Adsumus, Domine. Книга 3. Шарлей. Часть 6
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Проводив Конрада, Биркарт снова сел в кресло, перекинув ноги через подлокотник -- в одиночестве можно было сидеть как хочется, не соблюдая приличий.
В комнате было прохладно, но его горячая шкурка не позволяла замерзнуть даже без вамса -- он так и не надел его после потрахушек. Прохлада была приятна, даже захотелось, чтоб стало еще холодней. Биркарт вскочил и дернул ставень, открывая окно. Мартовский ветерок смаху влепил ему влажный поцелуй, словно алан дурнющий, из тех, что вскидывает тебе лапищи на грудь и смачно облизывает физиономию.
Этот ветерок... будто запрыгал по комнате! Биркарт словно видел здоровенного мокрого пса с грязными лапами, ворвавшегося в тепло, отряхивающегося так, что елозит вся шкура, рассыпая ледяные брызги -- при одном взгляде кому другому зябко бы стало.
Но Биркарт и не думал дрожать и стучать зубами. Ему было хорошо, голова прояснилась -- что ни говори, а горячий дрын изрядно мешает как соображению, так и воображению. И как людишки живут, ежедневно раскаляя свои дурацкие колышки в пламени страстей?
Он задумался о своих планах насчет Стшегома. Так. Утром сходить на базарчик. В Отмухуве он был невелик и бедноват, но Биркарту огромная ярмарка и не требовалась. Возле церкви наверняка торговали тем, что ему было нужно.
А нужен был крестик. Дешевенький, деревянный, вроде того, из которого он сделал Панталеон для Шарлея. Важно, чтоб этот крестик был схож с тем, насколько это возможно. Чтобы Шарлей не заметил подмены.
А чего это я сам куда-то попрусь?!
В Алюмбрадос у парней слуг не было. "Все, что можешь делать сам -- делай сам. Да и не всегда годится посвящать людишек в свои планы. Понять не поймут -- так трепаться начнут". Слуг Конрада Биркарт и не стал бы... посвящать. Но ведь теперь у него был Гуго!
Тот самый Гуго из замка Лауфен. Которому Биркарт поправил то, что у людей называлось носом, но у Гуго выглядело как криво прилепившийся к морде вареник.
И вот как-то раз парнишка с новым носом просто притащился оттуда и нашел Биркарта во Вроцлаве. Соскучился, наверное. С Коссой и колдунами в Лауфене, видно, веселей было.
- Возьми на службу!
- Я, Гуго, сам на службе. Ладно, пойдем со мной к человеку, коему я служу. Ему решать, что с тобой делать.
Конрад удивленно посмотрел на честную-пречестную крестьянскую физиономию:
- Ты откуда взялся, чучело?
- Из Лауфена. Сбежал, отец мой, каюсь. Вам хочу служить...
- Ну служи, че... в смысле, Господь с тобой. Не думаю, что в Лауфене ты кому-то сдался так сильно, чтоб мы поимели из-за тебя неприятности. Там сказал, куда побежишь?
- Что ж я, дурак, отец мой?
- Я не твой отец, к счастью. "Ваша милость князь-епископ". К чему тебя приспособить-то? Зачем ты мне потребен? Мой ночной горшок выносить -- и то много чести для тебя.
- А могу оруженосцем этого вот господина рыцаря быть?
- Биркарт, тебе нужен оруженосец?
- Ну, если только для приличия... В самом деле, что за рыцарь без никакого оруженосца?
Поселили Гуго в Отмухуве -- здесь его рыцарь все-таки появлялся чаще всего. Да и Оробас стоял в отмухувской конюшне -- нету рыцаря, ходи за его конем. Биркарт ухохотался, глядя, как Гуго поначалу пялился на Оробаса -- сложно было представить, что простодушная рожа сможет отразить столь сложное сочетание чувств: смесь восхищения, зависти (косилась, косилась рожа на хозяина коня!) и ужаса. Глянув на Гуго, взоржал и Оробас. И тут Биркарт совсем укатился: услышав от коня смех, Гуго перекрестился и сам не заметил этого.
Любопытно: Кучера, Биркарта не любящий, к Гуго отнесся спокойно:
- Ну, это правильно. Оруженосец у рыцаря быть должон!
Ну, "должон" так "должон".
Где этот красавчик, любопытно?
Биркарт, развлекаясь, позвал Гуго мысленно. Услышит-нет?
Стук в дверь и сонный голос (одно счастье, уже не гугнивый):
- Господин рыцарь?.. Мне чо-та показалось, что я вам нужен... Или приснилось? Вы простите тогда...
- Нужен-нужен, зайди. Ну-ка, покажи свой крест. Откуда такой? Кипарисовый, что ль?
- Да-а... Мать такой надела, не знаю даже, где взяла. Говорила, из Святой Земли...
Нет, не похож на тот. Ну, ладно, не сложность купить похожий.
- Господин рыцарь...
- Да?
- А почему про вас говорят, что вы вовсе креста не носите?
- Кто говорит? Опять Кучера воду мутит? - добродушно спросил Биркарт. - Чушь. Вот, смотри.
Он вытянул из-за ворота своей черной рубахи серебряную цепочку со слегка потемневшим серебряным же крестиком. Гуго заметно успокоился. Ох, овцы вы суеверные...
- Сделай вот что, Гуго. Сходи на базар или к храму, купи крестик. Совсем простенький, деревянный, на веревочке. Нужен он мне.
- Сделаю, господин рыцарь.
- Вот деньги. И смотри, красивый не покупай. Самый-самый дрянной! Эй, куда, ночь же!..
Гуго выполнил задание в точности. Утром, конечно. Биркарт улыбнулся ему, парень расцвел, как майская роза. Он любит меня, недоуменно думал Биркарт. Он правда меня любит! Да за что же, за один этот паршивый нос, что ли?
Конрад это давно заметил и даже усмехнулся:
- Гляди-ка, и у тебя появляются свои люди, сынок... Ведь не ко мне же прибежал аж из Лауфена этот балбес. Меня он, кажись, знать не знает. Чем ты его приворожил, что ни барона своего не убоялся, ни Господа -- умотал из замка? Избавил его от нестоячки или что?
- От носа кривого, папа... Ну, считай, что со стоячкой это связано -- его с таким носярой и голосом гнусавым девки не любили.
Надо было приниматься за амулетик. До ночи времени полно (днем Биркарту не хотелось появляться в Стшегоме, братия там слепошарая, как и все овечки, но мало ли).
Биркарт достал из ножен своего кинжала прядку волос, срезанную с больной головушки братца Барнабы. Его тонкие, ловкие пальцы расплели веревочку, на какой висел купленный крестик, и принялись заплетать снова, но теперь -- вместе с мягкими русыми волосками.
Состав знаменитого амулета Герберта д`Орильяка, Amores et deliciae tuae, Биркарт помнил наизусть, и все ингредиенты у него имелись, он знал это, но лишний раз убедился, что они в порядке, отперев свой шкафчик. Орехи средиземноморской сосны пинии -- есть. Вроде не сгнили, не прогоркли -- Биркарт хранил их нечищеными. Очищенные быстро теряли вкус и свойства. Кориандр -- вот он. Черный перец, очень хороший, Биркарт купил его у одного купчины из Генуи. Вот и все, что нужно. И Сила, конечно.
Биркарт с улыбкой вспомнил, как один колдун сообразил сварить из этого всего зелье от мужской немощи. Да такое ядреное, что, говорили, могло и труп поднять с похоронных дрожек и заставить вприпрыжку следовать в ближайший бордель -- даже если хоронили доброго христианина в Стшелине, а бордель находился во Вроцлаве. Старина Скирфир, преподававший в Алюмбрадос алхимию, лично знал этого колдуна-охальника и приобрел у него немного "эликсира любви". К сожалению, ни среди студентов Алюмбрадос, ни среди наставников не наблюдалось никого с нестоячкой, так что испытать истинные качества зелья не представлялось возможным. Но Скирфир притащил его с иной целью: студентам надлежало любыми способами определить точный состав этой ужасающей на вид черной мешанины.
Красноглазый сверг засадил троицу самых юных обучающихся по их комнатушкам и выдал всем троим одно задание.
Никколо Конти узнал пинию -- еще бы он не узнал-то, итальяшка. Эти орешки издавна использовались на его родине для магических декоктов. Да и перец он, потомок купцов да пиратов, учуял. Волколак-француз по прозвищу Вольф Исенгрим опознал и пинию и кориандр, заявив, что "когда эта дрянь недозрелая, она воняет клопами" (имея в виду, разумеется, второе). "И еще что-то тут ноздри дерет, хуй знает, что".
Один лишь Биркарт -- ему тогда было всего 13 -- не только узнал упомянутые три ингредиента, но и четвертый (в состав смеси для амулета Герберта он не входил, а вот для зелья понадобился). Ошибка парней, как он подумал, состояла в том, что они заранее посчитали темную жижу отваром травы или трав. Их в ней и вынюхивали, и опыты ставили, чтобы определить. Ему же она -- для него она пахла вкусно и совершенно по-родному -- сразу напомнила не то журек, не то обычный супчик из...
- Мастер... а можно спросить?
- Подсказывать не буду, ишь чего захотел.
- Нет-нет, не про зелье. А откуда колдун-то?
- Правильно мыслишь, - усмехнулся Скирфир. - из Варша...
- Грибы-ы лесные! - нежно сообщил Биркарт.
И точно, ну мог ли он, обожавший силезские, то есть польские, блюда с грибами, не узнать знакомый аромат! Самые простые грибочки ведь -- смесь белых с березовыми!
- Молодец, маленький.
- И вовсе не я тут маленький, - буркнул Биркарт. Скирфир не обиделся -- это у них стало уже чем-то вроде пароля и отзыва. Общей шутки для двоих.
Вспоминая все это, Биркарт продолжал работу: растолок орехи, горошины перца и кориандр в каменной ступке каменным же пестиком -- не в пыль, но почти, зажег маленький огненный шарик, всыпал в стеклянную колбочку полученную смесь и добавил несколько капель воды. Бросил туда крестик без веревочки (заодно и слегка потемнеет, как тот, Панталеон). Поставил ее точно над шариком, чтоб вскипятить содержимое.
В подлинный амулет, Amores et deliciae tuae, всю эту смесь нужно было добавлять в ее обычном, необработанном и не разбавленном жидкостью виде. Амулет Герберта вызывал любовь к его носителю не у всех подряд, но у определенного лица -- достаточно было произнести, заклиная штучку, имя этого желанного лица.
Но Биркарту нужен был простой Amorificus -- из тех, что вызывают не любовь, а похоть. Не заклятый должным образом, он вызывал страсть к носителю у кого попало (если носитель был не слишком уж уродлив или вовсе дряхл).
Впрочем, этот не самый простой. Потому что действовать он будет наоборот.
Соученики удивлялись не желанию Биркарта раскурочить любой сильнодействующий амулет -- так поступали и они сами, чтобы разделить его на составляющие и научиться делать подобные, а то и более сильные -- но желанию придумать для любой такой вещицы "анти-амулет", ослабляющий, сводящий на нет действие оригинала, а то и оборачивающий действие в противодействие.
Но Скирфир одобрял эти его занятия. "Чтобы лекарство превратить в яд, а яд -- в лекарство, много ума не надо, - говорил он. - Ум потребен, чтобы отыскать от этого яда противоядие. С амулетами то же самое...".
"Обратный" Amorificus Биркарт создал в 14 лет. И назвал Amorabundus. Не того, кто будет его носить, будут желать -- желать будет он сам!
А дело всего лишь в волосках, вплетенных в веревочку. Или любой иной частичке тела другого человека -- но волосы удобнее всего. Их можно именно что добавить незаметно -- и проще всего раздобыть. С частичкой ногтя, например, это будет посложнее. Да и противно, фу. Выслеживай еще, когда кто-то там стрижет ногти, да отыщи момент подобрать остриженную дрянь! Биркарт был брезглив. В Алюмбрадос из него это буквально вышибали -- Скирфир мог и ткнуть мордой в неполучившийся декокт из каких-нибудь лягушачьих кишок, а Хуан умел своими штучками заставить тебя извергать с обоих концов все, что обычно льется из людей от ужаса, отвращения или боли -- но до конца так и не вышибли.
Любопытно, думал Биркарт -- кровь, уже излившаяся из живого тела, остриженный волосок, срезанный кусочек кожи -- все это уже мертво, но хранит пусть слегка изменившиеся, но прежние три ауры живого создания. А соприкасаясь с заклятым амулетом и одновременно с телом его носителя, разворачивают действие вещички в обратную сторону...
Как он додумался, что нужно действовать именно так, он не помнил -- озарение, что ли, какое-то?
Помнил лишь, как делал эту штучку урывками между занятиями. Делал так, словно совершенно точно знал: она будет работать.
Но чтобы узнать, работает или нет, нужно было проверить в деле. А как же. Ну а овечки-то на что? Для того надо было смотаться в Кордову. Но в Кордову, так уж вышло, планировали отправиться все трое -- Вольф, Никколо и их младший соученик -- и только через три дня. Биркарту страшно не терпелось испытать амулет в деле, но... следовало потерпеть. Парни не поняли бы, если бы он отправился в Кордову без них. Ну сговорились же!
Только вот... неплохо выполнив очередное задание Хуана, вымотанный Биркарт получил официальное позволение побывать в Агиляре. И, разумеется, воспользовался разрешением.
В Агиляр ученики Алюмбрадос обычно являлись с единственной целью: нажраться местных блюд. В двух на весь крошечный городок харчевнях кормили от пуза и вкусно. А их -- еще и бесплатно. Все знали "парней из школы колдунов", да и висящий у каждого из них на груди кованый серебряный медальончик с изображением горящей свечи...
Остальные посетители этих харчевен -- жители городка и проезжие -- старательно делали вид, что не видят этих молодых людей.
Клиентуру тут искать было почти безнадежно -- чем дальше от приличных городов, тем суевернее овечки, это ж дураку ясно. Но Биркарт готов был и бесплатно напялить на овечку сочиненное им маленькое чудо -- ему важней было, сработает ли оно. Ну-ну, побыстрей бы три дня прошли. Чьи волосенки мне придется вплетать в веревочку? Мужские, женские?..
В харчевне, как обычно, восседали завсегдатаи с одними и теми же разговорами. Ну и в самом деле -- о чем в Агиляре говорить-то? О том, как Лаура Риарио Родригес опять гоняла зятя Чучо Ибаньеса по главной (и единственной) улице сковородкой? Да я всю жизнь говорил, парни, Ибаньесы -- они и есть Ибаньесы! Не настоящий он мужчина!..
Всех здешних ибаньесов Биркарт уже наизусть выучил. Любое новое лицо в Агиляре было событием...
И стало!
- Э! Да это же Пепе! Пепе Эль Романо!
- Иди к нам, Пепе! Наконец-то вылез из своей деревушки!
Биркарт глянул на Пепе с любопытным для андалузской деревенщины прозвищем "Римлянин". Видно, наградил его этой кличкой единственный, кто в его деревне был образованным человеком. Может, даже поп. Ну, приблизительно так можно представить себе молодого Цезаря. Огненные глаза, вороные кудри, широкие плечи да грудь колесом -- пропади любая девка! Это потом, наверно, Гай Юлий полысел -- впрочем, менее страстным не стал!
- Пепе! А слыхали, ты женишься?
- Да, бабы шепчутся, что на дочке Бернарды Альбы!
- Да, вот приехал насчет одежки на свадьбу. Фонсеке-Еврею заказал.
- Это ты правильно, он тут шил на свадьбу Эмильяно Солидо дель Позо с Лолой Морено -- и его обшивал, и невесту, так моя дура аж расплакалась: ах, красотища! Мы-то скромнее были...
Биркарт чуть не подавился куском телятины, фыркнув в свою миску с тернера кон алькачофас, да так, что забрызгал себе винным соусом нос: ему понравился Эмильяно, Вылезший Из Колодца.
- А на которой женишься-то, Пепе? Их же там... четверо? Пятеро? На самой молоденькой, что ль?
- Нет, - сказал Пепе. - На Ангустиас.
- Э?
- Э-э?!
- Да она ж старуха!
- Ну да, к сорока. Ну, подумаешь, страшна да хвора. Долго ж не проживет... думаю, родами помрет.
- А и помрет. Ты по ней не заплачешь. А остальные-то... слышал, Бернарда строга, дочки что монашки? Зато богаты?
- Дом Бернарды самый большой в деревне, это верно. У каждой девки комната своя, - ухмыльнулся Пепе. - Хоть к каждой под окно лезь -- другая не услышит. Вот и все богатство. У одной Ангустиас есть и луга, и рощи оливковые! Шелково одеянье, да харя обезьянья. Хотя остальные не лучше. Ну, самая молоденькая там, Адела -- с виду хороша, да и горяча, по глазам видно. Остальные -- парни, не поверите, крыса на осле сидит! Особенно одна, Мартирио. Злющая, язык что у матери -- жало осиное, да была бы хоть при этом приглядна -- а то ведь горбата! Ну, сейчас ей хорошо уж за двадцать, а была молода -- вроде и на девку была похожа. Один там даже сватался, Энрике такой Уманас. Но что-то у них не сладилось, и женился он на другой, побогаче. И, ребята, вы не поверите...
- Чего?
- Та тоже страшна как черт!!!
- Аххххааааа!!!
- Может, ему страшненькие и нра...
- Да вся деревня так и говорит! А Энрике: денежки-то вот они, а харю женушки ночью в темноте все одно не видно!
- Молодец!
- Ну...
- А ты небось к каждой под окошко лазишь, а, Пепе?
- Да к Аделе! А Ангустиас свой портрет подарил, что тот бродяжка намалевал -- помните, осенью шлялся тут? Пусть любуется и думает, что я с ней!
- Ахххаааа!!!!
Пепе -- и впрямь лихой он был парень! -- летел в родную деревню на своей андалузке с развевающейся по ветру белоснежной гривой. Лошадка была гладкой, сияющей под полуденным солнцем, словно ожившая мраморная статуя, и встречные крестьянские телеги съезжали на обочины, лишь завидев столб пыли впереди.
Всадник не замечал маленькую черную птицу, летящую высоко над его головой.
Птица заметила, у какого дома в деревне Пепе остановил свою кобылку. А дом Бернарды найти труда не составило, сказано же: "самый большой в деревне".
Наблюдать за семейством будущей тещи Пепе оказалось так любопытно, что Биркарт решил задержаться: здесь, он сразу это понял, будет на ком проверить амулетик!
Что Бернарда, что пять ее дочек были сущее змеиное кубло. Мамаша зверела, блюдя честь своих дурнушек. Дочки зверели без телесных удовольствий. Знай шипели друг на дружку. Лишь квелая невеста Пепе ходила, задрав острый нос, словно на нее напялили испанскую корону. А вот горбатая Мартирио Биркарта позабавила больше всех: он углядел в ней то, что роднило его с ним самим -- она, похоже, давненько и глубоко презирала весь род человеческий. Натерпевшись от него за свое уродство, девка отрастила жгучий язычок. Но этого недостаточно, подумал Биркарт. Чтоб победить, тебе нужны ядовитые зубы. Посмотрим, сумеешь ли ты отрастить и их. Биркарт заметил, как Мартирио пялилась в тощую, но прямую спину более удачливой сестры, и ее бледные губки (а ведь красивые губки!) прошептали: "будь ты проклята, сука!". И проклятие, и словечко perra -- не нужно быть глухим, умеющим читать по губам, чтоб понять.
А из тебя вышла бы неплохая ведьмочка, и не из добрых-блаженненьких... будь у тебя хоть проблеск способностей.
Но ауры у всех в этом семействе были обычнейшие. Человечьи, блеклые по сравнению с сияющими аурами ребят и мастеров Алюмбрадос. Биркарт с удовольствием глянул бы, подействует ли его произведение на колдуна или ведьму, но предварительно следовало узнать, каково его действие на овечек.
Кстати об Алюмбрадос. Биркарт намеревался провести в этой деревне остаток дня и ночь -- а значит, придется пропустить занятия у рабби Элеазара и Скирфира. Это было уже серьезно, делать это без предупреждения не следовало, мастера Алюмбрадос наказывали за пренебрежение занятиями... и наказания эти даже вспоминать не хотелось.
Биркарт полетел в примеченную еще в полете сюда оливковую рощу. На Андалузию наплывал жаркий, вялый час сиесты, и роща была пуста -- трое работников, обрезавших кроны, покинули ее.
Убедившись, что некому подглядывать, Биркарт перекинулся. Требовалось отпроситься у Скирфира -- и заодно уговорить его отпросить загулявшего ученика у рабби. Задачка та еще! Рабби Элеазар, мастер магических перемещений, страстно любил свой предмет на практике -- и перемещался постоянно, появляясь в замке Алюмбрадос лишь для того, чтоб провести очередное занятие. Сложность состояла в том, что он еще и задерживался, чтобы дать урок лично Биркарту (других иудеев в Алюмбрадос не было). Биркарт ненавидел странный, корявый и одновременно неожиданно мелодичный язык, какому учил его рабби, но магия, не положенная никому, кроме людей с иудейской кровью, его привлекала: ему льстило, что никто -- ни Никколо, ни Исенгрим, ни Ален -- никогда этому не научатся, а вот он -- да. Но редко являющийся рабби не прощал пропусков занятий!
Биркарт отчаянно надеялся на Скирфира: этот белесый карлик-матерщинник, хоть и вечно костерил его словами, каких не выдумывал для более тупых учеников, все же питал к нему определенную слабость.
Биркарт зажал в руке свой медальончик. Это было гениальное творение Скирфира -- оно позволяло мастерам Алюмбрадос точно знать местонахождение любого из учеников, а также служило для связи. Биркарт мог связаться со Скирфиром и без него, он давно понял, что Кундри -- не единственная, с кем он может так разговаривать. Но... что-то удерживало его от слишком откровенной демонстрации всех своих способностей мастерам Алюмбрадос. Ведь те и сами могли -- им это натурально ничего не стоило -- лазить в головы учеников. Но не делали этого. Биркарт ценил их благородство.
Серебро быстро нагрелось от его горячей ладони, и Биркарт услышал неслышимое никому, кроме него, ворчливое рычание -- словно сонный старый пес заворочался в будке:
- Шляешься где-то, малолетний засранец, поповское отродье, выебок злосчастный, пиздорванец вроцлавский, шваль подзалупная, малофья придурком выдроченная! Где ты должен быть? Позвать рабби, чтобы сказал, где ты должен сейчас быть?!
- В следующий раз не дозоветесь! Шлимазл!!! - глас рабби был чистый рев Йешу бен Нуна, командующего армией при взятии Иерихона. - Глянь, Скирфир, ничего ему не надо, а кому надо, мне надо?!
- Рабби... - промямлил Биркарт покаянно.
- Шма, ма ани, эз? (Слушай, что я -- коза? - ивр.) Тратить время на тебя, когда не на тебя, а впустую?!
- Слиха... (Извините... - ивр.)
- Зайн бэайн! (Пошел нахуй! - ивр.)
Недолгое молчание.
- Ну все, - сказал Скирфир, - обиделся наш рабби. И свалил. Велел тебе выучить псалмы Давида с двадцать второго по пятидесятый! До послезавтра. Где загулял, я вижу, но нахуя, я не понял?!
- Мастер Скирфир... мне нужно проверить Amorabundus...
Видимо, у Скирфира было хорошее настроение. Или ему просто было не до того. Он буркнул:
- Проверяй.
Биркарт перекинулся снова. Отрезать клочок от богатых кудрей дремлющего Пепе оказалось легче легкого.
На том же месте в оливковой роще Биркарт быстро расплел и переплел заново веревочку, на какой будет висеть амулет. Чтоб черные волоски Пепе не сильно выделялись в ней, он спалил сухую веточку и вымазал всю веревочку сажей.
И снова перекинулся. И вернулся -- смотреть смешное представление в доме Бернарды Альбы. До ночи смотрел и часто смеялся (правда, для смеха ему приходилось слетать с окошка куда подальше, чтобы в доме не услышали захлебывающийся писк).
Ночью -- заснула мегера Бернарда, заснула стоглазая, как великан из греческих сказок, служанка Понсия, заснули те девки, каким все равно ничего не светило -- Биркарт, сидящий на крыше, услышал стук копыт. Это ехал сюда на своей кобылке Пепе. И, что любопытно, он, перелезши через забор во двор, отправился не к окошку своей сорокалетней невесты. Биркарт послушал его тихий воркующий шепот и ответный звонкий шепоток молодки Аделы. И полез в окошко Мартирио.
Он был уверен -- она не спит.
Но и в темноте не видит. Поэтому Биркарт перекинулся прямо в ее комнате. И зажег свечку на столике, разумеется, не прикоснувшись к ней. Встал у окна, заслонив огонек спиной от взоров извне.
И тихо сказал:
- Сеньорита Мартирио...
Мартирио так и подскочила в постели, прикрыв глаза от внезапно вспыхнувшего света и натянув одеяло до подбородка.
Биркарт не ошибся в ней: злая девчонка, не привыкшая ждать ни сочувствия, ни помощи от других. Она не завизжала, не заблажила, призывая свою матушку, служанок и Пресвятую Богородицу. Может, потому, что он дал ей возможность разглядеть его. Биркарт прекрасно знал, как выглядит: четырнадцать лет, воронье гнездо на башке, сидящей на тощей орясине. А орясина состоит из острых углов.
Но при том -- сияющий на груди серебряный медальон Алюмбрадос.
- Мальчишка... - сказала Мартирио. - Из школы колдунов. О вас и говорить нельзя. Дьявольские отродья. Господь наш Иисус и Мать...
- Не поможет, Мартирио, - Биркарт вытянул из-под ворота рубашки крест, - я христианин, такой же, как и ты.
- Что тебе нужно?
- Помочь хочу тебе, Мартирио. Приглянулась ты мне!
- Да ладно!
- А что бы нет? Энрике Уманасу ты же тоже нравилась?
- Да тебе на что я, сопляк?! Тебе жениться рано...
- Да мне и в голову не пришло бы на тебе жениться, - спокойно сказал Биркарт. - Да это никому бы в голову не пришло, и ты это знаешь. Просто хочу, чтоб тебе стало получше, чем сейчас. Выполню твое желание. Любое.
- Просто... выполнишь? Любое? Но... если я... Да это же грех -- с колдуном связываться!
- Ну уж выбирай -- желание или грех... Покаешься же потом.
Он знал, чего она пожелает. Просто знал, даже не залезая в ее голову.
- Можешь сделать так, чтоб Пепе полюбил меня?
- Конечно. Надень это.
Биркарт видел ее мысли, даже не стараясь: она не любила Пепе, она ненавидела своих сестер и мать.
А вот что будет, когда ты полюбишь, дрянь ты горбатая?!
Амулет работал. Мартирио влюбилась в Пепе. Да так, что украла его портрет у его невесты!
Биркарт вернулся в Алюмбрадос, но следил, что там творится... в этой деревне.
Весело же!
Пепе и Адела задорно трахались у речки.
А потом Адела повесилась.
Людишки... вы никогда не умеете договориться!
На колокольне Отмухувской церкви негромко отбренчали терцию. Биркарт, увлекшись воспоминаниями, тем не менее пристально следил за кипящей колбой. Вовремя погасил свой огненный шарик и аккуратно -- не руками, конечно -- опустил горячую колбу на каменную подставку на столе. Чуткие пальцы еще разок проверили, хорошо ли сплетена веревочка.
Биркарт дождался, пока колба остыла достаточно, чтобы взять ее незащищенной рукой. А затем выплеснул жидкость из нее за окошко. Вытряхнул крестик на стол, веревочка вернулась на место. Теперь следовало поместить амулет в мешочек из плотной кожи, чтоб он никоим образом не соприкасался с телом самого создателя. Сделано.
Шарлей там сейчас пойдет грести свой навоз, даже не подозревая, какой милый подарочек я ему приготовил. Жизнь его с сегодняшней ночи станет куда-а интереснее!
Эй! Кажется, уже стала! Биркарт вздрогнул от отчаянного вопля, ворвавшегося в его мысли: "Би-иркарт! Биркарт!!!"...
А ты говорил, братец Шарлей, что не дождаться мне, пока сам позовешь, подумал он и улыбнулся. Прежде чем взять и исчезнуть прямо из кресла.
Шарлей ничего не понимал -- всю краткую службу братец Барнаба по шажочку, но передвигался все ближе к нему. Не заметить этого было невозможно. Когда обе братии стали выходить из храма, Барнаба вмиг оказался рядом с ним и влюбленно уставился на него. Шарлей знал, куда требовалось его послать, но говорить -- при приоре и его холуях -- было неразумно. Авит попытался выручить его.
Но Барнаба не отправился искать брата Миколая! Он по-прежнему пялился на Шарлея, нежно-пренежно улыбаясь. На его пухлых щеках двумя майскими розами цвел румянец, пустые глаза сияли. Тьфу ты! Обе братии тихонько ухмылялись.
И Шарлей не отправился грести свой навоз. Петр грубо удержал его за плечо:
- Слышь, брат. За мной пошел.
Рядом тут же замаячил Анджей -- а ну как лев Иорданский будет сопротивляться!
Брат Хероним хотел было направиться следом, но Петр зыркнул на него и буркнул:
- А ты нам без надобности!
Вскоре Шарлей узнал, что таилось во втором закутке на монастырском подворье. И удивился. Очень удивился.
Здесь были: что-то вроде каменного очажка (он горел, и из него торчали вроде бы концы кузнечных щипцов, а за них держался какой-то хилый конверс, Шарлей его не знал), здоровенное дубовое кресло с резной спинкой и бархатной сидушкой, стоявшее под навесом -- видно, чтоб сверху не капало... и земля, засыпанная толстым слоем песка. Сейчас мокрого, темного, противно липнущего к босым ступням.
Кресло. Песок. Какой-то малюсенький римский цирк, подумал Шарлей.
И, как оказалось, не ошибся. Пришествовал приор. И воссел.
- Брат Элиаш, - заговорил он этим своим голосом (так говорила бы шубеница, если бы ей вздумалось побеседовать), - в те часы, когда ему дозволено говорить, сообщил нам кое о каких мыслях своих про ту ночь, брат. И напугали нас его мысли. Ибо о великом нечестии были они. А именно -- о колдовстве. Что скажешь?
- А что я могу сказать? Я не брат Элиаш и ничего не знаю о колдовстве...
- А у нас вот сомнения, что не знаешь. Зато, возможно, знаешь, как легко и быстро, не привлекая внимания Святой инквизиции к нашей обители, можно проверить -- колдун ты или кто?..
Шарлей понял. И побелел. Да вы что...?!
- Ордалия, брат, покажет истину. У ордалий много нелепых правил, совершенно не влияющих на суть их, но мы о них не думаем тут. У нас все просто. Сейчас ты подойдешь вон туда, и брат Лукаш подаст тебе подкову. А ты возьмешь ее. Коли ты невинен -- раскаленное железо не повредит тебе. В ином случае -- сам понимаешь.
Я понимаю только то, что это бред, подумал Шарлей. Сотни.. нет, тысячи людей повесили, забили или сожгли на костре потому, что Господь не сыплет чудесами, как богатый обалдуй деньгами. И раскаленная железка обожжет руку любого... святых мало, и здесь их нет. Точно.
Шарлею однажды пришлось вытаскивать больных из горящей монастырской больницы. И когда он тащил на руках паралитика и пытался перелезть через упавшую пылающую балку, та буквально на миг словно прилипла к его бедру, приплавив к нему рясу. Отдирать от ожога шерстяную ткань было... Шарлей выл не своим голосом. А ожог долго-долго не заживал.
А они хотят, чтоб я подержал в руке железку, красную от жара...
- Иди и возьми ее, брат.
Шарлей сделал шаг -- и понял, что не сделает второй. Это же...
Он слишком хорошо помнил, что это такое. Боль, молнией прошивающая голову. Почерневшая обугленная кожа. Болит так, что не заснешь. А мне еще работать. Руками. Вы с ума сошли, превратить мою руку в... это?
- Сомневаешься?..
Шарлей сделал второй шаг.
И тут... и мужество, и достоинство оставили его. Он не хотел этой боли. Он устал от боли!
"Би-иркарт! Биркарт!!!"... Неужто услышит?
"Иди и возьми эту хуеву подкову. Не бойся, братец Шарлей".
Я боюсь, Биркарт, боюсь...
"Ты слышал, что я сказал?"
Шарлей прошел оставшиеся пять шагов. Конверс Лукаш с какой-то весьма неприятной радостью на физиономии потянул щипцы из огня. Алая от жара подкова снова заставила Шарлея задержаться...
"Ты же смелый, братец Шарлей! Ну!"
Шарлей протянул руку. Трясущуюся. Он дрожал такой крупной дрожью, что, казалось ему, под рясой бегают мыши.
Алая сияющая дрянь легла в его ладонь, и Шарлей вздрогнул: она была ледяной.
Шарлей сжал пальцы -- да, ледяная.
Он -- нате, выкусите! - показал приору и его холуям светящуюся гаснущим алым жаром подкову. Уронил ее в песок. И предъявил ладонь без следа ожога.
- Вам... все ясно? - спросил он хрипло.
Приор аж подскочил на своем "троне", Петр с Анджеем вылупились и раззявились, став похожими на пойманных окуней. Шарлей улыбнулся. И вдруг почувствовал, что сам набит грязным песком. И голова набита грязным пес...
почему все красное почему красное все
Его глаза уплывали под веки. И уплыли. Пережитый им ужас никуда не делся -- и вот сейчас подло, исподтишка нанес свой удар. Шарлей рухнул на мокрый песок, как подрубленный.
- Убрать, - приказал приор, поднимаясь и охая. Вот, заставляют больного человека с грешниками возиться тут!
Птичка, сидевшая на заборе, едва не издала гневный скрипящий вопль: брат Петр просто схватил лежащего за лодыжку и потащил. Этак Шарлей все камни на полу башкой пересчитает! Ах ты сволота поганая!
Но было пока не до Петра. Нужно было вылететь за ворота и постучаться по-человечески...
Биркарт сделал это.
Приор, уже вернувшийся в свою келью, согласился принять господина фон Грелленорта. Еще бы он не согласился... Но удивился, конечно.
- Господин фон Грелленорт, благослови вас Господь, что-то случилось? Совершенно не ожидал увидеть вас сегодня...
- Да так, мимо ехал, решил заглянуть, отец Дамиан. Как поживает брат Шарлей? Не доставляет вам неприятностей?
- Этот-то да чтоб не доставлял, - пробурчал приор. - Ну и сокровище вы нам всучили! Экий грешник...
- А праведников у вас тут и нет, ну?..
- Ваша правда.
Идиот. Сам подтвердил, что и вы, братья кармелиты, те еще "праведники". Ну да беседовать с дураком... тоска какая!
- Отец Дамиан. Я хотел бы узнать еще кое-что, ибо на то воля епископа вроцлавского. Как поживает пребывающий в благословенной сей обители брат Барнаба?
В глазах снулой рыбы что-то сверкнуло.
- Ох, что за дело епископу вроцлавскому, хоть и грех мне говорить о нем так, до безумного брата Барнабы? По-прежнему безумен, и надежды, что образумится, нет...
Действительно нет, тут ты прав. Но мне нужно, чтобы ты и холуи твои мне не мешали. Прости уж, отец Дамиан. Но...
Биркарт мягко сказал:
- Надеюсь, вы тут милосердны к нему? Убогих обижать -- грех. Да к чему я это все говорю -- орден цистерцианский любопытствовал, как поживает брат Барнаба... Уважьте волю достойнейшего ордена, расскажите.
- Да что ему поделается-то? Обычно держим его в затворе, чтоб не соблазнял братию выходками своими содомитскими. Но именно что милосердие проявляем -- выпускаем иногда гулять... а то зачахнет ведь. Он как дитя малое, взаперти долго сидеть не может -- плачет, болеет...
То Биркарту было и нужно: приор увлекся рассказом, а по своей привычке не смотреть на собеседника пялился куда-то в сторону. И не замечал, как губы его собеседника еле-еле, но шевелятся. Биркарт призывал Силу, она была нужна, чтоб вложить в эту тупую башку кое-что неимоверное для любого приора любой обители.
Что тут ни делается, все к лучшему.
Что. Тут. Ни. Делается. Все. К. Лучшему!
И ты, дохлая твоя морда, просто будешь смотреть на то, что делается. Но не мешать. И холуи будут повиноваться твоей воле.