Берясь за перевод монографии о Ричарде III Жоржа Минуа, автора, мне известного по прочитанной с огромным удовольствием работе о Филиппе Красивом, я думала, что он окажется в курсе современных изысканий и очищения имени короля, которому так не повезло. К сожалению, ошиблась, поэтому пусть перевод станет скорее свидетельством ошибок, свойственных даже специалистам (да и бросать на полпути не хочется).
В комментарии к 5 главе я уже указала на монографию Елены Давыдовны Браун, исследования Миллы Коскинен и на роман Джозефины Тей 'Дочь времени'. Насколько мне известно, по крайней мере, старые номера журнала 'Рикардианец' находятся вполне в открытом доступе, как и англоязычные работы. Монография Вадима Устинова занимает позицию нейтралитета, но она прекрасна, поэтому добавим ее в список.
Почему Ричард так популярен? Он стал символом порядочного человека на фоне очень разных в этом плане современников. А еще его эпоха обозначена резким информационным скачком, - начинают печатать книги, ранее рукописные, дорогие и доступные далеко не каждому. Возникают новые, в том числе и географические связи, меняется все вокруг. И на фоне этого происходит последнее по-настоящему рыцарское сражение того времени (за поправки только поблагодарю). Далее история пойдет совершенно иначе. Люди будут мыслить по-другому, одеваться, путешествовать в края, о которых и не мечтали (другой вопрос, насколько добровольно и в каких условиях). Очень хочется когда-нибудь вернуться к самой теме и развить ее.
Предисловие
Проклятый король?
4 сентября 2012 года в Лестере, в центре Англии, археологи достали на свет сохранившийся под парковкой служащих муниципалитета городского Совета скелет одного из самых прославленных монархов страны: Ричарда Третьего, погибшего в 1485 году. Известие стало сенсацией, как из-за непривычности королевского места упокоения, так и из-за скандальности личности этого суверена, превратившегося в предмет растянувшихся на пять столетий острейших споров.
Личность покойного не внушает никаких сомнений. Начнем с того, что раскопки производились совсем не по воле случая. Известно, - убитого в сражении при Босуорте Ричарда в спешке погребли на территории хоров церкви братьев-францисканцев в Лестере, разрушенной в процессе роспуска монастырей в 1538 году. Участок впоследствии приобрел мэр города, поставивший там, на месте могилы, небольшую памятную колонну. Она потом исчезла, а в XVIII столетии в этом районе появились новые улицы, например, Нью Стрит, заменившая монастырь. Известно, что при земельных работах, необходимых для установки фундаментов домов, обнаружили человеческие останки, но дальнейших исследований совершать не стали, а в уже в XIX веке постройки здесь сменяли одна другую. В 1920-1930 годах участок купил Совет графства Лестер, разместивший на нем свои конторы, в 1965 году потесненные конторами Лестерского городского Совета с прилегающей к ним парковкой. Историки, археологи, члены Общества Ричарда Третьего, сопоставив древние и современные карты, убедились, - тело короля все прошедшие годы покоилось тут, и сразу потребовали начала раскопок. Скелет нашли именно там, где ему и полагалось находиться.
Второе указание также неоспоримо, - это состояние останков. Покойный страдал от ярко выраженного сколиоза, соответствующего описаниям современников, а его скелет носил признаки, свидетельствующие о насильственном характере смерти, особенно череп, пронзенный во многих местах, внушительная часть которого оказалась отделена с помощью острого лезвия. Летописи тех времен рассказывали именно об этом.
В конце концов, исследования ДНК обнаружили общие элементы как с останками Маргариты, сестры Ричарда, погребенной в стенах францисканской церкви в Малене (Мехелене), так и с биологическим материалом ныне живого родственника короля, Майкла Ибсена. Прибавив другие отличительные подробности, такие как размер могилы, слишком маленькой, а значит, выкопанной второпях, что заставило пригнуть голову к торсу, возраст трупа, достигавший примерно лет тридцати, отсутствие гроба и савана, согласующиеся с данными документальных источников, позволим себе утверждать без тени сомнения, речь идет об останках Ричарда Третьего.
Состоявшееся открытие погребения, недостойного короля, вмиг вывело на сцену личность этого человека, на протяжение пяти сотен лет являвшегося предметом оживленных дискуссий, словно скромная могила стала образом такого же скромного правления проклятого суверена. Его царствование длилось едва ли больше двух лет (1483-1485 годы) и происходило в мрачной атмосфере Войн Алой и Белой Роз между родами Йорков и Ланкастеров, отметивших конец в Англии эпохи Средних Веков вехами убийств, сражений и предательств и сотворивших из Ричарда одного из самых известных и самых обесчещенных монархов в истории страны. Подобной репутацией он обязан, в основном, произведению Уильяма Шекспира: трагедии или же исторической драме 'Ричард Третий', создавшей для последующих веков образ с дьявольскими замашками, укоренившийся с тех пор в общем воображении в качестве воплощения зла. Шекспир постарался настолько хорошо, что вплоть до настоящего времени, стоит вспомнить этого короля, как на ум мгновенно приходит описанный им Ричард Третий. Парадоксально, быть может, здесь кроется самое мощное из постигших данного суверена проклятий: он встал в ряд персонажей Великого Барда, таких как Макбет, Гамлет, Отелло, Ромео и король Лир. Войти в эту галерею бессмертных, вылепленных славным гением западной культуры, означает превратиться в неподдающийся разрушению архетип, и, к своему посмертному несчастью, Ричард Третий перевоплотился в архетип злобы и проклятия.
На протяжение пяти сотен лет многочисленные историки изо всех сил пытались восстановить истинный образ проклятого монарха, незаконно занявшего трон, убийцы своих юных племянников, кровожадного тирана, сметающего всех оказавшихся на пути его безграничного честолюбия. Ставший иконой и восхитительный портрет, в который драматург вдохнул жизнь, скрывает исторически достоверного Ричарда Третьего, многослойного и яркого. Но что может поделать с общественным мнением основательная историографическая эрудиция, лицом к лицу столкнувшись с воспламененностью литературной выдумки? Тем более, что настоящий Ричард страдал от иной формы проклятия: скудности и разрозненности, касающихся его источников, что делало особенно тяжелым выведение на свет фактов и их верного толкования. С самого начала летописи, писавшиеся на фоне династических битв, обдуманно искажали действительность, подходя к ней с точки зрения нравственности, что для историков - непростительно. Эти последние, вслед за авторами хроник, на протяжение долгого периода обращались с биографией Ричарда Третьего, как с судебным процессом, нуждающемся в приговоре морального порядка: Являлся ли Ричард Третий хорошим или же плохим королем с позиции текущих этических норм? Следует ли его осудить или же оправдать? Подобная манера подхода к истории очевидно противопоказана требованиям исторической науки. Исследователь-историк - не судья, он наблюдатель, изучающий события и корректирующий отчет настолько точный и нейтральный, насколько это возможно, заботясь исключительно об истине. Задаваемые им вопросы не звучат как: хорошо ли это? дурно ли это? Но как: правдиво ли это? ложно ли это? И лишь отталкиваясь от ответов на последние ученый выносит личное мнение.
Чтобы вынести собственное суждение, историку необходимо располагать достоверными источниками в достаточном количестве. Чем они беднее и разрозненнее, тем больше запас оплошности и субъективного восприятия альтернативной действительности. Иначе, источники, касающиеся жизни Ричарда Третьего, поднимают на поверхность больший комплект обвинений, нежели беспристрастный рассказ.
Прежде всего они страдают от культурологического контекста, в котором разрабатывались: мы попадаем в период между 1450 и 1500 годами, в момент перехода между Средними веками и Возрождением, между перенасыщенными религиозными и провиденциальными размышлениями монастырскими летописями и гуманистическими рассказами о делах, приближенных к политике и твердой земле. Мы совершаем шаг к тому, что придает пестроту трудам даже лучших из летописцев, таких, как Филипп де Коммин (1447-1511 годы). Этот дипломат, без сомнения, никогда не путешествовал в Англию, но он доносит до читателя повести своих собеседников о поворотах Войн Алой и Белой Розы, параллельно делая чрезвычайно проницательный политический анализ гуманистического толка. Филипп де Коммин дает провиденциалистское толкование происходящих событий: 'Можете ли вы объяснить, что такое судьба? Верно, ею является Божественный приговор... В случаях, подобных историям государств и великих сеньоров, Господь Наш держит все в своей руке, лично вынося решение, ибо все идет лишь от Него'.
Самый полный, самый старый и, быть может, самый достоверный рассказ, относящийся к Ричарду Третьему, равно не избавлен от перечисленных двойственностей: речь идет о Хронике, называемой Кроулендской (или Кройлендской) по имени аббатства в Линкольншире, где ее написали. Документ разделен на пять частей, первые две из которых раскрывают древнюю историю монастыря, а три следующих, обозначаемых как Продолжения Кройлендской Хроники, охватывают этапы 1444-1469 годов, 1459-1486 годов и 1485-1486 годов соответственно. Что нас интересует и что мы будем часто цитировать, - второе продолжение, описывающее 1459-1486 годы и созданное восемь месяцев спустя после гибели Ричарда - в апреле 1486 года - человеком явно близким к королю, обладающим доступом к официальным документам и лично принимавшим участие в событиях, как указывают на то некоторые уточнения, например, 'комната рядом с коридором, ведущим в покои королевы', или приносившим присягу в верности вельмож сыну Ричарда. Его автором, возможно, следует считать Джона Расселла, епископа Линкольна и канцлера, либо же одного из его секретарей.
Второй драгоценный для нас источник: доклад, написанный монахом и итальянским писателем, Доменико Манчини. Этот персонаж в действительности был присланным из Франции агентом, направленным врачом и астрологом Людовика Одиннадцатого, также итальянцем, Анжело Като, с целью информирования наихристианнейшего короля о происходящем в Англии. Манчини не задерживался в стране дольше нескольких месяцев, оставаясь в Туманном Альбионе вплоть до конца ноября 1483 года, и его повесть, начатая с возвращения в Божанси в декабре, прерывается именно на данном моменте. Поэтому он не продвигается далее завершения правления Эдварда Четвертого и начала правления Ричарда Третьего, но приводит крайне важные свидетельства на тему переломного эпизода захвата последним власти. Рукопись, забытая в течение столетий, оказалась вновь обнаружена в 1934 году в городской библиотеке Лилля историком из Оксфорда, Чарльзом Артуром Джоном Армстронгом, опубликовавшим ее под предвзятым названием 'Узурпация Ричарда Третьего'. Манчини, будучи иностранцем, считается нейтральным наблюдателем происходящего тогда. На него сильно влияли враждебные Ричарду слухи, циркулировавшие в Англии, тем не менее, записи Доминико Манчини, на которые мы будем часто ссылаться, незаменимы.
Очень полезна также, так как представляет общественное мнение жителей столицы, Большая Летопись Лондона, составленная в духе средневековых хроник суконщиком и городским советником (старейшиной) Робертом Фабианом. Написанная до 1512 года, эта летопись подверглась воздействию враждебной Ричарду среды, господствовавшей в начале эпохи династии Тюдоров. Личность автора иногда оспаривается, - Фабиан стоял и у истоков Новой Летописи Англии и Франции, завершенной в 1504 году и изданной в 1516 году.
С начала XVI столетия английская историография обернулась настоящим орудием пропаганды, вставшей на службу Тюдоров, нуждающихся в ней для укрепления собственной законности и для очернения личности Ричарда Третьего путем переписывания истории и объявления полноправного короля проклятым. Несомненно, вопрос не стоял о систематическом и просчитанном предприятии, однако, летописцы адаптировали свои рассказы, чтобы прийтись по нраву новому господину, часто работая на основе слухов, а не проверенных фактов. Вплоть до середины XVI столетия они имели возможность поговорить с выжившими свидетелями времен Ричарда. Профессор Филипп Швейцер подсчитал, - в 1540 году были еще живы около 40 % взрослого населения, рожденного между 1460 и 1480 годами, то есть помнившего царствование Ричарда Третьего. Так Генри Паркер, барон Морли, родившийся в 1476 году, в 1554 году повествует о подробностях сражения при Босуорте, услышанных им от его отца, выполнявшего обязанности знаменосца Ричарда, и от Ральфа Бигода, находившегося в окружении монарха. Со своей стороны Джон Стоу, родившийся в 1525 году автор Анналов Англии, опубликованных в 1592 году, заявляет, что беседовал с 'людьми пожилыми и умудренными, часто видевшими короля Ричарда'.
Создавая свои труды во враждебном Ричарду окружении, преобладавшем в 1490-1550 годах, и в окружении вельмож, по большей части поддерживавших Генри Тюдора, летописцы представили миру крайне мрачный облик потерпевшего поражение суверена. Некоторые даже впали в гротескную карикатуру, как, например, Джон Ру (1411-1491 годы). Этот каноник сначала, в истории графов Уорвиков, воздал Ричарду восхитительную хвалу, как 'могущественному принцу и доброму господину, достойным образом наказывавшему противников закона и награждавшему добродетельных, своим скромным поведением заслужившим признательность и любовь всех своих подданных, и богатых, и бедных'. Затем, после восхождения на трон Генри Седьмого, ради милостей нового владыки, он превратил Ричарда
Третьего в настоящее чудовище в Истории английских королей, опубликованной в 1490 году. По словам Джона Ру, король на два месяца больше пребывал в материнской утробе, появившись на свет уже с полным комплектом зубов, с длинными волосами, с одним плечом выше другого (в разных местах то правым, то левым), и это создание, 'чудовищное и склонное к тирании', убило, среди прочих, родных племянников, погибнув потом, как Антихрист.
Не доходя до подобных глупостей, еще одна летопись, составленная в первые годы XVI столетия, но изданная только в 1534 году серьезно поспособствовала рассеянию отрицательного образа Ричарда Третьего: 'История Англии' итальянского исследователя Полидора Вергилия. В произведении, в самом деле, находится первая биография короля, написанная в современном духе гуманистического Возрождения, что сообщает ей ауру высокой достоверности и объясняет влияние труда на последующую историографию. Полидор Вергилий, рожденный в 1470 году в Урбино, получил образование в университете Падуи и стал выдающимся представителем гуманистического течения к тому времени, когда Папа в 1501 году отправил его в Англию в качестве помощника по сбору 'денария Святого Петра'. Полидор оставался там в течение следующих пятидесяти лет и превратился в истинного жителя Туманного Альбиона, друга Томаса Мора, Хью Латимера, Томаса Линакра, Кутберта Тунсталла и Эразма Роттердамского, в 1510 году дождавшись присвоения гражданства. В 1507 году Генри Седьмой заказал ему написать работу по истории Англии, завершенную в 1517 году на периоде гибели Ричарда Третьего и продолженную автором дальше. Все вместе на латыни было издано в 1534 году в Базеле.
'История Англии', иногда рассматриваемая, как первая настоящая монография о стране, выделяется из числа средневековых летописей обдуманным развитием сюжетов и изучением причин и последствий политических событий в гуманистическом духе. Этот современный способ исследования истории значительно поспособствовал славе труда. 'История Англии' привнесла интереснейшие уточнения как культурологического, так и социального характера. Тем не менее, она далека от неуклонной правдоподобности. Прежде всего из-за чрезвычайно тенденциозного настроя. Вергилий служил скорее, как официальный историограф монарха из династии Тюдоров. Его первой заботой являлся способ понравиться написанным Генри Седьмому, представить ему версию, соответствующую принесенным сувереном обетам, изменить или даже стереть неприятные для слуха моменты. Ради этого Полидор Вергилий использовал методы, мало сопоставимые с научным характером исторического исследования. Противники обвиняли автора в сжигании массы документов, не пришедшихся Тюдорам по нраву, в заимствовании крупных корпусов источников в библиотеках и отсутствии их возвращения до такой степени, что университет Оксфорда отказал Полидору в новых заказах, пока на него не оказали давления приказы короля. Затем автор бесстыдно вычерпал все, что смог из моря сплетен и пересудов, круживших около Ричарда, а равно из сочинений Томаса Мора. Он, не задумываясь, обвинил бывшего суверена, вопреки истинной действительности, в ряде воображаемых преступлений: в убийстве Генри Шестого, собственной супруги - Анны Невилл, брата Эдварда Четвертого и, разумеется, добавив большей доли правдоподобности, племянников в стенах лондонского Тауэра. Отсюда выступает зловещий портрет Ричарда Третьего, словно подлинного короля, навлекшего на себя проклятие: 'Он отличался малым ростом, исковерканным телом, одно плечо было выше другого, мелочным и злобным поведением, выдающим порок и выражающим коварство и склонность к обману. В минуты размышлений Ричард непрерывно покусывал нижнюю губу, как если бы его жестокая природа бесила своего носителя внутри столь малого костяка. Также он не останавливался, вытягивая наполовину в правой руке постоянно сопровождавший его кинжал, после чего втягивая ту в рукав. Ричард обладал духом живым, изобретательным и тонким, способным скрываться, маскироваться и обманывать; его смелость казалась великой и пугала яростностью, не оставляя короля до самой смерти, когда приближенные предали владыку. Последний Йорк предпочел погибнуть от шпаги, чем продлить жизнь трусливым бегством, не зная, какая смерть его дожидается - от болезни или еще от чего'.
Слишком много черт, обычно обнаруживаемых у шекспировских героев. Но именно другу Полидора Вергилия обязано существованием настоящее сотворение дьяволоподобной версии Ричарда Третьего: Томасу Мору. Известность и единодушное восхищение, окружавшие знаменитого автора 'Утопии', гуманиста, эрудита, канцлера Генри Восьмого, казненного и канонизированного, придали его произведениям достоверность, не всегда оправдываемую, но наносящую вред посмертному образу Ричарда Третьего. Появившийся на свет в 1478 году Томас Мор получил образование в университете Оксфорда, где превратился в образец гуманиста, овладев латынью, греческим, основами риторики и права. Он подружился с Эразмом Роттердамским, стал профессором юриспруденции, адвокатом и помощником шерифа Лондона в 1510 году. Немного погодя, к 1513 году, Мор взялся за редактирование 'Истории короля Ричарда Третьего' почти тогда же, когда Полидор Вергилий составлял свою 'Историю Англии'. Но какова была его цель? Мор не являлся ни летописцем, ни историком. Созданное им произведение, так и не оконченное, не казалось предназначенным к изданию и едва ли отмеченным исторической правдой, тем более, - простейшей достоверностью. Возможно, речь тут идет о риторическом упражнении в праве, иллюстрируемом тираническими отклонениями злого властителя. Впрочем, автор еще вернется к этой проблеме чуть позже, в 1516 году, в первой части 'Утопии', сделав из нее некий вид параллельного портрета, прилагаемого к образу идеального правителя, подготавливаемого к тому мигу его другом Эразмом. Вспомним также, что в ту эпоху над 'Государем' трудился Макиавелли. Полидор Вергилий, Эразм, Макиавелли, Томас Мор: в 1510-1520 годы сюжет входит в моду. Для наглядности темы Томас Мор использует случай Ричарда Третьего, пугающий и еще хорошо запечатленный в памяти, умах и разговорах, иначе он не был бы жупелом для Генри Седьмого, спасло бы бы благоразумие, который в его глазах не слишком превосходил своего предшественника. Чтобы придать портрету подробностей, Мор почти не пользовался документами, - он прибегал к воспоминаниям приближенных, в особенности, к воспоминаниям Джона Мортона, епископа Или, известного врага Ричарда Третьего, которого тот предал, после чего стал в 1487 году канцлером Англии, а 1493 году - кардиналом. Томас Мор многие месяцы провел в качестве пажа в доме Мортона, кому в 'Утопии' он оказал почтение и кто, конечно, не приминул поделиться с юношей всем тем негативом, что носил в себе относительно Ричарда. Поэтому не стало удивительным, что писатель нанес на портрет своей кистью: 'Он обладал характером скрытным и сдержанным, хитрым и склонным к притворству. Надменный внутри, казался открытым и близким, хотя в душе ненавидел, и не колебался заключить в объятия того, кого собирался убить. Жестокий и безжалостный, не всегда, чтобы сотворить зло, но часто из честолюбия и дабы достигнуть собственных целей, был безразличен и к друзьям, и к врагам, ибо там, где находилась выгода, не щадил никого из тех, чья жизнь могла воспрепятствовать его намерениям. Но и здесь Ричард не останавливался, добавляя к нравственному уродству физическое, воплощаемое им в действительность: придя в мир через кесарево сечение вперед ногами, он обладал уже полным комплектом зубов, горбом, отсохшей рукой и одним плечом, которое было выше второго'. Более привычный к осторожно оговариваемым заявлениям, как 'согласно мнению мудрых мужей', 'в соответствии с докладываемым', 'по слухам', 'как многие полагают', но на ум слушателей его выдумки впечатление едва производили'. Произведение равно содержало многочисленные фактологические и хронологические ошибки, утверждавшие скорее риторическую его природу, нежели историческую. Целью опуса было показать тиранический и аморальный характер политики, проводимой государями современности. Ричард в этом проекте служил, в общем, лишь козлом отпущения, не представляя опасности для творца, так как успел подвергнуться единодушному осуждению. Не известно, почему Томас Мор не завершил начатую работу. Его 'Ричард Третий' занимает всего несколько месяцев жизни покойного короля, поэтому кажется, - автор не сумел решиться и объявить Генри Тюдора идеальным правителем, орудием добра, явившимся, дабы покарать тирана, ибо нынешний монарх не превосходил того достоинствами. Произведение оставалось в состоянии рукописи до первого издания в 1543 году, содержащего ошибки, повлекшего за собой более точную публикацию, совершенную под надзором Уильяма Растелла в 1557 году. Начиная с данного времени репутация святого и мученика за гуманистические идеалы и литературные качества рассказа сообщали его труду статус достоверной исторической монографии, что являлось совершенно не оправдываемым. Томас Мор создал легенду о проклятом Ричарде Третьем, по существу своему отныне не разрушимую.
Продолжение в полной мере все показало. Летописи в унисон присоединились к описаниям Мора. Одной из самых важных являлась озаглавленная 'Союзом двух благородных и славных семей Ланкастеров и Йорков' Эдварда Холла, судьи и члена Парламента, обучавшегося в Итоне и в Кембридже. Она представляла борьбу между Ричардом Третьим и Генри Тюдором словно не меньшее, чем космическое сражение между злом и добром. Так как Ричарда позиционировали фигурой дьяволоподобной, Генри превратили в создание ангелоподобное, а его брак с Елизаветой Йоркской, объединивший Йорков и Ланкастеров, сравнили с союзом в Христе человеческой и божественной природы. Сопоставление, чуть менее дерзновенное, предлагалось поэтом Бернаром Андре в его 'Жизни Генри Седьмого'. Холл же добавляет, - лично Святой Дух уведомил герцога Бэкингема о законности претензий Генри Тюдора на корону. В 1578 году развитую Холлом тему перехватил в своих 'Хрониках' Рафаэль Холиншед. Хорошо представимо, что все перечисленное не имеет с исторической правдой ничего общего. Тем не менее, именно этот материал возьмет за основу Шекспир пятнадцатью годами позже для 'Ричарда Третьего', но уже в другой области - в литературной.
Если летописи, по большей части, скудны и вызывают разочарование, историку следует и обязательно прибегнуть к документам гораздо скучнее, но достовернее и весомее: к официальным архивам и личной переписке. Первые отличаются чрезвычайной обильностью, благодаря отличной организации центральной администрации в Англии в период средних веков. Службы канцелярии и казначейства, занимавшиеся финансовыми вопросами, были особенно продуктивны. Дознания и тщательные внесения в реестры являлись старой традицией, донесшей до границы с эпохой Возрожения дух Книги Страшного Суда 1085 года. Драгоценные свитки (Рулоны), в которых фиксировались акты торговых операций, назначений на должности и парламентских решений, представляют впечатляющую массу независимых от личных соображений данных. Что до личной переписки, добраться до нее сложнее, - большая часть продолжает лежать в семейных собраниях, но самые драгоценные фонды уже опубликованы. Например, это письма богатого рода Пастонов, купцов и землевладельцев Норфолка, рода Стоноров, Кели, Плюмптонов. Среди них находятся дополнения, свидетельствующие сразу и о политических событиях, и об общественном мнении. Прибавим сюда фонды местных графских архивов, архивов городов и содержимое роскошных университетских библиотек Оксфорда и Кембриджа, и получим представление об изобилии доступной нам документации.
Все это позволило создать множество произведений и статей о Ричарде Третьем в течение XVII столетия и подпитывать споры о данном противоречивом суверене, который, вопреки краткости своей тридцатидвухлетней жизни и двухлетнего правления, стал одной из известнейших личностей английского средневековья. Его имя вызывает в памяти сразу и историю о вероятном убийстве двух племянников короля, сгинувших в зловещем лондонском Тауэре, и воина с болезненным телосложением и неукротимым нравом, чей яростный возглас в битве при Босуорте эхом отдался в шекспировской драме: "Коня, коня! Венец мой за коня!" (Уильям Шекспир "Ричард Третий", V, 4, перевод Анны Радловой).
Беда Ричарда Третьего в том, что исторический персонаж оказался поглощен персонажем театральным, а последний - превратился в чудовище, созданное литературным гением. Ричард Третий навсегда попал в плен к Уильяму Шекспиру. Если выражаться точнее, он, словно порождение Франкенштейна, гибрид, сошедший со страниц работ святого, Томаса Мора, драматурга, Уильяма Шекспира, и философа, Френсиса Бэкона, в 1621 году, в 'Истории Правления короля Генри Седьмого' вернувшегося к обвинениям, предъявляемым его предшественниками. Рассматривать тут образ, залакированный этими тремя столпами, почитаемыми в английской культуре, предприятие поистине утопическое. Именно здесь, без сомнения, заключается настоящее проклятие, нависшее над Ричардом Третьим. Никто из этих трех авторов не был профессиональным историком, тогда как речь, прежде всего шла об историческом вопросе. Разумеется, множество университетов высокого уровня занимались соответствующими разысканиями, особенно, на протяжение последнего столетия, намереваясь установить правду, но их выводы коснулись исключительно ограниченного круга среди широкого слоя просвещенной общественности, ибо слово историков-специалистов никак не может соперничать с заявлениями пользующихся авторитетов авторов.
Как бы то ни было, блеск, приданный мероприятиям, связанным с перезахоронением останков Ричарда Третьего в течение недели с 22 по 27 марта 2015 года, заставляет все-таки поверить в примирение английского народа со своим проклятым монархом. Событие привлекло 35 тысяч зрителей в Лестере и миллионы в других городах через канал BBC4 национального телевидения. 23 марта архиепископ Вестминстерский провел службу за упокой души суверена, которого довольно долго считали горящем в аду. 26 марта перезахоронение, если называть вещи своими именами, собрало вместе таких личностей, как архиепископ Кентерберийский, члены королевской семьи, подобные принцу Ричарду, герцогу Глостеру, и его супруге, Бриджит, графиня Софи Уэссекская и поэты и композиторы, читающие и исполняющие произведения, созданные исключительно ради события. Все они по окончании мероприятия спели 'Боже, спаси королеву'. Погибший в XV веке монарх упокоился в чрезвычайно строгой могиле внутри Лестерского собора. Действительно казалось, что целая нация примирилась с проклятым королем. Лежащий на расстоянии нескольких километров Уильям Шекспир должен был перевернуться в гробу.
Но, случившееся перезахоронение оказалось ничем иным, как актом восстановления репутации Ричарда Третьего. Едва освободившись от проклятия враждебно настроенной историографии, память о несчастном владыке упала в объятия проклятия туристическим фольклором, а значит, денежными интересами, бичом современной культуры, перелопачивающей все исторические события, чтобы сшить футболки, произвести пивные кружки, чашки, ручки, календари и другие сопутствующие товары. Личность Ричарда Третьего превратилась в достопримечательность, притягивающую паломников нового вида: туристов. В этой области Лестер еще далек от частоты посещений Стратфорда на Эйвоне, шекспировского святилища, но и король, и бард воссоединились в аду рыночной экономики, где ценность зависит ни от интеллектуальных критериев, ни от нравственных достоинств, а от цифры оборотов местной торговли. Вот так теперь выглядит последняя концепция проклятого короля в коллективной памяти.
Цель настоящей книги не попытка некой реабилитации, не высказывание мнения в пользу или против Ричарда, не вынесение нравственного суждения, анахроничного по отношению к жителю XV столетия с точки зрения ценностей столетия XXI, настолько же нестойкого, как и ему предшествовавшие. Наша эпоха утратила всякое представление об историчности, судя и вынося приговор деятелям прошлого без учета культурного и духовного наполнения, наполнявшего их жизнь. Особенно забывая при этом, что поступки этих людей были плодом неумолимой и неизбежной последовательности причин и следствий, называемых судьбой. Ричард Третий не являлся ни проклятым, ни благословенным: он
... темный рок, и страшных сил полет!
И порождение слепой и мрачной тайны!
И дух, родившийся из тьмы необычайной!
(Виктор Гюго, 'Эрнани', III, 4, перевод Всеволода Рождественского)
Находящаяся ниже биография откроет дневному свету винтики масштабной механики, повлиявшие на личный жребий человека.
Глава 1
Англия к 1450 году.
В Европе между Средними веками и современностью.
Середина XV столетия - период преобразования европейских масштабов. Конечно, определение преобразования, чересчур часто подвергающееся злоупотреблению, необоснованно применяется к множеству исторических периодов, что приводит к потере им части свойственной ему силы и значительности. Ограничимся тем, что история - это непрерывное преобразование, ибо никогда не останавливается, являясь регулярной последовательностью изменений. Тем не менее, нельзя отрицать, - некоторые эпохи обозначают разрыв в течение исторического процесса, словно водопады, разделяющие ровный и спокойный ход могучей реки. Да, водопады, притом, быстрые, ибо речь ни разу не заходит о повсеместных и мгновенных разрывах, скорее, о разгоне, с воронками и омутами, вместе воздействующими и на культуру, и на цивилизацию. Таким был яркий процесс, произошедший в середине XV столетия, когда могучая река средневековья вдруг разбилась о скалы новых культурных, экономических, политических и социальных чаяний.
Историки единодушны: в 1400 году на дворе еще стояли Средние века; к 1500 году уже обнаружились изменения, мир входил в период Возрождения или даже в эпоху современности, Ранней Современности, с точки зрения англо-саксонских историков. Ни одна из сфер жизни не оказалась затронута в равной с другими степени, и переход произошел не на следующий день, но, если необходимо отметить символическую дату серьезного поворота, 1450 год наиболее типичен, оставаясь, при этом, достаточно приблизительным. Нескольких месяцев хватит, чтобы обсудить изобретение книгопечатания, крах Византийской империи, окончание Столетней войны, рождение Леонардо да Винчи и Сандро Боттичелли. Похожие события касались всех областей и всех стран. В Англии к ним прибавились собственные проблемы, поколебавшие сразу и основы монархии, и основы общества, и внешнеполитические отношения, и культуру. В такой атмосфере на свет в 1452 году появляется Ричард, сын герцога Йорка и его супруги, Сесиль. В атмосфере сложной, благоприятствующей формированию равно сложной личности.
От средневекового христианства до национальной самобытности
Так атмосфера сумерек или новый рассвет? Эти две точки зрения неразрывны и никак друг другу не противоречат. Выражение 'Сумерки средневековья', освященное в прошлом веке великой книгой Йохана Хейзинги, содержит в себе истину, и способно всколыхнуть силу воспоминаний, чтобы верно определить описываемую эпоху разложения феодального христианства. Но на обломках средневековой цивилизации уже прорисовывался образ Возрождения. Растерянные современники колебались. Охваченные страхом или надеждой они принимали участие в дроблении христианского единства и в утверждении национальной самобытности. Церковь, на протяжение столетий насаждавшая нравственное и религиозное направление в Европе, находилась на грани кризиса, в глазах беспокоящихся христиан степень веры ей страдала. Данный кризис касался всех уровней духовенства, доходя до самой вершины: после наступления Великой Схизмы (1378-1418 годы), в процессе которой соперничающие Папы Рима и Авиньона сорок лет взаимно предавали собратьев проклятию. Так они дошли до соборного кризиса, когда неустойчивая власть духовного владыки подвергалась оспариванию на Совете в Базеле с 1431 до 1449 годы. Держатели апостольского престола не сумели подняться на высоту положения: Евгений IV (1431-1447 годы) столкнулся с противодействием Собора, с нападками влиятельных римских родов и с антипапой Феликсом (1439-1449 годы). Его наследники оказались гуманистами, больше склонными к литературе, искусству и наукам, чем к духовности, как, например, Николай V (1447-1455 годы), Каликст III (1455-1458 годы), Пий II (1458-1464 годы) и Павел II (1464-1471 годы). Что до Сикста IV (1471-1484 годы), чье духовное руководство пришлось на поворотное время в жизни Ричарда Третьего, он занимался продажей индульгенций и должностей в курии, чтобы спонсировать нужды как своей политики, так и своей внушительной семьи, осыпая доходами головы племянников. Шестеро из них стали кардиналами, один к 25 годам уже мог совмещать верховенство в четырех епископствах, а второй, в 28 лет владея шестью епископствами, ожидал момента, когда сам стал бы Папой. Сикст IV учредил празднование Непорочного Зачатия, в честь него забирая прибыль у зависящих от Святого Престола публичных домов. Его наследник, Иннокентий VIII (1484-1492 годы) уделял особое внимание выгодным бракам своих незаконнорожденных детей, Александр же VI Борджиа (1492-1503 годы) достойно подвел веку итог, возродив 'папскую порнократию' X столетия. На уровне епископов положение можно назвать 'милосердно неравным'. Большинство из них являлись влиятельными вельможами, ведущими роскошный образ жизни, живущими в собственных диоцезах и практикующими предоставление родственникам привилегий, продажу церковных должностей и незаконное сожительство. Самые талантливые в этом обитали в окружении королей, кому служили незаменимыми советниками.
Каноники предпочитали на досуге поддерживать нескончаемые процессы против епископов, а низшее духовенство, до неприличия многочисленное, необразованное и распутное, было неспособно правильно исполнять возложенную на него пастырскую миссию. Разумеется, не все настолько огорчало, но поведение духовных властей серьезно тревожило, подвигая на надежды реформирования, озвучивавшиеся богословами-моралистами, такими как Жан Жерсон, Жан Буридан, Пьер д'Альи и Николай Орезмский. Количество ругающих церковные злоупотребления увеличивалось, перерастая иногда в яростные бунты, например, движение гуситов в Богемии, в 1436 году добившееся от Совета в Базеле уступок.
Среди этих уступок присутствует признание определенных особенностей чешской нации: так произошла первая трещина в христианском единстве, уже готовом распасться на национальные церкви, поддерживаемые принцами и королями. Во Франции Прагматическая санкция Буржского собора 1438 года закрепила за монархом надзор за всеми присвоениями церковных благ. Общего потока, как мы увидим, не удалось избежать и Англии. Интеллектуальная жизнь тоже мало-помалу утрачивала свой интернациональный характер: утверждались национальные языки, студенты перемещались уже не так активно, их движению мешали войны и эпидемии; каждый суверен стремился основать собственный университет, все это, умножаясь, только подчеркивало культурные особенности народов.
Укоренение национального чувства усугубило напряжение в населении, распространилась нетерпимость, остро вспыхнувшая из-за Столетней войны между французами и англичанами. К 1410 году, как написал хроникер Фома Базен, французы 'страшились наименования англичан, совершенно неизвестного тогда жителям края, несмотря на посредственную ширину пролива, разделяющего два народа и подчеркивавшего звериную жестокость чужаков в глазах большинства простолюдинов'. Не стало ли существование Ла Манша доказательством Божественного желания разграничить французов и англичан, задается вопросом пасквилянт той эпохи: 'Море есть и должно быть границей'. Как найти взаимопонимание с данными 'английскими чужаками, чей язык не поддается пониманию?' 'Как варвары, подобные вам... могут стремиться повелевать нами, нами, французами?' Англичанин - груб, жаден, прожорлив, непристоен, раздут от пива, тогда как французы - работящие и миролюбивые. Дневник парижского горожанина переполнен обидными выпадами по отношению к пожирателям вареного мяса, говорящим на непонятном языке и проживающим в унылом краю туманов и дождей. Жан де Монтрей составил 'Трактат' против англичан, где оспаривал их права на Аквитанию и корону Франции. В 1420 году безымянный 'Диалог об истине и о Франции' объявил, что 'война, ими развязанная и ведущаяся, - лживая, предательская и осуждаемая, а сами англичане - скопище людей проклятых, противоречащих всему доброму и разумному. Они волки, грабящие и бессовестные, тираны и преследователи христиан, пьющие и питающиеся человеческой кровью, по природе своей схожие с хищными птицами, живущими за счет добычи'. В 1450-х годах появились две показательные книги. 'Спор герольдов Франции и Англии' сопоставляет достоинства обоих государств, настаивая на превосходстве первого, обладающего всеми преимуществами, в особенности, географического порядка. В 'Книге с описаниями стран' герольд Берри равно восхваляет достоинства Франции.
Англичане, со своей стороны, осознали объединяющую их культурную тождественность. Аристократия мало-помалу оставила привычку говорить по-французски, которой пользовалась с 1066 года, свет увидел первые литературные произведения на английском, принадлежащие перу Джону Гауэра, Уильяма Ленгленда и Джеффри Чосера. Враждебность по отношению к французам возросла с началом Столетней войны: 'Франция - изнеженная, фарисейская и сохранившая лишь тень мощи, рысь, змея, лисица, волчица, Медея, коварная бессердечная сирена, отвратительная и надменная', - провозглашает безымянный автор после сражения при Креси. По следам Пуатье и Азенкура английская гордость обратилась настоящим высокомерием: стали утверждать, что один англичанин способен одержать верх над тремя иностранцами. Пасквилянты, подобные поэту Лоуренсу Миноту и писцу из Оксфорда Джеффри Бейкеру, ополчились на французов с поразительными яростью и грубостью. Затем, начавшиеся в 1430-х годах неудачи и отливы разожгли ненависть к французам, пробуждая желание даже придушить каждого из них. Чуть позже 1436 года получил известность 'Памфлет об английской политике', созданный кем-то, пылающим по отношению к чужеземцам ненавистью. Он призывал добрых англичан дать отпор фламандцам, итальянцам и французам, а также убедиться в контроле над Ла Маншем. Эпизод с Жанной д,Арк равно поспособствовал росту патриотизма как у англичан, так и у французов. Вопрос 'пастушки' и 'девки дофина' требовал поднять на смех доверчивых и суеверных противников.
От духа крестового похода до деловой искры
Столетняя война, стартовавшая в 1330-х годах, оказалась самым известным столкновением, обнажившим внутренние трещины в христианстве. Идеал союза христианских народов, столкнувшись с мусульманской угрозой, разлетелся на осколки. Вопрос о крестовом походе уже не стоял, о нем продолжали грезить исключительно фантазеры, подобные герцогу Бургундскому, но это не заканчивалось напрасными клятвами и зрелищными пирами, такими, как Банкет Фазаньей присяги в Лилле в 1454 году. Исламская угроза была близка, как никогда: в 1444 году султан Мурад разбил армию христиан при Варне; в 1446 году турки разграбили Пелопоннес, а 29 мая 1453 года произошла катастрофа, которой долго боялись: Мехмет Второй взял Константинополь и положил конец Византийской империи, последнему оплоту христиан в Европе. С этого момента следовало опасаться худшего: обрушения на Запад волны мусульман. Отныне появились реакции, свидетельствующие о новом состоянии ранее христианских правительств: большинство из них создавали впечатление взгляда в другую сторону, хотя и не приветствовали султана. Французов и англичан терзали другие проблемы: спустя три недели после падения Константинополя, войско Карла Седьмого разбило армию жителей Туманного Альбиона при Кастильоне. Император Священной Римской империи, Фридрих Третий тянул время. Что до итальянцев, они думали только об одном: как защитить свои торговые интересы. Венеция отправила султану дары и пообещала уважать все коммерческие договоры; Генуя добилась гарантии, что ее фактория в районе Пера (Бейоглу в Стамбуле (Константинополе) - Е. Г.) не подвергнется разрушению. Папа Николай Пятый призывал к крестовому походу, но никто, кроме Филиппа Доброго, его не слушал. До Англии едва ли доходил отзвук краха Константинополя, уже коснувшийся ушей правящего класса, и так утонувшего во множестве других забот, учитывая безумие короля Генриха Шестого и начало Войн Алой и Белой Розы. Босфорский пролив находился решительно далеко, а Средние века успели остаться в подлежащем забвению прошлом.
Кардинал Эннио Сильвио Пикколомини, будущий папа Пий Второй (1458-1464) составил ясную картину создавшегося положения: 'Христианство - это тело без головы, республика - без законов и судей. Папа и император обладают блеском великих достоинств, но он лишь ослепительный призрак, им не дано повелевать, никто не желает их слушать. Каждая страна подчиняется отдельному суверену, и у каждого принца свои собственные, не связанные с другими, интересы. Какое красноречие требуется, дабы накрыть одним покровом столь огромное количество владык, не согласных с собратьями и ненавидящих их? Если бы получилось собрать подчиненные им войска, кто дерзнул бы принять на себя обязанности руководителя? Что за порядок утвердился бы в подобной армии? Какова бы оказалась ее военная дисциплина? Кто захотел бы заняться питанием такой оравы? Кто сумел бы общаться на столь разных языках или справиться с их противоречащими друг другу нравами? Кто сумел бы одержать победу и примирить англичан и французов, Геную и Арагон, жителей германских земель и народы Венгрии с Богемией?'
От ангелизма к макиавеллизму, или от святого к принцу
Итак, каждый занялся своими проблемами. В 1453 году, когда маленькому Ричарду Йорку исполнился год, Европа пребывала в абсолютной смуте. Честолюбивые замыслы утверждали пограничные государства: Кристиан Первый, избранный королем Дании в 1448 году, Норвегии - в 1449 году, и Швеции - в 1457 году, заключил непрочный союз скандинавского мира. Его сосед, Казимир Четвертый (1447-1492) погрузился в экономику и военную мощь Польши, а великий московский князь Василий Темный (1425-1462) провозгласил Москву 'Третьим Римом' по следам гибели второго - Константинополя, воздвигнув на основе национальной Церкви Русскую Православную Церковь. На юго-востоке венгерский правитель Янош Хуньяди удержал напор турков, вступив с ними в сражение при Белграде в 1456 году. В центре головоломный пестрый ковер Священной Римской империи, с ее 350 государствами разных размеров являлся 'мягким подбрюшьем' Европы, возглавляемым нерешительным Фридрихом Третьим (1440-1493 годы). Борясь с противоречащими друг другу интересами принцев, герцогов, маркграфов, королей, князей-архиепископов и городских республик, он прикладывал все возможные для мира усилия, дабы поддержать подобие союза в этом разнородном комплексе с помощью собрания выборных.
На юге Иберийский полуостров еще лежал разделенным между соперничающими королевствами. Тогда как южная часть продолжала оставаться в руках мусульман Гранады, христианские государства в центре и на севере тонули во внутренних ссорах и касающихся Средиземного моря честолюбивых помыслах значительнее, нежели в вопросах повторного завоевания - Реконкисты. Кастилию разрывало полное безвластие в правление Хуана II (1406-1454) и Энрике IV Бессильного (1454-1474), а король Арагона, Альфонс V старался сохранить свое владычество на Балерских островах, Сицилии и в Неаполе. По итогам правления Хуана II (1458-1479), брак его сына Фердинанда с наследницей Кастилии Изабеллой в 1479 году подготовил масштабное приведение к единообразию испанских государств. Португалия устремляла взор в сторону Атлантики, экспедиции Энрике Мореплавателя (1394-1460) все дальше и дальше устремлялись на юг вдоль африканских берегов, достигнув в 1445 году устья реки Сенегал, а в 1455 году - островов Кабо-Верде.
На северо-западе внимание следует сосредоточить на важной схватке, в которую оказались вовлечены короли Франции, Англии и герцог Бургундии. Она составит фон жизни Ричарда. Подробнее мы обратимся к ее перипетиям в последующих главах. Сейчас же удовольствуемся зарисовкой основных данных. В центре их король Франции, преследующий две цели: выгнать из страны англичан, то есть, провести на свой лад войну, называемую нами Столетней, и осуществить земельное объединение государства, прибавив к домену суверена два последних крупных фьефа: Бретань и Бургундию. Это двойное предприятие лежало на плечах Карла VII с 1422 до 1461 года, а затем - его сына Людовика XI с 1461 до 1483. Английский суверен в процессе разразившегося с 1328 года династического кризиса не прекращал требовать корону Франции. Ради этого ему следовало завоевать территорию королевства Капетингов. После победы Генри V при Азенкуре в 1415 году и перемирия в Труа в 1420 году казалось, - достижение цели близко, но смерть государя в 1422 году поставила все под основательный вопрос: его сын Генри VI был девятимесячным младенцем, чье правление вплоть до 1471 года сначала отмечалось проблемами с регентами, а потом - умственной неполноценностью самого короля, начиная же с 1454 года - военными поражениями и захватом трона семейством Йорков. Новый владыка, Эдвард IV (1461-1470, затем 1471-1483 годы), прежде всего занимался борьбой против рода Ланкастеров. В данной борьбе ему требовалась помощь союзника на континенте: короля Франции или же герцога Бургундии, но заключение союза с одним из них немедленно развязывало бы войну с другим. Ибо третий из этих разбойников, герцог Бургундский, умелой и искусной брачной политикой добившийся могущества на земле от Голландии до Эльзаса и заслуживший наименование великого герцога Запада, чем вызвал смертельную ненависть французского суверена, пытался стать полностью независимым. С 1419 до 1467 года титул герцога Бургундии носил Филипп Добрый, сохранивший верность феодальным условностям и мечте о крестовом походе; его сын, Карл Смелый (1467-1477), уже прикладывал усилия к достижению королевского титула.
Словно вышедшая из ада троица, прежде состояла из Карла VII, Генри V и Филиппа Доброго, затем сменилась Людовиком XI, Эдвардом IV и Карлом Смелым, и каждый внутри ее нуждался в поддержке двух других, имея в виду, что 'враг моего друга - мой враг'. Среди них были разрешены всевозможные удары, предательства, повороты, клятвопреступления, отрицания, потоки лжи и акции с двойными играми. Главенствующим девизом считалось - 'каждый сам за себя', а взаимоотношения основывались на презрении и подозрении, хитрости и притворстве. Нравственные ценности рыцарственной эпохи превратились в часть арсенала маскарадных костюмов, скрывающую реализм новой эры. Произошел переход от Фомы Аквинского к Никколо Макиавелли. Разумеется, он не был ни резок, ни скор, ни схематичен настолько, насколько может это представить данный набросок. Сеньоры и суверены эпохи крестовых походов не ждали Макиавелли для претворения в жизнь политического реализма. Но отныне то, что раньше рассматривалось отклонением от христианских и рыцарских ценностей, стало цинично допускаемой нормой. И в этой игре простофиль самый сильный часто оказывался самым коварным. Чтобы понять решения Ричарда III необходимо держать в уме дух данной обстановки, господствовавший в политических взаимоотношениях в середине XV столетия.
Как и должно было произойти, именно в Италии, на родине Макиавелли, подобные варианты поведения и начали становиться общей практикой. В Италии, где соединились торговое и банковское благополучие и наиболее мучительные политические конфликты между Миланом, Генуей, Венецией, Флоренцией, Неаполем и Папской областью. Экономическая, социальная, политическая и культурная повседневность полуострова являлась неизменным чудом, сочетающем в себе благоденствие, непрекращающиеся войны и интеллектуально-артистический расцвет. Местные царьки, среди которых принцы соседствовали с банкирами и главами наемных войск, - кондотьерами, являлись меценатами, финансирующими архитекторов, художников, скульпторов и гуманистов. Жизнь двора разворачивалась на фоне пышных декораций, где набирал силу новый идеал, порывая с основами религиозного самоистязания, свойственного культуре средних веков. Италия Кватроченто была колыбелью Возрождения, еще едва ощущаемого остальной Европой. Во Флоренции у руля правления с 1434 года стояли Медичи. Сначала - Козимо Старый (1434-1464 годы), потом Пьеро (1464-1469 годы), а после него - Лоренцо Великолепный (1469-1492 годы). Венеция и ее дож Франческо Фоскари (1423-1437 годы) распространила свое влияние на Бергамо, Брешию и Равенну. Генуя заняла всю Лигурию, тогда как герцогство Миланское преодолело путь от правления монархического типа с Филиппо Марией Висконти (1412-1447 годы) и его наследниками из рода Сфорца: Франческо (1450-1466 годы), Галеаццо-Марией (1466-1476 годы), Джан-Галеаццо-Марией (1476-1494 годы). Все эти люди вдохновлялись свежим политическим духом, под который Макиавелли в 1513 году подвел теоритическую базу в 'Государе': реалистичность без зазрений совести, стремление к личной славе посредством добродетели, составленной из энергичности, достоинства и смелости, ничего общего не имеющими с добродетелью в христианском ее значении. Новым образцом человека уже не считается любезный и верный рыцарь, защитник слабых и Церкви, преданный своему господину. На смену ему приходит сильная личность, избавившаяся от нравственных противоречий и утверждающая себя собственными качествами, проявляющимися равно ярко, как на войне, так и в культуре. Описываемые новые сверхлюди замечательно представлены Леонардо да Винчи (1452-1519 годы), Бартоломео Коллеони (1400-1475 годы), известным кондотьером, служившим Венеции и Лоренцо Великолепным. Утверждение великого человека равнялось утверждению индивидуализма, показательного феномена серьезных культурных изменений, когда общественные, моральные, духовные и политические ценности подвергались сомнению, и каждый сам себя выковывал, исходя из собственной принадлежности и становясь высшим стандартом, готовым любыми способами, включая убийство, выстлать телами других дорогу к славе. XV столетие узрело возрождение политического убийства, еще с XI века отошедшего на второй план и превратившегося в специальность итальянцев, сделавших яд и кинжал орудиями власти даже в окружении Папы.
Как обычно бывает, подобные новинки пробудили сопротивление в кругах, почувствовавших угрозу прежним ценностям. Так случилось с аристократией, особенно за пределами Италии, чье социальное превосходство столкнулось с возвышением других классов - торговцев, банкиров и влиятельных горожан. Знатный сеньор, чьи доходы от земли оказывались в упадке, и которому приходилось поддерживать свой статус, обретал убежище в театральном и полном ностальгии мире, в атмосфере экстравагантной рыцарственности, ограничиваемой правилами и ритуалами, в закрытом сохранившемся пространстве, где аристократия исполняла присущую ей роль мечты: в чудаческих и дорогостоящих одеяниях, с загадочными гербами и девизами, с крупномасштабными спортивными играми, подобными турнирам. Там вельможи отождествляли себя с легендарными фигурами, готовыми на новые свершения - с Роландом, Артуром, Ланселотом, Персевалем. На пике моды были рыцарские правила, клубы для редких избранных, куда удавалось попасть на основе подвигов, связанных кодексом чести. В качестве примера можно привести 'Экю' Людовика де Бурбона, 'Приправленного специями кабана' Людовика Орлеанского, 'Шпагу' Пьера де Лузиньяна, 'Звезду' Иоанна Доброго, 'Подвязку' Эдуарда III, 'Золотое руно' Филиппа Доброго, и 'Святого Михаила' Людовика XI. У каждого ордена имелся собственный герольд, ему приносили обеты, как на Фазаньем пиру в Лилле в 1454 году. И формализм, и условности обладали динамикой игры взрослых детей, отказывающихся вступать в зрелый мир современности выступающий перед ними. Тогда как судьба войн разыгрывалась в то время пальбой пушек и армиями наемников, не отягощенных ни верой, ни законом, существовали и принцы, вызывающие друг друга на дуэль ради решения международных вопросов: например, в 1425 году Филипп Добрый вызвал Хэмфри Глостера 'дабы избежать пролития христианской крови и гибели людей, которым я всем сердцем сочувствую...'. В 1467 году король Англии устроил большой турнир между такими двумя чемпионами, как Энтони Вудвилл и Антуан, внебрачный сын герцога Бургундского.
Небольшое королевство и великая столица
В этом мировом контексте напряжения между старым и новым, между средневековыми ценностями, основанными на религии и контролируемыми Церковью и требованиями Возрождения, еще не обладающего собственным наименованием, лежали на человеческом преуспеянии и выверялись апостолами реализма. Англия являла собой лабораторию всех этих методов борьбы и противоречий, подходящей почвой для опытов и чрезмерных отклонений от нормы, площадку сомнения и скептицизма, колебаний и, прежде всего, прагматизма. Англия являлась крохотным королевством, если сравнивать ее с образованиями на континенте, состоящими из Франции, Польши или будущей Испании, но, вдобавок, еще и малонаселенным: не более 2, 5 миллионов жителей к 1450 году. Огромные потери, вызванные как черной чумой 1348-1349 годов, так и повторными волнами болезни, еще не получили восстановления. По итогам исторических исследований демографии, проведенных Дж. К. Расселом, едва заметный рост проявился лишь к концу столетия, но, в любом случае, Ричард III правил над чуть менее, чем 3 миллионами подданных, что в четыре раза скромнее числа французского населения той же эпохи. Они представляли собой население, в основном, конечно же, сельское, - самые крупные города насчитывали до 10 тысяч жителей, - примером можно привести Норвич (12 тысяч), Бристоль (10 тысяч), Йорк (8 тысяч), Плимут (7 тысяч) и Ковентри (6 600). Один Лондон перешагнул, скорее всего, отметку в 60 тысяч человек. В деревнях распределение народа было крайне неравномерным и переживало пик своего развития. На севере и в центре страны множество мелких и крупных деревень страдало от опустошения: их безлюдность объяснялась разгулом чумы и бегством местных жителей; необозримые пространства подвергались нашествиям овец, в 1489 году историк Джон Ру в своей 'Истории английского королевства' пишет о 'недавнем разрушении деревень из-за голода в общине'. Только в графстве Уорикшир отмечено 58 заброшенных деревень.
Тем не менее, тогдашние путешественники полагали, что в Англии царит относительное благополучие, особенно выделялись иностранцы, способные проводить сравнения с положением на континенте. Так произошло в конце века с безымянным автором "Итальянского родственника", увидевшим деревеньки скорее богатые, чем бедные, где 'не возделывали землю, кроме как ради нужд местного потребления, ибо трудились и засеивали пахотные участки с возможностью продавать зерно в соседние края. Подобная запущенность, однако, возмещалась несказанным изобилием пригодных для еды животных, таких как благородные олени, козы, лани, зайцы, кролики, кабаны и бесконечное множество быков...не говоря о гигантском количестве баранов, поставляющих массу шерсти самого лучшего качества'. Другой итальянец, Полидор Вергилий, прибывший на остров в 1502 году, выполняя обязанности сборщика налогов для Папы, повествует в своей 'Истории Англии' о земле, где приятно жить, радующей мягким климатом и достойным населением, продолжительность жизни которого способна достигать от 110 до 120 лет, зажиточным и здоровым. Данные описания следует все же рассматривать осторожно, потому как путешественники тех лет имели склонность видеть происходящее больше через призму личного воспроизведения, чем через стекло очков. Они были гуманистами, ступающими по следам написанного Плинием и Страбоном. Такой оказывалась ситуация авторов 'Описаний Англии', напечатанных в 1480 году Уильямом Кэкстоном и в 1497 году Винкеном де Ворде. Например, автор 'Итальянского родственника' считает себя вправе утверждать, что английские коровы 'обладают рогами длиннее, чем у наших, что доказывает мягкость климата, ибо, согласно Страбону, рога не выносят чрезмерного холода'. Остальные путешественники, если говорить о самых из них прославленных, находились под воздействием минутного настроения. В 1499 году Эразм, восхищенный этой чудесной страной, писал другу, Фаусто Андрелини: 'Если бы тебе были известны предлагаемые Англией блага, ты бы прикрепил к ногам крылья и прилетел сюда'; десять лет спустя, разочаровавшийся в честолюбивых замыслах, он не видел большего, чем то, что английский народ неотесан, грязен и негостеприимен, в его среди кишат воры и взимает дань чума.
Тем не менее, все эти скитальцы подпадали под очарование Лондона, в котором единодушно восхищались экономической активностью, зажиточностью горожан, занимающихся торговлей, устройством внутренней жизни и впечатляющей архитектурой главенствующих строений: Тауэра, моста, собора, дворца и аббатства в Вестминстере. В 1435 году кардинал Энио Пикколомини по пути в Шотландию остановился здесь на несколько дней, после чего рассказывал об 'очень населенном и богатом городе со знаменитым собором Святого Павла и великолепными королевскими скульптурами, с Темзой, чье течение быстрее во время прилива, а не отлива, когда волны устремляются в море, и с подобным этому городу мостом'. По прошествии пятидесяти лет, в дни правления Ричарда III, еще один итальянец, Доменико Манчини, на протяжение месяцев проживавший в Лондоне, оставил нам более подробную картину, но от того не менее хвалебную. Этот город, согласно написанному в книге 'О Занятии королевства Англии Ричардом III', 'известен в целом мире', 'в нем ни в чем нет нужды'; там множество торговцев, особенно на трех больших вымощенных булыжником и направляющихся с востока на запад улицах: 'Их три, самая близкая к реке - самая низкая из всех и загромождена товарами жидкими и твердыми: здесь найдешь все виды металлов, вин, меда, смолы, воска, пеньки, пряжи, зерна, рыбы и других грубых материй'. Он рассказывает о Темз Стрит, идущей вдоль течения и обслуживающей склады, главным образом Стил-ярд (Стальной двор), закрытое подворье немецких торговцев германского Ганзейского союза. Чуть выше лежит улица, идущая от Тауэра до собора Святого Павла, называемая Истчип и занимаемая суконщиками и продавцами аксессуаров. 'На третьей улице, пересекающей центр города, торгуют самыми дорогими товарами, такими, как золотые и серебряные кубки, окрашенные ткани, шелка, ковры, гобелены и множество других редких предметов'. Эта улица, начинающаяся у Олдгейт, на востоке, - называется Лиденхолл и продлевается Корнхиллом. Автор 'Итальянского родственника' в ту же эпоху насчитал не менее 'пятидесяти двух магазинчиков ювелиров, богатых крохотными и крупными серебряными сосудами такого количества, какое можно собрать со всех лавок Милана, Рима, Венеции и Флоренции вместе взятых, но я не думаю, что там обнаружат великолепие, сравнимое с наблюдаемым в Лондоне. Эти сосуды представляли собой солонки или же чаши для питья, либо для ополаскивания рук, ибо англичане пьют из таких оловянных сосудов, чья тонкость работы не уступает серебряным изделиям'.
Богатство лондонских торговцев проявлялось также в пышности их жилищ, большинство из которых были выстроены из камня. Некоторые из них казались настоящими дворцами, достойными короля, например, дом сэра Джона Кросби на Бишопсгейт стрит (на улице Епископа), воздвигнутый в начале правления Эдварда IV. Его зал, вместительный и накрытый потолком из дерева тонкой резьбы, включал галерею для музыкантов и освещался через большие застекленные оконные проемы. Ричард III приобрел этот дом, Кросби-плейс, для себя и оставался в нем на протяжении своих посещений Лондона. Высокие залы торговых корпораций впечатляли не меньше, например, залы портных, ювелиров, скорняков, бакалейщиков и продавцов вина. Городской особняк Зала Гильдий мог сравниться по роскоши с особняками влиятельных горожан, в 1467 году лорд-мэр устроил в нем пир, в процессе которого перед тысячей приглашенных пронесли пятьдесят перемен блюд.
Лондон равно являлся политическим центром страны, даже если король часто отправлялся на север и в центральные земли. На западе его находился Вестминстер, тогда отделявшийся от Сити сельской местностью. Вокруг аббатства и дворца росло пространство, часто посещаемое внушительным числом писцов, подвизавшихся на службе Канцелярии и Казначейства. Парламент, чьи заседания становились все чаще, устраивал свои встречи во дворце, в конце XIV столетия украшенном Ричардом II, пожаловавшим ему великолепный каркас из вывезенного из Ирландии дерева. На другом конце города, на востоке, основную роль выполняло довольно многозадачное строение: Тауэр. Простое упоминание об этой громадной крепости вызывает у большинства мрачные ощущения, но к середине XV века здание еще не приобрело столь тревожной славы. Оно представлялось недалеким по размерам от соединенных Лувра и Бастилии, будучи сразу и произведением военных укреплений, и жилищем королей, и тюрьмой, и монетным двором, и центром управления и арсеналом со сложенными в нем луками, стрелами, шпагами, пиками, боевыми механизмами, доспехами, порохом и пушками. Цитадель имела в XV столетии вполне действующий вид, в ее центре возвышалась массивная Белая башня, построенная в конце XI века и окруженная двойным поясом зданий, воздвигнутых позже, уже в XIII столетии, для основательности. Стоя на берегу реки и обороняя город с востока, внушительная и теоретически неприступная, она являлась символом монаршего могущества. Две других достопримечательности вобрали в себя политические функции Лондона - это замок Байнард и здание, приютившее службы королевского хранилища одежды, оба соседствовали с монастырем доминиканцев (Блэкфрайарс - черных братьев), протянувшемся вдоль Темзы на полпути между Тауэром и Вестминстером.
Собственно говоря, город полностью занимал левый берег и всегда был окружен стенами, в которых устроили множество ворот, откуда брали начало столь же многочисленные дороги, часто еще римского происхождения, ведущие к другим частям королевства: Олдгейт, Бишопсгейт, Мургейт, Крипплгейт, Олдерсгейт, Ньюгейт и Ладгейт. Перед городом, на южном берегу реки располагалось предместье Саутварк, называемое 'замечательным из-за своих улиц и зданий и, благодаря окружающим его стенам, способное считаться еще одним городом'. С северным берегом Саутварк связывал знаменитый Лондонский мост, произведение, созданное из камня и относящееся к концу XII столетия. В Европе в нем видели истинное чудо с двадцатью опорными столбами, девятнадцатью пролетами и двумя рядами домов и лавок на каждой из сторон. Мост выполнял одновременно и торговые, и военные функции: через него пролегала дорога к графству Кент и, значит, также к Дувру и на континент. Его основательно укрепили, поставив по башне на обоих концах и в середине и снабдив подъемным устройством. На въездной башне, со стороны юга - Саутварка - выставлялись головы показательно казненных, насаженные на конец копий и оставленные гнить на протяжение месяцев с целью предупреждения и знака гостеприимства для въезжающих.
Являясь экономической и политической столицей, Лондон был также религиозным центром с 97 приходскими церквями, каждая из которых соседствовала с кладбищем, и 20 аббатствами, представлявшими все монашеские ордена, от самых древних, как бенедиктинские и картезианские, до братьев, собирающих подаяние, чьи здания превратились в настоящие институты, распространившие свое название на весь квартал, как произошло с францисканцами (Грейфрайарс - серыми братьями) и доминиканцами (Блэкфрайарс - черными братьями). Собор Святого Павла, огромное здание готического стиля, включавшее в себя еще и два монастыря, возвышался над городом шпилем на высоту 150 метров и был одним из самых привлекавших внимание среди христианских памятников. У его подножия, с южной стороны находилось одно из наиболее привычных мест сборов в столице народа: Крест Святого Павла, стоявший в центре кладбища. Именно там, при всевозможных переломных обстоятельствах, проповедники обращались к населению, чтобы успокоить его или же воспламенить, в зависимости от случая. Прибавим сюда уточнение, - все пункты культа равно служили убежищами, где можно было укрыться от длани монаршего правосудия преступникам и возмущающимся местной властью.
Учитывая его 60 тысяч жителей, Лондон уже выплескивался за пояс укреплений. Если два заболоченных участка - Ламбет Мур на юге и Мурфилдс на севере - продолжали оставаться заброшенными, дома и некоторые крупные монастыри и больницы начали засеивать поля на ближних подступах к стенам: на востоке от Тауэра - больница Святой Екатерины, на севере - больницы Святой Марии и Святого Варфоломея, аббатства Святой Марии, Святой Клары, монастыри Салютейшн (Благой Вести), Святого Иоанна и Святого Варфоломея. Город продлевался, большей частью, в направлении запада, а точнее - Вестминстера. Покинув Лондон через заставу Ладгейт, следовало двигаться по Флит стрит, далее вдоль Стренда до перекрестка у Черинг Кросс; между этой линией и рекой последовательно стояли дворец Брайдуэлл, монастырь кармелитов Уайтфрайарс, Темпл, старое командорство рыцарей-тамплиеров, после XIV столетия, занимаемое юристами, а далее - несколько епископских дворцов. У креста на Черинг Кросс, тогда уже за городом, надо было повернуть на юг, оставив по правую руку жилище гостей из Шотландии, Скотланд Ярд, а за ним - дворец на Йорк плейс, дом архиепископа Йоркского.
Благодаря выкупам и добыче, доставляемым победоносными кампаниями во Франции, знатные вельможи воздвигли для себя роскошные хоромы, самыми выдающимися из которых считался Савойский дворец герцога Ланкастера. Город противоположностей, как и все крупные населенные пункты той эпохи, Лондон восхищал и притягивал; купцы, аристократы, каноники, монахи, священники, живущие среди мирян и писцы королевской администрации существовали бок о бок со скромными ремесленниками, нищими и с проститутками. Надеющиеся сыграть особую роль в правящих политических, экономических или религиозных кругах должны были жить только тут. Тем не менее, мало кто оставался в Лондоне постоянно. Оплот могущества сеньоров находился в провинции - в Валлийской или в Шотландской Марке, в Йоркшире, в Уорикшире, в Норфолке, - только там простирались внушительные владения и стояли замки, там аристократы верховодили верными им в помыслах и деяниях вассалами. Они приезжали в Лондон, чтобы утвердить свое влияние, но источник его следовало искать в другом месте.
Безмятежные города
По финансовому, демографическому и политическому значениям Лондон затмевал другие городские центры страны. Но городов в Англии было много, и они совершали в экономику далеко не скромный вклад: порты на южном побережье, средоточия текстильного производства в Восточной Англии и на юго-западе государства, горнодобывающие аггломерации в Девоне и в Корнуолле, сельскохозяйственные рынки, торговые перекрестки срединных земель, религиозные очаги, славные высокими соборами, - все это манило писцов, духовных лиц и паломников от Йорка до Кентербери, от Линкольна до Глостера и от Или до Солсбери. Города управлялись олигархией, в недрах которой смешались рыцари и богатые местные жители, одновременно стоящие во главе как профессиональных, так и муниципальных гильдий. Часто один и тот же человек занимал должность мэра и при этом управлял важнейшей из относящихся к населенному пункту корпораций. Если город обладал корпорациями, то уже не оставался рядовым, он мог отправить своего представителя в Парламент. Город с корпорациями отчасти приравнивался к французской общине; у него была печать, земли, не возбранялось предпринимать акции справедливости и издавать уложения, касающиеся торговли, качества товаров, временных рамок работ, цен и заработной платы. Гильдии и братства играли решающую роль в жизни города, - и в социальной, и в религиозной. В Ковентри гильдия Тринити (Троицы) поддерживала священников, возносивших молитвы за ее членов, - живых или мертвых. В 1484 году глава гильдии стал вторым человеком в городе после мэра. В Йорке гильдия Корпус Кристи (Тела Христова), основанная в 1408 году и встроенная в его структуру в 1459 году, устраивала шествия и представления религиозного содержания, 'миракли' (чудеса), в которых играл даже сам Ричард III.
Деятельность основной части города заключалась в ремесленничестве. После серьезных потрясений в заработной плате и ценах, вызванных резким спадом количества населения во второй половине XIV века, королевская власть попыталась все упрочить, спустив на подданных 'статут работников', зафиксировавший максимальный уровень достатка для каждого типа труда. Однако, по причине нехватки рук, истинные оплаты основательно опережали указанные критические пороги. Таким образом, тогда как статут 1444 года ограничивал жалованье каменщика 5 с половиной денье (5 с половиной пенсами) к Пасхе 29 сентября и 4 с половиной денье к зиме, средние цифры в разных городах росли, и в течение десятилетия 1441-1450 годов остановились на 6 с четвертью денье, не изменяясь, впрочем, на протяжение всей второй половины XV столетия. В широком смысле изучение экономической истории обнаруживает благоприятное по отношению к ценам и заработным платам в ту эпоху развитие. Отходя от основы в 100 денье для десятилетия 1501-1510 годов, уровень цен за продукты питания остановился на 86 денье для десятилетия 1441-1450 годов, 91 денье для 1451-1460 годов, 88 денье для 1461-1470 годов, 86 денье для 1471-1480 годов и 94 денье для 1481-1490 годов. Тогда как указатель в отношении заработной платы соответственно дает 116, 110, 114, 116 и 105 денье. Также период правления Ричарда III не знал никаких проблем с жизнью в этих городах. Войны Роз ни малейшим образом не повлияли на их благосостояние.
Внешняя торговля: от шерсти до тканей и от Этапа до Рискованных торговцев
Экономика тогда находилась на пике преобразований, происходивших и в городах, и в сельской местности. До XIV века самым динамичным сектором английской экономики являлись производство и вывоз грубой шерсти, главным рынком сбыта которой была Фландрия и ее текстильные центры в таких городах, как Брюгге, Ипр, Гент, Лилль, а также несколько других. Там, в мастерских, работающих с тканью, расходовались неисчислимые количества первосортной материи. Вывоз шерсти, главный источник доходов Туманного Альбиона, тщательно регламентировался монархией до степени превращения в государственное предприятие. Приобретение шерсти у английских производителей и перепродажа ее иностранным покупателям находились в распоряжении у союза торговцев, получающих выгоду от монополии над этим оборотом: данный этап и все процедуры обмена должны были разворачиваться в определенном месте, чтобы позволить производить действенный надзор со стороны властей. Таким местом стало Кале, территория, принадлежащая Англии с момента завоевания города в 1347 году. Система фиксированного этапа имела для монархии двойной интерес: с одной стороны, король взимал высокие таможенные налоги, благодаря здешним операциям, с другой стороны, торговцы на этом этапе являлись выгодными заимодавцами, способными привлечь значительные суммы, дабы одолжить их суверену в случае необходимости. Монарх особенно взывал к ним ради финансирования оплаты жалованья гарнизону Кале, состоящему почти из 2 тысяч человек. Поддержание этого передового участка, напоминавшего средневековый Гибралтар, обходилась казне крайне дорого: около 20 тысяч ливров в год, тем не менее, стратегическая ценность его была гораздо выше: вместе с окружающей территорией, доходящей до Хэма и Гиени, Кале являлся большим открытым портом, выходящем к французскому королевству и одновременно постоянной угрозой ему, надежным местом для высадки, базой для отпора попыткам вторжения на расстоянии 30 километров от английских берегов. Кале и этап, тут осуществляющийся, исполняли важную функцию, как в финансовом, так и в оборонительном плане, в руках английского суверена.
Но положение торговцев на данном этапе испытывало в XV столетии влияние главенствующих изменений в английской купеческой структуре, перевернувших равно деятельность и в деревнях, и в городах. Столетняя война, конфликты во Фландрии между графом, королем Франции и герцогом Бургундии, городские восстания рабочих-ткачей, - все это вынудило понизить спрос в шерсти со стороны текстильных центров. Падение производило впечатление: 19 359 саквояжей, ежегодно вывозимых в среднем в 1392-1395 годах, 13 625 саквояжей, ежегодно вывозимых в среднем между 1410 и 1415 годами и 7 654 саквояжей - между 1446 и 1448 годами. Чтобы возместить подобный упадок вывозимых товаров, изготовители шерсти обернулись теперь к английскому рынку, и это воодушевило торговцев на развитие местной текстильной индустрии: Англия принялась производить собственные холсты и отправлять за границу ткани высокого качества: 38 тысяч кусков в 1400 году, 65 тысяч - в 1480 году и 90 тысяч - в 1510 году. Начал заявлять о себе новый вид деятельности: производство ткани, возникшее на капиталистической основе и избежавшее управления государством. Текстильное производство нуждалось в месте для обустройства своих мастерских и складов; требовались потоки воды для валяльных моторов и окрашивания, поэтому оно обосновалось за городом. Предприниматель, способный при этом являться еще и городским торговцем или землевладельцем, распределял работу нанятых стригальщиков, валяльщиков, ткачей и красильщиков, которым он лично назначал заработную плату. Целые области превращались в господствующие текстильные центры: Котсуолдс, Восточная Англия, Мидлендс (центральные земли), Уэст Райдинг в Йоркшире, когда-то оживленные сельские поселения, отныне измеряли свое благосостояние строительством основательных церквей, чьи высота и красота изумляют нас даже сегодня. Этим подъемом пользовались и соседние порты: Бостон, Ипсвич, Кингс-Линн, Халл и Бристоль.
Позволяя вывозу полотна избегнуть попадания в орбиту государственной монополии, тем самым предоставлялась возможность для возникновения нового типа торговцев: общества Рискованных торговцев. Как и указывает наименование, они были готовы пренебрегать препятствиями, лицом к лицу встречаться с соперниками и не ограничивали свою деятельность ни в продаже тканей, ни в проникновении на фламандский рынок. Что вызывало серьезные трения с иностранными торговцами, до этого контролировавшими большую часть внешней английской купеческой активности, так это не подпадающая под взимание налогов шерсть. Как и в случае с Этапом в Кале, взаимоотношения между Рискованными торговцами и монархией, имели политическое значение, особенно в династических столкновениях эпохи войн Алой и Белой Розы.
Особенный прицел был на две группы иностранцев: итальянцев и немцев германской Ганзы. Итальянцы присутствовали в Лондоне и в Саутхэмтоне, куда они привозили средиземноморские товары: вино, хлопок, шелк, сахар, квасцы, специи, ревень, вайду красильную, но также и пергамент, бумагу, дорогую посуду, церковное облачение, роскошные доспехи и бархат. С собой увозили шерсть и полотно. Главными действующими персонажами этого потока являлись венецианцы и флорентийцы, но самыми активными представлялись генуэзцы, чьи крупные парусные суда обладали преимуществом в транспортной грузоподъемности перед иностранными для них и английскими кораблями: они могли перевозить порядка тонны товаров. Только одномачтовые палубные когги с высокими бортами и ганзейские двухмачтовые широконосные гукоры с круглой кормой обладали почти равными с ними размерами. Появившаяся к 1450 году каравелла, разумеется, отличалась большей скоростью, обладая тремя мачтами и гладким корпусом, но ее грузоподъемность ограничивалась цифрой от 300 до 400 тонн. Англичане, как и французы, использовали великое множество видов кораблей меньших по размерам, - это баржи, парусно-гребные пинасы, эскаффы, небольшие торговые судна. В 1459-1460 годах 7 итальянских галер и 12 больших парусных каракк выгрузили комплект чужеземных товаров стоимостью в 12 899 ливров и вывезли 8 360 кусков полотна и 641 мешок с шерстью. В 1457 году в Саутхэмптоне произошли обращенные против Генуи беспорядки, вызванные возмущением укоренившейся в порту итальянской колонией. Руководил бунтом некий Томас Пейн, велевший задерживать генуэзцев и попытавшийся захватить их каракки с одобрения короля Эдварда IV. Но когда Пейн, оказавшись избран мэром Саутхэмптона, в 1461 году потребовал принятия еще более суровых мер, Венеция выразила недовольство, и монарх освободил чиновника от исполняемых им обязанностей. Суверен не мог обойтись без услуг итальянских кораблей, однако нуждался в помощи английских торговцев в борьбе с противостоящим ему родом Ланкастеров.
Соперничество с ганзейцами пугало еще сильнее. Это могущественное экономическое объединение, включало в себя около 200 германских городов и пользовалось в XV столетии чуть ли не правом монополии на торговлю в Северном и Балтийском морях, привозя в Англию необходимые продукты питания: зерно, смолу, деготь, пушнину, воск и строительный лес. У ганзейцев были лавки в главных английских портах на восточном побережье, а в Лондоне целый закрытый квартал на берегу Темзы - Стил-ярд (Стальной двор), где они могли распоряжаться товарами, покупать и продавать в розницу, а еще ввозить новинки, которым благоприятствовали крайне выгодные тарифы. Подобное положение провоцировало ярость у английских купцов, принявшую окраску чисто ксенофобскую и временами перерождающуюся в откровенную войну. Так в 1449 году ганзейский флот из 110 кораблей, возвращаясь нагруженным солью из бухты Бурнеф, был захвачен английскими корсарами. Английские торговцы пробили трещину в преобладании ганзейцев на Балтике, привозя туда собственные ткани, олово из Девона и Корнуолла, аквитанские соль и вино и сушеные фрукты из Португалии. Королевская власть, подталкиваемая тем, что уже можно назвать лобби Рискованных торговцев, предпринимала меры против чужеземных купцов. С 1381 года первый закон о судоходстве попытался установить доминирование английского флага в островных портах, что представляло собой совершенно обманчивую меру, ибо флот Туманного Альбиона был еще далек от возможности обеспечить весь поток. Другие меры работали на сокращение привилегий Стил-ярда (Стального двора) в пользу Рискованных торговцев, но контекст внутренней династической схватки между Йорками и Ланкастерами ограничил свободу действий короля, и йоркистский суверен Эдвард IV оказался вынужден пойти на уступки ганзейцам. В 1471 году, по совету герцога Бургундского, именно их суда перевезли небольшое войско Эдварда, бросившегося на отвоевание государства у Генри VI Ланкастера. Взамен, по Утрехтскому договору 1474 года ганзейские лавки в Лондоне, Бостоне и Кингс-Линне получили постоянное одобрение, равно как и охрану со стороны заставы Бишопсгейт с возмещением суммы в 10 тысяч ливров. Ричард III унаследовал данное положение и постарался добиться доверия Рискованных торговцев недружественными по отношению к купцам-иностранцам актами.
Торговцы - зародыш капиталистического мира
Вопреки такому сложному контексту было видно, как в Лондоне и других важных городах королевства развивается класс состоятельных торговцев, вкладывающих принадлежащие им ценности в производство тканей и способствующих тем самым преобразованию сельскохозяйственного характера экономики и социальных отношений в деревне. Среди них можно отметить семью Кели: начав как скромные купцы с лондонской Марк Лейн, они быстро построили состояние на торговле шерстью, прибегая к продажам в кредит голландским и фламандским купцам. Это позволило им приобрести имения в графстве Эссекс и приблизиться к кругу земельной аристократии средней руки, джентри. Кели и подобные им стали землевладельцами, включившими в свое осуществление прав методы управления гораздо строже, чем те, которые использовала старая знать. В особенности, они меняли таким образом разработку земель, отведенных под выпас овец, вытесняя их арендаторов и устанавливая изгороди, чтобы закрыть доступ к огромным пастбищам: с этого и началось движение огораживания. С 1484 года, в годы правления Ричарда III, Парламент голосовал за первые статуты против данной практики, ответственной за исход из сельской местности, но ничего не сумел тут поделать. Считается, что между 1485 и 1500 годами около 16 тысяч акров земли (8 тысяч гектаров) подверглись огораживанию в графствах Нортхэмптон, Уорвик, Оксфорд, Бэкингем и Беркшир.
Торговцы также несли ответственность за перемещение производства тканей из городов ближе к деревням, где они находили послушную рабочую силу и удобный рынок сбыта среди крестьян, выгнанных со своих земель процессом огораживания. Купцы распределяли среди крестьян грубое сырье и отдавали его на переработку в тканое полотно, что доверялось потом завершить другим сельским ремесленникам. Некоторые селения превращались через подобные действия в прославленные текстильные центры. Так было в Эссексе, в Брейнтрее, в Коггсхолле, в Бокинге, в Холстеде, в Шелфорде, в Дедеме и особенно в Колчестере, древнем римском Камулодунуме, возродившемся в XV столетии в качестве рынка тканей. Богатые дома торговцев фахверкового типа, равно как и удобные церкви, и постоялые дворы с говорящими именами, например, Уолпэк (кипа шерсти), или Флис (шерсть), вплоть до настоящего времени свидетельствуют о их виде деятельности.
Обильная личная переписка данных купцов, хранящая и торговые и семейные вопросы, как в случае Бетсонов, или же Пастонов из Норфолка, является неиссякаемым источников сведений о характере среды этих предпринимателей-капиталистов и завоевателей, влившихся в круг земельной аристократии с помощью приобретения имений и браков с дочерями джентри, никоим образом не противящихся подобному способу обновить позолоту на семейном гербе. Томас Бетсон был купцом, действовавшем на важном этапе в Кале, и поэтому часто проживал там. Он занимался приобретением шерсти, а еще стад овец, принадлежавших благородному роду Стоноров из Оксфордшира. Бетсон надеялся вступить в брак с Екатериной Райк, родственницей и подопечной Стоноров, что не представило для него никаких проблем. Семьи пришли к взаимопониманию, и, как только Екатерине исполнилось в 1476 году 13 лет, Томас Бетсон обратился к подростку с письмом, словно она уже являлась ему женой, давая советы, выглядящие скорее отцовскими, чем супружескими: 'Хорошенько ешь мясо, чтобы ты могла вырасти и быстрее развиться, после чего стала бы взрослой. (...) Пусть Всемогущий Иисус сделает из тебя добрую жену, подарив долгие и изобильные годы долгой жизни, преисполненной здоровья и добродетели'. Они поженились и завели множество детей.
Изменения сельского мира: появление класса йоменов
Если джентри столь охотно согласились на союз с миром торговцев, то лишь потому, что доходы классического господствующего сословия оказались в состоянии упадка. Упадка, не заметного не вооруженному глазу, но постоянного и тяжелого, как говорят о том счета различных усадеб в каждом из регионов страны. Натуральные пошлины превратились в выплачиваемую деньгами арендную плату, уровень которой остановился на одной отметке. Сложившаяся обстановка не была благоприятной для правящего класса: после Черной чумы осталось много разработанной земли и недостаточно рук, чтобы ее возделывать. Отсюда и падения дохода с земли, размера ренты и рост заработной платы рабочей силы в деревнях. Согласно исследованиям профессора Постана: 'На 450 с лишним владений, чьи счета были изучены в рамках XV века, более 400 указывают на снижение объема занимаемых арендаторами земель и на соответствующее падение суммы пошлин. Воздействие уменьшения численности населения и угнетенного состояния цен на условия жизни крестьян представить довольно легко: все это означало еще более обширное предложение земельных угодий и еще более возросший уровень ренты. Улучшение положения арендаторов сопровождалось улучшением условий существования наемных работников. Таким образом, истинными жертвами сельскохозяйственного упадка стали родовитые землевладельцы'.
Победа оказалась на стороне крестьян, чья жизнь заметно изменилась в положительную сторону. Состояние неволи в некотором смысле исчезло. Свободные общинники наслаждались более выгодными условиями, а богатые пребывали в процессе становления и укрепления в качестве сердцевины преуспевающих земледельцев и патриотов, воплощая основные ценности национальной английской идентичности: йоменов. Они пользовались разложением классической знати: вельможи все чаще и чаще отказывались прямо трудиться над сохранением своих владений. Знать делила землю на участки, предоставляемые для устройства ферм с условиями длительной сдачи в аренду соблазненным выгодностью этого крестьянам, которым предлагались обсуждаемые акры. Движение началось с середины XIV столетия, его развитие можно проследить по сборникам копий документов крупных аббатств. В аббатстве Лестера в 1341 году насчитывалось 27 свободных арендаторов; к 1477 году таковых осталось 10, но принадлежащие им фермы уже были в три раза крупнее прежних. Кроме того, участки под посевы уменьшались, уступая разведению овец и огораживанию. Мелкие арендаторы выдавливались из числа товарищей и принимали участие в начале 'обезземеливания' села. На территории Кройлендского аббатства в Коттенхэме, что в Кембриджшире, обнаружилась утрата 38-ми крестьянских семей в период между 1400 и 1415 годами, затем еще 22 -х в период между 1415 и 1425 годами и 25-ти семей в период между 1425 и 1496 годами. Повсюду в ограниченных количествах встречались брошенные деревни. Йомены, извлекшие выгоду из подобных отъездов, дабы округлить разрабатываемые ими участки, либо в качестве землевладельцев, либо в качестве арендаторов на давних территориях вельмож, образовали относительно благополучный слой, осознающий свою важность. Иногда набиравшиеся основ грамотности в приходской школе, эти крестьяне также являлись питательной средой для значительных батальонов лучников, обеспечивших победы при Креси, при Пуатье и при Азенкуре. Они планомерно практиковались, стреляя в мишень. Хью Латимер, будущий советник Генри VIII, сын йомена, рассказывал, как отец обучал его этому: он 'учил меня натягивать лук, направляя весь вес тела вверх (...) Мне покупали луки, приспособленные к возрасту и имеющейся у меня силе; их величина совпадала с моими мощью и годами. Ибо никогда не стать мужчине хорошим лучником, если воспитание не даст ему к тому нужной подготовки'. Стрельба в мишень и участие в военных кампаниях Столетней войны развили у йоменов чувство сплоченности, умение чувствовать свое тело и осознание общности, - как национальной, так и классовой. Они превратились в политическую силу, с которой королевская власть должна была договариваться. Правительство Генри VI пришло к этому выводу самостоятельно, в 1450 году, когда разразилось большое восстание в Кенте. В те дни англичане находились в процессе поражения в войне с Францией, и это стало для войск источником унижения и разочарования, позволявших обвинять руководство в невежественности. Во главе восстания оказался некий Джек Кэд, вероятно, вернувшийся домой ветеран войны, видимо, обладавший какими-то зачатками образования. Разработанная им с подручными программа свидетельствовала о политически развитом мышлении и отражала требования класса йоменов: он гневался на развращенность управления и на зверства королевского агента, шерифа Кента.
Ход мятежа относится к одному из самых скомканных. Суверен колебался и, будучи повержен в битве при Блэкхите, предпочел удалиться в Кенилуорт, в Мидлендсе (в центральных землях). Разобщенные лондонцы сначала позволили бунтовщикам войти в город. Частично состоящий из вернувшихся из Нормандии солдат гарнизон Тауэра открыл Кэду ворота. Двумя основными жертвами стали королевский советник, лорд Сей, и его зять, Уильям Кроумер, шериф Кента. Их головы, пронесенные на пиках по Лондону, использовались как целующие и обнимающие друг друга марионетки, после чего отправились украшать мост. Затем Джек Кэд немного побродил по юго-востоку. За его голову назначили награду. Раненный и взятый в плен новым шерифом Кента он умер от полученных ран. Тело лишили головы, четвертовали, равно как и тела помощников Кэда, и куски разослали по всему королевству. Обрушившееся на Кент подавление движения привело к работе передвижных трибуналов. Отрубания голов и повешения использовались пропорционально порожденному восстанием ужасу: 'Жители Кента называли случившееся жатвой голов', - утверждает летопись, предположительно, Уильяма Грегори или иначе Лондонская хроника.
Краткий, но кровавый эпизод стал предупреждением, из которого королевской власти следовало извлечь урок: он продемонстрировал хрупкость переживающей кризис монархии, управляемой группой, нелюбимой в народе, неграмотной, разложившейся и обвиненной общественным мнением как в военных поражениях во Франции, так и в утрате славных завоеваний Эдварда III и Генри V. На месте законной династии уже на протяжении половины века пребывала семья Ланкастеров с пятном на репутации, ибо достигла своего нечестно, когда в 1399 году Генри Ланкастер сверг Ричарда II и привел того в 1400 году к подобию казни. Так как это стало повторением государственного переворота по следам низложения и предполагаемого современниками убийства в 1328 году Эдварда II, законность суверена вызывала у некоторых знатных семей честолюбивые помыслы. Именно в подобном зыбком окружении появился на свет в 1452 году Ричард, сын герцога Йорка и в подобном же окружении он получал воспитание.
Королевство было укреплено надежными коллективными структурами, которые нам сейчас придется изучить. Данные структуры позволили английской монархии преодолеть испытания Войн Роз, в процессе чего на фоне общего безразличия происходило противостояние друг другу внутри горстки родовитых вельмож.
Глава 2 Кризис в королевстве
Между монархией и аристократией
'Подгнило что-то в Датском королевстве' (Уильям Шекспир 'Гамлет' (пер. Анны Радловой)), - произносит Гамлет. Такой же вывод можно было сделать наблюдающему за состоянием дел в королевстве Английском к 1450 году. Уже все прекрасно видели, ничего больше не складывалось как следует для монархии Плантагенетов: на протяжение трех четвертей столетия низложили и убили двух королей, то, что некогда являлось знаменитым войском Черного принца и Генри V, накопило на своем счету поражения, завоевания Франции терпели крах, на троне сидел слабоумный суверен, обещавший в скором времени впасть в абсолютную тьму безумия, его королеву ненавидели в народе, а общение в клике высокопоставленных вельмож происходило буквально с вытащенными из ножен клинками. Как Англия дошла до такого?
Восхождение к власти сильных мира сего
Первый долженствующий возникнуть вывод: король, в то время Генри VI, правивший с 1422 года, утратил контроль над государством, предоставив его дюжине могущественных аристократических семейств, живущих в разных концах страны. Новыми правителями стали Невиллы, Перси, Стаффорды, Йорки, Бофоры, де Ла Поли, Моубреи, Клиффорды, Греи и некоторые другие. Вся история Англии XV века основывается на их союзах и соперничестве. Стоит сразу осветить важный аспект: в Англии титулы герцога, графа, виконта или маркиза не имели никакой территориальной связи с графством или городом, от которых они брали свое имя. Поэтому нужно различать фамилию семьи и звучание ее титула, что иногда становится источником путаницы. Например, Томас Грей, маркиз Дорсет, не имел ничего общего с одноименным графством, как и Генри Стаффорд, герцог Бэкингем, с местностью в Западном Мидлендсе, или Роберт де Вер, маркиз Дублина, с ирландским городом. Что до Ричарда Плантагенета, нашего будущего Ричарда III, сына Ричарда Плантагенета герцога Йорка, он получит титул герцога Глостера, но почти не обладал никакими связями с Глостерширом. Титулы были почетными, отчасти напоминая украшения. Эдвард IV мог пожаловать статус графа Нортумберленда Джону Невиллу, а потом передать его Генри Перси так, что ни один, ни второй не потеряли бы и не приобрели в имеющихся у них земельных угодьях.
Политическое значение этих влиятельных людей покоилось на внушительном территориальном богатстве, предоставляющем владельцам масштабные средства действий. Судя по роли в 1436 году налоговых сборов, изученной профессором Греем, в королевстве 3 400 собственников обладали средним доходом, варьировавшимся между 5 и 10 фунтами, 1 600 собственников попадали в категорию между 10 и 19 фунтами, 1 200 собственников - в разряд между 20 и 35 фунтами, 750 собственников - между 40 и 100 фунтами, 183 собственника пользовались средним доходом от 208 фунтов, а на вершине пирамиды находились светские бароны в количестве 51 человека со средним доходом в 865 фунтов. Сегодня приведенные цифры не скажут нам практически ничего, но, по сведениям Службы конвертации денежных средств Национального архива фунт стерлингов в 1480 году стоил около 510 современных фунтов. То есть, доход наиболее зажиточных из приведенных 51 барона достигал, в среднем, 441 150 современных фунтов для каждого или же 510 тысяч евро. Как бы то ни было, названные выше цифры гораздо ниже тех, которыми тогда оперировали. Доходы конкретно Ричарда герцога Йорка, отца Ричарда III, достигали в 1436 году, согласно счетам его бесчисленных владений, - 3 231 фунта в Англии и 3 430 фунтов в Уэльсе и на землях Уэльской Марки, что вместе составляет 6 661 фунт, равноценный порядка 3, 4 миллиона фунтов в современных деньгах. Сразу за герцогом Йорком шел другой Ричард: Ричард Бошам, граф Уорвик, с 5 538 фунтами дохода в деньгах на 1435 год (2,8 миллиона фунтов в современных деньгах), далее Хамфри, герцог Глостер (2 243 фунта), Анна, графиня Стаффорд (1 959 фунтов), Уильям де Ла Поль, граф Саффолк (1 667 фунтов). На землях Уэльской Марки Ричард Йорк соседствовал с Фитцаланами, с графами Арунделами, с Тэлботами и с Мортимерами, чье богатство также отличалось значительностью. Двадцатью годами позже, в 1455 году, в этой компании появился Генри Перси, второй граф Нортумберленд, сумма его доходов, исследованная историком Дж. М. Бин, достигала 1 500 фунтов в Камберленде и в Нортумберленде, 1 000 фунтов - в Йоркшире, 175 фунтов - в Сассексе, 60 фунтов - в Линкольншире, 90 фунтов - в Лондоне, и это, не учитывая имений в Кембриджшире, в Саффолке и в Лестершире. Прибавив сюда продажу древесины, штрафы, накладываемые регулярными заседаниями судов, и многочисленные мелкие сборы, можно прийти к сумме годового дохода, достигающей 3 100 фунтов (1,6 миллиона фунтов в современных деньгах).
Приведенные цифры демонстрируют еще и географическую разбросанность имущества описываемых здесь знатных вельмож. Их владения не были сосредоточены в одном массиве, что одновременно являлось и преимуществом, и слабостью: знать полагалась на точки опоры в разных графствах, но армии верных ей людей недоставало согласованности и духа местного корпуса. Богатство знати строилось на качестве заключаемых браков и получаемого наследства, искусно просчитываемых в ходе внимательно проводимой матримониальной политики. Случай с семейством Бошамов довольно нагляден. В начале столетия их владения протянулись уже на 18 графств, и главные замки находились в Уорвикшире, в Вустершире и в графстве Дарем. В 1403 году Ричард Бошам стал графом Уорвиком. Он женился на Елизавете Беркли, принесшей мужу земли в Уилтшире, в Беркшире, в Нортхэмптоншире и на юго-западе Англии. Второй брак с Изабеллой Деспенсер, графиней Уорчестер, помог Бошаму прирастить к владениям 50 имений, как в Англии, так и в Уэльсе, в сеньории Гламорган. Затем последовало наследство от тетушки Ричарда, Джоан Бошам, дамы Абергавенни: 8 имений в Уорвикшире, в Уорчестере, в Оксфордшире и на территории Уэльской Марки.
История с Невиллами самая зрелищная. В начале XV века Ральф Невилл, господин Рэби и граф Уэстморленд, владел землями, сконцентрированными, главным образом, в диоцезе Дарема и проживал в принадлежащих ему укрепленных замках Рэби, Миддлхэме и в Шериф Хаттоне в Йоркшире. От двух заключенных им браков родилось 23 ребенка: 9 от первой супруги, Маргарет, дочери графа Стаффорда, и 14 от второй, Джоан Бофор, дочери Джона Гонта, герцога Ланкастера, - 9 сыновей и 5 дочерей. Благодаря этим детям возникла впечатляющая сеть политических союзов. Из пяти дочерей Екатерина вышла замуж за герцога Норфолка, Анна - за герцога Бэкингема, Элеонора - за графа Нортумберленда, Сесиль - за герцога Йорка. Что до сыновей - Уильям станет графом Кентом, Джордж - лордом Латимером, Роберт - епископом Солсбери, а потом Дарема, Эдвард - лордом Абергавенни. Старший, Ричард, женится на Алисе, наследнице графа Солсбери. От их союза появится множество потомства, из которого один отпрыск, Джон, - стяжает потом титул графа Нортумберленда и маркиза Монтегю, а другой, Джордж, - станет архиепископом Йоркским. Старший, Ричард, прославится: в качестве графа Солсбери он женится на Анне, наследнице графа Уорвика, и с этим титулом сыграет одну из главных ролей в Войнах Алой и Белой Розы - роль Создателя королей. Две его дочери вышли за братьев короля Эдварда IV; и оба брака завершились трагедией: старшая, Изабелла, была отдана Джорджу, герцогу Кларенсу, казненному в 1478 году, а младшая, Анна, сначала стала супругой Эдварда, сына Генри VI и принца Уэльского, убитого в сражении при Тьюксбери в 1471 году, а затем вступила в союз с победителем своего первого мужа, будущим Ричардом III.
Быстрое разрастание потомства, браки, в том числе и повторные, получения наследства, изъятия имущества и изменения в титулах превратили среду высшей английской аристократии в запутанный узел, делающий историю нашего периода особенно сложной, тем более, что повторения некоторых имен, таких как Ричард, Джордж и Эдвард, лишь увеличивают опасность запутаться. Если матримониальный союз и получение наследства являлись основными средствами увеличить могущество этих вельмож, то наравне с ними и вопреки им существовал еще один путь социального роста, пусть и влекущий за собой больше опасностей из-за вероятных династических столкновений: этот путь - служба королю. Яркие успехи на поприще управления, как центрального, так и на местах, в монаршей резиденции, в качестве дипломата, в лоне Церкви - могли завести владельца достаточно далеко. Это демонстрирует случай Ральфа Кромвеля, поочередно или же одновременно служившего управляющим замка Берквуд, Клипстон-парка, Шервудского леса, исполнителя последней воли и наставника множества богатых аристократов, землевладельца различных монастырей и даже казначея Англии в период с 1433 до 1443 года. Он сколотил себе внушительное состояние с рядом усадеб в графствах Ноттингем и Линкольн, заставив перестроить великолепную крепость Татершелл. Из соображений сомнительной честности Кромвель потребовал от исполнителей своей последней воли вернуть после его смерти неподъемную сумму в 5 481 фунт, плод разнообразных вымогательств. Столь же хищным, жестоким и склонным к мошенничеству был Джеймс Файнс, лорд Сей и Сил, боевой оруженосец до 1438 года, камергер (ключник) королевского дома в 1447-1449 годах, в 1449-1450 годах - казначей Англии. Прибавив лоска, он стал управляющим имений в герцогстве Ланкастер в Сассексе и хранителем 5 портов, группы приморских городов на юго-восточном побережье, обязанных ежегодно в течение короткого периода снабжать 57 судов в целях обеспечения безопасности в проливе Ла Манш (конкретно, это такие города, как Дувр, Уинчелси, Ромни, Хит, Сэндвич). В 1450 году сумма пенсии Джеймса Файнса достигла 302 фунтов. Обычнее выглядит тут Уолтер Хангерфорд. В начале он владел 3 имениями в Уилтшире и в Глостершире, благодаря счастливой череде браков и наследств, Хангерфорд прибавил к ним 13 имений в Суррее, Оксфордшире, Уорчестере, в Сомерсете и в Эссексе. Потом он приобрел еще 13 имений с помощью второго брака. Став казначеем Англии в период с 1426 до 1432 года, Хангерфорд осуществил множество покупок, подаривших ему к 1440 году доход в 700 фунтов. На протяжении службы он занимал ряд должностей в управлении: представителя Уилтшира и спикера (президента) палаты общин в Парламенте, управляющего в герцогстве Ланкастер землями к югу от реки Трент, посла на Собор в Базель и члена Совета; Хангерфорд был связан со всеми важными делами монархии вплоть до 1444 года.
Количество и разбросанность имущества высшей аристократии делала управление им тяжелым, откуда проистекала необходимость для баронов доверить дела грамотным специалистам, тем более, что хозяева часто отсутствовали, будь то война во Франции, нахождение при дворе или же поездка в массу других усадеб. При владельцах числились главный принимающий, проверяющие, счетоводы, совет, включающий множество юристов, ибо процессы шли безостановочно, и прокуроры, числящиеся при монарших судах. По своей структуре герцогства и графства скорее походили на общества землевладельцев, чем на традиционные фьефы средневековья.
'Ублюдочный феодализм' и система 'Ливреи и службы'
Большей частью из-за приведенных выше причин британские историки используют для описываемой в книге эпохи определение 'ублюдочного феодализма'. В классической феодальной системе, какой она еще повсеместно работала во Франции, сеньор и вассал были связаны клятвой верности, приносившейся одним человеком другому в процессе церемонии присяги. Сеньор доверял вассалу фьеф и обещал ему поддержку в борьбе с врагами; вассал присягал сеньору на верность, которую обязывался проявить во время войны, и на добрый совет, ежели тот понадобится. Не уважающий подобный долг объявлялся вероломным, и связь разрывалась. Такая вошедшая в обычай система в Англии XV столетия повсеместно исчезала. Вместо клятвы верности человека человеку, основывающейся на присвоении земельного надела, все больше прибегали к финансовому контракту: фьеф становился суммой денег, а взаимные обязанности уточнялись документом, буквально разделенным обоими партнерами разрезанием зубцами пилы: свидетельством отступного. В качестве примера: 28 апреля 1474 года Уильям лорд Гастингс, камергер короля и его наместник в Кале, один из самых могущественных сеньоров страны, заключил с джентльменом Николасом Агардом нижеследующий договор.
'Данное отступное, составленное в 28 день апреля 14 года правления нашего суверена и господина короля Эдварда IV, между Уильямом, лордом Гастингсом, с одной стороны и Николасом Агардом, джентльменом, с другой стороны, свидетельствует, что вышеназванный Николас, по собственной воле и по собственному желанию, связывает и определяет свою жизнь с вышеназванным лордом Гастингсом, прежде всего прочего, дабы ездить и ходить пешим строем с описанным лордом, участвуя и исполняя обязанности против каждого другого в Английском государстве, за исключением религиозных вопросов и вопросов верности по отношению к нашему названному господину суверену и королю и мессиру принцу и к их наследникам. Вышеназванный Николас в любой момент придет на помощь вышеназванному лорду Гастингсу по любой разумной повестке, сопровождаемый столькими снаряженными для войны бойцами, сколько сумеет собрать, за счет расходов, отнесенных на имя этого лорда. В свою очередь лорд Гастингс обещает вышеназванному Николасу быть добрым и любящим господином во всех его предприятиях, помогать ему и защищать его права в степени, которую позволяют закон и совесть. В свидетельство сего вышеназванные стороны прилагают свои печати и собственноручные подписи к настоящим и неизменяемым бумагам об отступном. Дано в день и год, указанные выше'.
Имена 90 человек, заключивших подобный вид договора с лордом Гастигсом между 1461 и 1483 годами, выявлены. Из них 59 - оруженосцы, и 9 - рыцари, среди которых 2 пэра королевства, принадлежавших к очень известным семьям: это Генри, лорд Грей де Коднор, и Джон Блаунт, лорд Маунтджой. Как можно подвести итог, привычные взаимоотношения сеньор- васссал превратились в связку патрон-клиент, основывающуюся на выплате содержания в наличных деньгах. Словарь, впрочем, склонен отождествлять между собой обе практики: термины 'жалованья' (платы) и 'фьефа' стали почти равнозначными, как и термины 'владелец феода' и 'вассал'. Оплата расходов такого ряда представляла важную часть в распределении средств знатными родами: например, для графа Нортумберленда это было четвертью производимых им трат.
В результате высшая знать встала во главе настоящей личной армии из нескольких сотен мужчин, получавших жалованье и носивших ливрею (форму) своего господина. Подобное окружение образовывало 'свиту' графа или герцога; верные сподвижники трансформировались в новую версию вассалов, покорных долгу оказать военную помощь или дать совет. Они были преданы поддерживавшему их нанимателю. Поэтому система и обзавелась названием 'Ливреи и службы'.
Социальные и политические последствия описываемой системы крайне важны и играют существенную роль в карьере Ричарда Глостера, будущего Ричарда III. Именно из-за пренебрежения этим контекстом в адрес нашего героя направляется множество ошибочных суждений. В социальном плане система 'ублюдочного феодализма' или 'ливреи и службы' способствовала расшатыванию традиционного феодального порядка. Возрастающая роль в человеческих взаимоотношениях экономики, основывающейся на деньгах, ослабляла личностные связи. Однако, все оплачивалось звонкой монетой и все покупалось, включая гражданскую и военную службу. Могущество оценивалось способностью предложить большее жалованье, нежели доступное у соперников. Чтобы привлечь сторонников, необходимо было создать соответствующий внешний вид, использовать хвастливую роскошь, продемонстрировать имеющееся богатство. Расходы на великолепную мебель, экстравагантные одеяния, экипажи, усадьбы и замки не останавливали рост, тогда как доходы вельмож находились в равно продолжающемся упадке. Высшая знать ощущала угрозу своему обычному образу жизни и естественному превосходству, основывающимся на рыцарских чести и ценностях. Отсюда проистекает желание оградить себя остатком равного по положению общества, образовав настоящую касту, до крайности закрытую и существующую в подобии тоскующей мечты по воображаемому прошедшему с его театрализованными и не каждому понятными ритуалами. Рыцарские ордена множились день ото дня, но в действительности этот институт утрачивал социальную и военную пользу: создавался красивый фасад, перегруженный символами и отсылками на романы прошлого; устраивались достойные предшественников Пантагрюэля пиры с сотнями приглашенных и десятком перемен блюд; происходили отождествления с мифическими фигурами из первых девяти подвигов Геракла и с героями Круглого стола; дворяне обзаводились гербами и герольдами, специализировавшимися на эмблемах и девизах знати, используемых на дипломатических и военных встречах, причем, девизы принимались заставляющие задуматься, - 'Приду рано или поздно', 'В другой раз лучше', 'Больше траура, чем радости', 'Как вам угодно'. У Ричарда III тоже имелись девиз: 'Верность связывает меня' и герб - белый вепрь. Тем не менее, как мы увидим, он вел себя сдержанно, сомневаясь и явно не испытывая свободы в отношении этих детских игр, подобных турнирам и 'вооруженным выступлениям'. В его взаимоотношениях, решениях и определенных записях угадывается человек, не нашедший собственного места в открывающемся новом мире и не сумевший до конца отринуть ценности минувших лет, человек, маневрирующий между христианской рыцарской доблестью и образом государя Макиавелли, переполненный противоречиями, сложный в восприятии и сам себя не всегда осознающий. В Ричарде III присутствовало что-то от шекспировского Гамлета.
Падение престижа королевской власти
Другим аспектом описываемых изменений, связанных с отклонениями от старого феодализма и распространения практики 'Ливреи и службы', было ослабление власти монарха. С таким утверждением согласился в 1483 году, - временем прихода к управлению королевством Ричарда, - государственный канцлер, епископ Рассел, в своей знаменитой проповеди, где он сравнил сильных мира сего с непоколебимыми скалами, обеспечивающими твердость страны посреди волнующегося моря. Английская монархия, в самом деле, пережила настоящую бурю, заставившую ее основы дрогнуть. Но они оказались достаточно прочными и даже превосходящими по качеству основы монархии Капетингов.
В центре, или скорее, на вершине государства стоял король. Принадлежа к анжуйской династии Плантагенетов, уходящей корнями в XII столетие, он был священной личностью с минуты коронации, получившей помазание и отныне способной излечивать больных и ослабленных, как и его французский собрат. Ритуал, впрочем, отличался сходством на обоих берегах Ла Манша, покоясь на одинаковых религиозных ухищрениях. Помазание в Англии осуществлялось священным маслом, происходящим с флакона, дарованного Святой Девой лично Томасу Беккету, возведенному в ранг святых архиепископу Кентербери. История повествует о первоначальном сокрытии флакона в Пуатье, в церкви Святого Георгия, а затем в 1307 году доставке его в Англию, после чего тот потерялся в беспорядочном нагромождении вещей внутри лондонского Тауэра, что свидетельствует в пользу некоторого пренебрежения по отношению к дарам Небес. К счастью, Генри IV его нашел, как будто случайно сразу по следам низложения в 1399 году Ричарда II, и это позволило рассуждать о помазании последнего не настоящим веществом, 'созданном выше', и поэтому тот признавался незаконным монархом. Довольно грубый обман, но на него придется закрыть глаза. Существовал, однако, и тест на истинность масла: после помазания признанный король лечил золотушных в процессе тщательно продуманной церемонии, к сожалению, не известной нам по описаниям источников, предшествующих дням правления Генри VIII. Согласно данным Марка Блока, историка королей-чудотворцев, ритуал, последовавший после церемонии коронации Ричарда III, должен был оказаться таким же. Исследователь насчитал более тысячи пришедших для излечения больных, что составляло число, охватывающее обычно год встреч со страдающими от золотухи. Несомненно, люди являлись не только в надежде на выздоровление, начиная со времени правления Эдварда IV, больной получал еще и серебряную монету, что привлекало толпу бедняков и мнимых страдальцев. 'Любопытная трансформация, - писал Марк Блок, - в результате которого милостыня, подаваемая больным, превратилась в настоящую награду, приманку для тех, кто колеблется, не решаясь отправиться к королю и подвергнуться возложению рук, свершилась в тот самый кризисный период, когда государи, оспаривавшие друг у друга корону, отрицали наличие у соперника права творить чудеса. Поверить в то, что это всего лишь совпадение, трудно. По-видимому, каждый претендент пытался любыми средствами привлечь к себе золотушных, алчущих исцеления: ведь выказывая свой чудотворный дар, короли наилучшим способом 'подтверждали', по выражению Фортескью, свое 'неоспоримое' право на корону (Марк Блок "Короли-чудотворцы", М., 1998 г. Перевод В. А. Мильчиной).
Священный характер особы короля равно проявлялся в другой чудесной возможности: в способности создавать так называемые медицинские кольца. Каждый раз в Страстную пятницу суверен возлагал на алтарь в королевской часовне определенное количество золотых и серебряных монет, затем расплавляемых для отливки колец, имеющих силу исцелять мускульные спазмы, откуда и происходит их наименование колец от судорог. Счета монаршего дворца подтверждают описываемую практику; однако, документы, касающиеся Ричарда III, к сожалению, исчезли, при этом у нас нет причин полагать, что ему удалось избежать подобного ритуала.
Итак, король рассматривался как проводник Божьего промысла, правящий от имени Господня государством, за которое нес ответственность, как провозгласил в 1477 году канцлер и епископ Томас Ротерхэм в своей проповеди перед Парламентом. Как бы то ни было, образ идеального монарха подвергся изменениям. Религиозный масштаб фигуры отошел на второй план в пользу роли светской: прежде всего от него ожидали обеспечения королевству защиты, порядка и правосудия. Наступил не самый подходящий час для властелина-святого, скорее для государя-завоевателя, славного и справедливого, для государя, известного результатами своей деятельности, чья личная жизнь не подлежала учету, гарантировавшему бы ему величие. Живи он в XIII веке, Генри VI, целомудренный, богобоязненный, покорный духовной братии, простодушный и, предположительно, ставший жертвой убийства, превратился бы в идеал святого и мгновенно оказался бы канонизирован. В XV столетии Генри VI не вызывал чувств сильнее жалости. Авторитет королевских обязанностей серьезно пострадал от превратностей, перенесенных троном на протяжение XIV века: низложения и вероятного убийства в 1328 году Эдварда II, повторения истории в 1399 году с Ричардом II и появления в 1422 году монарха-младенца Генри VI, целиком смирившегося перед супругой-француженкой и окруженного спорящими о принадлежности власти партиями, прежде чем в 1453 году сойти с ума, в свою очередь подвергнуться смещению, далее вернуться на престол в 1470 году, опять оказаться низложенным в 1471 году и, в конце концов, предположительно, пасть убитым. И настолько потерявшая ценность корона достанется в 1483 году Ричарду III.
Как, после всех представленных выше злоключений, создать образ суверена, избранного Богом, модель добродетели и благочестия, неприкосновенного и почитаемого? Впрочем, король теперь пытался лично сформировать свой лик, участвуя в придании функции собственных, лишь ему свойственных черт. Монархи пеклись о росте народной любви: их выходы становились поводом показаться на производящем впечатление фоне. Они обнаружили пользу в существовании людей грамотных и использовании тех в качестве пропагандистов и принялись вознаграждать дальновидных летописцев, восславлявших их. Начали заботиться об отправке писем в крупные города с целью объяснения проводимой политики. Подводя итог, суверены нового поколения обнаружили, что великий человек создает себя сам. На пороге стояла эпоха создания общественного мнения. Королю следовало уметь казаться; великим монархом был тот, кто не только совершал грандиозные подвиги, но, что еще важнее, знал, как придать им ценность.
От короля-святого к государю-реалисту
Подобное развитие, которому Ричард III честно отдал дань, отразилось в теоретических работах, посвященных институту королевской власти в Англии. Образ идеального монарха больше не лепился епископами, их место заняли юристы. Еще в начале столетия не существовало полноценной конституционной теории: право являлось просто вопросом из области нравственности и теологии. Обязанности суверена были моральными. Это утверждает даже мыслитель-иноверец, подобный Джону Уиклифу, ставшему в 1372 году доктором теологии в Оксфорде: ссылаясь на святого Григория Великого, он учил, что король, как наместник Господа, должен ждать от подданных беспрекословной покорности, и что всякое сопротивление подлежит осуждению. К 1404 году, каноник Солсбери, Ричард Уллерстон, в трактате 'О военных чиновниках', созданном для будущего Генри V, определяет единственными добродетелями, как для монархов, так и для рыцарей, праведную жизнь и ненависть к порокам.
Таков же и совет, данный в 1405-1410 годах монахом Жаком Ле Граном (Жаком/Яковом Великим) в его 'Философии', далеко не незначительно повлиявшей на Туманный Альбион, где работа была напечатана в 1486 году на английском языке Кэкстоном под названием 'Книги хороших манер'. В ней обнаруживается множество извлеченных из Библии примеров с размышлениями о личных нравственных качествах, требуемых от властителя: ему не следует терять время на игру в кости и на валяние дурака с дамами; королю должно обладать справедливостью и мощью, упражняться с оружием, уважать данные клятвы, поддерживать Церковь и являться образцом рыцарственности.
С другой стороны находились идеи великого юриста сэра Джона Фортескью, скончавшегося к 1477-1479 годам и считавшегося настоящим основателем английского конституционного права. Фортескью был одновременно и мыслителем, и человеком действия, связанным с политическими событиями своей эпохи. Получив образование в юридической школе Линкольнс-Инн в Лондоне, он был 7 раз избран членом Парламента между 1421 и 1437 годами, 35 раз назначен мировым судьей в 17 различных графствах, стал в 1442 году главным судьей (прокурором) трибунала Королевской Скамьи и оказался затем посвящен в рыцари. Верный Ланкастерам, Фортескью разделил изгнание королевы Маргариты Анжуйской во Франции, попал в плен в битве при Барнете в 1471 году, получил от Эдварда IV прощение и вернулся в родную усадьбу в Глостершире. В созданной им великой книге 'О природе естественного закона' Фортескью различает три типа власти или претворения в действительность суверенитета. В первом, называемом автором 'монаршей властью', правитель следует собственным законам, которые способен изменить мановением руки, он не советуется с народом, облагая его, в зависимости от желания, разного уровня пошлинами. Подобная система использовалась властителями древности, например, Немродом, а также французской монархией. Напротив, при 'власти политической' законы создают граждане, и правительство может быть общественным. Такой системой отличалась Римская республика. Наконец, есть еще и английская система, очевидно, лучшая, ибо она сочетает в себе две предыдущие. При ней король трудится над законами в согласии с представителями народа и естественным правом. В 'Восхвалении законов Англии' Фортескью возвращается к образам головы и тела, взятым из 'Поликрата' Джона Солсбери: 'Все, словно голова на физическом теле, не способно поменять нервные окончания или отказать своим членам в силе или в подпитке кровью. Так и король, который возглавляет политическое тело, не способен поменять его законы или же лишить народ пропитания, если ему этого не позволят или против воли подданных. Ты здесь, государь, являешься формой института политической власти'.
Живя внутри продолжающихся Войн Алой и Белой Розы, Фортескью извлек из наблюдаемых и затрагивающих его государственных драматических событий урок. Он провозглашал форму умеренной монархии, при которой суверену следует докладывать о мнении представителей его подданных, выражаемом Парламентом. Уровень религиозности падал пропорционально концепции естественного права. Исходя из вышеизложенного, Фортескью воодушевлен практикой значительнее, чем она его трудами, и влияние написанного им на XV век сильно ограничено. Ричард III, современник автора, вероятно, никогда не читал этих работ, но, без сомнения, слышал о Джоне Фортескью. Мужчины находились в противостоящих друг другу лагерях, и после Барнета мыслителю удалось вернуть имущество, лишь отрекшись от былых идей, признав законность королевского титула Эдварда IV, брата Ричарда.
Последний не являлся теоретиком власти. Им не руководствовала ни какая бы то ни было 'идеология', ни концепция идеального суверена. Ричард действовал, или скорее реагировал, на происходящее прагматически, тем более, что он его не вызывал. Главным руководством данного короля можно считать инстинкт выживания. Разумеется, Ричард унаследовал множество характеризующих средние века ценностей, но, прежде всего, поступал, исходя из реализма, каковое поведение оповещало о свойствах государя эпохи Возрождения, вскоре выставленного на всеобщее обозрение Макиавелли: 'Государь, и особенно новый государь, не может подчиняться правилам и условностям, которые заставляют людей казаться хорошими, потому что для поддержания своего состояния он должен постоянно действовать вопреки своему слову, против милосердия, против человечности, против религии. Он должен быть готов изменить свое поведение в соответствии с ветрами Фортуны и изменением обстоятельств - короче говоря, не отклоняться от хорошего, если он может, но уметь идти во зло, когда это необходимо' (Макиавелли Н. Избранные произведения. М.:"Художественная литература", 1982 год. Перевод Г. Муравьевой). Эти принадлежащие Никколо Макиавелли строки из 'Государя' (1513 год) могут вызвать в уме литературный портрет Ричарда III, на которого флорентиец, тем не менее, никогда не указывал в своих произведениях.
Рожденному в 1469 году Макиавелли было на 17 лет меньше, чем Ричарду, и многие аспекты его мысли непреодолимо встают в параллель с поступками и карьерой последнего. В 'Государе' он рассматривает случай личности, только что захватившей власть силой, либо хитростью, и исследует средства, каковыми ее возможно сохранить. Для этого флорентиец исходит из реалистичного, а потому пессимистичного, наблюдения за человеческой природой, чьи действия всегда диктуются не любовью, не милосердием, не самоотречением, не добродетелью, но алчностью, тщеславием, двуличием, эгоизмом и злобой. Поэтому гораздо надежнее заставить себя опасаться, нежели чем заставить себя любить. От государя требуется устранять соперников, скрывать намерения, руководить мнением народа с помощью пропаганды. Ему следует покровительствовать религии, ибо та - могучее средство господства над умами. Должно остерегаться заговоров, 'ведь заговор может поставить государя под угрозу или обесчестить: если заговор одержит победу, правитель погибнет; если его раскроют, - сообщников понадобится обречь на смерть, но всегда полагали, что заговор - это изобретение государя, дабы напитать его жестокость, алчность, кровожадность и стремление к благам посылаемых на гибель', - напишет Макиавелли в 'Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия' (Макиавелли Н. 'Рассуждения о первой декаде Тита Ливия', СПб.:Кристалл 1998, перевод Р. Хлодовского). Когда государь обнаружит заговор, ему нужно сделать все для исчезновения его членов, вплоть до самого последнего. Выживший попытается отомстить за товарищей; и тогда государи, его помиловавшие, 'не будут стоить сожаления, по глупости или по небрежности, позволив кому-то ускользнуть'.
Тут не ставится вопроса ни о вынесении нравственного приговора тому, что называют 'макиавеллизмом', в действительности являющегося теоретизированием политики каждой из эпох, ни о приписывании настоящему моменту предшествования Ричарда III Никколо Макиавелли, но стоит настоять на факте соответствия подобных мыслей менталитету и культуре нового политического мира конца XV столетия. Ричард III был современником Людовика XI, семейств Сфорца и Борджиа. Ричард жил в мире, христианский фасад которого все хуже скрывал реальность политических взаимоотношений. Недавняя история Англии - наглядная тому демонстрация. Как, будучи взращен в подобной среде, мог он не подвергнуться ее влиянию? Но это не означает, что Ричард испытал его на себе. Он также разделил с Макиавелли ощущение, что человек исключительно отчасти ответственен за свои поступки, не являясь господином предначертанной судьбы, 'Фортуна' ведет его, хотя бы местами, и величие ведомого покоится на манере, с какой тот смотрит в лицо предстоящим ему событиям.
Основательное управление
Во второй половине XV века английская монархия находилась на перекрестке путей. Подвергаясь угрозам со стороны высшей знати, лишенная доверия повторяющимися незаконными восхождениями на трон, она переживала глубокий кризис, и ее авторитет ослабел. Если монархия выстояла и вышла из кризиса укрепленной, то лишь потому, что обладала основательной структурой институтов, обеспечивших продолжение действий правительства. Король еще сохранял высокую степень влияния, в которую входили определенные традиционные и исключительные права феодальной монархии: в качестве сюзерена или сеньора он мог созвать прямо подконтрольных ему вассалов на большой совет, дабы выслушать их точку зрения. Это носило название права консультации и помощи. Также король мог просить своих вассалов о службе в армии и, в ходе войн Алой и Белой розы, часто прибегал к подобному напоминанию об обязанностях. Еще чаще монарх обращался к созыву заказных комиссий, призывая в войско свободных мужчин из строго очерченного круга графств, пользуясь правом на вето. Но данные военные службы все больше замещались взиманием денег. Суверен назначал и снимал с должностей чиновников из высшего звена управления, созывал и распускал заседания Парламента. Основным органом руководства государством становился Совет, области действия которого, практически, не имели границ. Он состоял из небольшой группы от пяти до десяти человек, куда входили канцлер, казначей, хранитель личной печати, секретарь и любое другое должностное лицо, чье присутствие сочли бы полезным. При Эдварде IV размер Совета значительно вырос за счет соответственно возросшей доли в нем юристов.
Канцлер, главным образом, отвечал за вопросы права. Во главе множества секретарей он заставлял приводить в должный вид предписания и другие официальные документы, подтверждаемые доверенной ему большой королевской печатью. Канцлер изучал отправляемые подданными прошения. Большая часть из них касалась права на использование или же злоупотреблений, совершаемых шерифами, либо местными судами. Их число тоже росло: 56 прошений было получено в период между 1426 и 1432 годами, 400 прошений - в период между 1443 и 1456 годами и 114 прошений в период между 1456 и 1460 годами. Прошения подвергались рассмотрению в службе канцелярии, выделявшейся способностью дополнять традиционную юридическую систему общего права. Последняя применялась в общественных судах и, в действительности, была довольно устаревшей, иногда даже совсем не подходящей, и не могла соответствовать всем новым прецедентам, появлявшимся в жизни. Служба канцелярии восполняла пробелы общего права и, таким образом, демонстрировала ход судебной практики, породившей параллельно работающий кодекс, называемый Кодексом Справедливости.
Крайне важная роль принадлежала хранителю личной печати. С помощью секретаря Совета он отбирал ходатайства, отправляемые затем в канцелярию, чтобы поставить там на них большую печать; хранитель определял дипломатические документы, посылал в Парламент повестки, документы о прощении, разрешения, путевые бумаги для безопасного проезда и, посредством малой печати и личной печати монарха, оказывался незаменим для суверена в процессе путешествий.
Что до казначея, он занимался всегда деликатной областью финансов. Они подлежали управлению исключительно его ведомством. В XV столетии, как и во все эпохи, доходы монаршей казны постоянно казались недостаточными для жизни. Чистый доход, поступающий в королевские сундуки, было сложно рассчитать, ибо значительная доля от налогов никогда не добиралась до Лондона. Она прямо использовалась в графствах для погашения займов и уплаты жалованья представителям власти на местах. Историки оценивают номинальную общую сумму пошлин при правлении Генри VI примерно в 100 тысяч фунтов, но она способна меняться в границах от 75 тысяч до 115 тысяч фунтов. Доходы поступали, в массе своей, из таможенных налогов, особенно на шерсть и ткани, совершенно незаменимые для монархии; это дополнялось поступлениями из сдачи в аренду общественного имущества и из случайных налогов, согласованных, по повелению короля, с Парламентом. Указанные налоги, составлявшие от десятой до пятнадцатой части доходов подданных, не имели ничего общего с истинным положением каждого; они были стандартизированными сборами, взимаемыми по требованию с каждого города и с каждого графства. Известная нехватка в данных средствах обязывала короля обращаться к займам. Кредиторы, в большинстве своем, являлись английскими торговцами, в особенности, часто имеющими отношение к этапу в Кале. Крупные итальянские банки, вкладывавшиеся в военные кампании Эдварда III, как Барди и Фрескобальди, оказались из-за этих вложений разрушенными. Одалживать деньги суверену -мероприятие рискованное: как заставить коронованного должника погасить его кредиты? Отныне они выплачивались не наличными, а ассигнациями из местных доходов от имущества трона, что пропорционально сокращало общий счет, направляемый в монаршие сундуки.
Вместе с возросшими расходами, возникшими из-за возобновления в 1449 году войны во Франции и с издержками, идущими на оплату службы двора, король все сильнее зависел от сообщества торговцев и от нескольких значительных финансистов, подобных Ричарду Уиттингтону, а также от высшей знати, часто обязанной спонсировать от своего имени военное снаряжение, то есть траты, погашение которых раз от разу становилось все более произвольным.
Самым затратным сектором хозяйства являлся Дом монарха. В данной области приходилось сталкиваться с расходами на существование двора, штат которого и нужды на представление никогда не прекращали расти. Например, в 1441 году при нем насчитывалось 150 оруженосцев, в 1444 году - 225 оруженосцев, в 1447 году - 258 оруженосцев, в 1448 году - 260 оруженосцев, и в 1450 году - 310 оруженосцев соответственно. Суверену надлежало поддерживать свой уровень жизни и производить им впечатление на знать, на послов иностранных держав и на прочих наблюдателей. Ричард III не избежал подобной обязанности. Требовалось оплачивать обеспечение придворных жильем, полагающейся формой одежды, питанием, отдавать деньги за пиры и церемонии приема дипломатов с тем большим размахом, чем меньше на это имелось средств, следуя хорошо известному политикам правилу: чем беднее, тем основательнее надо обманывать богатством. Что до личных королевских расходов, они просматривались по счетам Монарших Гардероба и Покоев.
В 1449 году задолженность королевского дома выросла до 24 тысяч фунтов, - четверти общего дохода Казны. Здесь погашения осуществлялись ассигнациями из местных средств, кои вскоре уже не могли отвечать все предъявлявшимся требованиям: в 1450 году серьезный финансовый кризис поколебал монархию Ланкастеров, и произошло это в связке с началом восстания Джека Кэда.
Самой, может быть, выделяющейся чертой английского королевского правления являлась чрезвычайная разработанность юридической системы, делающей честь, как ответственным политическим деятелям, так и народу. Вне двора канцелярии суверена, о которой мы говорим, различались два судебных уровня. Высший из них состоял из трех юридических инстанций, теоретически включавших три представительства Совета: Королевской Скамьи, Двора общественных обсуждений и Двор министерства финансов. Представительство Королевской Скамьи занималось уголовной и гражданской компетенциями и могло привлечь к суду в случаях нарушения монаршего мира, равно как и в случаях правонарушений, совершенных офицерами суверена, в особенности, шерифами. Двор общественных обсуждений занимался тяжбами среди подданных, а Двор министерства финансов - случаями споров, относящихся к финансовой области.
Начиная с правления Эдварда III, в XIV веке, Совет взял обыкновение устраивать судебные заседания, по меньшей мере, четыре раза в неделю, собираясь в одном из залов Вестминстерского дворца, украшенного фресками, откуда он и позаимствовал свое название Звездной палаты. Описываемый суд, способный рассматривать все разновидности дел, позволял себе проводить вердикты других судов в вопросах уголовных и в тяжбах о свободной собственности. Разногласия зачитывались перед Звездной палатой как по инициативе короля, так и по ходатайству со стороны истцов, ибо при таких обстоятельствах процедура проходила гораздо быстрее и действеннее, чем в обычных судах. Тем не менее, данный суд обладал грозными полномочиями, особенно, когда на кону находились интересы суверена: мог запереть партии в ожидании вынесения решения, отказать защитнику в предъявлении обвинений, отказаться раскрывать личности обвиняющих вплоть до начала процесса и потребовать присяги от свидетелей и противостоящих сторон. Начиная с правления Эдварда IV, стали использовать пытки. Звездная палата не имела права вынесения смертного приговора или приговора искалечить, но была способна обречь на заключение, на смещение с должности и на уплату денежного штрафа. Несмотря ни на что, ее суд, по всей видимости, пользовался в стране значительной востребованностью, так как помогал взять за горло и привлечь к ответственности финансистов и нечистых на руку советников.
Английское монаршее правосудие было близко к подданным, благодаря двум изначальным учреждениям: институтам мировых судей и присяжных заседателей. Мировые судьи появились в XIII столетии, и с тех пор их полномочия не прекращали увеличиваться. Назначаемые монархом в каждом из графств они переезжали с места на место, и проводили заседания четыре раза в год. Мировые судьи могли рассматривать все правонарушения, за исключением случаев государственной измены. В 1433 году они добились способности наказывать за применение подложных мер и весов; в 1464 году - необходимости уважать правила изготовления тканей и рассматривать столкновения между хозяевами и рабочими; в 1477 году - права наблюдать за изготовлением даже черепицы. Приговоры зачитывались большим собранием присяжных заседателей из 23 лиц, представлявших графство. С точки зрения Фортескью, подобное учреждение являлось признаком превосходства английского права над правом французским. Однако, следует довольно относительно оценивать его преимущества, ибо присяжные заседатели часто подпадали под давление некоторых местных сеньоров.
Заметим, в распоряжении у короля находился еще один судебный инструмент, используемый им в моменты кризисов и позволяющий ему насаждать справедливость быстро, или хотя бы эффективно: процедура d'Oyer and Terminer (оповещения о слушании и рассмотрения дела). Мы увидим это в связи со множеством примеров. Да, формулировка звучит странно, она происходит из старофранцузского: 'oyer' (слышать) и 'terminer' (класть конец, завершать). Речь идет об очень старой практике, состоящей в передаче знати графства абсолютных полномочий задерживать, выслушивать, судить и срочно выносить приговор тем, кто создает проблемы. В 1450 году именно так были отправлены комиссии по слушанию и рассмотрению дела с вельможами и юристами, чтобы те приняли участие в подавлении восстания в Кенте Джека Кэда.
В каждом из графств представителем власти являлся неизбежный персонаж: шериф. Но он выполнял обязанности, повсеместно утраченные потом в свете его значимости. Тогда, как еще в XII веке прежний хранитель шира ('наблюдающий графа', от чего происходит определение шерифа), должность коего возникла в англо-саксонский период, был настоящим заместителем короля в графстве, обладающим практически всеми видами полномочий - судебными, военными, налоговыми и полицейскими. В XV столетии он являлся не более, чем сержантом, поставленным мировым судьей обеспечивать общественный порядок, объявлять созыв на выборы в Парламент и выявлять неплательщиков по займам. Если пост потерял присущий ему блеск, то лишь потому что стал присваемым на год, хотя раньше более или менее оказывался собственностью владельца, погашавшим за него ренту. Несмотря ни на что, должность шерифа принадлежала одному из вельмож графства, выполнявшему две основные задачи: созыв и управление поднятым в графстве войском, так называемым окружным отрядом, и разработка листа с вопросами, обращенными к присяжным заседателям. Если у шерифа были хорошие взаимоотношения с местным сеньором, он мог заслужить себе серьезный авторитет.
Парламент: вспомогательное средство королевской власти?
Как излагал в середине века юрист Джон Фортескью, английская монархия не являлась абсолютной: суверену приходилось создавать ее образ вместе с представителями его объединяющихся подданных в Парламенте. Это было редкостью, внушавшей англичанам сильную гордость. Разумеется, в большинстве европейских стран существовали избираемые собрания, способные быть допущенными к сотрудничеству с королем, как, например, Генеральные Штаты во Франции. Но они созывались очень редко и в обычное время скорее служили палатой записей, чем органом наблюдения. В Англии дела шли совершенно иначе.
В период своего первого серьезного официального созыва в 1295 году Парламент теоретически представлял три сословия государства. Духовные отцы после этого стали там довольно малочисленными: 2 архиепископа, 19 епископов и только 27 аббатов, тогда как в 1305 году их насчитывалось 75 человек. Что до светских лордов, - в начале в Парламенте присутствовали лишь графы и бароны. В XIV веке к ним добавились герцоги, маркизы и носители важных для Франции титулов, которыми вознаграждали верных слуг монархии: герцоги Ланкастеры, Кларенсы, Глостеры и Йорки, появившиеся благодаря Эдварду III, а также маркизат Дублина, созданный Ричардом II. Как известно, перечисленные титулы имели лишь почетное значение, в отличие от французской действительности, они не подразумевали никакой земельной или судебной власти. Право заседать в палате лордов передавалось по наследству и не связывалось с владанием той или иной областью: это было единственной привилегией данных вельмож! В случае совершения государственной измены или уголовно наказуемого преступления они подлежали суду равных им пэров (отцов отечества); за меньшие проступки знать, как и все, представала перед королевским судом, при этом освобождаясь от заключения в тюрьму за долги. Превосходство пэров являлось, поэтому, исключительно социальным: ни в каком другом случае они не образовывали привилегированный орден. Король имел право назначать новых пэров, но редко прибегал к подобной возможности, из-за передачи по наследству затрагивающую будущее. Светских лордов равно было довольно мало: сороковая часть от общей численности населения.
Заметно необычной являлась палата общин, состоявшая из двух групп избранных представителей: с одной стороны рыцарей, а с другой - горожан разного уровня. Каждое из 37 английских графств выбирало по два рыцаря среди джентльменов, оруженосцев или же рыцарей, носящих доспехи, в нем проживающих. Выборщиками были свободные держатели земли с доходом от 40 шиллингов в год, оплачивающие все выпадающие на их долю расходы. Держатели арендного договора исключались из голосования, какой бы ни была стоимость разрабатываемой ими земли. Наконец, епископские города проводили выборы среди граждан, а те из них, которые находились в статусе поселений, избирали в кругу мещан. Количество поселений постоянно колебалось: в начале XIV века их насчитывалось 166 единиц, но в 1445 году - только 99 единиц; Генри IV прибавил к общему количеству 8 единиц, а Эдвард IV - 5 единиц. Определенные, наиболее значительные, города добились статуса графств, в каждом из них существовали собственные шериф и особая избирательная система, близкая к системе настоящих широв (графств). Так обстояло дело с Лондоном с XII столетия, с Бристолем - с 1373 года, с Йорком - с 1396 года и с Ньюкаслом, Норвичом, Линкольном, Халлом, Саутхэмптоном, Ноттингемом, Ковентри и Кентербери - с XV столетия.
Принцип прямого избрания серьезно менялся от одного поселения к другому. Самые богатые оказывались самыми продвинутыми, сохраняя право голосования за наиболее преуспевающими торговцами и ремесленниками, уже принимавшими на себя необходимые для города обязанности. В 1429 году специальный акт Парламента попытался ограничить количество избирателей и избираемых ими по причине беспорядков, толчеи и шума, сопровождавших эти собрания. Выборы, как гласит текст 'из-за чрезвычайно большого и не подходящего числа людей (...), значительная часть коих состояла из избирателей малого достатка, либо же из неимущих, где каждый претендовал на равный по весу голос... нуждались в зажиточных рыцарях или оруженосцах, относящихся к данным графствам'. Целью было сохранить право избрания для социальной элиты графств. Это подтвердил статут 1445 года, исключивший из процедуры голосования йоменов и оставивший доступ к нему за самыми знатными рыцарями и оруженосцами. Поэтому не следует ожидать от собраний тех лет революционных решений, тем более, что среди избираемых присутствовало множество членов королевского дома: в 1453 году в 18 графствах было по одному, а еще в 2 графствах по 2 человека монаршей крови. Столько же там находилось шерифов и членов министерства финансов.
Палаты Лордов и Общин заседали отдельно друг от друга. Собственно говоря, только первые формировали Парламент, собираясь в палатах с таким наименованием в стенах Вестминстерского дворца. Общины устраивали собрания скромнее в помещении капитула или столовой монастыря по соседству. Если не считать крайних случаев, лишь их спикер обладал доступом в палату Парламента. Этот персонаж стал важен в XV веке. С 1384 года он избирался и председательствовал над Общинами.
С XIV столетия статуты начали предусматривать ежегодные заседания. Они не происходили с кажущейся нам сегодня точностью, однако, возрастающие финансовые нужды суверенов вынуждали тех очень часто обращаться к доверенным представителям подданных. Тем более, что налоги утверждались, в общей части, исключительно на год. Менее удачливый в этой области, чем 'кузен', король Франции, недавно добившийся утверждения постоянного прямого налога, английский суверен должен был заручаться согласием страны всякий раз, когда хотел собрать доходы выше, нежели это позволяли его собственные владения. А такое с недавних пор происходило неизменно. Во всем, касавшемся прямого налогообложения, присутствовала абсолютная основа: оно было менее строгим для непрямых пошлин на обмены товарами, однако, серия наследующих друг другу статутов не давала монарху ничего, кроме скромного пространства для маневрирования. Нужды Столетней войны толкали королей на попытки отыскать дополнительные средства и наполнить военную казну через вынужденные дары и выжимаемые 'милости'. Собиравшийся при Ричарде III, в 1483 году, Парламент запретил подобные практики. Как видим, у королевской власти не существовало особого выбора, и в процессе каждого парламентского заседания перед нами предстает серьезный торг: пошлина в обмен на какую-либо выгоду или какое-либо обещание. Все зависело от искусности партий и от популярности проводимой королем политической линии. Тем не менее, Эдварду IV удалось не созывать Парламент чаще 6 раз в течение 22 лет. Он пользовался дополнительными доходами, проистекающими из взноса от пенсии в 50 тысяч фунтов, выплачиваемой Людовиком XI в исполнение мирного договора в Пикиньи 1475 года.
Палата Общин обладала правом инициативы внесения финансовых законопроектов, ведь именно общины, в основном, принимали на себя тяжесть их выполнения. Следуя требованиям правительства, они предлагали поднятие уровня налогов (самое частое, десятой и пятнадцатой частей от доходов). Затем проект читали в палате лордов, дабы получить их согласие, пусть те ни разу не отказывали. Полномочия Парламента были в равной степени законодательными. Эта деятельность выражалась в форме 'статутов'. Начиная с XIV века, король не мог их отозвать. Он иногда так и поступал, но шаги в данном направлении всегда воспринимались, как злоупотребление. Суверен чаще использовал свою власть в освобождении некоторых лиц от подчинения тому или иному статуту.
Парламент обладал инициативой в предложении законов. Во времена Ричарда III установился обычай, по которому собранию следовало подготовить полный текст законопроекта в разработанном виде статута, по окончании, подписываемом согласным сувереном на французском - 'такова воля короля' или им на французском же языке отвергаемом - 'король осведомится о вопросе'. Вне этих общих и торжественных законов, соответствующих французским эдиктам, король мог заниматься законотворческой деятельностью в недрах Совета относительно малозначащих, либо временных проблем в форме ордоннансов. Границы подобной возможности были очень расплывчаты и временами вели к злоупотреблению со стороны монарха в сторону тенденции к абсолютизму. Особенно это касалось Ричарда II.
Парламент, наконец, обладал судебными полномочиями, широко используемыми в серьезных случаях. Обвиняемые в уголовных преступлениях или в государственной измене пэры подлежали суду палаты лордов. Если она не заседала в этот момент, то суду пэров под председательством лорда Высокого Управителя. Лорды могли равно исправить ошибки, совершенные в прочтении закона нижестоящими судами. Еще важнее считалась процедура объявления импичмента: палата общин была способна привлечь любого английского подданного к суду палаты лордов. Чаще применялся лишь акт о лишении гражданских и имущественных прав. По нему без судебного рассмотрения избавлялись от политически опасных личностей. Законодательная, но ни в коем случае не судебная, процедура лишения гражданских и имущественных прав позволяла почти всегда приговорить к смерти без прохождения юридического процесса того или иного человека. Это стало бы лучшим из орудий самоуправства, но, как и всякий статут, она требовала согласования с королем и Парламентом. Когда последний проявлял покладистость, суверен не колебался подобным образом отправлять к палачу своих противников. Акт о лишении гражданских и имущественных прав оказался крайне выгодным в течение войн Алой и Белой розы: в 1459 году множество знатных йоркистов потеряли, благодаря ему, жизни. В 1461 году наступила очередь ланкастерцев. Затем с помощью акта о лишении гражданских и имущественных прав попал в заточение, по инициативе Эдварда IV, сам Генри VI. В 1477 году его жертвой стал герцог Кларенс. Ричард III довольно практично извлечет из этого средства выгоду.
На пути к национальной Церкви
Равно Ричард сумеет извлечь пользу из основательного воздействия на умы английской Церкви. Несмотря на ее слабые точки, злоупотребления, и критические замечания, чьим объектом она была, Церковь оставалась действительно главной силой управления населением. Прочно структурированная, она включала в себя 19 диоцезов, разделенных между 2 архиепископами - Кентерберийским и Йоркским. Епископства делились на архидьяконства, а те - на приходы, число которых плохо известно, оценки их достигают цифры от 9 тысяч до 52 тысяч, где первая названная, несомненно, ближе к реальной обстановке. Во главе диоцеза находился епископ, часто отсутствующий, которому помогали генеральный викарий, епископ-помощник и чиновник, ответственный за епископское правосудие. Он надзирал за брачными делами, вопросами завещаний, случаями лжесвидетельствования, клеветы и оскорбления нравственности. Епископский суд был отягощен множеством дел: на церковную область Кентербери в 1482 году пришлось 636 дел, 77 из которых касались духовных лиц.
Епископ являлся основным винтиком духовного управления, но исполнял еще роль гражданскую и политическую: больше половины управленческого штата относилась к епископскому корпусу. Отсюда происходила решительная важность подбора им подчиненных, целиком контролируемого королем через принятие в 1351 и 1353 годах статутов о попечителях и о первом министре. Они запрещали избрание из кандидатов носителей писем о резерве понтифика и осуждение англичанина чужеземным трибуналом, а точнее говоря, римским. Настороженное отношение к Папе уже пышно расцветало в Туманном Альбионе. Теоретически, епископ избирался канониками диоцеза, в действительности, кандидата выбирал король и предлагал его на рассмотрение Папы, всегда того одобрявшего, - ведь пребывающий в кризисе институт Папства не мог позволить себе пойти с английским сувереном на столкновение. Добившись согласия Папы, коронованный властелин давал собранному капитулу 'время на избрание', то есть разрешал выбрать уже одобренного претендента. Таким образом, епископат полностью подчинялся политической необходимости. И это на протяжение войн Алой и Белой розы создавало проблемы. При каждой новой смене правящей династии назначенные низверженным королем епископы оказывались в довольно сложном положении по отношению к узурпатору. И, так как значительная их часть принадлежала к среде высшей аристократии, они были склонны защищать интересы скорее семьи, чем суверена. Самые смелые противостояли короне, самые приспособленные - возвращали когда-то принадлежащие им ризы.
Образованные английские епископы времен Ричарда III отличались неоспоримыми интеллектуальными достоинствами, но в нравственном и пасторском плане были, однако, посредственными. От них, впрочем, и не требовали казаться образцами аскетизма. Но Ричард III, тем не менее, являлся более требовательным в данной сфере, чем его предшественники и наследники. Что до низшего уровня приходского духовенства, оно состояло из настоятелей (ректоров) и викариев (епископов, оставшихся без епархии). Для руководства духовной жизнью в конкретной местности первые, владея приходом, получали десятину, а вторые спонсировались собственником прихода (монастырем, сеньором или епископом). Что у первых, что у вторых доходы были скромными. В диоцезе Кентербери 37 викариев и 54 ректора получали меньше 12 марок в год. В диоцезе Херефорда соответственно 30 и 50 марок, а в Чичестере - 25 и 34 марки. Некоторые из них могли обладать также и дополнительными источниками доходов. В королевстве насчитывалось около 9 тысяч церковных льгот, значительная доля коих приходилась на часовни и на хоры, основанные благочестивыми дарителями. Те просили отправления служб в течение года, необходимых для спасения их душ в обмен на доход от определенных благ. Капелланы могли также оказаться во главе далеко не бедных вотчин. В 1472 году капеллан диоцеза в Йорке, Джон Пикеринг, умерев, оставил после себя стадо рогатого скота стоимостью в 20 фунтов. Викарий Гэйнфорда упомянул в своей последней воле 99 фунтов - в качестве стоимости сельскохозяйственных богатств, 36 фунтов серебром - как цену за доспехи, две чаши для омывания рук, белье, четырех лошадей и многочисленные богослужебные книги. Внушительный перечень других завещаний равно доказывает - приходское духовенство не чуждалось некоторой книжной культуры.
Но, в конечном итоге, обычное священство переживало кризис. Число действительных монахов упало к завершению столетия в королевстве с 7 тысяч до 2 тысяч, тогда как накануне начала Черной Смерти их было более 12 тысяч. Все ордена, - и старые, и недавно возникшие, находились в состоянии заката. Средняя наполненность в 50 самых крупных бенедиктинских аббатствах составляла около 50 монахов к последним годам XII века и около 30 монахов - к 1500 году. Крайст-черч, обширнейшее бенедиктинское аббатство государства, включало не более 70 монахов, тогда как тремя веками ранее там было 150 человек. В Сент-Олбансе их число рухнуло с отметки в 100 человек до 57, в Редингском аббатстве - со 100 до 40 человек соответственно, да и сам образ простого священника подвергся серьезной деградации.
Как бы то ни было, духовенство в XIV столетии превратилось в мишень оживленной критики со стороны инакомыслящего движения, преследуемого властями, однако, серьезно отмеченного определенными духовными кругами: со стороны лоллардов. Это протестное движение многим обязано оксфордскому университетскому работнику, Джону Уиклифу (1320-1384). Уроженец Йоркшира, получивший в 1372 году степень доктора теологии, он обучал в университете, уже являясь ректором в Латтеруорте близ Лестера. Уиклиф опубликовал множество трактатов, в которых выдвигал радикальные мысли. Например, отрицание пресуществления, культа святых, абсолютной власти Папы и кардиналов и практики выдачи индульгенций, - все то, что позволяет видеть в нем провозвестника Реформации. Произведения Уиклифа осуждались как еретические, но он избегнул возможных санкций, благодаря своим могущественным покровителям. Именно критика им духовенства, распространяемая морем проповедников, соблазнила впоследствии верных ему и обнаружилась в рассеянном виде у лоллардов. Она обличала чрезмерное богатство епископов, отвергала десятину, отлучение от церкви, веру, не основанную на Библии, практику паломничеств и культа образов, требовала для всех священников строгой жизни, если не аскетичной и необходимости перевести Библию на английский язык, дабы сделать ее доступной для народа. У лоллардизма существовали некоторые свойства секты, его можно было сравнить с расцветшим в XVI веке пуританизмом, им предвосхищенным. Происхождение термина представляется возникшим на континенте - от средненемецкого слова 'Lollaert', чей корень 'Lullen' означает 'бормотать', рассказывать тихим голосом, что вызывает ассоциации с некоторыми тайными религиозными практиками. Став объектом яростного подавления с применением многочисленных казней, лоллардизм существовал подпольно, в особенности, на севере страны. Глядя на сдержанность, требование чистоты и благочестие Ричарда III, нельзя не сопоставить их с подобными качествами лоллардов. У короля лежал перевод части Нового Завета, сделанный Уиклифом, книги где Ричард собственноручно совершал пометки. Он воспитывался в Йоркшире, на родине философа, и приход Латтеруорт, где Уиклиф служил настоятелем (ректором), находился совсем рядом с Лестером, где Ричард часто жил. Разумеется, Ричард III сохранил элементы традиционной католической веры, но в том, что касается нравственности, влияние на него лоллардизма представлялось очень вероятным.
Английское духовенство почти не реагировало на доктринальные заблуждения Уиклифа. Его ответ, помимо казней, ограничивался двумя вещами: воодушевлением общепринятой ортодоксальной проповеди, дабы отвлечь верных от сделанных Уиклифом ошибок, и украшением церквей, чтобы привлечь в них верующих, которых пугало опустошение мест культа лоллардами. Подобные реакции будут характерны и для Церкви в эпоху Контрреформации, укрепляя родство между этими двумя эпизодами. Важность проповедей стала, действительно, значительной. Ректор Оксфордского университета, Томас Гаскойн, в своем Богословском словаре сетует на низкий уровень проповедников и, как и в Кембридже, старается приложить усилия к развитию в Англии искусства проповедовать. Сам Ричард III верил в силу наставления и его влияние на общественное мнение.
У Уиклифа существовала и оборотная сторона, интересная для политической власти: он восхвалял пассивное смирение подданных перед королем. Последний, равно как и наместник Господа на земле, мог распоряжаться всем, и его повеления, справедливые или нет, нельзя было оспаривать, даже духовенству. Кроме того, 'национальный' король, предпочитающий интересы собственного государства иностранным, воплощал в себе культурную идентичность народа. Эта мысль соответствовала чувству царящей вокруг нетерпимости, выразившейся в 'Клевете на английскую полицию' 1436 года, бичующей привилегии, дарованные чужеземным торговцам,
Позволив тем, как заключили вы молчком,
Носы нам утереть родным для нас платком.
Поражение в борьбе с Францией, принятое Англией в 1453 году, увеличило у населения возмущение людьми, до последних пор, считавших себя превосходящими его. Унижение и разочарование проникли вглубь и вызвали в 1439-1440 годах меры довольно нетерпимые: была устроена полная перепись иностранцев, результаты которой выявили 16 тысяч имен, входивших, может статься, в общность из 30 тысяч человек, то есть в 10 % от численности Лондона. На собственников иностранного происхождения повесили особый налог в 1 шиллинг и 4 пенса, а на чужеземцев на светской или духовной службе - пошлину в 6 пенсов. Выплат избежали лишь женщины-иностранки, вышедшие за англичан, дети, моложе 12 лет и слуги знати, как, например, те, кто находился при королеве Маргарите. Чужеземные торговцы и их сделки попали под пристальный надзор. Только высококвалифицированные работники и предприниматели, демонстрирующие редкую активность, принимались с распростертыми объятиями, например, стеклодувы или прибывшие в 1445 году два грека, специализирующиеся в изготовлении дамасской стали. Эпизод с Жанной Д, Арк уже достаточно растревожил общественное мнение. Окончательный крах в Столетней войне обострил враждебность по отношению к иностранцам, рожденным во Франции, но равно от него пострадали также и фламандцы с итальянцами.
И английская Церковь, в скором времени готовящаяся превратиться в 'англиканскую', работала в том же ключе, укреплявшем ее единство с монархом. Иногда представители духовенства от епископств Йорка и Кентербери встречались на собрании, называемом Созывом, устраиваемом либо по требованию архиепископа, либо по повелению суверена. Каждый из Созывов решал внутренние вопросы диоцезов, но также был и налоговым органом, обязанным устанавливать рост королевской пошлины на все поступающие в Церковь прибыли. Эта пошлина, определяемая в качестве 'добровольного' дара, являлась знаком единства между монархом и 'его' духовенством, даже если и встречала порой сопротивление. Лишь маловажные прибыли в 12 изымаемых в год марок в 1475 году представляли 45 % от общей суммы доходов.
Молва, образование и интеллектуальная жизнь
Главенствующее впечатление, проистекающее из кратко описанной картины политического и социального положения в эпоху Ричарда III, - сумбур. Время проблем, войн гражданских и в чужой державе, незаконных занятий трона, ослабления королевской власти перед лицом возрастающих честолюбивых замыслов высшей аристократии, - вторая половина XV века в Англии неизбежно должна была стать периодом сомнений, переосмысления традиционных средневековых ценностей и возникновения нового типа поведения. Между Средними веками и Возрождением пролегла фаза неуверенности, в течение которой возможным казалось все. Утратившее ориентиры общественное мнение было открыто всем ложным новостям: распространились доверчивость и суеверия, а главным действующим фактором политической и социальной жизни оказались слухи.
Разносимые солдатами, нищими, бродячими торговцами и равно странствующими монахами слухи распространялись на рынках и на приходских собраниях, а присущая им сила увеличивалась тем больше, чем дальше отступало доверие к традиционным властям - к Церкви и к представителям суверена. Слухи о колдовстве касались даже высшей аристократии. В 1441 году супругу Хэмфри Глостера осудили на пожизненное пребывание в тюрьме за использование черной магии. В 1469 году в колдовстве обвинили тещу короля Эдварда IV. В том же преступлении подозревали его брата, герцога Кларенса. Истории о некромантии ходили повсюду, после смерти Эдварда IV, например, появились слухи об отравлениях. Их сопровождали россказни о совершениях убийств, о государственных изменах и о заговорах, не отставали пересуды о пророчествах, как, к примеру, повествовавшие о смещении наследников Эдварда IV кем-то, чье имя начинается с буквы Г (не тут ли всплывает Джордж - Георг, герцог Кларенс?). Филипп де Коммин лично пишет, сколько англичан страдали от излишней доверчивости, суеверий и любви к предсказаниям. С точки зрения властей на местах, слухи являлись одновременно и источником опасности, и оружием, их следовало опасаться, но и уметь с осторожностью использовать. В подобном окружение понятие истины становилось относительным: она превращалась в дело пропаганды и принадлежала самым умелым. Ричард еще вспомнит об этом.
Тогда же начал повышаться уровень образования в классах, отличающихся благосостоянием и рождением: бездна между народной культурой и культурой элит расширялась. Росло число приходских школ и соответственно задач по ликвидации неграмотности - даже в среде собственников средней руки, йоменов. Епископы, городские корпорации и богатые торговцы рьяно соперничали друг с другом за право основания школы. На самом низком уровне обучали читать и писать, равно как и понимать основы латыни. На втором уровне образование уже приобретало специализацию: в городах торговцы отправляли своих сыновей в грамматические школы изучать технику продаж и право, потомство дворян-помещиков - джентри посвящали в трудности стихосложения, в том числе и на латыни, в риторику и диалектику, дабы те могли поддерживать в хорошем обществе честь семьи. Так произошло с юным Уильямом Пастоном, в 1477 году посланном в уже престижную общественную школу в Итоне, основанную в 1440 году Генри VI. Такие постановления всегда включали аспект благотворительности: в Итоне содержали 70 'несчастных бедных школяров', проходивших обучение бок о бок с учениками со стороны. Что касается отпрысков высшей знати, иногда они отправлялись в общественную школу, но чаще получали образование в семейном замке с помощью духовного лица или же посылались на весь период ко двору могущественного герцога или графа, где в качестве оруженосцев больше изучали турнирное мастерство, охоту, пение, танцы, верховую езду и поведение в обществе, нежели латинскую риторику. Так произойдет с Ричардом, который 4 года будет находиться во владениях семьи Невилл, а именно графа Уорвика, 'Создателя королей', в Йоркшире.
Это не значило, что интеллектуальным воспитанием пренебрегали. Множество молодых представителей знати ехали в университеты, особенно для изучения права, что всегда могло пригодиться в случае тяжбы, как писала сыну матушка Джона Пастона: 'Я вам советую обдумать будничный совет вашего батюшки на тему изучения права. Он много раз повторял, что любой, кому предначертано жить в усадьбе Пастонов, испытает необходимость в умении защищать себя'. Университеты, шла ли речь об Оксфорде или о Кембридже, уже являлись друг для друга соперниками. Оксфорд запятнал себя воспоминаниями об Уиклифе и, находясь под подозрением в том, что стал очагом лоллардизма, терял студентов. Тем не менее, в XV столетии были основаны три новых колледжа: Линкольн Колледж - в 1427 году, благодаря Ричарду Флемингу, епископу Линкольна, Колледж Всех Душ - в 1438 году, благодаря Генри VI, и колледж Магдалины - в 1458 году, благодаря Уильяму Уэйнфлиту, епископу Винчестерскому. Кембридж, наконец, оказался на пике развития, пользуясь милостями правления Ланкастеров: в 1441 году Генри VI основал при нем Королевский колледж, чья высокая часовня парила над городом своими пышными веерообразными сводами, завершенными лишь к 1515 году. В 1448 году Маргарита Анжуйская основала в Кембридже колледж Королевы - Куинз-колледж, в 1428 году братья-бенедиктинцы из Кройлендского аббатства приняли участие в создании колледжа Магдалины, а в 1473 году Роберт Вудларк создал колледж Святой Екатерины, где запретил изучение гражданского и канонического права, способствующих сутяжническим наклонностям епископов и сеньоров. Там уделяли внимание исключительно философии и теологии.
Подобное университетское образование, столько раз описанное гуманистами XVI века во главе с самим Эразмом, не должно подвергаться такому презрению. Конечно, оно перегружено множеством дополнительных вопросов, иногда вынуждающих забыть о главном. Также, разумеется, в Англии XV столетия не существовало великих философов или теологов уровня Иоанна Дунса Скота, либо Уильяма Оккама, поставивших в XIV веке томизм в довольно затруднительное положение. Но, что, несомненно, важнее, споры затронули более широкие круги студентов, профессоров и даже просвещенной элиты, свидетельствуя о подлинном интересе к основным проблемам взаимоотношений между людьми и между Богом и людьми.
Серьезной философской и богословской проблемой, сотрясавшей эти круги в эпоху Ричарда III, была загадка отношений между свободным судьей, обязательным условием для существования Божественной карательной справедливости, и наличием Божественного предвидения: если Господу заранее известно, что случится далее, как и состав 'грядущих контингентов', как их называли, разве можно еще считать человека несвязанным в его выборе? Вопрос вышел на первый план, благодаря вновь обретенным Комментариям к 'Изречениям' Пьера Ориоля, преподавателя теологии в Париже, умершего в 1320 году. С его точки зрения ответ являлся логичным, - человек не обладает свободой, он зависит от судьбы, предопределенной Божественной волей. У диспута возникли важные нравственные последствия: он ставил проблему ответственности за совершенные действия: виновны ли мы в наших преступлениях, кражах, обманах и несправидливых поступках, если Господь заранее знаем, что мы на это решимся? Ричард III, несомненно, размышлял над загадкой, ведь он интересовался ходом университетских споров. Например, в 1484 году король останавливался в Кембридже, принимая там участие в богословских и философских дискуссиях, питавших естественную для правителя обеспокоенность.
В конце концов, у него были книги. Более того, Ричард их читал! Это доказывают рукописные отметки, в них обнаруженные. Личные библиотеки не представлялись в те времена редкими: 20 % завещаний, оставшихся от жителей Лондона, упоминают некоторые произведения, преимущественно богословского характера. У знати книг имелось еще больше, но среди них отдавали предпочтение летописям и произведениям об охоте, рыцарстве и военных доспехах, заглушая голод тоскливых мечтаний высших слоев общества. В 'Деяниях троянцев' аристократы обнаруживали, - двумя самыми старинными учреждениями человечества являлись брак и рыцарство, Иисус оказывался мужчиной благородного происхождения, носившим латы с гербом предков, а четыре евангелиста относились к представителям голубой крови, ведущим род от Иуды Маккавея. Это не было в точности тем, чему учили в богослужебных книгах, изобилующих чудесами, но, согласно логике событий, находилось в епископских библиотеках, где хранились религиозные произведения. Некоторые епископы владели собраниями значительной ценности: епископ Кентербери, Арундел, в часовне держал 207 книг, а в кабинете - 352 книги. Архиепископ Джон Кемп владел 263 томами, касающимися права и богословия. Епископ Херефорда, Джон Трефнант, был обладателем 91 тома, каждый из которых относился к гражданскому, либо к каноническому праву. Епископ Или, Уильям Грей, скончавшийся в 1478 году, подарил Баллиол-колледжу Кембриджского университета 181 книгу, как рукописной, так и печатной работы. Среди них встречались многочисленные произведения эпохи классической древности и труды всех великих средневековых теологов, включая и Пьера Ориоля.
Университетские библиотеки, очевидно, были самыми обеспеченными необходимой литературой. Их запасы происходили, в основном, из личных пожалований. Таким образом, Оксфорд воспользовался щедростью одного из крупнейших собирателей книг XV века, герцога Хэмфри Глостера (1391-1447 годы). Истинный сумасшедший на почве любви к печатному слову, он приобретал все, что мог отыскать: покупал, заимствовал, но не отдавал владельцам: графиня Уэстморленд оказалась вынуждена прибегнуть к правосудию после смерти Хэмфри, дабы вернуть взятое им произведение. Тем не менее, названный Хэмфри демонстрировал великодушие по отношению к Оксфордскому университету, которому в период между 1435 и 1444 годами подарил 281 рукопись. В 1448 году произошла поставка еще 120 томов, стоимостью в 1 тысячу фунтов. Среди этих книг можно было найти много классики на латыни, много сочинений Отцов Церкви, но еще и трудов философов, подобных Абеляру, и мирских авторов, таких как Петрарка, Бокаччо и Данте. Не доходя до равной степени одержимости, Ричард также любил книги, продажу которых одобрял, поощряя их ввоз с континента. Размеры собственной библиотеки Ричарда не отличались скромностью, он способствовал развитию новой, появившейся в германских землях почти одновременно с его рождением, технологии - книгопечатания.
Возникновение культурной тождественности
Изобретение Гуттенберга, которое произведет в будущем революцию в обмене мыслями, распространялось в Англии крайне медленно. В 1480 году, через 30 лет после появления на свет, в королевстве работало лишь 4 печатных станка, тогда как в Италии их насчитывалось 50 штук, в германских землях - 30 штук, во Франции - 9 штук, в Голландии, как и в Испании, - 8 штук, в Швейцарии - 5 штук, и во Фландрии - 5 штук. Только в 1477 году Уильям Кэкстон, изучавший искусство книгопечатания у германцев и во Фландрии, поместил первый печатный станок в стенах Вестминстерского аббатства. Там Кэкстон напечатает около сотни работ, в том числе, вышедших из-под пера Джеффри Чосера и Джона Гауэра, он издаст 'Смерть Артура' Томаса Мэлори и множество других книг на английском языке. Тут и заключается проблема: существовал ли тогда современный печатнику английский язык? Кэкстон размышляет об этом в предисловии к своему переводу 'Энеиды'. 'Я сделал зарок удовлетворить всех моих читателей. Чтобы достичь этого, я взял старую книгу и просмотрел ее. Конечно, английский в ней был так груб и так неясен, что мне почти все казалось непонятным. Конечно, современный нам язык основательно отличается от того, на котором говорили в дни моего появления на свет. (...) Этот просторечный английский менялся от одного графства к другому. (...) Разумеется, сложно удовлетворить вкусы каждого, учитывая различия и в языке'. Очень часто англичане даже друг друга не понимали. Английский язык - это продукт смешения терминов кельтских, саксонских и французских, отчасти приспособленных к латыни. Язык знати серьезно отличается от языка народа, язык северян неудобоварим для южан, а жители востока страны - иностранцы для жителей запада. Совершая выбор и распространяя его с помощью печатного станка, Кэкстон способствовал закреплению стандартной модели понятного всем английского языка, как поступит половину столетия спустя с немецким языком Лютер. Ричард станет помощником Кэкстону в его заботах о деле единообразия в речи.
Создание в Англии литературы отличалось чрезвычайной скудностью. С момента смерти в 1400 году Джеффри Чосера вплоть до появления к 1500 году первых произведений Томаса Мора ни один талантливый писатель не породил работы, достойной остаться в летописях литературы. Помимо горстки специалистов, кто сегодня слышал имена и читал витиеватые стихотворения Томаса Хоклива, а также умершего в 1451 году Джона Лидгейта? Англичане тех лет удовольствовались перечитыванием Чосера, Уильяма Ленгленда, истории о Джоне Мандевилле, рыцарских романов, приключений короля Артура и его товарищей по Круглому столу, некоторых песен и баллад. Даже единственный достойный упоминания писатель, сэр Томас Мэлори, уроженец Уорвикшира, состоящий на службе графа Уорвика, отыскал вдохновение в старом артуровском цикле, превратившемся в тему его главного труда, напечатанного Кэкстоном в 1485 году, - 'Смерти Артура'. Этот выбор обнаруживал у пребывающей в состоянии упадка аристократии вышедшие из моды рыцарские мечты. Свежий ветер гуманизма, уже продувший из конца в конец Италию, еще не коснулся берегов Туманного Альбиона. Иностранные путешественники тоже подтверждали подобную задержку; в конце века итальянский дипломат заметил, что англичане не доверяют новинкам, предпочитая обожествлять обычаи: 'Если монарх предложит отменить древнее правило, граждане посчитают, что его вырывают из их жизни'. Ибо они убеждены в своем превосходстве: 'У англичан крайне высокое представление о себе и о том, что им принадлежит; они полагают, что одиноки во Вселенной, и что в мире не существует ничего, кроме Англии. При виде хорошо держащегося иностранца жители Туманного Альбиона объяснят это его 'сходством с англичанами''.
Такое отношение многим обязано их недавней истории. Победы в течение первых этапов Столетней войны убедили англичан в собственной недосягаемости, а обратный ход событий, начавшийся с 1429 года, подтолкнул их к замыканию на себе. Из завоевателей они стали сторонниками уединения, и это утешило их гордость: островитяне сразу оказались непохожими на других, и тех превосходящими.
Менталитет, не собирающийся исчезать и обнаруживаемый в области художественности: в XV столетии английские архитектура и скульптура дистанцировались от французского готического стиля, выбрав то, что называют перпендикулярным стилем и новым типом свода, более сложным и изысканным. Свод веерного характера, чьи самые впечатляющие примеры относятся к самому окончанию текущего века или к началу века следующего, отмечает часовню Королевского колледжа в Кембридже и часовню Генри VII в Вестминстере. Но его превосходные экземпляры также находят и среди множества великолепных приходских церквей Котсуолдса, Мидлендса и Восточной Англии. Работы над величественными соборами были завершены еще до 1400 года, поэтому совершаемые в XV столетии, усилия касались больше переделок деталей. Они видны в личных часовнях кардинала Бофора и епископа Уэйнефлита, равно как и в чудесном алтаре в Винчестере. Также важные тончайшие видоизменения сложно не заметить внесенными в 1476 году в Или, в 1484 году - в масштабный алтарь в Сент-Олбансе, между 1421 и 1437 годами - в южное крыльцо Глостерского собора, в часовни и библиотеку в Солсбери, в 1470 году - в колокольной башне в Дареме. В 1472 году были проведены отделочные работы в Йорке. В 1441 году в Виндзоре приступили к сооружению Итонской часовни, а в 1472 году - к строительству занимающей территорию замка часовни Святого Георга.
Гражданская архитектура равно дала некоторые прекрасные примеры городских домов торговцев, имений помещиков и значительных трудов в великолепных замках аристократии, чтобы те можно было использовать одновременно и желая бытовых удобств, и не отступая от привычных правил. Эти два требования могли казаться противоречащими друг другу, но они еще и выражали переходный характер эпохи. В качестве примера можно привести возведение главных ворот и барбакана (внешнего, круглого в плане сооружения на подступах к крепости) в Алнвике, в графстве Нортумберленд, дополненное двумя низкими башнями в замке Уорвик, жилище сначала 'Создателя королей', а потом, - начиная с 1471 года, его зятя, герцога Кларенса.
1400-1452 годы: упадок содержания английской политики
Невозможно понять личность и избранное Ричардом III поприще, не зная культурного, экономического, социального и политического наполнения его времени. Что до последнего, нам следует вспомнить об основных чертах истории Англии на протяжение половины предшествовавшей его рождению столетия. О чертах истории бурных, хаотических, подготовивших и объясняющих трагедию, которой обернется жизнь Ричарда, герцога Глостера, а затем и короля страны.
Век начался очень плохо для монархии: Ричард II, низложенный в 1399 году, был заперт и убит в 1400 году. И подобное произошло не в первый раз. В 1327 году Парламент сместил короля Эдварда II по нижеследующим причинам: неспособность управлять, отказ прислушиваться к мудрым советам, подрыв религиозных догм и многочисленных благородных семейств, утрата Ирландии, Шотландии и Гаскони, неуважение к принесенной при коронации присяге оказывать справедливость всем и каждому и корректировать свое жестокое и слабовольное поведение. Монарха впервые низложили представители его подданных. Посаженный в замок Беркли, он был там, как еще недавно считалось, убит под покровом великой тайны. Не существует никаких официальных доказательств совершения преступления, но (до недавних пор - Е. Г. - см. Яна Мортимера 'Величайший из изменников') это не внушает ни единого сомнения. Речь идет о замещении общепринятой казни.
Сценарий повторился в 1399-1400 годах, но уже по иным причинам: Ричард II вел себя, словно деспот с манией величия, ни оказывая уважения ни общественным законам, ни приобретенным аристократией ранее свободам. Судебные задержания, безосновательные конфискации, вымогательства, требования земельных наделов, подтасовки в Парламенте и постоянные нарушения священной присяги происходили в таком масштабе, что даже редкие сторонники суверена задавали себе вопросы о его душевном здоровье. Для современников подобное поведение имело конкретное наименование: тирания. В марте 1399 года Ричард II лишил своего кузена, Генри Боллинброка, внука Эдварда III, его наследства - герцогства Ланкастерского. Это стало последней ошибкой монарха. Генри, находившийся в Париже в изгнании, высадился в июле на берегу принадлежащего ему герцогства с небольшим войском. Скорость, с которой он одержал победу, обнажила крайнюю степень нелюбви к королю в народе. Покинутый всеми Ричард должен был стать пленником в замке Флинт, в северном Уэльсе, после чего его перевезли в лондонский Тауэр.
Генри Ланкастер, также являющийся ближайшим претендентом на корону, собрал группу из духовных лиц и представителей знати, провозгласившую его Генри IV, сувереном Англии по праву наследования и завоевания. Произошедшие изменения были гораздо радикальнее, чем имевшие место в 1327 году, когда Эдварда II заменили его сыном Эдвардом III. Теперь же прямая линия династии прервалась. Что до низложенного Ричарда, лорда осудили несчастного на пожизненное тюремное заключение в секретном обиталище. Однако живой бывший король, даже пребывая в узилище, представлял собой постоянную угрозу, ибо вполне мог оказаться средоточием заговоров, нацеленных на его восстановление на троне. Поэтому, убийство для нового властелина было не связанным с судебным преследованием обязательством. Таким образом, Ричард II таинственно сканчался в темнице замка Понтефракт на севере. Но и мертвый прежний монарх мог оказаться равно неудобным, как и живой. Самозванные короли Ричарды будут раскачивать престол Генри IV и провоцировать восстания аристократов против суверена из рода Ланкастеров. Самым опасной из интриг окажется сплетенная могущественным графом Нортумберлендом из семейства Перси. Разразится настоящая война, в ходе которой граф и его сын, Гарри Горячая Шпора погибнут от чужой руки, как и граф Уорчестер, граф Дуглас и архиепископ Йорка, Ричард Скроуп, поддержавший их, подвергнувшиеся казни. Так началась кровавая гекатомба под корень подкосившая высшую знать в течение столетия.
Генри IV умер в 1413 году. Правление сына Боллинброка, Генри V (1413-1422) превратилось в краткий, но славный для Англии период. В свою очередь возобновив предъявленные Плантагенетами на французскую корону претензии, молодой суверен перезапустил Столетнюю войну, одержав блестящую победу при Азенкуре (в 1415 году) и завоевав земли государства Капетингов к северу от Луары. В 1420 году, согласно условиям договора, заключенного в Труа, победитель, казалось, достиг преследуемой цели. Он собрался жениться на Екатерине, дочери короля Карла VI, и, после смерти последнего, уже сошедшего с ума и старого, унаследовать французский трон: объединить под одной короной и Англию, и Францию.
Победа оказалась миражом. В 1422 году Генри V скончался, вероятно, от дезинтерии, на несколько месяцев опередив Карла VI. Он оставил в качестве наследника младенца 9 месяцев от роду: Генри VI. Аристократия грезила о подобной возможности взять под надзор королевскую власть и добиться различных преимуществ. Дядюшки короля распределили между собой роли, и их задача была тем более сложна, что теперь не одно, а два государства требовали управления. Старший, Джон, герцог Бедфорд, носивший титул регента, обустроился в Париже. Ему следовало не только руководить Францией, но и завершить завоевание при том, что юг страны сплотился вокруг 'суверена Бургундии', Карла VII, сына Карла VI. Младший, Хэмфри, герцог Глостер, знаменитый любитель книг, встал во главе Англии с титулом ее защитника.
Так было положено начало катастрофе. Война во Франции обернулась довольно плохо: после эпизода с Жанной Д, Арк (1429-1431 годы) и смерти Бедфорда (в 1435 году) нападения англичан стали понемногу отбивать. В 1435 году, согласно Арраскому договору, они утратили союзника в лице бургундца, а в 1436 году констебль Ричмонд снова взял Париж. В 1444 году два истощенных противника заключили в Туре, которое растянется на пять лет. Правление Англией подверглось парализации из-за соперничества между Глостером и Генри Бофором, епископом Винчестера. В 1445 году последний выдал за короля, достигшего уже 24 лет, французскую принцессу: 16-летнюю Маргариту Анжуйскую, дочь Рене Анжуйского. Этот выбор тоже был катастрофичным: красивая, образованная и воспитанная, умная и чрезвычайно властная Маргарита немедленно добилась влияния на супруга, несчастного Генри VI, благочестивого до приторности, слабого разумом и вскоре скатившегося в безумие. Юная королева не замедлила стать до крайности не любимой народом. Женщина, француженка, в государстве с возрастающем уровнем нетерпимости, которая навязывала свою волю мужу-англичанину и претендовала на управление страной, быстро оказалась в глазах подданных абсолютно невыносимой. Тем более, что она приняла участие в развязанной партиями борьбе вокруг трона. Маргарита поддерживала Уильяма де Ла Поля, герцога Саффолка, сторонника мира с Францией, против Хэмфри Глостера, склоняющегося к возобновлению боевых действий. В 1447 году герцог Глостер был задержан в связи с неясными обвинениями в колдовстве и подозрительно неожиданно скончался 23 февраля. С этого момента Саффолк, при покровительстве Маргариты, стал истинным властителем Англии. Он ненасытно собирал блага и титулы, включая и полученный в 1448 году статус герцога.
Но тут на сцену вышел довольно опасный противник. Ричард, герцог Йорк, отец будущего Ричарда III. Родившись в 1411 году, он оказался во главе внушительных владений, унаследованных от родственников. Его батюшка, Ричард, герцог Кембридж, был казнен в 1415 году за создание заговора, направленного против Генри V, с соответствующим изыманием состояния по акту о лишении имущественных и гражданских прав. Однако, в 1432 году владения и права сыну вернули. Кроме того, юный Ричард унаследовал титул и земли дядюшки Эдварда, второго герцога Йорка, погибшего при Азенкуре. Став в 1415 году сиротой, Ричард, третий герцог Йорк, попал в воспитанники при дворе Ральфа Невилла, герцога Уэстморленда, на чьей дочери Сесиль он в 1438 году женился. В 1425 году брат его матушки, Анны Мортимер, бездетным ушел в мир иной, и молодой человек также унаследовал огромные владения последнего в Уэльской марке, равно как и графство Ольстер в Ирландии. В общей сумме годовой доход от имений Ричарда Йорка, разбросанных по всему королевству, оценивался в 7 тысяч фунтов.
Ричард являлся юношей серьезным, спокойным, физически крепким и нормально для своего времени образованным и развитым. На первый взгляд он не пугал политическим честолюбием, но колоссальное богатство, вопреки личным качествам, превращало его в вероятную опасность для правления Саффолка. Поэтому доверить Йорку предпочли задачи престижные, но надежно отдаленные от средоточия власти. В 1436 году, в 24 года, после смерти герцога Бофора, Ричарда назначили наместником во Францию. Там он вступил в отношения соперничества с герцогом Сомерсетом, отпрыском рода Бофоров, с которым должен был делить ответственность за надзор за оставшимся от английских владений на континенте.
Вместе с супругой Сесиль Невилл Ричард сформировал примерную семью: у них появилось множество детей, лишь семеро из коих дожили до зрелого возраста. А именно, - Эдвард, будущий Эдвард IV, Джордж, будущий герцог Кларенс, и Ричард, будущий герцог Глостер и король Англии Ричард III. Сесиль ни на миг не оставляла мужа. Она сопровождала его как во Францию, так и в Ирландию, став внимательной и мудрой матерью для их потомства.
В 1445 году Ричард Йорк вернулся на занимаемую в Нормандии должность. Он пожаловался на действия Сомерсета и потребовал деньги, следуемые ему за лично понесенные расходы. В совете между Ричардом и герцогом Саффолком возникли разногласия. Маргарита Анжуйская, все больше нелюбимая населением, к Йорку относилась с осторожностью. После согласования с Саффолком было принято решение назначить Ричарда наместником в Ирландию, дабы отдалить от герцога и основательно занять. В действительности, сэру Томасу Стенли выдали наставительный приказ убить Йорка в процессе путешествия. Из-за неизвестных нам обстоятельств попытка потерпела крах, и в 1449 году Ричард занял полагающийся ему в Дублине пост.
В тот же год возобновилась война во Франции, и это стало подлинным бедствием. Карл VII взял Руан, разбив близ него англичан у Форминьи. Нормандия, изначально относившаяся к англо-норманской монархии земля Вильгельма Завоевателя, оказалась потеряна. Население Туманного Альбиона пришло в ярость, взывая отрубить Саффолку голову. Парламент вынес его кандидатуру на процедуру импичмента - то есть обвинения в незаконных действиях и осудил на пять лет изгнания, меру народ Англии не удовлетворившую. Когда герцог уже приготовился отплыть во Францию, судно перехватили в проливе недалеко от Кале. Саффолку, недолго думая, снесли голову 3 мая 1450 года, а тело выбросили на берег. Убийство обернулось сигналом к кровопролитному восстанию, затронувшему весь юг страны. Епископ Чичистера, Адам Молейнс, стал жертвой расправы в Портсмуте (например, Fryde, et al. 'Handbook of British Chronology' делится с читателем совершенно другой датой - Е. Г.), его жребий разделил епископ Солсбери, а в Кенте Джек Кэд повел на Лондон войска.
Даже учитывая мгновенные разгром и подавление мятежа, правительство Маргариты Анжуйской столкнулось с серьезной угрозой. В середине лета пришли сведения, что из Ирландии вернулся герцог Йорк, дабы установить, как он утверждал, порядок. Королева испугалась. Она попросила вернуться из Франции для противодействия Йорку герцога Сомерсета. Это опасное предложение представляло нешуточную опасность для короны слабого Генри VI. Ибо можно подозревать, что и герцог Йорк, и герцог Сомерсет, каждый претендовали на трон, тем более правомерно, что у суверена до сих пор не появилось наследника. Если бы положение не поменялось, оба вельможи оказались бы двумя самыми законными из кандидатур. Особенно Сомерсет: он был внуком четвертого сына Эдварда III, Джона Гонта, герцога Ланкастера, тогда как Ричард Йорк приходился внуком пятому сыну Эдварда III, Эдмунду Лэнгли, графу Кембриджу, первому герцогу Йорку. Но у него существовал и другой козырь: матушка Ричарда, Анна Мортимер, происходила от дочери третьего сына Эдварда III, Лайнела, герцога Кларенса. Как бы то ни было, мы стоим у истоков войн Алой и Белой розы между домом Ланкастеров (алая роза), происходящих от герцога Ланкастера Джона Гонта, и домом Йорков (белая роза), происходящих от Эдмунда Лэнгли, первого герцога Йорка. На текущий момент у власти находились Ланкастеры во главе с Генри VI, прямым потомком Джона Гонта, а Йорк продолжал заверять, что единственной его целью являлось переустройство правительства, он только обновит свою присягу монарху в верности.
В октябре 1450 года по требованию Ричарда Йорка Парламент потребовал устранения Сомерсета и многих из его сторонников. Двор колебался: в декабре Сомерсет оказался задержан, а несколько дней спустя назначен камергером (ключником) дома короля и капитаном Кале. Оскорбленный Ричард Йорк вернулся в свои замки в Уэльской марке. В январе 1452 года казалось, что вот-вот начнется открытая война: Йорк объединил подотчетные ему армии и направился к Лондону. Войско суверена, во главе с Генри VI и королевой Маргаритой пошло навстречу герцогу. Ричард Йорк попросил суда над Сомерсетом, монарх согласился. Доверчивый Ричард распустил солдат и обнаружил, что остался совершенно один. Тем временем Маргарита и Сомерсет колебались отдать повеление убить соперника, пользующегося в народе любовью. Пришлось остановиться на великолепной церемонии в соборе Святого Павла в процессе которой Ричарду было необходимо принести клятву поддерживать мир, не поднимать войска и повиноваться королю. После чего он вернулся в свой замок Ладлоу, в Уэльской марке, откуда в конце августа 1452 года начал возвращение владений. В конце сентября Ричард находился в 150 километрах к северу от столицы, в крепости Фотерингей, с супругой Сесиль, которая 2 октября подарила жизнь их четвертому сыну, названному в честь отца, Ричардом.
Глава 3. Ричард-ребенок
В войне Алой и Белой Розы (1452-1461 годы)
Замок Фотерингей, сегодня исчезнувший, в 1452 году являлся внушительной крепостью, чьи самые старые части датировались 1100 годом. Он был почти целиком перестроен во второй половине XIV века Эдмундом Лэнгли, сыном Эдварда III и первым герцогом Йорком, заняв господствующее положение у течения реки Нен. Окруженный двойным рвом и зубчатой стеной с обрамленными массивными башнями воротами замок включал в себя старый нормандский донжон и ряд более современных зданий для жизни и размещения мастерских. Область по соседству характеризовалась болотистой и лесистой равнинностью, Болотами, протянувшимися вплоть до обширного земноводного района Уош, где сливались Северное море, тина, серое небо и соленые воды. Этот таящий опасность район поглотил в XIII столетии и казну, и архивы Иоанна Безземельного.
Младший сын герцога Йорка, покровителя и защитника королевства
Именно в данной цитадели, изначальном очаге дома Йорков, появился на свет 2 октября 1452 года Ричард, одиннадцатый ребенок Ричарда Йорка и его супруги Сесиль Невилл, достигшей к той поре 37 лет. Лишь шестеро из их детей еще оставались в живых: три мальчика - Эдмунд, Эдвард и Джордж и три девочки - Анна, Елизавета и Маргарита. Новорожденный оказался хил, хрупок, с легкой врожденной деформацией позвоночника, да и сами роды прошли тяжело. Черная легенда станет потом использовать подобные обстоятельства, вещающие о дурном, начиная с первых лет XVI века: Томас Мор напишет, что дитя покинуло утробу матери ногами вперед, 'даже будто бы с зубами во рту и волосами, ниспадающими до плеч' (Томас Мор 'Ричард III', М., 'Наука', 1973, Перевод с английского и латинского М.Л. Гаспарова и Е.В. Кузнецова). Более того, младенец родился в неблагоприятный с астрологической точки зрения период, 'при восходящем Скорпионе, и подобно скорпиону, действующему исподтишка, но оставляя за собой хвост из смертей, поступал и описываемый Ричард' (Томас Мор 'Ричард III', М., 'Наука', 1973, Перевод с английского и латинского М.Л. Гаспарова и Е.В. Кузнецова). Трудная беременность Сесиль даже растянулась на два года, согласно Джону Ру. У такого собрания глупостей могла быть исключительно одна цель: представить читателям рождение чудовища, явившегося на свет против воли, под злой звездой, искалеченного, грозившего матери потерей жизни после продлившегося 24 месяца интересного положения, следуя одним, или опередив предначертанный срок, следуя другим.
Уродлив, исковеркан и до срока
Я послан в мир живой; я недоделан, -
Такой убогий и хромой, что псы,
Когда пред ними ковыляю, лают.
(Уильям Шекспир 'Ричард III, I, 1' Перевод А. Радловой).
Таким образом, на каждом из этапов жизни Ричарда легенда будет мешать его настоящей истории. Легенда, настолько временами экстравагантная, как в приведенном сейчас отрывке, что будет этим проявлять истинную природу героя, но временами берущая тон значительно тоньше, и поэтому, кажущаяся достоверной и еще более опасной для знания исторической правды. По ее полотну следует продвигаться осторожно, на каждом шагу проверяя твердость почвы под ногами.
Свои первые годы Ричард провел в крепости Фотерингей вплоть до наступления 1459 года. Он очень редко виделся с родителями. Отец мальчика, герцог Йорк, пребывающий под внимательным наблюдением ланкастерского правительства Генри VI и королевы Маргариты, считался человеком чрезвычайно могущественным и потенциально очень опасным для короны противником. Это порождало заботы, злоключения и смещения, разделяемые с ним его женой. Равно Ричард оказался лишен присутствия большей части старших братьев и сестер. Анна была на 13 лет его старше, Елизавета - на 8 лет. Девочек отправили ко двору дружественных Йоркам знатных семей. Старшие братья, Эдмунд и Эдвард, получали воспитание в стенах другого родового замка - в Ладлоу. С Ричардом находились брат Джордж, на 3 года его старше, и сестра Маргарита, старше ребенка на 6 лет, невольно выполняющая для него роль матери. Взаимоотношения с Джорджем, будущим герцогом Кларенсом, отличались двойственностью. Тот был вызывающим восхищение старшим братом: прекрасно сложенным, обаятельным, замечательным рассказчиком, но и ревнивым, капризным, властным, добивающимся всего, что только пожелает. Маргарита отдавала ему нескрываемое предпочтение. Джордж являлся типичным избалованным ребенком со всеми из этого вытекающими неприятными качествами, в конце концов, спровоцировавшими его гибель. Данный вывод не просто домысел: он основывается на тщательном изучении личных документов, исследованных историком Корой Скотфилд.
Воспитанный в отсутствии родителей, в окружении едва ли проявлявшей внимание сестры и эгоцентричного брата, Ричард провел раннее детство, еле успев раскрыть свои качества, что благоприятствовало формированию направленного внутрь себя характера, таинственного и тревожного. Несомненно, он слышал разговоры о неприятностях батюшки, еще не имея возможности осознать ставки в разворачивающейся политической борьбе. Действительно, когда Ричарду не исполнилось и года, события принялись набирать скорость. 17 июля 1453 года англичане потерпели поражение близ Бордо, - в битве при Кастийоне, Аквитания оказалась для них утрачена. Месяц спустя король Генри VI сошел с ума. На протяжение нескольких недель новость держалась в секрете, - опасались, как бы это не воодушевило претендентов на трон, - Сомерсета и Йорка, - пересмотреть принадлежащие им права. Тем не менее, в октябре королева Маргарита подарила жизнь сыну, Эдварду, что позволило теоретически обеспечить для династии будущее. Однако в свете грядущих лет требовалось переустроить вертикаль власти. Совет фрейлин королевы Маргариты решил назначить герцога Йорка покровителем и защитником государства, тогда как Сомерсет попал под арест. Ричард Йорк стал новым влиятельным лицом страны. Он отнял у Сомерсета должность капитана Кале и забрал его себе, тогда же добившись подтверждения своего титула правителя Ирландии, поставив своего шурина, Ричарда, графа Солсбери, на место канцлера и получив для старших сыновей графский титул: Эдвард стал графом Марчем, а Эдмунд - графом Ратлендом.
Время покровительства государству и его защиты не затянулось: к Рождеству 1454 года Генри VI вновь обрел душевное здоровье. Совет немедленно изъял у герцога титул покровителя и защитника, лишив его сторонников их обязанностей, освободив Сомерсета и вернув тому капитанство в Кале. Тогда Ричард Йорк удалился в замок Сандал в Йоркшире. Положение полностью перевернулось с ног на голову. Теперь уже Сомерсет жаждал мести. Договорившись с королевой, он вызвал герцога Йорка на Большой Совет, должный пройти в Лестере 21 мая 1455 года для 'организации безопасности монарха'. Речь шла о западне, которой предназначалось захлопнуться за спиной вельможи, чтобы потом послать его на казнь. Но Ричард Йорк не жаловался на сообразительность. Поэтому он со своим другом, графом Солсбери и сыном последнего, графом Уориком, объединил на севере войска направился с ними к Лондону. Трое мужчин послали Генри VI письмо, заявляя о верности и подчеркивая, - выдвинутые против них обвинения ложны. Генри VI, может статься, сумасшедшим больше не был, но слабым правителем оставаться продолжал. Его супруга Маргарита в обществе Сомерсета и других знатных вельмож как следует повлияла на государя и выдвинулась с армией навстречу Йорку, Солсбери и Уорику. Встреча состоялась в нескольких километрах к северо-западу от Лондона у Сент-Олбанса, где 22 мая 1455 года развернулось первое сражение того, что потом назовут войнами Алой и Белой Розы.
Уорик, завоеватель побед в деле йоркистов
Благодаря нападению с крыла Уорика, герцогу Йорку понадобился почти час, чтобы вынудить бежать войско суверена. Началось кровавое убийство представителей знати. Герцог Сомерсет, граф Нортумберленд, граф Стаффорд, лорд Томас Клиффорд были убиты. Герцог Бэкингем, граф Дорсет и граф Девон - оказались ранены и взяты в плен. Граф Уилтшир бежал, сам король получил в шею стрелу. Тем временем победители преклонили перед Генри колени и снова принесли ему присягу в верности, утверждая, что стремились исключительно освободить его от опеки своих врагов. И затем все вместе вернулись в столицу во главе с монархом, по правую руку сопровождаемым новым хозяином положения - герцогом Йорком в его праве. Три дня спустя, в процессе церемонии в храме Святого Павла, Ричард Йорк возложил корону на голову Генри VI, после чего созванный Парламент проголосовал на всеобщее прощение.
С 1455 до 1458 года оба лагеря не спускали друг с друга глаз, готовясь к возобновлению вражды на фоне растущего из-за угрозы французского вторжения напряжения. Герцог Йорк, вернувший себе статус покровителя и защитника государства летом 1455 года, когда короля сразил новый приступ безумия, управлял Советом, поддерживаемый союзниками - графом Солсбери, герцогом Норфолком и графом Уориком. Сила и влияние последнего не переставали расти. Совет постановил назначить Ричарда Уорика капитаном Кале, предоставив ему пост первостепенной важности в будущих противостояниях. Там находились самый крупный постоянный гарнизон королевства, оплачиваемый из займов, подписываемых местными торговцами, и флот, способный держать под надзором пролив. В Кале размещались 2 тысячи вооруженных солдат и лучников, в среде которых Уорик мгновенно заручился любовью, обеспечив им регулярную выплату жалованья, идущую из его личного кошелька. Кале был не только городом и портом, вход куда охранялся башней Рисбенк, он еще являлся территорией в 40 квадратных километров, протянувшейся до крепостей Гисне и Гам, чью оборону Уорик основательно усилил.
Тогда как до настоящего момента удачливые капитаны Кале в нем почти не жили, рассматривая пожалованный им ранг в качестве источника престижа, граф Уорик отнесся к порученной задаче ответственно. Он потребовал ознакомления с техникой навигации, заставил созвать капитанов и экипажи Дувра, Сэндвича, Лидда и Ромни, быстро став опытным моряком, господином Ла Манша, защитником английских торговцев, способным сразиться в 1458 году с испанским флотом, сохранить уважение ганзейцев и захватить крупный ганзейский парусник. Ричард Уорик в мгновение ока превратился в уважаемого соратниками героя, восхищающего население Кале и побережья, от Кента до Корнуолла.
В 1455 году Ричарду графу Уорику и будущему 'Создателю королей' исполнилось 26 лет. Являясь членом могущественной семьи Невиллов, он приходился сыном графу Солсбери и владел имениями, разбросанными по всей стране, тем не менее, средоточие его могущества находилось на севере, в Йоркшире, где любимыми домами молодого тогда человека были замки Миддлхэм и Шерифф Хаттон. Его гербовое изображение, Обточенный кол, реял почти везде на этой территории. В 1449 году Ричард стал графом Уориком после смерти своего бездетного родственника. Обладая грандиозными богатствами рода Бошам, он также был бароном Элмсли и Хенслейпом, господином Гламоргана и Морганнока; владел более чем 150 имениями и десятком замков в 21 графстве. Среди них такими, как великолепные твердыни Уорик в Мидлендсе (в центральных землях) и Барнард в Йоркшире. Титул графа Уорика сделал из Ричарда первого графа королевства.
Пылкий любитель турниров, он проявил в сражении при Сент-Олбансе неоспоримые военные таланты. Победа его союзника и друга герцога Йорка существенно основывалась на отважных действиях кавалерии Уорика. В процессе битвы Ричард также сумел оценить рано развившиеся способности старшего сына сподвижника, Эдварда, графа Марча, достигшего всего лишь 13 лет. Между подростком и молодым чеоловеком зародилось дружеское согласие.
Уорик являлся самым могущественным соратником Ричарда, герцога Йорка. Их союз вынуждал внимательно относиться к серьезной угрозе, нависшей над монархией Ланкастеров, во главе которых стояли безумный суверен и крайне нелюбимая народом королева. Помимо статуса покровителя и защитника государства Йорк взял себе должность коннетабля страны. Двор, где господствовала Маргарита Анжуйская, в 1456 году обустроился в Ковентри. Молодая женщина делала все, намереваясь избавиться от герцога Йорка и его союзника Уорика. Сначала она назначала на ключевые посты своих сторонников: Лоуренса Бута - на хранение личной печати, графа Шрусбери - в казначейство, Уильяма Уэйнфлита в канцелярию. Затем Маргарита предложила шотландцам союз против покровителя и защитника, дойдя до поощрений соотечественника - Пьера де Брезе, сенешаля Анжу, в походе на побережье графства Кент. Вместе с тем отвращение к ней населения продолжало расти. О ее личной жизни ходили неприятные слухи: болтали, что Маргарита была возлюбленной графа Уилтшира, а сын королевы, Эдвард, являлся незаконнорожденным отпрыском последнего.