Аннотация: Шестой век. Племя Славичей, теснимое врагами, перебирается на новое место. Старый волхв и большак Ставр ведут людей.Наконец, чуры указывают где будет стоять поселение.
Славичи
Глава 1
Рассвет только, только коснулся верхушек вековых сосен и елей, горластый кочет едва умолк, прогнав в глухую лесную чащобу прислужников Чернобога, а длинный обоз, состоявший из тридцати телег, уже был готов тронуться с места ночевки. Впереди него как всегда выступал высокий седобородый старец-волхв, позади кузнец со своим грозным и страшным скарбом.
Два десятка неустрашимых воинов, вооруженных луками и копьями окружали родичей, охраняя их на долгом пути.
Более двух лет они пробирались на новое место, уходя из неспокойной, вскипавшей кровавыми битвами родины, чтобы навеки затеряться в непроходимых дремучих лесах, среди бездонных трясин необъятных болот, за широкими реками и синими озерами чужой стороны.
Словене никогда не были трусами, их бесстрашие вошло в легенды многих народов. Нередко выходили они на битву обнаженными по пояс и голыми руками рвали ворога на части, но были они разрозненными, жили родовыми гнездами-селищами и больше жизни ценили веру своих пращуров, а потому, не желая смешивать кровь с чужими предками, никогда не помогали друг другу. Враг же пользовался этим и уводил в рабство сильных мужчин, стойко переносивших любые невзгоды, да красавиц женщин, которые за чистоту своих нравов высоко ценились на чужбине.
Вот и уходили потомки Рода из своей исконной земли, чтобы сберечь свободу и заветы прадедов.
По обжитым местам двигались сторожко, далеко обходя людские поселения, заставы, разъезды и становища кочевников. Когда пришли к девственным нетронутым лесам, начались другие трудности: нехоженые неезженые ранее стези приходилось прокладывать самим.
Рядом с обозом двигалось стадо, состоявшее из коров и быков - прямых потомков тура - священного родового тотема древних словен, а также овец, коз и отощавших от долгого пути свиней. Особым табуном гнались верховые кони - драгоценное достояние рода.
- Трогай! - раздалось в предутренней тишине и обоз, отчаянно скрипя колесами, снова двинулся вперед.
Люди были возбуждены, понимая, что их долгое путешествие подходит к концу. Они с напряженным вниманием вглядывались в окружавшие их холмы, спрятанные под густыми лиственными и хвойными лесами. В раздольные заливные луга и светлые лесные поляны. Присматривались к медленно проплывавшим мимо высоких бортов их повозок берегам полноводных рек, озер и мелких, заросших ряской и камышом речушек, стараясь заранее примериться к новому месту обиталища. Тишина и первозданность чужбинной природы завораживала их, заставляя учащенно биться сердца: как-то встретят чужаков местные духи - леший-лесовик да омутник-водяной? Примут ли, позволят ли поселиться среди своих прежде нетронутых людьми владений?
Несколько воев всегда шли впереди обоза, намного опережая его. Они разведывали путь по незнакомым местам, проводя родичей через непролазные чащобы, за ними шли мужики с топорами, прорубая просеку там, где нельзя было проехать по берегу реки или озера, прокладывая хлипкие временные гати через болота.
Женщины с малыми детьми шли рядом с телегами, на ходу выполняя необходимую для семьи работу - пряли, шили, кухарили. Парубки рыскали по округе в поисках легкой добычи, девушки на ходу собирали травы, грибы и ягоды. Опытные охотники снабжали многочисленный род более существенной добычей на протяжении всего пути. Но на самом дне самой охраняемой телеги хранился в кулях неприкосновенный запас проса, пшеницы, гречихи и льна - семена для нового поля, которое они раскорчуют и вспашут, когда Род и Макошь укажут им место для родового селища.
Волхв вел людей вперед по одному ему известному пути, и никто не перечил ему, только все внимательно следили за тем как он ежевечернее уходил в чащобу, чтобы вернуться к утру и дать разрешение трогаться дальше. Но сегодня он пришел не один, вместе с ним несколько воев вынесли из чащи три свежевыструганных столба с ликами древних чуров - родовых кумиров, охранявших их очаги во все времена.
К тому времени как солнце вот-вот должно было показаться из-за горизонта, вышли на высокий берег чистой быстроструйной реки. Волхв вскинул руку и обоз остановился.
Высокий старец в белых одеждах, расшитых по древнему обычаю, оглядел с высоты обрыва открывшийся вид и поднял навстречу солнцу обе руки. Все последовали его примеру. Никто не проронил ни слова - каждодневное появление Хорса, бога Солнца, свято.
Как только солнце оторвалось от щетины леса, волхв посмотрел на воев и те под громкие заклинания седовласого старца опустили чуров в воду, оттолкнули от берега и застыли в ожидании. Вода лениво подхватила три бревна, отливающие светлыми ошкуренными боками и, покрутив на месте, потянула за собой.
Люди, следящие за ними и мысленно молящие Даждьбога о милости, облегченно выдохнули - верно, угадал кудесник: близок конец их долгому пути. Теперь все в руках божьих: где прибьет чуры, там и жить их роду-племени от века до века.
Никто не ринулся проследить за унесенными кумирами - то дело тайное, не приведи Род своими помыслами нарушить божественную Судьбу. Завтра с рассветом пойдут по берегу три пахаря, три охотника и три воина, они и найдут место указанное богами. А пока обоз медленно двинулся дальше, вдоль берега реки, которой еще и названия-то не было...
... Двигались до самого заката, пока вечерняя сестрица-зорюшка не подхватила уставшее солнце под белы рученьки да не увела на ночь в хоросовы хоромы, заслав на прощание небосвод своим темно-алым платом.
Обоз остановился на высоком заросшем светлым березняком берегу реки плавно изгибавшей в этом месте бока в широкой излучине. Красивый широкий вид, посмурневший после захода солнца, открывался взгляду с этого обрыва. Лес темной стеной стоял чуть поодаль, оставляя довольно широкую открытую полосу по берегу. Несколько старых берез росли у самого крутояра, но пологий склон, начинавшийся немного в стороне, позволял безопасно спуститься к самой воде. Лучшего места для поселения трудно было бы найти. Но как-то распорядятся боги?
Жрец прочел защитные заклинания и дал большаку разрешение на ночевку. Женщины тот же час начали разводить костер из сохраненных в горшках углей от священного родового очага, добытого трением в праздник новолетия.
Ребятишки засновали вокруг, собирая хворост для костров. Паробки постарше снимали с телег клетки с истомившихся в них курами, сгоняли в кучку свиней, коз и овец, которых вслед за обозом гнали подростки, потом они уведут коней на водопой. А девушки принялись доить коров и обустраивать их на ночь.
Мужчины, во главе с большаком, вкопали в землю родовые столпы с изображением древних богов: Сварога, Даждьбога и Перуна, а также Макоши и чуть подалее Велеса.
Из камней сложили вокруг временного капища шесть крад - жертвенных костров - в виде цветка и разожгли в них огонь.
Жрец трижды обошел стан посолонь, замыкая священный круг, чтобы ни один злой дух не смог пробраться внутрь временного человеческого прибежища.
Вечерять сели, когда свет зари еще не совсем угас, освещая небо и берег бледными розовыми всполохами. Большуха разложила по мискам кашу из манника с молоком и выложила запеченных в углях зайцев, добытых охотниками еще днем. Раздала куски разломленного большаком хлеба, испеченного из семян костреца. Большой дичины сегодня не промышляли - ждали, когда прибудут на постоянное место.
Прежде чем приступить к трапезе, большуха с поклоном положила в огороженный камнями костер лапку и голову зайца, ложку каши, плеснула травяного на меду взвара, прося у предков благословения. Большак первым отхлебнул варева, после этого все дружно принялись за еду. В походе не делились на семьи, ели все вместе. Мужчины сидели с правой стороны костра, женщины по его левой стороне, а детишки и подростки за их спинами. Кузнец с женами и детьми ел общую пищу, но чуть поодаль, у своего костра.
Утром никто не двинулся с места. Занимались обычными в походах делами, с нетерпением и все возрастающим волнением поглядывая вдоль берега реки, ожидая ушедших разыскивать чуры мужчин.
Женщины потихоньку вздыхали: уж больно хорошо было это место для жилья. Просторное, высокое, сухое. Да и мужчины со сметкой в прищуренных глазах осматривались по-хозяйски: здесь можно будет и заимку поставить, и поле распахать, если боги недалече селище устроят.
Посланники вернулись только к вечеру. По тому, как радостно блестели их глаза, все поняли: место пращуры выбрали не хуже этого. Но никому разговаривать, а уж тем более подходить к разыскавшим чуры нельзя: мало ли кого подослали местные духи, может и обертыши вместо своих-то явились.
Все девять ходоков ночь провели в особо огороженном месте, постясь и ни с кем не заговаривая. Только на следующее утро, пройдя сквозь огонь и окурившись священным дымом родового пламени с можжевеловых веточек, да обмывшись в воде у всех на виду и выпив густого взвара, прияв миску из рук большухи, они смогли рассказать о своей находке.
Погрузились быстро: всех разбирало любопытство и радостное нетерпение. Отовсюду слышались смех и веселые запевки. Опасное и утомительное путешествие подошло к концу, так почему бы не воздать хвалу милостивым богам сердечное песенное восхваление и за то, что до места их племя добралось почти целым - лишь чуть более пятидесяти человек потеряли они за время похода. И за то, что боги место нашли не зимой, а летом - смогут еще сеном для животины запастись, да и для людей лесные подарочки - грибы-ягоды с орехами собрать успеется.
К указанному месту подошли задолго до вечера, оставив на приглянувшемся всем месте кузнеца с семьей - ему не след со своим тайным ремеслом жить промеж добрых людей. Остановились в благоговейном молчании перед открывшимся им видом: река, образовав заливные луга по обе свои стороны, плавно впадала в большое широкое и изогнутое озеро, блестевшее в лучах солнца радостным сиянием. Посреди озера стоял крутобокий остров с кудрявой головой из ив и ольхи. Вокруг возвышались холмы, поросшие сухими сосновыми борами, а по низинам непроходимым ельником-зеленомошником. Чуть поодаль реки и озера стоял густой лиственный лес, а у самых их берегов тянулись редкие заросли ивы, ольхи, черемухи. На открытом участке невысокого взгорка росло несколько яблонь-дичек.
Но больше всего всех изумил и заставил поверить в божественную благосклонность к их роду вековой дуб, стоявший посреди широкого луга, раскинувшегося по эту сторону высокого обрывистого берега озера.
Волхв на луг никому выйти не разрешил. С обрядовыми песнями и поклонами вытащили чуров из реки и, обходя по краю место будущего поселения, установили их по углам луга заросшего цветистым разнотравьем, обозначая межу. Возле каждого уложили священный камень, привезенный с покинутой родины. Работали споро под обрядовую песню, которую пели девушки и молодые женщины, встав в хоровод.
На утро волхв проверит: если окажется, что камни ночью будут сдвинуты, значит не стоять здесь лесному поселению, тогда придется искать по близости другое место. Сейчас же кудесник стоял под ветвями дуба: по воле богов здесь будет устроено малое капище Сварога, Перуна и Даждьбога, а также матери-прародительнице - Макоши. Это священное место отныне станет сердцем их селища. Велесу, земному богу, хозяину зверей, будет устроен отдельный храм в глубине леса. Все деревянные кумиры были новыми, выструганные из местных деревьев, чтобы связать их с новыми поселенцами.
Придет время, будут принесены богам и пращурам полагающиеся требы. Породнятся родичи с этой землей, и дай Род, заживут люди на новом месте краше прежнего.
Поселяне радостно устраивались под сенью раскидистых кленов и дубов, стоявших на границе леса. Они споро разгружали телеги, выпускали измученных кур из клеток, рядили шалаши из жердей и лап ельника. Свиньи, удивленные ранней остановкой и, не веря в такую удачу, принялись дружно рыть носом землю вокруг молодых дубков в поисках проросших желудей.
- Позволь, Ставр Буриславович, на затон, что давеча проехали, с бредешком сходить? - поклонился большаку паробок. - Стерлядки на вечерю словим, али еще рыбы какой водяной даст.
Ставр, большак всего рода, следил за тем, как люди устраиваются на стоянке, здесь им жить до того времени как будет слажено постоянное жилье, поэтому он только рукой махнул, отпуская ребят на реку.
Ком, высокий, жилистый и плечистый в свои четырнадцать лет был в походе ребятам, достигшим одиннадцати-четырнадцати лет, хорошим вожаком. Он сумел сплотить крепкую ватагу, слушавшуюся его беспрекословно. Его темно-русые волосы свисали на плечи, перехваченные на лбу тонким ремешком. Он еще не был перепоясан мужским поясом с висевшим на нем ножом, и его рубаху поддерживал тонкий крученый пояс, сплетенный матерью из конопли.
Мать Кома, Добрава, услыхав его слова, взглянула на сына - поднялся, возмужал в походе ее сынок, скоро, если будет угодно Роду, и мужской пояс получит. Тогда по весне и на Красную горку пойдет, может и жену к очагу приведет - будет ей молодая помощница.
- Ком, Чур вам в удачу, подите, рыбу наловите и меня старуху накормите, - прошептала старинный приговор вслед загомонившей радостно ватаге Добрава.
- Спаси бог, матушка, - отозвался Ком, взваливая на плечо бредень, сплетенный из крапивной кудели.
Вернувшись назад вдоль берега по пройденному обозом пути, ребята вышли на крутобокий обрыв, мысом нависающий над рекой, ее течение в этом месте было быстрым, закручивающимся. Несколько длиннокосых ракит стояли внизу у самой воды и мешали Кому, но он скинул с плеча бредень и продвинулся немного влево, попав как раз между двух макушек тонкоствольных деревьев. У его ног лежал камень-валун, выпроставший серый горб из густой травы.
Ком деловито, стараясь не показать волнения, взял протянутый кем-то из ребят мешок с трепыхавшемся в нем косачом и встал на камень. Развязал ремешок и вынул птицу, крепко держа ее за крылья. Этого тетерева он добыл сам, еще вчера, специально для того, чтобы принести в жертву водяному.
Черные перья лесного петуха отливали синевой, красный гребень налился кровью. Он старался вывернуться из рук и клюнуть обидчика, но Ком ловко перехватил его двумя пальцами за шею. К ногам птицы уже был привязан голыш.
- Батюшка водяной, прими наше подношение и позволь в реке да озере рыбу беспрепятственно ловить и купаться, - прошептал Ком и, широко размахнувшись, забросил петуха как можно ближе к стремнине. Петух, стараясь взлететь, бешено замахал крыльями, но камень стремительно увлек его под воду. А Ком быстро зашептал ему вслед древний заговор: "Буди моя рыбица неприкослива, неурослива, иди в невод беспопятно и бесповоротно против быстрые воды, осенние реки, тихие озера. Назад не оглядывайся и в сторону не отворачивайся, иди в невод ежечасно на утренней заре, и на ее вечерней сестре. Иди в наши уды железные, рыбица налим большеголовый и вострица щука, красная рыбица семужка, крупная царь-белорыбица, ее сестрица стерлядушка. Во всяк день и по всяк утренней заре, и на вечерней заре, в день под солнцем и в ночь под месяцем, и под частыми звездами, и во всей окружности Родовой. Тем моим словам ключ и замок. А каки слова я узабыл, узапамятовал, то слово мое буди в том же кругу вострее вострого ножа, булатного топора, быстрее ключевой воды именем Рода и детей его Сварога, Даждьбога и Перуна".
Его товарищи предупредительно молчали, понимая важность происходящего. Когда Ком сошел с камня, молодые паробки степенно, по-взрослому, спустились с обрыва к затону. Берег здесь тянулся неширокой песчаной косицей, образовывая удобный пляж. Ком, как старший, достал можжевеловую веточку, давно припасенную им для такого случая и, чиркнув огнивом, высек на пучок сухой травы искру. Поджег высушенную ветку и с усердием окурил невод дымом.
Потом первым подошел к самой воде, остальные остались стоять поодаль - а ну как водяной вздумает жертвой самого Кома взять? Но Ком быстро скинув одежду безбоязненно вошел в воду, распутывая на ходу бредень. Он не проронил ни слова: водяной не любит шума да гама. Придя к его владениям, не кричат и не веселятся понапрасну, да и к тому же каждый сам должен преодолеть свои страхи. Вслед за Комом, практически след в след, последовал Рагоз - его верный товарищ. А уж за ними, как будто устыдившись, быстро стаскивая рубахи и порты, последовали остальные.
Каждый из ребят нес свою жертвенную птицу и, войдя в воду по колено, проговорил заветные слова деду водяному: "Стану благословясь, пойду, чурам поклоняясь, из ворот в ворота, на священное поле, во том поле стоят три дуба, под теми дубами три кумира: первый Даждьбог, второй Стрибог, третья Макошь. Макошь, матушка возьми ключи, отвори тюкачи. По реке плывут три лебедя, три утицы, три гуся; открой мне жертву".
Заручившись заступничеством светлых богов, они были уверены, что водяной и его жены русалки не причинят им вреда.
Зайдя широким полукругом, парни медленно пошли против течения. Вскоре подергивание сети показало, что в него попалось немало рыбы. Сердца рыбарей учащенно забились: принял, принял водяной их подношение и позволил ловить рыбу в своих угодьях!
Вдруг сильный рывок едва не вырвал из их рук древки невода, в котором вода уже и так вскипала бурунами. Парубки, изо всех сил стараясь удержать рвущуюся из рук сеть, тащили ее на берег.
Вот это удача! Вот так отблагодарил их водяной за щедрую жертву. Едва дыша от напряжения и упираясь ногами в дно, с трудом вытащили сеть на песок. В неводе билось, блестя чешуей, огромное количество рыбы, но больше всех большая белорыбица.
Ком со значимым видом отобрал самую мелкую рыбешку, ловко распотрошив, забросил назад в реку - водяному на угощение. Потом выбрал большую стерлядку и, поцеловав, с поклоном отпустил в воду - пусть расскажет, что они не ради потехи, но только ради пропитания охотились они во владениях подводного хозяина.
Самый младший и шустрый Вятко, с позволения Кома, бросился к большаку рассказать об их удаче.
Вскоре на высоком берегу уже горел костер и над ним висел котел для общей ухи - первый улов принято есть всем родом.
Ком был горд, он сидел в сторонке и, важничая, поглядывал на возящихся с рыбой девушек и молодых жен. Шутка ли: ему посчастливилось начать рыбную ловлю всего рода, и водяной не только принял его жертву, но и весьма щедро ответил ему.
Большак, дородный, богатырского склада мужчина, довольно похмыкивал: хорошее место выбрали их пращуры для селища. Удобное, высокое, раздольное и на рыбу вот щедрое. Ежели сладятся с лешим, так и охотники порадуют: не будут зимой голодать его люди. А с времянками-землянками до зимы как-нибудь уж управятся - и не такое поднимали. Леса здесь богатые, строевого дерева вокруг много. Сосновый бор, растущий по холмам, и отсюда видать.
Уха была готова. Родичи уселись по издревле заведенному порядку: каждая семья, включавшая в себя набольших и набольшух, их сыновей с женами и детьми, неженатую молодежь и детишек, сидела своим полукругом. Ставриха - большуха рода - разлила по семейным мисам густое жирное варево. Разложила по деревянным плошкам большие куски белорыбицы и целиком рыбу поменьше. Матери семей приняли их и установили перед своими мужьями. В роду Славичей было шесть больших семей.
Набольшие разом приподняли миски над расстеленными перед ними скатертями и все дружно и громко провозгласили: нам на рушнике, а рыбакам на тоне!
Всеобщий заговор почли три раза, потом старшие матери плеснули в огонь приношение предкам и бросили в огонь по куску рыбы. Отцы-набольшие, опустив в мису деревянные ложки, начали трапезу. Ели степенно, не торопясь, каждый в свою очередь, укладывая ложки на скатерть, чтобы предки ели вместе с ними, и лицом вниз - дабы злые духи не лизали.
Род обосновывался на постоянном месте: соблюдение древних порядков - закон.
***
Стоглазая ночь опустилась на становище. Тонкий молодой месяц выплыл из-за дальнего холма, от росших на нем сосен похожего на огромного свернувшегося ежа. Где-то в лесу ухнула сова. Мыши, попискивая, возились в траве.
Воило, высокий кудрявый охотник, неслышно поднялся с брошенной у телеги кошмы и потянул за собой жену Горицу. Молча провел ее мимо большого шалаша, где спали малые ребятишки его отца - Жизнобуда; между нарядных березок, мимо молоденькой елочки, расправившей лапы-оборки колючего сарафана, мимо отвернувшегося при их появлении воина-стражника.
Они спустились с косогора, и вышли к речному плесу. На его берегу росла старая ива, устало опустив руки-ветви к самой воде. В ночном шелесте ее листвы и тихом журчании воды чудился тихий разговор о былом.
Воило провел жену немного дальше. Там, за широкой спиной старой ивы, росла ее молоденькая дочь. Тонкие ветви дерева ажурным подолом прикрывали ее стройное девичье тело.
Охотник отвел рукой зеленый занавес, и Горица увидела у ствола брошенную охапку свежескошенной травы.
Воило нежно провел пальцами по лицу молодой жены, стянул с ее головы повой, обнажая две туго заплетенные косы.
Горица молчала. Ее глаза влажно блестели в неверном свете молодого месяца. Истосковавшееся по мужней ласке тело отозвалось на прикосновение, полные губы слегка приоткрылись, обнажая ряд чистых белых зубов.
Тугая невидимая нить, таинственно, но вполне ощутимо протянулась между ними, связывая воедино и дыхание, и биение сердец, и мысли.
Пальцы Воилы дрогнули, но он смирил нетерпение и, перекинув через плечо косу Горицы начал медленно ее расплетать. Покончив с одной, принялся за другую. Затем достал из-за пазухи новый широкий дубовый гребень, стал медленно и осторожно расчесывать волосы жены.
Древняя магия двоих творилась сейчас между ними, и никто не посмел бы нарушить это действо.
Горица склонилась к ногам мужа и медленно сняла с него сапоги, обнажая его ступни, ласково растерла пальцы, подошву, нажимая на особые точки.
Они лежали на охапке остро пахнувшей травы. Он ласково перебирал ее пальцы, она положила голову на его обнаженное плечо.
- Непраздная я, - тихо проговорила на ухо мужу Горица: а то не приведи чур услышат злые духи.
Воило замер на миг, а потом прижал ее к своему бешено забившемуся сердцу.
- Мальца мне найдешь, ладо моя, - воскликнул вполголоса Воило, - коли первым будет на этом месте - к праотцам пойдет, в милости и достатке жить будет, коли нет, так вырастет - лучшим охотником станет!
- А ежели дочка? - усмехнулась Горица.
Ее сердце радостно стучало в груди: вот она магия женщины-матери, продолжательницы рода, дающей новую жизнь, перед которой и самый сильный неустрашимый из мужчин склоняет голову.
- Выживет - красавицей да лучшей мастерицей-умелицей, как мать, станет, - ответил Воило, ласково прижимая к себе жену.
Незадолго до рассвета Воило отстегнул от своего пояса бронзовый амулет и, заплетая волосы жены, вплел древний охранный амулет в ее косы.
Покидая иву, Горица с благодарностью погладила ее шершавый ствол и повесила на ее по-девичьи тонкую руку-веточку яркую нить, выдернутую из сорочки.
Глава 2
Большак рода не был самовластным правителем. Он не распоряжался жизнью родичей, а распределял работу, следил за соблюдением древних обычаев и разрешал конфликты. При этом он сам был первым работником и в любом деле являлся примером.
Наиболее трудные и важнейшие вопросы решались на общем родовом собрании - этот совет и был высшей властью рода. На совете и мужчины, и женщины имели равные права, и весомость каждого голоса определялась лишь личным авторитетом среди сородичей.
Ставр был избран большаком еще до решения рода переселиться из своих исконных мест. Трудное время переезда он руководил родичами твердой рукой и с железной выдержкой. В походе это не раз спасало им жизнь.
И по давней традиции сегодня он после всеобщей молитвы у векового дуба и уже вкопанными под его ветвями кумирами богов, не стал распределять работу, а отпустив молодежь, остальных задержал на совет.
Он стоял перед родичами, могучий, рослый, с пробивавшейся сединой в темно-русых кудрях, перехваченных на лбу ремешком. Родичи знали, по какому поводу был созван совет: пращуры указали им место, но необходимо было выбрать тех, которые осветят своей жизнью новое поселение на долгое и счастливое жительство.
Пока не будут принесены жертвы богам, лесу, реке, земле - нельзя считать эти места родными, назвать их родиной. Только породнившись через кровь, можно стать своим и лесу, и реке, и земле. Только тогда те будут оберегать и кормить пришлый род своими плодами, как кровных родичей.
Поэтому древний обычай предков требовал не только животной, но и человеческой жертвы. Новое поселение заложить - дело не шутейное, не каждодневное, тут одой звериной кровью не обойдешься.
Никто из стоявших перед грозными ликами богов не содрогнулся от этой мысли. Наоборот, каждая старшАя мать и ее муж-старшой с надеждой в сердце вознесли мысленную молитву богам о милости их детям: быть посланниками к богам великая честь. Каждая невинная девушка или паробок с радостью согласится выполнить такой наказ, заступиться за род, не дать ему изойти голодной и лютой смертушкой. Родовая жертва от того и считается священной и самой значимой, что идут на нее добровольно. Тот, кому выпадет жребий навсегда останется в сердцах людей, никогда сородичи не забудут его имени.
В военных же походах была другая жертва: убиение пленных врагов - услада для богов. Был и третий вид жертвоприношения: детьми и стариками, но ему, как и военному, сейчас было не место и не время.
Волхв в суровом молчании стоял промеж кумиров. Он не вмешивался до поры до времени - его дело древний обычай делом завершить, требу кровавую богам сотворить.
- Жребий дело решит, цё уж тут думать! - воскликнул Честимир, хмурый коренастый пахарь.
- Верно говорит Честимир, - отозвался старый вой Борислав. - Жребий! Пусть боги сами требу по душе выберут.
- Да, да пусть будет по совести, как наши деды в старину делали ...
- Ну, что, Славичи, все так думают? - сурово спросил Ставр.
- Все, вящий, - хором отозвались родичи.
- Дык только прошедших-то посвящение ярения и лельника у нас и нету, - встрял в разговор шустрый рыбак Воротил. - Два года, почитай, в беззаконии жили! Кого же посылать-то?! Девки, посвященные уже замужние все, паробки тоже не холостякуют.
- А ведь верно, Ставр, говорит Воротил, - зашумели родичи. - Кого же в круг поставим?
- А тех и поставим, - ответил Ставр, - кто подпоясывание и закосычивание прошел. Невинные-то легче к предкам дорогу найдут.
***
Между тем, пока боги выбирали тех, кому суждено отправиться в мир предков, жизнь шла своим чередом. Мужики рыли временные землянки, спешно заготавливали сено. Охотники кормили общину. Женщины обустраивали жилье, защищая его своей особой магией - временное не постоянное, здесь и домой вряд ли поможет. Вот и творили женщины обережные ритуалы - старшие катались вокруг землянок нагишом по полуночным петухам; девки чесали волосы на все четыре стороны; младшие матери заклинали тараканов, мышей да мух, чтобы перенести на них чары злых духов. Совершали, одним словом, только им известную магию, издревле передаваемую в женских ритуалах старшими младшим.
Первой идти заступницей рода выпал жребий Веселке - двенадцатилетней девушке, дочери пахаря Будилы. Русая, с заметной рыжинкой в длинной косе, Веселка была душой девичьих забав. Хохотушка и первая певица в общине, она и работницей была не последней.
В то утро пошла Веселка на реку, да и оступилась, упала на ровном месте, намочила подол неподпоясанной рубахи. Так и осталась сидеть, с замиранием прижав руки к сердцу: быть ей женой водяного, вечно молодой и красивой русалкой. Печься о том, чтобы неводы ее соплеменников всегда были полны рыбы. Чтобы никто из речных жителей не забирал понапрасну жизни сородичей; чтобы заступное слово молвить за них перед водным владыкой. Велика честь, да сможет ли она? Справится ли?
Домой пришла сама не своя, потерянная и отрешенная - видимо водяной ждал уже свою суженную, да отпустил с отцом-матерью попрощаться.
Свадебный пир удался на славу: готовились родичи заранее, знали, что не миновать его в самое ближайшее время.
Обряжали молодушку по старинным обычаям с припевками, да страданиями. С прощальными обрядами выводили из дому, да с девичьей песней-плачем по родимым батюшке с матушкой. Потом пили-ели на высоком берегу, песнями да плясками провожали избранницу водяного. Пьяна, весела была невестушка, опившись медовухи с маком. Не помнила, как и привязали к белым ноженькам камень и как кинули с кручи в озеро. Только круги и пошли по его глади. С тех пор и стала называться круча Веселкиной.
Второй невестой стала Марушка, дочь охотника Говена. Пошли девушки по грибы-ягоды, да там, в лесу и сгинула девица красная. Не пришла домой ни на тот день, ни на следующий. Как ни искали ее, так и не нашли. Но через три дня сама явилася, косы расплетены, рубаха порвана. Слова сказать не может, молчит, плачет да оглядывается. Словно уж и чужой совсем в родительской-то землянке стала. Тоска ее гложет по новому дому, по мужу - лешему, хозяину лесному.
Сыграли и ей свадебку, отвели в глухомань лесную с веселыми песнями да залихватскими плясками и привязали к дереву крепко накрепко.
Теперь пришел черед отдать дань земле-матушке. Зорко следили за дочерьми матери и отцы. Кто из них пойдет заступницей родичей?
Жребий пал на Дарьюшку, дочь крепкого хозяина, охотника, трудолюбивого и добытного Далибора.
Довольны были селяне: хороший выбор сделали боги. Уж и красавицей, и умелицей была Дарьюшка, не осрамит родовой чести, не опозорится.
Обрядили девицу, как полагается, и водили посолонь вокруг селища, по кромке поля да леса ближнего, вдоль реки да озера. Обойти будущие поля и пастбища, речные и лесные урочища босыми ножками должна заступница, чтобы не забыть о родной сторонушке в горних чертогах богини Макоши.
Расчесали милой косы длинные, надели веночек из ярких полевых цветов, да и закопали живехонькой посреди поля чистого вместе с коровой, козой и овцой. Были положены рядом с девушкой в ритуальную яму, как встарь делали, и миска с сыром, и пшенички горсть, и стрела - перунов знак.
Отныне родной стала переселенцам эта сторонушка. Теперь и к главному действию можно было приступить - богам положенную честь отдать: отправить в мир Прави - туда, где живут лишь боги и души самых лучших и храбрейших из их предков - своих посланников.
На рассвете вышел волхв из лесу и бросил посередь лесного поселка руны древние. По рунам выпало Добромиле к богам идти. А вот с парнем не заладилось: выпал жребий на двух парубков. Оба были достойны этой чести. Один из них был Ком, другой его ватажник одиннадцатилетний Щука. Разгорелся спор между поселянами кому из парней на костер идти, но волхв снова жребий бросил и выпала руна Истока, значит Щуке и честь, потому как был он из семьи удачливого рыбака. О том все знали.
- Но мой Ком первым рыбы наловил, ему водяной честь оказал! - не согласился с таким решением отец Кома, Горбыша.
Ставр строго взглянул на спорщика:
- Если бы руна на Кома указала, быть бы ей тогда Опорой. Он у тебя пока один-то сын.
Селяне засмеялись, послышались колкие насмешки: у Горбыши было четыре маленькие дочки-погодки и только один старший сын - Ком.
-Э-эх!
Досадливо махнул рукой Горбыша: с людьми не поспоришь. А как славно-то было бы. Навеки запомнил бы род его сына-заступника. Честь и хвала через то и ему, отцу бы, перепала.
Жертва богам дело особое. Здесь в один день не управишься. Нареченная пара была скрыта в шалаше, поставленном в особом месте, неподалеку от селища на склоне холма. Там лежал священный конь-камень - огромный валун, выступающий из земли.
Никому нельзя было видеться с избранными, ведь теперь они находились уже между двух миров - Нави и Яви. Целую неделю Щука и Добромила постились, готовились к празднику.
Наконец назначенный день пришел. Утро задалось солнечным, с легкой прохладцей от прошедшей ночью грозы с ливнем - доброго знака перумова. Туман тонким рваным рядном укрыл озеро, клубился над речкой.
Птицы возносили песенные почести лету. В утренней тишине разносились их переливчатые трели, радостно встречавшие начало нового дня.
На рассвете вывел волхв заложных жениха и невесту к речке, чтобы вымылись они перед священным таинством, смыли с себя последние земные тяготы и невзгоды, чтобы унесла вода все привязанности и думы о бренном.
Мать-большуха, исполняя роль жрицы, обрядила молодых в белоснежные тонкопрядные сорочки с особой родовой вышивкой. Обула в новые лапоточки, украсила родовыми обережными знаками, чтобы в божественных чертогах сразу узнали какого они роду-племени.
Славичи пришли к шалашу с песнями, усадили унота с девицей на лучших разряженных по такому случаю коней и повезли на крутой холм, где уж и кострище приготовили. У сложенных для к него бревен лежали: стреноженный конь, огромный дикий бык-тур, которого охотники еще вчера в лесу добыли, черный петух, кошка и собака.
Неподалеку от жертвенного костра стоял свежесрубленный храм. Здесь будет жить и молиться древним богам их волхв. Огромные дубы сплотились вокруг нового храма, под их сенью скрывались древние кумиры Рода, Сварога, Даждьбога, Перуна, Макоши и Велеса, привезенные из оставленной родины.
Светлые бревенчатые стены храма были покрыты искусной резьбой и раскрашены яркими красками. Высокий тын вокруг главного капища украшен рогатыми турьими черепами и черепами священных лошадей. Никому понапрасну нельзя входить за ворота этого храма, только в особых случаях, на праздники или когда нужно совершить особое жертвоприношение при молитве о больных или в помощь воину, охотнику, рыбаку или хлеборобу, разрешалось нарушить покой родового святилища.
Вышел к поселянам волхв. Был он стар и мудр. Многое мог старец: с богами говорить, ветер утихомирить, дождь призвать, болезнь смертную от нужного роду человека отвести. Много лет верой и правдой служил он своему народу, много раз спасали его мудрые советы Славичей. И сейчас он знал то, о чем еще не догадывались его родичи: в последние разы он совершает свою работу. Скоро и его тело сгорит в ярком пламени. Знал волхв, что близиться его последний час - посланники Рода уже не раз приходили к нему во сне, звали в мир предков.
Стоял волхв на холме и смотрел, как завели люди древнюю игру-ритуал: встали попарно в длинный строй, символизирующий ствол мирового дерева, и стали поочередно проходить через него, словно рождались на новом месте, выходя из ствола-чрева на свет божий. Прошедшие сквозь строй пары, снова становились позади всех, чтобы вновь родиться уже в мире предков. Так и вилась река жизни - из одной ипостаси в другую. Из мира живых в мир мертвых и снова в мир живых. Как природа рождается весной и умирает осенью, так и жизнь человеческая перетекает, переходит из одного состояния в другое.
Последней из символического чрева вышла заложная пара и повели ее к высокому кострищу. Не смотрели они уж по сторонам. Туманны были их взгляды, руки-ноги вялы, головы опущены - их глаза уже глядели в другой мир, только тела еще и оставались на бренной земле. Ничего не видели и не чувствовали они перед физической смертью и не было в том никакой посторонней помощи: не пили они ни зелья-дегеля, не дышали они и дымом ядовитым - то дела неправедные, для слабовольных придуманные. Чистые же и твердые духом могли еще при жизни отрешиться и впасть в особое состояние, при котором не чувствовали ни страха, ни душевного беспокойства.
Взошли посвященные на высокий костер и под заклинания волхва помчались их души к предкам, чтобы навсегда стать посредниками между живыми и ушедшими.
А селяне расположились на крутом склоне холма, разложили принесенные яства для жертвенного пира, разожгли особую краду и стали ждать: выйдет ли из лесу олениха со своей дочерью? Выйдет - приняли боги их жертвы, осветили своим присутствием новое поселение. Не выйдет - последует второй круг жертвоприношений.
Но видно угодили они богам, хороших чистых людей послали они в небесные чертоги: вышла на поляну у холма олениха со своей дочерью и стояла покорно, пока охотники не закололи их для пира.
После братчины начался особый танец-ритуал.
Вышли в круг два воина: славный Борич и не менее храбрый Бранник.
- До первой крови! - крикнул кто-то из зрителей.
- Тому и быть - согласились оба воина.
И начался бой-пляска. Пошел по кругу широкоплечий Бранник, запустил в волосы могучие руки, встряхнул кудрями русыми, совершая древний воинский обряд. Вторил ему и Борич - верткий и сухопарый, но обладающий силушкой немерянной. Он, схватив себя за бороду, притоптывал и покрикивал, призывая духов-свидетелей.
После этого действа оба впали в особый боевой транс - уже ничто не могло им помешать выполнить намеченное. Отступили на задний план и крики, и смех сородичей. Один только соперник и приковывал их внимание, одному только богу покровителю воинов - Перуну и подчинялись они. Вышли воины из привычного общечеловеческого пространства, перебрались в иной пласт бытия, где и время-то текло иначе, и чувства были другими. Обманчиво расслабленное тело воина-танцора реагировало теперь не то, что на действие соперника - оно улавливало малейшее дуновение ветерка.
Тут и музыканты подоспели. А какой же ритуальный поединок без музыки?! Без нее только злость из человека и прет, а с музыкой - разудалое действо, которое она и поддержит, и остановит вовремя.
Полился древний напев по-над кронами вековых деревьев, над поляной, полетел над склонами кургана, никогда прежде людей не видавших.
Низкие, мужественные звуки гуслей и бубнов будили в душах людей нечто затаенное, доставшееся от предков, устойчиво неизживаемое, сильное.
Им вторили высокие, дребезжащие звуки жалеек и рожков, взрывали в сердце неведомую отвагу и, раздражая, дразнили, подталкивая нетерпеливо выплеснуть все, что накопилось, что не давало покоя по ночам, все, что будоражило и заставляло хрипеть сердце от тоски неминучей.
И воины не остались равнодушными, столкнулись грудью, пробуя силу соперника, повернулись на месте, еще не давая воли кулакам. Потом расступились и начался поединок.
Бились воины, словно неслись в залихватской пляске, с подскоками и присядками. Выбрасывая ноги и взмахивая руками, только в этом танце за, казалось бы, простыми и неопасными движениями была скрытая неведомая врагам силушка, смертельная и непонятная.
Недолго оставались на своих местах и остальные мужчины, вот уже налились их лица краской, отяжелели кулаки, сжались, так не терпелось и им вступить в схватку.
А музыканты это почувствовали, и вмиг изменился ритм наигрыша. Теперь слышался в музыке и простор степей, и шум листвы в древних священных дубравах, и тяжелая поступь вражеской армии, и визгливые выкрики их командиров.
Первыми не выдержали мужи недетные. Загорелись их глаза удалью молодецкой, вышли они на поле, встали стенка на стенку и пошла потеха. Бились, словно в пляске неслись, только и слышалось покрякивание да похрустывание.
За парнями не сдержались и старшие. Встали в строй и словно преобразились в один миг. Теперь не было среди них ни пахарей, ни охотников - все были воями. Да такими что не уставали от боя их руки, не подгибались от усталости ноги - сама земля отдавала им свою силу от того и назывался тот бой рукопашным - сила в руки от родных земель-пашен переходила. Не возможно было такого воина одолеть в одиночку - потому и шли вороги на их исконные земли тьмой немерянной. Подавляли славян не единоличной силой, а числом.
А музыка все не умолкала, объединившись в одну мощную волну, она топила в себе все чувства, кроме неустрашимой народной мощи. Раскачав собой память, в которой до этой поры таились и боль расставания с родными могилами, и отчаянная отвага долгого пути, и надежда, и вера в лучшую жизнь на новом месте, теперь выплескивала все это в разудалом бое-игрище. И где-то в глубине задохнувшихся сердец давно зрел и искал выхода отзыв, который не мог дольше оставаться в душах этих людей. И музыка широко распахнула их души, бой дал способ снять невероятное напряжение.
И мужи, подчиняясь музыкальному ритму, который сначала ждал их отклика, потом требовал, все сильнее, все напористей и нетерпеливей накатывая неудержимой волной, ответили разудалым всплеском своих сердец.
В последний черед вышли на поле старчины, котором было уже под век. Вышли степенно, не торопясь, как молодые парубки-петушки, не хорохорясь, как их отцы и старшие братья. Стали плечом к плечу со своими потомками и взмахнули руками - словно косой прошлись. Древняя магия крылась в том движении: не прикасаясь, почти лениво, раскидывали они соперников. Такого умения только опытные, настоящие вои-витязи и могли достичь.
А что же женщины?
Не остались и они равнодушными: ведь с древнейших времен иные из жен сопровождали мужей на поле брани. Помогали мужам своей неведомой женской магией.
И сейчас глубоко дышали матери, жены, сестры, следя за боем. Сжимались их пальцы на воротах сорочек. Глаза смотрели на бьющихся, но словно видели они не то что происходило сейчас перед ними, а зрилось им сквозь тьму времен и вставали перед ними предки, в боях погибшие, слышались отголоски былых сражений. И лилась, лилась их премудрость древняя, женская сила отчаянной любовью и верой поддерживающая и охраняющая ненаглядных.
В том и был секрет родовой силы и непобедимости: не было в ней чужих и лишних, все были своими - родными и близкими. И действо это не было только делом воинов, но являлось сакральным выражением всего родового единения, его воли и правды РОДа (сородичей), РОДа Небесного(предков) и РОДа - Всевышнего Бога.
Но вдруг остановилась, замерла музыка. И тут же, подчиняясь ей, распалось и воинство. Натужно вздыхая, оглядывались недавние противники в поисках виновника, неуберегшегося от рокового кровавого удара, встряхивали густыми кудрями, прогоняя остатки наваждения. Послышались смешки, улыбки озарили суровые лица. Крепко жали мужчины друг другу руки в знак мира и согласия, потому как нечего им было делить, не бывало в роду неразрешенных свар и затаенных обид.
Но женщины еще не пришли в себя. Поднялась со своего места большуха, раскинула широко руки-крылья и поплыла на круг, словно лебедушка.
Высокая, дородная, могучая, подстать мужу. Она могла одним движением бровей осадить не в меру разгулявшихся паробков, да и мужатым спуску не давала. Но сейчас в ней вдруг проступила и девичья грациозность, и легкая невесомая поступь, словно и не было за ее плечами долгих лет и тяжкого труда. Невероятная внутренняя красота вдруг озарила ее лицо, сделав неописуемо красивой - женщиной-богиней, берегиней, хранительницей очага, озаряющей мир светом духовности, доброты и любви, высшим одухотворенным началом самой жизни.
Выйдя в круг, она вдруг заголосила, застонала, высоким грудным голосом, словно раненая важенка, а в глазах плескалась, раздавалась вширь и ввысь мука смертная, тоска беспредельная:
- Вы сыграйте разливного, для сердечка ретивого!
Музыканты молчали, давая большухе выкричаться в долгой, тягучей как кручинушка запевке. Но когда она замолчала, грохнули во всю мощь, стремительный и жаркий проигрыш, словно отвечая на ее сердечную боль. А большуха запрокинув голову, как будто слова певчего страдания теснясь и толкаясь, рвались из глубин ее охрипшей от боли души, пропела следующие строки:
- Прощай, лес, прощай орешник, прощай птица-пересмешник! Занесла меня Недоля на чужое страдать поле!
И снова музыка поглотила, растворила в себе женское горе и печаль, выплеснувшуюся протяжным криком-плачем.
И неслась, разливалась широким половодьем та песня-страдание вперемежку с лихой музыкой над лесом и рекой, над неведомой, необжитой еще сторонушкой.
Глава 3
Ставр сидел под навесом и сосредоточенно точил лезвие топора.
- Пань, а Пань, - позвал он жену, - собери-ка мне к утру чего-нето в котомку. В бор схожу, погляжу на лес.
- Чегой-то в такую пору отправиться решил? - спросила удивленно большуха, выглянув из-за печи, сложенной тут же под навесом. - Не время еще строевой-то лес метить, туда и опосля сходить успеется. И другой работы вон, почитай, делать не переделать-то.
- Вот и нечего мне людей от дела отрывать. С пожней покончили, слава Перуну, дождей мало было, землянки сообща выкопали, хоромы для богов возвели, а с утра и за раскорчевку поля мужики возьмутся. Я уж распорядился.
- Люди на работу, а ты в лес? - еще больше удивилась большуха.
Не бывало такого прежде, чтобы ее муж от работы бегал.
Ставр сурово взглянул на жену из-под кустистых бровей, и она примолкла: знать была у большака причина в лес одному отправиться.
И большуха понурилась: как же сама-то не додумалась? Закружилась с заботами бабьими. Их шестеро сыновей давно уж семьями обзавелись, своих детишек пестуют. А ведь скоро матерям помоложе сыновей в лес отправлять - первое мужское посвящение на этом месте. Вот и пойдет ее Ставр лес оглядывать. Там предстояло жить парням почти год, учиться мужскому делу, становиться взрослыми.
Все верно - необходимо было большаку уже сейчас о мужском доме позаботиться: место подходящее выбрать, чтобы не далеко и не близко от селища стоял. Но в лесу глухом, труднопроходимом - потому как никто из посторонних не должен был видеть, что там происходит. То дело мужское - тайное.
- Не ходил бы один, СтАврушка, кого-нито с собой возьми. Вот хоть бы и Воилу.
- Воило сам с утра в лес пойдет: охотники хотят вепрятины добыть, они тут усмотрели выводок большой, если сейчас не озаботиться, потом потраву полям устроить могут. В этот год, сама знаешь, каравай-то из жита не высок будет. Ужо хоть мяском богов отблагодарить и то дело.
Вздохнула большуха: что правда, то правда - на праздничном столе разве что один житный каравай и будет. Никак не спрятаться за ним ее богатырскому мужу. Но что уж тут поделаешь - не на этот так на будущий год от души отблагодарят они Макошь, да Овсеня щедрыми житными караваями. Напекут целую гору, чтобы не только ее Ставр, но все мужики за ними схорониться смогли. А в этом году будут у них караваи на Овсень День из просянки с рогозом не хуже пшеничного.
Одно хорошо: сберегли зерновой запас жита и то славно. Не потравили в долгой дороге, не съели, так нече и богов гневить.
Зима-то по всем приметам должна стоять теплая - вон на рябине и березе листья еще не пожелтели совсем, да и куры линять начали: перезимуют родичи уж как-нибудь. К тому же успели бабы да девки к зиме достаточно дикого зерна из шелковицы, и костреца с ежовником заготовить - будут люди зимой и с кашей, и с хлебом. И съедобных корневищ насушили немало, а заморозки придут, так рогоза и кувшинок насушат под потолками, да наквасят в бочках-долбленках дубовых - кто не лениться, тот никогда с голоду не сгинет.
Маслица вот из дикого льна и желтушника заготовить надобно поболее, чтобы зимой моченую черемшу, маринованный рогоз, да квашеную лебеду заправлять.
Большуха возилась у печи, раскатывая тонкие лепешки из дикой просянки, и все вздыхала, погруженная в свои бабьи думы: на сей день и другое ее заботило: не чувствовала она присутствия Яги и ведьм богини Мары - кикимор.
Не заплутали бы в дороге-то, не сгинули, а то без них как же?
Кто же проведет парней и девушек из Яви в Навь, как не Яга - хранительница границ между мирами живых и мертвых? Кто встретит их на границе леса, чтобы отвести к Яге, как не кикиморы? И кто потом вернет их к живым, повзрослевшими, обновленными? Без них никак нельзя. Но молчали, не показывались пока рогатые ведьмы рода - кикиморы.
Да и вещуний Рожаниц - матери Лады и ее дочери Лели - еще не было. А праздник Рожаниц уже не за горами - всего пара седьмиц-то и осталось.
Это волхв шел вместе с родом, защищая и оберегая его своими сильными мужскими чарами, а Яга с кикиморами и ведуньи Рожаниц шли каждый своим путем, тайным, людям смертным неведомым. Но по всему уж должны были добраться до места.
Все чаще вглядывалась большуха по вечерам в лес, все старательней прислушивалась к его шорохам и скрипам, но он молчал, не отвечал на ее старания. Не отзывалась пока Яга и на бессловесный призыв большухи, не показывалась из лесу темной тенью.
Ставр не задавал большухе прямых вопросов о Яге и ведьмах - то дело сугубо женское, мужчинам не зачем знать о том, что там твориться, но видела большуха: и он беспокоится.
Уже стояли на заповедной отныне священной Девич-горе высокие хоромы богине Ладе и ее дочери Лели.
Это люди жили в полуземлянках - богам же и их прислужникам положены высокие светлые жилища, изукрашенные богатой росписью и резными узорами. Знать в глухом лесу уже построили мужчины особый дом и для Яги. А в непролазных болотах и ведьмам Мары.
Да, тяжелую работу одолел род за то время, как нашли они место для поселения. И сено заготовили, и временное жилье устроили и вот храмы пока, правда, не такие богатые и великолепные как должно, но все же устроили. Теперь не стыдно и праздники встретить - будет, куда богам жертвы принести.
***
Далеко забрался Ставр Буриславович, солнце уж давно на закат второго дня повернуло, а он все никак не мог определиться с местом для мужского дома.
Тут никак прогадать-то нельзя было, а время поджимало - вот и ушел он один, не взял никого - дел в селище еще делать, не переделать.
Холостяцкий дом от людей должон на безопасном расстоянии стоять - как пойдут, разгуляются молодые отроки - никому спасу не будет. Ни старых ни малых не пощадят, как в волчьи шкуры-то обрядятся. Потому и нужно отгородиться о них рекой, лесом да болотом.
Но и слишком далеко ставить нельзя - за домом догляд нужен. Жить там унотам под присмотром старшин-наказителей, но, не приведи Род, нагрянут чужицы, тогда одним старшинам от них не отбиться - изведут ведь, поганцы, молодь под корень.
Вот и высматривал большак чужие зарубки на вековых, покрытых лишайником стволах деревьев. Оглядывал болота, да поляны в поисках присутствия людей. Но пока, слава Роду, не усмотрел он ни одной приметы, говорящей о том, что рядом с ними обретается туземное племя.
Доволен был Ставр местом, что выбрали для них предки: и лес богатый, и озеро широкое, рыбное; река, опять же, полноводная - лес сплавлять для постройки постоянного жилья сподручно будет. А лесу-то на постройки много нужно, но они выдюжат - людей в роду много.
Не растерял Ставр Буриславович свой народ-то в дороге, сберег и молодняк рабочий и старчин многомудрых. Только и полегли в пути что младенцы, да старики совсем немощные, но уж на то воля богов и предков славных. Придет время бабы новых детишек нарожают, а старикам, что ж: прожили свой век и будет.
Так думал-рассуждал большак, широко шагая по звериным тропам нехоженого прежде леса, оглядываясь по-хозяйски, отмечая дорогу особыми засечками-знаками - чтобы обозначить для чужаков границы владений своего рода. Для памяти рисовал на бересте план с указанием оврагов, ручьев, и полян. Помечал лежки кабанов, задиры на деревьях да тропы с медвежьими и волчьими следами. Для бортников делал особые отметки с деревьями, на которых роились дикие пчелы. Задача большака сразу несколько полезных дел сделать, чтобы не мотались люди без толку по лесу, а знали, что и где искать, кого в каких местах опасаться.
Когда вечерние сумерки плотно сгустились под кронами, нашел большак старую ель, опустившую к земле огромные лапы-ветви. Под ними, словно в просторном шалаше он и устроится на ночь. Прошлогодняя хвоя, устилавшая землю, будет ему мягкой периной, а под голову сложенная котомка в самый раз сойдет.
Собрал большак, пока еще совсем не стемнело, хвороста для костра. Вскрыл дерн, в обнажившейся земле выкопал небольшую ямку и уложил в нее убитого еще днем зайца, выпотрошенного и обмотанного пряными листьями дудника. Обернув дополнительно тушку листьями лопуха, засыпал землей и сверху развел костерок, не забыв прошептать Сварогу - богу огня - благодарственное заклинание. Через час заяц был готов. Большак отгреб в сторону угли, достал пахучую пропекшуюся дичину, а над вновь разгоревшимся костром повесил туесок из бересты. Заболтал холодную крутую ботвинью из купыря и щавеля. Пока ел, отдав прежде должное предкам, вскипела вода, Ставр бросил в нее пахучих трав душицы, земляники и молодых ярко-зеленых побегов ели.
После еды растянулся Ставр на мягкой хвойной постели, оградил место тайным защитным знаком и провалился в крепкий спокойный сон, предусмотрительно разложив вокруг себя свежесломанные ветки бузины от комаров и мошек.
Утро выдалось пасмурным, но теплым и сухим. Дождя не было и, судя по приметам, вряд ли сегодня будет. Ставр поднялся, позавтракал оставшимся от ужина холодным зайцем, запил его травяным отваром на меду и, вернув на место костра дерн, поклонился низко ели за приют, поблагодарил и лесных хозяев во главе с лешим за спокойный сон и отправился дальше.
Через пару часов увидел следопыт впереди редколесье с прогалами по-прежнему хмурого неба. Звериная тропа вывела его на небольшую поляну - когда-то, видимо, сюда упала стрела Перуна и лес выгорел. Теперь на прежнем пожарище, залечивая рану, росли молодые березки, осинки и ольха, укрывшись по колено в цветистом разнотравье. По кромкам гари территорию начали обживать тонкие сосенки. По одной стороне поляны пролег глубокий овраг, на дне которого звенел широкий ручей. За ним опять темнел непроходимым буреломом дремучий лес.
Другой край поляны выходил на небольшое верховое болотце, заросшее чертоломным редколесьем и кочками покрытыми зелеными мхами, густо заросшими голубикой, черникой, брусникой и багульником.
Огляделся большак и удовлетворенно качнул головой - лучшего места для холостяцкого дома и не сыскать. До селища, если напрямки, так чуть больше дня пути. Лес кругом грозным зверьем обжитой: и тура с лосем и оленем, и медведя с волком и рысью в достатке - будет с кем силушкой молодцам помериться, доказать свою справность. Да и опосля это ж первое дело в родовой храм принести шкуру самолично убитого зверя: доказательство своей храбрости.
Еще раз, внимательно осмотрев поляну и оставшись довольным, Ставр повернул к дому. Но пошел не прежней, уже знакомой, дорогой, а решил сделать небольшой крюк и зайти с другой стороны, чтобы осмотреть лес и оттуда.
Лето состарилось. Зарев уже почти кончился. Дни становились короче, ночи прохладней. Грозный Перун все реже проезжал в своей небесной колеснице, разнося по земле громовые раскаты. Злая Мара уже готовилась набросить на него путы и скрыть в своих чертогах до самой весны.
Уже не слышно в лесной чащобе певчих птиц - они теперь все больше по лугам, да полянам гоношатся: там насекомых погуще. Скоро, совсем уж скоро полетят они к вершине мирового дерева, чтобы отдохнув там за зиму, вернуться весной сильными и готовыми к продолжению своего птичьего рода. Не видать, не слыхать и коростелей с перепелами: убежали-улетели и они к своим птичьим богам-предкам.
Зато как славно поет крапивница, а кузнечики под вёдро так до самой полуночи и стрекочут, разливаются.
И пчелы не соберут больше взятка - самая пора бортникам соты распечатывать. Каково-то государь-густоед попотчует?!
Вдруг мирные житейские мысли Ставра прервал далекий, едва слышный, вскрик. Ставр остановился: не послышалось ли? Может это сохатый, раззадоренный осенним гоном, силу где перед поединком меряет, по стволу окрепшими рогами стучит? Но нет - вот снова: полузадушенный крик.
Ставр оглянулся, пытаясь сориентироваться. Зря собаку с собой не взял, пожалел мимоходом и ринулся в направлении крика, приглушенного деревьями.
За густыми зарослями ежевики и малинника открылось небольшое озеро, пышно заросшее ряской и водорослями. Ставр не сразу выбежал на берег, а притаился за деревом: незачем чужинцу до поры показываться. Своих-то в этом месте быть не должно.
Одновременно со Ставром на небольшой открытый берег, с противной стороны от него, вышел человек. Он шел, тяжело опираясь на подставленную под одну руку рогатую ветку, пошатываясь и постанывая, в другой держал волочившийся по земле меч. Его одежда была сплошь залита кровью и изодрана в клочья, по лицу тоже струилась кровь, еще не успевшая свернуться. Длинные русые волосы, схваченные на лбу кожаным ремешком, сбились в окровененный колтун, в котором застряли травинки и тонкие сухие веточки.
Незнакомец подошел к озеру и со стоном повалился на камни. Он из последних сил потянулся к воде и опустил в нее лицо. Долго пил, едва слышно отфыркиваясь, то поднимая голову, то снова окуная, и вокруг его лица вода окрашивалась кровью. Наконец он напился и перевернулся на спину. По воде поплыли его окровавленные волосы, но человек не замечал этого, он уставился в небо открытыми глазами и затих.
Ставр подождал немного и, не услышав шагов других людей, вышел из-за дерева. Осторожно приблизившись к раненому, посмотрел в его лицо и вздрогнул: то был один из воинов рода - Суховей. Он вместе с его сыном Ратьшей и еще двумя другими воинами отправился разведать местность. Их уже давно ждали домой, но разведчики задерживались, и старшины начали беспокоиться: не случилось бы беды. Видимо их беспокойство не было напрасным. Суховею было всего восемнадцать лет, он был самым молодым и неопытным из всех, кто ушел в разведку.
Опустившись на колени, Ставр похлопал Суховея по щеке. Едва пробивавшиеся над губой усы были грязны, белое от потери крови лицо, все в кровавых подтеках и слипшихся комьях земли, посиневшие губы приоткрыты.
- Суховей! - позвал он воина. - Очнись!
Воин не отвечал. Ставр подхватил его под руки и отволок подальше от воды. Уложил на траву, подсунув под голову свою котомку. Потом быстро высек искру огнивом и подпалил веточку можжевельника.
Шепча заговор, Ставр окуривал лицо и грудь Суховея, до той поры, пока тот не вздрогнул и медленно открыл глаза. Его взгляд, затуманенный и бессмысленный, блуждал, не останавливаясь ни на чем.
Неожиданно позади них раздался треск ломаемых ветвей: кто-то огромный и невероятно сильный ломился через лес напролом. Глухое рычание и сопение страшного зверя выдало хозяина леса - медведя. Он шел на запах крови, и теперь ничто не могло остановить его от расправы над беспомощным человеком.
Ставр вскочил на ноги и, отойдя от Суховея на необходимое расстояние, замер.
Медведь вырвался из густых зарослей деревьев и кустарника, приостановился, принюхиваясь и не отрывая взгляда от добычи, вкусно пахнувшей свежей кровью.
Ставр шагнул вперед, привлекая внимание медведя на себя, и застыл, выставив перед собой тяжелое копье-рогатину.
Медведь, наклонив голову, набычился перед стоявшим перед ним в немом противоборстве человеком, как будто решал, так ли он опасен. Добыча, которая не поддается панике и не убегает, заслуживает особого внимания. Медведь явно не был голоден и зол, скорее ему было любопытно. Возможно, он раньше и не видел никогда такого зверя как человек и сейчас решал, что же ему делать с новым жителем его владений. Но запах крови все же раздражал его и медведь, шумно вздохнув, отвернулся от Ставра к Суховею.
Ставр вновь шагнул вперед, провоцируя медведя.
Медведь на одно мгновение отвел взгляд от раненого и, рыкнув, сделал резкий рывок в сторону его защитника коротко и сухо рявкнув. Шерсть на его клыкастой голове встала дыбом, отчего морда казалась теперь шире раза в два, его уши были плотно прижаты, зубы оскалены. Он с раздражением разглядывал того, кто посмел ему мешать.
Ставр вновь резко качнулся к медведю и тот, не выдержав, встал на задние лапы, взревев громко и грозно.
Медведи всегда охотятся на четырех лапах, сбивая добычу лапой, но против соперника-медведя встают во весь рост, чтобы казаться больше. Опытные охотники знают это и провоцируют медведей, чтобы подтолкнуть их на свои рогатины. Вот и Ставр вновь шумнул, качнулся, не сходя с места, и медведь шагнул навстречу своей смерти. Одним движением Ставр вогнал килограммовый наконечник рогатины в грудь громадного зверя, а стружие прочно упер в землю. Медведь, продолжая движение, сам все глубже проталкивал лаврообразное перо копья себе в сердце.
Наконец, потеряв равновесие, матерый зверь упал к ногам охотника, и еще некоторое время его могучее тело содрогалось в предсмертных конвульсиях, но Ставр этого уже не видел. Он вернулся к раненому, который очнулся и в полном изнеможении следил за поединком большака.
- Ставр Буриславович ...
Голос Суховея был слабым и хриплым, он попытался приподняться, но тут же упал на траву, закрыв от боли глаза.
Ставр, задрав его рубаху, стал осматривать тело в поисках ран.
- Отставь ... это не люди ... сохатый напал, - вновь прохрипел Суховей. - В бок, вражина, саданул ... распорол ... крови много потерял ... не ведаю, как и жив остался. Но видно нужен я еще роду-то, а Ставр Буриславович?
- Как же ты так? А? Проворонил-то? - укоризненно проворчал большак, поворачивая Суховея на бок и осматривая разодранный бок.