Аннотация: является завершением исправленных версий (копий)1, 2 и 3 частей
Глава 13
Что было потом, Дан запомнил смутно. Он подобрался вплотную к новгородке, незамеченный. И только собрался ей что-то сказать, как-то привлечь ее внимание, как она, вдруг, повернула голову и сама, не ожидая того, столкнулась с Даном взглядом. Синева ее глаз снова, как в прошлый раз, затопила Дана, закружила и потянула за собой в бездонную, бескрайнюю пучину... У Дана вылетели все слова из головы и он, дурак дураком, застыл на месте... Новгородка улыбнулась Дану и он, собрав всю свою волю в кулак, краснея, что-то ляпнул. Совсем не то, что собирался, но это уже было не важно... Главное, что сказал. Новгородка опять улыбнулась...и "плотину прорвало". Дан мгновенно обрел дар речи, а заодно и 'крылья', и сходу спросил, как женщину зовут.
- Домна, в миру просто Ждана... - чуть-чуть грудным и слегка бархатистым голосом ответила женщина. Ее имя показалось Дану ужасно, невероятно, безумно красивым, а голос удивительным. И Дан 'понес' такую чушь, такую... С каждой секундой, с каждой минутой, с диким ужасом осознавая, что городит полный бред. Однако заставить себя остановиться не мог. Как Ждана, при этом, не сбежала от него, не приняла за юродивого и не послала в далекое пешее путешествие по известному адресу, и он сумел, невзирая на недовольный шепот соседей, узнать ее адрес и договориться, что придет в гости во второй день седмицы-недели, Дан не понял и сам...
После визита к новгородскому владыке, в голове Дана прочно засела мысль - помочь владыке Ионе. В том, старом варианте истории, как помнил Дан, Иона должен был умереть в начале ноября 1470 года, но в предстоящей битве за Новгород архиепископ был нужен городу. Кстати, судя по покушению на Дана и Домаша... - по здравому размышлению, Дан все больше склонялся к мысли, что за нападением стоит кто-то из политических противников Борецких. И уж, конечно, не конкуренты Домаша по ремеслу или решившие "подзаработать" уголовники... - битва за Новгород уже началась. И сея битва предстояла не только с Москвой и не столько с Москвой, сколько с новгородскими же боярами и купчинами из тех, кому родная казна была милее города - Дан, мысленно, уже обозвал их "олигархами". К сожалению, на стороне этих господ были так называемые "обычаи старины"- ряд давно отживших свое, 'допотопных' традиций и законов. Эти 'обычаи', возникшие на заре существования Руси, в ту эпоху, когда она только формировалась, в свое время были оправданы и необходимы. А сейчас, после монголо-татарского нашествия, после образования Великого Княжества Литовского и завоевания Прибалтики рыцарями-крестоносцами, после возникновения на Руси и в Европе новых городов и новых торговых путей... Мир изменился. И многие из этих 'обычаев' стали лишними и мешали развитию Новгорода, не давали городу двигаться вперед, отодвигая его, тем самым, на обочину мировой истории. Но! Но, зато, эти старинные обычаи и законы вполне устраивали верхушку новгородских бояр и купцов. Богатеев, владеющих огромными земельными наделами и занимающихся оптовой торговлей с Ганзой. Они, эти 'традиции', обеспечивали новгородских толстосумов такими доходами, что остальным 'нищим' новгородцам и не снились...
В общем, Дан решил помочь владыке, а через него помочь и себе... - А, почему бы и нет? - подумал он. - Что плохого в том, что я, делая доброе дело кому-то, одновременно помогу и себе? Ведь, здоровый эгоизм еще никогда никому не вредил, а, вот, деятели, мечтающие осчастливить мир задаром... Чаще всего, обходятся этому миру весьма дорого...
Помочь владыке можно было только одним путем - умудриться, как-то, продлить его жизнь. Медицинским или каким иным способом. Поскольку 'какого иного' способа Дан не знал, то оставался чисто медицинский... Была у Дана одна идея. Не так, чтобы она гарантировала владыке еще минимум 100 лет, Дан, все же, не в сказку попал и волшебником не являлся, однако попробовать стоило. Даже, при том раскладе, что архиепископ проживет всего лишь на пару недель или на месяц больше, чем в том, старом варианте истории. В любом случае, даже небольшая отсрочка смерти владыки играла против Москвы. А, значит, на пользу Новгорода.
Суть идеи Дана заключалась в следующем: - запихать, с помощью привозных южных фруктов и ягод, в организм архиепископа новгородского ряд неизвестных ему, организЬму, или малоизвестных заморских витаминов, минеральных веществ и всяческих аминокислот - о существовании которых сам архиепископ новгородский и прочая, прочая, прочая вряд ли догадывался и которыми, даже, зная о них, вряд ли стал бы особо "заморачиваться".
Дан намеревался, подобным образом, получить в организме владыки так называемый эффект "камчатского синдрома". Это когда рассада фруктов или овощей, в том далеком будущем-прошлом Дана, привезенная, допустим, из центральной России или Белоруссии, попадая в совершенно новую, богатую минеральными и другими ресурсами дальневосточную почву, вымахивала там, против прежнего, в 2, 3, а то и более раза... Главное, при этом, было уговорить Иону ежедневно употреблять оные дары природы. И тогда надежда, что идея Дана сработает, 'камчатский синдром' подстегнет организм владыки и заставит его бороться за жизнь, становилась реальной. А, насколько уж, конкретно, удастся продлить жизнь владыки...сие ведомо, лишь, небесам, Дан же доступа в небесную канцелярию не имел. Хотя и очень рассчитывал, что, если даже за дамой в черном "не заржавеет" и Иона проживет не больше того срока, что ему отпущено судьбой, было отпущено судьбой в старом варианте истории - до ноября 1470 года, оставшееся время владыка, все равно, будет чувствовать себя лучше и вести себя более активно. Важно, только, не переборщить со всеми этими витаминами, микроэлементами и аминокислотами, иначе лекарство превратится в свою противоположность и, вместо улучшения состояния владыки, окончательно испоганит его последние дни... Оставалось лишь придумать, как осуществить эту идею.
В один из своих заходов-походов, в сопровождении Клевца и Рудого, на Торжище, на тех рядах, где торговали хмельным медом и сравнительно крепким, градусом, переваром, Дан присмотрел и даже, более того, попробовал сам и попросил дать попробовать и своим сопровождающим - на что оба, и Рудый и Клевец единодушно сказали: - "Гадость!" - настоящую, с мерзким хлебным привкусом, самогонку. Самогонку!!! Дотоле неведомую в Новгороде! Первую на Руси! И гораздо более крепкую, чем 'вымороженное' пиво - об этом пиве Дан услышал, аккурат за пару недель до того, как некие типы с небритыми физиономиями захотели познакомиться с ним и Домашем на окольном рву Новгорода....
В тот день и у Дана, и в мастерской, все шло, как-то, наперекосяк. И горшки криво выходили, и картинки на них размазывались. Домажир, Нежка, Зинька, Лаврин, да, и сам Дан - совместными усилиями уже успели запороть аж три горшка и две кондюшки... И планы по противостоянию Москве казались Дану, в этот день, какими-то туповатыми и несерьезными. И, вообще, малоосуществимыми. А то, что уже делалось по этому поводу, по защите Новгорода от войск московского княжества, чудилось делалось столь медленно, что не имело никакого смысла. Да, еще, эти блондинисто-рыжие физиономии соседей с усадьбы напротив, с их любопытными вытаращенными белесыми глазенками... Плюнуть бы в эти зенки! И дождь, противный, весь день льющий, дождь... И такая зеленая тоска, как знаменитый в далеком прошлом-будущем крокодил Гена, обуяла-накатила на Дана, такая тоска... Хоть волком вой! В конце концов, промучившись до появления первых признаков сумерек - а рабочий день в мастерской, впрочем, как и везде в Новгороде, не имел четкого временного ограничения. Те, кто жил далеко, за исключением "безбашенного" Семена, обитавшего в Неревском конце, уходили домой пораньше, чтобы не шарахаться по улицам и улочкам в темноте - сие чревато было в Новгороде из-за грабежей, совершаемых после захода солнца. Те, кто жил поближе, работали позже. В общем, промучившись до появления первых признаков сумерек, Дан обратился к Семену, как наиболее сведущему и шустрому, с пожеланием мало-мало надраться. И не слабого меда, а чего-нибудь покрепче. Мол, не знает ли он, кого-нибудь, живущего не на другом конце Новгорода, кто торгует на вынос - сидеть в корчме и видеть мерзкие пьяные чужие рожи Дану совсем не хотелось - торгует, так называемым "переваром", медовухой, для усиления градуса переваренной с пивом? А то так хочется выпить, аж зубы гнутся...
Семен, ухмыльнувшись в свою пегую бороденку после слов Дана - "аж зубы гнуться" и, видно, на всякий случай запомнив это выражение, как один из "перлов" начальника... - Кстати, по идее, Дан должен был адаптировавшись в новой культурной среде, под влиянием, на порядок, более многочисленных ее носителей, перестать применять свои "словечки" из 21 века, но произошло обратное. Дан не только не прекратил употреблять разные выражения из прошлого-будущего, но и окружающие его новгородцы стали, все чаще, применять слова и выражения Дана. Возможно, все потому что Дан крутился в коллективе, относительно небольшом, и, при этом, агрессивно воздействовал на него - ломал стереотипы поведения и работы, внедрял новые понятия и технологии... - на вопрос Дана Семен заявил, что, случайно, знает такого кого-нибудь. Живущего прямо тут, неподалеку, в посаде. И специализирующегося на производстве и продаже пива. И не только "перевара', но и ядрёного "вымороженного" пива. Но для последнего, "зимнего", пива сейчас не сезон...
Так, вот, эту первую, плохо очищенную, хлебную самогонку, Дан и решил приспособить на благое дело. Тем паче, что, как Дан подсмотрел - постоял пять минут неподалеку, пообсуждал вместе с Рудым и Клевцом проходящих мимо, в сопровождении братьев, отцов и прочих представителей мужского пола, новгородских красных девиц-молодиц - брали самопальную "дурь" никак. Совсем 'никак'. И это, несмотря на все ухищрения, болтовню и размахивание купца руками. Принюхивались, морщились, пробовали на язык и, брезгливо скривившись, уходили. Непривычны были новгородцы к столь крепкому и, да что там говорить - мерзкому питию. Мерзкому, поскольку очищен самогон был скверно. Однако, по сравнению с невероятно дорогой и потому, еще долго, коммерчески бесперспективной фряжской "аква витой" - слегка разбавленным водой спиртом, полученным, как понимал Дан, из винограда путем использования перегонного куба, и, привозимой в Новгород фряжскими - генуэзскими - купцами и московскими гостями, он был дешевле. И намного дешевле. А значит, и выход этого продукта на рынок, если рассуждать "глобально", то бишь ширшее, дальшее и глубжее - как говорил один руководитель...последний руководитель некогда огромной страны, являлось лишь делом времени. И посему, лучше всего было его, ентот продукт, заранее "прихватизировать" и заложенный в нем потенциал направить не на спаивание народа и получение сверхприбылей, чем грешила власть в его стране в далеком прошлом-будущем и, что, само по себе, уже не есть 'карошо', к тому же, такого "будущего" ни для Новгорода, ни для остальной Руси Дан не желал, а на медицинские цели и им подобные дела. То есть, приспособить для обеззараживания ран, для наркоза, использовать для растирания... В конце концов, спирт из самогона можно сделать даже топливом. И это все мгновенно пронеслось в голове Дана.
Под впечатлением видений большого коммерческого будущего самогона, Дан, тут же, сходу, придумал, как уговорить компаньона, то есть Домаша, согласиться на сие, совсем не гончарное, производство. То есть, на производство самогона, первого на Руси... По крайней мере, Дан, еще, ничего не слышал об изготовлении самогона или иначе - хлебного вина где-нибудь в княжестве Литовском, в землях Южной Руси либо в бывших Владимиро-Суздальских и Рязанских пределах... Нужно было только сообразить, под каким 'соусом' пустить это "хлебное вино" в 'народ'. Но сначала, конечно, довести его до ума. Сам Дан ничегошеньки не понимал в самогоноварении, ни разу в жизни лично не гнал самогон и только краем уха слышал о том, из чего и как он делается. Ах, да. Ну, конечно, еще и пил ее раз...надцать или... Во всяком случае, точно не более десяти раз. Однако, в чистом виде употребил данный продукт всего пару раз. И теперь всяко не забудет его вкус. Никогда не забудет. Уж слишком мерзкая была обычная ржаная самогонка. А, что касаемо всех прочих раз, пил ее не в чистом виде, а под видом разных настоек - на дубовой коре, на апельсиновых корках, на рябине и так далее... В общем, Дан постоял немного, посмотрел на мучения купца - у которого ни быстро, ни медленно, но потихоньку продавалось все, все, кроме "хлебного вина"-самогонки - да, и подошел к купцу на "поговорить". Разумеется, о нем, о самогоне.
Как выяснилось, дородный, крупный, с большим выдающимся носом на узком лице, ниже Дана и с солидным брюшком, с характерной для новгородцев рыжиной в волосах, бровях и прочих бороде и усах, купчина знал Дана, точнее, знал о Дане. О чем купец сам и поведал ему. Сказал, что, хоть ни разу и не видел мастера Дана, но после того, как монахи из полка владыки изрядно почистили Новгород от татей, ища напавших на некоего литвина Дана...
- Еще бы, - подумал Дан, - шуму было на весь город. Такое мимо Торжища пройти не могло. А, уж, установить связь между появлением на улицах воинов-монахов и нападением на неких гончаров, один из которых литвин, тут особого ума не надо. Тем более, учитывая, что приметы разыскиваемых татей совпадали, по словам новгородцев, работавших в момент нападения татей на Дана и Домаша на восстановлении городских стен и невольно ставших свидетелями этого нападения, с приметами тех, кто участвовал в нападении. А потом, когда стало известно, что один из пострадавших гончаров был еще и тем самым литвином, горшки которого, в последнее время, очень интересуют немецких и готских гостей...
Купец сразу сообразил, по описанию и, главное, разговору - чтобы "цокать", как новгородцы, нужно было родиться в Новгороде или, по крайней мере, прожить в городе больше, чем пару месяцев - кто перед ним. И не успел Дан и заикнуться о самогонке, как купчина, словно равный к равному - хотя Анисим и был настоящим купцом, не каким-нибудь там лоточником, а владельцем лавки на Торжище, однако... Однако не настолько богатым, чтобы не стоять самому в лавке. А Дан, пусть и выглядел обычным ремесленником, однако, судя по телохранителям и непримечательной, но качественной одежде... - 'боярство' Дана далеко не всем было известно, а свой "золотой" боярский пояс он просто не надел. Дан, пока, не настолько привык к нему, чтобы 'таскать' его повсюду... - однако, судя по телохранителям и качественной одежде был весьма богатым ремесленником, так что в простонародной "табели о рангах" они были равны. Посему купец, как равный равному, тут же пожаловался Дану, что зря связался с самогонкой. Пожалел родственника, а ее никто брать не хочет... Услышав сие, Дан мгновенно поменял свой первоначальный план - предложить купцу продать ему, Дану, всю партию 'хлебного вина', продать оптом, и поговорить с ним, насчет, будущих партий. А, возможно даже, предложить купцу войти в долю с Даном и Домашем, учитывая необходимость дальнейших поставок самогона. Однако сейчас... В свете открывшихся обстоятельств...
- Стоп, - перебил купца Дан. Получилось не очень вежливо, но, тем не менее... Дан, снова, но уже официально, несмотря на то, что купец узнал его, представился купцу: - Мастер Дан!
- Анисим, - сначала 'затормозил', а затем ответно назвал себя купец.
- Анисим, - проникновенно начал-обратился Дан к купцу и, попросив Рудого и Клевца сделать так, чтобы им никто не мешал, понес дальше сплошную ахинею, во всю используя опыт профессиональных демагогов-политиков из того 21 века, из которого попал сюда, в Новгород 15 века... Дан стал расспрашивать купца о его "делах", сочувствовать ему в бедах, одновременно говоря о себе и периодически, то в стиле - все в жизни плохо, жалуясь, что никто его, мастера Дана, не любит и в Новгороде жить тоже все хреновей и хреновей, то, наоборот, хвалясь своей мастерской и работниками в мастерской, и утверждая, что жизнь в Новгороде все лучше и лучше и, что новгородские купцы и мастера - самые оборотистые и мастеровитые и, вообще, скоро будет для всех купцов и мастеров такое счастье, такое... Цены на закупку все и всего упадут, а на продажу вырастут, а народ, как ломанется, как ломанется на торг... И будет все скупать аж по десять раз на дню. И по тройной цене...! Дан минут 10 убалтывал купца, выражал солидарность с купцом - абсолютно по всем вопросам - и старательно "грузил" и "грузил" его. Дан хотел, дабы купец расслабился, перестал быть настороже и думать о своей выгоде. А потом, когда купец расслабиться... Почувствовав, что торговец "дошел", Дан, как бы мимоходом, внезапно поинтересовался: - А где этого, твоего неудачника-родственника, найти? Посмотреть бы на него, что ли...хоть одним глазом. - И, не обращая внимания на удивленно вытаращившегося на Дана купца... - Кажется, 'посмотреть одним глазом', - догадался Дан, - здесь еще 'не проходили'... - добавил: - И заодно, коль тебе его так жалко, я могу с ним поговорить - вдруг, он способен на что-то более толковое, чем измыслить гнусную, никому не нужную жидкость?
Ответа Дан ждал с замиранием сердца, ведь, если у купца в голове, хоть на немножко, осталось здравого смысла, он просто обязан спросить себя сейчас: - С чего это, вдруг, чужак захотел посмотреть на его родственника и узнать на что тот способен?
- А, что его искать, - легкомысленно сказал купец, одуревший от бесконечного потока слов Дана и, похоже, считающий Дана уже чуть ли не самым близким человеком, - здесь он. - И, выглянув за прилавок, крикнул: - Федор!
Тощий, точно такой же носатый, как и Анисим, и, слегка хмельной, мужичонка с хитрыми глазами, на удивление прилично одетый, в хороших сапогах, но, правда, без шапки... Тот самый, что крутился неподалеку от лавки купца и которого Дан уже принял за вора, и хотел приказать Рудому и Клевцу шугануть его, повернулся на крик Анисима...
- Поди сюда! - сказал купец.
- Федор, - представил подошедшего хитроглазого новгородца Анисим. Затем добавил с презрением, смешанным с определенной долей жалости: - Родственничек... Брат мой двоюродный. - И опять обращаясь к мужичку, произнес, сильно цокая даже для новгородца: - Тут с тобой умный целовек поговорить хоцет. Может, выяснит на цо ты еще способен, кроме этой гадости, - купец покосился на небольшую корчагу с "хлебным вином" - делать...
Дан с сомнением посмотрел на хмельного Федора. Ему был нужен человек, умеющий делать самогон, а не тот, который этот самогон пьет. И которому нельзя доверить никакой производственный секрет, ибо выболтает по пьяни.
- Вижу зелье мое тебя не интересует, - оскалился, пьяновато, изобретатель "огненной жидкости". Затем зыркнул на двух хмуро уставившихся на него бугаев - Клевца и Рудого, ухмыльнулся им нагло и, обратившись снова к Дану, развязно продолжил-спросил: - Неужто хочешь на работу меня нанять...? А, то, может и сговоримся, - Федор опять посмотрел на Клевца и Рудого и опять ухмыльнулся им, показывая отсутствие двух верхних зубов. И, вдруг, не обращая внимания на высунувшегося, чтобы одернуть его, из лавки двоюродного брательника, безбашенно произнес: - Эх, все равно пропадать! - Потом вздохнул и потерянно добавил: - Мошну растратил, время зря потерял... Сейчас только к кому-нибудь в работники и наниматься.
- Медовар он, - подал голос, наблюдавший из лавки за Федором, Анисим, - мед ставит и варит. Но в этом году решил сделать, как у фрязей. Ведь меда, - пояснил купец Дану, - с каждым годом все меньше и меньше, а цена все больше. Вот, только, теперь, и эту его гадость не берут, и мед он уже дешево не закупит. Да, и казны почти не осталось.
- Ну, что, хозяин, берешь на работу? - развязно спросил родственничек купца. И, словно поняв опасения Дана, подмигнул телохранителям Дана и произнес: - Не боись, мастер. Я шальной и гульнуть люблю, но меру знаю. И лишнего не болтаю. Вон, Анисим, подтвердит...
Анисим криво, видно секретов у купца хватало, подтвердил: - Не болтает.
- Добро, - уронил Дан, - будем считать - заинтересовал ты меня. А, и, в самом деле, возьму-ка я тебя на работу. Завтра приходи на двор к гончарному мастеру Домашу, что в посаде за Людиным концом. Спросишь, там любой покажет. И "хлебное вино" твое мы, так и быть тоже все заберем...
Вечером этого дня Дан уболтал Домаша на открытие еще одного, пока небольшого, можно сказать - пилотный проект, совместного производства - самогонного, и создание на его основе товаров самого разного, пока, в основном, медицинского, назначения. В разговоре с Домашем Дан все больше напирал на широкие, прямо-таки гигантские, перспективы нового товара, а также на малое количество средств, требующихся первоначально вложить в это дело. Ведь, необходимые для изготовления самогона перегонные кубы они сделают в мастерской сами. Зато Дан особо подчеркнул, что очень долго Домаш и Дан будут единственными, кто этот товар продает. К тому же, если спрос на кувшины, горшки и прочие кисельницы с супницами упадет, у них теперь всегда будет подстраховка и прибыток в виде новых товаров. И, вообще, в Новгороде, в отличие от той же Ганзы и других заморских немцев, никому не запрещено превратиться из гончара еще и в медикуса. Тем паче, что ни десятку заморских врачевателей, имеющихся в Новгороде, ни малочисленным местным травникам-знахарям, поперек горла они с Домашем не встанут и клиентуру, то есть больных, не отберут. После столь мощных аргументов, приведенных Даном, Домаш не стал кочевряжиться и просить время на раздумья - как оно должно было быть, поскольку любое дело требуется хорошо обдумать - и, практически сразу, задав пару вопросов, согласился с идеей самогонного и сопутствующего самогонному производства... Хотя позже и признался Дану, что убедили его не столько слова Дана, сколько интуиция - Домаш называл ее духами предков - и вера в удачу подельника, с самого начала сопровождающая его в делах. Тем более - разливать и хранить новый товар предполагалось, опять-таки, в корчаги и кувшины их же собственного изготовления.
В общем, Федор уже работал на Дана и Домаша, но, пока, у себя дома, ибо в усадьбе места не было. Однако в будущем Дан планировал, если все пойдет как нужно и не придется бежать из Новгорода - от войск московского князя, создать место для Федора по соседству с гончарной мастерской. А сейчас почти весь запас произведенного Федором самогона находился в усадьбе Домаша, а сам изобретатель нового зелья по заданию и наводке Дана пытался очистить свой продукт от сивушных масел, то есть избавить его от мерзкого вкуса и запаха, а также сделать более крепким. Это требовалось, чтобы сделать из него основу для медицинских препаратов, будущих медицинских препаратов, и, и....там видно будет. Наводка же Дана заключалась, в основном, в подсказке попробовать молоко для очистки. Обычную фильтрацию древесным углем, Федор и без него знал, а, вот, молоко... Это что-то новенькое было. Кроме того, Дан просил опробовать различные ягодные и древесные добавки для нейтрализации исходных сивушных масел... - ...для избавления от отвратного запаха и противного вкуса, - как сказал Дан изобретателю, чтобы не пугать его 'умными' словами про сивушные масла... - в самогоне и для возможного улучшения его вкуса. Дан, временно, мог себе это позволить - некоторую, так сказать, не связанную с производством горшков, экспериментальную деятельность.
Имеющийся в его распоряжении самогон являлся только первым элементом в плане поддержания жизненных сил архиепископа новгородского. Остальное Дан собирался приобрести на Торжище. Кое-что, необходимое, Дан уже видел в торговых рядах.
Поход на Торжище для закупки этого, необходимого, Дан запланировал на следующий, после того, как определился со способом лечения владыки, день.
А на Торжище... Пробившееся сквозь тучи солнце постепенно нагревало воздух. Слегка скользила деревянная мостовая, едва-едва успевшая просохнуть после дождя, и где-то, на Охотном ряду, орали продаваемые гуси. На углу, возле прохода, пересекавшего торговые ряды, бренчала гуслями и что-то, из-за многолюдства и шума плохо различимое, выводила мощными голосами тройка бородатых и кудлатых гусляров-сказителей, местных, так сказать, "бардов". Дан и два его телохранителя - Рудый и Клевец, обогнув суконный ряд, где торговали богатейшие купцы Новгорода, обходя кричащих, разнообразно одетых мужичков-зазывал, а также громко рекламирующих свой товар лоточников-коробейников, пропустив мимо возок толи с боярином, толи с богатым новгородцем или новгородкой, вышли к лавкам и деревянным палаткам низовых купцов. Купцов из Твери, Ярославля, Нижнего и иных городов Поволжья. Здесь тоже народ развлекала, аж целая группа скоморохов. С кривлянием и ужимками они пели какие-то развеселые частушки. Звонкий голос молодого, ярко разодетого скомороха с дурацким, украшенным бубенцами, колпаком на голове разносился на весь гудящий, шевелящийся, двигающийся вдоль палаток, шалашей и лавок поток людей.
Дан на минуту остановился послушать, но ничего не понял из-за сильного цоканья, "новгородского акцента" скомороха, хотя голос парня ему понравился, задорный и с красивыми переливами.
- Боярин, - тут же негромко и льстиво произнесли рядом с Даном. Дан моментально обернулся... - Откуда, кто...что я боярин? - пронеслось в голове. - Я же без пояса... - Дан посмотрел на назвавшего его боярином. Невысокий, худощавый и чернявый. Одет добротно. Похоже, хозяин торговой палатки, рядом с которой Дан непроизвольно остановился, очарованный голосом молодого скомороха. - ...или так ляпнул? - уставившись на купца, подумал Дан.
- Боярин хочет купить хорошую кожу? - спросил торговец. - Есть юфть и сафьян, есть...
- Так ляпнул, - понял Дан. Видимо, торговец решил, что Дан заинтересовался его товаром и, на всякий случай, польстил возможному покупателю.
- А, может, бай... - тюркский титул, мгновенно напомнивший Дану о чем-то среднеазиатском, из той, прошлой, жизни, резанул слух... - интересуется утепляющими дом и радующими глаз изделиями шемаханских мастеров? - спросил купец. Дан еще раз, но уже внимательно глянул на купца: - Чернявый, баем называет, но черты лица европейские. Никак татарин из Казани, хоть и одет по-русски?
Двое помощников татарина, одетые подобно купцу, только в материал попроще и, вместо, привычной Дану шапки, в тюбетейках на стриженных наголо головах - один был похож на купца, такой же худощавый, невысокий и чернявый, второй же светлый, шире в кости и ростом побольше, и напоминал скорее карела-ливвика или вепса, коих Дан немало уже насмотрелся в Новгороде - торопливо разворачивали перед Даном шерстяной ковер.
- Стоп, - громко сказал Дан и предостерегающе выставил вперед ладонь, намекая этим купцу, что достаточно, хватит! - Не сейчас, уважаемый. Меня не интересуют твои ковры. Возможно, в другой раз. А сейчас я пришел за... - И не закончив фразу, легко отодвинул купца в сторону и двинулся к палатке-деревянному домику на прилавке которого заметил нечто напоминающее большие красные плоды гранатового дерева.
- Э-э, - хотел что-то сказать татарин. Но неожиданно на его плечо опустилась тяжелая рука и купец услышал показавшееся ему зловещим: - Не надо! - Он сразу забыл, что хотел сказать и мгновенно, на пятках, развернулся, хватаясь за кривой кинжал, висевший у него на поясе. Рядом с ним стояли и смотрели на него, укоризненно качая головой и цокая языком, два бугая. Бугаи, вероятно, были из сопровождения дылды - новгородца, охрана, которую купец совершенно выпустил из вида. Один из них, не выше купца, но раза в три шире, сжимал в огромной лапище - жутковатых размерах кулаке, столь же жутковатых размеров топор-клевец, похлопывая им легонько себе по ноге. Второй, огненно-рыжий и на голову выше широкого, правда не столь 'массивный', с устрашающего вида дубиной, торчащей в петле под мышкой, убрал с купеческого плеча руку и, придерживая, второй рукой, на своем плече сложенный тобол-мешок из рогожи, непонятно уронил: - Не стоит тормозить босса... - Купец сделал глубокий вдох, потом выдох... И отпустил рукоять кинжала. Оба словенина тут же кивнули и, синхронно развернувшись, поспешили вдогонку за боярином. А татарин-купец, всегда считавший, что хорошо знает язык московитов и прочей руси, задумчиво уставился им в спины... Неведомое "тормозить босса" напрягло купца, и он тщился понять - не упустил ли он только что выгодного клиента...? Но, если бы он сейчас мог увидеть ухмыляющиеся физиономии широкого новгородца и его огненно-рыжего товарища... "Приколовшихся", как говорили в том времени, откуда Дан провалился в Новгород, над татарским гостем с помощью новых, подслушанных у Дана, слов...
В мастерской, где Рудый и Клевец отныне, сопровождая Дана, проводили большую часть времени, было принято мастеровыми, в разговорах, использовать много необычных и не совсем понятных слов, а, кроме того, работники мастерской часто подсмеивались друг над другом и, часто, не прочь были пошутить. "Босс" Рудого и Клевца называл это "прикалывались". Но самое интересное - ни те, над кем шутили, ни те, кто шутил, не лезли, после данных "приколов", в драку, хотя, на взгляд Рудого и Клевца, порой эти "приколы" были весьма обидны. Рудый и Клевец первое время даже не понимали, как над этим, вообще, можно смеяться и почему все хохочут. А потом, как-то помаленьку, и сами втянулись в эту доселе неведомую им забаву. И в эту новую жизнь...
Пока купец пытался постичь глубинный смысл слов "тормозить босса", Дан уже присматривался к лупоглазому чернявому и крючконосому торговцу с длинной бородой... - Интересно, армянин или перс? - думал Дан. - Какой-то он весь из себя старик Хоттабыч... - торговцу, продающему не частые в Новгороде, южные фрукты. Кроме фруктов, на прилавке у торговца были выложены еще и восточные сладости, залитые медом, и - Дан принюхался - в отдельно лежащих кожаных мешочках-пузырях, вроде как, пряности. Дан подозрительно взглянул на торговца и спросил: - Как тебя зовут, купец? - Торговец, судя по постоянному месту - деревянному шалашу, не в первый раз был на новгородском Торжище, если, вообще, не жил в Новгороде, отправляя за товаром помощников и, конечно же, должен был знать русский язык.
Купец, в свою очередь, тоже не преминул осмотреть Дана - на предмет платежеспособности, а, заодно, и социальной принадлежности - и, видимо, также сделал определенные выводы.
- Захар, боярин, - ответил торговец, как и поволжский татарин, величая Дана боярином. И добавил: - Я карай из Сугдея, Сурожа по-вашему.
- Карай, карай, - Дан повертел на языке это слово, - название племени, наверное... Неужели караим? - пробилось, неожиданно, в сознании Дана. И он, тотчас, вспомнил, что этот странный народец, кажется, в это время, уже жил в Крыму... - А Сурож, Сугдея, - Дан слышал и об этом городе. В том самом 21 веке, откуда черт принес Дана в средневековый Новгород. Только в 21 веке данный город назывался Судак. И находился он на юго-востоке Крыма. Дан даже один раз был там, в Судаке. Приехал на экскурсию вместе с полным автобусом туристов - отдыхал "дикарем" в августе месяце под Алуштой, на самом юге Крыма, в смысле, южном берегу Крыма - ну, и поперся поглазеть на достопримечательности полуострова. Впрочем, все это было 6 веков наза...вперед. А в этом, 15 веке, Судак-Сурож, вроде как, являлся генуэзской колонией - точно Дан не помнил, ибо особо историей Крыма не увлекался, но экскурсовод тогда что-то говорила об итальянцах, вернее генуэзцах в средневековом Крыму. И, что до самого османского завоевания, весь южный берег Крыма принадлежал генуэзцам и немножечко, горный юго-запад, княжеству Феодоро, основанному еще германцами-готами в эпоху великого переселения народов и дожившему, аж, до 15 века.
Карай Захар оказался хорошей находкой для Дана. Почти все, что необходимо было Дану - корень имбиря и куркумы, лавровый лист, ягоды барбариса, кору корицы, стручки красного перца, горошки черного, сухие цветки гвоздики и даже семена базилика - у торговца имелось. Кроме вышеперечисленного, у купца оставались еще какие-то специи - Дан по запаху почуял одну из них, ванилин - но Дан даже приблизительно не знал, как их использовать, допустим, тот же ванилин, в медицинских целях. Да, и стоило все немеряных денег. Ведь, кроме специй, он еще купил и два бордово красных, выглядевших весьма свежо... - Дан еще подумал: - Интересно, как Захар сумел сохранить их, ведь на дворе не 21 век и нет ни поездов, ни самолетов, а добираться до Новгорода с 'югов' - это не один день... - и очень дорогих больших граната. Так что Дан решил остановиться на том, что ему было знакомо, с чем он сам сталкивался в 21 веке и, хотя бы, представлял, как использовать. Много брать Дан не стал, и по деньгам напряжно, да, и у карая много и не было, за исключением сушенного барбариса и перца красного и черного. Но Дану еще подфартило в том, что Захар был не просто купец, а имел, так сказать, и вторую профессию - лекарь... Правда, давно не практикующий. И пусть он не был учеником великого Абу Али Хусейна ибн Абдаллаха ибн Сина, известного также как Авиценна и жившего тоже, примерно, в 15 веке, однако... Однако, карай, тем не менее, являлся наследником бесценного опыта изрядного количества византийских врачей, не одно поколение которых зарабатывало на свой кусок хлеба и большую миску масла, оливкового или сливочного, на территории Крыма, и, в частности, в княжестве Феодоро. Судя по словам Захария, в этом княжестве, тесно связанном с Восточной Римской империей или Византией, он и провел всю свою юность...
Поговорив с караем и поинтересовавшись - когда Захар следующий раз будет в Новгороде или, если он тут обитает постоянно, когда ему привезут очередную партию пряностей, Дан выяснил, что купец планирует еще на месяц задержаться в Новгороде - примерно через неделю, из Сурожа через Москву должен прибыть его двоюродный брат Ицхак и подвезти еще пряности на продажу. Вообще-то, Захар, как понял из слов купца Дан, собирался, сразу по приезду родственника, двинуться с ним дальше, в пределы Литвы, но теперь, поскольку почти весь остававшийся товар у него забрал Дан, карай решил никуда не ехать и всю новую партию попробовать продать тоже в Новгороде. А уж потом отправиться домой и, если бог даст, все сложиться хорошо, снова прибыть в Новгород только в начале весны, пока дороги с низовых земель до Новгорода не раскисли от дождей... Прикинув возможные перспективы использования купца, Дан решил взять его 'на заметку' - пожалуй, Захар пригодится ему и в качестве поставщика лекарственных, произрастающих сугубо на юге растений, если, конечно, все пойдет, как Дан задумал и медицинское направление будет иметь спрос, и в качестве врача-консультанта тоже не помешает, поскольку сам Дан имел, лишь, весьма отдаленное представление о медицине, а, тем паче, о медицине 15 века. Впрочем, от мысли - немедленно привлечь карая, давно переключившегося с медицины на торговлю... - походу, лекарь из Захара был посредственный, иначе бы остался в медицине... - к излечению архиепископа, Дан, подумав, все же отказался.
Дан уже совсем собрался хлопнуть с караем по рукам, как бы, завершая сделку с ним, когда вспомнил о женьшене. Свойства этого растения издревле были известны китайцам и также издревле они, вроде, торговали им. Конечно, от Китая до Новгорода далековато, но чем черт не шутит? А настойка из женьшеня очень бы даже не помешала архиепископу Ионе...
- Боярин что-то забыл? - поинтересовался купец.
- Да-а, - протянул Дан, судорожно соображая у кого из торговцев в этом живописном и горластом - купцы и их слуги не стеснялись зазывать покупателей - торговом ряду может быть нужный ему корешок. И решил сказать об этой проблеме Захару. Как-никак, карай, все же, не первый день 'замужем', не первый день на Торжище и должен знать, чем богаты соседи.
- Нужен мне корень одного растения, - Дан не мог придумать, как объяснить купцу, что, именно, за растение ему надо. - Такое, знаешь... Это растение произрастает далеко на восходе, у моря, где живут желтолицые люди, похожие на татар, кочующих за Сурожем и вдоль Великой Итиль...
- Я понял, уважаемый, - перебил Дана торговец. - Да, простит меня, боярин, что я перебиваю его, но я знаю, о корне какого растения говорит он. Это цветок жизни, способный поднять на ноги даже умирающего. Его лечебные свойства, - продолжил цветисто дальше карай, - известны с давних времен. Но, - купец сделал паузу, - он очень дорогой, - и Захар замолчал, явно ожидая чего-то от Дана.
- А-а, - догадался Дан, - все ясно. Информация стоит денег. Совсем, как в 21 веке. - И уронил: - Захар... - А дальше, чуть было не ляпнул: - За мной не заржавеет, - но вовремя сообразил, что карай не поймет. И продолжил: - Ты мне скажи, кто продает на Торжище корень этого цветка, а я в долгу не останусь. - Дан полез в карман во внутренней части своего пояса, где лежали у него мелкие монеты - медные пулы... Одновременно, по-жлобски, подумав: - Не серебро же ему давать... - Однако, карай, вероятно догадавшись, что Дан полез за монетами, предостерегающе поднял руку, обтянутую дорогой, судя по всему - шелковой, материей своего совсем не византийского кафтана.
- Пусть меня простит боярин, - еще раз повторил купец, - но мои сведения ничего не стоят. Ибо корень этого цветка продаю я. - И Захар извлек откуда-то из-под полы своего одеяния еще один маленький кожаный мешочек. - Но стоит он, - и Захар, потянувшись, приподнявшись на носках поближе к высоченному Дану, что-то прошептал ему.
- Ого! - аж присвистнул Дан. - Ну, и цена!
- Я же говорил, корень этого растения очень дорогой, - развел руками карай, как бы оправдываясь за цену.
- Угу, - промычал Дан, непроизвольно оглядываясь на своих телохранителей и пытаясь сообразить - хватит ли у него, вообще, казны купить женьшень?
Рудый и Клевец по-своему поняли взгляд Дана и сразу напряглись, из их фигур мгновенно исчезла расслабленность, и они выдвинулись - один справа, другой слева от Дана.
- Нет-нет-нет, - приподнял обе руки вверх, открытыми ладонями наружу, Захар. - Я не угрожаю вашему хозяину и...и он мне не угрожает, - обронил купец, повернувшись уже к двум своим, внимательно наблюдавшим за Даном и его сопровождающими, также напрягшимся, гибким и чернявым, подобно Захару, крючконосым слугам.
- Да-да, - подтвердил Дан, - не угрожает, - одновременно размышляя, что делать - женьшень ему нужен позарез. Отложенная смерть владыки, по-любому, стоит намного больше названной суммы. Однако денег таких сейчас у Дана нет.
- Послушай, Захар, - обратился Дан к караю, - столько казны у меня нет, пока нет, - с нажимом добавил Дан, - но я могу заплатить за корень этого цветка даже дороже, если ты согласишься на мое предложение. - И пока карай переваривал его слова, пояснил: - Смотри, ты сейчас, как минимум, с неделю - по твоим словам, будешь ждать родственника. Потом, месяц или два, продавать доставленный им товар. Итого, в Новгороде ты остаешься еще, не меньше, чем на два с хвостиком... - В глазах торговца, внимательно слушавшего Дана, появилось недоумение. "С каким хвостиком?" - читалось в его взгляде... - месяца, - закончил фразу Дан. И, туманно уронил, для торговца: - Хвостик - не суть важно. Короче, - чуть громче сказал Дан, - я предлагаю поделить стоимость этого корешка на три части. Сейчас я заплачу тебе первую часть, вторую часть отдам через месяц, и третью еще через месяц. А за то, что гривны буду отдавать не в один раз, а по частям, стоимость цветка будет немножко выше. Ты ничего не потеряешь от того, что я гривны уплачу не за один раз - все равно эти месяцы будешь сидеть в Новгороде, а я так смогу приобрести этот корень. А, чтобы ты не подумал, будто я собираюсь обмануть тебя, мы заключим с тобой договор-ряд с печатью у торгового старосты... - Дан замолчал, давая Захару время обдумать его идею, а затем, подождав с пяток минут, во время которых карай также не проронил ни слова, спросил: - Ну, как, согласен? - Карай медленно кивнул головой. Но добавил: - Такую рассрочку по платежам мы с братом делаем, только цену ставим на треть дороже. Однако, учитывая общую сумму покупки, я полагаю, в этом случае, мне стоит сделать скидку и оставить цену прежней. И, да, обойдемся без договора у старосты, слова будет достаточно!
Возвращаясь с Торжища, Дан подумал, что все необходимые ингредиенты для попытки продлить жизни владыки, теперь у него на руках. Осталось, лишь, привести их в нужное состояние и расписать - когда, что и с чем принимать. А, также, уговорить Иону на этот "эксперимент". И тянуть с этим не стоит. Однако, снова прокрутив в голове план по "увеличению жизненного срока владыки", Дан, все же, решил не спешить и отложить встречу с архиепископом до момента своей полной "боевой" готовности.
По дороге домой, в мастерскую, Дан еще раз остановился послушать молодого скомороха.
- Эх, хорош голос, хорош, - невольно пришло в голову Дана, - заслушаться можно. - Ему бы стадионы собирать, да, чтобы билеты входные продавали. Озолотился бы... Кстати, - хмыкнул Дан, - неплохая идея, может, со временем, и мне пригодиться... - И уже уходя, он полез в пояс и, достав маленькую серебряную монету, сунул в руку бородатого степенного мужика - старшины скоморохов, стоявшего позади парня и, время от времени, подыгрывающего ему на дудочке...
Глава 14
Пока Дан обещал ореол святости изобретателю самогона Федору - в том случае, если он сумеет очистить продукт и убрать мерзкий запах и вкус; уламывал на добровольную частичную кастрацию, то есть, на выделение денег для запуска нового товара - параллельно с гончарным производством - Домаша и, распинался перед караем Захаром на Торжище, а также прочая, прочая, прочая... Он встретился со Жданой. Как и договаривался, во второй день седмицы. Примерно в 2 часа после полудня или в 14-00, коль быть точным и делить сутки не на ночь и день, а на 24 часа.
Жила вдова, несмотря на пошлые фантазии и иже к ним терзания Дана, все же в самом Новгороде, в Людином конце, на Гощиной улице. Почти по соседству с работающими на Домаша и Дана, Перхурием и Якимом. Дом ее, как и у соседей, был огорожен высоким забором и с улицы едва виден.
К сожалению, Рудый и Клевец, нанятые Даном, по совету владыки Ионы, в телохранители, а, фактически, назначенные ему владыкой в телохранители и имеющие, вероятно, еще и устный его наказ, Дана сопровождали неотступно - единственно, на воскресную службу они ходили вместе с монахами из полка архиепископа в Софийский собор - и к дому вдовы он тоже вынужден был идти с ними. Пешком идти, как и привык, ибо Домаш, его напарник, передвигался по Новгороду исключительно 'пехом' и Дана тоже приучил мерить деревянные новгородские мостовые собственными ногами - чему Дан был только рад. Рад, поскольку на лошадях никогда не ездил и, в отличие от богатых горожан, передвигавшихся по Новгороду верхом, понятия не имел, как это делается. Конечно, как 'аристократ' Дан обязан был уметь использовать лошадей, но...он не умел. И, пока, этот существенный изъян в легенде о его дворянском происхождении, легенде, к которой он уже привык и которая позволяла ему сейчас за пару дней сделать то, на что раньше ушли бы месяцы, короче, пока этот существенный изъян в значительно упрощающей общение с новгородской властью легенде не стал сильно 'бросаться в глаза', Дан был вынужден запустить в 'народ' еще один слух, гласящий, что вместе с обетом работать обычным мастеровым, странный боярин дал также обет не садиться на лошадь... Правда, Домашу... - а чуть позже, когда слух об его втором обете разошелся по всем соседям и ушел, как 'гриться' в народ... - и всем остальным в мастерской, Дан рассказал несколько иную историю. Пояснив, при этом, что всем скептикам не объяснишь, что там, где он родился и жил до известного времени, лошадей было мало, верхом передвигаться приходилось редко и поэтому он с копытными, э-э, не очень 'дружит'. Притом Дан даже не врал, говоря, что в месте, где он родился и жил, лошадей имелось мало, ездить на них верхом было большой экзотикой и, посему, с представителями конного племени Дан не пересекался и не 'дружил'. Он только умолчал, что родился не в 15 веке, а в 21... Ну, это, ведь, уже не столь важно, верно..? Этот, второй, вариант легенды о своих 'взаимоотношениях' с копытными Дан придумал тогда же... - страх за свою шкуру, все же, здорово подстегивает мыслительный процесс... - когда внезапно, покрывшись холодным потом, осознал, что, несмотря на пущенный 'в народ' слух о своем обете 'не садиться на лошадь', он, все равно, находиться на грани 'провала'. Ибо обет обетом, однако 'трущимся' все время возле него людям, то бишь, не только работникам мастерской, но и, к примеру, тому же воеводе, трудно не заметить, что... Что, причем тут какой-то обет, коль Дан, вообще, никак не умеет обращаться с лошадьми!!! Но теперь... Но отныне, никто не смел, не должен был посметь усомниться в том... - Дан, во всяком случае, на это очень рассчитывал... - что Дан истинный аристократ! Пусть он абсолютно и не использует лошадей, а, если, внимательно присмотреться, очень внимательно, то видно, что даже и не знает с какой стороны к ним подступиться!
Ну, а, в целом, лошадей, Дан и Домаш, а, точнее, извозчика с лошадью и телегой, Дан и Домаш использовали, но, в основном, для доставки товара из мастерской на Торжище, да и то не всегда. Периодически Домаш сам таскал в лавку горшки, супницы и кисельницы и остальное, беря себе в помощники либо Семена, либо Вавулу. Впрочем, в последнее время, после образования - "Домаш энд Дан компани", когда товара стало больше, он перестал 'маяться дурью' - вес-то у горшков дай боже - и все чаще нанимал извочика...
В общем, к вдове Дан пришел пешком и, хочешь-не хочешь, вместе со своими телохранителями. А еще с небольшим букетом местных... - за отсутствием в Новгороде 15 века голландских тюльпанов и эквадорских роз... - полевых цветов. С небольшим же, потому что, сопровождавшие его и Рудый и Клевец, и так косились на Дана. Идет в гости и тащит с собой охапку цветов...зачем? Ладно бы был молоденьким парнем, а та, к кому шли - юной девицей... А, тут... Не делали в Новгороде подобные презенты вдовам...! Но Дан решил сделать. И, преподнести синеглазой Домне-Ждане, по традиции своего прошлого-будущего века, пусть и маленький, но яркий букет цветов - который он собрал на поле за окольным рвом.
Вероятно, предупрежденный хозяйкой о гостях, высокий и широколицый...даже слишком широколицый, старик с густой седой шевелюрой и, на удивление, редкой седой бороденкой - запоминающим являлся также его большой и горбатый кривой нос - бросился было открывать гостям ворота, однако поняв, что Дан 'со товарищи' безлошадны, слегка удивился, что было заметно по его лицу, и открыл калитку - рядом с воротами. Неизвестно, что он подумал о 'припершемся' пешком Дане, сопровождаемом двумя бугаями с бандитскими рожами и подпоясанном "золотым" боярским поясом, к тому же еще и с букетом цветов, однако вид у старика был донельзя уважительный и немного ошарашенный.
- Интересно, кто таков? - мелькнуло в голове Дана при виде своеобразной внешности старика. - Высокий, широколицый, глаза светлые до прозрачности и узкие, как у монголоида...
Наверное, Дан, сказал это вслух, ибо Рудый тут же наклонился к его уху и прошептал: - Чудь Белоглазая. Их остатки еще живут на Ладоге, Онеге и среди ижоры... - Рудый на секунду замолк, но, почти тут же, спросил: - Босс, а, кто такой 'монголоида'?
- А-а, - игнорируя вопрос телохранителя и рассматривая подворье Жданы... - типичный для Господина Великого Новгорода дом, двухэтажный, на хозяйственной подклети, с высоким крыльцом; сарай в углу - он же, скорее всего, и мастерская, судя по шумящему чему-то там; кусты вдоль забора - толи малины, толи смородины, Дан не силен был определить их с первого взгляда, но он видел подобные в усадьбах Якима и Перхурия; три яблоньки с еще зелеными плодами - возле сарая и, вроде как, там же, вишневое дерево... - а-а, - многозначительно протянул Дан, протянул так, словно ему по ...надцать раз на день докладывали об этой чуди, хотя, на деле, он только сейчас и вспомнил, где слышал о них, точнее, читал о них. Она, эта чудь белоглазая, упоминалась в учебнике по истории Древней Руси. Чудь числилась среди племен, соседних с Новгородом. Правда, если Дан ничего не путал, сведения о 'белоглазой чуди' относились к эпохе первых Рюриковичей, а не к 15 веку..., - так говоришь - чудь белоглазая?
Из-за дома вылез лохматый, палевого цвета пес на толстой веревке, посмотрел на гостей, но увидев рядом с гостями старика, гавкать не стал, а, раскрыв зубастую пасть, зевнул и потянулся.
Где-то, тоже за домом, загоготали невидимые гуси и закудахтали невидимые куры и, кто-то, будто, расплескал воду... - Наверное, за домом колодец, - подумал Дан, - хотя...хотя, может, и нет. Может, они общим пользуются, уличным...
- Ульмиг, - на высокое крыльцо выскочила с распущенными русыми волосами, без платка на голове, Ждана. И, вроде как, только сейчас сообразив, что на подворье чужие, вскрикнула: - Ой!
- Господи, какая красивая, - едва не задохнулся от восторга Дан, боясь прямо тут, на месте, умереть от этой синеглазой красоты. И, испытывая почти что шок - ведь, без платка он ее ни разу не видел...однако, в тоже время, остатками разума, констатируя: - А, ведь, играет и здорово играет... Ведь, не могла она не услышать, что мы пришли.
Якобы, смутившись, что гости увидели ее с непокрытой головой, Ждана быстро накинула на волосы сразу, чудесным образом, появившийся платок, и, как с хорошим знакомым, поздоровалась с Даном: - Здрав будь, боярин...
Ждана еще в церкви заметила золотой боярский пояс у Дана и затем, после церкви, несколько разочаровано возвращаясь домой... - впрочем, ухажер, все же, порывался проводить ее, но люди, с которыми он был, Ждана даже запомнила их имена - Домаш и Лаврин, не дали, напомнили ему о какой-то встрече... - она долго пыталась соотнести 'благородное' происхождение Дана с его поведением - бояре-то, в церкви, не толпятся вместе со всеми - и, как догадалась, с его занятием ремеслом.
- Нет, понятно, не все бояре землями володеют, - думала она. - но, все-таки... - Однако, потом уже, наведя справки и узнав, что мастер-литвин, как все называли Дана, не просто боярин, а боярин из далекого заморья, взявшийся отмолить какие-то свои грехи черной работой, перестала "ломать голову". - А, хоть бы и не был он боярином, - крутились мысли в ее голове, - все равно мне он мил. И, вообще, кто его знает, какие за морем у бояр обычаи. Вон, и люди, с которыми он был в церкви - его подельники по мастерской, тоже не из обычных. У одного, который коренастый и весь из себя обстоятельный, волосы заплетены в косы, как у воина, а у второго, худого и высокого, взгляд, что у святого с иконы... - Но сердце Жданы, радостно екало от того, что желающий встретиться с ней муж, тем не менее, боярин. И не абы какой, а такой, что все подруги от зависти лопнут - статный, красивый, хотя и очень уж высокий... - А, дальше, - думала она, - что будет, то и будет...
Дан поднялся на крыльцо к Ждане и протянул ей букет.
- Это тебе! Держи!
- Мне? - удивилась новгородка, уставившись на букет, глаза ее расширились.
- Тебе! - подтвердил Дан. Ждана взяла цветы и посмотрела на Дана, синева ее глаз, в очередной раз, захлестнула Дана... Сглотнув, он с трудом сказал: - По обычаям моей далекой... - очень далекой, - мелькнуло в голове Дана... - родины, мужчина, приходя в гости к красивой женщине, дарит ей цветы в знак восхищения ее красотой.
Новгородка покраснела и, опустив глаза, стала теребить красивыми, длинными, сужающимися к ногтю пальцами, стебли цветов. Это продолжалось довольно долго... целую минуту. Затем она резко вздернула подбородок, быстро взглянула на Дана и, тут же, переведя взгляд на спутников Дана, поздоровалась с ними: - Аще здравы будьте и вы, гости дорогие! - И уже обращаясь снова к Дану, чуть насмешливо произнесла: - А я и не слышала, как Ульмиг впустил тебя и... - она слегка замялась, видимо, не зная, как назвать спутников Дана.
- Мои охранники, - мигом сориентировался Дан. - Рудый, - показал он на огненно-рыжего детину, ростом почти с себя, с огненно-рыжими же бородкой и усами, с булавой-перначом на перевязи, - и Клевец, - назвал имя второго сопровождающего Дан, невысокого, но широченного, с темно-русой бородкой и усами, и топориком-клевцом, вместо булавы, в петле на поясе. Оба, и Рудый и Клевец, поклонились хозяйке дома...
- И твоих охранников, - закончила фразу Ждана.
Шум, доносящийся из сарая-мастерской, внезапно стих, двери сарая раскрылись и оттуда высунулись две любопытные мордочки - парня, навскидку, лет, так 14, и совсем молоденькой девицы-подростка. Парень и девица были очень похожи, а кроме того имели одинаково узкие, как у старика на воротах, монгольские глаза и снежные белые прямые волосы. Обе юных особи с интересом уставились на гостей. Возле них, чуть пониже, спустя мгновение образовалась еще одна, в чем-то вымазанная, рожица. Рожица девчонки, которую Дан уже видел раньше в церкви, рядом с новгородкой, девчонки, примерно, 6-7 лет. Но в отличие от более старших парня и девицы, малышка была совсем другая, русая и большеглазая.
Дан, повернув голову на скрип дверей сарая, минуту смотрел на вытаращившихся на него и на Рудого с Клевцом мальцов, а затем улыбнулся и подмигнул всей троице. Девица-подросток сразу заулыбалась в ответ, паренек скептически хмыкнул, а самая младшая сначала нахмурилась, как взрослая, а потом не выдержала и прыснула во все свои белые 32 зуба.
Ждана, заметив появление на подворье новых действующих лиц, на мгновение застыла, ее темные брови сошлись на переносице и, явно обращаясь к самой младшей из возникшей в дверях сарая троицы, она строго крикнула: - Ярослава, опять вымазалась! - И уже совсем не сердито упрекнула более взрослых парня и девчонку: - А вы куда смотрите... - Впрочем, когда новгородка опять повернулась к Дану и его спутникам, ее глаза улыбались.
- Прошу всех в дом, - пригласила она...
Собираясь заняться излечением архиепископа, Дан помнил о том, что неосторожно пообещал владыке принять к себе в мастерскую несколько его подопечных... Владыка организовал при новгородских монастырях приюты для вдов и сирот, вот, их-то, приютских, Дан и обещал взять к себе на работу. Кстати, об этой стороне деятельности новгородского архиепископа - организации приютов - Дан узнал только на встрече с владыкой. И был приятно поражен - нигде, ни в одном из прочитанных им, в будущем, учебников истории по средневековой Руси не упоминалось, ни полсловечка, о подобных заведениях в Великом Новгороде. И, пусть эти приюты были личной инициативой архиепископа Ионы, а не целенаправленно проводимой городом политикой, все равно, это лишь добавило Дану желания сохранить Новгород самостоятельным и независимым, а владыке, несмотря на личную заинтересованность Дана и скупой политический расчет - сохранить подольше жизнь.
В общем-то, Дан уже сговорился с Домашем взять на работу вдову из приюта при Петровском или, по-другому - Петропавловском женском монастыре. Сей монастырь располагался тоже в посаде за Людиным концом, можно сказать - недалеко от усадеб Дана и Домаша. Лишь, чуть-чуть, в стороне и на небольшой возвышенности, носившей название Синичьей горы. Там, где, как раз, из города выходила, запиравшаяся на ночь крепкими воротами под надвратной башней, Луковая улица. Собственно, жители этой улицы пару веков назад и поспособствовали появлению данного монастыря. Точнее, уличане за свой счет построили на Синичьей горе церковь святых апостолов Петра и Павла, а уж потом, рядом с ней возникла и одноименная обитель.
Вдову звали Антонина. Не красавица и не уродка, обыкновенная женщина с усталым лицом, на вид лет 30 - 35. Взяли ее в помощь Аглае Спириничне, жене Вавулы. Аглая Спиринична, нанятая в мастерскую поварихой, к глубокому сожалению, не оправдала надежд Дана. Не могла она разорваться между собственным хозяйством и мастерской Дана и Домаша. Не хватало на все у нее времени. И дочери Аглаи, на которых рассчитывал Дан, тоже ей не сильно помогали, маловаты они еще были для такой работы. Чтобы организовать полноценное питание в мастерской, Аглае требовалась настоящая помощница. Взрослая, а не ребенок или девочка-подросток. Вот, Антонина и должна была стать такой помощницей. Правда, денюжка ей причиталось поменьше, чем Аглае Спириничне, ведь бюджет купства или товарищества "Домаш энд Дан" все же был не резиновый. Да, и Антонина бралась на работу не главной поварихой, а ее помощницей.
Дан поселил вдову, за неимением другого места, пока у себя в доме, в одной из комнат на втором этаже - Дану не очень нравилась та планировка жилья, что присутствовала в домах новгородцев, вернее, полное отсутствие ее. Ибо в большинстве новгородских домов наличествовал только маленький "предбанник" - сени и одна комната, она же гостевая, кухня, спальня и все остальное - по мере необходимости. Конечно, в боярских теремах, как подсмотрел Дан в ходе своих походов к боярыне Борецкой, и, вероятно, в теремах зажиточных новгородцев распределение комнат было иное. Ну, так, на то они и терема, что в три этажа. Короче, Дану не очень понравилась та планировка дома, что предложили ему плотники - одна большая, на весь этаж, комната с лавками по краям и печкой. И он потребовал, благо денег хватало, дабы плотники ему отделили, как в хоромах купцов и бояр, кухню с печкой от общего помещения, а, кроме того, разделили - по рисунку Дана - одну большую комнату на несколько поменьше размером. И с печника тоже потребовал, чтобы печь была не курная, а с трубой, выведенной на крышу. При этом, дабы печь обогревала не только ближайшую стену, но и весь жилой этаж. Дан знал, что новгородские печники умеют ставить печи так, чтобы они обогревали весь дом - консультировался с Семеном и Вавулой. В общем, теперь места у Дана хватало, даже одна из комнат пустовала - сам он временно спал в большой комнате, которую впоследствии планировал сделать залом. В комнате, ближайшей к будущему залу, спали его телохранители - Рудый и Клевец - если честно, то Дан предложил каждому из них по комнате, но прожившие всю жизнь в домах, где все, кроме женатых, спали в одной большой, или, наоборот, небольшой общей комнате, Рудый и Клевец не захотели менять старый уклад и устроились, как...как устроились. Итак, в комнатенке, ближайшей к будущему залу, спали телохранители. Комнатка справа от большей, совсем маленькая и слабо прогреваемая от общей печи, потому с собственной печкой и, кроме того, с собственным дорогим слюдяным, из слюды, окном, являлась предметом особой гордости Дана - Дан планировал устроить здесь свой кабинет, в котором можно будет работать и зимой, и, хотел максимум света для этой комнатки - пока, тоже, пустовала. И последняя, третья комната, рядом с "предбанником"- сенями и лестницей, дальняя от будущего зала, была отдана вдове из приюта.
Конечно, прежде чем брать Антонину на работу, Дан поговорил с ней, но сначала, естественно, поговорил с монашками, опекавшими приют. Сестры-монахини были пожилыми дамами с крестьянскими натруженными руками - оно, ведь, и понятно, женский монастырь - не приют изнеженных барышень, а, кроме того, Петровский монастырь богатством своим не славился, щедрых подношений не имел, бояре к нему особо не благоволили и весей с починками - сел и хуторов - за монастырем не числилось... "Невесты Христа" и посоветовали Дану взять в работницы Антонину, мол, тихая, спокойная, ни на что не жалуется, готовит очень хорошо.
- Хотя, сестры в монастыре и питаются без изысков, - сказала дежурившая по приюту уже не молодая, однако еще и не старая монахиня, - и из продуктов у нас самое простое, но, когда в трапезной Антонина, даже простое варево очень сытное и вкусное.
- А, как она оказалась у вас? - не мог не поинтересоваться Дан. И добавил: - Прошу не принимать за обиду, коль, что не так скажу - но, если она на всем белом свете одна-одиношенька, к тому же тихая и работящая, почему она не сестра-монахиня в вашем монастыре?
Монашенка с любопытством взглянула на Дана, видно выражение - "одна-одиношенька на всем белом свете" - ей редко доводилось слышать... А, потом уронила: - Ну, куда нам принимать новую сестру? - И развела руками, как бы оправдываясь за бедность монастыря. После чего пояснила-пожаловалась: - Нам бы себя прокормить, да сирым и вдовым немного помочь... К тому же, - мягко произнесла женщина, - нет в Антонине стремленья божия, в ней живет мирское, суетное. А что касаемо, - посуровела видом монахиня, - как Антонина попала в наш приют... Муж ее был гребенщиком, но зимой застудился и умер. Она пробовала работать вместо него, но бог умения не дал. А скоро и деньги вышли. Податься же ей в Новгороде некуда - старые умерли и дом отчий давно продан, братья в закупах у боярина... Вот, и пришла к нам.
- А, родня мужа, - хотел было спросить Дан, зная, что в Новгороде принято помогать вдовым. Но монахиня упредила его.
- А родня мужа отказала ей, - поджала губы женщина и перекрестилась. - Бездетная она.
- А-а, - протянул, совершенно по-дурацки, Дан...
Устройство на работу вдовы из приюта стало всего лишь одним из дел Дана. Своего рода благотворительностью, органически вписавшуюся в работу мастерской.
Кстати, последним достижением Дана на пути к собственному финансовому благополучию, а, заодно, и в развитии мастерской было возрождение или, можно сказать, изобретение, по-новому, античной, а, если точнее, древнегреческой, давно забытой в Европе и абсолютно неизвестной в Новгороде, художественной вазописи. То бишь росписи по керамике. Задумавшись, как-то, над бренностью бытия, а заодно однобокостью и монохромностью росписи сосудов в их, фактически, совместной с Домашем, мастерской... - к великому сожалению Дана, в Новгороде использовали для раскрашивания гончарных изделий весьма скудный набор средств - либо втирали в начертанный рисунок слой глины иного, отличного от основного, цвета; либо разукрашивали сугубо желтой поливой-эмалью... - итак, Дан, как-то задумавшись над некоей примитивностью и слабой выразительностью, на взгляд пришельца из 21 века, начертанных им, на кисельницах, братинах, супницах и прочем, рисунков, невольно вспомнил картинку из учебника прошлого-будущего за 5 класс - 'История Древнего мира'. Картинку яркую, запоминающуюся и хорошо запомнившуюся ему - несколько разукрашенных древнегреческих амфор и, служивших для хранения зерна, оливкового масла и тому подобного, огромных кувшинов-пифосов. Амфоры и пифосы были черного цвета с выделяющимися на них красными фигурами людей и зверей или, наоборот, красного цвета с черными фигурами. И, почему-то, при этом он вспомнил еще и объяснения учительницы - как они, греки, делали эти амфоры, пифосы, килики, кратеры и остальное. Все было до смешного просто. Сосуды изготавливали методом лепки жгутом - раскатывали глину в лепешку, вырезали из нее круг - будущее днище сосуда. Потом делали из глины длинную полосу-жгут, накладывали эту полосу на будущее дно сосуда. И так жгут за жгутом, жгут за жгутом. Самое интересное, что подобным образом можно было сделать и небольшой килик-чашу для питья и огромный пифос в рост человека для хранения зерна или того же оливкового масла. Кстати, в этих пифосах, которые греки закапывали в землю, зерно и прочие продукты сохранялись гораздо надежнее, чем в разных мешках - мышам и прочим грызунам на радость. Ведь самая суровая мешковина прогрызалась на раз, а добраться до зерна в пифосах практически невозможно... Разукрашивали свою керамику греки тоже довольно оригинально. Краску для сосудов они делали из глины. Брали немного глины, разводили ее водой и добавляли туда древесную золу. После чего все перемешивали и полученным составом-краской рисовали фигуры на амфорах с киликами и кратерами - если хотели сделать чернофигурную роспись, либо, наоборот, закрашивали все, кроме будущих фигур, то есть, всю поверхность сосуда, кроме выделенного рисунка - мелкие детали рисунка также, как и в чернофигурной росписи, выделяя краской. Затем изделие засовывали в печь и подвергали обжигу - для окончательного превращения сосуда в прочную, влагонепроницаемую чернофигурную или краснофигурную амфору, килик, канфару и так далее... Вот, только, обжиг у греков был довольно сложным процессом. Он имел, как бы, три фазы. Сначала сосуд ставили в печь и нагревали до определенной температуры. Потом все отверстия в печи закрывали, температуру медленно понижали и все отверстия снова открывали. В итоге - окрашенные места становились черными, а необработанные имели свой естественный цвет...
Сложность для мастерской - дабы запустить эту технологию - состояла в том, что необходимо было точно повторить, а, фактически, воссоздать заново весь процесс обжига древнегреческих мастеров.
Дан нарисовал на бересте образцы древнегреческой керамики - амфоры, гидрии, канфары, кратера и килика - как он их помнил, и попросил Вавулу и Якова отставить всю работу и слепить каждого вида по паре сосудов. Немножко помучавшись - если амфора, канфар и кратер еще были похожи на привычные им изделия, то приземистый, с маленькими бортиками килик или гидрия с тремя ручками...пришлось повозиться - мастера, все же, вылепили то, что Дан просил. Затем он, самостоятельно, по технологии древних греков смешал глину, воду и древесную золу - тоже далеко не сразу все получилось - и полученной краской, на манер древних греков, разрисовал мифическими созданиями и героями - уж, что-что, но всех этих леших, домовых, русалок, Сварогов, Даждьбогов, Вотанов, Локи, Укко, Юмал и остальных Беовульфов с кузнецами Вяйнемейненнами Дан знал "назубок". Ибо, в свое время, и сдавал зачет по мифологии в университете, и не один десяток книг прочел, где, так или иначе, поминались данные, не всегда положительные, личности... Короче, Дан разрисовал с десяток, сработанных Вавулой и Яковом под древних греков, сосудов и отдал их "на заклание", на эксперименты с обжигом, Семену и его ученику...да-да, Семен, все же, нашел себе ученика. Своего дальнего родственника, тоже из Неревского конца. И тоже Семена. Белобрысого, худого, слегка пришепетывающего паренька 14 лет, если Семен не врал - Дану, почему-то, казалось, что ученику Семена не больше 10-12 лет.
Отдавая сосуды в руки Семена и его ученика, Дан сказал, что, конечно, он, Семен, сам умелец и не ему, Дану, вмешиваться в его "епархию"... А, затем Дан дотошно пересказал Семену, все, что помнил из лекции учительницы по поводу обжига амфор, кратеров и пифосов древними греками. Естественно, выдав лекцию учительницы за свое видение о том, как надо обиходить эти новые необычные сосуды. И, само собой, присовокупив к этому - какой результат он хочет получить.
Дан выделил на опыты Семену одну из трех, используемых для обжига, печей. Естественно, Домаш маленько поворчал по этому поводу, но Дан разложил ему "по полочкам" и предполагаемый финансовый минус - от неработающей временно печи; от использования не по назначению расходных материалов - глины, краски, дров; от потерянных рабочих часов Вавулы, Якима, Семена Старшего и Семена Младшего - и предполагаемый финансовый плюс, назвав приблизительную цифру дохода от производства новой, под античность, керамики, и Домаш сразу перестал ворчать. Правда, тут же, спросил-поинтересовался - а, как отнесется церковь ко всем этим 'мифологическим - хвостатым, рогатым и так далее...' персонажам, изображенным Даном на новой посуде...? На что Дан, нисколько не задумываясь, ответил, что древние греки еще и не то рисовали на своих сосудах и, насколько Дан знает, православная церковь относится к искусству древних греков и латинян весьма снисходительно, а, кое-кто, например - константинопольский патриарх - даже собирает их произведения... А, с секунду помолчав, Дан еще и добавил, что у католиков - а он, все-таки, рассчитывает, что основным покупателем новой посуды будут ганзейцы - древние греки и латиняне, вообще, в большом спросе... Кстати, Зиньку Дан особо предупредил, что 'ми-фо-ло-гические' создания, рисуемые им, Даном, на новых горшках, это вовсе не черти, о которых Дан рассказывал несколько седмиц тому назад после посещения церкви...
Не сказать, чтобы с первой или с третьей попытки что-то получилось, но в шестой раз сосуд вышел из печи именно таким, каким Дан и хотел его видеть. И каким он был на той, запомнившейся Дану картинке, в учебнике древней истории. А, значит, технология керамики а-ля Древняя Греция была отработана. Оставалось пустить ее в производство.
Последующий небольшой ажиотаж вокруг продажи экспериментальной партии новой керамики... - в ее состав вошли остатки первых образцов псевдодревнегреческой посуды, "оставшиеся в живых" после опытов Семена, плюс повторно изготовленные Вавулой и Яковом в количестве 10 штук, по 2 каждого вида, амфоры, килики, кратеры, гидрии и канфары... - окончательно убедил Дана, а заодно и Домаша, в правильности и даже необходимости выпуска новой продукции. А, слишком религиозного скептика Вавулу, сомневавшегося в том, что эти амфоры и, особенно, гидрии с тремя ручками и такими рисунками будут кому-то нужны, убедили слова Дана - Дан просто повторил Вавуле то, что он говорил Домашу по поводу 'бесовских' изображений на посуде - и деньги, полученные от продажи новых сосудов. Точнее - процент Вавулы от их продажи.
Ганзейские и новгородские купцы, забиравшие еще до продажи на Торжище большую часть продукции Домаша и Дана прямо из мастерской, а также присоединившиеся к ним, в последнее время, купцы низовых земель - из городов Поволжья и Московского княжества, прослышав о том, что в лавке Домаша выставлены новые сосуды, сначала просто заходили и смотрели на все эти амфоры. Потом начали прицениваться и торговаться. Но уже к вечеру первого дня - первого дня продажи новой керамики - Домаш заключил четыре договора на поставку посуды из "древнегреческой" серии... Производство остальных, известных у греков, древних греков, сосудов - киафа, сосуда в виде черпака, предназначенного для воды, вина и любой другой жидкости; ритона, этакого своеобразного сосуда-чашки для питья, чем-то напоминающей рог животного с дном в виде головы зверя; и разного размера пифосов - "бочонков", от сравнительно небольших до огромных, предназначенных для хранения продуктов, Дан тоже наладил, но чуть попозже, в течении следующих двух недель-седмиц. Разумеется, можно было пустить в производство еще с полдесятка видов древнегреческой керамики - как минимум, с полдесятка - например, сосуды для благовоний и ароматических масел, весьма популярные в Древней Греции, однако Дан боялся, что спрос они будут иметь близкий к нулю, да и помнил Дан плохо, честно говоря, как они выглядят... А, пока, в связи с открытием нового производства, пришлось снова набирать людей. Одного Дан взял на лепку "бочонков"- пифосов, этот вид керамики, из-за размеров, пришлось, как и в Древней Греции, делать жгутом. То есть, не лепить на гончарном кругу, а раскатывать сначала здоровенную лепешку из глины - на днище сосуда, а затем медленно-медленно вытягивать глиняными полосками-жгутами стенки "бочонка". Доводя, таким образом, пифос до нужного размера и затирая, по ходу лепки, отдельные жгуты-полосы. В результате получался огромный, объёмный сосуд-корчага с толстыми и крепкими стенками, хорошо подходящий для хранения жидких, твердых и сыпучих продуктов. А для лучшей водонепроницаемости пифоса, его обрабатывали - или до обжига, лощением, закупоривая поры в глине сосуда; или после обжига - молочением, обваркой стен сосуда молоком, но с тем же итогом - закупориванием пор в стенках сосуда. Технология производства пифосов была примитивнейшая, расписывать их, как амфоры, киафы, гидрии тоже не приходилось, только, если какой извращенец закажет - обычно продукты хранились в темном месте, где-нибудь в углу, не на виду, а то и вовсе закапывались в землю... В общем, специалист-гончар тут не требовался. Нужен был просто человек, более-менее обладающий глазомером, чтобы не перекосил пифос и криво жгутов не наложил, и, соответственно, чтобы в состоянии был понять, как делать эти ленты-жгуты и как накладывать их и затирать. А еще нужна была печь, такая, дабы подходила под размеры пифоса. С печью вопрос решили быстро - получив согласие Домаша, Дан дал 'добро' Семену на переделку одной из уже имевшихся для обжига печей. Нужного же человека к Дану привел Яков. Живущего на той же улице, что и Яков, длиннорукого и тощего, и чуть повыше самого Якова. Нового работника звали Незга, был он из гончаров и имел от роду почти 30 весен - что, по меркам Новгорода, достаточно много. Выглядел Незга тоже на 30 лет - что несколько удивило Дана, он привык, что новгородцы выглядят старше, чем есть - а привел его Яков, как позже выяснилось, по просьбе уличанского старосты. Незге - совсем ни разу старосте не родичу - за весь последний год ничего не удалось заработать, вот, староста и попросил Якова за него, ибо мужичок Незга был работящий и даже пытался, когда понял, что больше не может заработать гончаром, сменить профессию на грузчика. Однако, грузчик на Волхове из него не получился, здоровье подвело. Незга быстро сломал спину и теперь, вообще, мало куда годился. Разве, что опять гончаром... Имел же Незга на содержании, как водится... - и, как поинтересовался, по введенному для себя правилу - получать максимум сведений о своих работниках, Дан... - троих малолетних - до 12 лет, детей, и, естественно, если так можно сказать, жену. Кроме того, у него была взрослая, вышедшая недавно замуж за парня в Славенский конец, что на Торговой стороне Новгорода, дочь... Жил Незга, как уже говорилось, в Людином конце, в доме, по соседству с подворьем своих стариков. На этом, отчем, подворье, кроме родителей Незги, до сих пор еще обитали со своими семьями несколько братьев Незги. А чуть дальше по улице жили и две его замужние сестры.
Родичи Незге сколь могли помогали, но брать его на полное иждивение... У самих семьи. В итоге, Незга со всем своим семейством не просто бедствовал, а, периодически, и голодал.
Дан взял Незгу на испытательный срок, но увидев, что мужик, действительно, "пашет, как негр", буквально через пару дней перевел его в "основной состав". Правда, оговорил, что, если возникнет потребность подсобить в чем-либо Вавуле и Якову, то Незге нужно будет им подсобить - раз уж он гончар... Дан подстраховывался на случай или болезни гончаров, или срочного заказа.
Помимо Незги, Дан взял помощником - и одновременно учеником - гончара малолетнего пацана 11 лет. Из семьи, недавно выселившейся в посад с Людиного конца - толи глава семейства не поладил с соседями, толи еще что, Дан, на сей раз, вопреки своему правилу - интересоваться 'подноготной' будущих работников мастерской, не стал выяснять 'что и как', поскольку мальчишка ему сразу понравился. С копной темных волос, неторопливый и рассудительный, словно ему было не 11 лет, а все 25, к тому же старательный, что уже, само по себе, было немало. Звали паренька - Алексей. С появлением в мастерской Алексея, Зинька, до того бывший самым младшим, сразу ощутил себя взрослым...
Для запуска в производство древнегреческих ритонов, то есть, псевдодревнегреческих, Дан, временно, привлек Лаврина. Ведь, в лепке этих ритонов требовались хорошие навыки скульптора, а из всех художников и подмастерьев художника в мастерской - Лаврина, Зиньки, Нежка, Домажира и его самого, Дана, таковые имелись лишь у Лаврина. Но, тут же, Дан начал думать, кого из молодых, а все трое - и Домаж, и тем паче Нежка с Зинькой были весьма молоды - нужно подключить к Лаврину, чтобы появился еще один мастер фигурной лепки...
- Вроде, у Зиньки неплохо получается, - прикидывал Дан. Но Зиньку не хотелось трогать, паренек великолепно и уже самостоятельно расписывал керамику, а Нежку и Домажира требовалось учить... Однако, на ловца и зверь бежит. Дану снова подфартило - на сей раз, он нашел 'рояль в кустах'...нужного ему скульптора среди обосновавшихся в Новгороде греков. Греков, которые бежали из Константинополя или, по-русски, Царьграда, последнего оплота и остатка некогда великой Византийской империи, захваченного в этом, 15 веке, в 1454 году, турками. Аккурат за несколько десятилетий до появления в Новгороде Дана... Эти греки добежали из Царьграда аж до самого Господина Великого Новгорода... И уже более десятка лет служили у владыки новгородского Ионы. А помогли Дану найти скульптора, как ни странно, его телохранители - Рудый и Клевец. Дан, как-то, в сердцах пожаловался им, что ему необходим человек, который может лепить из глины разные фигурки, но где взять его? И тут присланные архиепископом "недомонахи" 'обрадовали' Дана. Они сказали, что знают такого. Якобы, за те несколько дней, что Рудый и Клевец жили при соборе Святой Софии, что на Владычьем дворе в Детинце, они несколько раз видели монахов из канцелярии архиепископа. И один из этих чернецов, который, по словам Рудого и Клевца, и они даже побожились в этом, и вовсе не чернец, то есть не монах, как-то раз, прямо у них "на глазах", быстро вылепил из глины, приготовленной для каких-то работ в соборе, занятную парочку - фигурки кобеля и сучки, обитавших на Владычьем дворе и охранявших его. Да, вылепил так похоже, что не отличить от настоящих... Рудый и Клевец потом специально подходили и смотрели. А звали этого монаха-не монаха Константин и он был греком.
- Конечно, - думал Дан, - маловероятно, что монах, который не монах, да еще из канцелярии самого новгородского архиепископа, захочет уйти скульптором к нам. К тому же, что этого монаха-не монаха владыка еще и отпустит. Однако, взглянуть на этого чернеца стоит... - И повод для этого у Дана был - Дан, как раз, собирался с визитом к владыке. Пришло время осуществить задуманное - начать лечение владыки заморскими витаминами и всем прочим. Кстати, при отказе Ионы от пичканья его изготовленными Даном отварами и настойками, ежели Иона сильно заартачиться, Дан собирался использовать аргументы, наподобие того, что: - Жизнь владыки - не его собственность, она принадлежит Новгороду! - Дан оч сильно надеялся, что сей лозунг - из времен Древнего Рима - благотворно подействует на архиепископа Господина Великого Новгорода.
В общем, в один из дней, пораньше - было у Дана предчувствие, что владыка "жаворонок", да, и после визита к владыке, Дан хотел заскочить к Ждане... Жаль только, что надолго не получится, поскольку в этот день Дану предстояло еще поучаствовать в росписи билингвой нескольких амфор - с одной стороны чернофигурная роспись, со второй краснофигурная. Затем, вместе с Семеном дождаться конца обжига этих сосудов и посмотреть, что в итоге получается - ведь, сегодня в первый раз билингву делали. А Ждана... Это было немного грустно, и, в тоже время, очень и очень радостно. Грустно оттого, что у Дана постоянно был 'цейтнот' и он не мог нормально прийти к Ждане, а радостно от того, что он знал - Ждана его! И он всегда думал о ней... Смешно, конечно, но Дана тянуло к ней, словно гигантским магнитом. Он постоянно хотел видеть ее... Он, взрослый человек, а по меркам Новгорода весьма взрослый и немножко, где-то, даже уважаемый, с ума сходил от Жданы, как юный 17-летний пацан. Будто в уже почти забытом 21 веке, когда он, только-только окончивший школу, влюбился в девчонку из дома напротив...в одночасье ставшую для него королевой, и страстно, до зубовного скрежета, желал ее! Дану очень хотелось спросить Ждану - выйдет ли она за него замуж, и, в тоже время, он боялся решиться на этот шаг... Потому что, и, несмотря ни на что, он еще и жутко опасался, что она откажет. Ведь, знакомы они, лишь, "без году неделя", и он даже ни разу не ночевал у нее. Более того, после самого первого визита к Ждане, Дан сумел только несколько раз еще заскочить к ней...и то на недолго. Оказалось, что Дан срочно всем нужен, нужен независимо от того, утро это, день или вечер. Выходной или будний. А идти к Ждане ночью, как тать, скрывающийся от людей... И с утра, пораньше, убегать... Ему было стыдно... Он не хотел позорить Ждану - ведь у соседских заборов есть глаза, а у стен уши и от досужих сплетен никуда не денешься. Хотя, конечно, порой он едва удерживался, чтобы не послать все и всех подальше - телохранителей, мастерскую, Домаша, новгородского воеводу и боярыню Борецкую, и на весь день 'завалиться' к Ждане. И тогда Дан...ух, и тогда Дан! Затащит синеглазку в горницу, светлицу, спальню или, как она там называется, и очень долго не выпустит оттуда... Ведь, плоть, при виде Жданы, колокольным звоном била в голову Дана и требовала своего!
В Дане, вообще, в последнее время, жили два человека - один, чем дальше, тем больше вожделел Ждану, мечтал задрать ей юбку и изнасиловать всеми возможными способами, а заодно и ревновал к каждому 'столбу' на улице, второй же млел от ее вида, испытывая дикую нежность и готов был молиться на нее. И со всем этим надо было что-то делать. Притом, срочно. Иначе, и в самом деле, Дану могло 'снести крышу'...
И снова о владыке - Иона согласился на лечение, но и пускать в ход тяжелую артиллерию, то бишь аргумент, что жизнь владыки - не его жизнь, тоже пришлось. А что касаемо, владеющего искусством лепки монаха-не монаха из владычьей канцелярии... Вопрос оказался не таким сложным, как Дан себе насочинял. Узнав, о ком идет речь, Иона сказал, что не видит здесь никаких проблем и, если, нужный Дану человек сам попросит владыку, Иона его отпустит. Причиной столь неожиданного благодушия архиепископа являлось то, что данный монах-не монах - как и говорили Рудый и Клевец, не был чернецом и работал по договору-ряду. К тому же, ничем особо важным не занимался, то есть, был достаточно легко заменим. Дану оставалось только лично побеседовать с интересующим его, невольным, кандидатом в скульпторы. По распоряжению Ионы Дана проводили в канцелярию владыки...
Георгий, так звали псевдочернеца, выглядел лет на 40 с хвостиком и, вероятно, реально имел лет 30-35 от роду. Он был относительно высок, худощав и, для новгородца, непривычно смуглокож. На узком лице Георгия выделялся тонкий, прямой, выступающий вперед нос и обращали внимание на себя большие льдисто-голубые глаза... Особенно заметные на фоне "сильно загорелой" кожи Георгия. А еще грек имел густую, слегка вьющуюся, черную бороду, усы такого же жгучего цвета и черные, почти сросшиеся, брови. Его голову покрывали завитки редеющих, но все еще тоже густых и отливающих еле заметной сединой, волос. Иначе говоря, Георгий являлся - по мнению Дана - типичным жителем восточного, да и западного тоже, Средиземноморья. То есть греком, арабом, персом или кто еще обитает на берегах этого моря... Если бы не одно 'но' - голубые "нордические" глаза грека. Как выяснилось через пять минут беседы, Георгий был настоящим византийцем. То есть, тем же греком с более, чем вероятной примесью арабской, персидской, разной малоазиатской и, судя по цвету глаз, какой-то германской, славянской и прочих варягов, крови. Забегая вперед, стоит сказать, что одного из предков Георгия по мужской линии - как потом проговорился грек - звали не то Войвуд, не то Войвод, не то, совсем, Воевода и был он, действительно, варягом с некоего острова Электро. Электро, разумеется, не от электроники, которой, просто, не существовало при жизни предка Георгия, и сейчас, в 15 веке, тоже еще не существует, и, ясен перец, не от электричества, которое, тоже, еще, как бы, не открыли. Но Дан прекрасно помнил, из курса древней истории - первый год университета в далеком 21 веке - что словом "электро" античные греки, а, вслед за ними и византийцы, называли обыкновенный янтарь. То есть прадед Георгия, скорее всего, был с острова Янтарь, с янтарного острова. Янтарь же, во времена античности и раннего средневековья, добывали, в основном, в южной Прибалтике, на территории, в 21 веке являвшейся частью России, ее Калининградской областью. Однако в промежутке между древними греками и Калининградской областью, эта земля обозначалась как Пруссия и получила она свое название от заселявших ее западных балтов - не путать с немецкоязычными пруссаками, потомками франков, саксов и прочих алеманнов, переселившихся в завоеванную Тевтонским орденом Пруссию в 13 веке. И к 16 веку уже полностью 'освободивших' Пруссию от настоящих пруссов и ассимилировавших их остатки. А что касается острова... Собственно, Калининградскую область с некоторой натяжкой и в 21 веке можно назвать островом - с одной стороны Балтийское море, с остальных, отгораживающие от суетливого мира, густые лесные массивы и более-менее полноводные реки. В общем, коль принять во внимание странное, явно с каким-то славянским или прибалтийским оттенком, имя предка Георгия... То предок Георгия, похоже, был из западных балтов.
В Царьграде, как называли в Новгороде столицу Византии Константинополь, у Георгия была маленькая скульптурная мастерская, с доходов которой он и его семья - жена и две дочери - жили. Однако, после того, как турки захватили Константинополь, из города пришлось бежать. Когда турки проломили стены и ворвались в город, он, вместе с остатками городского ополчения, а также жителями венецианского и генуэзского кварталов Константинополя, прихватив семью, пошел на прорыв к кораблям в бухте Золотого Рога. К кораблям они пробились и из Константинополя выскочили, только в ходе стычек, возникавших по пути следования беженцев, Георгий был ранен, а его семья пропала. Скульптор, отлежавшись в одной из деревень в бывшем византийском княжестве Феодоро, что в горной Таврии - сюда направилась часть кораблей бежавших греков - вернулся в Константинополь, теперь уже бывший Константинополь, ставший - Истанбулом, столицей турецкой империи, вернулся, дабы узнать что-нибудь о своей семье. Узнать, он ничего так и не узнал и найти никого не нашел, лишь на пепелище своего дома встретил седую полубезумную нищенку, в которой с трудом угадал бывшую соседку по улице, жену соседа-каменщика и мать двоих малолетних его детей.
Георгий вернулся назад в Таврию, но оставаться в Феодоро или генуэзских, они же фряжских, колониях-городах на побережье Тавриды, которые, и Георгий уже понимал это, вот-вот тоже падут к ногам турок, Георгий не захотел. И подался на север, где, как давно было известно, проживало единоверное грекам население. Подался с двумя товарищами по несчастью, такими же, потерявшими все, беженцами из Константинополя, как и Георгий. Они, как и он, не желали оставаться там, куда непременно придет турок. Втроем, они присоединились к купеческому каравану, направлявшемуся на Итиль-Волгу и дальше в Московскую Русь. Но ни в Ярославле, ни в Нижнем Новгороде - крупных городах Руси, Георгию и его товарищам, а они к этому времени успели крепко сдружиться, не понравилось, как не понравилось и в самой Москве. Потому, прослышав про еще один, спрятанный за лесами и болотами, город Руси, самый большой ее город, троица решила отправиться туда. Так случилось, что на очередной стоянке-привале купеческого каравана, с которым двигались ромеи, разговор трех приятелей, точнее греческую речь Георгия и его товарищей, услышал настоятель находящегося поблизости монастыря. Услышал и подошел к путешественникам поближе, порасспрашивал их, кто они, да откуда, и поинтересовался - они знают токмо речь изустную греческую и скверно словенскую - волей-не волей, но за время своих похождений, они немного, то есть 'скверно', выучили язык руссов - али еще и читать, и писать обучены? Получив от всех троих утвердительный ответ, что да, обучены - товарищи Георгия, хоть и были такими же мастерами, как и Георгий... - Никифор, который постарше, являлся красильщиком, бывшим владельцем мастерской, в которой трудились он сам, двое его взрослых сыновей и один наемный рабочий; Тимофей, младший из троих, как и Георгий, работал самостоятельно - делал под заказ разную, в основном церковную, утварь из дерева... - однако "голову на плечах" имели и грамоту знали, настоятель монастыря предложил троице, когда они доберутся до Новгорода, пройти на двор новгородского владыки, что возле Софийского собора. И там сказать, что их прислал игумен Ефрем... Так они втроем, не будучи монахами, попали на службу к владыке новгородскому Ионе. Тимофей в мастерскую на дворе архиепископа, помощником по хозяйству, а Никифор и Георгий в канцелярию владыки - переписчиками и переводчиками с греческого.
Дан услышав про товарища Георгия красильщика Никифора сразу "навострил ушки". Проблема убогости краски, точнее, убогости выбора ее - того многообразия цветов, что Дан запомнил даже по одному посещению в далеком 21 веке Добрушского фарфорового завода, что в 25 км. от Гомеля, в Новгороде 15 века и в помине не было. Собственно, и не только в Новгороде. Та посуда, что привозили в город ганзейские купцы также не блистала буйством красок. Вот, разве что хвалынская, иначе персидская, керамика... Периодически доставляемая в Новгород низовыми или самими хвалынскими купцами. Но, тоже, слабовато.
Дан так задумался о перспективах, которые дало бы появление новых красок для керамики, что совершенно забыл о Георгии и о том, зачем пришел к этому византийскому потомку варягов. Опомнился лишь тогда, когда Георгий кашлянул, дабы привлечь внимание Дана.
- Да, нет, - чуть ли не вслух произнес Дан, все еще думая о красильщике Никифоре, втором служащем греке в канцелярии архиепископа, - второго Иона не отпустит. Разве, что потом... - И быстро переключился на Георгия.
- Задумался, - как бы извиняясь и, в тоже время, как бы, не допуская урона своей боярской чести подобным извинением, ибо Дана греку представили, как боярина, владельца мастерской, сказал Дан. И, тут же, продолжил: - Собственно, не буду тянуть быка за рога... - Георгий с любопытством взглянул на Дана, видимо, думая - зачем тянуть быка за рога, но вопросов задавать не стал... - не суть важно, - добавил Дан, - как ты и твои товарищи попали в Новгород, я пришел сюда предложить тебе работу скульптора в нашей мастерской и сразу скажу - владыка не возражает.
Дан посмотрел на явно не ожидавшего такого 'поворота' грека. И отметил, что, судя по мелькнувшему в глазах византийца огоньку, того заинтересовало это предложение.
- Значит, - подумал Дан, - надоело тупо переписывать пергаменты и бересты. Тем более, если твое призвание - ваять... Короче, - сам себе сказал Дан, - надо ковать железо, пока горячо. - И принялся открывать, перед слегка обалдевшим греком, голубые дали, тут же - как писал классик в далеком, даже не 21, а еще 20 веке - раскрашивая их в сиреневые и розовые тона...
Дан не в первый, да, наверное, и не в последний раз занимался демагогией и знал, что человеку неискушенному трудно противостоять пустословию, а человеку из 15 века, не испорченному обилием информации и разными лже-сенсациями, и подавно противостоять словоблудию - нереально! И пусть в это время принято "за базар отвечать" - отвечать за свои слова, но для опытного болтуна - это не проблема. А Дан являлся опытным, ибо охота за сенсациями и "жаренными утками", иначе говоря журналистика - то, чем Дан занимался в своей прежней жизни - и словоблудие духовно близки и родственны.
В общем, неизвестно сколько, несмотря на проявленный Георгием интерес, пришлось бы еще уговаривать его перебраться в мастерскую и какие бы он выдвинул условия перехода, но под напором словоблудия Дана, грек быстро согласился перейти на работу из канцелярии архиепископа в мастерскую Домаша энд Дана. В качестве скульптора, разумеется...
Переманивание скульптора из церковной канцелярии в мастерскую никак не отразилось на еще одной идее Дана. Точнее, не идее, а мысли - ухватиться за производство керамических плиток-изразцов, используемых в качестве украшения внутреннего интерьера в церквях и домах зажиточных новгородцев. Как-то вечером, Дан и Домаш, в очередной раз сидя за кувшином чуток хмельного кваса, и, используя новомодное выражение Дана - "в рамках дальнейшего развития мастерской" - прикидывая, что пользуется спросом в Новгороде и у приезжих купцов уже сейчас и, что, возможно, будет пользоваться спросом в ближайшее время, решили, что пользоваться спросом, в ближайшее время, будут изразцы. Естественно, при определении дальнейшей стратегии мастерской сыграло свою роль и то, что Дан запомнил и видел на картинках в своих учебниках истории из прошлого-будущего. А видел он там многочисленные, украшенные изразцами интерьеры в домах средневековых горожан и не менее богато украшенные изразцами интерьеры православных церквей на Руси. К тому же, у Дана давно чесались руки попробовать конвейерное производство, только повода, вернее, товара такого, на котором можно было опробовать данное изобретение из далекого будущего, не подворачивалось. А изразцы, вернее производство изразцов, это позволяло...применить конвейер. А, ведь, потогонный метод работы, как известно, в несколько раз повышает производительность труда, а, значит, и увеличивает и маржу-прибыль. А еще... Впрочем, не стоило хвататься за все, что сулило прибыль и, по здравому размышлению, Дан решил отложить, временно, затею с плитками-изразцами. Тут, хотя бы, разобраться с тем, что уже имелось. Да, и для получения этой самой, приличной прибыли с изразцов, нужна была не только зеленая краска-полива, которая сейчас для плитки использовалась в Новгороде, а и другие краски-поливы, которых у Дана пока не было.
Глава 15
Понятие времени для Дана стало каким-то субъективным. Он то поспевал сделать за день столько, что и поверить в это было трудно, то, неожиданно, совсем ничего не успевал. К тому же, благодаря покушению на него и Домаша и последующим событиям, он стал широко известен в Новгороде, пожалуй, даже излишне широко, что, тоже, не упрощало его жизнь. Только за последние пару месяцев им заинтересовалась куча людей. Нет, конечно, о Дане и раньше знали, но, как-то, не столь сильно, и, в основном, как о мастере-литвине, разукрашивающем керамику. Ну, и еще, как о человеке, выбившимся в напарники-товарищи нынешнего житнего человека, а ранее простого гончара - Домаша Келагоща. То, что Домаш имеет второе имя, Келагощ, Дану сообщил сам новгородский тысяцкий. Сообщил не специально, просто мимоходом в разговоре упомянул. Домаш, оказывается, был старым знакомым тысяцкого, еще из-под Копорья... В общем, если, до покушения...и 'шмона', устроенного в Новгороде монахами из владычьего полка, Дан был известен только среди мастеров-гончаров, да немножко новгородских художников, а также, маленько, совсем маленько, среди купцов и житных людей, связанных с гончарством или из круга близких к боярыне Марфе Борецкой людей, то теперь... Значительная часть купцов и бояр новгородских из тех, кто так или иначе влиял на жизнь Новгорода и всей земли новгородской, и раньше абсолютно не знал странного литвина, с коим общаются старшая Борецкая, посадники новгородские и новгородский тысяцкий... - Ну, общаются и общаются, это их дело. Мало ли с кем ведут разговоры бояре и тот же посадник новгородский с тысяцким... - или лишь слышал о литвине - будто бы сей литвин боярского роду, но занимается обычным ремеслом, стали догадываться об истинной роли Дана. И делать выводы, связывая сего, вхожего даже в палаты архиепископа странного литвина, не только с "чисткой" города - от расшалившихся разбойников - но и с определенными изменениями в проводимой новгородским посадником и тысяцким Господина Великого Новгорода внешней политике. И, как раз, этот момент, момент 'делания выводов', Дан, как-то, по-глупому, упустил из вида, сосредоточив все свое внимание на подготовке Новгорода к войне с Москвой... Вернее, сосредоточив все свое внимание на боярах, отвечающих за подготовку Новгорода к войне с Москвой. При этом, полностью забыв старую прописную истину, что не только человек влияет на события, но и события влияют на него. И одним из первых неприятных "звоночков" этой "обратной связи" стали осторожные расспросы тысяцкого о его зазнобе.
- Вот, откуда они узнали, - думал Дан, имея в виду под "они" не только тысяцкого, но и боярыню Борецкую вместе со, скорее всего, владыкой Ионой... То, что его мог сдать Домаш, являвшийся давним знакомым тысяцкого, Дан и мысли не допускал. Он давно уже догадался, что в основе взглядов на мир Домаша лежит патриотизм по отношению к Новгороду, точно такой же, наверное, как и у большинства новгородцев - пока их не разоряли и не доводили до нищеты новгородские же бояре и иные "сильные мира сего". А нищему, к сожалению, уже не до патриотизьму-изьму, ему бы пожрать... В общем, Домаш являлся патриотом Новгорода и высшим приоритетом для него являлись интересы города, однако на этом и стоп. Всё остальное его не касалось и во всём остальном на него смело можно было положиться. Слова лишнего никому не скажет. Отношения Дана со Жданой в сферу жизненных интересов Новгорода явно не входили и посему Домаш тут был ни при чем...
Тысяцкий Василий аккуратно так - аккуратно с его точки зрения, а с точки зрения Дана, выросшего в век всеобщего вранья и сплошных недомолвок, когда лишь по одним косвенным данным и можно было узнать правду, совсем даже не аккуратно, а, практически, прямо в лоб, спросил - насколько продолжительны его, Дана, отношения с вдовой житнего человека Жданой? И, типа, намекнул, что негоже боярину, каковым является Дан... - Кстати, старшая Борецкая вскоре после того, как старцы признали за Даном знатный род, ненавязчиво поинтересовалась отчеством Дана, поскольку, и Дан это прекрасно знал - еще со времен своей учебы в университете в прошлом-будущем - в Новгороде, как и везде на Руси в возглавляемых потомками Рюрика землях и княжествах, принято было, что любой человек, славный своими предками, а тем более боярин, никак без отчества обойтись не мог. Сдуру Дан чуть было не ляпнул - Станиславович, но, в последний момент, успел сообразить - уж очень оно по-княжески звучит, его отчество. Подобные двухсоставные имена и отчества от них - Ярославовичи, Всеволодовичи, Осмомысловичи, как правило, хождение имели только среди князей. То есть, назвать себя подобным отчеством равносильно было прямому объявлению себя князем...а это уже был бы перебор. Ладно, черт с ним, что его отчество и так сугубо славянское, и, как бы, указывает этим на определенные территории и государства, на связь Дана с определенным кругом земель и государств - все равно, участвовать в каких-либо династических разборках Дан не собирался. Да, это и было бы просто смешно, претендовать ему, ему! - на чье-то "теплое" место, неизвестно где находящееся... Пока Дан раздумывал, что ответить Марфе Посаднице, она сама ответила за него. Боярыня приняла молчание Дана, поспешила принять молчание Дана, за нежелание говорить свое отчество, что вполне вписывалось в концепцию поведения скрывающегося аристократа. В общем, так и остался Дан боярином без отчества, что ему, как чужеземному барону, маркизу, графу или за кого они там его принимали, простили... - итак, тысяцкий еще раз намекнул, видя слегка задумавшегося Дана - мол, негоже боярину, каковым является Дан, иметь серьезные намерения к вдове не боярского роду. На что Дан, прогнав воспоминание о том, как боярыня Борецкая хотела узнать его отчество, тут же, весьма туманно, в стиле любимого им - в далеком прошлом-будущем - "мериканьского" писателя Марка Твена... - это когда тебя спрашивают об одном, а ты отвечаешь совсем о другом, но с твердой убежденностью, особенно во взгляде, что, именно об этом, тебя и спрашивают. "Мериканьский" писатель Марк Твен "приобрел" сей бесценный дар, работая журналистом в одном паршивом городишке на Среднем Западе США. Главный редактор местной газетенки, единственного в городе печатного органа, постоянно заставлял своих сотрудников врать, врать нагло и с выдумкой, отвечая на письма читателей - ибо говорить правду была опасно, она являлась прискорбной и могла вызвать гнев горожан. Поэтому на вопрос читателей: - Когда же в городе, наконец, построят больницу, средства на которую давным-давно выделил штат? - и которые, столь же давным-давно, поделили между собой мэр города и шериф, и немножко перепало редактору газеты и парочке нужных и, само собой разумеется, почтенных горожан, Марк Твен совершенно спокойно отвечал, что городская тюрьма не нуждается в улучшении условий содержания преступников, а пекарня Старого Фрица никуда не переехала и его черствые булки можно по-прежнему купить на углу Большой Навозной и Малой Засранной... - на что Дан, прогнав воспоминание о том, как Борецкая хотела вызнать его отчество, тут же ответил тысяцкому в духе любимого им в прошлом-будущем 'мериканьского' писателя Марка Твена. В целом же, уходя от прямого ответа на вопрос воеводы, Дан рассуждал примерно так, как и редактор Марка Твена - послать Борецкую, тысяцкого и архиепископа с такими вопросами в большое эротическое путешествие - опасно, люди, имеющие власть, как правило, очень обидчивы, а нравы в 15 веке простые, и Дана могут, запросто, укоротить на голову. И ничего не сказать этим людям тоже нельзя - сие будет означать неуважение к ним, а это, скорее всего, повлияет на, с таким трудом, начавшуюся подготовку к войне с Москвой. Да, еще, и сыграет "на руку" промосковской партии в "осподе", которая, конечно, просто обязана быть в совете "золотых поясов". Вот, и выходит, что ему нужно ответить тысяцкому так, чтобы и овцы остались целы и волки были сыты, и светлая память пастуху...пардон, чтобы и бояре 'не дергались' или, по крайней мере, не сильно обиделись. То бишь, и "за базар" Дану, отвечать не пришлось. Ведь отказываться от Жданы Дан не собирался. Подобное и в кошмарном сне ему не могло привидеться... Дану нужно было согласиться, на словах, с тысяцким о некоем попрании им, Даном, боярской чести, и, в тоже время, ничего, конкретно, ему, им - Борецкой, посадникам, архиепископу и прочим любопытствующим, не пообещать и, разумеется, не сделать. То есть, ответ дать максимально расплывчатый и невнятный. Таким образом, наметившиеся проблемы с боярами - из-за "недооцененности" Даном своего "благородного" происхождения, будут, хотелось бы надеяться - навсегда...ну, или, хотя бы, на время, устранены, ведь Дан услышал бояр, пусть и через голос тысяцкого, и согласился с ними о недопустимости своего столь вопиющего поведения... И ответ дал! Так что, вроде, все формальности, все условия 'этикета' соблюдены. А то, что ничего не изменилось и он, все также, продолжает ходить к вдовой жене Домне, в миру - Ждане... Так, он, вроде, и не обещал не ходить. Дан был необычным боярином - и Марфа Борецкая, и тысяцкий с посадниками Дмитрием и Офоносием, и владыка Иона прекрасно это знали. И знали, что у Дана и помимо отношений с вдовой житнего рода, хватает странностей. Например, Дан требовал, дабы в мастерской, которая на паях принадлежала ему и бывшему воину Домашу, работники к нему относились по-прежнему, как к 'равному', "забыв" о его "знатном" происхождении...и еще - чтобы никто из них даже и близко не 'заикался-волновался' по поводу любовных похождений Дана. Никак не 'заикался'. И такой ревнитель сословных устоев, как Домаш, тоже...
Вторым же неприятным последствием "обратной связи" и появившейся более широкой известности стало то, что Дану уже несколько раз приносили записки - на бересте, естественно - с угрозами. Абсолютно неизвестные ему люди обещали сжечь его недавно приобретенную усадьбу, а самого Дана покалечить либо убить. Притом, угрозы, пока, касались только лично Дана, но он отлично понимал, что это только 'пока'.
- Похоже,- решил Дан, - пришла пора раскошеливаться и предпринимать серьезные охранные меры. И, в первую очередь, увеличить количество телохранителей - поскольку Рудого, Клевца и меня самого маловато будет в случае заранее подготовленной засады-стычки где-нибудь на улицах Новгорода или у входа на Торжище, на котором, в последнее время, я часто бываю. Кстати, не стоит исключать и прямое нападение на усадьбу...
А такое нападение, учитывая традиции Новгорода и то, скольким боярам Дан успел "перейти дорогу", подталкивая Новгород к войне с Москвой...и скольким еще перейдет, было вполне возможно. Ведь, судя по полученным угрозам, кое-кто уже достаточно хорошо понял - кому обязан возникшими проблемами. И пусть потом пойманных судят по Правде Новгородской и Судной грамоте - как говорит Домаш, и владыка потом пусть лютует, трупу это уже не поможет. Тем паче, что сам Иона очень толсто намекал -предупреждал Дана о том, что церковь не может постоянно вмешиваться в дела мирские, то есть, иными словами - церковь не в силах постоянно охранять Дана и ему необходимо самому позаботиться о бережении своего тела. Да, и расширяющаяся мастерская, собственно уже и не мастерская, а целый комплекс мастерских, хотя еще и очень маленьких, все настойчивее требовала охраны... На удачу Дана, еще до того, как он додумался посоветоваться с Домашем, как с бывшим воином, насчет телохранителей для себя, а заодно поговорить и о найме стражи для мастерской, Домаш сам предложил Дану подумать об охране увеличивающейся мастерской и о выделении средств на это дело. Естественно, обсуждая с Домашем вопрос о страже для мастерской, Дан не мог забыть и про свой 'шкурный' интерес к телохранителям. К счастью, к этому времени уже начала набирать обороты продажа 'древнегреческой' керамики, солидно увеличивая не только доход мастерской, но и конкретный доход Дана, поэтому проблема - где ему взять деньги на личных телохранителей, не являлась проблемой. Загвоздка была в ином - где найти данных телохранителей, а также охранников для мастерской?
Поиск стражников решили начать с определения их количества. Разногласий по данному поводу, можно сказать, почти не было, и Дан с Домашем быстро сошлись на цифре 4. Однако, затем, начался спор по поводу их оплаты. В конце концов Дан уломал напарника выделять на содержание охраны не 'три копейки', как вначале предлагал Домаш, а вполне достойную сумму. Достаточную для того, чтобы набрать людей не просто "бугаистых", а с навыками воинов, дабы в случае неприятностей - а Дан одним местом чувствовал их скорое пришествие - они могли и за мастерскую постоять, ну, и себя в обиду не дать. Как правило же, люди, владеющие воинским ремеслом, за нищенское вознаграждение или эти самые "три копейки"... - сие выражение тоже было запущено в оборот Даном, но за пределы мастерской пока не вышло, так как, хотя, о смысле его и догадывались, однако само слово "копейка" - денюжка с изображением всадника с копьем - распространения в Новгороде еще не получило... - за "три копейки" наниматься не будут. Если, конечно, они не совсем калеки...физически и на голову. И, даже, если они уже давно и полностью отошли от воинских дел - а такие лучше всего подходили на роль охранников, по причине своей состоявшейся адаптации к мирной жизни - все равно не будут.
А, вот, дальше, вышла заминка... По поводу телохранителей Дана. Во-первых - Домаш, практически, потребовал, чтобы Дан прекратил "маяться дурью" и возместил, как минимум, половину средств на содержание Рудого и Клевца из общей прибыли мастерской, а не из своей личной доли.
- Ибо, - откровенно произнес Домаш, - ты являешься не меньшей ценностью, чем сама мастерская.
А, во-вторых, Домаш, также, как и Дан, считал - количество оберегающих тело, а главное - голову Дана... - так как ее повреждение, по словам Домаша, будет даже хуже, чем уничтожение мастерской... - нужно увеличить. Однако, не вдвое, как полагал Дан, а, минимум, в три раза! Ведь, мастерскую, опять-таки - по словам Домаша - 'восстановить можно, а голову Дана...' И, ежели с первым пунктом 'декларации' Домаша - о ценности некоторых частей тела Дана, сам Дан, в общем-то, был согласен, то со вторым... Какая-то жадность обуяла Дана. И, пускай Домаш, фактически, признал-сообщил Дану, что тот не просто его напарник и товарищ "по бизнесу", но и человек, от которого этот бизнес напрямую зависит... - Дан аж слегка прослезился, услышав подобные слова от Домаша... - однако такая большая трата денег на телохранителей пугала Дана. Пугала, невзирая на то, что Домаш настаивал на выделении половины средств для оплаты этих будущих телохранителей Дана из доходов мастерской. То есть, чтобы впредь половину средств на их содержание, как и на содержание Рудого и Клевца, бралось из доходов мастерской. Но, ведь, казна мастерской вовсе не являлась безразмерной... В итоге, после небольшого 'ора', в ходе которого 'за команду Дана' выступал, почему-то, не Дан, а Домаш, а сам Дан 'корячился' от скупости и расчетливости, они с напарником поладили на том, что для начала возьмут в телохранители Дана двух, в крайнем случае - трех, человек, а там посмотрят... К великому сожалению Дана, выдвинутая им, через пять минут после 'ора' - хриплым голосом - идея о том, что набирать стражу должен более соображающий в таких делах человек, успеха уже не имела. 'Свалить' поиск кандидатов на Домаша не удалось. Напарник, совершенно разочаровав Дана... - обломилась 'халява', - мелькнуло в голове Дана... - напрочь отверг эту его идею, как глубоко порочную, крайне непродуктивную и довольно убогую. И, в свою очередь, предложил Дану не искать легких путей, а заняться распространением слухов на тему - "возьму на работу...' и так далее... И привлечь к распространению подобных слухов работников мастерской. А, коль ничего не получиться, то попробовать поискать кандидатов на должности охранников и телохранителей среди профессиональных "охочих людей", отряды которых собираются в ожидании нанимателей - купцов, набирающих охрану караванов-поездов, новгородских чиновников, вербующих наемников для гарнизонной службы в крепостях, и бояр, собиравших свои отряды для тех или иных нужд, на поле за Загородным концом. Там, где при объявлении войны собирался и новгородский "покрут"-ополчение. И, уж, при самом худом варианте, можно обратиться к уличанским старостам, наверняка знающим кто из уличан, если и не являлся профессиональным военным, то умеет обращаться с оружием.
Первые и сразу трое кандидатов на должность телохранителей или охранников, пришли к Дану на третий день. Вскоре после того, как он попросил Семена, Вавулу, Якова, Незгу, "спеца по алкоголю" Федора и даже малолетнего старожила Зиньку - старожила по сравнению с Незгой, Федором и прочими - порасспрашивать о соседях с 'буйным' прошлым... - Ведь, таковые вряд ли станут заниматься ремесленным трудом, - рассуждал Дан, справедливо полагая, что такие бывшие воины, как Домаш - исключение... Звали кандидатов Якун, Хотев и Микула. То, что Якун и Микула бывшие вояки, Дан понял сразу, это было ясно и без всяких острых, колющих и режущих предметов, имеющихся у них. А также без заплетенных в косы... Кстати, борода и волосы, торчащие из-под полукруглых колпаков-шапок, у обоих кандидатов не были заплетены в косы, как у Домаша и других, но Дан уже был в курсе, что не все воины и далеко не все бояре носят подобные "завитушки". И это, как-то, связанно с их происхождением. Причем, даже не сословным, как Дан вначале предполагал, а племенным, уходящим в ту допотопную эпоху, когда союз приильменских словен-новгородцев только-только складывался. То есть, новгородцы - и, в первую очередь потомственные воины и бояре, прекрасно помнили, что произошли совсем не от одной, а, минимум, от двух разных групп славян - юго-западной, пришедшей к Ильменю откуда-то с Дуная, с территорий вблизи Дуная, там, где позже возникли государства чехов, моравов и словаков, и более многочисленной прибалтийской, толи пришедшей или приплывшей к Волхову, с земель Южной Балтики, "от немцев", толи перебравшейся с более ближних территорий будущей Латвии и Литвы, где еще на рубеже нашей эры проживало довольно большое славянское-праславянское население, которое затем было выдавлено с вышеуказанных территорий своими литовскими или по-научному: 'летто-литовскими' родственниками - славяне, латыши и литовцы этнически очень близки. И уже в 7 - 8 веках часть этих славян-праславян, более известных, как венды-венеды, оказалась в Приильменье. Впрочем, это не исключает, что кое-кто из будущих новгородцев действительно приплыл к берегам Ильменя и 'от немцев', а какая-то часть будущих словен новгородских или вендов-венедов испокон веку, то есть еще до нашей эры, обитала в здешних местах. И это, не считая присоединившихся уже потом к будущим новгородцам всяческих финнов и финно-угров... Во всяком случае, Домаш неоднократно говорил при Дане, что его предки жили рядом с Варяжским, сиречь Балтийским, морем, а Вавула, хоть и не из военных, однако помнил семейное предание, называвшее землю вблизи Дуная его родиной.
- Удивительно, - хмыкнул, про себя, Дан, рассматривая стоящих перед ним Якуна и Микулу... - одновременно отмечая - одеты добротно, на ногах новенькие сапоги... - но повадки у военных одинаковы, что в 21 веке, что в 15.
А еще Дан, успевший "слегонька" адаптироваться к жизни в Новгороде и привыкнуть, что новгородское общество - сословное и каждое сословие имеет своих "тараканов', иначе свои 'привилеи", отметил, что шапки свои перед ним - не носившим в мастерской свой 'золотой' пояс боярина - бывшие воины не сняли. Видно, считали себя на социальной лестнице ровнёй, а то и выше Дана.
- Интересно, а как бы эти вояки себя повели, - опять хмыкнул, мысленно, Дан, - коль увидели бы перед собой Домаша? Или узнали бы, что я не житный человек, а боярин? Стали бы "ломать" шапки и кланяться?
С третьим кандидатом - Хотевом было сложнее. Пусть за ремнем у него и торчал явно боевой топор с необычным, заостренным на конце и окованным железом топорищем, однако "военной косточки" в нем не чувствовалось. И на ногах у него было нечто среднее между мокасинами с завязками и какими-то непонятными чунями. То есть, и близко не сапоги, как у обоих вояк. Да, и шапка больше походила на тюбетейку-переросток.
- Тать, любитель острых ощущений или охотник - покоритель новых земель? - быстро 'просканировал' облик третьего кандидата Дан. - Молодой, лет не более 20-25, это с учетом более раннего взросления в этом веке, но спокоен, уверен... Поклонился и шапку снял в отличие от вояк... И, как-то, все же, не похож на татя. Да, и не станет 'убивца' наниматься на работу... Все-таки, видимо, охотник...
Поскольку троица явилась днем, в отсутствие Домаша - тот был в лавке на Торжище - а сам Дан считал себя не вправе в одиночку, без напарника, принимать решение по кандидатам на должность охранников - то он пригласил их испить квасу и подождать, пока напарник придет, а сам отправил за Домашем своего телохранителя Рудого.
Пока троица, устроившись на завалинке возле дома Домаша, пила березовый квас, поднесенный им помощницей Аглаи Спириничны Антониной, и рыскала взглядами по усадьбе-мастерской, Дан, занимаясь своими делами, искоса наблюдал за ними. Он был уверен, что в мастерской для троицы очень многое в диковинку, но никто из них и близко не подавал виду, что поражен, но, вот, ходивший следом, как привязанный, за Даном Клевец... - Особенно, в свете нахождения в усадьбе трех неизвестных с оружием, которым они явно умели пользоваться... - их внимание очень даже привлекал.
Наконец... - путь до Торжища и обратно совсем не 5 минут, и даже в полчаса не уложиться. Поскольку, всего-навсего, нужно через полНовгорода пройти... - калитка у ворот отворилась и на двор зашел, сопровождаемый Рудым, Домаш. Увидев, сидящих возле его дома, неизвестных крепких мужичков, Домаш сразу направился к ним, на ходу бросив Дану: - Мне еще надо вернуться на Торжище, купец низовой зайдет в лавку за корчагами греческими... - Домаш, как и все в мастерской, амфоры называл греческими корчагами.
- Здравы ли будете, мужи новгородские, - поздоровался Домаш с мужичками.
- Здрав ли есть и ты, мастер, - нестройно поприветствовали Домаша претенденты на работу в мастерской и, встав с бревна-завалинки, слегка поклонились ему. Но ни Якун, ни Микула - из интереса, специально проследил Дан - шапки свои перед Домашем, как и перед Даном, ломать не стали. - Ну, еще бы, - разочарованно подумал Дан, - они же воины, как и он...
Прекратив осматривать пифос-"псевдодревнегреческую глиняную бочку", только что вытащенную из огромной, переделанной под размеры пифоса печи, и, цыкнув, чтобы рот не разевал, на уставившегося на воинов ученика Семена, Дан тоже подошел к троице. Домаш, к этому времени, уже, как бы, перекинулся парочкой слов с кандидатами в охранники или телохранители - пока неясно - и, похоже, составил о них предварительное мнение.
- Ну, что же, - подождав, пока Дан подойдет, произнес Домаш. И обратился сразу ко всем кандидатам: - Мы готовы взять на работу всех! Думаю, - продолжил Домаш, - Якуна и Микулу, - Якун и Микула на секунду прикрыли глаза, при упоминании их имен, - в сторожа. Растолкуешь им потом, - Домаш обернулся к Дану, - что, да как, и, если согласны, заключай ряд-договор, а, вот, Хотев, - Домаш замолчал... - Дан заметил, как темноволосый охотник внимательно посмотрел на Домаша... - поговори с ним, - спустя мгновение закончил фразу напарник Дана. - Мне кажется, - с нажимом сказал Домаш, - он больше подойдет тебе.
Смысл слов Домаша заключался в том, что у Дана были свои, особые требования к кандидатам на должность его телохранителя. Возможно, над Даном довлели стереотипы покинутого им 21 века, но он считал, что телохранитель должен не только уметь махать оружием, но и уметь, кое-что, без оружия. Да, и, вообще, быть чем-то вроде средневекового спецназа. И, потихоньку, приучал к этой мысли, и не только мысли, Рудого и Клевца. И, пусть, дело еще не дошло до многокилометровых пробежек с увесистым рюкзаком за спиной по зимнему тире летнему, осеннему, весеннему, нужное подчеркнуть, лесу - как это каждое утро делал Дан в Красной, пардон, белорусской армии, однако перетаскивание бревен - в качестве таковых выступали два здоровенных пня, килограмм по пятьдесят каждый, специально притащенных артелью местных, посадских, плотников по заказу Дана, размахивание руками-ногами и удары по набитому соломой и сеном мешку из кожи, чем-то отдаленно напоминавшему японскую макивару, а также упражнения на растяжку - имели место ежеутренне во дворе усадьбы Дана. Кстати, Рудый и Клевец отчасти сами напросились на подобный мазохизм и уговорили на него Дана, а случилось это после того, как в шуточном поединке с ними, Дан, получив пару болезненных ударов по ребрам, мгновенно вспомнил армейскую "науку", что вдалбливал в него инструктор по рукопашному бою - оказывается тело ничего не забыло - и, как кутят, разбросал обоих телохранителей. Неверяще уставившиеся на Дана Рудый и Клевец - ведь вдвоем они всегда других били, какими бы здоровенными эти другие не казались - тут же начали просить-уговаривать Дана, чтобы он научил их своему бою. И заодно и метанию ножей - сие действие, сродни цирковому искусству, Дану, со времен службы в армии, очень нравилось. И в прошлой жизни, в 21 веке, Дан даже позволял себе периодически где-нибудь в укромном месте или за городом потренироваться - впрочем, и в этой, новой, жизни, Дан, едва отлежавшись после нападения бандитов на них с Домашем, тоже пошел и, не пожалев денег, заказал у оружейников, именно у оружейников, а не мастеров по ножам, пусть и из местного паршивого - по меркам прошлой-будущей жизни - болотного железа, пяток похожих, скорее на кинжалы, чем на обычные ножи, изделий. С заостренными и, лишь на половину длины ножа заточенными, с обеих сторон, лезвиями; без рукояти, только с хвостовиками, которые он сам, для удобства, обмотал полосками кожи.
- Ни мечом, ни чеканом, ни каким-нибудь другим колюще-рубящим оружием я не владею, - размышлял, озлобленно, после покушения, Дан. - Ходить с дубиной или кистенем мне, как боярину, пусть и заморскому, западло, а быть безоружным - противопоказано. Выходит, что нож, - ухмыльнулся он с горечью, - которым я более-менее умею пользоваться и который можно еще и метнуть - единственное, что мне доступно. Конечно, кольчугу и броню он не пробьёт, зато против неодоспешенных, даже с топорами, есть шанс...
Однако и Клевец с Рудым, взамен, обещали показать Дану, как правильно кинуть обычный, имеющийся в хозяйстве каждого новгородца, совсем не аристократический топор. Топор, при этом, всегда вонзался в деревянный щит, сделанный в качестве мишени из толстых корявых досок, либо острым верхним углом лезвия, либо острым нижним углом лезвия.
В итоге, к тому оружейнику, у которого Дан брал ножи, пришлось Дану наведаться еще раз. И пяток - не пяток, но по паре ножей, подобных своим, и Рудому и Клевцу заказать. Слава богу, что местные, хоть, не догадывались, что Дан - полный ноль во владении оружием, иначе ему бы пришлось сочинять очередную байку - а их и так уже целых две 'ходило' по Новгороду - об очередном обете. Ведь в этом веке, аристократов не знающих с какого конца взяться за меч и не умеющих тыкать копьем, как природных явлений, не существовало.
В общем же, так или иначе, но постепенно, абсолютно не ставя перед собой такую задачу, Дан делал из своих телохранителей некий дубликат самого себя, когда он был на службе в Красной, еще раз пардон, в белорусской армии. То есть разведчиков и, по необходимости, диверсантов. Для полноценного превращения Рудого и Клевца в этих спецов не хватало, только, оружия 21 века и кое-каких электронно-машинных реалий...
И, возвращаясь снова к теме подбора кандидатов в телохранители - Дану очень хотелось, дабы и новые его охранники не оставались в стороне от утренней "гимнастики" и были способны физически и готовы морально ежедневно 'махать' руками-ногами и поднимать тяжести. Ибо это Рудому и Клевцу, по-любому, хотелось или не хотелось, деваться было некуда, на них была, как понимал Дан, епитимья, возложенная самим владыкой новгородским Ионой - беречь "тушку" Дана. Потому отказаться от этой "физкультуры", доходящей, с обучением приемам рукопашного боя и метанием топоров и ножей до двух, а в выходной и до трех часов в день, ни Рудый, ни Клевец не могли. А новым претендентам на должность гвардейцев кардинала, то бишь на должность телохранителей Дана, сия "физкультура" могла и не понравиться. Тем более, что она, вроде как, и не имела прямого отношения к охране Дана. И, тем более, что, как предполагал Дан, основными соискателями работы телохранителя будут люди, скорее всего, с военным прошлым, а, возможно, и с военным настоящим, уверенные в своих силах и потому не считающие нужным по несколько часов ежеутренне, а то и ежедневно истязать себя физически и чему-то еще обучаться. Короче, если Рудый и Клевец не могли отказаться от "физкультуры", к тому же еще были и заинтересованы в этих занятиях, дабы обучиться во многом утраченному искусству боя без оружия - что Дан владеет этим древним боем считал, оказывается, не только новгородский тысяцкий - то новые претенденты на должность телохранителя могли и не согласиться на эти 'истязания'. Поэтому Дан с Домашем заранее сговорились, что из тех кандидатов, кто придет устраиваться в мастерскую на работу охранника, они будут отбирать людей, способных физически много бегать, перетаскивать тяжести, поднимать бревна, метать топоры и ножи - то есть. делать то, что и Дан с Рудым и Клевцом, и предлагать им, этим кандидатам, попробовать себя, сначала, в роли телохранителя - правда, говорить с ними Дан будет сам - а, уж потом, коль они не "обольстятся", предлагать им, как и всем, должность охранника...
Дан попросил Хотева еще немного посидеть на завалинке и подождать, пока он поговорит с Якуном и Микулой. Затем, уточнив для Якуна и Микулы, что их, охранников, со временем будет четверо, назвал их, примерную, 'зарплату' - ни тот, ни другой даже не вздрогнули, когда Дан озвучил количество гривен или рублей, которое они смогут получить за свою работу, а, ведь, сумма была совсем не маленькая... Впрочем, дыхание на мгновение задержали оба... Объяснил, от чего будет зависеть эта "зарплата" - процент от прибыли мастерской, и за что они будут получать ее - охрана мастерской по составленному Даном графику. То есть, двое охраняют мастерскую световой день, один из них остается еще и ночевать в мастерской, через день чередуются, и двое приходят на темное время суток. Через седмицу-неделю меняются - кто дежурил днем, выходит на ночь и наоборот. Кроме того, для тех, кто находится в мастерской днем - добавляется сопровождение и охрана грузов, сопровождение и охрана Домаша, а, если надо, то и других работников мастерской. А также помощь, если потребуется, Домашу на Торжище. И за все это сумма гривен, явно превышающая оплату наемных работников и, скорее, приближающаяся к плате наемного воина.
Дан полагал, что ночью, когда в усадьбе Домаша, то есть в мастерской, находится большое количество готовых изделий, а из людей, практически никого нет, за исключением самого Домаша и, пока еще, обитающего в старом, хоть и перестроенном, сарае Лаврина...да, иногда, приходящего ночевать, после того, как отведет ученика, Семена, мастерской требуется усиленная охрана. Конечно, стражникам быть дома теперь придется не каждый день, но и деньга им за работу будет 'капать' соответствующая.
Якун и Микула выслушали Дана, не задав ни единого вопроса, и только затем поинтересовались, как будут получать плату - ежедневно, каждую седмицу-неделю или по-другому? Получив ответ - раз в седмицу, кивнули головами и сказали, что готовы заключить ряд с Даном и Домашем...
С Хотевом Дан говорил дольше. Спрашивал, хотя Домаш уже интересовался, кто таков, откуда, чем живет, то бишь чем зарабатывает на жизнь... Хотев, и в самом деле, оказался охотником, и, несмотря на то, что говорил, как прирожденный новгородец, с подобающим цоканьем, но не словенином был, а ижорой. Представителем того самого, родственного эстам, финнам и прочей чуди племени-народа, которого в 21 веке уже не существовало, по причине полной ассимиляции с русскими. Но в этом, 15 веке, родина Хотева, Ижорская земля, входившая в Водьскую пятину Господина Великого Новгорода, вполне себе еще благоденствовала, протянувшись трехугольником от Чудского озера, вдоль Финского залива и до берега Ладоги. Как раз там, на берегах Ладоги, и родился в одном из маленьких селений-переваров Хотев.
Дан договорился с охотником, что возьмет его в телохранители, но, как бы, с испытательным сроком. Дан в первый раз в жизни нанимал телохранителя и опасался, что охотник попрыгает-попрыгает вместе с Рудым и Клевцом, да и скажет - все, ну вас нафиг с этой вашей акробатикой! Нет у меня больше ни сил, ни желания скакать рядом с вами. И ваших денег мне не надо... Все-таки, чтобы выдюжить каждодневную "зарядку" - нужно было иметь, кроме здоровья, еще и определенное упрямство. Впрочем, Дан заранее предупредил охотника, что, коль тот не "потянет" то, что будут делать Дан 'со товарищи' или не захочет быть телохранителем, его, без 'всяких проволочек', переведут в охранники.
А вскоре в мастерской появился и третий 'кадр', а с ним и еще кое-кто...
Очередной претендент на работу сторожем, Седой Хирви, как он потребовал, буквально потребовал, себя называть, с огромной бледно-русой бородой, с непонятно-белесыми усами, теряющимися в этой бороде, с густой и седой шевелюрой, не сильно высокий, но широкий, как ларь, куда Дан складывал одежку - пожалуй, он мог бы сравниться грудной клеткой и шириной плеч с Клевцом - пришел в мастерскую через день после Якуна, Микулы и Хотева. Сначала Дан вовсе не хотел принимать его на работу... - Домаш сказал Дану: - Я тебе доверяю. Поэтому дальше сам. Мне некогда бегать с торга в посад и обратно, - и скинул это дело полностью на Дана...точно также, как это раньше хотел сделать Дан, но в отношении Домаша... - сначала Дан ни под каким видом не хотел его брать, даже "старшим помощником младшего уборщика". Мало того, что Седой Хирви вел себя вызывающе, слова складывал весьма странно и его фразы, лишь отдаленно были похожи на словенский язык, а то и совсем не похожи; мало того, что одет он был странно, сапоги, пояс и одежда явно недешевые, а шапки никакой нет - Дан уже понял, что только полная нищета ходила в Новгороде без шапок или такие пофигисты, как Семен; мало того, что в Новгороде он являлся пришлым и, к тому же, едва ковылял...так еще и внешность имел весьма неприглядную, если не сказать большего! Уродливый шрам сверху вниз наискосок пересекал лицо Хирви, затрагивая глаз, который вытек и смотрел на мир теперь пустой глазницей, хотя второй глаз, необычного ярко-желтого цвета, взирал на окружающих весьма внимательно. Этим же шрамом, точнее, этим же страшным ударом, оставившим сей жуткий шрам, был стесан и кончик носа Хирви - естественно, сие не добавляло красоты Хирви, а, кроме того, этот удар удалил, без всякого наркоза, и часть передних зубов чудина, что тоже очень заметно было, когда Хирви открывал рот. Впрочем, зубьев во рту Седого Хирви, как заметил Дан, еще хватало...
Однако Хирви или Седой Хирви, как он назвал себя, как-то сумел убедить - Дан и не понял как - Дана, что он именно тот, кто просто необходим мастерской и без него она, мастерская, как пес на трех лапах, калека. Дан, правда, перед тем, как принять чудина на работу, все же сумел выяснить, что новый охранник родом из чуди-эстов - собственно, это и так было ясно по чудовищному акценту - с большой "островной земли" или острова Эзель, как обозначали эту страну свеи и ливонцы. И что он бежал оттуда вместе с сыном сестры, после того, как с сородичами перебил воинский отряд ливонцев и штурмовал, уже не только с сородичами, а со всем ополчением мааконда-земли, замок епископа. К сожалению, штурм был неудачен. И для Хирви, и вообще. Его ранили в лицо, а потом сбросили со стены замка - куда он успел забраться, и при падении Хирви сломал обе ноги. Многие сородичи Хирви остались навечно лежать под стенами этого замка, но Хирви сумел выбраться... Сначала он выполз из рва, окружающего замок, потом как-то добрался до дальнего хутора-мызы, где и скрывался долгое время. Однако ничто хорошее не остается безнаказанным, в конце концов его кто-то сдал, конечно из своих, ибо чужих на мызе не было, и епископ направил на мызу наемных солдат. Мызу срочно пришлось оставить. После чего, неведомо каким путем, но Хирви, уже с племянником, оказались в Новгороде. И поселились в маленькой сторожке при том самом монастыре, откуда Дан взял на работу Антонину, помощницу жены Вавулы. Тут же выяснилось, и кто сказал Хирви о том, что в мастерской Домаша и Дана требуются сторожа - Антонина и сказала. Она по воскресениям, и, как раз, в последнее воскресенье тоже, ходила в монастырь наведать сестер-монахинь и отнести им небольшой куль с продуктами - от Домаша и Дана - для нашедших приют в монастыре сирот и вдов.
Кстати, присутствовавший при явлении Седого Хирви в мастерскую Хотев, понимавший речь западных соседей ижора, перевел имя нового кандидата, как Лось. Услышав перевод Хотева, Хирви замолк на минуту, посмотрел на Хотева и стоявших рядом с ним, возле Дана, вроде бы не обращавших внимания на Хирви, однако контролировавших каждое его движение Рудого и Клевца... - владыка Иона, как позже узнал Дан, напутствуя Феодора и Михаила - Рудого и Клевца в телохранители, тихо прошелестел им, что, если они не уследят за Даном, проклянет и одного и второго... - а затем Хирви сказал, что у него раньше было иное имя, но оно умерло вместе с сородичами под стенами епископского замка. Теперь же его зовут - Хирви или на языке вене-новгородцев - Лось, а лучше - Седой Хирви. И никак иначе...
Хирви пришел наниматься на работу с плотницким топором за поясом и на вопрос Дана - умеет ли он управляться с копьем, ведь копьём, все-таки, надо уметь не просто тыкать, а покой усадьбы Домаша, да еще ночью, охранять с одним топором как-то стремно. Ночных татей только топором не смутить. А, ведь, они, тати, вскоре обязательно появятся, поскольку усадьба Домаша расположена не в центре посада, а скорее на краю и хранится товара на ее территории с каждым днем все больше и больше. Да, и Дан кое-кому, явно, 'перешел дорогу'. Спасение же 'утопающих' в Новгороде - дело рук самих 'утопающих'. Притом в посаде не ходят по ночам кончанские стражники, а дома-подворья расположены привольно, не рядом друг с другом. Пока еще соседи услышат и прибегут...
На вопрос Дана Хирви кивнул головой, мол, да, умеет. И добавил - на языке чуди, а Хотев перевел - что ему знаком и арбалет, 'самострел' по-словенски. Сие оказалось для Дана, вообще, находкой. Поскольку, они с Домашем уже не раз подумывали - а не вооружить ли им ночных стражей арбалетами? Хотя бы одного из троих? Двое будут с копьями, один с арбалетом... А, тут - на тебе, готовый арбалетчик подвернулся... Как уже убедился Дан, опытные арбалетчики по улицам Новгорода не 'шлялись'. А, когда Дан узнал, что у Хирви в наличии и свой арбалет есть, спрятанный в сторожке...это стало решающим и он, даже, мысленно, возблагодарил бога за то, что тот привел этого с трудом ковыляющего чудина с Сааремаа - так назвал ему "островную землю" все тот же Хотев - к Дану и Домашу в мастерскую. Кстати, и выяснилось - откуда Хирви столь оригинально знает словенский язык. У Хирви женой была пленница, захваченная им на купеческом корабле, когда он пиратствовал с сородичами на Балтике. Она говорила по-словенски, но, вот так, своеобразно. Как понял Дан, жена Хирви была оттуда родом, откуда, возможно, приплыли и предки части новгородцев, из славян южно-балтийского Поморья... Которые позже, толи в состав польского королевства вошли, толи оказались "под немцами". То бишь, вероятно, жена Хирви была из дальних новгородских родичей.
Дан повторил чудину все, что до этого говорил, при приеме в должность Микуле и Якуну и, учитывая, что жить Седому Хирви и его племяннику пока негде - долго при монастыре нельзя и скоро, так или иначе, их попросили бы освободить сторожку - Дан разрешил чудину с племянником перебраться в сарай к Лаврину. К себе взять эста с родственником Дан не мог, после Георгия-византийца и нового телохранителя - Хотева, перебравшихся к нему, первый из каморки на Владычьем дворе, второй с постоялого двора бояр Валитов, представлявших интересы Ижорской земли в Новгороде, места у Дана не было. А, что касается сарая в усадьбе Домаша, так это было даже лучше и для мастерской и для самого Домаша - Седой Хирви постоянно будет, как бы, на страже и всегда под рукой. Правда, Лаврину придется потесниться, ну, дак, давно пора ему уже и собственное жилье присмотреть - зарабатывал Лаврин больше всех мастеров. Посуда, расписанная им, расходилась моментально.
Племянника Хирви Дан, мысленно пиная себя за мягкость характера, согласился тоже устроить на работу, но только после того, как сам поговорит с ним и поймет, к чему тот больше предрасположен. Конечно, такие мудрёные слова - "к чему тот больше предрасположен" Дан чудину говорить не стал, как и брать на веру слова самого Седого Хирви о том, что его племяш... - не воин, жаль, - сокрушался эст... - хороший малый и Дан не пожалеет, что возьмет Вайке в мастерскую. Имя Вайке Дану показалось женским, но кто их, чудь, разберет. Однако, что-то такое в голове мелькнуло. Дан лишь предупредил Седого Хирви, что в жилом уголке сарая всего два топчана-лавки и кому-то из них - племяннику или самому Хирви - придется спать на полу, подстелив рогожу или что там найдется.
Эст сказал, что данная трудность его не пугает и он переберется в сарай в этот же день, вещей у него с племянником немного, а бедному собраться - только подпоясаться.
А дальше Дан закрутился и на весь день забыл о едва ковыляющем, но умеющем обаять чудине с острова Эзель или Сааремаа, что тоже самое на языке маакондов. Впрочем, к вечеру Дан вспомнил о нем и решил посмотреть, перебрался ли тот в сарай и, если перебрался, то как устроился, а заодно и поговорить с племянником чудина. Однако, в сарае, перед входом в отгороженный угол, где, после отбытия в собственные хоромы, обитал один Лаврин, Дану преградил путь Вавула.
- Боярин, - начал было гончар, какой-то немного взъерошенный, - боярин... - Вавула всегда, когда был не совсем в "своей тарелке", называл Дана боярином.
- Вавула, - перебил гончара Дан, - сколько раз я тебе говорил...
- Дан, - тут же поправился гончар, - ты бы, это, повременил с гостями. Племянниц... - Вавула запнулся на секунду, но тут же продолжил, - у новенького болеет. Не ходить бы тебе туда.
Дан застыл перед рогожей, закрывавшей вход в допрежь свободную обитель старшины художников... Дан сразу, как только число специалистов одного профиля переваливало за два человека, назначал старших - чтобы эти спецы к нему, Дану, не бегали попусту каждые пять минут и решали мелкие вопросы сами, со старшим. А, учитывая, что мастерская разрасталась, превращаясь медленно, но неотвратимо в маленькую фабрику, и Дану уследить за ее работой было все сложнее, тем более, отлучаясь постоянно по тем или иным делам, именно старшие и выручали его, контролируя, самостоятельно, отдельные участки производства. За гончарным производством присматривал, конечно, Вавула; среди художников старшим был Лаврин, а на печах, само собой разумеется, командовал Семен...
... - не ходить бы тебе туда, - пробормотал Вавула.
- Не понял, - слегка 'подзавис' Дан, - это, что? Я принял на работу одного увечного эста, а он мне больного притащил? А, если, его племянниц, тьфу ты, племянник с заразой какой..? - неожиданная мысль взволновала Дана. - А у меня на руках куча народу в мастерской...и не только в мастерской? Если что, выкину, нахрен, этого чудина, - со злостью решил он. - Не посмотрю, что арбалетчик и что нужен нам, выкину вместе с родственником, - и сжав кулаки, шагнул вперед, попытался шагнуть, но Вавула, по-прежнему, стоял на страже перед входом в жилой угол сарая.
- Ты чего это, Вавула? - спросил Дан. - В словах запинаешься, меня путаешь, за полог не пускаешь. Да, и вид у тебя... Подвинься-ка, я сам посмотрю на больного племянника... - и Дан, оттолкнув Вавулу, сдвинул закрывающую вход завесу и вошел в "келью".
На грубом деревянном топчане, на матрасе, набитом соломой, лежал...лежала девчонка! Девчонка, до подбородка укрытая раритетной медвежьей шкурой - во времена оные приобретенной Даном для дополнительного сугрева по ночам. Эту шкуру, вытертую с одного края, но, все равно, хорошо греющую, Дан оставил, в наследство, Лаврину, когда перебирался в свой дом... Девчонка выглядела не старше 12-13 лет и была жутко конопатой, с белесыми ресницами и белыми же бровями. Ее огненно-рыжие волосы, заплетенные в две косы, разметались по разные стороны от головы. Лицо у девчонки было красным и мокрым, рядом с ней суетился Седой Хирви, протирая чистой тряпицей ей лоб и щеки. При виде входящего в жилой угол Дана, чудин встал и уставился на Дана, однако какого-либо смущения, и тем более испуга в его взгляде и близко не было. Словно, все именно так и должно быть.
- Та-акс, - протянул Дан, на секунду испытав некий шок от того, что вместо племянника видит племянницу и оттого, что вся его злость при виде девчонки куда-то сразу испарилась, - значит это и есть твой племянник, сын твоей сестры... - И добавил: - Интересный, такой, мужичок... Или ты хочешь сказать - это не мужичок?
- Когда бежал от слуг епископа пришлось ее прихватить с собой, - похоже, даже не собираясь оправдываться, обронил чудин. И, не то пояснил - зачем взял сюда девчонку, не то просто констатировал факт: - Вайке подбила глаз сыну фогта... Нельзя было ее оставлять, фогт-управитель руку ей хотел отрубить.
Дану, почему-то, стало интересно, чудин этого фогта убил или нет?
- Седой Хирви, - спросил Дан, - просто так, удовлетвори мое любопытство - ты, конечно, этого фогта убил?
Чудин угрюмо буркнул: - Он бы слуг позвал, если бы я его живым оставил.
- Я так и думал, - со вздохом, произнес Дан. И продолжил: - Это, конечно, хорошо, что вы с племянницей сбежали от епископа и добрались до Новгорода, притом не только до Новгорода, а аж до самой нашей мастерской... Но мне-то что теперь делать?
- Вайке боевая, - опять, словно это могло как-то решить проблему, произнес Хирви. - Она может и за домом смотреть, и еду готовить, и рыбу сама коптить...
- Ага, - пробормотал Дан, - здесь, как раз, самое рыбное место...етить-коптить. Ведь, вокруг ее видимо-невидимо... - Но Хирви, абсолютно не обратив внимания на его слова, продолжил: - Только сейчас она немножко заболела и ей нужно несколько дней полежать.
- Немножко заболела, говоришь... - Дан осторожно нагнулся к девчонке и присмотрелся. - Хм, - хмыкнул он мысленно, - кожа чистая. Никаких пятен и прочей гадости нет... - Дан, естественно, не являлся дипломированным врачом-эпидемиологом, но он верил в свою 'звезду' - ведь, провалившись в прошлое, он не пропал, не сдох под чьим-нибудь забором и не сошел с ума - а, ведь, имел все шансы - и даже, более того, можно сказать - неплохо устроился, а, значит, удача сопутствует ему. Удача и интуиция, поскольку они всегда рядом - везение, удача и хорошая интуиция. И она, эта интуиция, сейчас говорила Дану - девчонка не заразна. - Она, скорее, сильно простыла, - будто прошепелявил чей-то голос у него в голове. Дан нагнулся пониже к племяннице эста. Еле-еле прослушивающиеся хрипы в легких и затрудненное дыхание, кажется, подтверждали этот диагноз. Выпрямившись и обернувшись к чудину, Дан приказал... - уж, что-что, а приказывать Дан умел. Психологическое давление на человека и умение командовать было обязательной к изучению дисциплиной - там, где Дан проходил армейскую службу, а, кроме того... У Дана была врожденная способность - если требовалось мгновенно становиться мрачным и агрессивным 'типом", невыполнение требований которого чревато разной тяжести ушибами и даже, возможно, переломами. Ведь, кто-то рождается с талантом математика, кто-то музыканта или гениального шахматиста, а Дан родился с талантом командовать. Вот, только, к сожалению, этого самого желания командовать у него не было. Разве что по надобности, например, как сейчас или в той же армии...
- Значит, так, - произнес Дан, обращаясь к чудину, - сейчас ты... - Вавула! - позвал Дан. - Ага, ты здесь. Покажешь Седому Хирви, где живет Марена-травница..! - и Дан продолжил разговор с чудином, - пойдешь туда и спросишь хозяйку. Скажешь, литвин Дан зовет! - Дан посмотрел на "тормозящего" чудина и решил, все же, снизойти до объяснений. - Девчонка темпе... - Дан чуть не ляпнул - "температурит", но в последнюю секунду опомнился, не стоит "грузить" Хирви, да и не только Хирви, непонятным словом - "температура", - у девчонки огневица, - исправился Дан. - Серьезная. Она сильно застужена. Очень сильно. И Марена-травница займется ею. А ты молись своим богам, чтобы племянница выздоровела... - В ту же секунду, Дан, краем глаза, заметил, как Вавула, стоящий рядом с эстом как-то притих. Дан покосился на Вавулу... - А, черт, - чуть не обронил Дан вслух, - Вавула же у нас набожный христианин и не пропускает ни одной воскресной проповеди в церкви, а я эсту 'молись своим богам'. Язычество поощряю... А, и ладно... - Дан перевел взгляд обратно на Седого Хирви. Кажется, чудин тоже был 'немного' удивлен последними словами Дана, но сказал он иное... - У меня нет денег, - обронил Седой Хирви, - и я... - Однако Дан не дал договорить-перебил эста: - Я заплачу ведунье. И не бойсь, в закупы не запишу. Будешь отдавать частями. Из своей платы стражника... Девчонка же, в любом случае, пока останется тут. А, там, видно будет...
Глава 16
Хочешь-не хочешь, но после того, как появился третий телохранитель, который Хотев, и который тоже устроился у Дана, Дан невольно задумался о строительстве в своей усадьбе казарму. Нет, места в доме еще хватало, но интуиция зудела, что тройкой и даже четверкой личных охранников дело не ограничится. Она, интуиция, прямо-таки, требовала срочно начать возводить в усадьбе жилище на, как минимум, пару десятков человек. И Дан с ней, интуицией, в общем-то, был согласен - когда подготовка к военному столкновению с московским княжеством выйдет на финишную прямую и значительно вырастут финансовые - и прочие - расходы на неё, не одному "товарисчу", привыкшему только получать, но не отдавать, захочется пришибить Дана. Притом, что в глубине своей черствой души, этот "товарисч" будет сознавать - все происходящее в Новгороде, в конечном счете, делается для сохранения его же, "товарисча", боярского и купеческого здоровья и мошны... И сохранить в тайне его, Дана, причастность к новгородским 'разборкам', тоже, вряд ли, удастся. Ибо "особо одаренные", судя по запискам с угрозами, уже, все равно, поняли, откуда дует ветер. Да, и Дану, так или иначе, хоть иногда, но придется "выходить на люди", поскольку ряд вещей, кроме него, никто не сделает... Однако, коль вернуться к вопросу о жилье для телохранителей, то, на данный момент, ни у Дана конкретно, ни в мастерской в целом, денег, чтобы строить казарму не было - недавно они с Домашем крупно вложились в переделку и расширение лавки на Торжище - весьма и весьма недешевое, как оказалось, удовольствие. Одно только уговорить соседей, боярского приказчика и старика-гончара, торговавшего керамикой собственного семейного производства, продать свои места, и купить для семейства гончаров - приказчик боярина решил отказаться от дальнейшей торговли керамикой - лавку в другом месте, чего стоило... Конечно, Домашу и Дану можно было построить новую, большую - в три раза против прежней - лавку в другом месте и за гораздо меньшую сумму, но... Домаш знал, а Дан одним местом чувствовал, то бишь догадывался, что расширяться и обустраиваться нужно там, где лавка уже стояла. И не только потому что и купцы, и рядовые покупатели привыкли ходить сюда, и не потому что Домаш и Дан еще не стали настолько известны, чтобы покупатели пошли за ними в новое место - это тоже играло роль, но главное - потому что это являлось вопросом престижа. Естественно, в том далеком 21 веке, где Дан появился на свет божий и где имидж ничто, а жажда, пардон, деньги все...возникни подобный вопрос, моментально плюнули бы на этот самый престиж и перебрались в гораздо менее затратное место. Но в средневековом обществе престиж - это ого-го, сила! Если ты расстраиваешься прямо там же, где и был, значит у тебя есть деньги и положение, ты купец серьезный и не подведешь. С тобой можно иметь дело. А, если ты начинаешь бегать с места на место - ты либо несерьезен, либо у тебя проблемы. Поэтому нужно подумать - иметь с тобой дело или не иметь. Домаш и Дан сей момент прекрасно понимали, однако это понимали и соседи, у которых пришлось выкупать места. И хорошо еще, что сосед боярин - хозяин лавки оказался из сторонников Борецких и Дан смог воспользоваться знакомством с Василием Казимером и Марфой-посадницей в корыстных целях - упросил тысяцкого поговорить с главой клана Борецких... В итоге боярин-хозяин лавки цену сильно ломить не стал, но и свое не упустил. Ну, и то, слава богу!
Короче, деньги на строительство храма...э-э, строительство "хором" - для будущих телохранителей - у Дана отсутствовали...временно отсутствовали. И пока Дан ломал голову, где их взять, кто-то решил усугубить положение Дана и Домаша, ограбив их мастерскую. Тати, похоже, знали или подсмотрели, что в усадьбе нет собак ни в единственном, ни во множественном числе - как-то так получилось, что не завели... Обо всем подумали, а про собак забыли. Но, зато, тати, по какой-то странной оплошности, не 'увидели' только что нанятых в мастерскую стражников. И это, в итоге, им вышло боком...
Как будто специально, Дан проснулся посреди ночи и все никак не мог снова уснуть. Ворочался на лавке и думал, какого черта он не поговорит со Жданой и вместо этого каждый раз приходит в пустой - в смысле, без женского тепла и уюта - дом? Ведь, вот она желанная...стоит только собраться с духом и... Ему очень хотелось сжимать ее по ночам в объятиях, да и днем...тоже хотелось. И, вообще, хотелось... И, чтобы все время крутила юбкой рядом.
- Конечно, - шустро перебирали лапками мысли в голове Дана, - и во дворе, и в доме у меня голо, ну, так это дело наживное. Вот, построю казарму, переберутся туда Рудый с Клевцом и Хотев... Георгий уже сам хочет собственный двор завести, Антонина же... - Неожиданно мысли Дана соскочили на иное: - Ха, а двор у меня военный городок напоминать будет... - Внезапно Дан услышал, ему показалось, что услышал - несмотря на закрытое окно - как там, где усадьба Домаша, резко и громко залаяла собака, собака у соседей Домаша. Неприятный холодок, казалось, просквозил спину Дана...
- Не понял, - недоуменно пробормотал он, приподнимаясь на кровати-полатях и приоткрывая окно - сдвигая с оконного проема дощечку-волок, закрывавшую изнутри окно. И тотчас услышал, сквозь лай, чей-то вскрик. Тоже в районе усадьбы Домаша.
- Блин, - буркнул Дан, - да, что же там происходит? - И уже громче: - Там, явно, что-то происходит! Подъем, - заорал он сам себе, скатываясь с постели и натягивая на ноги портки, - подъем!
Спустя минуту он услышал грохот в комнате, где спали Рудый с Клевцом и новик Хотев. Когда, через десяток минут, Дан с Рудым, Клевцом и Хотевом...
- хотел присоединиться еще и Георгий-византиец, но Дан так рыкнул на него, велев 'не рыпаться' и охранять, подскочившую вместе со всеми, от шума, Антонину - как и Георгий живущую у Дана - что грек сразу утратил всю активность. А еще подумал - взгляд хозяина усадьбы, произнесшего непонятно-словенское 'не рыпаться' - теперь будет всю жизнь сниться ему в кошмарах. Греку, первый раз столкнувшемуся с умением Дана 'убеждать', буквально на одно мгновение, очень длинное мгновение, почудилось, будто он оказался по ту сторону бытия и заглянул в глаза его обитателя. Глаза того, кто не был человеком...давно не был, а, может и никогда им и не являлся. Пока не являлся...
- когда, через десяток минут, наконец, Дан 'со товарищи' - своими телохранителями, ориентируясь на шум и крик, прибежал к Домашу, все уже было кончено. Один тать, не подавая признаков жизни, осевшей темной кучей, еле освещаемой светом луны, 'устроился' на земле между старой печью для обжига и забором-частоколом, огораживающим подворье, забором, кстати, недавно обновленным общими усилиями Рудого, Клевца, Хотева и лично Дана - в качестве дополнительной физической нагрузки к руко-ногомаханиям. Второй "экспроприатор чужого имущества" сидел, прислонившись спиной к этому самому забору, ближе к воротам, и, судя по всему, тоже был не жилец. Как раз перед вторым 'экспроприатором' и толпились все, почти все, собравшиеся ночные обитатели усадьбы Домаша, то есть - сам Домаш, охранник Микула - оставшийся после дня на ночное дежурство, старший художников Лаврин и Седой Хирви. И, если Микула, чудин и Домаш... - Домаш, явно, буквально еще 10 - 15 минут назад смотрел ...надцатый сон. На его голове отсутствовала шапка, без которой он, обычно, никуда не выходил, а длинные волосы были всклокоченны и незаплетенны в косы, впрочем, как и борода... - и, если чудин был более-менее одет, а Микула и Домаш очень даже одеты - первый в кожаной куртке-поддоспешнике поверх рубахи, второй даже в кольчуге, то о Лаврине, открывшем, после дикого ора Дана, калитку в заборе в одном исподнем, босиком и с факелом в руке, подобного явно нельзя было сказать. И все, кроме Лаврина, были вооружены - Микула и Домаш держали в руках копья, за поясом у Микулы торчала еще и секира, а у Домаша на перевязи висел меч - Домашу только шлема и щита не хватало для полноценного образа воина. Седой Хирви же держал в одной руке разряженный и совсем не маленький арбалет, а во второй такой же факел-паходню, как и у Лаврина. И за пояс его непонятной одежки тоже был заткнут топор. Дану, на какой-то миг, даже стало неловко - все, и его "архаровцы" в том числе, были с оружием - Хотев с топориком, Рудый и Клевец со своими клевцом и дубиной-шестопером, один он без оружия. Если не считать таковым его кинжалы... Но миг канул в вечность и Дан забыл о своей неловкости.
- Кто кричал? - возбужденно спросил Дан, быстро обводя взглядом двор.
- Если громче всех, то Лаврин, - отозвался, ухмыляясь, Домаш, и Дан непроизвольно посмотрел на художника.
- А что я? - обезоруживающе сказал Лаврин. - Тати же лезли...
- Да-а? - проронил-вопросил Дан. - Ну-ка, с этого места поподробнее!
- Тати к нам залезли, - удивительно спокойно, даже несколько флегматично, ответил вместо Лаврина Домаш. И, абсолютно равнодушно, добавил: - И попались... К медведю на обед. Вот этого Микула заколол, - Домаш кивнул на сидевшего спиной к забору татя. Дан шагнул ближе к освещенному тусклым светом факела мужичку. Крепкий, лет 35 на вид, а значит реально, минимум, на пяток моложе, аккуратно, именно аккуратно, подстриженный, без шапки - упавшая на землю, кургузая шапчонка лежала рядом, русоволосо-бородато-усатый, в коричневом когда-то, а ныне просто потертом и залитом кровью кожаном куяке - поддевке под кольчугу - и пестрорядевых широких штанах. В добротных сапогах, обмотанных сверху каким-то тряпьём... Сидя и опираясь спиной на опоясывающий усадьбу забор, ночной грабитель пускал кровавые пузыри и в любую минуту мог окончательно загнуться. Пальцами правой руки мужик все еще сжимал толи короткий меч, толи очень большой нож с похожей на примитивную гарду защитой руки. Наверное, так не должно было быть, но Дан не испытывал никакой тревожности от вида человека с, оплывающей кровью, раной в груди. Абсолютно никакого. Словно, он не был дитя 21 века и смотреть на человека, пропоротого железкой, а то и самому пырнуть кого подобной железкой, было для него вполне естественно. Кажется, "витающее в воздухе", всплывающее при каждом разговоре средневековое отношение к жизни и смерти, смерти от различных резаных, колотых, дробящих и рваных ран, уже повлияло и на него...
Дан выбил носком сапога оружие из пальцев разбойника, посмотрел внимательно на странный нож. Дан не был специалистом по холодному оружию средневекового Новгорода, но то, что перед ним далеко не местное изделие, он догадался. Дан еще раз взглянул на татя.
- Интересно девки пляшут, - медленно, вслух, обронил Дан. - Еще могу понять, что лихие людишки прилежны в уходе за своими волосами, но что ножик у него такой забавный... Ты не находишь это странным, а, Домаш?
С той стороны ворот послышался нарастающий гул голосов. Множество людей, сопровождаемых лаем собак со всех окружающих усадеб, двигалось в сторону подворья Домаша...
- Так, это, - хотел что-то сказать Микула, - этот...
- Погоди, - перебил его Домаш, - кажись, соседи на помощь пожаловали.
Темную ночь с той стороны забора-ограды озарило пламя многочисленных факелов. В ворота усадьбы забарабанили и грубые голоса, с улицы, заорали, скорее даже заревели, аки звери: - Открывай ворота, а то сломаем!
- Открой... - начал было Домаш и, заметив шарахнувшегося к калитке Лаврина, с досадой крикнул: - Да, не ты! - И громко укорил: - Тебе только народ сейчас пугать... Хирви, - обратился Домаш к чудину, - открой им калитку, а то и, в самом деле, ворота вынесут.
Действительно, с той стороны уже начали бить в ворота чем-то серьезным.
- Да, стой ты! - остановил Домаш вновь шарахнувшегося к калитке Лаврина.
- Их двое было, - почему-то, в этот момент, решил продолжить свой монолог Микула, - этот, - он ткнул острием копья в татя, - к воротам сходу подался. Хотел открыть калитку, - пояснил Микула. И продолжил: - Первого-то чудин сразил наповал, едва тот соскочил во двор, с забора соскочил, - уточнил охранник, - а этого я перехватил. Ножичком-то заморским он умело махал, видать не впервой, ну, так и я, - крякнул Микула, - не из последних был в судовой рати. Принял его на копье...
Через открытую Седым Хирви калитку во двор усадьбы ворвались вооруженные, чем попало, люди. Первыми были бородато-великовозрастные сыновья старика Михаля - его усадьба была одной из ближайших к дому-мастерской Домаша. На подворье сразу стало даже, как-то, тесно...
Дослушав стражника, Дан немедля направился ко второму, убитому, татю. Ему хотелось взглянуть на того, кого чудин, ориентируясь лишь на шум и, видя, в лучшем случае, неясную тень - на дворе, как ни крути, ночь и, если убрать факелы, то почти полная темень - одним выстрелом из арбалета уложил насмерть.
- Не зря, ох, не зря я взял этого еле ковыляющего Лося в сторожа, - подумал Дан
По обеим сторонам Дана тут же пристроились Рудый и Клевец. И слегка обогнал его, с факелом, позаимствованным у Седого Хирви, Хотев. Чуток задержавшись, за ними поковылял и сам Седой Хирви.
Хотев осветил факелом лежащего на земле, сломанной куклой-потешкой, человека. Грабитель был длин, худ и одет в простенькую одежонку и обувку. Колпак его частично сполз с головы, обнажив длинные спутанные белые волосы, а из руки грабителя вывалился кистень. И лет ему было эдак, этак... Дан, опять носком сапога, чуть-чуть повернул голову ночного разбойника, чтобы получше рассмотреть его и, аж, присвистнул. Перед ним был тот самый длиннолицый парень, что напал на них с Домашем между городом и посадом.
- Ты чего свистишь? - подал голос, подошедший Домаш.
- Знаешь, кого убил Хирви? - спросил Дан. И обронил: - Это один из тех, кого искали монахи владыки, тать, напавший на нас по дороге в посад! - И, тут же, обернувшись к чудину, Дан поинтересовался у него: - Их только двое было?
- Двое, - подтвердил Седой Хирви. - С забора спрыгнули. Один сразу к воротам кинулся, а второго я подстрелил.
- Мыслю я, - подал голос Микула, успевший, пока Дан объяснял Домашу, кого убил чудин, подойти вместе с двумя смутно знакомыми - вроде видел несколько раз, скорее всего, кто-то из дальних соседей - вооруженными топорами бородатыми мужами, - их больше было. За воротами ждали. А когда поняли, что ограбить усадьбу не получится и поднялся шум, по-тихому ушли...
На следующий день, едва только Дан и Домаш успели, с утра, еще раз, обсудить детали 'ночной встречи' и сделать из этого - как того требовал Дан, 'смотреть всегда на полшага вперед' - какие-некакие выводы, а в мастерской не все даже успели узнать и посплетничать о неудавшейся попытке грабежа, как на Домаша и Дана "посыпались" гости. Первым... - в конце концов, любой средневековый город - это большая деревня. И что происходит в одном углу деревни скоро становится известно в другом углу... - первым на 'огонёк заглянул' некий неприметный человек в монашеском одеянии. Обаятельно улыбаясь, сей инок - а то что он был, как минимум, из второй, особой, канцелярии новгородского владыки, Дан понял сразу. Это лишь Домаш, и то, только после рассказа Дана о появления сего монаха, начал догадываться о существовании таковой "конторы" у владыки, а Дан знал, уже давно знал...ибо это именно он подбросил идею Ионе - использовать вездесущность монахов и создать соответствующую 'контору'-организацию для противостояния антиновгородской деятельности московского митрополита Филиппа... Да, и быть в курсе того, о чем говорят в Москве, а заодно и в Твери, Рязани и других столичных градах потомков Рюрика, тоже не помешает...
Сей инок попросил описать личности убитых татей. Что Дан, за отсутствием Домаша - поскольку монах явился на подворье, когда Домаш уже ушел в лавку - с удовольствием и сделал.
"Пройти мимо" попытки ограбления усадьбы-мастерской Дана и Домаша и не поинтересоваться: - За что же такое счастье привалило? - естественно, не могли и в окружении боярыни Борецкой. Ведь, если бы Дан был просто боярином, пусть даже и с причудами... А, он успел стать фигурой! Нужной фигурой, благодаря своим потугам на ниве спасения Новгорода. И не то, чтобы важной - до этого еще далеко - но уже полезной. То бишь, учитываемой в своих политических раскладах партией Борецкой. Поэтому в мастерскую, вместе со своими подручными - двумя, хорошо знакомыми Дану крепкими мужичками, заехав через ворота, открытые им Рудым - то есть верхами, затем спешившись и почистив пучком травы свои, слегка забрызганные свежей новгородской грязью... - днем-то, как раз, дождь шел, хороший такой, проливной, дождь. И дорогу от крепостного вала до усадьбы Домаша, в отличие от города, не замощенную деревом, он превратил в жидкое месиво... - значит, и почистив свои, слегка забрызганные грязью, дорогие красные сапоги, внеочередной раз прибыл новгородский тысяцкий.
Вопреки ожиданиям Дана, воевода не стал обозначать заинтересованность в этом его визите Марфы Посадницы - что и так было понятно - и выражать сочувствие "морально" пострадавшим от ночного "визита" Домашу и Дану тоже не стал. А также спрашивать - все ли цело и все ли целы в усадьбе, поскольку, ясен пень, и Дан это отлично знал, боярыню интересовал лишь он один... Нет, воевода, удостоверившись, что с Даном все в порядке, и поздоровавшись с Даном и отдельно, одним общим приветствием, со всеми, кто был на дворе...
- Василий Казимер, новгородский тысяцкий, вовсе не являлся 'записным демократом' и у него и в мыслях не было ставить ремесленников, купцов и житьих людей на один уровень с собой, боярином из древнего рода... Но! Но будучи далеко не глупым человеком, Василий подмечал, что заморский боярин Дан ведет себя с 'черным людом' несколько иначе, чем он, тысяцкий. И дела у него, от этого, идут только лучше, и результат, по окончании, он тоже получает более впечатляющий. Одна лишь задумка с 'ин-фор-ма-ци-онной ди-вер-сией' - как назвал ее боярин Дан, по донесениям верных людей буквально за месяц перевернула отношение новгородской черни к московскому князю. Да, кстати, и "верные воеводе люди" - это тоже была идея литвина, не пожалеть злата и серебра и организовать, кроме телохранителей, еще и тайную службу... Вообще-то, подкидывая данную идею тысяцкому, Дан рассчитывал, что это будет, в первую очередь, служба посадника и боярыни Борецкой по отслеживанию настроений новгородцев. Служба, необходимая для того, дабы всегда быть готовым к возможным, спровоцированным Москвой, волнениям в городе. А, такая готовность уже, сама по себе, - и воевода тут был полностью согласен с Даном, удивляясь только - почему они с Борецкой сами не додумались до создания подобной службы - снижала опасность этих волнений, а то и позволяла совсем предотвращать их. Нужно, лишь, чтобы "верные люди" были и среди купцов, и среди житьих людей, и среди "черни", и, как это ни кощунственно, но и среди бояр. Чтобы 'верные люди' присутствовали даже на приеме у владыки, не говоря уже о собрании купеческого братства или простой корчме... А, вот, как заставить 'верных людей' быть 'верными', особенно, если они не очень желают этого, то есть, как 'вербовать верных людей', литвин рассказал воеводе отдельно...хоть, сие и покоробило Василия. Но литвин сказал, что судьба Новгорода и его людей, в том числе и людей близких к воеводе, важнее принуждения к 'со-труд-ни-че-ству' некоторых бояр, купцов и прочих разных. Единственно, тысяцкий не знал, что Дан, учитывая 'моральный кодекс' Василия, специально сделал упор на этом моменте в своей речи - на том, что, иногда, надо выбирать, или чистая совесть, или... Или отсутствие Новгорода со всеми новгородцами и новгородской землей, как таковой, в будущем! В общем, наблюдая за необычным боярином Даном, Василий решил, что ему тоже стоит применить, попробовать применять методы Дана. Тем паче, что первый удачный опыт уже имелся, опыт, полученный на восстановлении - а кое-где и на строительстве с нуля - крепостных стен Новгорода. Правда, работы на стенах еще далеко не закончены, но дело двигалось с поразительной быстротой, и работал "черный" люд не за страх, а за совесть. И бывало даже свои материалы использовал. Уже и нехватка средств, выделенных казной города на ремонт стен, не казалась воеводе столь большой. А, всего-то, рискнул, как и литвин Дан, здороваться...ну, не со всеми, конечно, а со старшими в группах, и интересоваться их мнением. Да, иногда, одобрительно отзываться об их работе...
- новгородский тысяцкий, удостоверившись, что с Даном все в порядке, и поздоровавшись с Даном и одним общим приветствием с остальными, сходу, перешел ко второму вопросу, с которым, вероятно, его тоже отправила на подворье Домаша боярыня Борецкая. Тысяцкий спросил Дана - готов ли он выполнить свое обещание и заставить ганзейских купцов тряхнуть мошной? Уговорить их выделить казну на, связанные с предстоящей войной, расходы Новгорода?