(мальчишкам и девчонкам планеты Земля посвящается!)
Пролог
Это было в далеком-далеком детстве, в 60-е годы теперь уже прошедшего 20-го века. Солнце. Лето. Время в районе 2-х или 3-х часов дня. Суббота. Мне от роду... Скорее всего, не больше 4 лет. Но, возможно, и немножко меньше или чуть больше. В общем, мне 4 года.
На окраине - тогда на окраине - города только-только сдали в эксплуатацию два новых, четырехэтажных дома. Кирпичных, светлых... Один на три, второй на четыре подъезда. Дома стоят напротив друг друга. Двор.
Сверкают стекла раскрытых окон, легкий ветерок прогуливается между домами и... И яркий день. Полоса темного асфальта-тротуара перед домами огибает двор по кругу... Скудная тень от молодых, недавно посаженных, деревьев. На краю двора хозяйственные постройки - два гаража-сарая, уже кем-то занятых; 'глухое' здание электроподстанции безликого белого цвета; деревянная, крашенная в темно-синий цвет, мусоросборка - в народе называемая 'помойка'. Перед хозяйственными постройками и подстанцией лента асфальта становится шире...
Сидя на корточках перед электрощитовой, я играю с... с машинкой. Уж и не помню, что тогда у меня было в руках - ведь, столько лет прошло. Рядом со мной мальчик из моего подъезда, из 12 квартиры - Витя Дупанов. А вокруг дети и из нашего дома и из второго. Мы все ровесники - кто-то немножко старше, кто-то чуть-чуть младше. Ведь наш двор, особенно наш дом, заселен совсем недавно. Семьями железнодорожников. Молодых железнодорожников.
Это двор моего детства...
Я помню его до сих пор. И я был счастлив в нем. Сейчас этот двор недалеко от центра города, а тогда был окраиной. Впрочем, мы были дети и не знали, что живем на окраине. Не чувствовали этого. Нам было просто хорошо. Хорошо от того, что летом солнце, что осенью дождь, а зимой снег. Что мир огромен и прекрасен... Что у каждого из нас есть родители...
Я играл с машинкой и, вдруг..! Я увидел маму и папу. Они шли по асфальтовой дорожке и улыбались. Они возвращались из города - по моему детскому разумению город это было где-то за пределами нашего двора, но не очень далеко... Я бегу навстречу им и вижу в сетке-сумке у них машинку, красивую новенькую машинку. А еще я вижу мячик. Настоящий большой, красивый мячик. И такое счастье, что у меня, что мне... что эта машинка и этот мячик - это все мне...
Начало 1
Гомель. Лето 1968 года.
Небольшая мелкая речушка медленно катит свои воды через большой зеленый луг. На песчаном, с желтым песком, берегу реки и на лугу, по обоим берегам реки, множество людей. В купальниках и плавках. Солнечные блики сверкают на поверхности воды, расплываются на волнах. По всей реке, в воде сидят, стоят, плавают там, где поглубже или просто барахтаются взрослые и дети, чьи-то папы и чьи-то мамы, юноши и девушки. А на берегу играют 'в кругу' в волейбол, перекидываются в карты... Рассматривают глянцевые журналы - да-да, тогда "были в моде" бумажные журналы и книги - читают книги и... Загорают, подставляя солнцу, по очереди, то спину, то грудь.
Это место называется "Мельницкий луг". Когда-то этот луг и эта речка находились на отшибе, далеко за городом, и возле речки стояла мельница и жил мельник. С тех пор луг с медленной речушкой так и носит название "Мельницкий луг"...
Выше среднего роста, худощавый, русоволосый мужчина поднял с травы велосипед и, придерживая его за седло, помог сесть на раму велосипеда мальчишке. Мальчишка боком устроился на раме, свесив ноги с одной стороны велосипеда и крепко вцепившись руками в его руль. Мужчина, держа двухколесный транспорт за руль - по обе стороны от рук мальчишки - не спеша покатил велосипед по траве. Выбравшись на пробитую в траве тропинку, мужчина чуть толкнул велосипед вперед и одним махом вскочил на седло велосипеда. Через несколько минут он уже ехал по дорожке. Мальчишка сидел на раме велосипеда, между седлом и рулем велосипеда, ухватившись руками за руль и стараясь не мешать, крутящему педали отцу.
Где-то через километр, мужчина выехал на асфальтовую дорогу, по которой, время от времени, пылили грузовые машины. Прокатившись по дороге с полсотни метров, мужчина свернул с нее на узкую тропинку, полого уходящую вверх, к стоящим на горе частным домам...
Тропинка поднималась все выше и выше. Проехав совсем немного, мужчина спешился и дальше покатил велосипед, с сидящим на раме мальчишкой, пешком. Покатил, неторопливо поднимаясь вверх.
Поднявшись на гору, мужчина снова чуть толкнул велосипед вперед и легко вскочил на седло. Дальше шла ровная, хотя и узкая, петляющая между домами дорожка. Попетляв между дворами и домами, мужчина и мальчишка вырвались из частного сектора, проехали квартал новостроек - строящихся многоэтажек, и оказались на центральной городской улице.
По широкой улице, между двух пешеходных берегов периодически шныряли туда- сюда автобусы, троллейбусы и некоторое количество легковых машин - 'москвичей', 'волг', уазиков и газиков.
Подъехав по тротуару к светофору, мужчина спешился и, дождавшись зеленого, перевел велосипед с сидящим на раме мальчишкой, на другую сторону улицы. Пройдя - не садясь на велосипед, пешком - еще немного вперед, мужчина с мальчишкой оказались перед кинотеатром. Над входом в большое, песочного цвета, здание, сверху, большими буквами, полукругом, красовалась надпись - "Спартак". А внизу, на ступеньках у входа, толпились, группами и поодиночке, по-летнему разодетые люди. В брюках, юбках, шортах, легких рубашках, блузках и сарафанах. В сандалиях и босоножках. На стенах кинотеатра висели большие рисованные плакаты - 'Фантомас' и 'Фантомас разбушевался'. Мужчина ссадил с велосипеда мальчишку и вместе с ним - держа одной рукой за ладошку мальчишку, а второй придерживая велосипед, поднялся на несколько ступенек к дверям кассы кинотеатра. Здесь он прислонил свой транспорт к стене кинотеатра, сбоку от входа в кассу. Сказав мальчишке: - Я сейчас. Присмотри за велосипедом, - мужчина нырнул в дверь кассы. Через несколько минут он вышел обратно.
- Билетов нет, - огорченно сказал он ожидавшему его мальчишке...
Начало 2 и 3
... В городском саду играет духовой оркестр,
На скамейке, где сидишь ты,
нет свободных мест...
Иркутск. Июнь 1918 года.
... Выстрелы, казалось, гремели прямо под домом. Клавдия осторожно выглянула в окошко. По неширокой, пусть и не центральной, но застроенной добротными зданиями улице, от дома к дому перебегали какие-то люди.
Щелкнул очередной выстрел, и в раму окна впилась пуля. Деревянные щепки брызнули во все стороны. Девушка отшатнулась.
- В городе опять власть поменялась, на сей раз чехи, - отец, худощавый бородатый мужчина в суконных брюках и рубашке-косоворотке навыпуск, вошел в комнату. Девушка даже не слышала, как он поднялся по лестнице.
- Ставню опусти и от окна отойди, - зажигая свечу, сказал отец. - Нет-нет, совсем закрывать не надо, и так душно.
Выстрелы переместились по улице дальше.
- Ну и времена настали, - тяжело произнес отец. - Работники и те разбежались. Кто к красным, кто к белым...
Девушка подумала, что не мешало бы к сестре сходить, узнать, не случилось ли чего. Анна, старшая сестра, была замужем за инженером-путейцем. Она только-только вышла замуж, а тут такое началось... Сначала до Иркутска дошли вести, что император всея Руси Николай 2 отрекся от престола в пользу своего брата Михаила, потом, что власть перешла в руки Временного правительства, и, наконец, что власть захватили самопровозглашенные Советы солдат, крестьян и рабочих. Какое-то время губернский город еще жил спокойно. Даже то, что власть в городе тоже перешла в руки Советов, сначала никак не отразилось на его жизни. Все также ходили по улицам обыватели, ездили конки, работали мастерские и мелкие лавочки. Торговали купцы и по утрам, сзывая рабочих, гудели заводские и фабричные трубы. Лишь приезжего люду стало больше - появились беженцы из центральной России. А затем все как-то сразу переменилось. В городе объявились "красные" и "белые", на улицах по ночам, а потом и днем начали постреливать. Росло напряжение. Почти все работники отца, зажиточного иркутского мещанина, хозяина большой мебельной мастерской, разбежались. Даже служанка, прибиравшаяся в их крепком, двухэтажном доме и та пропала куда-то.
Муж сестры, Андрей, служивший инженером на железной дороге, как и большинство железнодорожников, симпатизировал партии меньшевиков, вошедшей, через своих представителей, в иркутские Советы. Клавдия переживала за сестру. По слухам, у захвативших город чехословаков были трения с иркутским Советом.
Выстрелы на улице стихли, и Клавдия уже совсем было решилась пойти к сестре, которая жила возле железной дороги, в получасе ходьбы от родительского дома. Но помешал отец.
- Не пущу, - коротко сказал он девушке. - С Анной ничего не случится, а в городе сейчас бог знает что происходит. Подстрелят тебя и не сыщещь где...
И, словно, в подтверждение его слов, где - то совсем рядом снова бабахнул выстрел и раздался крик: - Помогите! - И тут же хлестнуло еще два выстрела. Стреляли явно неподалеку. Было слышно, как по улице, возле дома, кто-то пробежал. Потом послышался топот еще нескольких пар ног и матерная брань. Но, едва топот ног и матерная брань отдалились, снова раздалось: - Помогите... - однако, на сей раз так тихо, словно тот, кто просил помощи, теперь не мог, не в состоянии был кричать громко. Но самое главное - мольба о помощи прозвучала прямо под окнами их дома.
Девушка дернулась к двери, но отец опередил ее.
- Стой! - сказал он. - Я сам... - И, скрипя деревянными ступеньками лестницы, стал спускаться вниз.
Клавдия услышала, как внизу чуть слышно хлопнула дверь и, не дожидаясь, пока ее позовут, метнулась к лестнице. Курсы в женской гимназии, которые она посещала совсем недавно, обучали, наряду с другими дисциплинами, и оказанию первой помощи раненным...
Крым. Октябрь 1941 года.
...Весь день мажары тряслись на ухабах и колдобинах. А по обеим сторонам от дороги, поднимая пыль, брело стадо. Огромное стадо. Стадо сопровождали люди. Белобрысая Эстер, красавица-доярка, была одна из них. Ее муж, колхозный кузнец Нисон, чернявый, кудрявый, с заметной цыганской примесью в крови, тоже сопровождал стадо. И ехал сейчас, правя парой, запряженных в мажару, быков, в небольшом караване телег рядом со стадом.
Буквально накануне, вечером, едва завершилось стихийное собрание колхозников, Нисона и Эстер задержал в сельсовете хромой Яким, председатель колхоза. Задержал не только их, но и глав еще 19 семей. Председатель не стал долго объяснять, что к чему, а сразу сказал: - Сегодня в небе летали немецкие самолеты, и значит немцы близко. С ночи, по решению собрания, все мужчины пойдут в поле с оружием. Там мы будем ждать врага... Постараемся задержать его до подхода наших частей. Не перебивайте! - Повысил голос Яким, видя открывшего было рот Нисона, и неожиданно тяжело вздохнул и вытер картузом почему-то выступивший на лбу пот. Затем негромко добавил: - Я знаю, что вы тоже были на собрании. Просто у вас будет другая задача. - И преувеличено бодро продолжил: - Я получил из района директиву - эвакуировать колхозное стадо. Поэтому, - Яким сделал паузу и, стараясь не смотреть в глаза стоявших перед ним людей, произнес, - еще затемно вы посадите на мажары своих детей и вместе с ними поведете колхозное стадо на восток, к керченской переправе.
- Яким, - спросил добродушный длинный Хаим, потирая рукой свой костистый нос, - я, чего-то, не понял. Зачем так много людей для сопровождения стада? - И обратился к круглощекой статной молодухе, своей жене: - Я правильно говорю, Ривка? Тут и половины из нас хватит...
- Так надо, - твердо сказал председатель, и больше объяснять ничего не стал. Но, секундой позже, невнятно добавил-пояснил: - Ваши семьи самые многодетные... Впрочем, - встряхнувшись, сказал Яким, - надеюсь, что далеко идти вам не придется...
Тем же вечером председатель выделил на 20-ть семей четыре пары быков, телеги и муку - из расчета на несколько дней.
С утра пораньше, пока солнце не встало и в деревне царило затишье - мужчины караулили в поле немцев, а женщины, старики и дети еще спали - 20 самых многодетных в колхозе семей, главы 20 многодетных семей, запрягли в мажары - длинные телеги с бортиками, быков, загрузили мажары мешками с мукой и посадили туда многочисленных своих детей. Несколько взрослых взялись за вожжи, а остальные направились в загоны для колхозного скота - коров, овец и коз... Огромное колхозное стадо, подгоняемое пастухами, в сопровождении мажар с детьми, двинулось в путь.
Скот гнали по обеим сторонам дороги и недалеко от нее, чтобы не заблудиться. Животные, оставляя после себя лепешки навоза, неспешно брели по сухой крымской степи. И, как бы, в середине стада и чуть-чуть впереди его, чтобы не глотать поднятую сотнями копыт пыль, также неспешно тянулись запряженные быками телеги с продуктами и сидящими в них или идущими рядом с ними, детьми.
Двигались шумно, словно гигантский цыганский табор. Коровы постоянно норовили остановиться и пощипать траву, телята бежали то вслед за коровами, то куда-то убегали, овцы все время норовили разбрестись, и их, раз за разом, приходилось собирать в кучу. А еще и козы... Сами по себе.
И в первый вечер, и в последующие, останавливаясь на ночевку, пастухи все громче и громче слышали рев немецких самолетов и уханье бомб, доносящиеся с той стороне, где осталось село. Как будто немцы шли вслед за стадом - уже позже, после войны, стало известно, что все, кто остался в селе, погибли. Мужчин, карауливших врага в поле, немцы обошли с тыла и расстреляли со спины. А потом немцы вошли в деревню... Убежать никому не удалось. Интернациональное село перестало существовать...
Эстер догнала мужа, правящего мажарой с десятком разновозрастных детей от 3 до 7 лет - те, что постарше помогали взрослым гнать стадо - и пошла рядом с телегой.
- Нисон, - перекрикивая гомон детей, обратилась она к мужу.
Нисон обернулся: - Что?
- Ты веришь, что мы встретим нашу армию? Уже третий день...А на горизонте только дымы...
К переправе в Керчи колхозное стадо подошло уже 'смотря на ночь'. Еще можно было успеть на последний паром, но все устали и дети хотели спать...
- Эстер, - произнес Нисон, - ты знаешь, я наполовину цыган... У меня плохое предчувствие. - Он предупреждающе поднял руку: - Я знаю, что на общем собрании решили ночевать на этом берегу, а через пролив переправляться утром. Но мы переправимся сейчас! Посади детей в телегу... Мы возьмем часть стада и пойдем на переправу. И заночуем на той стороне пролива...
Ночью переправу разбомбили, а затем немцы взяли Керчь. Застрявшее под Керчью колхозное стадо отогнали назад, на кухни немецких частей, а сопровождавших скот колхозников, расстреляли вместе с женами и детьми...
Начало 4
21 век, белорусский вариант.
- Ян, Ян, дай и мне проехать!
Кусочек теплого летнего солнца отразился в лужице на асфальте.
Мальчишка, маленький, с темно-русыми волосами и большими темными глазами, лет 6, стоял возле велосипеда, на котором сидел другой паренек, старше его почти в два раза, но очень похожий на него разрезом глаз, только, наоборот, светлых. Паренек, вихрастый и тоже русый, но светло-русый, упирался руками в руль темно-синего подросткового велосипеда. Оба мальчиша были в шортиках и цветных футболках навыпуск.
Старший парень, Ян, раздумывал. Он собирался встретиться с друзьями-одноклассниками в парке, недалеко от дома, где они - он и его брат Дан - тот, что просил его сейчас проехаться на велосипеде, жили с родителями в квартире на первом этаже. Яну не очень хотелось тащить в парк с собой братишку, у него с друзьями были уже свои 'взрослые' тайны, в которых Дан, а если полностью - Донат, ничего не понимал - как считал Ян. Но Дан, ведь, все равно, увяжется за ним, он всегда ходил за своим старшим братом. Он, действительно, не всегда понимал, что делает Ян и его друзья, часто не успевал за ними и тогда взрослые мальчишки, друзья Яна, вынуждены были останавливаться и дожидаться его, но ему было интересно с ними. Интереснее, чем со своими одногодками. Тем более, что старший брат был лидером и то уважение, которое испытывали более взрослые ребята к его брату, невольно распространялось и на него.
Солнце отражалось в луже на вмятине тротуара, возле дороги, луже, оставшейся после недавнего дождя. Вместе с солнцем в луже отражались тени стоящих деревьев и дома за деревьями. Деревья загораживали большой многоэтажный дом, в котором жили Ян и Дан, загораживали от улицы, от дороги, от машин, проезжавших по этой дороге и от всего такого нарядного летним днем города. Они, деревья, как бы стояли на страже всех домов - многоэтажных и не очень, модерн и старинных, растянувшиеся вдоль этой улицы с широкими тротуарами.
- Ян, ну, дай проехать!
21 век, вариант - маленький южный город.
... Небольшая спальная улица недалеко от центра города. Лето, солнце уже перевалило за полдень, и хотя центр рядом, на улице тихо. Кто-то еще не пришел с работы, кто-то уже на работе. Лишь машины порой шуршат шинами, проносясь по дороге, притормаживая и сворачивая во дворы. И иногда идут прохожие, одетые по-летнему, легко. Мужчины - в шортах и майках, женщины - в блузках, легких юбках - ярких и невесомых и в тех же майках, только более пестрых.
Я шел по улице, по тротуару, в сторону центра, а впереди меня шли двое мальчишек, вернее, один из них ехал на небольшом велосипеде - тот, что постарше, лет 10-11, а рядом с ним, вприпрыжку, шагал второй мальчуган, лет 6, загорелый, худенький, в сандалиях на босу ногу, шортиках и маечке навыпуск. Мальчишки, похоже, были братиками. Они о чем-то говорили, а потом младший, согнув руки в локтях и смешно поджав их, побежал. Вероятно, насколько мог быстро побежал, а его брат сильнее закрутил педали. Через несколько метров, обогнав младшего, старший что-то бросил - сказал ему, и малыш остановился. А потом малыш заплакал, поднимая руки и растирая слезы кулачками. И все также, плача, пошел за своим братом, опять медленно закрутившим педали. Старший снова что-то сказал мальчугану, что-то обидное, и малыш заплакал еще сильнее... Наверное, он, младший, просил старшего брата дать ему проехаться на велосипеде и старший обещал - если они пойдут быстрее. Малыш побежал, стараясь, изо всех сил своих стараясь, но старшему это, все равно, показалось медленно, и он упрекнул мальчишку. А затем и вовсе добавил, что не даст велосипед...
... И мысли остались, рожденные увиденным: - Не плачь, малыш, в твоей жизни будет еще столько велосипедов...И еще столько раз ты будешь на них кататься...