Аннотация: Царь Никомед IV Филопатр отправляется в Рим искать защиты и справедливости...
В дворцовом саду цвели розы. Алые, белые. Цвели, несмотря на то, что царь их уже не видел.
- О царь... - зачем-то обратился к Никомеду Четвертому Филопатру его юный слуга. Обоих, и царя и слугу, немилосердно трясло в дорожной повозке, что могло бы навести на мысли о судьбе, которая бывает равно жестока и к полубогу, и к червю. По счастью, столь сложных мыслей слуга вифинского царя не имел. Пустая, но с прелестными кудряшками голова надежнее держалась на плечах, чем головы с такими мыслями.
Никомед сухо отозвался:
- Я - царь?.. Шакал я презренный! Дикие ослы обесчестили могилу моего отца. Возможно.
- Ай, зачем так говоришь?! - поразился слуга.
- Кто же я, если бегу, как паршивый пес, оставив царство свое подлейшему из людей - нет, не отец мой произвел на свет это пресмыкающееся, этого скорпиона, нет, брат мой - отродье вонючей козы и бешеного верблюда, что бьет копытом и гадит безмерно часто!!! Кто я, если бегу к волкам молить их о помощи, о милосердии? Кто я? Кем стал я по вине гарпии, что хочет пожрать мое царство - и подучила моего брата, отродье козы и верблюда, занять мое царское кресло?! Кто я им, спрашиваю я - краснозадая обезьяна, что прыгает им на потеху?!
Мальчик-раб захлопал темными глазищами. Весь этот зверинец поразил его воображение - он попытался представить себе скорпиона, родившегося от козы и верблюда; также не очень понятно было, почему царь мнит себя и шакалом, и псом, и краснозадой обезьяной одновременно; страшновато стало оттого, что ехали они, оказывается, к волкам, просить их о помощи и милосердии - глупей ничего не придумаешь; а про гарпию мальчик и вообще услышал впервые в жизни.
- А гарпия - кто? - спросил он с понятным детским любопытством.
- Гарпия, - куда более спокойно отозвался Никомед (как все любители мальчиков, он был не лишен педагогической жилки) - есть паскудная тварь из эллинских сказаний, наполовину птица, наполовину женщина, очень срамная, летает, раззявив свой похотливый рот, и пожирает яства с пиршественных столов, и пакостит в блюда.
Мальчик припомнил пиры во дворце. Слава всем богам, там над столами ничего такое не летало... хотя любопытно было б поглядеть, конечно. Хм, а почему царь говорит, что летало, да еще и подговорило царского брата отобрать у Никомеда законный трон?! И еще, вот тоже любопытно...
Мальчик, слегка смутившись, ибо ему ни по возрасту, ни по службе не полагалось интересоваться такими вещами, спросил:
- А фордж у ней, гарпии, женский или же птичий?
- Посмотрел бы я на того, кого всерьез занимает сей вопрос, - скривился Никомед. - Ибо от виду ее не только про фордж, но и про свой уд позабудешь навеки... столь тошнотворна.
- А как ее звать? У нее имя есть? - продолжал просвещаться отрок.
- У кого? - Никомед уже вновь погружен был в тягостные мысли.
- У гарпии же.
- МИТРИДАТ!!! - рявкнул царь. - Да заткнись же, дитя, наконец!!!
Когда они были уже в Риме, мальчик забился в угол повозки, боясь не то что выйти, но и выглянуть. Лишь строгий голос царя заставил его, дрожащего, выбраться. Мальчик оглянулся. И еще. И еще. И, успокоившись и осмелев, дернул Никомеда за рукав:
- А где же волки?..
Опальный царь брел по форуму в сопровождении здоровенных рабов-телохранителей. Он держал путь в волчье логово - Гостилиеву курию, где заседал римский сенат. От римлян нечего было и ждать, что они первыми поинтересуются, что делает в Городе человек, называющий себя царем Вифинии. Лишь бы царем Рима себя не называл.
Форум был лучшим местом, где царь Вифинии мог и впрямь почувствовать себя ярмарочной мартышкой - квириты беззастенчиво пялились на него, тыкали пальцами, отпускали ему вслед отрывистые замечания, которых он от стыда не понимал, хотя латинским владел - как он считал, вполне прилично.
Впрочем, двое молодых людей все-таки вывели его из себя - один из них даже ощупал собственное ухо, таращась на длинные золотые серьги в ушах Никомеда.
- Что, - спросил он, резко остановившись, - царя никогда не видели?
- А вот и не видели, - спокойно ответил один из юнцов. - А где твое царство, дедуля?..
- Это Приам, царь троянский, - с серьезным видом пояснил второй. И оба закатились дурацким хохотом.
Будь Никомед у себя дома, он приказал бы телохранителям как следует вздуть щенков, но здесь - это он уже понял - бесправным был он, а не они. Каждый из них, только тронь, взвоет: "Убери руки, я гражданин Рима!" А ты кто такой?..
Заседание сената еще не началось, но в курии уже стоял гвалт. Коротко остриженные, тщательно выбритые (и изрядно исцарапанные) мужики в тогах с пурпурною каймой галдели, как голодные чайки на побережье. Никомед болезненно поморщился и задался своей старой мыслью - как еще не увяз в смуте и не погряз в крови город, которым правит такая толпа? В республику Никомед не верил. Правитель должен быть один. Двое - уже не дело...
Заранее от знающих людей выяснил Никомед, что есть и в сенате, где все равны, тот, который всех равнее, по-латыни его называли "принцепс", и звали этого человека Марком Эмилием Скавром. Есть и консулы, выборные правители Рима на год - но сейчас их места, два отдельно стоящих кресла, пустовали. Где же Скавр?.. Никомед и мысли не мог допустить, что "первоприсутствующий в сенате" может сидеть среди других сенаторов...
И тут случилось кое-что такое, что Никомед внутренне возликовал: кажется, прав был он в своих размышлениях, все это видимость - эта ваша республика, а на самом деле правит у вас один.
В курию, насвистывая сквозь зубы, вошел хрупкий, чрезвычайно носатый человечек, слегка хромающий на левую ногу - и гвалт тут же улегся.
Скавр?..
Никомед пристально уставился на пришедшего. Тот, быстрым взглядом окинув занятые скамьи, просиял широкой улыбкой и вдруг гаркнул так, что с карнизов, трепыхаясь, повзлетали голуби:
- Пр-ривет, отцы-сенаторы!!!
Ответные приветствия были довольно бурными, но краткими.
Только сейчас Никомед заметил любопытное: за хромышом следовал юный раб, который нес вышитую подушку. Подушка была уложена на скамью, а уж на нее был удобно пристроен тощий зад хроменького квирита.
- Скоро ты прикажешь тащить за тобою в сенат ложе, Луций Красс? - добродушно поинтересовался старый сенатор с лицом, похожим на черствую корку (если можно представить себе старую корку с острыми, ярко-серыми, очень юными глазами).
- Мало ли серьезных государственных дел мы с тобой обсудили, лежа за обедом, Скавр? - отшутился тот. - Когда человеку удобно, он соображает куда лучше. А от наших скамеек у меня уже мозоль на жопе...
Никомед невольно улыбнулся. Дети или дикари эти римляне? Муж государственный обсуждает с другим мужем государственным в здании сената мозоль на таком месте... К тому же один из них - Скавр, а второй Красс... О Крассе Никомед слыхал - он был образованный царь. И не мог сейчас справиться с разочарованьем: и этот вот изнеженный хорек с острым личиком и невозможным носом - великий оратор, заставляющий толпу рыдать и смеяться, а то и одновременно? Никомед знавал греческих ораторов и знал, что успеху у толпы немало способствуют внешность и манера держаться. Красс же был откровенно некрасив и в данный момент хихикал, как девственница, увидевшая мужеский уд, нарисованный на заборе. И все же... все же... Никомед не мог не признать, что Красс, пусть и страшненький, все же ХОРОШ. Было в нем что-то, тянущее к себе чужие взоры... Может быть, то была непосредственность - в этом серьезном доме, сенатской курии, Красс вел себя точно так же, как, возможно, вел себя в доме собственном, где к его причудам все привыкли.
Никомед вздрогнул, встретившись глазами с Крассом. Глаза у Красса были, не в пример всему остальному, дивно красивы: огромные, темные, бездонные.
- Ну надо же, - сказал Красс, и в сенате настала тишина, - что вижу я, сенаторы?.. Средь тех, кто хотел бы добиться у нас защиты и справедливости, стоит человек, облеченный царскою властью - стоит, как простой проситель!
Красс поднялся, глядя на пораженного Никомеда в упор.
- Римский сенат приветствует тебя, Никомед Филопатр, царь Вифинии, - звонко сказал он. - И прежде, чем ты поведаешь нам о своей просьбе, я, Луций Лициний Красс, говорю тебе, что буду рад принять тебя в своем доме на тот срок, что проведешь ты в Риме.
- Ты... узнал меня, - удивился Никомед.
- Римские ораторы знают многое из того, что происходит в Городе, - лукаво улыбнулся Красс, - Лучшие ораторы знают все.
- Как звали волчицу, вскормившую Ромула и Рема? - вдруг спросил Скавр.
- Чего? - вытаращился Красс. - А ее как-то зва...
- Ты же знаешь все, вот я и спросил.
- Это происходило не в Городе, - быстро нашелся тот. - Города еще не было...
Сенаторы заржали школьным жеребячьим смехом.
Дом Красса был неприметен снаружи, но внутри...
Никомеда добили золотые колонны. У него во дворце таких не было.
А амфоры! Подлинные, неназываемой цены амфоры! Ломкие жарко-красные фигурки танцевали, воевали, играли на них, они походили на язычки пламени - до того казались, в своей древней тонкой неправильности, живыми.
- Это ты еще не видел мой чернофигурный ночной горшок, - фыркнул Красс, когда Никомед застонал от сытости, объевшись за обедом. Вообще Никомед отличался тонким вкусом в еде. И, как следствие, никогда ничем не обжирался - ковырялся в блюдах, как перекормленный ручной воробей выбирает из зерновой смеси самые спелые и сладкие зернышки. Но у Красса не обожраться было невозможно - потом было бы обидно, что чего-то из поданных блюд не попробовал...
- Римская республика, - не сдержал Никомед языка, - одобряет подобную роскошь, благородный Красс?
- Не одобряет. Но мы ей не скажем, - темный глаз хитро подмигнул. - Так вот, царь Никомед, к делу. Ты просишь защиты и справедливости у Города - а значит, у граждан его...
- Того, что я пришел в сенат, недостаточно?
- Мы такие же граждане Города...
- С чернофигурными ночными горшками.
- Да, но мы не можем допустить, чтоб о делах наших не знали хозяева обычных, глиняных горшков. У нас Республика, Никомед. Отбивать у Митридата твое царство пойдут парни, которые срут в глиняные горшки. И наше дело - сделать так, чтоб они шли туда не из-под палки. Чтоб они не решили, что сенат в очередной раз хочет поживиться за счет пролитой ими крови, невозделанных полей и нетраханных жен. Не хочешь ли ты выступить перед народом Рима и поведать ему о несправедливости, которую учинил с тобою Митридат?..
Красс из-под полуопущенных век оглядел Никомеда, и тот понял несказанное. Может, потому Красс и великий оратор, что его можно понять, даже когда он молчит?.. Никомед почувствовал, как загорелись его щеки - еще бы. Смысл взгляда Красса был ясней некуда: Никомед, у тебя в ушах золотые серьги каждая с грушу, твоих пальцев не видно под перстнями, твои глаза подведены сурьмой, ты одет как танцовщица из Субуры, внезапно отхватившая наследство в виде серебряных рудников, и ты странно, со смешными протяжками говоришь на языке квиритов... А твой слуга слишком уж юн и миловиден. Ты вызовешь у толпы любопытство, недоумение, смешки - короче, все, что угодно, кроме сочувствия.
- Нет, ты не хочешь выступить перед народом Рима, - скорбно вздохнул Красс. - Вывод? Тебе нужен римлянин. Римский оратор, который поведает квиритам о том, что случилось с тобою, так, что они заплачут от сострадания и задрожат в негодовании от наглости узурпатора Митридата...
- Ты... не окажешь мне этой услуги, Луций Красс?
- Не окажу, - вздохнул тот еще более скорбно. - Я очень занят, три процесса у меня, но дело не в том. Я слишком уважаю твое царское достоинство, чтоб не признать: у тебя есть лучший выбор.
На следующий день сенат, на заседании коего Никомед уже не присутствовал (отсыпался на Крассовых мягчайших тюфяках), гоготал, как безумный, оценив шутку Луция Красса.
- Этот старый любитель дрючить мальчиков, - сообщил Красс медовым голоском, - срочно нуждается в римском ораторе, который расскажет про его трудности на народной сходке...
- Не ты ли им будешь? - вопросил Марк Антоний.
- Я уж не мальчик. Это будет Квинт Гортензий...
- А ну как старина Никомед в него врежется? - поинтересовался Скавр.
- Кого волнует Никомед! Пусть врежется. Я на Гортензия полюбоваться хочу, - объяснил Красс.
Тут-то сенат и загоготал...
Пробудившись и насладившись ласками юного слуги, Никомед вспомнил, что на нынешний обед в Крассовом доме приглашен "лучший выбор". Лучший, чем сам Красс?.. В Риме есть оратор лучше?..
Красс не вернулся еще из сената. Никомед побродил по таблину, оценив библиотеку Красса как стоящую дороже, чем весь дом, затем забрел в перистиль. Красс утверждал, что это его любимое место в доме. И рассказывал что-то о рыбках... Посмотрим, посмотрим...
В центре перистиля действительно был круглый прудик.
И возле этого прудика, башкой почти что в него, лежало какое-то незнакомое создание. Да, лежало на животе и смотрело в воду с таким видом, словно там, в воде, разыгрывалось некое захватывающее театральное зрелище.
Насколько мог разглядеть Никомед, создание было очень юным - уже не подростком, но тем не менее... А еще очень худым и длинным. Никомеда оно не замечало. Оно было занято - сунуло в воду палец и сосредоточенно наблюдало, очевидно, за впечатлением, произведенным на рыбье общество.
- Я так и знал, ты меня любишь, Цензор, - вдруг произнесло создание. - Спасибо, дорогуша, теперь Красс поцелует мой башмак, он обещал.
Никомед, до сих пор не замеченный, замер. Услышанное поразило его - не смыслом, ибо парень, кажется, на полном серьезе разговаривал с рыбой - а с кем еще? Никомед затрепетал от звука голоса...
Вообще римские голоса - и звучащая латынь - признаться, с непривычки царапали ему ухо. Привычный греческий казался нежным пеньем флейты по сравнению с железным звоном латинской речи. Разве что Красс говорил приятно для Никомедова слуха - да и то, Красс мог делать с голосом что угодно, Никомед сполна убедился в этом, поболтав с ним.
А у парнишки был голос глубокий, но не низкий, очень и очень странный, мягкий, но прячущий в себе железо, как красивые кожаные ножны таят в себе смертоносный клинок. Если он не учится риторике - то только из-за голоса ему стоит поучиться, подумал завороженный Никомед.
Он как мог бесшумно подошел чуть ближе, чтоб ясней разглядеть хозяина волшебного инструмента...
- Дедуля, я не люблю, когда ко мне подходят сзади, - остановил его звук этого самого инструмента, при этом юнец не обернулся и вообще не шелохнулся. - Можешь считать меня лошадью, конечно, но на самом деле я римский квирит, а мы серьезно относимся к своей заднице. Мы ж ею думаем, не шутка, беречь надо столь важную часть...
Никомед, оторопев, застыл, его щеки вспыхнули слабым старческим румянцем. Эти римляне что, не учат своих волчат древнему, как мир, закону - что старших надобно уважать? И куда катится Рим?..
- Да, вот там и стой, - приказали ему. - А то твоя тень упадет на воду, и ты спугнешь Цензора. Я столько не ухаживал за своей женою, когда она была девушкой, сколько за этим поганцем... и я очень хочу, чтоб Красс все-таки поцеловал мой башмак!
Никомед разгневался. В конце концов, с мальчиками он проводил довольно много времени - и ни один из них никогда не позволял себе подобного! И не потому, что Никомед был царь. Будь он гончар, все равно бы заставил дерзеца прикусить язык!
И, как ни странно, наплевать ему было сейчас на чувства рыбы со странным именем Цензор.
Никомед шагнул вперед, и еще, и сильно пнул наглого щенка по лодыжке.
- Тебя не учили почтению к старшим, сопля?! Тебе трудно будет жить дальше. Поучить тебя?..
Парень отдернул ушибленную ногу, мгновенно перекатился на спину и вскочил.
Теперь Никомед смотрел ему в лицо. Не совсем снизу вверх, но почти. Парень оказался действительно длинен, что твой кипарис... А лицо... лицо у него было узковатое, не по-римски бледное и спокойное. Не мальчишеское - трудно было поверить, что только что он тыкал пальцем в воду и болтал с рыбой. Никомед невольно залюбовался этой неожиданностью - надо же, какие тонкие и не вполне правильные, не римские черты... Рот слишком большой. Глаза слишком чуднЫе - в Риме не может, ни у кого не может быть таких длинных, туманно-серых, чуть приподнятых к вискам глаз. Словно матрона не от квирита понесла это чудо, а заделала его с рабом из неизвестной, далекой, скрытой облаками и туманами страны... К тому ж мальчишка был не по-римски же лохмат, густая темная прядь падала на лоб, почти закрывая левый глаз...
- Чему ты вообще можешь меня поучить? - спросил паренек, и туман вдруг ушел из его глаз, обнажив серое непробиваемое железо, - Тому, как прожить на свете семь десятков лет и дожить всего лишь до того, чтоб просрать свою собственность, то бишь твое царство?.. Уважению, ты сказал, к старшим, ты сказал?.. Прости, но мы здесь, в Риме, уважаем тех, кто или очень храбр, или очень умен. Или и то и другое, но это нечастое сочетание. Возраст сам по себе не важен. То, что ты приполз сюда просить нашей защиты - это закономерный итог твоей храбрости или твоего ума, скажи-ка?..
Никомед утратил дар речи, а парень меж тем покосился в воду:
- Все-таки ты напугал Цензора, старый дурак...
Никомед страстно возжелал одного: схватить щенка за тонкую шею, сдавить, засунуть башкою в прудик, чтоб он увиделся наконец с любимым Цензором поближе, глаза в глаза, и держать так, пока не пойдут пузыри... "Мы здесь, в Риме...", "нашей защиты..." Да кто ты здесь, в своем Риме, такой?! Может, может, ты храбр и неглуп (нагл и языкаст), но уж в силу возраста ты не можешь иметь никаких заслуг перед своим драгоценным Римом - и при этом смеешь... смеешь...
В то же время Никомед понимал, что его желание насчет "башкой в воду - и до пузырьков" неосуществимо... Семь десятков лет - против от силы двух. К тому же юный квирит действительно был долговязым, тощим - но не хилым, да и почтения к старшим не испытывал, опять же. Ну что, что может оторопелая, стыдящаяся старость против нахальной, уверенной в своей правоте молодости?..
Вопль Красса раздался очень вовремя.
- Ах ты пащенок! Я так и знал, что ты шляешься сюда, когда меня нет, чтоб спокойно совращать Цензора!!!
- Поздно, Красс, - сопляк вмиг утратил всякий интерес к Никомеду, словно тот вдруг исчез, - Цензор меня любит. Он меня узнаёт. Хошь покажу?.. Только тихо подходи и с той стороны, а то напугаешь.
Никомед сам не понимал, какая сила притянула его взгляд к воде так же, как притягивала взгляды этих двоих... детей? дикарей? волков?
Но зато Никомед увидел, как невзрачная серая рыбка (среди прочих, чья чешуя была повеселее на глаз, она выглядела чужой, точно как сам Никомед в Риме) подплыла к вновь сунутому в воду длинному пальцу юного наглеца и потыкалась в него носом.
- Вот! - торжествующе сказал тот и вытер палец о сенаторскую тогу Красса. Красс шлепнул по тонкой длиннопалой руке:
- Падла ты.
- Докажи.
- Пошел на хуй.
- Не доказал.
- Ты его прикормил.
- Клянусь, нет. А башмак целовать?
- Сейчас?..
- А, ты хочешь, чтоб на очередном обеде, перед гостями? Это можно...
- Сучонок, - в голосе Красса были одновременно и раздражение, и обожание. - Я тебя удушу.
- Силенок недостанет...
- Хорошо, пошли.
Никомед, о котором и Красс - вот уж до чего оскорбительно - вроде бы позабыл, отправился, конечно же, за ними... то есть за хозяином дома. Красс же вел выигравшего в споре к какой-то лестнице.
- Ногу поставь на ступеньку. Не на эту. Выше.
- Нууу! Может, мне ногу к твоей морде поднять? Я те что, танцовщица?
- У меня спина болит, - буркнул Красс, - не могу нагнуться...
- Она у тебя умная - всегда болит в нужное время... - щенок поставил ногу на ступеньку. И Красс, все же слегка пригнувшись, коснулся губами кожаного, явно недешевого - уж слишком хорошо был сшит! - башмака.
- Доволен, долбоеб?
- Счастлив, - улыбнулся мальчишка. И безудержно захихикал.
Красс - тоже.
Никомед только и переводил взгляд с одного на второго... Что это было?!
- А теперь жрать, - сказал Красс, - все уже накрыто. Подыхаю, жрать хочу...
В триклинии Никомед снова зачуял чудеснейшие ароматы и обозрел стол - дааа, только б снова не как вчера, старый дурак-то, опять объешься - наутро тяжесть в желудке... К слову, а где же гости? И где обещанный лучший, чем Красс, выбор - великий римский оратор?.. Вот ведь, загадочная римская душа... понять бы, что и зачем они делают - и можно идти войной на Рим, смешливо подумал Никомед.
Эти двое, сполоснув ноги в тазиках, спешно притащенных рабами, плюхнулись на ложа, и паренек обвел стол взглядом, и взгляд поскучнел.
- Я это не хочу.
- Ах, еби меня Приап... - сказал Красс. - Я и забыл.
- Старость не радость, - буркнул паренек, и Никомед снова чуть не взвился - камешек был в его окошко, уж Красс-то, которому лишь за четвертый десяток перевалило, забывчивостью вряд ли страдал... но, видимо, что-то все же забывал.
- Так, - сказал Красс явившемуся на хлопок в ладоши рабу. - Орехов сюда вот этому квириту достойному. МНОГО орехов. Он кроме них ничего не ест, а я не привык, чтоб гости уходили из моего дома голодными.
Дальнейшее Никомеда возрадовало. Раб притащил МЕШОК орехов. Большой. Очень большой.
Но юный нахал, то есть квирит достойный, ничем не показал, что происходящее забавно.
- Блюдо, - процедил он сквозь зубы, - а то буду швырять скорлупу на пол.
Естественно, он получил требуемое тут же. И принялся грызть орехи. С хрустом, если не сказать с хряском.
Неправильный получался обед... Никомед, опять же от знающих людей, имел представление о римских обедах. Гостей либо не ожидалось, либо они должны были прийти позже, а впрочем, от Луция Красса можно было ожидать чего угодно - ну, например, этого молодого паршивца Никомед никак не чаял встретить в этом доме.
И где же, в конце концов, тот, кто поможет мне, подумал Никомед уже почти в отчаянии... я не понимаю, действительно не понимаю эти ваши римские игры...
Раб разлил по чашам вино.
Щенок схватил свою чашу как потерявшийся в пустыне хватает бурдюк с водою... и скривился.
- Лу-уций!!! Цекуба!!!
- Ой, забыл, что ты ее не любишь, - Красс приказал принести фалернское. Никомед только вздохнул - он, попробовав, не отличил одно от другого. Но как забавно было наблюдать за тем, как мальчишка ведет себя все наглее, а Красс подыгрывает ему. Зачем?.. И, в конце-то концов, не помолчит ли пацан, когда зрелые люди решают действительно серьезный вопрос?
- Луций, - тихо сказал Никомед, - или я вчера был глуховат... от старости...
- Уши золотом завешены, - брякнул сопляк.
- ..или ты говорил, что сегодня я увижу оратора, который сделает то, ради чего я приехал в Рим, - Никомед решил, что на выбрыки юнца просто не стоит обращать внимания. - Ты ведь говорил это?.. Поверь, как только царство мое вернется ко мне, я щедро вознагражу и тебя - за гостеприимство и заботу - и его, за защиту справедливого дела. Но где же он, Красс?
Чего угодно ожидал Никомед, кроме того, что последовало за его словами. Кроме взгляда Красса, направленного на...
- А вот он.
- Ой, блядь, - сказал щенок, - Красс, ты действительно, что ли, из памяти выжил?.. Какого Приапа я тут делаю, у меня... - на этих словах он вскочил, как в задницу пером уколотый, натянул свои башмаки и вылетел прочь.
- Ой, пиздец, - бросил Красс ему в спину, - подружку вчера недоебал?..
Никомед лежал и качал головою. Туда-сюда. Он сам был бы рад так не делать, но голова все равно качалась, как у дурачка какого... Происшедшее было не оскорбительным даже - все это было... ну как сказать... Я краснозадая мартышка.
- Царь Никомед, - спокойный, нежный голос Красса. - Что с тобою, тебе стало дурно от непривычного вина? Я позову рабов? Тазик?..
Тазик, ага. Я тебе его на башку надену. И счастлив буду.
- Луций Красс, - сказал Никомед, выдавливая каждое слово через силу, - я ничем, полагаю, не успел оскорбить тебя. Не успел сделать ничего такого, что дало бы тебе повод унижать меня...
- Бо-ооги великие! - Красс аж подскочил. - Я - обидел - тебя?! ЧЕМ?! Я... да я старался как мог, чтоб ты вспоминал мое гостеприимство как подобающее!! Что я сделал не так?!
Крассова безобразная рожица исказилась от обиды, глаза блестели - от слез?!
- Оратор... - выдавил Никомед.
И Красс разулыбался, как, твою мать-то, дворняга, которой дали огромную кость, и она прижала ее лапой и просто благодарит тебя за счастье - широченной, во все клыки, улыбкой.
- О боги! Никомед!!! Он же действительно то, что нужно!
- Он не испытывает ко мне ни тени уважения, Красс!
- А он и не должен. Он не твой подданный. Мы же договорились, что нужен римский квирит?..
- Да уж... щенок какой-то!
- Когда ты его увидел в моем перистиле, Никомед, он был в тоге?
- Ну да. На полу валялся...
- Неважно, где он там валялся. Тога, если тебе неизвестно, знак римского гражданства, и он никакой не сопляк, а такой же мужчина, как я.
- Да ему лет-то сколько?! Восемнадцать от силы?!
- Ему не то двадцать два, не то двадцать три, не помню точно. Просто он следит за собой - поэтому так и выглядит. Такую рожу, такую кожу, такое сложение стоит беречь, а?.. Ты думаешь, он правда побежал иметь подружку? Хрена. Он побежал домой, сочинять речь...
- У него что... правда жена есть? - пролепетал Никомед.
- Есть, конечно. И давно, он женился рано и по любви. Правильно сделал, - в голосе Красса что-то задребезжало, - Их водой не разольешь... Да, учти, Никомед: он любит девчонок.
- О чем ты?.. - ровно спросил Никомед.
- А ты знаешь, о чем.
- Ладно, - пробормотал вконец замотанный всеми этими радостями загадочной римской души царь Вифинии, - скажи мне одно: он действительно сделает то, что нужно?
- А ты просил его об этом?..
Никомед тряс головою, словно ишак, к которому пристал овод.
- У нас Республика, - мурлыкал Луций Красс. - Каждый квирит сам решает, делать или не делать что-то. А уж на основании его решения Республика считает его достойным или недостойным...
- Верните мне царство, и я щедро вознагражу этого... оратора.
Красс рассмеялся, звонко, обидно:
- Что ты можешь дать ему, Никомед? У него ж все уже есть...
- Думаю, у него нет золотых колонн, - в Никомеде заговорила ярость, - и горшок ночной не такой, как у тебя. Нет?
- Да ему и не надо. Это мне, МНЕ нравится, чтоб в моем доме было так. А этот хочет другого... только пока сам не очень знает, чего хочет, по молодости-то. Ну, вот рыбки мои ему нравятся, но зачем ему заводить своих, когда есть мои, он же может прийти сюда в любое время и играть с ними, сколько хочет. Ему в моем доме можно все...
- Что, нет ничего на свете, что могло бы соблазнить этого щенка говорить для меня? И что мне делать?..
- Самое простое не приходит тебе в голову, о царь?.. Подружись с ним. УГОВОРИ его.
Подружись с ним, думал Никомед, ложась спать. Подружись с летящим мимо боевым жеребчиком, несущим на себе всадника - Республику...
Уговори его, думал Красс, ложась спать. Уговори римского оратора - быстрее, пока он тебя не уговорил... вусмерть.
- Да зовут-то его как? - спросил Никомед, едва увидев Красса на следующий день.
- Квинт Гортензий его зовут.
У Никомеда, как он полагал, хватало знания латыни, чтобы...
- Его предки ухаживали за садами?
- Нет, владели ими, - ответил Красс.
Квинт Гортензий снился Никомеду.
Если б молодой квирит узнал, как именно - не исключено, что именно Никомед пускал бы пузыри в Крассовом прудике.
Никомед был старым, мало что могло уже возрадовать и поднять торчком его уд. Каким образом юный наглый римский оратор сумел - во сне - сделать это, осталось неясным.
Менее всего Никомед ожидал, что Гортензий появится пред его царскими очами сам, причем на рассвете. Никомед не привык вставать так рано, но у римских квиритов было на этот счет другое мнение.
Но Гортензий был точно последним, что бы хотел видеть с утра вифинский царь. А оказался первым...
- Слушай, царь недоделанный, - в голосе бряцало железо, - первое, что ты сделаешь сегодня, кроме как умыться - это вынешь из ушей и снимешь с пальцев цацки. И сбреешь свою троянскую бородку. И переоденешь свою блядскую ночную рубашку на... обычный греческий паллий. Или иначе вообще ко мне не подходи. Мне не нужна ярмарочная толпа, я не бродячий гистрион с ряженой обезьянкой.
У Никомеда опять сперло дыханье. Да что ж это такое!!!
Единственным, на что его хватило, было жалкое:
- А я ведь, между прочим, царь. А ты... ты еще даже не консул в этом своем Городе, мальчик.
- Но я стану им. Не завтра, так послезавтра. А вот кем завтра станешь ты, если я тебе не помогу? - отозвался Гортензий безмятежно. - Для того, чтоб продавать свои прелести в лупанаре, ты, прости, староват...
Никомед уже не мог злиться. Его сердце таяло, стремительно таяло под взглядом этих длинных глаз. Гортензий был редкий сучонок, но сучонок настолько наглый и имеющий право на наглость, что это лишало Никомеда сил к сопротивлению - он сам себе удивлялся. В последние годы он любил совсем молоденьких мальчиков, не старше двенадцати лет. И жеребчик старше чуть ли не вдвое - будь дело на родине - его бы не привлек ничем. Но этот... Никомеду всегда - исключений не было за семь десятков лет - снились только те, кого он желал. Да, Гортензий, ты не исключение...
- Слушай, старый козел, - вещал Гортензий, - сегодня будет нечто. Ты во время этого нечта должен делать одно: корчить скорбную рожу. Нет, еще более скорбную. И молчать, блядь, молчать, не смеши квиритов, смех нам не нужен, ибо неуместен. Ты сможешь ронять слезы вовремя? Нет, конечно... Ниче, но не обижайся, если я тебе на ногу наступлю и очень сильно. Слезы нужны, понимаешь? В определенный момент. Не стану же я рыдать за тебя, мне твое царство да и сам ты на хуй не уперлись...
У Красса, похоже, был дар появляться где надо вовремя...
- Долбоёб!!! - взревел он, - Квинт, чтоб тебя Приап!!!
- А че такое?..
- Это ты собрался сегодня квиритов морочить?! Ты на себя давно глядел?
- А че?..
- Щас же стрижешься как квирит, или я твой чуб с корнем вырву нахуй!.. Да-а!!
- Кра-аасс!!! Больно... - хныканье.
У квиритов влажнели глаза. Сжимались кулаки.
Никомед, побритый по-римски так, что подбородок до сих пор саднило, словно во сне наблюдал за молодым оратором, который был истинно по-римски прекрасен: аккуратно подстриженная голова, величавая осанка, белоснежная тога...
Красс не соврал в главном: Никомед видел сейчас великого римского оратора. Ни нахальство, ни свешенный на глаз чуб, ни детское болтание пальцем в воде сейчас не вспоминались, ибо не имели значения.
Никомед не мог оторвать глаз... И чувствовал, переживал, как ему казалось, все то, что переживал сейчас высокий тоненький паренек, стоящий один на один с римской толпою...
Без страха стоящий. Чего уж не было - того не было в нем. Страха. Никомед с горечью подумал о том, что у него такого мальчишки никогда не было... и не будет.
Этот точно не будет моим.
Рим.
Город, как они говорят.
Республика.
Свободный выбор.
"Слушай, ты, козел старый..."
Квинт Гортензий снова бормотал: "Цензор-Цензор, ну иди!..", болтая пальцем в воде. Царь Вифинии, Никомед Филопатр сидел рядом. Он многому уже научился у Рима и оставил царский тон.
- Квинт, - он легонько хлопнул парня по заду, и тот тут же перевернулся на спину.
- Чего?
- Я хочу все же тебе что-то подарить...
- Цинциев закон запрещает... а, впрочем, что это я. При чем тут он, ведь не суд, а сходка. А че ты мне подаришь? Мне и не надо ничего... Мальчика, что ли? У меня свой есть, другого не надо...
- Квинт, болтушка. Дай подумать...
- А ты не думай, старый ты, чтоб думать-то. Что у нас хорошего в Вифинии? А! ВСПОМНИЛ! Ковры, говорят!
- Любой из дворца подарю.
- Да откуда ж я знаю, какие у тебя там... Ты давай, опиши. Каждый. А я выберу.
У Никомеда не зря екнуло сердце - Квинт выбрал лучший, его, Никомедов, любимый, между прочим.
- Сволоченок римский. Ты получишь его... но...
- Что "но"?! Какое там еще "но"?! Он что, дороже твоего гребаного царства, которое я на хую видел?!
Никомед вздохнул.
Он был красивый старик, тонколицый, кареглазый, и седел красиво - виски, прядь надо лбом.
- Квинт...
- Чего?
- А вот что, - Никомед, не дав валяющемуся перед ним парню вякнуть что-то еще, наклонился и поцеловал его в дурашливо приоткрытые губы, и поцелуй получился долгий, и, судя по Квинту, чем-то новым он для него не был... Ах, вот как?
- Квинт, - сказал Никомед, еле отдышавшись от поцелуя, - ты хочешь мой любимый коврик?
- Да, я хочу коврик. Именно этот. И упаси тебя боги не прислать его... старый козел.
В дворцовом саду цвели розы. Алые и белые. Юный слуга принес одну из них в зубах, но царь Никомед Филопатр только досадливо отмахнулся: он вспоминал. Вспоминал парня, которого не заставишь принести тебе в зубах розу. Скорей уж он заставит тебя целовать его башмаки...