне. Однако вскоре англичане взяли дам под арест, получив тех в оковах от верного королю графа Росса.
К середине сентября военная кампания в Шотландии успешно завершилась. Добравшийся теперь до монастыря Ланеркост монарх обладал всеми причинами, дабы быть довольным. Да, он не схватил самого Роберта Брюса, но держал в заточении его супругу, возлюбленную, брата, сестер и дочь, равно как и значимых священнослужителей, одобрявших мятеж, вместе с такими вельможами, как Кристофер Сетон, сэр Саймон Фрейзер и граф Атолл. Это значительно превосходило изначальные надежды Эдварда. Даже в процессе боевых действий короля терзала тревога, что он не доживет до лицезрения их разрешения. Здоровье Эдварда и война все больше сливались в голове монарха в единое целое, сражения велись не только против шотландцев, но и против сил смерти. Отныне список пленных позволял выбрать для них соответственную кару. Двенадцать плененных в Метвене рыцарей подверглись в Бервике повешению. Сэра Саймона Фрейзера и графа Атолла отправили в Лондон на казнь, которую уже прошел Уильям Уоллес. Как известно, его подняли на виселицу, повесили, затем четвертовали, а конечности разослали по королевству. Кристофер Сетон, зять Брюса, убивший в Дамфри Роберта Комина, был опять туда этапирован, чтобы столкнуться с повешением и расчленением наравне с Нилом Брюсом. Его жену, Кристину Сетон, сестру Брюса, переправили в Англию, дабы посадить в заточение с другой сестрой, Элизабет Сивард, и дочерью Брюса. Троих знатных духовных лиц, участвовавших в бунте, тоже выслали в Англию в кандалах, дабы те в разных тюрьмах начали длительное покаяние. Самые тяжелые кары выпали на долю сестры Брюса, Мэри, и его возлюбленной, Изабель, графини Башан. Женщин для всеобщего обозрения заключили в деревянные клетки в замках Роксбург и Бервик соответственно. Единственная возможность уединения предоставлялась для справления физиологических потребностей, уступая правилам приличия, что Эдвард разрешил крайне неохотно. Обе дамы выдержали подобное на протяжении чуть более трех лет. С кем обращались почтительно, так это с Елизаветой, супругой Брюса, не одобрившей восстания мужа. По ее словам, мятежники были 'словно дети, играющие в королей и королев'.
*
С окончанием военной кампании английская армия начала раскалываться. Совершенно негласно несколько из молодых рыцарей решили прекратить следовать монаршим приказам и двинуться на поиски турнирных поединков во Франции. Малое число этих пылких юношей, отправившихся вместе с Эдвардом на север, успели увидеть более тесные бои и не могли дольше удовольствоваться скучным существованием. Вопреки велениям короля поступать противоположным образом, двадцать два из пользующихся высокими связями и опытных турнирных бойцов, пусть и недавно вступивших на эту стезю, покинули войско. Среди них были сэр Пьер Гавестон и сэр Роджер Мортимер из Уигмора.
Эдвард Первый рассвирепел. Несмотря на слабость и возраст, он разозлился на беглецов и объявил их владения конфискованными. Эдвард выпустил указы, согласно которым непослушных следовало задержать и объявить изменниками. Таким образом, Роджер внезапно обнаружил себя во второй раз оставшимся без земель. Лицом к лицу встретившись с подобным позором, не оставалось ничего иного, кроме как заглаживать вину и просить о милости. Соответственно Роджер с собратьями-рыцарями направились к принцу, в монастырь Уэтерле близ Карлайла, дабы искать его ходатайства о них перед монархом. Эдвард просил так пылко, как только мог, действуя также через мачеху, юную и добрую королеву Маргарет, умолявшую мужа забыть прегрешения молодых людей. Роджеру, как и большинству этих двадцати двух, прощение и восстановление в правах на владения было обещано в следующем январе. Но не Пьеру Гавестону.
Сочувствие принца целиком находилось на стороне друзей его отрочества. В порядке попытки уменьшить нанесенную обиду Эдвард-младший предположил, что ему следует устроить турнир в Уорке, но его отец не желал подобных увеселений. Король узнал о тайном соглашении между сыном и Гавестоном, зашедшим дальше оставления службы несколькими рыцарями. Оказалось, что молодые люди поклялись быть братьями по оружию, вместе сражаться, поддерживать друг друга перед лицом остальных и делить свои владения! Эдвард-старший страдал от оскорбления. Несмотря на понятное восхищение превосходными рыцарскими качествами Гавестона, помыслить о связи, угрожавшей разделить управление государством с провинциальным рыцарем не представлялось возможным.
Роджер Мортимер не возражал против наличия у принца собрата по оружию и ему не казалось проблемой, что избранным братом станет Гавестон. Все это было по-рыцарски и по-светски, помимо прочего Роджер симпатизировал Пьеру Гавестону и ценил его проявляющиеся на турнирах навыки. Но к грядущей ссоре короля с сыном Мортимера, как и других лордов, ничего не могло подготовить. Поводом оказалась просьба принца. Решив, что если Гавестон слишком низкорожден для товарищества с наследником трона, то необходимо пожаловать ему одно из своих личных графств, Эдвард отправил к отцу казначея, Уолтера Лэнгтона. Опустившись на колени, Лэнгтон произнес: 'Ваше Величество, милорд, я послан к вам вашим сыном, принцем, хотя, как Бог свят, и не одобряю того, просить его именем позволения возвести рыцаря принца, Пьера Гавестона, в сан графа Пуатье'. Монарх не мог поверить своим ушам. Он рявкнул на Лэнгтона: 'Кто вы такой, чтобы сметь требовать подобное? Как Бог свят, если не от благоговейного страха перед Небесами, то от ваших вступительных слов, что взятое на себя дело вы выполняете неохотно, я не выпущу вас из рук! Однако сейчас я узнаю, кто вас прислал, а вы подождете здесь'. Вызвали принца, и тот немедленно предстал перед своим седовласым родителем. 'Зачем вы отправили ко мне этого человека?' - спросил король. Эдвард-младший твердо ответил: 'Чтобы с вашего позволения даровать графство Пуатье сэру Пьеру Гавестону'. Услышав это уже от самого принца, король разбушевался и воскликнул: 'Избалованный сын шлюхи! Вы хотите отдать земли? Вы, кто никогда ничего не завоевал? С Божьей помощью, страшась разрушить государство, я никогда не дам вам насладиться наследством!' Говоря это, Эдвард схватил принца за волосы и вырвал прядь, затем толкнул юношу на пол и принялся пинать, пока не устал.
Придя в себя, Эдвард Первый призвал собравшихся на заседание Парламента в Карлайле лордов и объявил перед ними, что изгоняет Гавестона. Наказание больше рассчитывалось на принца, чем на сэра Пьера. Так как поведение рыцаря отличалось безупречностью, король пожаловал ему достаточное содержание, дабы тот мог наслаждаться пребыванием за границей. Эдвард также заставил и Гавестона, и принца поклясться никогда опять не видеться без его разрешения. Принц Эдвард, столкнувшись с перспективой жизни при дворе без своего возлюбленного товарища, направился с ним в Дувр, осыпая Гавестона по пути подарками из драгоценностей, золота и редких тканей, включающих два бархатных комплекта, один из которых был выполнен в красном, а другой - в зеленом цвете с серебряными нитями и жемчужинами на рукавах. Затем он отбыл.
*
Лишенный 'брата Перро' наследник трона, должен был весной 1307 года чувствовать, что единственным препятствием на дороге к счастью является его собственный отец. К тому моменту большинство придворных были люди, значительно моложе, поэтому смена монарха уже давно ожидалась. Юные вельможи, вскормленные историями о великих свершениях, нуждались в суверене, предложившем бы им соответствующие честолюбивым замыслам возможности, а не в шестидесятисемилетнем старике, одержимом политическими превратностями в Шотландии. Эдвард Первый и сам об этом знал, равно как и об упадке оставшихся у него сил. Но он не сдался бы, даже если против его воли ополчился бы весь мир. Готовый к войне король продолжал ждать на севере. Возмущение обращением с семьей Брюса уже назревало, и он хотел находиться на месте, чтобы лицом к лицу встретить претензии.
Значительная часть людей, прошедшая более чем полувековую военную службу, могла удовлетвориться уходом в монастырь и завершением своих дней в спокойном созерцании. Но король Эдвард к числу подобных личностей не принадлежал. Движимый яростью на уэльсцев, а потом и на шотландцев, он сделал сражения неотъемлемой частью собственного существования. Не то чтобы король являлся злобным и порочным, хотя он демонстрировал мгновения злопамятности, например, в случае обращения с графиней Башан. Эдвард определял личные качества в разрезе военного преобладания. С его точки зрения, если не бороться против врагов Англии, то тогда страна окажется у них в руках и на их милости. Следовательно, Эдвард верил, - государство нуждается в нем, и его право на диктование другим воли зависит от решений на поле брани и сохранения там верховенства.
В марте 1307 года король направился в Карлайл, предвкушая собрание созванного им туда Парламента. Роджер с дядюшкой вместе с остальными английскими гостями тоже получил приглашение поприсутствовать. По всей видимости, шотландцы явно воодушевились обновлением еще одного древнего пророчества Мерлина. Оно гласило, что после смерти алчного монарха им с уэльсцами удастся объединиться и начать в каждом вопросе поступать по-своему. На материк вернулся Роберт Брюс. Хотя его братья, Томас и Александр Брюс, попали в плен и, прибыв на запад страны, подверглись казни, он был теперь сильнее, чем когда-либо прежде. 10 мая при Лаудон Хилл Брюс нанес поражение Эмеру де Валенсу, а несколькими днями позже перехитрил следующего английского полководца, Ральфа де Монтермара, загнав солдат последнего в замок Эйр. В противоположность ему, Эдвард ощущал себя слабее, чем когда-либо, и на людях не появлялся. Как только английская армия сосредоточилась в Карлайле, поползли слухи, что король уже мертв.
Никакое препятствие, даже в виде смерти, не страшило старого короля. Услышав, что подданные судачат о его упокоении, Эдвард совершил над собой усилие, поднялся с кровати и снова выдвинулся в направлении Шотландии. Он не представлял, как далеко способен добраться, но с ним находилась английская армия в количестве тысяч солдат за его спиной. Эдвард ехал выступить сразу против всех своих врагов. 3 июля ему удалось покрыть две мили. На грани сил, на одной только воле, на следующий день монарх заставил себя преодолеть еще две мили. Измотанный, на третьи сутки он все же остановился отдохнуть. Однако, на четвертый день опять пустился в путь, достигнув, наконец, местечка Бург-бай-Сендс (Городка у песков - Е. Г.), где вдалеке о берег бились волны, и виднелся рукав, отделявший Шотландию от Англии. 7 июля Эдвард решил еще немного отдохнуть. Днем, около трех часов пополудни, когда оруженосцы подняли монарха с постели, чтобы он немного подкрепился, Эдвард Первый замертво упал к ним на руки.
Для принца Эдварда и его брата по оружию настало время взять власть.
* * *
Очевидность умения Роджера читать будет рассматриваться в книге чуть позже. Сам факт, что юноша являлся сыном образованного отца, указывает на вероятность начала чтения еще в подростковом возрасте. В 1322 году его супруга владела в Уигморе сборниками романов, тогда как Мортимер замечен в прикосновении к четырем подобным томам в первых месяцах 1327 года. Он мог или лично их использовать, или отправить жене. Также еще существует несколько прямых ссылок на него в процессе чтения. Одна относится к придворному случаю в 1331 году, что, видимо, описывается в исследовании Тута 'Пленение и гибель'. В эпизоде предполагается 'демонстрация' Роджером личного послания своему человеку, Уильяму де Окли. Вторая, более точная, обнаруживается в работе Брута, где Роджер читает письмо вслух. Не похоже, что Роджер или Эдвард когда-нибудь сами что-то писали. Тем не менее, следует указать, - хотя сын Эдварда гарантированно мог писать, у нас осталось лишь два начертанных им собственноручно слова, - 'Отче Наш' в сообщении к Папе. Это иллюстрирует интересную картину, - способность принца писать еще не подразумевала ее использование. Согласившись с данным утверждением, возможно согласиться с тем, что Роджер лично составлял тайные послания монастырскому руководству, которые вынес из Тауэра в 1323 году.
Кузены Роджера являлись членами рода де Фиенн и также находились при дворе.
Сын Роджера, Эдмунд, вероятно, появился на свет еще до 1303 года, так как использовал собственную печать во время заключения брака в 1316 году. В этом контексте стоит заметить, что, согласно Полному перечню пэров, предки Джоан, графы Марч из Гаскони, обычно вступали в зрелый возраст около четырнадцати лет.
Старый Словарь национальных биографий указывает, что Роджер с Джоан путешествовали в Ирландию, дабы предъявить права на шестую часть имущества Джеффри де Женевиля 28 октября 1308 года. Также Джоан сопровождала Роджера в поездке в Ирландию в 1310 году, где вместе с ним и его матушкой присутствовала на коронации. Еще очень вероятно, что молодая женщина была с мужем в 1313 году во время путешествия в Гасконь, где у ее семьи находились земли.
Любовь Роджера к турнирам проявлялась в его жизни несколько раз, но значительно позже. Самый яркий эпизод относится к оставлению в октябре 1306 года королевской армии с целью принять участие в состязании вместе с Пьером Гавестоном, сэром Жилем д, Аржентайном и несколькими другими знатными турнирными бойцами. Мортимер и сам позже поощрял турниры, многие устраивая лично.
В действительности Гавестона посвятили в рыцари не в тот же день, что и Роджера, а на четверо суток позднее, 26 мая.
Утверждение в старом словаре национальных биографий об оставлении армии лордом Мортимером из Чирка неверно.
Глава 3
* * *
Друг короля
Смерть представителя монаршей семьи - событие тревожное даже для современности, смерть средневекового короля оказалась тем более пугающей. Когда властитель правит на протяжении целой жизни большинства его подданных, став для всех и каждого решающей частью того, как функционирует общество в области справедливости, законности, обеспечения безопасности и религиозной созерцательности, влияние ухода подобного суверена поистине травматично. С Эдвардом Первым случилось именно так. Значительная доля англичан была не в состоянии вспомнить смерть предыдущего монарха, произошедшую тридцатью пятью годами ранее. Лорды, рыцари и лица духовного звания, которые могли освежить память общества, составляли тогда при дворе крайне малый процент. Таким образом, хотя страна пыталась сжиться с фактом смерти единственного короля, ей известного и ею повелевавшего, пришлось совершить то единственное, что, с точки зрения англичан, являлось правильным, с открытыми объятиями призвать на трон сына Эдварда и доверить тому все полномочия покойного отца.
Осознание обретенной свободы коснулось Эдварда-младшего словно луч света. Он немедленно вызвал Гавестона из изгнания, и уже меньше, чем через месяц двое молодых людей снова вместе смеялись, как делали в раннюю пору своей дружбы. Никогда отныне, как представлялось, не сумеют престарелые короли и надменные графы бросить перчатку их взаимоотношениям. Как не сумеют они помешать Эдварду продвинуть Гавестона в первые ряды власть предержащих. 6 августа 1306 года в Дамфри через месяц без дня после ухода отца Эдвард пожаловал Пьера одним из богатейших в государстве графств, Корнуоллом, приносящим в год около 4 тысяч фунтов стерлингов. Его должны были сохранить на второго сына покойного монарха, Томаса Бротертона, но Эдвард и внимания не обратил на интересы младшего сводного брата. К еще большей встревоженности лордов, лишь недавно пришедших в себя от потрясения утратой старого короля, его сын пообещал сделать Гавестона членом монаршей семьи. Он вознамерился осуществить это, позволив другу жениться на своей племяннице, Маргарет де Клер, сестре Гилберта де Клера, графа Глостера, и дочери его сестры, Джоан. Для могущественных лордов подобное событие соизмерялось с изъятием слуги из кухни и усаживанием того за высокий стол короля.
Гилберт де Клер, шестнадцатилетний граф Глостер, принадлежал к числу тех немногих, кто не усматривал в монаршем блистательном возвышении Гавестона никакой проблемы. Он вырос вместе с Эдвардом и Пьером и понимал глубину их дружбы. Роджер Мортимер, также находившийся при дворе, по меньшей мере, на протяжении последних четырех лет, равно видел в продвижении Гавестона взламывание фундамента традиций ради нового поколения. Еще не достигший и двадцати, но уже твердо стоящий в центре свеженазначенного аппарата управления, Роджер собирался воспользоваться плодами смены монарха. Остальные, такие как Хью Одли, Роджер Дамори и Джон де Чарлтон, несомненно были заинтересованы в поддержке короля. Слегка отстраненными казались лишь более зрелые советники суверена, подобные Бартоломью Бадлесмиру, лорду Мортимеру из Чирка и Хью Деспенсеру-старшему, те, кого Эдвард ценил за их взвешенные советы и верность. Горизонт их возможностей оставался неохватным, только пока все эти джентльмены пребывали на правой с точки зрения поветрия времени стороне Гавестона.
Все это заметно кололо глаза множеству вельмож постарше, в особенности тем, кто не относился к числу друзей принца. Оставаться на правой стороне Гавестона оказалось крайне трудно. Он являлся не просто человеком, склонным к развлечениям, Пьер также был честолюбив и склонен к использованию окружающих. Сэр Гавестон извлек целый комплекс выгод из своих взаимоотношений с Эдуардом, отыскав лазейки для продвижения как арендаторов, так и зависящих от него близких, при том сознательно контролируя доступ к королю лордов. Могущественные графы не видели причины, на каком основании им следует подыгрывать второй скрипкой пожеланиям гасконского простолюдина, поэтому некоторые из них вскоре решили не торопиться соглашаться и утверждать его наделение графством. И им, и множеству остальных было ясно, - древнее происхождение и благородные титулы, с таким трудом достигнутые предками, значат слишком мало по сравнению с высоким достоинством и отличиями, готовыми пролиться на Гавестона. А другу Эдварда только предстояло доказать, что он способен принести пользу кому-либо, помимо монарха.
Роджер Мортимер твердо держался лагеря короля. В качестве одного из молодых рыцарей Эдварда, он наслаждался недавно обретенной связью с властью. Вместе с бессмысленно уходящим в прошлое летом 1307 года завершилась и кампания в Шотландии, и Роджер с остатками двора вернулся в Вестминстер. Там придворные в течение месяца готовились к похоронам Эдварда Первого и свадьбе Гавестона с Маргарет де Клер. Погребение состоялось в Вестминстерском аббатстве 22 октября, спустя пятнадцать недель после смерти старого монарха. Убедившись, что отец надежно положен в могилу, Эдвард выдвинулся в направлении Беркхэмстеда, имения его овдовевшей мачехи, королевы Маргарет, где ожидала своего часа брачная церемония Гавестона.
В глазах Эдварда, Пьера и их друзей придворное собрание являлось чем-то чуть более значительным повода выпить, отпраздновать, провести турнир, поохотиться и повеселиться. После пребывания в Беркхэмстеде они поехали в усадьбу Кингс Лэнгли в Хертфордшире, где наслаждались отдыхом преобладающую часть ноября. С компанией находился кузен Эдварда, Томас Ланкастер, самый влиятельный в стране после монарха вельможа, обладающий четырьмя графствами и огромным доходом. Граф Пембрук (Эмер де Валенс недавно получил утверждение в наследовании этого графства) и граф Глостер тоже участвовали в королевском выезде, наравне с Мортимерами. 26 ноября имя Роджера появляется следующим после имени Гавестона в перечислении небольшой группы свидетелей подношения Эдварду от Джона Фитцреджинальда. В конце месяца общество снова пустилось в путь, на сей раз в Уоллингфорд.
Турнир, устроенный королем в честь Гавестона 2 декабря 1307 года, стал поворотной точкой в правлении Эдварда. Сначала Уоллингфорд был монаршей резиденцией, поэтому две сотни или около того собравшихся рыцарей сразу увидели, насколько великолепен дар, пожалованный Эдвардом его дорогому Перро. Но все это не шло ни в какое сравнение с самим турниром. Гавестон, известный боец на подобных поединках, вел своих рыцарей с одной стороны, тогда как с другой двигались их противники под предводительством графов Уоренна, Херефорда и Арундела.
К ярости графов и к удовольствию монарха и Гавестона, юные и одаренные рыцари со стороны сэра Пьера, пользуясь своими молодостью и силой, взяли в кольцо вояк, превосходящих их по возрасту вельмож. Графы потерпели оглушительное и унизительное поражение. С того момента Уоренн с горечью отвернулся от Пьера и никогда его не простил. Яростное объявление им недовольства королевским любимцем лишь слегка превышало гнев и разочарование двух других придворных. Выскочка не только превознесся над старой гвардией, он сумел взять над ней верх в бою. Хуже всего было то, что Гавестон прилюдно позволил себе издевательство над утраченным статусом проигравших, смеясь над их унижением, когда вельможи кубарем вылетали из седел в грязь Беркшира. Вызывая у графов боль, король тоже смеялся.
Волна ненависти к Пьеру Гавестону пролетела по стране сразу по свежим следам турнира, но сражавшиеся на стороне Эдварда и его возлюбленного Перро успели пожать плоды вознаграждений. Среди них находились Роджер с дядюшкой. Верховный судья и наместник Ирландии получил приказ восстановить все предназначавшиеся молодому человеку земли. Для Мортимера также были подписаны паспорта, необходимые в сопровождении монарха во Францию на свадьбу с принцессой Изабеллой. Джеффри Женевиль, восьмидесятилетний дедушка Джоан, дал разрешение передать юной чете Роджера и внучки все те земли и имения в Ирландии, которые тем следовало принять в наследство после его смерти. В это же время оказалось, что Мортимеру предложили должность сенешаля Гаскони, превращавшую чиновника в правителя Аквитанского герцогства. Вскоре после этого дядюшку Роджера поставили Верховным судьей Уэльса, наделенным в уделе широчайшими полномочиями. По неизвестным причинам Роджер от чина в Гаскони отказался, вероятно, помехой стала его молодость и убедительные разъяснения Эдварду графами преждевременности подобного назначения. Как бы то ни было, ясно одно, оба Мортимера пользовались высшей степенью монаршей благосклонности, иначе бы они не сопровождали Эдварда в пути по побережью в Дувр в январе 1308 года.
Тогда как назначение лорда Мортимера из Чирка верховным судьей и наместником Уэльса казалось графам и баронам целиком обдуманным, возвышение Эдвардом Гавестона до должности единственного регента Англии на время грядущего отъезда короля из государства глубоко их потрясло. Эдвард же честно не видел разницы между своим приемным братом и братом по крови. Настоящие сводные братья Эдварда, пусть и младшие, - замечательно подходили на роль регентов, но король снова не обратил на них ни малейшего внимания. Поставив Гавестона руководить от его имени государством, монарх продемонстрировал степень искренности пожелания разделить власть именно с собратом по оружию. И это превзошло по оскорбительности все, что сэр Пьер когда-либо совершил или произнес. По иронии судьбы, благодаря данному назначению удалось увидеть, насколько Гавестон полагался на сердечную поддержку Эдварда в каждом своем шаге. Оставшись управлять страной в течение двух недель, он не сделал ничего противоречащего проводимой Англией политике. Но в действительности есть подозрения, что сэр Пьер чувствовал себя не особо уютно. Говоря честно, Гавестон принял достаточно надменную линию поведения по отношению к окружающим, утверждали даже, что он заставил графов вставать перед ним на колени. Но здесь просматривается не только наглость фаворита, но и его неумение вести себя как истинный глава королевского управления. В отсутствии монарха Пьер покрывался потом и просто пытался изо всех сил сохранить лицо. Казалось, Гавестону требовалась поддержка со стороны именитого семейства Эдварда равно в той же степени, что и Эдварду доказательства дружбы Пьера. Будучи вместе, молодые люди приобретали свойства, которые черпали друг у друга, и которых по отдельности у них не замечали.
С точки зрения Роджера, важность чрезвычайного по скорости возвышения Гавестона заключалась в том, что, правильным это являлось или нет, они с дядюшкой обязаны были стать опорой данному товариществу, несомненно ведущему к столкновению интересов, если не к катастрофе. Даже во Франции окружающие Эдварда графы осознали опасность выскользнувшей из-под надзора привязанности короля к Гавестону. Английский монарх так основательно перемешал личную жизнь с общественной ролью, что это начало представлять для страны угрозу. Противоядием для данного, по всей вероятности, смертоносного коктейля было разделение обеих сторон короля и отдаление личности властителя от института Короны.
В Булони, через две недели после вступления Гавестона в полномочия правителя Англии, графы Линкольн, Суррей, Пембрук и Херефорд вместе с епископом Дарема и пятью баронами подписали заявление. В нем говорилось, что их действия станут исходить из целей защиты чести монарха и охраны прав Короны. Эта мысли мгновенно распространилась: клятва лорда в верности нуждалась еще и в его преданности Короне. Однако, если сам суверен данной преданности не демонстрировал, тогда лорды проявляли ее по отношению к Короне, но не к самому венценосцу. В течение месяца эти представления получили дальнейшее развитие. Люди приобрели убеждение, - раз монарх не действует в интересах своего народа, тогда верные Короне приближенные должны его поправлять. И так как властитель лично находится выше юридических норм, значит, есть лишь единственный выход для осуществления поправки: сила.
Роджер печать к булонскому заявлению не прикладывал. Его могли заставить так поступить два мотива: дружеские узы с Эдвардом и Гавестоном и собственное честолюбие. Ориентируясь на последнее, Роджер должен был знать и помнить о людях, подобных Бартоломью Бадлесмиру, поднявшихся по иерархической лестнице в драматических обстоятельствах, но на основе верной и надежной службы. Мортимер понял, встав в оппозицию к королю, пусть и во имя справедливости, он лишь откроет дорогу влиятельным графам, таким как Ланкастер, и поможет им нарастить свою мощь. Принципиальная позиция не поспособствует скромным лордам, уровня Роджера. С другой стороны, оставшись полностью верным монарху, а это не станет преступлением в глазах любого, Мортимер окажется достоин богатой награды.
25 января 1308 года в Булони Эдвард вступил в брак с Изабеллой Прекрасной, единственной дочерью короля Франции Филиппа. Если Роджер присутствовал на церемонии, как считается до сих пор, то тогда он увидел будущую королеву Англии впервые, равно как и сам Эдвард. Изабелла была еще очень юна, каких-то двенадцать лет, но ее внешность уже отличали. Также девочка успела проявить и интеллект. Писатели позднейших столетий могли одарить Изабеллу прозвищем 'Волчицы', особенно, учитывая их недовольство безнравственным поведением королевы в последние годы правления супруга молодой женщины, но современники постоянно обращали внимание на одни и те же два качества, описывая государыню, - на красоту и на мудрость. Тогда как на протяжении веков большая часть королевских невест характеризовалась прекраснейшими, второе свойство несомненно позволяет предположить, - в Изабелле было что-то необычное. Жоффруа Парижский осторожно утверждает, - в те дни принцесса являлась 'красавицей из красавиц...во всем королевстве, если не в целой Европе'. Отсылки к ее уму в описаниях свободно мыслящих дам, даже королевского происхождения, и отнесение к 'на редкость мудрым (sapientissima)' крайне далеко отстояли от принятых условных обозначений. Тут, конечно, играл роль вопрос наследственности: отец невесты был известен как Филипп Красивый не по причине своей гармоничной природы, но благодаря крайне привлекательной внешности, которую и Изабелла, и ее брат Карл, видимо, успешно унаследовали. Что до нарядов, - сохранность свадебного платья Изабеллы - 'туники с алой накидкой, надетыми на желтую рубашку из тонкого полотна' - вплоть до дня смерти королевы указывает на его изысканность и качество. Таким образом, на свадьбе Эдвард увидел девочку-девушку, обладающую всеми желанными в их эпоху оттенками привлекательности, ради лица которой в ближайшем будущем любой англичанин снарядил бы, по меньшей мере, один корабль, если не целую тысячу судов.
Любой англичанин, да, но не Эдвард. Король же думал исключительно о Гавестоне. Как только он снова сошел в Дувре на землю, то отыскал сэра Пьера среди собравшихся здесь встречающих лордов, стремительно приблизился к нему, заключил в объятия и несколько раз поцеловал, хотя зрители смущенно стали переминаться с ноги на ногу. Приветствуя в Англии Изабеллу, Лондон украсили праздничными элементами, стягами и флажками, народ тысячами в едином порыве оборачивался, чтобы поймать хотя бы случайный взгляд юной королевы. Но ясно было сразу, - бедная девочка не получает достойное внимание от важного для нее человека, свежеиспеченного супруга, и счастье Изабеллы в будущем совсем не гарантировано.
Король Филипп не позволил дочери отправиться в Англию в одиночестве. Вместе с ней поехали два дядюшки, Карл де Валуа и Луи д,Эврё, а также, что еще значительнее, младший из трех ее братьев, принц Карл, будущий Карл Четвертый Французский. С ними в путь пустилось и некоторое количество континентальных герцогов и лордов. Среди свиты встречались французские придворные дамы, успевшие сочетаться узами брака с английскими вельможами, одной из которых оказалась Джоан, жена Роджера, а другой - Маргарет, его матушка. Но, как бы то ни было, но Изабелла с заметным трепетом приготовилась исполнить свою первую официальную роль, присутствуя при коронации мужа.
Церемония приурочивалась к 18 февраля, именно с этой датой рассылались приглашения 18 января. Событие отложили на неделю, вероятно, оглядываясь на спор о протоколе с архиепископом Кентерберийским, но более возможно, что из-за разногласий по поводу отведенной роли на коронации для Гавестона. Любовь Эдварда к другу пылала ярче, чем когда-либо прежде. Монарх не закрывал глаза на провоцирование этим фаворитизмом значительной доли знати, но их гнев лишь укреплял его решимость, ибо молодой суверен был убежден, - у подданных нет права ставить власть главы государства под сомнение. Эдвард с полным основанием, как ему казалось, решил, - Англия обязана видеть в нем и в его названном брате - партнеров в правлении. Тут он уперся равно, как и его отец в покорении Шотландии.
Еще в прошлом октябре король заказал соткать гобелены с собственным гербом и гербом Гавестона, чтобы отложить их для коронации. Теперь же Эдвард потребовал, дабы Пьеру позволили нести в процессии перед монархом корону Святого Эдварда Исповедника, то есть исполнить важнейшую в церемонии для светского человека после суверена задачу. Объединившись с оскорбленными французскими принцами, графы ответили возмущенным отказом. В канун назначенной коронации они выдвинули Эдварду ультиматум: или он изгоняет Гавестона, или сталкивается с неприятными последствиями. Король надменно предпочел последнее, поэтому неделя прошла в напряжении, вызванном молчаливым обнажением в придворном кругу против него дюжины клинков.
Прежде чем графы согласились на коронацию с предшествующим Эдварду и несущим венец Гавестоном, они настояли на одобрении монарха любой политики, какую бы не начал проводить грядущий Парламент. Вдобавок, ему следовало прибавить четвертый пункт к традиционным коронационным клятвам - 'поддерживать и защищать законы и благочестивые обычаи, определяемые подданными косударства'. Еще не надевший короны и с таким внушительным количеством ожесточившихся против него влиятельных вельмож, Эдвард не имел иного выбора, кроме как смириться с выдвинутыми требованиями. Тем не менее, в вопросе Гавестона сдаваться он не стал. Сознавая свою способность убрать фаворита позже, графы дали церемонии состояться.
25 февраля 1308 года перед большим алтарем Вестминстерского аббатства Эдвард Второй был помазан епископом Винчестерским королем Англии, Уэльса и Ирландии. Полюбоваться на зрелище пришло столько лондонцев, что стена вдоль дороги, захваченная приглашенными, обрушилась, задавив одного из рыцарей, что окончилось смертельным исходом. Эдвард избегнул внимания толпы, направившись в аббатство через черный вход. В процессе церемониального шествия Уильям Маршал, потомок знаменитого полководца и государственника, нес большие позолоченные шпоры, за ним следовал граф Херефорд со скипетром, далее шел Генри Ланкастер, брат графа Ланкастера, с монаршим жезлом. Ему в спину дышали графы Ланкастер, Линкольн и Уорвик с тремя церемониальными мечами. Ланкастер нес Куртану, - оружие Святого Эдварда Исповедника. Все три графа были избраны и по причине занимаемого ими в обществе положения, и по степени близости лично к королю. Следующая группа, где никто саном графа похвастаться не мог, присутствовала благодаря личным связям с монархом. Хью Деспенсер, Томас де Вер, Эдмунд Фитцалан и Роджер несли перед собой широкую и изысканную по вышивке ткань, на которой возлежали королевские одежды. Все четверо юношей провели, по меньшей мере, часть своего отрочества при дворе, поэтому казалось разумным предположить, что они образуют внешний круг близких друзей Эдварда. Двое из них приходились Роджеру кузенами - де Вер и Фитцалан. После данной группы появились два высших государственных чиновника: казначей и канцлер. Последним в аббатство вошел перед королем, продемонстрировав таким образом крайнююю степень личной значимости, Гавестон с венцом в руках.
Церемония обошлась без неприятных неожиданностей. А вот пир после нее в зале Вестминстерского дворца - нет. Будучи графом, Гавестон имел право при короле на одежду из золотистой ткани. Ко всеобщему смятению он появился в императорском пурпуре, отделанном жемчугом. Пьер пытался показать себя в той степени, что казалась ему допустимой, а Эдвард восторженно его воодушевлял. При этом монарх совершенно не реагировал на юную невесту, хотя ее дядюшки и братья прибыли на коронацию в качестве официальных гостей. Вместо того, чтобы сесть рядом с Изабеллой, он устроился бок-о-бок с Гавестоном. Друзья смеялись, ели, шутили и не обращали внимания ни на кого больше. Обнаружилось, что Эдвард отдал золото и драгоценности, полученные как свадебные подарки, включая сюда и пожалования от французского короля, Гавестону. Возмущенные и оскорбленные принцы встали, громко выразили недовольство и немедленно покинули зал, вогнав в краску почти всех присутствующих, кроме монарха.
Двумя днями позже, когда Парламент заседал в том же зале, старый граф Линкольн сурово потребовал, чтобы Эдвард поручился в хартии в том, что пообещал накануне коронации - соглашаться с волей лордов вне зависимости нравится ему это или нет. Лишь один из графов осмелился открыто защищать права короля - его кузен, Томас Ланкастер. С помощью Хью Деспенсера ему удалось уговорить графа Линкольна отсрочить осуществление требования, но не успели они покинуть помещение, как лорды начали готовиться к возможному конфликту. Все понимали, - таков единственный доступный путь к надзору за властью Эдварда. Суверена возникшая опасность встревожила, он заменил смотрителей королевских замков, так или иначе связывающих его противников с людьми, ему верными. Если для демонстрации решимости править по-своему была нужна гражданская война, Эдвард доказал готовность к ней.
Роджер Мортимер тоже был готов, он надеялся пойти в бой и защитить монарха. Сам факт жизни при дворе тогда, когда столь многие собирали силы перед назревающим столкновением, уже является очевидной гарантией его верности. 17 марта Роджер совершил еще один шаг и четко объявил о дружбе с Гавестоном, одновременно попросив вместе с тем земельное пожалование для Джона де Болтшема. До этого никто из потомственных лордов не действовал с сэром Пьером сообща. Открытое сотрудничество с ним при соответствующей моменту конъюнктуре доказывает меру сочувствия Мортимера королю и его дружбу с монархом и с Гавестоном.
К концу марта настроения в стране стали заметно напряженнее. Замки подверглись конфискации, люди вызывались и получали обмундирование, по стране рассылались гонцы, которые торопливо согласовывали планы. Король Франции Филипп отправил графам деньги, чтобы помочь избавить Англию от Гавестона. Дни стремительно друг друга сменяли. Только графы Ланкастер и Ричмонд заявили о готовности защищать монарха в сражении. Даже граф Глостер не дал подобного обещания. Кроме Мортимеров верными короне осталось слишком малое число лордов. Граф Линкольн определенно поддерживал боевые действия, того же мнения были Пембрук, Арундел, Уорвик, Суррей и большая часть страны. Для Эдварда и его любимца положение выглядело мрачным.
Временная передышка появилась благодаря Парламенту, созванному в Вестминстере в конце апреля. Мятежные лорды прибыли во всеоружии со своими свитами. Убедительной казалась и демонстрация ими силы, и выразительность выдвинутых вельможами требований. Намерения съехавшихся изложил граф Линкольн. Прежде всего он повторил довольно к этому мгновению затверженный довод о том, что король не синонимичен короне, которой каждый лорд обязан значительно большей верностью. Затем заявил о необходимости изгнания Гавестона по причине измены вышеупомянутой короне, выраженной в присвоении себе государственных земель. И, в конце концов, подвел черту, сказав, что народ, воле коего монарх поклялся повиноваться, уже судил сэра Пьера и обнаружил его виновным. Единственное, что осталось обсудить, - существует ли нужда предъявить обвинения также и суверену.
Эдвард не мог защитить себя, но он попытался защитить Гавестона. Сложно поверить, но в течение трех недель монарх отказался повиноваться требованиям лордов. Однако ситуация отличалась серьезностью, и последние не собирались отступать. 18 мая Эдвард все же согласился на высылку Гавестона. Расстроенный перспективой опять разлучиться с возлюбленным Перро и разъяренный оказанным на него графами давлением король отыскал способ поступить назло вельможам. Идею подкинула срочность в назначении нового наместника в Ирландию. Сделав Гавестона лордом-наместником Ирландии, Эдвард мог предложить тому значительную власть, еще больше достоинства и весомую долю общественного уважения. Этим шагом он мог также бросить графам в лицо песок. Избранная стратегия была великолепна, - если придется потерять Перро, то допустимо пожаловать ему Ирландию.
К этому времени Роджер, по-видимому, двор оставил. Вероятно, он отбыл вскоре после роспуска Парламента, так как его имени нет среди перечня подписавших различные письма в защиту Гавестона в середине июня. Не исключено, что Мортимер сопровождал супругу с матушкой домой, в Уигмор, или в какое-либо другое принадлежащее им владение. Так выглядит финал первого периода службы Роджера при дворе Эдварда Второго, длившегося, как кажется, на протяжении года, в который Мортимер проявил себя, равно с дядюшкой, непоколебимо верным своему королю.
*
Следующей осенью Роджер с Джоан последовали за Гавестоном и его супругой в Ирландию. Основными мотивами путешествия послужили встреча с дедом Джоан, вступление в права владения графством Мит и ожидание от двора ответа на дело об усадьбе четы в Дулике. Последнее связывалось со спором о взимаемых от ее имени налогах, грохочущим в отсутствии Мортимеров еще с января 1306 года. Вполне возможно, что Роджер также стремился встретиться с Гавестоном, и свидетельства его пребывания в Ирландии надежно это подтверждают. Предположительно, что отплытие Роджера и Пьера оказалось согласовано, ибо 21 июня появилось обращение к Мортимеру собрать свои силы для шотландской кампании. Пусть она и не продвинулась далеко, но сильно его задержала.
Официально Ирландия находилась под управлением Англии, но в действительности оно играло роль, крайне незначительную. Страна представляла собой общинные земли, пребывающие в страшной бедности, обладала пустой казной и вопиющей нехваткой влиятельных лордов, никто из которых не желал ставить жизнь на карту в таком беззаконном и нищем пространстве. Но подобное характеризовало исключительно области, завоеванные Англией. Более половины острова продолжало оставаться под управлением непрестанно сражающихся местных ирландских кланов. Английские лорды постоянно оборонялись от них или же, напротив, шли в атаку, или же вообще сталкивались друг с другом. По сути дела, на протяжении последнего столетия англичане уже отчасти превратились в ирландцев, поэтому более нейтрально будет такое определение, - почти всей страной правили наполовину английские и наполовину ирландские полководцы. Война и сопутствующие ей ужасы поглотили Ирландию целиком, регулярно выплевывая тяжелое для переваривания государство мертвыми телами.
Степень жестокости, окутавшей край, и кровопролитности его повседневности, даже в отношении нападающих друг на друга и друг друга убивающих братьев, может быть собрана из Ежегодных хроник Ирландского королевства, основной летописи ирландцев, написанной на гэльском языке. Почти каждый эпизод повествует о небольших группах воинов, нарушающих границы других: ирландцы теснили ирландцев, они же причиняли вред англичанам, а англичане, в свою очередь, отвечали им взаимностью, грозя опасностью народному водовороту гэльских и англо-нормандских имен, уничтожая тех огнем, доводя до краха и обескровливая. Английские перспективы, выраженные в летописях на латинском, зафиксированных в дублинском монастыре, равно пугающи. Каждый год в них состоит из многочисленных отсылок к сожженным городкам и англичанам, побеждающим или же побежденным ирландскими бандами. Вот какой, откуда бы вы не взглянули, кровавой являлась страна, куда отправились Роджер и Джоан. Вдобавок к прочему, должность, доверенная Эдвардом Гавестону не являлась синекурой. Область более прочего напоминала пограничные владения двенадцатого столетия с битвами говорящих на гэльском наречии кланов и англичан, с объединениями людей, которые убивали путников, сжигали деревушки, убивали рогатый скот противников, завлекали в западни посланников. Тем не менее, для таких как Роджер и Гавестон, доказавших склонность военному опыту и любящих его, Ирландия не была землей, которую следовало избегать, наоборот, она предоставляла им благоприятные возможности.
Городок Трим, находившийся в самом сердце владений де Женевилей, стал первым местом, куда направились Роджер и Джоан, чтобы встретиться с Джеффри или Жоффреем де Женевилем, достигшим теперь восьмидесяти двух лет. Поселившись в Тримском замке с 1254 года, он мог вспомнить значительную долю истории англичан в Ирландии: кто был самым верным из его сторонников, какая английская семья связала себя узами брака с тем или иным ирландским кланом, кто кого убил, и кто что сжег. В 1270-е годы де Женевиль управлял Ирландией на протяжении трех лет, занимая пост верховного судьи. Что до замка, он стоял символом повсеместного доминирования Англии. Это был самый вместительный и, вероятно, самый укрепленный бастион на Зеленом острове, с внушительной норманнской башней и высокими каменными отвесными стенами, далее защиту на северной стороне обеспечивала река Бойн. Когда-то крепость занимала центр мирного графства, но сейчас она снова превратилась в замок на границе.