Горощеня Александр Сергеевич : другие произведения.

Сентябрьский бег

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда йа был нежным и йуным)
  Любовь сильнее времени и расстояний - говоришь ты себе после того как
  услышишь в телефонной трубке голос, который уже успел полюбить и назвать
  родным.
  Любовь сильнее - говоришь ты и начинаешь делать что-то, чтобы
  шагнуть этой любви навстречу: откладываешь деньги, планируешь,
  собираешься, пишешь, звонишь, говоришь: "Солнышко, я приеду", а сам
  думаешь: "Что, вот так вот я возьму и поеду"? И возникает сомнение в
  реальности происходящего, словно все разговоры были не всерьез, но ты
  убиваешь сомнение и нерешительность конкретным действием, и в конце
  концов получается так, что ты стоишь на перроне и изумляешься - да я же еду!
  А потом не изумляешься, а просто едешь, вагон трясется, колеса - ты-дых,
  тыдых! - вечернее освещение, плацкарт, а напротив хлипкий какой-то
  мужичонка, который мешает уснуть. Он абсолютно, стопроцентно реален, он
  едет со свадьбы брата, возвращается в Гомель, где работает на каком-то заводе,
  он преисполнен восторга и говорит, говорит, ты улыбаешься в ответ сонно и
  вежливо, ничего не слушаешь, но улыбаешься, провоцируя его на новые
  излияния.
  Хочется спать, но постели нет - надо было брать ее вовремя, вот что,
  а сейчас проводница, крашеная рыжая улыбчивая восточка куда-то
  запропастилась. Ночь-полночь, колеса стучат, ты едешь в Неизвестность,
  навстречу той девушке, которая вся - твоя жизнь, хотя ты ничего о ней не
  знаешь и даже помнишь смутно.
  Так это все начинается, начинается моей волей, только моей, моим неврастеническим капризом, под которым скука, жажда любви и бешеное упрямство. Я столько раз говорил, что я приеду, приеду, еду, я говорил, говорил, слова, слова, слова, и вот я еду. Вот я кутаюсь в одеяло - я наконец взял постель, залез в нее одетым, даже в куртке - холодно, из окна - свищет, я ворочаюсь, ворочаюсь, одеяло сбивается, ярость бессильная, холодно, кашель-гад мучает: неужели опять началось? Зарыться, спрятаться с головой,
  свернуться калачом, согреться и заснуть, но - ты-дых, тыдых! - всё - холод,
  кашель, вагон, все слишком реально, как и маниакальная мысль: "Заснешь -
  сопрут туфли"!
  Сон тревожный, как сырой деревянный колодец, провалился в него, вокруг
  мокрые бревна, темно, зеркало под подбородком, а в нем - лягушка. Потом
  зеркало дрожит, сотрясается, больно - опять кашель! - лягушка трясет за плечо
  и требует предъявить документы. Граница. Документы. Декларации.
  Таможенники, которые шумно топают ботинками и пугают ночь громкими
  голосами. Врубается "дневное" - бледное и неестественное освещение. Это
  недолго, но за этими - их близнецы-братья, украинские коллеги, которые снова
  выдергивают из зыбкого, приносящего только рваное забвение сна, после
  которого чувствуешь себя разбитым.
  - Что везете?
  - Личные вещи.
  Будь прокляты поезда. Я хотел ехать автостопом, но старики оказались
  чрезмерно заботливыми - "мы билет уже купили". Но ничего-ничего, я сойду в
  Чернигове, поболтаюсь по городу, а потом пойду ловить попутки - хватит с
  меня поездатых прелестей. Хорошенькое дело - последний день лета, и тот не
  такой, как надо. А если еще захолодает? - Что, придется возвращаться за теплой
  одеждой - да, ма, я был упрямым козлом? Малодушие какое! Не, брат, это не
  самое большое малодушие, а вот почему ты не сошел в Чернигове, как
  собирался? Почему-почему! Потому, что было холодно, и была еще, считай,
  ночь, и в Чернигове черным-черно, вот выйду я в эту темную колотень и куда?
  Хрен с ним, с автостопом, назад на попутках поеду, а тут деньги за билет все
  равно уже уплачены.
  Вот уже светло, состав покачиваясь плывет теперь уже совершенно точно по
  Украине - под окном мазанки и подсолнухи. Не так уж и холодно. Не так уж все
  и плохо, больше не надо клацать зубами. И вообще, когда зубами клацать
  можно, это еще не холод, а вот когда и рад бы поклацать, да зубы примерзли
  друг к дружке - тогда да!
  Щетка, тамбур, туалет с какой-то обыденной металлической свежестью -
  холодный, неудобный и бодрящий. Настроение - резко вверх, завтрак - хлеб с
  отбивной и чай - чай, надеюсь, не за гривны! Вообще, какой у них тут курс?
  Руки на кружку - горячо! - хорошо! Плыву по Украине, по разноцветной
  сорочинской ярмарке, и кто сказал, что это не моя страна? - Мудозвоны!
  Зззвономуды! Я дома, я и здесь дома, и парень, скажем, из Харькова, мне такой
  же земляк и брат, как и парень из Смоленска, Калуги, Минска или Мурманска.
  В молочном пакете - яблоко, пакет внутри мокрый - фу, черт! Едем! Крошка, я
  все ближе, я ближе с каждой секундой! Ты-дых, тыдых! Я еду, двигаюсь, я
  Живу! Я везу тебе хорошую погоду! Было пасмурно, небо - серое, асфальт -
  мокрый, а сейчас небо хоть и завалено облаками, но какими - это же сливочное
  мороженое, и лижут его синие ветра и солнце.
  Мы подъезжаем, я весь в окне, смотрю, таращусь, челюсть норовит
  восторженно отвиснуть. Дыхание захватывает - этот город огромен! А внизу,
  под парящими нами - Днепр, батька Славутич, мощь разливанная - привет с
  верховьев, от узкого Днепра Смоленска. Чайки, катера, бакены, прогулочные
  корабли - все такие мелкие на кольчужной широченной груди. Волга - та еще
  шире, но ее я помню плохо, да сверху и не приходилось на нее смотреть. А тут -
  да! Зелень по берегам, в ней маковки, и берега вздымаются мощно, широко,
  кудряво. И вот вокзал, последние попытки узнать курс, проводницы ни фига не
  знают, перрон, люди, чемоданы, спешка, иду-куда-не знаю, таксисты лезут,
  предлагают услуги - сами доберемся, отвяньте. Сумятица впечатлений - и
  футурист не нарисует! Надо остановиться, замедлить поток восприятия, но
  бездействие - потеря времени, а для действий нужен план! План у меня...
  Город-муравейник, Вавилон - первое впечатление... План у меня... Чем-то
  похож на Минск, но куда колоритней, все взболтано, холмы-спуски, Минск
  более плоский, более административный... План у меня!.. Плана никакого, в
  башке сумбур, так куда это я иду вниз по улице? Угу! Начнем с того, что
  сегодня меня еще не ждут, значит, надо позвонить, значит, надо поменять
  деньги, значит, надо узнать курс. Интересно, где у них тут меняют деньги? Где!
  - На рынке! А курса не знаю - надуют, черти! Можно попробовать позвонить из
  какой-нибудь конторы, может, разрешат. Надя моя... Моя? - С каких это пор
  моя? - А вот моя! Надя-Надя, ты на занятиях и будешь там до вечера... Так я
  тебя в институте поймаю! Факультет известен, отделение тоже, группа - нет.
  Найдем!
  Вниз-вверх, грохот трамваев, вывески, вывески, на украинском, дома,
  булыжники, движение, многоярусный гудящий улей, вверх-вниз. Бульвар,
  зелень, тень, милицейская (или полицейская?) машина - белая с двумя
  полосами по борту - синяя и желтая. Иномарка, да еще новенькая. Мент весьма
  парадный, красивая форма, белая рубашка, галстук, фуражка-кепи. Небрежно
  объясняет как пройти к Мединституту. Иду, город - навстречу, грохочет, воет,
  зеленеет, проходит сквозь меня, цепляет всеми краями, красками и выступами.
  Скажите, вы не знаете, как пройти к Мединституту?
  - А оно вам надо?
  - Надо.
  - Подумали?
  - Подумал.
  - Ну тогда прямо, мимо Зоопарка, по правой стороне будет.
  - Спасибо.
  - А всегда пожалуйста.
  Корпуса, здания, решетки забора, то ли институт, то ли поликлиника. Полно
  студентов, студенток - прикинутые, небрежные, модники и модницы,
  громкоголосые. А я в джинсах, с огромной набитой походной сумкой, куртка на
  руке, футболка мокрая - парит не по-осеннему. Каверзная погода: солнце печет,
  а ветра холодные. Я решителен и скуласт, я весь собран, не топчусь как овца,
  иду вперед между этими прикинутыми мальчиками-девочками, но, черт, как я
  на самом деле сбит с толку, как боюсь показаться смешным персонажем. А
  отсюда - раздутые ноздри и грудь вперед, сама целеустремленность - вы не
  сможете так! И надо бы начать спрашивать, но боюсь, молчу, ведь глупость
  вопросов очевидна - не зная группы, не помня точно, какой курс: что можно
  услышать в ответ! Или увидеть. Только идиотские ухмылки.
  Типичная стоматологическая больница, регистратура, коридоры. После
  мучительного и все же овечьего топтания:
  - Девчонки, можно от вас по городу позвонить?
  - На улице автомат.
  - У меня карточки нет.
  Пожимают плечами, глаза стеклянные, а в них - стоматологический холод. У-у,
  ведьмы! Корпуса, аллеи, тень под деревьями, шум в листве. Чем я думал, когда
  шел сюда?
  Попытка дозвониться без карточки - есть такой фокус. Не срабатывает. Что
  делать? - Ехать. Но куда? Блокнот! Блокнот, ё, в котором адрес! Остался дома!
  Проклятье! Расспросы, расспросы - улица Маяковского, левый берег, метро.
  Всё - надо менять бабки. Снова улицы, пешкодралом, солнце, лямка шею трет,
  пот. Опять вокзал, пункты обмена, посмотрю в нескольких - может, есть
  разница в курсах. Мост над вокзалом, деревянное странное сооружение, внизу
  множество путей и составов. Толкотня. Солнце высоко, истекает обеденное
  время.
  Меняю в итоге десять багсов. Метро, еду, выхожу. Лестница, ряды цветочниц,
  охапки роз, тетки продают семечки. Ну а дальше? - троллейус. Талоны, сдача
  мелочью, т.е. монетами - полный карман. Выхожу наугад, после того, как
  понадеявшись на неверную память, называю кондукторше заведомо
  неправильный номер дома. Очень хочется есть. Во рту сухо, губы как пески
  пустыни. К черту всё! Бутылка пива, цены у них - не поймешь, всё - упасть на
  скамейку, сбросить туфли, сумку эту проклятущую - на землю. Посреди
  широкой улицы, обрамленной рядами пароходов-многоэтажек, я ем бутерброд с
  мясом, а куски здоровые, толстые, не хотят рваться, выскакивают из
  бутерброда, хлеб крошится в пальцах. Какого черта было делать такие, прямо
  неловко - вцепился зубами и не откусишь, а целиком тоже не заглотить, ну и
  что?! Плевать, пошли все нафиг, я международный бомж, я заблудился в этом
  городе! А пиво божественный напиток!
  - Как пройти на почту?
  - Так вот она, через дорогу...
  
  Через дорогу.
  
  - Алло, здравствуйте, Надю можно пригласить?
  - Это Надя.
  - Надюшка, привет, это я - Сашка!
  Сашка? Ой! Ты откуда звонишь?
  - Ну не знаю, номер дома вроде пятнадцать, это почта, улица Маяковского,
  город Киев.
  - Ты приехал?!
  - Ну!
  - Ой, ну ты даешь! Будь там, я сейчас приду!
  - Ага!
  Я жду тебя, жду, сижу на корточках у дверей почты. Я жду, я твой верный пес.
  Я часто дышу, я высунул язык, шерсть на загривке дыбом, сердце ломает ребра.
  Сейчас я тебя увижу. Сейчас! Значит так, надо подойти и поцеловать тебя,
  сделать это легко и естественно, чтобы как бы само собой. Я не видел тебя
  шесть лет, я не помню твоего лица, я люблю тебя. Всё это и в самом деле
  происходит - ты больше не голос в телефонной трубке и я тоже.
  Мелкий дождик. Он быстро кончится. Я высматриваю тебя среди прохожих -
  знаю, что узнаю и боюсь не узнать. Через минуту все решится, сейчас все и
  решится, меня трясет от этого "сейчас". Я помню, что должен поцеловать тебя,
  чтобы сразу стало ясно то, что и так ясно - я приехал не к бывшей
  однокласснице, я приехал к девушке, своей девушке, которую искал...
  Чушь собачья, нечего сидеть тут в страхе и на ходу придумывать сказки - ни фига не искал и не писал четыре года! Ну где же она? Сколько времени нужно, чтобы...
  И тут ойкает оно, сердце, падает в пятки - вот и ты, Надя. И так быстро, так
  неожиданно близко, и я не успеваю отойти от мгновенного испуга, хотя,
  кажется, собирался поцеловать тебя.
  - Привет!..
  На тебе джинсы, кроссовки, свитер - бело-синий с темно-красным. Первая
  мысль - как ты катастрофически красива! Темные волосы, длинные, распущенные по плечам!
  - Здравствуй, Надя!..
  И стоим под мелким дождичком, как истуканы, точнее, я один - дурак дураком,
  с несмелой, прямо школьной улыбкой - разве не смешно.
  - Я прямо не ожидала!
  Не ожидала. Тоже, значит, не верила: через море событий-лет-километров
  приехал Некто из Ниоткуда.
  - Ну ведь я говорил, что приеду.
  - Да...
  Мелкий дождичек. Тоненькие круги в хрустальных лужах. Мы совершенно
  одни на этой улице, среди возникающих и исчезающих фантомов, которые
  скользят мимо в этом тонком дожде. Мы одни, остолбенелые, с улыбающимися
  и смущенными глазами. Почему нельзя подхватить тебя на руки и закружить
  над городом?
  Идем рядом и, переглядываясь, улыбаемся - он, кажется, окончательно
  приклеился к моему лицу - этот радостный идиотский оскал влюбленного.
  Надя! - Нет, не так! - Распевней, нежней - смакую имя.
  - Что?
  - Я рад тебя видеть!
  
  Смех, искорки. И, серьезно так:
  - Только не зацикливайся на этом.
  Споткнулся - улыбка готова стать чуть менее широкой и счастливой, но я ее
  держу словно взятую штангу - безобидные слова, шутка.
  - Не поднимай руки, он этого не любит.
  Он не любит, он - бдительный, подозрительный, прозорливый, любящий свою
  Надю. Мохнатый, огромный и недовольный зверюга.
  - Рейнджер, фу!
  - Ой, не бойтесь, он не укусит?
  - Гаф-гаф-урррр-аф! Ррррр!
  - Проходите, он не укусит!
  - Ну как скажете.
  - Гау-уу-ррр!
  - Здравствуйте?
  - Здравствуйте, раздевайтесь, берите тапки.
  - Рраф-ррр! У-у-у! Гаф-гаф-гаф!
  - Рейнджер, фу!
  - У-УУУ'
  Потом чистый подруб, экзистенция, никаких мыслей и анализов, только въезд в новую обстановку, разговоры, которые обычно и даже обязательно ведутся в такой ситуации, гостинцы - хорош бы я был, ма, если бы ты меня ими не нагрузила! -Ужин? - Подождем, Надя, когда отец придет, и в зале накроем? - Вы не очень голодный? Я вам сейчас дам поесть чего-нибудь! - Да я, собственно... - Гаф! - Рейнджер, фу!
  И приходит угрюмый сибирский папа, Угрюм-река, приносит шампанское, ну а нам - водка. Надо бы сказать тост, но тут заминка, и я, как гость, лихо выдаю что-то псевдосердечное, после чего все могут выпить. Ситуация за столом несколько натужная, но скоро она остается позади - мы одни в Надиной комнате, и дверь закрыта.
  Как я устал, черт! Но это не помеха:
  .. .Через дорог кривых кольцеворот
  я донесу зрачков безумных пламя,
  чтоб впиться в твой вишневый алый рот
  запекшимися черными губами.
  - Нравится?
  - Да.
  - Да?
  - Очень красиво!
  - "Очень красиво"?
  Взгляд вопросительный. А я как бы мнусь, перед тем, как сорваться и
  обрушить на тебя лавину слов и чувств. "Мнусь", балансирую на краю -
  оглядываюсь на себя самого - ядовитого гада, но уже начинаю раскатывать
  самокат: " ...В общем, я бы хотел... дать тебе возможность узнать меня
  поближе... потому что... словом... Если то, что ты обнаружишь, не вызовет у
  тебя отвращения, я бы хотел, чтобы ты... чтобы ты стала моей женой"!
  Выкатилось - аж под ложечкой засосало! Жребий брошен, всё! - Цезарь или
  Ничто! Ты моя судьба! Ошарашенная, подрастерявшаяся от неожиданности -
  даже странно: звонки, письма, заочная эта влюбленность - разве ты не знала,
  что я скажу, когда приеду!
  Нет, правда, ни о чем не догадывалась - ляпнул, как гранатой шарахнул.
  - Ты же меня совсем не знаешь...
  - Знаю...
  Влюбленные всегда все знают - в этом их очарование. Вот он, вот - идиот с
  сияющими глазами, неистовый и поэтичный, несомый бешеным порывом - как
  в него, в дурака, не влюбиться? - На все ведь готов, натуральный пудель!
  Сломан барьер, прилив нежности, и голова с распущенными волосами на моей
  груди; объятия, но не клокочущей страсти - что-то другое, задыхаемся и таем.
  И почти растаяв, я не мозгами, а, видимо, всем существом и собственной
  кровью понимаю, что вот оно, то, за чем следует идти - эта девушка, женщина,
  любовь, которая моя, без нее я ноль, и как это восхитительно: быть сильным
  рядом с ней и для нее, нужным, а кто мы, когда одни - пылинки в космосе,
  одинокие и угрюмые, удрученные перспективой бессмысленного бы-небытия.
  Когда одни! - Но теперь - нет, мы боги, мы сильнее богов, мы любовь-кровь-за
  тебя готов... У-у... Всю жизнь на руках бы нес, босиком - по углям, плевать!
  Надька... Обвивают теплые руки - эта доверчивость и незащищенность: почему
  я не таю весь?!
  Почему? Так хорошо, но вот оно шевелится змеей-отравой - не таю, и череп все же чемодан-саквояж с двойным дном, а на дне ползюкают в грязи маленькие пиявчатые стратегические мыслюки. Ах, дрррянь! Неистовый и поэтичный, да? - А может, просто артист-истерик, хороший вживчивый артист, поверивший в свою роль - и все для того, чтобы растаять! Не выйдет, голубчик! Шевелятся змеюки, поднимают свои поганые головы, но успеваю сбежать от них, чтобы ухнуться в сон - они съедят меня завтра, не сейчас.
  Я сплю на кровати, как почетный гость, Бек-Хан, а Надя на полу в комнате с
  родителями - гостю все удобства. Я встаю чуть свет, эти сумасшедшие дни я
  почти и не сплю, ем мало - я движение, я сжатый кулак, мне не нужен сон. А
  Наде, Наде нужен, ей на занятия, но она со мной, мы не спим до трех-пяти утра,
  короткий отруб, и дрёма одолевает на лекциях, ей трудно жить в этом
  ненормальном ежесуточным двадцатичасовом бодрствовании, но рядом
  пульсирую я, заряженный мощными аккумуляторами новизны, влюбленности,
  действия, поглощенный схватыванием, заглатыванием всего - этого города,
  этих улиц, людей, красок, ее - а это ли не потребление?
  Я пожираю все, а меня пожирают змеи, напоминают мне окрыленному, что мое
  право на полет, в общем, сомнительно, отобрать лицензию! - Темная душа,
  плод с червоточиной, как смеешь ты себя предлагать? - И - привычка! -
  оборачиваюсь на этих тварей подколодных, спотыкаюсь об них и не знаю, что
  это - совесть или самолюбование, мучительно не знаю, торчу на своих
  мучениях, а она - может, у нее тоже мучения, сомнения, боль, может, и расчет
  свой, но думаю ли я об этом? - Ведь нет, о себе все больше! И предложение мое
  - гадство, натуральный капкан, но жить, жить, не хлюпать устрицей: пусть
  гадский, но поступок! Ша, слабаки! Нехрен думать, гада не исправишь! Ведь и с
  Ольгой - последней студенческой любовью, так было, воинская наука,
  сплошные хитрости, а разве она хуже? Вот я, сижу на стуле, огромный рядом с
  ней - хрупкой, вошел, не раздеваясь; черное клетчатое полупальто, печальный,
  Демон - порванное крыло, а на деле - холодный, внимательный, все
  взвесивший, снайпер в башне, глазик зоркий. \
  - Знаешь, Оль, придется тебе, наверное, меня бросить...
  - Что-то случилось?
  - Случилось.
  - Что-то серьезное?
  - Да уж...
  И так далее, ответственным голосом взрослого мужчины, который заботится о
  возлюбленной. Да-да, гад, все верно рассчитал:
  - Я тебя не брошу.
  Не бросит конечно, гы-гы-гы - попал, блин, в яблочко! И надо бы упасть перед
  ней на колени и ноги целовать, но вот он, сволочь, еще и усмехается мысленно:
  "Ой, как она это сказала возвышенно и проникновенно - мученица на костре
  любви, ха-га"!
  Так что все со мной ясно, не надо начинать все сначала, ни к чему...
  Приходит Надя, Рейнджер восторженно воет, прыгает на нее, и на меня косится
  - он вообще нервный парень и ревнивый страшно, меня признавать не хочет,
  обучен на славу, даже печенье свое любимое из чужих рук не берет. Ну и черт с
  тобой, сиди дома, а мы - мама, мы пошли! - мы пошли в Киево-Печерскую
  Лавру.
  У Нади мягкая походка, осторожная, на всю стопу - она словно боится уронить
  что-то. Мы идем под деревьями, где сумеречно-зелено, темная листва, темный
  асфальт, и воздух свеж удивительно, пыль прибита к земле. Так хорошо, легко,
  мы идем рядом, идем по парку, выходим на парапет, с которого виден Днепр, а
  внизу - машины, шум, потом снова парк и могучие дерева темнеют сырыми
  стволами - привет вам, великаны, от минских и смоленских великанов! - потом
  Елизаветинский дворец, т.е. он может и по-другому называется, но построен
  вроде точно при дщери Петровой; идем, и с каждой увиденной мной мелочью и
  с каждым новым Надиным словом меня становится больше, я не вмещаюсь
  между башмаками и шляпой, как говаривал старина Уитмен, и хотя на мне нет
  шляпы, хочется подняться над этим прекрасным городом и слиться с ним в
  долгом растворяющем поцелуе. Дорожки дугами, здесь, прямо здесь ты любила
  гулять с дедушкой, ты знаешь о них все, твои чувства богаче моих, хотя я и
  весь - свежесть восприятия.
  А мощь Лавры, чудо, монаси-подвижники - лики на стенах, древнее золото,
  двор, кряжистые богатыри, стартующая в светло-серое небо колокольня, на
  которой если не побывал, то, стало быть, Киева не видал. Глядеть, глядеть
  стоглазо, я разбрасываю зенки вокруг целыми пригоршнями, они подпрыгивают
  дробными шариками, впитывают все детали, всё: эти стены, эти катакомбы -
  "дороги под землю", тесные черные тоннели (здесь жили люди, вот кельи этих
  отмороженных психов!), свечка хлопает язычком пламени, оплывает на пальцы,
  бабки в платках и всяческие Раскольниковы с худыми лицами целуют
  тысячелетние мощи. Темно и тесно.
  - Сюда вход только для верующих! Вы верующие?
  Мы с Надькой "мысаем" головами: нет, неверующие, не хотите пускать - не
  надо, не очень-то и хотелось. Скорее, на свежий воздух, отпить воды из колодца - здесь еще Антоний с Феодосием пьянствовали. Тут тоже бабки, да не просто так - с сумками, в сумках пластмассовые бутылки для "святой" воды - деловито затариваются святостью, прямо смех.
  Наверху, у входа в пещеры, ларьки с церковными всякими погремушками, карманными библиями, иконками - продается, продается! Как это они своих святых кусочками не нарезали, чтобы толкнуть тут подороже. Здесь же стоят автобусы - по святым местам - отсюда прямиком в Оптину Пустынь или еще куда-то. Из автобусов на двор высыпают гурьбой девчонки, загорелые такие задорные молодухи, и говор задорный, и вообще чуть ли не семечки лузгают, пестрота, юбки длиннющие, платки яркие на головах - прямо как из Гоголевской книги вышли, а не из автобуса. И охота им по монастырям шманаться? А тебе охота?
  Да пора давать отсель тягу, хватит на мертвых монахов пялиться, и что нам
  старые консервы?!
  Тут мы и уходим, сматываем удочки, подхватываем по дороге явно нездешнюю
  девчонку - туристку из Львова, звать Марией - и напоследок заскакиваем таки
  на колокольню - надо же Киев посмотреть. Мария между прочим сообщает, что
  посетившим Лавру прощается половина грехов, я предлагаю выйти и войти
  снова, но нет, говорит она, этот номер не пройдет, остаемся в итоге грешными,
  и грехи будут накапливаться - сюда лучше приходить перед самым хэппи-
  эндом.
  Колокольня - ветер, говорить надо громко. Панорама, снимки на память, я
  подсаживаю Марию на каменный столбик у перил - щелк, снято! Надька на что-
  то необъяснимо дуется, а может не дуется, но фотографироваться не хочет,
  напрягает - потом ей будет стыдно-с. На выходе покупаем открытки, к нам
  привязывается служащий, что-то подкованно рассказывает, сам, умора,
  рассказывает не нам всем, а Марии непосредственно, вьется вокруг нее с
  голодным видом, напоследок предлагает загадать три желания - прямо Золотая
  Рыбка - для чего нужно трижды трахнуть здоровенной дубиной-билом по
  железному кольцу. Одно желание - для своих близких, два - себе. Ясен фиг, я
  одним желанием загадал жениться на Надюхе.
  После Лавры мы перекусили в "Макдональдсе" (у меня случился приступ
  дебильной щедрости), сфотографировались с бронзовым Гердтом-Паниковским,
  прошлись по Хрещатику, после чего проводили Марию на вокзал. Она
  пригласила в гости - чем-то мы ей приглянулись, да она и сама была девчонка
  ничего.
  Ужинали мы вдвоем, Надюхины родители пошли выгуливать динозавра, ужин:
  рыба, салат, картошка, кагор.
  - Ты, кажется, произвел впечатление на нашу новую знакомую.
  - Да брось ты.
  - Нет, правда - когда ехали в машине (тоже приступ дебильной щедрости),
  она у меня все о тебе выспрашивала. А тебе она как?
  - Ничего.
  - "Ничего"! Вот вылью сейчас это вино чертово тебе на башку!
  - Слабо!
  Слабо? М-да... Ну вот оно, здрасьте - кагор стекает за шиворот, капает с носа.
  - Ты что!?
  - Ничего.
  - Ну ладно!
  - Вот попробуй только, я серьезно - только попробуй!
  - А что - и попробую!
  - Сашка!
  - Ладно, живи...
  И тут - хлоп! - у-у, женское коварство; берегись, дАртаньян, миледи! - она
  хватает вторую рюмку, бросает ее содержимое мне за пазуху и мимо меня - в
  коридор!
  - А-а, ррра! Не уйти тебе! Всё!
  - Только попробуй!
  - Всё!
  Догоняю - раз! - испейте и вы из этой чаши! Вот мы - мокрые, липкие, тяжело
  дышим - смешивается дыхание, но... Секундная заминка и момент упущен, ах,
  растяпа! - ПРОДОЛЖЕНИЯ!
  Это только завтра, когда вечер; когда день - с Софийском собором, "оксамитовым" пивом. Золотыми Воротами и гробницей Ярослава, с Богданом,
  указывающим на Москву - пойдем туда, хлопцы! - остается наконец позади.
  - Сашка, перестань!
  - Что перестать?
  - Постой, говорю...
  - Ну?
  - Слушай, чего ты хочешь? Если ты хочешь секса, то так и скажи, проблем не
  будет...
  Имитирую негодование.
  - Надя, не упрощай!
  Что "не упрощай"! - Вот осел! - Вечер едва не скатывается в занудное выяснение "кто-куда-зачем", но Надя, Надя, Надюша...
  Вдруг она приникает ко мне, целует, целует, и все взрывается - я подхватываю
  ее мгновенно, и - эти губы, эта шея! - опускаю на диван, повисаю на напружиненных руках, и страшное напряжение, и хрип страсти, я сотрясаюсь в
  этой вспышке безумия, в тропической любовной лихорадке.
  - Сашка!.. Псих!.. Услышат!..
  Ничего не знаю: услышат-увидят - плевать, я змеем стекаю по твоему телу вниз
  - оно так чутко реагирует на каждое прикосновение, оно все создано для любви,
  оно ждет любви.
  - Сашка!
  Нет никакого Сашки - твое тело, мое! - эти сомкнутые колени меня не остановят, я скулами просочусь между ними, я открою тебя, как раковину жемчужницы, и сделаю все, что захочу - ты уже не можешь мне противиться.
  - Сашш... ка!.. Ох!
  Сердце - лохматый потный мустанг, дробь копыт, клочья пены, мы заговорщики, сообщники, мы действуем заодно - срываем друг с друга одежду - прерывистое дыхание все учащается, сбегаем с ума - не сходим - сбегаем, задыхаясь!
  И в самый разгар этой пляски-вакханалии, когда уже вот - всё! - пора сливаться
  в одно жаркое стонущее тело, из-за двери:
  - Надя, тебя к телефону!
  - О-о, черт!.. Сейчас!
  - Пошли они в задницу!
  - О-о, черт!... Надо идти...
  - К дьяволу!
  - Сашка!.. Ну постой... Ну я тебя прошу...
  - Надька!
  - Ну!.. Сашенька... Пожалуйста... Не сейчас!... Солнышко... Ну всё-всё-всё -
  тиш-тиш-тиш...
  - Надя (это из-за двери)!
  - Иду! (И мне) Я быстро!
  - Фак!
  - Я быстро (и целует, отчего все снова чуть не выходит из-под контроля)!
  Исчезает за дверью.
  - Блин!
  Это я себе. Встаю, вздыхаю, напяливаю одежду, хожу в клетке, заряженный,
  перевозбужденный - не могу успокоиться; в комнате, как сказала потом Надька, сильнейший запах секса, воздух наэлектризован до невозможности, в нем - разряды, в нем провокация, и - Боже, какой ты зверюга! - Надя! - Ой, Сашка, только не трогай меня - я сейчас вся - эрогенная зона! - Нет уж, я тебя съем! - Съешь? - Съем всю! - Всю? - Всю! - губки, шею, грудь сладкую, ладошки и пальчики на ногах - всю! - Никогда еще я не шизел до такой степени!
  А следующий день, утро, уравновешивает этот - чтобы жизнь медом не казалась: звонок домой, мать психует; отец проиграл в суде дело, когда вернешься? - Когда отпуск кончится! - И крик, и шипение, и, раз дела так
  плохи и настроение на нуле, пусть так будет у всех!
  - Что случилось, солнышко?
  - Ничего.
  - Уедешь?
  - Нет. Пока нет...
  Идем, молчим, но разве так надо? - А домой все же придется подъехать через
  недельку, чтобы не записали в негодяи и отщепенцы. И, наверно, надо будет им
  каким-нибудь подарков привести, сувениров, или нет - как думаешь, Надюша?
  - Конечно надо, чего тут думать: пойдем на Андреевский спуск и купим.
  - Андуреевский спуск?
  - Ага. Тебе понравится, может, зайдем в дом Булгакова. Зайдем?
  - Конечно, зайдем, зайчик.
  Андреевский спуск: картины - большинство фигня, но есть и просто - во! - классные; сувениры, кружки, из дерева резаные пьяные запорожцы, "Энеида"
  Котляревского ("...дали греки прочухана, самого Энея-пана...") с картинками - голая Венера в украинском платке, Посейдон с таранкой - ха-ха! - умора! - будденовки, бескозырки, флаги разные - от анархистских до кумачей, платки,
  посуда расписная, колоритный степенный пан сотник на бандуре играет, и - вот
  яркая картинка - на кухню бы! - "Що не зъим, то понадкусываю". Ходим,
  выбираем, деловито так, и все принимают нас за молодоженов, мы улыбаемся,
  ходим в обнимку, счастливые. И - Надя, Надя, Надя! - верная супруга, такая
  внимательная, и так озабочена тем, чтобы помочь мне выбрать хорошие
  подарки, которые бы понравились, и я счастлив, несмотря на назойливую
  арифметику несоответствия цен и возможностей, и несмотря на то даже, что
  одна змеюка-мыслюка все старается пошевелиться. В обнимку, в обнимку,
  вместе, дом Булгакова; "Белая гвардия",которая сначала понравилась очень, а
  по прочтении вторичном не понравилась вовсе; мебель белая - театральная, из
  мира грез, и темная, настоящая; за окнами - ночь, кровавый Марс в небе, по
  булыжникам цокают петлюровские кони, выстрелы - жах, жах! - выключатель
  - чик! - гаснет свет, и экскурсовод: - Видите звезды? - Да! - и целую в шею! - шепот: - Что ты творишь?..
  - Могу я вас попросить? Сфотографируйте нас пожалуйста.
  - Уат? Ай донт вол-мол-кол!
  - Черт! Представляешь, Надь, иностранец! Э-ээ... Ай нидж юр хелп!
  - Ее!
  - Фото, о'кей? Сейчас объясню... Лысын сюда!...
  Смех-конфуз, Надя хохочет, как это я коряво по-англицки ляпал. Спускаемся,
  машет рукой - это Подол, берем пиво, "Черниговское", идем-плывем,
  переглядки, смех, сквер у театра, скамейка, я ложу ей голову на колени.
  Говорим, говорим без конца, делимся планами - громадье планов.
  - А дети?
  - Я хочу троих.
  - Троих!? Ой!
  - Два мальчика и девочку помладше.
  - Как назовем? Нет, ха-ха-ха, так забавно это обсуждать!
  - Мальчишек - Иван и Николай, а дочку - не знаю, это по твоей части.
  Полина?
  - Уже затаскали.
  - Ну тогда надо подумать. А почему Николай? То есть с Иваном я согласна, а
  Николай...
  - Хорошее имя. Но если не хочешь, то...
  - Нет, почему, можно - просто интересно, почему ты на нем остановился.
  - Не знаю. Я вообще раньше думал о славянских именах, а то они вымирают
  потихоньку.
  - Они же все Славы!
  - Почему?
  - Ну как! - Станислав, Вячеслав, Владислав...
  - Нет-нет-нет! - Глеб, например, чисто славянское имя, потом - Вадим,
  Всеволод...
  - Всеволод мне не нравится!
  - Да? Ну тогда Вольга! Звучное имя, красиво!
  - Но теперь нет таких!
  - Именно об этом я и говорю!
  - Хм, да... А где мы будем жить?
  - В Минске.
  - Почему не здесь?
  - Здесь я не смогу работать - всё же на украинском языке, а ты сможешь
  работать где угодно, хоть в Африке, с твоей-то специальностью язык не
  помеха.
  - Язык не что?
  - Не помеха.
  - Не что?
  - Не... М-м... Надя!
  - Ха-ха-ха!
  ...Планы, планы, мечты, замки на песке:
  - Я хочу собрать группу, рок-группу, понимаешь - сделать что-нибудь
  особенное - рок-театр! - никто не доводил этого до конца, хотя пытались
  многие - "Авиа", например!...
  - И что ты будешь в этой группе делать - ты же не умеешь играть!
  - Научусь! А потом, тексты будут мои, художественное оформление,
  сценическое действие - мы заставим этот мир поперхнуться!
  - "Мы"?
  - Я и те, кто присоединится ко мне!
  - А потом?
  - А потом, когда все охренеют, и жирные продюсеры вместе с прочей
  нечистью прибегут, чтобы купить нас, мы созовем пресс-конференцию и
  уйдем, хлопнув дверью, обдав их аграмадной волной презрения, уйдем в
  историю, в легенду, в устное народное творчество, как единственные герои,
  которые не включились в гонку по надаиванию доходов.
  - А-а потом?
  - А потом я открою "Рок-кафе" или сделаю собственный журнал о живой
  культуре - ну там, о роке, о современном театре, что-нибудь свежее!..
  - Лучше "Рок-кафе"!
  - Да? Ладно! Ха-ха!.. Это будет достопримечательность, молодежь будет
  сшиваться у меня круглосуточно. Я сделаю два зала - англо- и
  русскоязычного рока, стены будут под кирпич, это вообще будет как бы
  подвал, на стенах повешу огромные, черно-белые фотки всех рок-
  авторитетов: в русском зале... э-э, да всех, от дервиша Шевчука до революционера Борзыкина; в английском - Моррисона, Джоплин, Леннона.
  А наверху, перед спуском, так сказать, в трюм, будет ларек с компактами,
  винилом, кассетами - никакой вонючей попсы; со струнами и прочей
  музыкальной мелочью, баллончики с краской - пусть чуваки оставляют на
  стенах дарственные надписи...
  - Они тебе и оставят - читать будет противно!
  - Да ну - это же не урла какая-нибудь, да это и проконтролировать можно, но
  важно, Надь, не это! Я хочу, понимаешь, чтобы было место, откуда тебя не
  выкинут в связи с закрытием в 23-00, и не будут смотреть презрительно,
  если ты заказал всего лишь пиво, понимаешь? Место, куда хочется
  приходить постоянно...
  - К тебе повадятся одни халявщики, и ты моментально вылетишь в трубу!
  
  Получил? Мечты-мечты... Да, совершенно ты права, дорогая, с таким подходом
  однозначно вылечу в трубу, но как приятно было на пару минут оказаться в
  кирпичном контркультурном подвальчике, где не властвуют законы этого
  поганого мира.
  - Ну ладно - ты в трубу не вылетишь, ну а что буду делать я?
  - Ты? Можешь работать на дому, купим тебе оборудование, и у тебя будет
  собственный стоматологический кабинет.
  - Шестьдесят тысяч долларов.
  - Ну со временем купим...
  И прочее в том же духе, глупейший детский разговор, бред, ты понимаешь, я
  понимаю, но стараемся относиться к нему серьезно, и Надя даже почти серьезно
  напугана детсадовским размахом моих планов, их октябрятской космистикой и
  фантастистикой.
  - Саша, ты хоть понимаешь, насколько это трудно?
  - Справимся.
  - Я не об этом. У тебя столько всяких проектов: ты даже не раздваиваешься,
  ты растраиваешься...
  - Я не расстраиваюсь, я доволен, чувствую себя прекрасно, спасибо! Ха-ха-ха!
  Нас прерывают:
  - Извините, можно вашей даме поцеловать руку?
  Симпатичный пожилой датик - его, видимо, умиляет наша идиллия.
  - Можно.
  - Спасибо. Чмок!.. Хм-м, а! Всего вам хорошего! До свидания.
  - До свидания...
  
  Итак, вечер, любовь, черное небо - сияющий Хрещатик, толпа вокруг молодых
  черно-кожаных симпатяг с гитарами, которые поют в данный момент "Пора":
  Виктор жив! - Здорово! Я ложу им в пакет пару гривен, что немало, между прочим - опять идиотская щедрость, Рокфеллер выискался - комок досады! - да хрен с ними, с гривнами! А гитарист подмигивает черным глазом и громко объявляет:
  - Между прочим, остальные могут смело следовать этому достойному
  примеру!
  Вокруг - ха-ха-ха! - но некоторые, действительно, следуют.
  Дальше еще представление: уличные, зажигательные, не пропахшие пудрой и
  пыльными кулисами актеры показывают анекдоты в лицах - народ вокруг
  приседает и покатывается; под черным небом на оранжевой теплой улице
  конопатится смех.
  Анекдот про ужасный секс-облом! - объявляет зверским голосом главный
  рассказчик. - Идет по городу Пар-Рижу ихний Пар-Рижский мужик (мужик
  идет, натуральный пар-рижанин, сдержанное гы-гы-гы!) - Вдруг из открытого
  окна второго этажа - А-а! А-а! - изображает сексуальный стон и начинает
  корчиться и гладить себя по всем местам -у-у-га-га! - Мужик замирает - а-а! А-
  а! Ааа! - Дело движется к развязке! - мужик замер! - Замер, я сказал, хватит
  себя гладить! - Зрители - ха-га-га! - Аааааа, внимание! -Ааа! - Мужик замер! -
  Ждет оргазма! -А-а-ааа! АПЧХИу-у-у! Орга-азм!
  Вокруг рёгот, пацаны - загорелые, краснолицые, датые конечно, хватаются за
  животы, один прямо валится на асфальт, прямо плачет от восторга, не может
  остановится - слезы градом. Мы хохочем вместе со всеми, мы - наконец-то
  МЫ, то есть не главные фигуры, на которых следует фокусировать выпученный
  слюнявый монокль, а просто часть теплой многолюдной улыбающейся улицы,
  где навстречу и попутно - молодые крепкие парубки и чернобровые красавицы,
  и мы - это тоже ОНИ. Жалко выходить из этого состояния, но - ехать домой,
  всем пока! - Мы в метро!
  Киевское метро отличается от минского: оно больше, как-то грандиознее, но
  чуть более нелепо - похоже на большой механизм, немного тронутый
  ржавчиной; минское меньше, компактней, не поражает воображение, но
  выглядит посовременней, что ли. Хотя им обоим далеко до московского - подумаешь, пять линий на двоих.
  Едем домой, и тут, опять же, случается то, что по греческой логике маятника
  или буддистской логике равновесия должно было случиться - всё должно
  пребывать в равновесии - всегда найдется двуногий, который обязательно кайф
  испортит:
  - А-а, садитесь, а то эта, молодая, и не сдвинется, ишь расселась! Тоже!...
  - У тебя какая-то проблема?
  - Проблема - жену-то посадил, а пожилой человек стоять должен!
  - Ну вот взял и уступил!
  - Я-то уступил, а вот могла бы встать, тоже, вон, кобылица какая!
  - Рот закрой, пугало!
  И т.д. и т.п. и, даже выходя, что-то бубнит.
  - Пойдем!
  - Слушай, Надь, хочешь - только скажи: я этому козлу в две секунды ноги
  переломаю!
  - Не надо! Пойдем! Я сама виновата.
  - Чепуха!
  - Надо было, правда, уступить!
  - Там кроме тебя сидела прорва мужиков, а ты женщина - этот мудак встал,
  как должен, и не развалился!
  - Ладно, зайка, не переживай - если из-за каждой тупой задницы переживать,
  никакой жизни не хватит.
  Не переживай, моя хорошая, мы исправим зарезанный вечер, мы закончим его,
  как надо, и всё будет хорошо. И будет ночь, утро - следующий день, а за ним и
  еще день, и всё будет еще лучше. А чтобы ты сейчас не шла хмурая, я тебя
  уболтаю, я рассмешу - не клоун, но могу, когда в ударе; буду рассказывать тебе
  разные прикольные истории: о себе, о своих смоленских корешках - об Игоре,
  Славке, Сашке, о Юльке, Таньке и Светке. Город, которого ты никогда не
  видела, вырастет вокруг, холмистый, трамвайный, суровый, уродливый, нежный, грязный, прекрасный - припадет к твоей руке ночными каштановыми губами, подмигнет желтым глазом и скажет: - Ну Сане-кабану повезло - такая девчё-онка! - и засмеется гусиным Игоревым смехом.
  - Я хочу поехать с тобой в Смоленск.
  - Обязательно съездим.
  - Но не в этот раз, да?.. А жаль!
  - В другой раз съездим.
  - Ты мне так много всего рассказал, что кажется - я всех этих ребят давно
  знаю.
  - Ну и как они тебе?
  - Ой, Игорь - класс! - я прямо чувствую - свой парень: Светка тоже наша
  девчонка; Сергей...
  Так строится сказка, наводятся мосты в Никуда, ведь для тебя мир кончается за
  пределами Киева - дальше мрак и пропасть, а тут вот через этот мрак
  перекидывается жердочка, подвесная тропинка с другой планеты, на которой у
  тебя уже есть друзья, которых ты, может, не сейчас, но обязательно увидишь -
  тебя станет больше и их тоже. Ты, они, я - мы станем огромны, поднимемся над
  землей как статуя Родины-Матери, к которой мы с тобой пойдем завтра.
  Пойдем? - Пойдем. Надо, надо сходить, нельзя не сходить - следующий день,
  вот и пришли, задираем головы: в пронзительном небе - гневная святая богиня.
  Каменные солдаты, рвущиеся в атаку, падающие, но только вперед, хватающие
  грудью свинец, неукротимые. Гранитные глыбы, весь комплекс - как окаменевший взрыв, оцепеневшая среди потока времени, чутко дремлющая
  силища, напоминание этим болванам-туристам (старпёрам в шортах, с отвратительными вздутыми венами на склеротических ходулях), - я-а, я-а! -
  куда они, сволочи, пришли.
  - Пойдем отсюда!
  - Зачем, Надь? Посидим еще - дай буську.
  - Не надо. Не хочу, чтобы эти кретины нас фотографировали, как туземцев
  каких-нибудь.
  - Да брось - чего ты?
  - Ничего! Ты посмотри на эту дуру-гида, как она в нас ручкой тычет. Могу
  себе представить, что она им шпрехает: "А эти молодые украинцы -
  потомки героев, которые увековечены здесь в камне"!
  - Да...
  - Пойдем!
  - Пошли. Слушай, а давай кому-нибудь из этих туристов отдавим мозолистую
  ногу,а?
  Да, именно такие мысли, и даже больше, чем такие - на самом деле мне хочется,
  чтобы гневная меченосная богиня сошла с пьедестала и раздавила нафиг этих
  наглых, громко галдящих насекомых. Может потому, что это место наполнено
  энергетикой храма, по-настоящему святого - живого храма, в котором надо
  молчать, раз уж ты, чучело иностранное, сюда приперлось, а не "ихь-бин-я-я!",
  словно меню изучаешь. И вообще нечего им здесь делать! Неуместны они здесь,
  так же, как эти два случайных пацифистских танка, которые связаны стволами и
  расписаны в желто-розовые цветики - неуместны! Здесь другое, другое, другая
  эстетика - ах, слово дурацкое, но тем не менее - и если кому-нибудь такая
  эстетика глыб и штыков-памятников кажется глупой или ненужной, то пусть
  катятся к чертовой матери!
  - Ты согласна?
  - Да.
  Согласна, согласна, ты понимаешь, понимаешь меня, и чувствуешь как я; а я - как ты; мы подхватываем слова и мысли на лету, ни одна мысль не упадет, ни
  одно слово не разобьется, мы вместе всего неделю, но был ли у меня человек
  ближе - такой, который не висит постылой тяжестью? - я готов стать твоей
  опорой, я всегда подам тебе руку; помогу, утешу, подставлю жилетку, вытру
  слезы и убаюкаю в светлый сон. Но дни, гады, летят так быстро, в событиях и
  разговорах: - Нет, первый шаг должен делать мужчина!.. Ты сделал его, когда
  приехал! - Зачем ты это добавила? - Жалеет мое бедное самолюбие, ясно! -
  Чудовасько! Представляешь, "Аленький цветочек" здесь называется "Красуня и
  чудовасько", то есть "Красавица и чудовище"! - Да ну? - Да! Красуня - фу! -
  Вот "чудо-овасько" - такое словечко клевое! Чудовасько! - Старик, ты можешь
  "Дом восходящего солнца" сыграть для моей подруги? - Сложновато,
  сложновато - лабать на одной гитаре - бедное звучание! Ну тогда что-нибудь
  такое - фламенко! - И опять, Рокфеллер хренов, ах! - Слушай, я так испугалась!
  - Чего? - Ну когда ты к этим ментам чуть не полез! - Да ну их - сидит мужик,
  играет, людям нравится - нет, надо согнать! Ссуки!.. - Сашка! - Да, лапочка...
  - Я не хочу, чтобы ты уезжал... - Я сам не хочу, Надь... - Вот схвачу тебя вот
  так вот и не пущу никуда...- Да...
  Но хватай, не хватай, а стрелки часов - вечные враги, никогда не останавливаются, отнимают нас друг у друга, раскатывают между нами пустые
  галактики житейских необходимостей.
  - Когда мы теперь увидимся?
  - Зимой. Зимой ты приедешь ко мне на каникулы?
  - Приеду... Как ты поедешь?
  Как поеду - вот вопрос! - Денег нет ни копейки, всё, Рокфеллеров Иван
  Демидович, душа широкая, конфетки, арбузы, тортики - не отставать же мне
  было от хлебосольных хозяев.
  - Автостопом. Через Чернигов, Гомель, Бобруйск, а там уже Минск - и дома!
  Потом через Борисов, Оршу, на Смоленск.
  - Не хочу я, чтобы ты так ехал. Давай, мы посадим тебя на поезд.
  - Прости, солнышко - гусары денег не берут!
  - Я боюсь...
  - Перестань - обычное дело.
  - Да уж!..
  - Я тебе позвоню, как доеду.
  - Когда?
  - Если мне повезет, доеду часов за восемь-девять, если нет - за сутки так
  точно доберусь.
  - Мне не нравятся такие авантюры.
  - Да ладно - нам, бешеным псам, 600 км не дистанция.
  
  ... Я ухожу на рассвете. Очень рано, но ты встала тоже, ты идешь меня
  провожать. Я прощаюсь с предполагаемыми будущими родственниками,
  бдительный Рейнджер неуверенно виляет хвостом - я "купил" и его; он, почти
  разгадавший меня поначалу, теперь позволяет себя гладить и ворчит; на лице
  Угрюм-реки появляется что-то, отдаленно напоминающее радушную улыбку.
  Всё, пора идти.
  - Давай, я тебе всё же дам денег.
  - Надя, этот вопрос не обсуждается. Если лишние, купи мне лучше сигарет на дорогу.
  - Зачем?
  - Это дорога, малыш.
  Круглосуточный ларек. Пачка "эЛ-эМа", красная, спички. Трамвай, тряска,
  прижимаю тебя, теплую, метро. Идем, держась за руки.
  И вот она, трасса, убегающая в холодную утреннюю даль.
  - И как ты теперь?
  - Вон там заправка - пойду, поспрашиваю, кто куда едет.
  - Да...
  Стоим, молчим. Мимо с ревом проносятся машины. Трава на газоне мокрая от
  росы. У тебя убитый вид.
  - Надюш, перестань.
  - Хорошо тебе говорить - приехал-соблазнил-бросил!
  Искорки, искорки. Я вижу, что тебе тяжело, но ты шутишь, ты молодчина!
  - Я тебя люблю.
  - Я знаю...
  Оп! - Держи штангу! - не давай змее возможности спросить: "Почему она не
  ответила - "Я тебя тоже"! - Держу, все нормально, сканирую твое лицо глазами
  - хочу унести с собой - эти брови, эти ямочки на щеках...
  - Иди...
  - Хорошо...
  Стоим... Молчим...
  - Ладно, Сашка, это невыносимо - иди уже!
  - Хорошо...
  - Иди...
  Еще, еще секунду! Еще поцелуй - омут - водоворот, я привязан, привязан, я -
  ты, но вой машин уже тянет за собой, уже отрывает, сволочь!
  - Позвони мне!
  - Обязательно!..
  
  И вот - Ах-ха! - другое; я один, сумка на плече, незнакомая трасса - холодная
  невеста. Нет горечи в душе. Я Микки Рурк, романтик дальних дорог, ковбой с
  прищуренным взглядом, заново открываю для себя изъезженную грузовиками,
  писателями и болтунами тему этой другой, тоже фиктивной, свободы. На моем
  белорусско-украинско-российском лице калифорнийский ветер - оттенок презрения к оседлой жизни и глупому прозябанию.
  Что, жлобы заправочные, не хотите брать? - Не страшно, пойдем дальше. Я иду,
  голосую, ломаю обязательность путешествовать по правилам и билетикам. Не
  первый, и даже не тысяча первый, но все же. Мимо, мимо колёса и кузова, а вот,
  если бы остановилась фура! На это могут рассчитывать только идиоты и
  мечтатели: ни один уважающий себя водила-дальнебойщик никогда без нужды
  не остановится, особенно если у него ценный груз, нет, сэр, он будет гнать
  до одури - спички в глаза, мимо рэкета, мимо сомнительных романтиков и
  возможных засад, он на вражеской территории. Это, в общем, здоровая позиция,
  я их прекрасно понимаю, ведь взять хоть наших водил - случись что с грузом -
  хана! - вовек не рассчитаешься! При том, что потеря груза еще не самое
  страшное.
  - Фрр!..
  - Ага, есть. Белое "Жигули".
  - До Чернигова докинете?
  Докинет. Начинается разговор, обычный дорожный трёп, который я не берусь
  передать во всей точности - хозяин говорит по-украински, так что - звиняйте! -
  только кастрированный перевод, причем не с начала, а со следующего момента:
  - А что это ты всё по-русски - москаль, что ли?
  - Нет, белорус - можно сказать, минскаль.
  - Ага, понятно.
  - Бульбаш!
  - Ну ясно! Лукашенко этот ваш... да уж!
  - Точно!
  - А мне, так один хрен, что москали, что белорусы. Что белорусы? - В Москве
  прикажут, они себе лбы разобьют.
  - М-да?..-.Хм!..
  - Да! - Жополизов у вас хватает, никакого национального духа, а по мне - так
  этих москалей и ваших всех российских прихвостней в один мешок да в
  воду! Бульбаши, москали - все вы из одного теста!
  - Остановите машину...
  - Чего?
  - Останови машину, сука бандеровская!
  Вот так, я снова на дороге, а ты - катись, колесо! - попутного ветра в горбатую
  спину!
  Где это я очутился? - Только что проехали Бровары.
  Мимо, мимо колёса и кузова. Но вот он, голубой неряшливый микроавтобус -
  стоп-обочина!
  - Тебе куда?
  - Пока до Чернигова.
  - Ну, только до кольцевой, я через город не поеду, мне дальше - в Белоруссию.
  - Опа! - Так и мне в Белоруссию!
  - Мне до Минска.
  - Опа! - Так и мне до Минска!
  - Ладно, давай так - соляра твоя - и поехали.
  - Блин, земляк, веришь - денег нет вообще, тысяч сто, может, "зайчиков", и
  всё!
  - Мне до Минска.
  - Опа! - Так и мне до Минска!
  - Ладно, давай так - соляра твоя - и поехали.
  - Блин, земляк, веришь - денег нет вообще, тысяч сто, может, "зайчиков", и
  всё!
  - М-да? Как же ты тут очутился без денег?
  - Да я к девчонке своей приезжал, ну и...
  - Понятно...
  Хитрое прищуренное молчание - серые пытливые иголочки.
  - Ладно, садись.
  Небывалое везение. Везение в лице здоровенного пузатого молодца Димы, широкого как платяной шкаф, когда-то штангиста, а теперь явно любителя пива.
  - Курить есть у тебя? А то мои замокли - термос опрокинул.
  - Есть.
  - Угу... Не, ты посмотри на него - на пленного румына! - Эй, ты едешь или
  спишь?!... Значит, к девчонке ездил?..
  - Ага.
  - А что в такую даль - поближе, что ли, никого нет?
  - Такой - нет!
  - Жениться не думал?
  - Почему не думал: вот закончит институт - пойдем под венец.
  - Угу... С корабля на бал, значит!.. Мне тут тоже... недавно письмо пришло
  от бывшей большой любви - хорошо, жена не видела, ну!.. Еще с армии
  знакомство... Мы тогда с корешем служили в спортроте, ну парни видные,
  представь! - На мне тогда все кубики пресса можно было пересчитать без
  всяких напряжений, это сейчас... Хотя мне и сейчас заебись! А они
  соплячки... Совсем, понимаешь, годов, может, по пятнадцать, а может, и по
  четырнадцать, но уже всё, как положено - тити-мити, пальчики оближешь...
  Ну и увивались за нами, им приятно - парни взрослые, здоровые,
  понимаешь... Я помню, моя любила, когда я ее на ладони поднимал, ха-ха,
  такая лялька! Во-о... Иркой мою звали. Любовь, морковь, но я ее не трогал - ребенок ведь, так только, баловство одно было. Ну а у нее там прямо зудело
  всё, горячая киска, ну прямо бесилась - так хотелось. Толян своей вроде
  присунул, загнал дурака под кожу, а я думаю - не, дитё ведь совсем, а
  трахнуть - так я любую другую телку трахну. Ну и вот, туда-сюда, тут
  дембель, уезжать - Ирка в слезы! Что ты будешь делать!?.. Ну адресами
  поменялись и привет!.. А теперь вот письмо!
  - Так ответил бы.
  - А что отвечать, Саня, что отвечать - женатый уже, дочка вот!.. А вообще...
  Ф-р-р - рычит двигатель, дорога наматывается на колеса. И пусто на дороге, ох,
  подвезло мне - чтоб я делал, если бы не Димка! Леса, хвойные лапы, поля,
  снова леса, снова кукуруза. Жарко, клонит в сон, сели аккумуляторы. У меня, не
  у машины.
  - Чё, ночь короткая была?
  - Да.
  - Ничего, старик, не писай, скоро будешь дома!
  - ...Ты в Минске где живешь?
  - Уручье. А ты?
  - Первомайский район. На Волгоградке. Уручье - это же сплошные "спальники", да? Новостройки...
  - Не, чё, нормально, только "Макдональдс" (ах, этот чертов "Дональде")
  далековато. То есть мне по боку, а вот малая любит. Ага, она у меня еще
  любит воздушные шары - "папа, шаы"!..
  
  Снова дремотная полынья - тону, потею.
  
  - Жарко.
  - Угу.
  Вокруг нас висит солнце. Уф! - тыльной стороной - со лба - горячие капли.
  - Саня, там сзади бутылка с лимонадом - дай-кося ее сюда.
  
  Пьем лимонад; глупо - он сладкий, вспотеешь потом и будешь липким и
  отвратительным. Но пить очень хочется.
  Яриловичи. Таможня. Таможенники цепляются, требуют денег - сбор с хозяев
  транспортных средств за пересечение границы, короче, нагло и откровенно
  занимаются вымогательством, злые и пыльные, но тут Дима включает дурика и
  начинает ныть, в прямом смысле слова протяжно ныть, что денег нету, какие
  сборы, я тестя отвозил, что, я к родне ездил тут, какие деньги, ну чё такое, вон,
  глянь, пустой я, какие сборы, нету ничего...
  - А, бля, давай тогда хоть сигареты! "Нету" у него!
  - Какие сигареты, начальник, нету ничего, сами вон замокшие курим, ну на
  вот!..
  Чиновник брезгливо и раздраженно отмахивается.
  - Проезжай!
  Отъезжаем, Дима оборачивается ко мне и хитро подмигивает:
  - Видал? - Хапуги, а! Пошли они! - Деньги им давай! Где там у тебя
  сигареты?
  
  ...Едва переехав границу, цепляем заглохшего отчаянно машущего чувака.
  - Мужики, мне бы до автосервиса!..
  Дима неистово и свирепо сопит.
  - Заглох вот.
  - Ну... Надо будет рассчитаться!
  - Сколько?
  - Десятка.
  - По рукам!
  Ну еще бы не по рукам - так бы ты и торчал под ёлкой, если бы не по рукам.
  - Вот, считай, и заработали.
  Да, заработали, по рукам, и я бы до сих пор мог торчать где-нибудь на
  безмашинном, еще украинском шоссе... Везунчик...
  Впереди Бобруйск. Уже ужасно хочется есть.
  - Старик, давай-ка перекусим.
  - А у тебя что, есть?
  - Конечно. Тут Надюха наложила бутербродов, помидоров - прямо на целый
  взвод.
  - Ну тогда сейчас порубаем.
  Останавливаемся у колодца, умываемся, вода хороша - студена, фыркаем,
  мокроголовые. Едим, развалясь на сиденьях - дверцы распахнуты, машина
  остывает, на ее грязной коже - соль испарившегося пота...
  К вечеру мы въезжаем в Минск, Дима высаживает меня у метро.
  - Ну давай, будь здоров!
  - Погоди! Возьми вот хоть сотню!
  - Последнюю? - Не, не возьму!
  - Брось! Возьми, может, малой своей шарик воздушный купишь!
  - Да?.. Ну ладно.
  - Пока.
  - Счастливо, братан.
  
  ...Пауза.
  Оцепенение паузы, усталость, аккумуляторы сели. Вымученная улыбка. Звонок в дверь, и - отец: огромный загорелый лоб, коричневые от загара руки - мускулистые, сильные:
  - Здорово! Ты каким поездом приехал? Хоть бы позвонил!
  Что-то неизобретательно скучно вру, ужин, подарки. Напряжение последних
  десяти дней дает о себе знать. И хорошо еще, что дома встретили без напряжения, а я ожидал напряжения - после напряжения с напряжением ожидал
  напряжения - это скороговорка.
  Спать! - Скорее спать! Завтра я снова в дороге - на столе лежит телеграмма от Шурика - он зовет на свою свадьбу. Скорее спать.
  - Ну, что ты ничего не рассказываешь?
  Это мама. Вопрос в ее обычной манере.
  - Что тебе рассказать? Я! Сделал! Надежде! Предложение! - И она его
  приняла. Только сначала все-таки хочет закончить институт - так будет
  правильно. Видишь, сколько тебе пищи для размышлений.
  Спать, спать, но сначала:
  - Надя, здравствуй, лапочка!.. Как откуда? Из дома!.. Да... Да... Ой, Надь,
  просто повезло... Да... Я же говорил тебе, что все будет хорошо - обычное
  дело, елки-палки. Хорошо... Слышишь, зайка! Представь: приезжаю, а тут
  телеграмма от Шурика, вчера пришла -послезавтра свадьба... Конечно,
  поеду... Да, опять... Масечка, ну не волнуйся, всё будет путем - я тебе
  обещаю... Позвоню... Ага. Ну всё, чудовасько, целую пять, нет, десять
  тысяч раз! Пока...
  Пока, пок, пык, мык, сон - кто-то заботливый выключил свет.
  И снова:
  - Куда тебе, парень?
  - В Смоленск.
  - Куда?!
  - В Смоленск.
  - Могу добросить только до конца Борисова...
  - Поехали...
  -Куда тебе, парень?
  - В Смоленск.
  - Куда?
  - В Смоленск.
  - Я до Крупок.
  - Поехали....
  - Куда тебе?
  - Смоленск.
  - Я тебя до заправки довезу, это через четыре километра, а потом мне налево.
  - Идет!
  - А что у тебя в Смоленске?
  - Друзья! Друг на свадьбу зовет!
  - А, понятно, у меня тоже друган недавно женился - ох, попили гарелки!
  - Чего (грузовик старый, грохочет немилосердно)?!
  - Водки попили славно, говорю!
  - Хорошее дело!
  И так далее, нет нужды пересказывать. Четвертая по счету попутка высаживает
  меня на Москва-Минке у поворота и шуршит дальше в первопрестольную.
  А я - направо, иду пешочком по дороге, через Печерск, иду долго, но дорогу
  осилит идущий - вот я уже и на Покровке. Сентябрь, бледное золото, прямо как
  у Ревякина: "Сентябрь раздел яблони...".
  Я приехал. Пацаны, я приехал, я здесь, йох-хо! Хрущовки покровские, я здесь! Узкий Днепр-верховье, я - вот он, я! Вот я... Ну как рассказать, что я чувствую?!
  Игорь!
  - Санек, баклан, здорово! Блин, я по тебе уже соскучился!
  Да, пацаны, я тоже; вперед, в ночь, пропьем это лето, прорыдаем уходящую
  свободу, пусть будут пьяные танцы с пьяными незнакомками, музыка диско,
  техно или как ее там - бум-е, бум-е по ушам - как нас завертело! Вот два бывших приятеля: - Ха, Саня, каким ветром? - Попутным! - Подсаживаются к нам, пьют. Они завтра разнесут весть, как мы тут гудели и как - "Красные в городе"! - свалили, прихватив девок и не заплатив за водки, вина и закуски.
  - Тебя зовут как-нибудь?
  - Наташа!
  - А меня Саша - в рифму, видишь!
  - Да!
  - А ты веселая девчонка! И танцуешь здорово!
  Да, она такая! Юная - восемнадцать лет, улыбчивая и пьяноватая, веселая, и
  знает, чего хочет.
  - Я останусь у тебя?
  - Оставайся.
  Нет-нет, это не измена, но эта ночь вертящихся дискотечных огней и
  клацающих стаканов похожа на развеселые похороны - мы что-то хороним
  сегодня, завтра всё будет по-другому - завтра, а сегодня я могу, никому не
  изменяя, лечь в постель с этой пьяноватой смуглой Наташкой, у которой тонкое
  тело и маленькие твердые груди с большими бронзовыми глазами сосков. А
  наутро я уйду, поцелую ее и пообещаю еще зайти, и даже буду держать это в
  голове, как вполне конкретно намеченное действие, но так и не зайду. Она
  останется, а я уйду в наступающее "завтра", в котором будут праздничные
  машины, множество гостей, Шурик - немного нервничающий, но все равно
  вальяжный и улыбающийся, в черной "тройке" и рубашке со стоячим
  воротничком; Таня в полном великолепии свадебного платья и сознания того,
  что сегодня она - главная героиня и победительница; друзья и подруги, в
  большинстве своем свежие молодожены - ох, как они хороши! - Эти девчонки,
  которые следят за своими парнями глазами, в которых - любовь и ревность; и
  парни, знающие, что на них смотрят именно так, знающие и счастливые этим. И
  мне приятно, что у меня, как и у них - и если бы здесь была Надя, если бы
  она со мной поехала, мы бы смотрелись так же. И все же - здесь подлая гостья
  подсознания - приятно смотреть на эти пары, отождествлять себя с ними и
  чувствовать себя на свадьбе друга "одним из" - второстепенным персонажем,
  как и положено, но - здесь оно, смутно и пока неясно - я не хочу быть таким,
  как они! Праздник праздником, это "я" еще слишком смутно, просто легкая
  шероховатость на портрете всеобщей улыбки, мне хорошо, но оно, это "я"
  всплывет потом и разорвет душу в клочья. Подлое "я", которое верит в
  предназначение и центральность, и которое не захочет простить мне того, что
  мне понравилась второстепенная роль. А ведь в них столько очарования, во
  второстепенных ролях! - Второстепенная роль позволяет вылететь из себя, и
  тогда нет нужды подавать события через призму, можно увидеть их в настоящем свете. Можно оценить всю мудрость Светкиных пожеланий молодым, увидеть - они из самого сердца! - можно зашуметь ветром в колючих
  прическах сосен, и небо - такое высокое, вечер, сентябрь - не рассказать, нет, не рассказать мне, слабо, слабо! Но может, станет понятней, если я скажу, что
  когда находишь это состояние, влюбляешься во всё и во всех. Даже в нее, замужнюю красавицу, с которой танцуешь, влюбляешься, но так, что это лишь
  на долю секунды настораживает ее, а потом она понимает и тоже в тебя влюбляется, просто, как в это небо и эти листья, без задних мыслей, без мелких
  тихушных стремлений - без мелких: это просто огромное чувство, которое просто выплескивается в мир, и хотя оно не платоническое, нет повода для настороженности - потом мы вспомним, как танцевали, и улыбнемся, тепло улыбнемся друг другу, как давние старые друзья. И это чувство не только наше,
  многие знают о его присутствии - поэтому, именно поэтому, а вовсе не из-за алкоголя, так блестят глаза девчонок. И Серега волнуется, произнося тост, сбивается, но горячий напор его искренности позволяет донести всё без единой
  потери. Все танцуют, но опять же не потому, что надрызгались - это имеет место на свадьбах, но это будет позже, а потому что в кайф и весело. Хоровод скачет, руки на плечах, и Шурик, отрываясь на всю катушку, вопит про "итс ис бьютофол лайф". И мне хорошо, хорошо, счастлив я - второстепенный персонаж, счастлив, только одноглаз; Второе Всевидящее Привередливое Око все же сохраняет обособленность, смотрит критически на все, и хотя его взгляд сейчас вне меня (я-то воспринимаю радужную картину), но оно откладывает на
  потом информацию для размышлений. Оно все сечет: и подворовывающую тамаду; и местных каких-то качков, которые неподалеку изволят кушать водку-пиво-копченую курицу; и перебравшего друга семьи, которому все - до фонаря, орет песню, всем мешает; и свадебных барышень, выходящих покурить и останавливающихся почему-то обязательно рядом с качками, а те их прямо глазами облизывают - весьма взрывоопасная ситуация; и еще многое другое.
  Я, в принципе, тоже все это секу, и другие, наверное, тоже, но мы всему этому
  как-то не придаем значения и не огорчаемся, а Бдительное Око огорчается,
  делает выводы, которыми потом поделится: - Эй, Саня, твои теплые ласковые подруги просто маленькие сучки! Все эти душевные люди просто сентиментальные слезливые скоты!
  Так оно и скажет - Всевидящее Беспощадное Супертрезвое Око, способное
  усмотреть ложь даже в материнской любви; скажет и заставит загрузиться: ах,
  мама, мама, ну откуда эта дьявольская раздвоенность в моей проклятущей
  душе?!..
  Теплый черный вечер, прохладный; апликация - желтые квадраты окон на
  бархатном наряде подступающей ночи. Из них - жарких наклеенных на ночь
  квадратов - музыка, взрывы смеха. Тени в окнах. Рок-н-ролл, в очередной раз
  заказанный пожилым и неестественно бодрым родственником жениха - и это
  когда все уже заколебаны до полусмерти! - но самые стойкие еще дают жару, а
  потом выпрыгивают из прошибающего колотящего ритма в прохладу улицы, в
  ночь - отдышаться, вернуть глаза в орбиты. Аукцион, торт, конкурсы - еще веселые, хотя все уже устали. Любовь, которая выплеснулась из празднично расслабившихся нас, все еще здесь, но она тоже подустала - неужели волшебство на исходе?
  Автобус, прощания-прощалки, заплетающиеся языки с N-ными дублями пожеланий, неожиданно вспыхнувший конфликт - прорвало одного из душевных и радушных, дерьмо наружу, но ты, урод, никому не испортишь вечер! - буянчика силком впихивают в автобус. Гости уезжают, автобус везет их в город, домой, домой, они истомлены, они сидят, откинувшись в креслах - можно вытянуть гудящие ноги; и, в общем, им хорошо - у них будут приятные, только приятные воспоминания. Они поют лирические песни, девочки любят своих мальчиков - они по-прежнему счастливы, хотя для них волшебство и на исходе. Но все же они могут растаять!
  Ночь - фея, сейчас уже не для всех, магия продолжится для Сашки и Тани, они
  сейчас уйдут к себе в номер, в свою звездную первую брачную ночь, прохладный душ заберет у них усталость, они займутся любовью - это будет не
  так, как всегда; и лунный свет будет бесшумно струится по громоздящемуся на
  стуле белоснежному платью. Лунный свет - только для них сегодня.
  
  А мы втроем - я, Игорь и Серега, будем мыкаться под Наглой Медицинской
  Лампой в номере, который Сашка снял специально для нас, чтобы мы не
  уезжали, будем сидеть и прикалываться, уже даже не устало, а попросту
  обдолбанно; казенное белье, казарменные шутки, электрический ночной хохот:
  - Ты ведь знаешь, Игорь, есть примета - если подженишник и подневестница в
  первую ночь переспали друг с другом - молодоженам гарантировано счастье! -
  А-а, пошли вон, козлы! - Что, что пошли - вали давай к Ирке, ты Шурику друг
  или не друг? - А пошли вон, козлы, чего я пойду, ну? - Вставай и иди! - Да ну,
  отвалите, спать хочу! - Иди давай! - Ну чё вам надо? - Блин, Игорь, ты мужик
  или кусок дерьма - сходи к девке, петух гамбургский! - Ну как я пойду! - Как
  ты не пойдешь! Хорош дурака валять, деваха уже заждалась, что ты трусишься
  как девственник? - А, сукины дети, ну ладно, ща пойду, держитесь! - Давай!
  Игорь, голый, завернутый в одеяло, выскакивает в мрак коридора, Серега мигом
  закрывает дверь на замок и валится на кровать, чтобы оторжаться.
  - Тише, Серега, тише!
  Из коридора доносятся невнятные звуки, вроде бубнеж Игоря, вроде Иркин
  голос, в дальнем конце коридора чей-то вой, потом шаги мимо двери, что-то
  неясное, тишина. Дверь наша дергается и орет: - Откройте, сукины дети! -
  Серега снова валится на кровать, дверь сотрясается, нам смешно до коликов - там, за ней, прыгает голый Игорь.
  - Откройте, бакланы!
  - Ой, ой, не могу!.. Эт кто там хулиганит?
  - Убью, хвосты петушиные!
  - Иди, иди отсель! Ой, ха-ха-ха!
  - Даящас!
  - Иди, пока милицию не вызвали! Ик-ик!
  - Вы, гребешки, быстро, бля, открыли - я спать хочу!
  - У Ирки выспишься!
  - У, быки!
  - Ладно, волк позорный, заходи!...
  Хватит, хватит, сколько там времени, пора отрубаться. Отруб будет, как и
  всегда, фрагментарным, темень будет стучать и спрашивать пьяным голосом
  Шурикова отца: - Петрович, ты здесь? Водка с тобой?
  
  А утро будет свежим, золотистым - более сентябрьским, чем все предыдущие
  утра. Мы с Серегой, два брата Бодунища, идем сквозь бор по тропинке к
  Гастроному. Вокруг огромные пахучие сосны, узкая тропинка с рыбьими
  хребтами корней, солнечное брожение по земле, по траве, увязавшаяся за нами
  боязливая псина.
  - Видишь, не подходит - зашугали, видно, люди!
  - Да...
  Серега пускается говорить, рассказывать о собаках - он любит всякую
  животину, вообще всякую, псина это чувствует, поэтому позволяет ему подойти
  и погладить себя. Он находит палку, бросает, она мчится, хватает ее зубами, но
  не отдает, хулиганка - нет, бежит рядом с палкой в зубах, деловая, словно
  министр с портфелем.
  В Гастрономе еще пусто, только один алкаш, вспоровшийся, как и мы,
  поутряни, берет бормотуху на опохмелку.
  Два пива и таранка, рядом с Гастрономом столики для бухариков, там мы и
  пристраиваемся - я с изумлением гляжу, как маленький Серега берет и
  спокойненько так, словно и без усилий, рвет жилистыми руками твердую
  здоровенную рыбину на две части. Топающая мимо пенсионерка принимает нас
  за конченых людей и начинает ворчать.
  - Да мы со свадьбы, мамаша.
  - Знаем мы вас - каждый день у вас свадьбы, пьяницы!
  Серега смеется - мы при параде, и вот, поди ж ты, за бухариков сошли. В конце
  концов мы помогаем ей донести авоськи до остановки - у нее там пустые бутылки, так что мы отдаем и свои. Собака бежит за нами.
  - У меня у самой два сына. Одному тридцать два, другому двадцать. Старший
  вот тоже такой - и руки золотые, и сам добрый, а вот пьет, чтоб она сгорела,
  водка эта.
  - А младший?
  - Не-е, младший, не - он у меня спортсмен.
  - Молодец!..
  
  - Игорь, вставай!
  - М-м...
  - Вставай, скотина!
  - М-мум...
  - Вставай!
  - Задрали, быки: ща вьебу - земля подпрыгнет...
  
  Скажите пожалуйста - напугал кота сосиской! - хватаем его за руки за ноги и
  тянем в душ. А он - распаренный со сна, скользкий, тяжелый, такой лось! - выскальзывает неотвратимо, как ни напрягайся, так что приходится бросить его,
  боевого товарища, на пол - на холодный кафель, отчего он мгновенно просыпается, вскакивает как миленький и начинает материться.
  В пустом зале с длиннющим столом начинают собираться уцелевшие после
  вчерашнего побоища - родственники и самые близкие друзья, так сказать, одна
  большая дружная семья. Нам выставляют остатки пиршества - я пробую-таки
  торт, который вчера прозевал.
  - Представляешь, Тань, нас с Серегой за алкашей приняли!
  - Кто?
  - Местная какая-то тетка.
  - Бабка с авоськами...
  - Так вы алкаши и есть!
  - Как там ваша первая брачная ночь? Я надеюсь, нам не надо краснеть за
  молодого супруга?
  - Не-ет!
  - Слушай, Тань, у нас в душе вода ледяная, даже летнюю не сделаешь -
  можно у вас душ принять?
  - Держи (протягивает ключи).
  Я иду к ним в номер, в другой корпус, в двухэтажный швейцарский домик,
  который случайно вырос здесь, среди смоленских сосен, вырос, как гриб после
  дождичка. Тут не то, что в нашей казарме, люкс-Европа, все по-европейски
  небольшое и "уютноватое", приятно, трепещет мещанская жилка. Это про
  такую вот обстановочку трепетно говорят "пожить по-человечески". Глупейшие
  мысли - так и лезут в башку. В комнате - неубранная кровать, в сторонке лежат
  свадебные наряды: платье и Шурикова тройка, рубашка с золотой отторочкой
  по стоячему воротничку. Пустая бутылка из-под шампанского. Коробки с
  подарками, цветы, цветы, аромат, блестящие ленты... Странное чувство...
  Забавно, право, стою тут - странное чувство, извращенец какой-то! Ты хотел в
  душ? - Вали в душ! Там на дворе разводят костер - будут жарить колбасу на
  прутьях, пить пиво - надо поторапливаться! Потом начнется деловитое
  свертывание праздника, повезем сдавать колонки, микрофоны и прочую
  аппаратуру. Всё, последняя нота отзвучала, Игорь, конечно, поедет домой,
  завалится дрыхать, а я - в город, к "Сэму", много с кем надо встретится. С
  некоторых пор я заметил, что время перестало тянуться, оно движется теперь
  всегда одинаково стремительно, когда я действую и когда бездействую, и это
  меня настораживает. Следующие несколько дней: Толкачев, "Сэм", Леха
  Симонов женится, надо уходить в адвокатуру, пиво "Афанасий" с водкой и
  пельменями; Славка, "Сэм", пиво "Клинское" с водкой и сосисками,
  "Просвистело": елки-палки, я щас заплачу! - Держись, Слава! - Дорогая, мы-ы не пья-аныи! - Эти дни пшикнули, как слюна на утюге. А за ними запаскудила
  погода и стало холодно, и - тут как тут - братец Кашель, простуда, новый
  приступ, депрессняк страшный, комканое одеяло, водка с перцем, лампа над
  кроватью сопит горячо в мокрый висок, мертвые глазища окон, белизна
  подоконника такая... такая больничная. Страшно, братцы! Страшно, братцы!
  Хочется взять плеть, начать бичевать себя, оскорбить себя, обидеть - сгусток
  нечистот, философ горшочный, обидеть и пожалеть, заплакать от жалости к
  себе, муси-пуси, распните меня, я в очередной раз обкончаюсь на этом. Болезнь,
  одиночество, мертвые окна; убежденность в том, что проклят, но кем? - Бога-то
  нет! - просто психопатия, слабость, с которой надо покончить немедленно!
  Позвонить Наде! Позвонить!
  Здравствуй, звездочка... Почему так холоден ее голос? Пли мне кажется?
  Кажется, кажется, чепуха, паранойя, но почему не сказать мне несколько слов,
  которые могут согреть? - От этого звонка мне не становится лучше. Я и
  болезненная сутулая гадина-ночь - мы вдвоем догрызем меня до конца. А ведь
  мы со Славкой написали на стене: "Мы живы", и восклицательный знак
  поставили-припечатали. Он и в дождь и в холод останется восклицательным
  знаком, это у него в генах, а мне кто поможет?
  И тут раздается пронзительный звонок - это заявился Шурик; прямо из-под
  дождя - Ангел Мокрая Голова. Сутулая гадина, огрызаясь по-собачьи, уползает
  под шкаф. Атака отбита. Всё, всё будет хорошо.
  Наутро от лихорадки - ничего, на всякий случай кидаю в себя пару таблеток,
  ухожу - на улице первые признаки осени настоящей - лужи, сыро, но хмарь в
  небе рассасывается, снова выглядывает солнце. Отпуск заканчивается. Я
  болтаюсь, пью пиво, гуляю со Славкой и Светкой.
  - Вчера в Москву звонил.
  - Зачем?
  - Друг у меня там есть, Леха Леонов... Классный парень, а вот вляпался в
  историю - представляешь, сидит за убийство.
  - Ни фига себе!
  - Да, влез в драку - это на него похоже - там кого-то шлепнули, а он теперь
  парится.
  - Так это не он, что ли?
  - Как тебе сказать? Думаю, без него тоже не обошлось.
  - Да, он классный парень!
  - А это в самом деле так. Он шабутной просто, хулиганистый, такие рано или
  поздно куда-нибудь влипают, а так - пацан что надо!.. Его, между прочим,
  во дворе все собаки обожали, а детвора от него прямо тащилась...
  Захожу к знакомой:
  - Ой, на работе дурдом - посетители достали! На обеденном перерыве! -
  Заходит в кабинет какой-то старый хрыч из ветеранов - медалей
  понацеплял, представь! - И думает, я перед ним буду прыгать! Нет, их
  вообще никуда нельзя пускать! Лезет со своими проблемами, я говорю: "Вы
  видите, что у нас обед? Придете через полчаса, и вообще - мы такими
  вопросами не занимаемся"!
  - Круто ты! Наверное, гордишься собой!
  - Так, ты что мне этим хочешь сказать?
  - Ничего, просто пытаюсь представить: если ты сейчас откидываешь такие
  коленца, во что ты превратишься лет через двадцать.
  - Знаешь, если ты пришел мне хамить...
  - Ты укажешь мне на дверь.
  - А что ты думаешь - за мной не заржавеет!
  - Да, я знаю! Ты ведь это уже отработала у себя в кабинетике.
  - Я тебя...
  - Скажи, у нас народ для чиновников, или чиновники для народа?
  - Я тебя больше не задерживаю.
  - Будь здорова, подруга, не кашляй.
  Снова еду к Славке. Идем в лес, шлындраем просто так. Они со Светкой
  держатся за руки. Прямо как мы с Надькой. Я смотрю на Светку - смешливая
  большеглазая блондинка. Раньше она мне не нравилась - в ней слишком
  отчетливо проступали чисто женские повадки, которые я ненавижу - склонность к крикам, эмоция, экзальтация, эмансипация. Сейчас она изменилась, она мне нравится, она отличная девчонка, компанейская, веселая,
  умная, пожалуй, даже слишком хороша для домоседа Славки.
  - Ух ты! Посмотри на этого святорусского богатыря!
  Посреди тропинки, мордой в луже лежит мужик. Солнце жарит его затылок.
  - Ой, мальцы, может, ему плохо?
  - Нет, Свет, ему хорошо!
  - Ну мало ли - может, приступ!
  Толкаю мужика, трясу за плечо.
  - Мужик! Мужик, у тебя все нормально?
  Мужик приподымает драконью голову и пышет пламенем - жуткий перегар:
  - Пшиахуй!
  После чего с чмяком падает обратно. Мы замираем на секунду, обескураженные, потом - дружный хохот! - и идем дальше, смеемся, прикалываемся. Я не перестаю краем глаза наблюдать за Славкой и Светкой - богачи! Богаты друг другом! Как мы с Надькой - жаль, нет ее здесь, она бы
  сходу вписалась в нашу компанию, точно.
  Кругом разлиты чернила, горит костер, звезды смотрят "волками из облаков".
  Огромный винный человечище Игорь припер полную сумку этого порочного
  напитка - мы пьем его из пластмассовых стаканчиков. Огонь скачет и наглеет,
  когда мы подбрасываем ему старых газет. Он поет трескучую шаманскую
  песню и рисует на земле заколдованный круг, за гранью которого все заканчивается. Дурацкая мысль: я всегда должен уходить! Всегда должен
  прощаться! Ах, счастливчик Славка!
  Напоследок утренний Сашкин звонок:
  - Саня, ты когда отчаливаешь?
  - Сегодня.
  - Т.е. как сегодня? А праздник - 1135 лет городу!
  - Что делать, старик - на всех праздниках не погуляешь!
  - ...Па-анятно... Ну ладно, жму твою мужественную руку!.. Не исчезай надолго!
  - Ты тоже! Таню поцелуй за меня!
  - Я лучше за себя поцелую!
  - Ну пока!
  - Счастливо, братан!
  Движение, движение - снова дорога наматывается на колеса. Ясно, бабье лето,
  оранжевые рабочие на дорогах, катки трамбуют дымящуюся черную кашу.
  Ветер ерошит волосы. Аккумуляторы опять на исходе, но теперь у меня впереди
  по крайней мере есть пара дней сна. Только сначала опять же:
  - Надя, милая, здравствуй!
  - Привет! Ты откуда?
  - Из дома... Надя!
  - Да.
  - Я тебя люблю!
  Это правда, отпускные загулы не в счет, но полгода спустя старая подруга
  Юлька скажет: "Это было слишком нереально". Все реально, мой дорогой
  психолог, все реально: любовь сильнее времени и расстояний, но не каждая
  пара выдерживает испытание расстоянием и временем. Время и расстояние,
  помноженные на эгоизм и черт знает откуда взявшееся взаимное непонимание,
  разбивают всё. Пришедший февраль провоцирует нелепую ссору, которая - уму
  непостижимо, как! - оставляет сентябрь в прошлом, запирает его в фотоальбоме, ставит точку.
  И это после того, как ты говорила:
  - Как жаль, что мы с тобой потеряли шесть лет...
  А я отвечал:
  - Мы наверстаем!..
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"