Book 2 Canto XIII

Книга 2 Песнь тринадцатая

IN THE SELF OF MIND

В Самости Ума

At last there came a bare indifferent sky

Наконец там возникло, пустое, бесстрастное небо,

Where Silence listened to the cosmic Voice,

Где Безмолвие слушало космический Голос,

But answered nothing to a million calls;

Но ничего не отвечало на миллионы призывов;

The soul's endless question met with no response.

Бесконечный вопрос души не находил отклика.

An abrupt conclusion ended eager hopes,

Резкое завершение обрывало страстные надежды,

A deep cessation in a mighty calm,

Глубокая остановка в могучем покое,

A finis-line on the last page of thought

Последняя строка на последней странице мысли,

And a margin and a blank of wordless peace.

Край и пустота бессловесного покоя.

There paused the climbing hierarchy of worlds.

Там останавливалась взбирающаяся иерархия миров.

He stood on a wide arc of summit Space

Он стоял на широкой арке высочайшей вершины Пространства

Alone with an enormous Self of Mind

Один с огромным Я Ума,

Which held all life in a corner of its vasts.

Которое держало всю жизнь в одном углу своих беспредельностей.

Omnipotent, immobile and aloof,

Всемогущее, неподвижное и отчужденное,

In the world which sprang from it, it took no part:

Оно не принимало участия в мире, который брал из него начало:

It gave no heed to the paeans of victory,

Оно не обращало внимания на гимны побед,

It was indifferent to its own defeats,

Оно было безразлично к своим собственным поражениям,

It heard the cry of grief and made no sign;

Оно слышало крик горя и никак не реагировало;

Impartial fell its gaze on evil and good,

Безучастно падал его взгляд на зло и добро,

It saw destruction come and did not move.

Оно видело разрушение и не двигалось.

An equal Cause of things, a lonely Seer

Вечная Причина вещей, одинокий Провидец

And Master of its multitude of forms,

И Властелин своего множества форм,

It acted not but bore all thoughts and deeds,

Он не действовал, но нес в себе все дела и все мысли,

The witness Lord of Nature's myriad acts

Свидетельствующий Повелитель мириадов действий Природы,

Consenting to the movements of her Force.

Соглашающийся с движениями ее Силы.

His mind reflected this vast quietism.

Ум путешественника отражал эту безграничную пассивность.

This witness hush is the Thinker's secret base:

Эта свидетельствующая тишина является тайной основой Мыслителя:

Hidden in silent depths the word is formed,

Скрытое в безмолвных глубинах формируется слово,

From hidden silences the act is born

Из скрытых безмолвий рождается действие

Into the voiceful mind, the labouring world;

В неумолкающем уме, трудящемся мире;

In secrecy wraps the seed the Eternal sows

Тайной окутано семя, что сеет Вечный,

Silence, the mystic birthplace of the soul.

Тишина, мистическое место рождения души.

In God's supreme withdrawn and timeless hush

В высочайшем уединении и вневременной тишине Бога

A seeing Self and potent Energy met;

Встретились Видящее Я и могучая Энергия;

The Silence knew itself and thought took form:

Безмолвие узнало себя и мысль обрела форму:

Self-made from the dual power creation rose.

Самосотворенное из дуальной энергии поднялось творение.

In the still self he lived and it in him;

Он жил в безмолвном я, и оно - в нем;

Its mute immemorable listening depths,

Его молчаливые, вечные внимающие глубины,

Its vastness and its stillness were his own;

Его простор и его тишина были его собственными;

One being with it he grew wide, powerful, free.

Слившись с ними, он стал широким, могучим и свободным.

Apart, unbound, he looked on all things done.

Обособленный, освобожденный от уз, он смотрел на все сотворенное.

As one who builds his own imagined scenes

Как тот, кто творит свои воображаемые сцены

And loses not himself in what he sees,

И не теряет себя в том, что видит,

Spectator of a drama self-conceived,

Зритель драмы, рождённой его воображением

He looked on the world and watched its motive thoughts

Он взирал на мир и наблюдал его побудительные мысли

With the burden of luminous prophecy in their eyes,

С ношей светлого пророчества в их глазах,

Its forces with their feet of wind and fire

Его силы с ногами из ветра и пламени

Arisen from the dumbness in his soul.

Поднимающиеся из молчания в его душе.

All now he seemed to understand and know;

Все теперь он, казалось, понимает и знает;

Desire came not nor any gust of will,

Желание не возникало, не было никакого побуждения воли,

The great perturbed inquirer lost his task;

Беспокойный великий исследователь утратил свою задачу;

Nothing was asked nor wanted any more.

Ни о чем он не спрашивал и ничего не хотел больше.

There he could stay, the Self, the Silence won:

Так он мог оставаться, как Дух, завоеванное Безмолвие:

His soul had peace, it knew the cosmic Whole.

Душа его пребывала в покое, он узнал космическое Целое.

Then suddenly a luminous finger fell

Затем вдруг сияющий палец опустился

On all things seen or touched or heard or felt

На все вещи видимые, слышимые, осязаемые или ощущаемые

And showed his mind that nothing could be known;

И показал его уму, что ничто ещё не познано;

That must be reached from which all knowledge comes.

Должно быть достигнуто То, откуда возникает всякое знание.

The sceptic Ray disrupted all that seems

Скептический Луч разрушил все видимости

And smote at the very roots of thought and sense.

И уничтожил самые корни мысли и чувства.

In a universe of Nescience they^[1] have grown,

Они росли во вселенной Неведения,

Aspiring towards a superconscient Sun,

Стремясь к сверхсознательному Солнцу,

Playing in shine and rain from heavenlier skies

Играя в сиянии и дожде более божественных небес,

They never can win however high their reach

Которые они никогда не могли завоевать, как бы высоко не поднимались,

Or overpass however keen their probe.

Или превзойти, как бы не был глубок их поиск.

A doubt corroded even the means to think,

Сомнение пало даже на средства мышления,

Distrust was thrown upon Mind's instruments;

Недоверие было брошено на инструменты Ума;

All that it takes for reality's shining coin,

Все, что он принимает за сверкающую монету реальности,

Proved fact, fixed inference, deduction clear,

Достоверный факт, устойчивое умозаключение, чистую дедукцию,

Firm theory, assured significance,

Прочную теорию, несомненный смысл,

Appeared as frauds upon Time's credit bank

Стало выглядеть фальшивками, предъявляемыми кредитному банку Времени,

Or assets valueless in Truth's treasury.

Или ценными бумагами, ничего не стоящими в казначействе Истины.

An Ignorance on an uneasy throne

Неведение на беспокойном троне

Travestied with a fortuitous sovereignty

Пародировало со случайно приобретённой властью

A figure of knowledge garbed in dubious words

Фигуру знания, облаченную в сомнительные слова

And tinsel thought-forms brightly inadequate.

И вызывающе неподходящие, мишурные мыслеформы.

A labourer in the dark dazzled by half-light,

Чернорабочий во тьме, ослепленный сиянием полусвета,

What it knew was an image in a broken glass,

То, что оно знало, было образом в разбитом стекле,

What it saw was real but its sight untrue.

То, что оно видело, было реальным, но его зрение было ложным.

All the ideas in its vast repertory

Все идеи в его огромном хранилище

Were like the mutterings of a transient cloud

Были подобны бормотанию мимолетной тучи,

That spent itself in sound and left no trace.

Что растрачивает себя в звуке и не оставляет следа.

A frail house hanging in uncertain air,

Хрупкий дом, висящий в зыбком воздухе,

The thin ingenious web round which it moves,

Тонкая хитроумная паутина, вокруг которой он движется,

Put out awhile on the tree of the universe,

Развешенная на какое-то время на дереве вселенной

And gathered up into itself again,

И собранная снова в саму себя,

Was only a trap to catch life's insect food,

Была только ловушкой, чтобы хватать насекомую пищу жизни,

Winged thoughts that flutter fragile in brief light

Крылатые хрупкие мысли, порхающие в недолговечном свете,

But dead, once captured in fixed forms of mind,

Но умирающие сразу же, как только они становились фиксированными формами ума,

Aims puny but looming large in man's small scale,

Ничтожные цели, кажущиеся большими на малой шкале человека,

Flickers of imagination's brilliant gauze

Мерцания тонкой сверкающей ткани воображения

And cobweb-wrapped beliefs alive no more.

И покрытые паутиной мертвые верования.

The magic hut of built-up certitudes

Магическая лачуга возведенных несомненностей,

Made out of glittering dust and bright moonshine

Сделанная из сверкающей пыли и яркого лунного света,

In which it shrines its image of the Real,

В котором оно благоговейно хранит свой образ Реальности,

Collapsed into the Nescience whence it rose.

Обрушилась в Неведение, откуда она^[2] поднялась.

Only a gleam was there of symbol facts

Там был лишь проблеск символических фактов,

That shroud the mystery lurking in their glow,

Что скрывали мистерию, таящуюся в их свете,

And falsehoods based on hidden realities

И многоликая ложь, основанная на скрытых реальностях,

By which they live until they fall from Time.

Посредством которой они живут, пока не выпадут из Времени.

Our mind is a house haunted by the slain past,

Наш ум -- это дом, где призраки бродят погибшего прошлого,

Ideas soon mummified, ghosts of old truths,

Идеи становяться мумией,тенью незапамятных истин,

God's spontaneities tied with formal strings

Спонтанные действия Бога формальными связаны узами,

And packed into drawers of reason's trim bureau,

Разложенные аккуратно на изящных полках рассудка,

A grave of great lost opportunities,

Могила великих погибших возможностей,

Or an office for misuse of soul and life

Иль орган для ложного применения души человека и жизни

And all the waste man makes of heaven's gifts

И весь этот мусор, во что человек превращает подношенья небес,

And all his squanderings of Nature's store,

Его мотовство богатых запасов Природы,

A stage for the comedy of Ignorance.

Являют всю сцену комедии этой Неведения.

The world seemed a long aeonic failure's scene:

Мир казался ареной долгой эпохальной неудачи:

All sterile grew, no base was left secure.

Все бесплодным стало, не осталось никакой надежной основы.

Assailed by the edge of the convicting beam

Осаждаемый лезвием обличающего луча,

The builder Reason lost her confidence

Строитель-Рассудок утратил свою уверенность

In the successful sleight and turn of thought

В удачливой ловкости и поворотах мысли,

That makes the soul the prisoner of a phrase.

Что делают душу пленником фразы.

Its highest wisdom was a brilliant guess,

Его самая высокая мудрость была сверкающей догадкой,

Its mighty structured science of the worlds

Его могучая структурированная наука миров была

A passing light on being's surfaces.

Мимолетным светом на поверхностях бытия.

There was nothing there but a schema drawn by sense,

Там небыло ничего, кроме схемы, начертанной чувством,

A substitute for eternal mysteries,

Заменитель вечных мистерий,

A scrawl figure of reality, a plan

Небрежный рисунок реальности, лишь план

And elevation by the architect Word

И возвышение архитектектурного Слова,

Imposed upon the semblances of Time.

Навязанные на подобия Времени.

Existence' self was shadowed by a doubt;

Существование я было покрыто сомнением;

Almost it seemed a lotus-leaf afloat

Оно почти казалось листом лотоса, плывущим

On a nude pool of cosmic Nothingness.

В пустому пруду космического Ничто.

This great spectator and creator Mind

Этот великий зритель, созидательный Ум,

Was only some half-seeing's delegate,

Был только делегатом чего-то полузримого,

A veil that hung between the soul and Light,

Вуалью, висящей между Светом и душой,

An idol, not the living body of God.

Идолом, а не живым телом Бога.

Even the still spirit that looks upon its works

Даже безмолвный дух, что смотрит на свои работы,

Was some pale front of the Unknowable;

Казался каким-то бледным фасадом Непостижимого;

A shadow seemed the wide and witness Self,

Тенью казалось широкое, свидетельствующее Я,

Its liberation and immobile calm

Его освобождение и неподвижный покой -

A void recoil of being from Time-made things,

Пустым уходом существа от сотворенных Временем вещей,

Not the self-vision of Eternity.

А не самовидением Вечности.

Deep peace was there, but not the nameless Force:

Глубокий покой царил там, но не безымянная Сила:

Our sweet and mighty Mother was not there

Там не было нашей сладостной, могучей Матери,

Who gathers to her bosom her children's lives,

Которая собирает к своей груди жизни своих детей,

Her clasp that takes the world into her arms

Ее объятий, берущих в свои руки мир

In the fathomless rapture of the Infinite,

В бездонном восторге Бесконечности,

The Bliss that is creation's splendid grain

Блаженства, этого великолепного зерна творения

Or the white passion of God-ecstasy

Или чистой страсти Божественного экстаза,

That laughs in the blaze of the boundless heart of Love.

Что смеется в пламени безграничного сердца Любви.

A greater Spirit than the Self of Mind

Более великий Дух, чем Я Ума,

Must answer to the questioning of his soul.

Должен был ответить вопрошанию его души.

For here was no firm clue and no sure road;

Ибо здесь не было надёжного ключа и уверенной дороги;

High-climbing pathways ceased in the unknown;

Высоко взбирающиеся тропы обрывались в неведомом;

An artist Sight constructed the Beyond

Художник-Видение конструировало Запредельное

In contrary patterns and conflicting hues;

В противоположных образцах и конфликтующих оттенках;

A part-experience fragmented the Whole.

Частичное переживание фрагментировало Целое.

He looked above, but all was blank and still:

Он устремлял свой взор ввысь, но все было пустым и безмолвным:

A sapphire firmament of abstract Thought

Сапфировый небесный свод абстрактной Мысли

Escaped into a formless Vacancy.

Убегал в бесформенную Пустоту.

He looked below, but all was dark and mute.

Он смотрел вниз, но все было темным и безмолвным.

A noise was heard, between, of thought and prayer,

Посередине шум был слышен, мысли и молитвы,

A strife, a labour without end or pause;

Борьбы и бесконечного труда;

A vain and ignorant seeking raised its voice.

Тщетные, невежественные поиски поднимали свой голос.

A rumour and a movement and a call,

Молва, движение и зов,

A foaming mass, a cry innumerable

Пенящаяся масса, неисчислимые крики

Rolled ever upon the ocean surge of Life

Вечно катились на океанической волне Жизни

Along the coasts of mortal Ignorance.

Вдоль берегов смертного Неведения.

On its unstable and enormous breast

На его изменчивой, огромной груди

Beings and forces, forms, ideas like waves

Существа и силы, формы, идеи, как волны,

Jostled for figure and supremacy,

Толкались, чтобы обрести форму и преобладать,

And rose and sank and rose again in Time;

Поднимались, тонули и вновь поднимались в волнах Времени;

And at the bottom of the sleepless stir,

А на дне неусыпной суеты

A Nothingness parent of the struggling worlds,

Ничто, источник этих борющихся миров,

A huge creator Death, a mystic Void,

Огромная творящая Смерть, мистическая Пустота,

For ever sustaining the irrational cry,

Вечно поддерживая иррациональный крик,

For ever excluding the supernal Word,

Вечно исключая высочайшее Слово,

Motionless, refusing question and response,

Неподвижная, отбрасывая вопросы и ответы,

Reposed beneath the voices and the march

Под шумом голосов и маршем сил покоилась

The dim Inconscient's dumb incertitude.

Немая неопределенность смутного Несознательного.

Two firmaments of darkness and of light

Два небосвода света и тьмы

Opposed their limits to the spirit's walk;

Противопоставляли свои пределы путешествию духа;

It moved veiled in from Self's infinity

Он двигался, завуалированный от бесконечности Божественного Я,

In a world of beings and momentary events

В мире существ и преходящих событий,

Where all must die to live and live to die.

Где все должно умирать, чтобы жить, и жить, чтоб умирать.

Immortal by renewed mortality,

Бессмертный обновляемой своею смертностью,

It wandered in the spiral of its acts

Дух блуждал в спирали своих действий

Or ran around the cycles of its thought,

Или кругами бегал своих мыслей,

Yet was no more than its original self

Однако был не больше, чем его изначальное я,

And knew no more than when it first began.

И знал не больше, чем когда он впервые начался.

To be was a prison, extinction the escape.

Существование было тюрьмой, исчезновение было избавлением.

Конец песни тринадцатой

End of Canto Thirteen