Говорилкиен Буривой. Половецкий капкан

Начинать подобало бы, братие,

нам по слогу старинному ныне

повесть трудную о князе Игоре -

про поход Игоря Святославича.

Но когда начинаются песни

по былинам из нашего времени,

их не спеть по Боянову замыслу.

Был Боян певцом вещим, и если он

для кого и творил свою песню,

мысль его растекалась по древу

да неслась по земле волком серым,

орлом сизым летала под облаком.

О былых временах вспоминая,

мы усобицею запускаем

десять соколов в лебедей стаю.

И всяк лебедь, коль сокол достанет,

запевает своими устами

песнь, что мудрым был князь Ярослав,

да о том, что был храбрым Мстислав, -

в поединке убивший Редедю

перед войском касожским во славу, -

что красив был Роман Святославов.

Но Боян-то не соколов, братие,

запускал в лебединую стаю, -

едва лишь свои вещие персты

да на струны живые он ставил,

славу сами они рокотали!

Поведем же по своему, братие,

от Владимира старого повесть

мы до нынешнего князя Игоря.

Он сковал разум собственной силою,

заострил его мужеством сердца

и наполнился ратного духа

повести свое храброе войско

на далекую землю Половецкую

чтобы биться там за землю Русскую.

В тот день, глядя на небо, князь Игорь

не увидел вдруг светлого солнца,

и внизу от него скрылись тьмою

его рати стоящие строем.

Обратился к дружине князь Игорь,

молвил так: "Братие и дружина!

лучше в славном бою быть убитым,

нежели вечно пленником битым.

Понесут пусть нас борзые кони -

да поищем мы синего Дона!"

Князю в разум желанье запало,

и взяла тут досада его,

что знаменье препятствием стало

искушению Дона Великого.

И сказал он: "Хочу преломить

я копье, русичи, в конце поля

половецкого - может, сложить

свою голову там, но испить

Дону Синего шеломом вволю!"

Соловей того старого времени,

о Боян! - что за дивными трелями

ты бы ущекотал сей поход сгоряча,

в древе мыслимой славы скача

да умом в поднебесье летая,

понапрасну ту славу вплетая

в наше время да видеть желая

путь прощенья Траяна, который

вел бы нас через поле на горы.

Мог бы так его внук начать Игорю

песнь свою: "То не буря, а соколы

мчатся вдаль через поле широкое,

да сбегаются галицы с кликами

всеми стадами к Дону Великому".

Или так бы, - внук Велеса вещий, -

начинал петь Боян свою песню:

"Кони ржут за Сулой на заставе,

звонит колокол в Киеве славу,

громко трубы трубят в Новограде,

стоят стяги в Путивле парадом".

Игорь ждет брата милого Всеволода...

И сказал ему так буй-тур Всеволод:

"Один брат мой, один светлый свет,

это ты - Игорь, мы - Святославичи.

Седлай борзых коней своих, брат,

а мои - уж под Курском оседланы,

впереди наготове стоят.

Ждут куряне! - они битвы ведали

и повиты под трубами медными,

под шеломами в поле взлелеяны

да с концов копий воинских вскормлены;

сами ведают в поле пути,

знают как по оврагам пройти.

Луки крепкие их напряжены,

колчаны у них отворены.

Они с толком, как серые волки,

сами в поле бегут - скачут браво,

чести ищут да княжеской славы".

И вступил Игорь в стремя златое,

и поехал по чистому полю.

Тьма в пути ему солнце закрыла;

ночь стонала ему и грозила,

птичий свист в темноте пробудила,

все лесное зверье вместе сбила.

Над деревьями Див кличет силы -

велит слушать чужую он землю.

Волга, Сула, Поморье - да внемлют!

Корсунь, Сурож - прислушаться б вам!

Слушай, Тьмутороканский болван,

как дорогой неведомой половцы

собираются к Дону великому,

как кричат их телеги в полуночи

будто бы всполошенные лебеди:

"Игорь воинов к Дону ведет!"

Там пасет птиц беда по дубравам;

волк грозу ворожит по оврагам;

пировать на костях уж зовет

всех зверей там орлиный злой клекот;

там на червленый щит лисы лают.

Земля Русская! - земля родная,

за Донецким ты Кряжем далеко.

Меркнет ночь, запылал свет зари.

Застит поле туман - уморил

соловья щекот, заговорил

голосами проснувшихся галок.

За щитами червлеными встали

русичи и великое поле

преградили - себе ищут чести,

князю - славы и добрых известий.

Потоптали с утра рано в пятницу

половецкие полки поганые

и, рассыпавшись стрелами по полю,

красных девок погнали половецких;

с ними золота взяли и шёлка,

дорогой бархат вышитый с толком.

Взяли кожухи да покрывала -

себе гати прокладывать стали

по болотам и грязевым топям

половецким узорочьем, скопом.

Стяг червленый и белая хоругвь,

бунчук красный с серебряным древком

Святославичу храброму вторят!

Храброе, спит Олега гнездо.

Далеко залетело - на Дон!

Было не для обиды оно

да ни соколу порождено,

да ни кречету, да ни тебе,

черный ворон, - зачем беду кликаешь?

Вон, поганый половчина Гзак

уж бежит серым волком, Кончак

ему след правит к Дону Великому!

Извещают свет зори кровавые

наступающий день ранним утром:

"Встают черные тучи над морем,

затмевают четыре светила.

Полыхают в них синие молнии,

значит, следом быть грому великому!

И дождю с Дона стрелами литься,

и дано копьям здесь преломиться,

и мечам суждено затупиться

о шелом половецкий на Каяле -

на реке, здесь у Дона Великого".

0, земля Русская! Веют с моря

здесь, за Кряжем Донецким, стрелами

ветры - внуки Стрибожьи - на горе

воинам князя Игоря, храбрым.

Земля тутнет, текут реки мутно

застилает поля пылью спутной.

Идут половцы! - стяги глаголят -

и от моря и с Дона на поле.

Обступили тут дети бесовские

да по всем сторонам полки русские.

Встал стеною на поле их крик.

Тут же храбрые русичи вмиг

заградились щитами червлеными.

Ярый тур Всеволод, крепко стоишь

на обороне! Врагов ты разишь

стрелами да по шлемам гремишь

неустанно мечом крепкой стали.

Буйный тур! - куда ты полетишь,

золотым своим шлемом блистая,

там поганые падают головы

половецкие; саблей каленою

разбиваются шлемы аварские

от тебя - ярый тур, Всеволод!

И все раны не в счет тогда, братие,

когда почесть и жизнь - все забыто! -

и Чернигов-град, и престол златый -

отчий дом, и своей милой лады,

красной Глебовны, свычай-обычай!

Века минули после Траяна,

пролетели года Ярослава.

Наступила година походов

за обиду Олега Святславича.

Выковать меч крамолы затеял,

тот Олег, - землю стрелами сеял,

в стремена золотые вступая

в дальнем городе Тьмуторокани.

Услыхал перезвон этот давний

Ярослава сын Мудрого, Всеволод.

Заложило в Чернигове "уши"

у ворот его сына, Владимира.

Вячеслава же сына, Бориса,

привела на суд ратная слава.

И бесстрашного юного князя

уложила обида Олега

на зеленый покров Канинский.

Было так, что с такой же вот Каялы

Святополк отца вынес, лелея

между двух иноходцев угорских,

до Софии святой в стольном Киеве.

При Олеге тогда Гориславичи

сеялись и всходили усобицами.

Погибала жизнь внука Даждьбога!

В этих княжьих крамолах убогих

человеческий век сократился.

По земле тогда Русской, печальной,

редко пахари в поле встречались.

Только вороны часто кричали

меж собой, когда трупы делили,

да еще галки там говорили,

собираясь слетаться на трапезу.

Было битв и походов немало,

но таких еще битв не бывало!

Вечер, ночь напролет, в утро ранее

и весь день дотемна в этой брани

летят быстрые стрелы каленые,

гремят острые сабли и шлемы,

трещат копья в неведомом поле

посреди половецкой юдоли.

В землю черную там вместо жита

пали кости коням под копыта

и, политые кровью обильно,

в земле Русской печалью всходили.

Что шумело и что мне звенело

перед зорями ранними, давеча?

Это Игорь полки поворачивает

в помощь Всеволоду, брату милому.

День один и другой бились трудно,

ну а третьего дня до полудня

пали стяги Игоревой рати.

Разлучились друг с другом там братья -

на чужом берегу реки Каялы.

Там, вина не доставши кровавого,

пир закончили храбрые русичи;

напоили сватов своих досыта

да легли сами за землю Русскую.

Трава жалобно сникла, в печали

к земле ветви деревьев упали.

И настала теперь, налетела,

невеселая, братья, година -

взамен силы пришло запустенье.

Издавна в силах внуков Даждьбога

шла обида к беде на подмогу;

девой в землю Траяна вступала,

лебединые крылья плескала -

в синем море, у Дона, купала.

И ушли времена благодати

от усобиц князей, когда брату

на погибель свою брат ответил,

мол, и то будет мое и мое это.

Как великое, малое это

все князья русские называли

и себе же крамолу ковали,

а поганые со всего света

приходили с победой, им внемля,

в это время на Русскую Землю.

О, на синее море, далеко,

залетел вслед за птицами сокол,

но ему не вернуть наши рати.

Клича скорбь и печали, обратно

лишь огонь мчится русской дорогой,

людей мыкая в пламенном роге.

Сколько раз жены русские лили

слезы: "Мы уже лад своих милых

да ни смыслить, ни сдумать не в силах,

ни умом, ни очами сглядати!"

И того серебра, того злата

было взято немало в уплату,

когда в горе стонал Киев, братие,

да стонал от напастей Чернигов.

И тоска разлилась в земле Русской

и печали по ней текли густо.

Но князья среди этой печали

друг на друга крамолу ковали,

а поганые этого ждали! -

шли на Русскую землю с победой,

дань взимая от дома по беле.

Вот и вновь эти два Святославича,

князья храбрые Игорь и Всеволод,

лживые пробудили языки.

Святослав Киевский - князь великий -

усыпил ложь во время былое;

стало быть, убаюкал грозою

языки он походами ратными

да своими мечами булатными.

В Половецкую землю с отвагой

он вступал, - там холмы и овраги

потоптал; взмутил реки, озера;

осушил и ручьи и болота.

Сам поганый Кобяк из железных

и несметных полков половецких,

будто вихрем, был вынесен вскоре

на простор с самого Лукоморья.

И упал Кобяк в Киеве славном,

прямо в гриднице у Святослава.

Потому и венеды и немцы,

потому и моравы и греки

поют славу тому Святославу,

князя Игоря хают по праву.

С половецкой рекою той, Каялой,

поделился он грузом богатым -

на дно высыпал русское злато.

Ну а сам из седла золотого

в седло пленника сел он в оковах.

Приуныли на стенах забрала,

и веселья за ними не стало.

Смутный сон Святославу привиделся

на холмах града стольного Киева:

"Вчера на ночь, - князь молвил вставая, -

будто бы, черное покрывало

в кровать тисовую мою стлали;

вино синее мне наливали

и его, будто, с пеплом мешали;

из колчанов своих высыпали, -

тощих, как у поганых! - на лоно

жемчуг мне превеликий, с поклоном.

А на крыше моей златоглавой

доски все - без конька и управы,

да всю ночь по-над Плесенским лугом

лихих воронов слышалась ругань, -

вылетали из Кияньских дебрей

и неслись они к синему морю".

И ответили князю бояре:

"Печаль, княже, твой разум наполнила

оттого, что слетели два сокола

с золотого отцова престола

искать Тьмутороканя на поле

да шеломом испить Дона вволю.

Но у соколов тех подрубили

уж поганые саблями крылья

да в железные путы скрутили.

И кромешная тьма опустилась

в день, два солнца когда закатилось.

Два столпа там, в морской синей дали,

на закате багряном упали;

и два месяца вслед - молодые

сыновья, Святослав и Владимир, -

в темноте непроглядной пропали.

Над рекой Каялой свет затмило:

половцев леопардово племя

распростерлось на Русскую землю

и великое буйство творило.

Не хвалу, а хулу теперь слышим,

и на волю нужда уже вышла, -

див на землю ниспослан нам свыше!

Поют готские красные девы

ныне синему морю напевы,

звенят на берегу русским златом

да зовут лихолетье обратно,

Шарухана месть в сердце лелея.

Дружно петь с ними - мало веселья".

И великий тогда Святослав

изрек слово златое, смешав

со слезами слова и сказав:

"О, сыновье, князь Игорь и Всеволод!

В Половецкой земле рано начали

вы мечи свои в битвах тупить,

чтобы там себе славу добыть.

Честь не выпала вам победить,

в битвах крови поганой пролить.

Сердца храбрые ваши, сыны,

для того ли в булат скованы

да в сражениях закалены,

чтобы вы сотворили вину

мне в серебряную седину?

Я не вижу теперь такой власти,

как у сильного брата богатого -

Ярослава - над войском бесчисленным.

Были с ним и Были из Чернигова,

и Могуты, и Татраны, и Шельбиры,

и Топчаки, и Ревуги, и Ольберы.

Без щитов они, только с ножами,

побеждать полки кликом умели -

славой прадедов громко звенели.

Но сказали вы: "Мы возмужали! -

славу можем украсть впереди,

да поделим ту, что позади".

Дивно было бы старому, братие,

омолаживаться, будто соколу:

когда он раза три полиняет,

высоко птиц на небе сбивает

и обиды в гнездо не пускает.

Зло, что князь делать так не способен.

Обратились изнанкой годины:

стонут в Римове от сабель ныне

половецких, от ран - князь Владимир.

Печаль и тоска - Глебову сыну!"

О, Великий князь Всеволод Юрьевич!

Не помыслить, какой нужно бурею

издалёка тебя принести -

отчий стол золотой поблюсти?

Волгу мог бы веслом расплескать

ты своим, Дон шеломом черпать,

и с тобою в земле Русской ныне

по ногате была бы рабыня,

да кощей бы пошел по резане.

Самострелами ты бы живыми

смог стрелять над землей - удалыми

Ростиславича Глеба сынами.

Ну а ты, смелый Рюрик и ты, Давыд!

То не ваших ли воинов доблестных

золоченые шлемы в крови плывут,

да дружинники ваши опять,

храбрые, словно туры, хрипят? -

закаленными саблями ранены

на чужом поле брани незнаемом.

Вы вступайте в златы стремена

за обидные нам времена

да за Русскую землю - за раны

Игоря Святославича - в брани!

Ярослав Осмомысл, князь Галицкий!

Ты вознес свой престол златокованный

высоко и предгорья Угорские

подпираешь полками железными;

там пути королю заступая,

ворота на Дунай затворяя,

через облака грузы гоняя,

и свершая суды до Дуная.

Грозный слух о тебе течет долу -

врата Киеву ты отворяешь

и по землям султанов стреляешь

с отчего золотого престола.

Так стреляй в Кончака, господин,

целься прямо в кощеев поганых

и за Русскую землю иди

к Игоря Святославича ранам!

Вы, Роман и Мстислав - князья смелые!

Носит храбрая мысль вас на дело.

Высоко вы парите, с отвагою

против ветра бросаясь, как соколы, -

одолеть мысля в смелости птицу.

Вы носили железный нагрудник

под латинскими шлемами, - ими

тряслись земли и многие страны:

литва, ятвяги и деремелы,

хинова, половцы, - копья ратные

опустив, - поднять главы не смели

под такими мечами булатными.

Но теперь, князья, солнце померкло

Игорю; не на благо уносит

с древа листья оно, - разделило

города по-над Сулой и Росью,

рати Игоря не воскресило.

Князь Роман, тебя Дон к себе кличет,

всех к победе зовет князей нынче, -

там, где храбрость Олега потомков

в поле вышла доспеть в брани звонкой!

Ингвар, Всеволод и три Мстиславича!

Не худого вы рода все, соколы,

вы свою княжью власть не похитили

у соседа случайной победою.

Для чего вам даны щиты жесткие,

золотые шлема, копья польские?

Заградите врата поля брани

вы своими калеными стрелами, -

да за Русскую землю, за раны

Игоря Святославича смелого!

Серебристыми струями Сула

не течет к граду Переяславлю,

и Двина уже топким болотом

к прежде грозным течет полочанам,

поймою подчиняясь поганым.

Лишь один Изяслав, сын Васильков,

позвонил там в литовские шлемы

своим острым булатным мечом;

приласкал славу деда Всеслава,

ну а сам под щитами червлеными

принял ласки кровавой травы

от мечей из Литвы, возжелавшей

крови юной из рек этих наших.

Твоих воинов, князь, одевали

крылья птиц; звери кровь подлизали.

Братья - Всеволод и Брячеслав -

рядом не были силою дружною.

В одиночестве душу жемчужную

уронил ты из храброго тела

в золотое свое ожерелье.

Голосом не веселым, уныло,

Городенские трубы трубили...

Ярослав и все внуки Всеслава!

Пора стяги спустить изможденные,

мечи в землю вонзить поврежденные, -

растеряли вы дедову славу.

Вы крамолами начали вражину

сами в Русскую землю приваживать.

При Всеславе еще это было, -

при его жизни злобная сила

с Половецкой земли наступила.

Шел век после Траяна седьмой,

когда бросил Всеслав жребий свой,

где сыскать бы по нраву девицу;

смог клюками верхом закрепиться

и до Киева так доскакать

да своим стружием там достать

невзначай золотой стол Киевский.

Но с него лютым зверем вскочил

он из Белого-града в ночи;

себя синею мглою укрыл

и, судьбу искусив раза три,

в Новый-град ворота отворил;

Ярослава там славу разбил,

и опять поскакал волком лютым

до Немиги-реки он с Дудуток.

На Немиге стелили снопами

головы; молотили цепами,

да на ток животы, на просушку,

клали грудами - веяли души.

Окровавленный берег Немиги

был засеян тогда не хлебами -

там сынов русских сеяли кости.

Князь Всеслав виноватых судил,

и князьям города он рядил,

ну а сам ночью волком блудил.

И от Киева так доискался

он до куреней Тьмутороканьских.

Путь великому Хорсу недолго

пересечь ему было как волку:

когда в Полоцке люд созывал

колокол Святой Софьи, тот звон

на заутреннюю службу он

даже в Киеве стольном слыхал.

Была вещей душа в ином теле,

но она часто беды терпела.

Эту мысль прежде нас подытожил

Боян вещий, в припевке о том же:

"Не минует ни хитростью вящий

божий суд, да ни птицей летящий".

0, стонать теперь Русской земле,

поминая дела прошлых лет

да князей тех, которых уж нет.

Не позволил князь старый, Владимир,

чтобы силу его пригвоздило

к горам киевским вражеской силой.

Выросли на его крепком древе

стяги Рюриковы и Давыдовы.

Но теперь флаги правнуков реют

розно, копья поют им обидами.

Слышен глас Ярославны с Дуная, -

кличет раннею птицей незнаемой:

"За Дунай птицею улечу,

рукав шелков в реке намочу,

в Каяле, да кровавые раны

утирать князю милому стану

на его крепком теле усталом!"

Плачет, ждет Ярославна ответ

на забрале в Путивле чуть свет:

"Ой же ветер-ветрило, к чему

веешь силой своей? Почему,

господин, без труда ты крылами

помогаешь поганым - стрелами

дуешь воинам лады моей?

Разве мало тебе было горе

веять под облака в синем море,

унося корабли на волне?

Зачем радость мою, господине,

по ковылю развеял ты ныне?"

Слышен в городе плач Ярославны

на забрале, - зовет утром ранним:

"Днепр-Славутич, в тебе много сил!

В Половецкой земле ты пробил

горы каменные, доносил

на вершине могучей волны

ратные Святослава челны

до поганой Кобяковой рати.

Принеси, господин, мне обратно

мою ладу, и я с тобой, в горе,

слезы не посылала бы к морю!"

Плачет, ждет Ярославна ответ

на забрале в Путивле чуть свет:

"О, пресветлое Солнце ясное,

ты же теплое всем и прекрасное!

Господин, почему же иначе

простираешь ты луч свой горячий

на погибель моей лады воинов

в Половецкое поле безводное?

Жаждой луки ты им опустил,

их колчаны печалью закрыл".

Брызжет в полночь тревожное море,

идет мглою кромешною морось.

Путь домой Игорю наконец-то

богом дан из земли Половецкой

в землю Русскую этою ночью,

к золотому столу его отчему.

Свет вечерней зари уж погас.

Игорь лег, но не спит в этот час,

мыслью путь проходя много раз:

от Великого Дона, по полю,

и до Малого Донца - на волю.

В полночь Лавр за рекою, с конями,

знак дает тихим посвистом князю

быть в условных местах - час настал!

Оклик, стук по земле, в траве - шелест.

В половецких шатрах всполошились!

Прыгнул князь к тростникам горностаем,

на воде белым гоголем стал он;

понесли его борзые кони

лихим волком от псовой погони.

И лугами Донца Игорь стелется

и под тучей летит быстрым соколом;

бьет летящих за ним гусей-лебедей

к завтраку и к обеду и к ужину.

Игорь соколом мчит на крылах,

лихим волком вслед стелется Лавр, -

он, студеные росы роняя,

своих борзых коней обгоняет.

Князю так говорил Донец: "Игорь-князь!

Пусть тебе будет много величия,

а Кончаку - позора не малого.

Пусть в земле Русской будет веселье!"

И ответил князь Игорь: "О, Донче,

пусть величье твое будет звонче!

Ты же волнами князя лелеял,

устилая зеленой травой

ему берег серебряный свой;

одевал князя теплым туманом

под зеленой листвой утром ранним

да стерег гоголем на волнах,

белой чайкой - на водных струях,

чернядями - на вольных ветрах!

Не такая, - добавил он, - Стугна;

хотя воды несет небольшие,

но, сжирая потоки чужие,

в половодье становится шире.

Ростислава она, князя юного,

темным брегом на дне затворила,

чтобы мать его слезы пролила

князю юному в эту могилу,

чтобы там над цветами уныло

в скорби дерево ветви склонило".

Вот стрекочут сороки! - по следу

Игоря едут Гзак с Кончаком.

Но за князем и ворон не грает,

и молчат впереди галок стаи,

и сороки вокруг замирают, -

только полоз шуршит то и дело;

дятлы стуком своим намечают

путь к реке, соловьи извещают

звонкой песней веселой свет белый!

Гзак сказал Кончаку: "Если сокол

улетит к своим гнездам далеко,

соколенка злачеными стрелами

расстреляем и правильно сделаем!"

Молвил Гзаку Кончак: "Если сокол

улетит к своим гнездам далеко,

соколенка нам правильней будет

красной девицей нашей опутать".

Гзак ответил так: "Если случится,

что опутаем красной девицей,

нам тогда соколенок не дастся,

да не будет и девицы красной.

Будут птиц наших соколы вволю

бить тогда над Половецким полем".

Пел Боян и Ходына Святслава -

творцы песен времен Ярослава,

главы рода Олега, - искусно:

"Голове, что без плеч - тяжело.

Телу, что обезглавлено - зло".

Так без Игоря - зло Земле Русской!

В небесах Солнце стало светлей.

Это Игорь князь - в Русской Земле!

На Дунае поют красны девицы -

в Киев через моря льются песни.

Игорь - в Киеве, едет по Боричеву

к богородице святой Пирогощей.

Кругом - рады, а в городах - весело!

О князьях старых песни пропеты -

молодым пусть поют песни эти.

Игорю Святославичу - слава!

И тебе, буй-тур Всеволод, - слава!

И Владимиру - Игоря сыну!

Здравы будьте, князья и дружина! -

в битве за христиан, заедино

воевавшие с погаными.

Князьям - слава, дружине - аминь!

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

"Половецкий капкан" - это стилизация "Слова о полку Игореве". Побудительным мотивом для ее создания послужило одно ненаучное открытие, сделанное при попытке прочтения первоисточника ("Ироническая повесть о походе на половцов удельнаго князя Новагорода-Северскаго Игоря Святославича писанная старинным русским языком в исходе ХII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие"/ Москва, Сенатская типография, 1800). Оказалось, что если определенным образом фонетизировать "Ять" и учесть фонетические нюансы редуцированных гласных Ь и Ъ, то текст первоисточника приобретает удивительно ритмичное звучание от начала и до конца, без каких-либо намеков на строки и абзацы - как работающий двигатель, причем, весьма благозвучный. По сути дела, все произведение это - одностишие, предназначенное для устного исполнения. Текст первоисточника, обработанный указанным образом, с разбиением по ритмическим стопам косой чертой, прилагается; ударение следует ставить на слог после косой черты. При чтении лучше не спешить, но при этом и не впадать в заунывность, - это живой и чрезвычайно эмоциональный текст. Именно он и послужил как ритмико-семантическая основа для стилизации, поскольку после его прочтения возникло чувство неудовлетворенности имеющимися переложениями "Слова".

При оценке фонетики текста первоисточника необходимо учитывать, что древнерусская поэзия не была силлабо-тонической, как современная, а, по всей вероятности, следовала греческим и романским поэтическим образцам, которым сродни силлабическая система стихосложения, где основной принцип - равное количество слогов. Большое значение для ритмики в такой системе имеет наличие в языке долгих и кратких гласных звуков. Эти звуки, очевидно, присутствовали и в древнерусской речи, для выражения которых служили буквы "Ять" (долгое Е), а также редуцированные гласные Ь и Ъ использовавшиеся для выражения очень кратких звуков. Впоследствии, по мере изменения русского и других славянских языков в направлении усиления их тонической природы, необходимость регулировать долготу звуков постепенно отпадала, назначение редуцированных гласных изменялось, и к тому времени, когда Мусиным-Пушкиным было обнаружено "Слово о полку Игореве", потребность в орфографических средствах силлабической системы практически исчезла в русском языке совсем, а буква "Ять" стала анахронизмом как дань традиции.

"Переложение на употребляемое ныне наречие" утерянного при пожаре Москвы списка "Слова", сделанное в первоисточнике, не могло не внести искажений в его орфографию, что затрудняет интерпретацию оригинальной фонетики этого памятника литературы. Трудности настолько велики, что некоторыми литературоведами оспаривается даже жанр произведения, и высказывается мнение, что это - проза (причем, по мнению первых издателей - "ироническая", что само по себе курьезно); другие обвиняют в недобросовестности также и всех предыдущих переписчиков "Слова", считая себя вправе в связи с этим перекраивать текст по собственному усмотрению; третьи отказывают документу в подлинности, а четвертые, хотя и соглашаются с тем, что первоисточник имеет отношение к подлиннику, но настолько далекое, что все связи практически утеряны, и т. д., и т. п. - диапазон толкований по всем аспектам теории литературы чрезвычайно широк. Поэтому авторскую обработку текста первоисточника можно рассматривать лишь как одну из возможных версий перевода "Слова" из силлабической системы стихосложения в силлабо-тоническую.

Достоинством предлагаемой версии является минимальное количество орфографических поправок (выделены курсивом), - можно сказать, что их практически нет, - однако при этом текст оказывается все же поразительно ритмичным. Ни один прозаический текст невозможно подобным образом разбить на равномерные стопы, так чтобы, несмотря на подвижность ударения в русском языке, он не превратился после двух-трех предложений в тоническую абракадабру, а представлял собою благозвучный ритмический текст, в котором присутствуют соответствия ударений в словах на протяжении всего текста. Но именно такой текст и предстает невооруженному глазу в предлагаемой силлабо-тонической версии "Слова", что доказывает поэтическую природу самого литературного памятника. Более того, обработка текста первоисточника показала, что многие его купюры, сделанные в последующих публикациях, только портили ритм произведения, за исключением одной существенной (перенос выше по тексту фразы: "Два солнца помекоста, оба багряная столпа погасоста и в море погрузиста") и нескольких несущественных, связанных с редуцированными гласными и орфографическими ошибками.

Нельзя утверждать, что предлагаемая фонетизация адекватна оригинальной, поскольку оригинальная фонетика была другой - силлабической. Можно утверждать лишь, что между фонетикой оригинала и современной силлабо-тонической фонетикой имеется соответствие, поскольку древнерусский язык - все же не марсианский, и современный русский язык, несмотря на все произошедшие в нем изменения, зиждется на консервативных фонетических основаниях - тех языковых скрижалях, которые должны быть любом языке сохраняющем с течением времени свою идентичность. Принцип соответствия ударений, наряду с принципом минимизации исправлений орфографии первоисточника и бережным к нему отношением, были основополагающими методологическими ориентирами при его силлабо-тонической версификации.

Если гипотеза соответствия фонетик верна, то можно сделать вывод, что, во-первых, переписчики были более добросовестными, чем о них думали, хотя и привносили свою, современную им, орфографию в текст, и что, во-вторых, мы видим перед собой совершенное поэтическое произведение, предназначенное для устного исполнения, в котором разбиение на строки и абзацы изначально отсутствует. Мы слишком высокомерно судим порой о древнерусской поэзии, полагая, что она была несовершенна. Это - неверно! Подобный взгляд - исключительно наша проблема, возникающая из-за трудностей переложения древнерусской речи на современный тонический язык. Автор, способный создать литературное произведение такой небывалой смысловой емкости, которой трудно найти аналог даже в современной литературе (хотя есть сомнение, что понятие "прогресс" к данной области деятельности вообще применимо), был далеко не дремучий, а образованнейший человек своего времени, и он, безусловно, хорошо знал основы стихосложения, имеющие к тому времени, как минимум, тысячелетнюю историю в греческой и западноевропейской литературе. Разобраться в ритмических стопах такому человеку было совсем нетрудно, тем более что у него были и отечественные предшественники, которых он сам упоминает (Боян и Ходына), а также те многочисленные неизвестные сочинители, которые всегда незримо присутствуют в любой развитой литературе, ибо без наличия литературной среды невозможно появление великих литературных произведений, каковым является "Слово о полку Игореве".

Вряд ли для литературной среды, в которой работал автор "Слова", те места его сочинения, которые мы считаем "темными", были на самом деле таковыми. Но без малого спустя тысячу лет, трактовка таких "темных мест", возможно, навсегда останется делом вкуса читателя. Проходит время и все то иррациональное, что было когда-то выражено лишь намеком или между строк в поэзии, что позволяло слову некогда сиять разнообразными красками перед взором современника создателя художественного полотна, неизбежно тускнеет для потомка, находящегося уже в иной литературной среде, с другими эстетическими предпочтениями и представлениями. Для стилизации такое положение дел, разумеется, не приемлемо. Поэтому стилизация - это всегда авторское произведение, выражающее только вкусы автора стилизации как одного из читателей первоисточника. Термин "перевод" к таким произведениям вряд ли корректен. Авторские пояснения некоторых наиболее "темных мест" прилагаются.

Загадкой также является и само место действия. Существует множество версий по этому поводу. Интересующиеся этим вопросом могут ознакомиться с авторской версией в прилагаемом очерке "География места действия".

Приложения

СИЛЛАБО-ТОНИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА И ФОНЕТИКА ПЕРВОИСТОЧНИКА:

"Ироническая повесть о походе на половцов удельнаго князя Новагорода-Северскаго Игоря Святославича писанная старинным русским языком в исходе ХII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие".

Москва, в Сенатской типографии, 1800.

/СЛОВО О /ПОЛКУ И/ГОРЕВЕ, /ИГОРЯ, /СЫНА СВЯ/ТОСЛАВЛЯ /ВНУКА О/ЛЕГОВА.

Не /лепо ли /ны бяшет/ братие/ начати/ старыми/ словесы/ трудных по/вестий о/ полку И/гореве/ - Игоря/ Святславли/ча. Нача/ти же ся/ той песне/ по были/нам сего/ времени/, а не по/ замышле/нию Бо/яню. Бо/ян бо ве/щий, аще/ кому хо/тяше песнь/ творити/, то расте/кашется/ мыслию/ по древу/, серым вол/ком по зем/ли шизым/ орлом под/ облакы/. Помняшеть/ бо речь пер/вых времен/, усоби/це тогда/ пущашеть/ десять со/колов на/ стадо ле/бедей: ко/торый до/течаше/, та предь песнь/ пояше/ старому/ Яросла/ву, храбро/му Мстисла/ву, - иже/ зареза/ Редедю/ пред полкы/ касожскы/ми, - красно/му Рома/нови Свят/славличу/. Боян же/, братие/, не десять/ соколов/ на стадо/ лебедей/ пущаше/, но своя/ вещиа/ персты на/ живая/ струны во/складаше/, они же/ сами кня/зем славу/ рокота/ху. Почнем/ же, брати/е, повесть/ сию от/ стараго/ Владими/ра до ны/нешняго/ Игоря/, иже и/стягну ум/ крепостью/ своей и/ поостри/ сердца сво/его му/жеством, на/полнився/ ратнаго/ духа, на/веде сво/я храбры/я полкы/ на землю/ Половец/кую, за/ землю Русь/кую. То/гда Игорь/ возре на/ светлое/ солнце и/ виде: от/ него тьмо/ю вся сво/я воя/ прикрыты/. И рече/ Игорь к дру/жине сво/ей: "Брати/е и дру/жино, лу/це же бы/ потяту/ быти, не/же поло/нену бы/ти/! А вся/дем, брати/е, на сво/и борзы/я комо/ни да поз/рим сине/го Дону/". Спала кня/зю ум по/хоти, и/ жалость е/му - знаме/ние за/ступи и/скусити/ Дону Ве/ликаго/. "Хощу бо/ - рече - ко/пие пре/ломити/ конец по/ля Поло/вецкаго/, с вами, ру/сицы, хо/щу главу/ свою при/ложити/, а любо/ испити/ шеломом/ Дону". О/-о Боя/не - соло/вию ста/раго вре/мени, а/ бы ты си/а полкы/ ущеко/тал, скача/ славию/ по мысле/ну древу/, летая/ умом под/ облакы/, свивая/ славы о/баполы/ сего вре/мени, ри/ща в тропу/ Трояню/ чрес поля/ на горы/? Пети бы/ло песнь И/гореви/ того вну/ку: "Не бу/ря соко/лы зане/се чрез по/ля широ/кая, га/лицы ста/ды бежать/ к Дону Ве/ликому/". Чи ли вспе/ти было/ вещей Бо/яне, Ве/лесов вну/че: "Комо/ни ржуть за/ Сулою/, звенить сла/ва в Кые/ве, трубы/ трубять в Но/ве граде/, стоять стя/зи в Пути/вле". Игорь/ ждет мила/ брата Все/волода/, и речь е/му буй-тур/ Всеволод/: "Один брат/, один свет/ светлый ты/, Игорю/, оба ес/ве - Свято/славличи/. Седлай, бра/те, свои/ борзыи/ комони/, а мои/ ти гото/ви осед/лани у/ Курьска на/переди/. А мои/ ти куря/ни сведо/ми кмети/, под труба/ми пови/ти, под ше/ломы воз/лелея/ни, конец/ копия/ воскормле/ни. Пути/ им ведо/ми, яру/ги им зна/еми, лу/ци у них/ напряже/ни, тули/ отворе/ни, сабли/ изостре/ни. Сами/ скачуть а/кы серы/и волци/, в поле и/щучи се/бе чти, а/ князю - сла/ве. Тогда/ вступи И/горь князь в злат/ стремень и/ поеха/ по чисто/му полю/. Солнце е/му тьмою/ путь засту/паше, нощь/ стонущи/ ему гро/зою, птичь/ убуди/ свист, звери/нов еста/ зби. Див кли/чет верху/ древа, ве/лит послу/шати зе/мли незна/еме - Во/лзе и по/ морию/, и по Су/лию и/ Сурожу/, и Корсу/ню и те/бе, Тьмуто/роканьскый/ болван. А/ половци/ негото/вами до/рогами/ побего/ша к Дону/ Велико/му. Крычат/ телегы/ полуно/щы рцы ле/беди рос/пущени/: "Игорь к До/ну вои/ ведет!". У/же бо бе/ды его/ пасет птиц/ по доби/ю, волци/ грозу во/рожать по яругам/, орли кле/котом на/ кости зве/ри зовут/, лисицы/ брешуть на/ черлены/я щиты/. О Руска/я земле/, - уже за/ Шеломя/нем еси/ долго! Ночь/ меркнет, за/ря свет за/пала, мгла/ поля по/крыла. Ще/кот славий/ успе, го/вор галичь/ убуди/. Русичи/ велика/я поля/ черлены/ми щиты/ прегоро/диша, и/щучи се/бе чти, а/ князю - сла/вы. С зара/ния во/ пяток по/топташа/ поганы/я полкы/ половец/кыя и/, расcуша/ ся стрела/ми по по/лю, помча/ша красны/е девкы/ половец/кыя, а/ с ними - зла/то и па/волокы/, и драгы/я окса/миты. Орьт/мами и/ япончи/цами, и/ кожухы/ начаша/ мосты мос/тити по/ болотом/ и грязи/вым местом/, и всякы/ми узо/рочьи по/ловецкы/ми. Черлен/ стяг, бела/ хорюгвь, чер/лена чо/лка, сере/брено стру/жие - хра/брому Святславличу/! Дремлет в по/ле Ольго/во храбро/е гнездо/ - далече/ залете/ло! Не бы/ло ни о/биде по/рождено/ ни соко/лу, ни кре/чету, ни/ тебе, че/рныи во/рон. Пога/ный поло/вчине Гзак/ бежит се/рым волком/, Кончак е/му след пра/вит к Дону/ Велико/му. Друга/го дни, ве/леми ра/но, крова/выя зо/ри свет по/ведают/: "Черныя/ тучя с мо/ря идут/, хотят при/крыти че/тыре сол/нца, а в них/ трепещут/ сини мо/лнии. Бы/ти грому/ велико/му! Итти/ дождю стре/лами с До/на Вели/каго! Ту/ ся копи/ем прила/мати, ту/ ся саблям/ потручя/ти о ше/ломы по/ловецкы/я на ре/це на Ка/яле, у/ Дону Ве/ликаго/". О Руська/я Земле/! Уже за/ Шеломя/нем еси/ се ветри/ - Стрибожи/ внуци - ве/ют с моря/ стрелами/ на храбры/я полкы/ Игоре/вы. Земля/ тутнет, ре/кы мутно/ текуть, по/роси по/ля прикры/вают. Стя/зи глаго/лют - поло/вци идут/ от Дона/ и от мо/ря. И от/о всех сто/рон рускы/я полкы/ оступи/ша дети/ бесови/, кликом по/ля прего/родиша/, а храбры/ русици/ прегради/ша черле/ными щи/ты. Яр тy/pе Всево/лоде! - сто/иши на/ борони/, прыщеши/ на вои/ стрелами/, гремлеши/ о шело/мы мечи/ харалуж/ными. Ка/мо, тур, по/скочяше/, своим зла/тым шело/мом посве/чивая/, тамо ле/жать пога/ныя го/ловы по/ловецкы/я, поске/паны саб/лями ка/леными/ шеломы/ оварьскы/я - от те/бе, яр тy/pe Всево/лоде! Ка/я рана/ дорога/, братие/, забыв чти/ и живо/та, и гра/да Черни/гова от/ня злата/ стола, и /своя ми/лыя хо/ти - красны/я Глебо/вны - свыча/я и о/бычая/! Были ве/чи Троя/ни, мину/ла лета/ Ярослав/ля, были/ полци О/леговы/, Олега/ Святослав/личя. Той/ бо Олег/, мечем кра/молу ко/ваше и/ стрелы по/ земли се/яше, сту/пает в злат/ стремень в гра/де Тьмуто/рокань. То/ же звон слы/ша давный/ великый/ Я/рослав/ сын - Всево/лоде, же а Влади/мир по вся/ утра у/ши закла/даше в Чер/нигове/. Бориса/ же Вячес/лавлича/ слава на/ суд приве/де, и на/ Канину/ зелену/ паполо/му постла/ за оби/ду Оле/гову хра/бра и мла/да князя/. С той же Ка/ялы Свя/тополк по/велея/ отца сво/его ме/ждю угорь/скими и/ноходьцы/ ко святей/ Софии/ к Киеву/. Тогда при/ Олезе/ Горислав/личи се/яшется/ и растя/шеть усо/бицами/. Погиба/шеть жизнь Даждь/божа вну/ка во кня/жих крамо/лах - веци/ челове/комь сокра/тишась. Тог/да по Русь/кой земли/ ретко ра/таеве/ кикахуть/, но часто/ врани гра/яхуть, тру/пиа се/бе деля/че, а га/лици сво/ю речь го/воряхуть/ - хотять по/летети/ на уе/дие. То/ было в ты/ рати и/ в ты полкы/, а сице/ рати не/ слышано/. Со зара/ния до/ вечера/, с вечера/ до света/ летят стре/лы кале/ныя, гри/млют сабли/ о шело/мы, трещат/ копиа/ харалу/жныя в по/ле незна/еме сре/ди Земли/ Половец/кыи. Че/рна земля/ под копы/ты костьми/ была по/сеяна/, а крови/ю полья/на, туго/ю взыдо/ша по Русь/кой земли/. Что ми шу/мить, что ми/ звенить да/вечя ра/но пред зо/рями? И/горь полкы/ заворо/чает, жаль/ бо ему/ мила бра/та Всево/лода. Би/шась день, би/шася дру/гый, третья/го дни к по/луднию/ падоша/ стязи И/горевы/. Ту ся бра/та разлу/чиста - на/ брезе бы/строй Кая/лы. Ту кро/вавого/ вина не/ доста, ту/ пир докон/чаша/ хра/бри руси/чи, сваты/ попои/ша, а са/ми поле/гоша за/ Землю Русь/кую. Ни/чить трава/ жалоща/ми, а дре/во с туго/ю к земли/ преклони/лось. Уже/ бо, брати/е, неве/селая/ година/ востала/ - уже пус/тыни си/лу прикры/ла. Воста/ла оби/да в силах/ Дажьбожа/ внука, во/ступи де/вою на/ землю Тро/яню, вос/плескала/ лебеди/ными кры/лы, на си/нем море/ у Дону/ плещучи/, - убуди/ жирня вре/мена у/собица/ князем, на/ поганы/я погы/бе. Рекос/та бо брат/ брату: "Се/ мое, а/ то мое/ же!" - и на/чаша кня/зи про ма/лое се/ велико/е молви/ти, а са/ми на се/бе крамо/лу кова/ти, а по/гании/ со всех стран/ прихожда/ху с побе/дами на/ Землю Русь/кую. О/, далече/ зайде со/кол птиць бья/ - к морю, а/ Игоре/ва храбра/го полку/ не креси/ти. За ним/ кликну Ка/рна и Жля/, поскочи/ по Руськой/ Земли сма/гу, людем/ мычючи/ в пламяне/ розе. Же/ны руськи/я всплака/шась, арку/чи: "Уже/ нам своих/ милых лад/ ни мысли/ю смысли/ти, ни ду/мою сду/мати, ни/ очима/ сглядати/...". А злата/ и сребра/ ни мало/ того по/трепати/. А встона/ бо, брати/е, Киев/ тугою/, а Черни/гов напасть/ми. Тоска /разлия/ся по Русь/кой земли/, печаль жир/на тече/ средь земли/ Руськый, а/ князи са/ми на се/бе крамо/лу кова/ху, а по/ганыи/ сами, по/бедами/ нарищу/ше на Русь/кую зем/лю, емля/ху дань - по/ беле от/ двора. Ти/и бо два/ храбрая/ Святславли/ча - Игорь/ и Всево/лод - уже/ лжу убу/ди, кото/рую то/ бяше у/спил отец/ их Свято/слав - грозный/, великый/, Киевскый/. Грозою/ бяшеть при/трепетал/, своими/ сильными/ полкы и/ харалу/жными ме/чи. Насту/пи на зе/млю Поло/вецкую/, притопта/ холми и/ яругы/, взмути ре/кы и о/зеры, ис/суши по/токи и/ болота/. А пога/ного Ко/бяка из/ луку мо/ря, от же/лезных /великих по/лков поло/вецких, я/ко вихрь вы/торжь. И па/де ся Ко/бяк во гра/де Кые/ве, во грид/нице Свя/тославли/. Ту немци/ и вене/дици, ту/ греци и/ морава/, поют сла/ву Святслав/лю, кають/ князя И/горя, иже погру/зи жир во/ дне Кая/лы, рекы/ половец/кия, русь/каго зла/та насы/паша. Ту/ Игорь-князь/ выседе/ из седла/ злата, а/ во седло/ кощие/во. Уны/ша бо гра/дом забра/лы, а ве/селие/ пониче/, а Cвятслав/ мутен сон/ виде во/ Кыеве/ на горах/. "Синочь с ве/чера одевахте/ мя, - рече/, - черною/ паполо/мою на/ кроваты/ тисове/. Черпахуть/ ми сине/е вино/, с трудом сме/шено. Сы/пахуть ми/ тощими/ тулы по/ганых тол/ковин ве/ликый жень/чугь на ло/но и не/гуют мя/. Уже до/скы без кне/са в моем/ тереме/ златовер/сем. Всю нощь/ с вечера/ босуви/ врани взгра/яху у/ Плесньска на/ болони/, беша дебрь/ Кисаню/ и несо/шлю к сине/му морю/". И ркоша/ бояре/ князю: "У/же бо кня/же туга/ ум поло/нила. Се/ бо два со/кола сле/теста с о/тня стола/ злата по/искати/ града Тьму/торока/ня, а лю/бо испи/ти шело/мом Дону/. Уже со/колома/ крильца при/пешали/ поганых/ саблями/, а сама/ю опус/таша в пу/тины же/лезны. Те/мно бо бе/ во третий/ день. Два сол/нца помер/коста, о/ба багря/ная стол/па пога/соста и/ в море по/грузиста/, и с ним мо/лодая/ месяца/ - Олег и/ Святослав/ - тьмою ся/ поволо/коста. На/ реце Ка/яле тьма/ свет покры/ла. По Русь/кой Земли/ простроша/ся поло/вци, акы/ пардуже/ гнездо, и/ велико/е буйство/ подасть Хи/нови. У/же снесе/ся хула/ на хвалу/, уже трес/ну нужда/ на волю/, уже вер/жеса Див/ на землю/. Се бо гот/ския крас/ныя де/вы воспе/ша на бре/зе сине/му морю/ - звоня русь/кым златом/, поють вре/мя бусо/во, леле/ють месть Ша/руканю/, а мы у/же дружи/на жадни/ весели/я. Тогда/ великы/й Святослав/ изрони/ злато сло/во, слеза/ми смеше/но, и речь/: "О, моя/ сыновчя/, Игорю/ и Всево/лоде! Ра/но еста/ начала/ Половец/кую зем/лю мечи/ цвелити/, а себе славы и/скати. Но/ нечестно/ одолесть/, нечестно/ бо кровь по/ганую/ пролиясть/. Ваю храб/рая серд/ца в жесто/цем хара/лузе ско/вана, в бу/ести за/калена/. Се ли ство/ристе мо/ей сере/бреней се/дине! А/ уже не/ вижду влас/ти сильна/го и бо/гатаго/, и много/воя бра/та мое/го Ярос/лава, с чер/ниговьски/ми быля/ми, с могу/ты, и с тат/раны, и/ с шельбиры/, и с топча/кы, и с ре/вугы, и/ с ольберы/. Тии бо/ бес щитов/, с засапож/никы, кли/ком полкы/ побежда/хуть, звоня/чи в праде/днюю сла/ву. Но ре/кость: "Мужа/емся са/ми: предню/ славу са/ми по/хитим, а зад/ню ся са/ми поде/лим". А чи/ диво ся/, братие/, стару по/молоди/ти? Коли/ сокол в мы/тех быва/ет, высо/ко птиц взби/вает, не/ даст гнезда/ своего/ в обиду/. Но се, - зло/ княже, - ми/ непосо/бие. На/ниче ся/ годины/ обрати/ша. Се у/ Рим крича/те под са/блями по/ловецкы/ми, а Во/лодимир/ под рана/ми - туга/ и тоска/ сыну Гле/бову!" Ве/ликый кня/же Всево/лоде! Не/ мыслию/ ти преле/тети и/здалеча/, отня зла/та стола/ поблюсти/. Ты бо мо/жеши Вол/гу веслы/ раскропи/ти, а Дон/ шеломы/ вылея/ти. Аже/ бы ты был/, то была/ бы чага/ по нога/те, а ко/щей - по ре/зане. Ты/ бо може/ши посу/ху живы/ми шере/ширы стре/ляти - у/далыми/ сыны Гле/бовы. Ты/, буй Рюри/че, и Да/выде! Не/ ваю ль во/и злаче/ными ше/ломы по крови пла/ваша? Не/ ваю ль храб/рая дру/жина ры/кают, а/кы тури/, ранены/ саблями/ калены/ми на по/ле незна/еме? Всту/пита, гос/подина/, в злата стре/мена за/ обиду/ сего вре/мени, за/ землю Русь/кую, за/ раны И/горевы/, буего/ Святослав/лича! Га/личкы Ось/момысле/ Яросла/ве! Высо/ко седи/ши на сво/ем злато/кованем/ столе, под/пер горы/ Угорьскы/ своими/ железны/ми полкы/, заступив/ короле/ви пути/, затворив во Дуна/ю воро/та, меча/ бремены/ через об/лакы, су/ды рядя/ до Дуна/я. Грозы/ твоя по/ землям те/куть, отво/ряеши/ Кыеву/ врата, стре/ляеши/ с отня зла/та стола/ салтани/ за земля/ми. Стреляй/, господи/не, Конча/ка! - пога/ного ко/щея, за/ Землю Русь/кую, за/ раны И/горевы/, буего/ Святславли/ча. А ты/, буй Рома/не и Мсти/славе! Хра/брая мысль/ носит вас/ ум на де/ло. Высо/ко плава/еши на/ дело в бу/ести, я/ко сокол/ на ветрех/ ширяя/ ся, хотя/ птицю в буй/стве одо/лети. Суть/ бо у ва/ю желез/ныи па/ворзи под/ шеломы/ латинскы/ми. Теми/ тресну зе/мля и мно/гы страны/: Хинова/, Литва, Я/твязи, Де/ремела/, - и поло/вци сули/ци своя/ поверго/ша, а гла/вы своя/ подклони/ша под ты/и мечи/ харалу/жныи. Но/ уже кня/же Игор/ю уте/рпе солнцю/ свет, а дре/во не бо/логом лис/твие сро/ни, по Ро/си и по/ Сули гра/ди поде/лиша, а/ Игоре/ва храбра/го полку/ не креси/ти! Дон ти/, княже, /кличет и зов/еть князи/ на побе/ду: "Ольго/вичи, хра/брыи кня/зи доспе/ли на брань!/" Ингварь и/ Всеволод/ и вси три/ Мстислави/чи! - не ху/да гнезда/ шестокри/лци, не по/бедными/ жребии/ собе вла/сти расхы/тисте. (На)/кое ва/ши златы/и шело/мы и су/лицы ля/цкыи и/ щиты? За/городи/те полю/ врата сво/ими ост/рыми стре/лами, за/ землю Русь/кую, за/ раны И/горевы/, буего/ Святослав/лича! У/же бо Су/ла не те/чет сребре/ными стру/ями к гра/ду Пере/яславлю/, и Двина/ болотом/ течет о/ным грозным/ полоча/ном под кли/ком пога/ных. Един/ же Изя/слав, сын Ва/сильков, поз/вони сво/ими ост/рыми ме/чи о ше/ломы ли/товския/. Притрепа/ славу де/ду свое/му Всесла/ву, а сам/ под черле/ными щи/ты на кро/ваве тра/ве притре/пан литов/скыми ме/чи, исхо/ти юна/ крова той/ рек. Дружи/ну твою/, княже, птиц/ крилы при/оде, а/ звери кровь/ полиза/ша. Не бысь/ ту брата/ Брячясла/ва, ни дру/гаго -- Все/волода/. Един же/ изрони/ жемчюжну/ душу из/ храбра те/ла чрес зла/то оже/релие/. Уныли/ голоси/, пониче/ весели/е, трубы/ трубят Го/роденьскы/и. Яро/славе и/ вси внуци/ Всеславли/! Уже по/низить стя/зи свои/, вонзить сво/и мечи/ вереже/ни, - уже/ бо выско/чисте из/ дедней сла/ве. Вы бо/ своими/ крамола/ми начя/сте наво/дити по/ганыя/ на землю/ Руськую/, на жизнь Всес/лавлю, ко/торое/ бо беше/ насили/е от зем/ли Поло/вецкыи/. На седьмом/ веце Тро/яни вер/же Всеслав/ жребий о/ девицю/ собе лю/бу, той клю/ками под/перся о/кони и/ скочи к гра/ду Кые/ву, и дот/че ся стру/жием зла/та стола/ Киевска/го. Скочи/ от них лю/тым зверем/ в полночи/ из Бела/ града, о/беси ся/ сине мгле/. Утре же/ возни - с три/ кусы о/твори вра/та Нову/ граду; раз/шибе сла/ву Ярос/лаву, ско/чи волком/ до Неми/ги с Дуду/ток. На Не/мизе сно/пы стелют/ голова/ми, моло/тят чепи/ харалу/жными, на/ тоце жи/вот кладут/, веют ду/шу от те/ла. Неми/зе крова/вь брезе не/ бологом/ бяхуть по/сеяни/, - посея/ни костьми/ рускых сы/нов. Всеслав/ князь людем/ судяше/, князем гра/ды рядя/ше, а сам/ в ночь волком/ рыскаше/. Из Кые/ва дорис/каше до/ кур Тмуто/роканя/. Велико/му Хорсо/ви волком/ путь прерыс/каше. То/му в Полоц/ке позво/ниша за/утреню/ рано у/ святыя/ Софеи/ в колоко/лы, а он/ в Кыеве/ звон слыша/. Аще и/ веща ду/ша в друзе/ теле, но/ часто бе/ды страда/ше. Тому/ вещей Бо/яни пер/вое при/певку смы/сленый ре/че: "Ни хы/тру, ни го/разду, ни/ птицю го/разду су/да божи/а не ми/нути!" О/, стонати/ Руськой Зе/мли, помя/нувше пер/вую го/дину и/ первых кня/зей! Того/ стараго/ Владими/ра нельзе/ бе пригвоз/дити к гор/ам Кые/вским! С его/ бо ныне/ сташа стя/зи Рюри/ковы, а/ друзии/ - Давыдо/вы; но роз/но ся им/ хоботы/ пашут, ко/пиа по/ют. На Ду/наи Я/рославнын/ глас слышит/; зегзице/ю незна/емь рано/ кычеть: "По/лечю -- ре/че -- зегзи/цею по/ Дунае/ви, омо/чю бебрян/ рукав в Ка/яле ре/це, утру/ князю кро/вавыя/ его ра/ны на же/стоцем е/го теле/. Ярослав/на рано/ плачет/ в Пу/тивле, на/ заборо/ле арку/чи: "О вет/ре ветри/ло! Чему/, господи/не, наси/лено ве/еши? Че/му мыче/ши хинов/скыя стре/лкы на сво/ею не/трудною/ крилцю на/ моея/ лады во/и? Мало/ ли ти бя/шет горе/ под обла/кы вея/ти, леле/ючи ко/рабли на/ сине мо/ре? Чему/, господи/не, мое/ весели/е по ко/вылию/ развея/?" Ярослав/на рано/ плачет Пу/тивлю го/роду, на/ заборо/ле арку/чи: "О Дне/пре Слову/тицю! Ты/ пробил е/си камен/ныя го/ры сквозь зе/млю Поло/вецкую/, ты леле/ял еси/ на собе/ Святослав/ли наса/ды до по/лку Кобя/кова. Воз/лелей, гос/подине/, мою ла/ду к мне, a/ бых не сла/ла к нему/ слез на мо/ре рано/". Ярослав/на рано/ плачет в Пу/тивле, /на заборо/ле арку/чи: "Светло/е и тресветлое/ солнце! Всем/ тепло и/ красно e/cи. Чему/, господи/не, простре/ горячу/ю свою/ лучю на/ ладе во/и в поле/ безводне/? Жаждею/ им лучи/ сопряже/, тугою/ им тули/ затче". Прыс/ну море/ полуно/щи, идут/ сморци мьгла/ми - Иго/реви кня/зю бог путь/ кажет из/ земли По/ловецкой/ на землю/ Руськую/, к отню зла/ту столу/. Погасо/ша вече/ру зари/. Игорь спит/, Игорь бдит/, Игорь мы/слию по/ля мерит/ от Вели/каго До/ну до Ма/лаго Дон/ца. Комонь/ - в полуно/чи. Овлур/ свисну за/ рекою/ - велит кня/зю разу/мети: кня/зю Иго/рю не быть/ кликну. Сту/кну земля/, вошуме/ трава, ве/жи ся по/ловецкы/и подви/заша. А/ Игорь князь/ поскочи/ горнаста/ем к трости/ю и бе/лым гого/лем на во/ду; взверже/ ся на борз/ комонь и/ скочи с не/го босым/ волком, и/ потече/ к лугу Дон/ца, и по/лете со/колом под/ мглами, из/бивая/ гуси и/ лебеди/ - завтроку/ и обе/ду, и у/жине. Ко/ли Игорь/ соколом/ полете/, тогда Овлур волком/ потече/, труся со/бою сту/деную/ росу, претрь/госта бо/ своя бор/зая ко/моня. До/нец рече/: "Княже И/горю! Не/ мало ти/ величи/я, а Кон/чаку не/любия/, а Руськой/ земли ве/селиа/!" Игорь ре/че: "О, Дон/че! Не ма/ло ти ве/личия/, лелеяв/шу князя/ на волнах/, стлавшу е/му зеле/ну траву/ на своих/ сребреных/ брезех, о/девавшу/ его теп/лыми мгла/ми под се/нию зе/лену дре/ву, стрежа/ше е го/голем на/ воде, чай/цами на/ струях, чер/нядьми на/ ветрех. Не/ тако ли/, - рече, - ре/ка Стугна/: худу стру/ю име/я пожрьши/ чужи ручь/и и стру/гы, ростре/на к усту/; уношу/ князя Рос/тислава/ завори/ дне прь темне/ березе/. Плачется/ мати Рос/тиславля/ по уно/ши князи/ Ростисла/ве. Уны/ша цветы/ жалобо/ю, и дре/во с туго/ю к земли/ преклони/ло. А не/ сорокы/ вотроско/таша! На/ следу И/гореве/ ездит Гзак/ с Кончаком/. Тогда вра/ни не гра/ахуть, га/лици помль/коша, со/рокы не/ троскота/ша, поло/зие по/лзоша толь/ко. Дятло/ве тектом/ путь к реце/ кажуть, со/ловии/ веселы/и песньми/ свет пове/дают. Мо/лвит Гзак - Ко/нчакови/: "Аже со/кол к гнезду/ летит, со/колича/ ростреля/еве сво/ими зла/чеными/ стрелами/". Рече Кон/чак ко Гзе/: "Аже со/кол к гнезду/ летит, а/ ве соколь/ца опу/таеве/ красною/ дивице/ю". И ре/че Гзак - Ко/нчакови/: "Аще е/го опу/таеве/ красною/ девице/ю, ни на/ма будет/ сокольца/, ни нама/ красныи/ девица/, то почнут/ наю пти/ци бити/ в поле По/ловецком/!" Рек Боян/ и Ходы/на Свято/славля - пес/творца ста/раго вре/мени Я/рославля/, Ольгова/ коганя/ хоти: "Тя/жко ти го/ловы кро/ме плечю/, зло ти те/лу кроме/ головы/" -- Руськой зем/ли без И/горя. Солн/це светит/ ся на не/бесе -- И/горь князь в Русь/кой земли/! Девици/ поют на/ Дунаи/ -- вьются го/лоси чрез/ море до/ Киева/. Игорь е/дет по Бо/ричеву/ к святей Бо/городи/ци Пиро/гощей. Стра/ны - ради/, гради - ве/сели! Пев/ше песнь ста/рым князем/, а потом/ молодым/ пети. Сла/ва Иго/рю Свято/славличу/, буй туру/ Всеволо/де, Влади/миру И/гореви/чу! Здрави/ князи и/ дружина/, побара/я за хри/стьяны на/ поганы/я полкы/! Князем - сла/ва, а дру/жине - а/минь!

КОММЕНТАРИИ К ПЕРВОИСТОЧНИКУ

Большинство орфографических купюр версии достаточно очевидны; они не требуют комментариев в фонетическом отношении и не влияют на смысл текста. Но в отдельных случаях орфография и синтаксис текста вносят существенные изменения в его толкование. Как правило, это относится к так называемым "темным местам" первоисточника, которые необходимо прокомментировать.

1. Солнце е/му тьмою/ путь засту/паше, нощь/ стонущи/ ему гро/зою, птичь/ убуди/ свист, звери/нов еста/ зби.

В тексте первоисточника буква "е" перед "ста" отсутствует, и окончание фразы выглядит загадочно. Его орфографию обычно трактуют как "зверин в ста зби", полагая, что твердый знак в слове "зверинъ" не фонетизируется гласной, а буква "в" является предлогом; слово "ста" в такой орфографии толкуется как "стадо", в которое сбиваются звери. Между тем, слово "еста" мы видим в другой фразе источника: Ра/но еста/ начала/ Половец/кую зем/лю мечи/ цвелити/, а себе славы и/скати, смысл которого, более или менее, понятен из контекста. В обеих фразах слово "еста" предшествует смысловому сказуемому и играет, по видимому, роль модального глагола, происходящего от глагольной основы "е" (есть, быть) с прибавлением к нему распространенного в глагольных формах (в частности, первоисточника) окончания "ста" ("слетеста", "погасоста", "рекоста", "померкоста", "поволокоста", "погрузиста"). В таком случае в окончании фразы предлога "в" быть не может, и перед составным сказуемым следует записать подлежащее в притяжательном падеже: "зверинъв", - фонетизируя в нем твердый знак буквой "о" (краткой), подобно фонетизации слова "тъй" (той) или слова "въстала" (восстала). Таким образом, "стада зверей" исчезают, поскольку их и не могло быть (могут быть лишь "стада скота"), и смысл фразы несколько проясняется.

2. ...скача/ славию/ по мысле/ну древу/, летая/ умом под/ облакы/, свивая/ славы о/баполы/ сего вре/мени, ри/ща в тропу/ Трояню/ чрес поля/ на горы.

У рязанцев есть слово "абапал", которое означает "напрасно, зря" (см. Этимологический словарь русского языка Макса Фасмера). В смысловом отношении оно как нельзя кстати в отношении ко времени усобиц и раздоров, при которых речи быть не может ни о славе, ни о праведном пути к христианству, подобному тому пути, которым шел император Траян после своей смерти и получил за это официальное прощение церкви (см. по этому вопросу ниже в примечание 12). Толкование "оба полъ" как "по обе стороны" не вполне уместно по отношению к категории времени, поскольку "сторона" это все же пространственная категория, и таким толкованием мы неявно приписываем автору современные представления о четырехмерном пространстве-времени, что маловероятно. Кроме того, такое толкование размывает смысл, - что за стороны? прошлое и будущее? слава "сему времени" от предков и потомков, т.е.гордость предков и благодарность потомков? Возможно, конечно, но это слишком расплывчато, а здесь по контексту напрашивается мощная и конкретная антитеза, завершающая тему обращения к Бояну и расставляющая все точки над "И".

3. Уже со/колома/ крильца при/пешали/ поганых/ саблями/, а сама/ю опус/таша в пу/тины же/лезны.

Здесь делают купюру: "опуташа". Думаю, что это неоправданно. Речь идет все же о соколе, который летает высоко на своих крыльях. Раз их подрубили, значит, сокол должен "опуститься". Поэтому здесь следует толковать как "опустили в путины железные".

4. Два сол/нца помер/коста, о/ба багря/ная стол/па пога/соста и/ в море по/грузиста/

В источнике фраза "и в море погрузиста" стоит чуть ниже - после слов "аки пардуже гнездо". На новое место она была перенесена уже давно как совершенно не соответствующая контексту. Я проверял этот перенос по ритмике - он абсолютно оправдан; на этой фразе ритм в первоисточнике действительно сбивается. Надо сказать, что это чуть ли не единственная оплошность переписчиков.

5. Притрепа/ славу де/ду свое/му Всесла/ву, а сам/ под черле/ными щи/ты на кро/ваве тра/ве притре/пан литов/скыми ме/чи, исхо/ти юна/ крова той/ рек.

По разному толковали окончание этой фразы. Дело доходило даже до "кровати", на которой некий "хоти" - любимец - говорил князю, сиречь Изяславу, находящемуся при смерти, что его дружину птицы крыльями одели, а звери кровь полизали. Были и другие варианты. Трудно согласиться с тем, что во фразе из нескольких слов вводится в повествование какое-либо еще дополнительное лицо и при этом тут же исчезает. Это противоречит законам построения литературного произведения, а автор "Слова" был весьма искушен в этом. Здесь, конечно, дальнейшую фразу никто, кроме автора, знающего последствия описываемого события в Полоцкой Земле, говорить не может. В данной фразе речь идет все же о реках - Роси и Суле, и про это не надо забывать. Начав с упоминания рек, автор и должен был ими закончить абзац. Смысл окончания фразы в таком случае метафоричен и должен быть таким: Изяслав был приласкан литовскими мечами, захотевшими юной крови тех рек.

6. Аще и/ веща ду/ша в друзе/ теле, но/ часто бе/ды страда/ше.

Здесь слове "друзе" надо понимать как "иное". Смыл такой: хотя вещей бывала душа в ином теле, но часто беды терпела. Распространенное толкование: в "дерзком теле" - это притянутая за уши метафора.

7. Мало/ ли ти бя/шет горе/ под обла/кы вея/ти

Здесь в источнике стоит "горъ" - с твердым знаком, однако, очевидно из контекста, что речь идет не о горах, а о "горях" - во множественном числе, поэтому было бы правильнее смягчить окончание, а по размеру силлабо-тонического стиха - заменить мягкий знак коротким "е". Возможно, мягкий и твердый знак перепутаны при переписывании. Это - безобидная ошибка.

8. Комонь/ - в полуно/чи. Овлур/ свисну за/ рекою/ - велит кня/зю разу/мети: кня/зю Иго/рю не быть/ кликну.

Часто после "не быть" ставят точку, а слово "кликну" относят к следующему предложению: Сту/кну земля/, вошуме/ трава, ве/жи ся по/ловецкы/и подви/заша, - исходя из грамматической однородности трех следующих подряд сказуемых. Однако при этом смысл первого предложения становится, мягко говоря, неопределенным, если не фатальным (князю Игорю - не быть). Исходя же из контекста достаточно ясно о чем идет речь, и "не быть кликну" следует понимать как "не быть званым", в смысле - не дожидаться, чтобы тебя звали повторно, "не мешкать".

9. Ко/ли Игорь/ соколом/ полете/, тогда Овлур волком/ потече/, труся со/бою сту/деную/ росу, претрь/госта бо/ своя бор/зая ко/моня.

Неясное слово здесь - "претрь/госта". Исходя из метафорического контекста "сокол - волк", маловероятно, что это слово означает: загнать. Хотя волк в принципе и может гнать коней, преследуя их, но фраза "труся собою" говорит о том, что волк бежит впереди коней, т.е он опережает их, а не гонит впереди себя или подгоняет. Это бы противоречило контексту. Смысл получается такой: Лавр, расстилаясь волком и труся собою студеную росу, опережает своих борзых коней. Так и должно быть: мыслями наездник всегда впереди коня, поскольку управляет им. На такое значение слова указывает также приставка "пре". Корень же здесь, очевидно, "гость" - т.е. "перед гостем".

10. Рек Боян/ и Ходы/на Свято/славля - пес/творца ста/раго вре/мени Я/рославля/, Ольгова/ коганя/ хоти

Часто толкуют, что это песнотворцы Олега Святославича. Это странно, поскольку в тексте прямо указывается "старое время Ярослава, т.е. - Мудрого". Да и по началу поэмы если судить, то Боян воспевал времена славные, которых уже после Ярослава не наблюдалось. Думаю, что здесь все же следует певцов расставить так: старший - Боян, воспевавший Ярослава, Ходына - помоложе, возможно ученик Бояна, уже в зрелом возрасте певший Святославу Ярославичу, но, по-видимому, некогда знакомый лично с Бояном и начинавший еще при Ярославе. При Олеге же Святославиче ни того, ни другого уже не было как песнотворцев, а Олег во фразе упоминается только в связи с тем, что выше именно о нем шла речь как о князе, начавшем междоусобицу неправомерными притязаниями на златой стол Киевский. "Ольгов коган" это Ярослав Мудрый - глава всего рода, к которому относится и ветвь Олега Святославича. Этим автор еще раз напоминает, что все враждующие стороны корнями уходят к славному времени, когда Боян и Ходына творили свои песни.

11. /Князем - сла/ва, а дру/жине - а/минь!

Обычно толкуется, что слава - князьям и дружине, а "аминь" ставится как завершающее поэму слово. Думаю, что автор здесь более изобретателен. Князь вернулся из плена, а дружина-то его вся погибла! Поэтому слово "аминь" нужно вставить в сам текст и отнести его к дружине. На это предположение наводит предлог "а", играющий в данном контексте роль противопоставления. В этом случае получается очень сильное в смысловом плане окончание.

12. Многократное упоминание в тексте "Слова о полку Игореве" имени римского императора Траяна из династии Антонинов (жил в период 15 сентября 53 г. - 8/9 августа 117 г., понтифик с 98 г.), возможно, связано с христианской легендой о прощении Господом язычника Траяна за наказание собственного сына, который ненароком убил сына одной христианки, проезжая со свитой по улицам Рима. Эту легенду должен был знать автор "Слова" как человек, безусловно, широко образованный в историческом и религиозном отношении. Вряд ли он держал в руках Диона Кассия (Historia Romana, XIX, 5), записавшего легенду по горячим следам, спустя всего полвека после смерти императора Траяна, поскольку эта часть "Истории Рима" была утеряна и до сих пор известна только в пересказах. Но с жизнеописанием Святого Георгия (римского папы избранного в 590 году), составленным римским историком 9 века Иоанном Диаконом (Vita Sancti Gvegorii Magni, IV, 44), или с "Поликратикусом" (Polycraticus, VI, VIII) Иоанна Солсберийского, англо-французского богослова, схоластика, писателя и педагога (1115/1120 -- 1180 гг), он вполне мог быть знаком в конце 12-го века. Легенда о том, что Святой Георгий вымолил прощение для язычника Траяна, была очень популярной в раннем средневековье; в дальнейшем она не раз пересказывалась, в том числе Фомой Аквинским, и была зафиксирована в "Божественной комедии" Данте.

В таком случае "века Траяна" получают в символической форме вполне конкретный смысл времени, в течение которого христианство утверждалось на Руси - от наложения кары на язычника Траяна, через время правления римского папы Георгия на рубеже 7-го века, добившегося прощения для Траяна, до Владимира Святого, крестившего языческую Русь. В этом контексте "путь Траяна" имеет не географический, а духовный смысл. Как пишет Ле Гофф в Истории Средневекового Запада "Этот длинный рассказ с его казуистикой, различными вариантами спасения души Траяна показывает, с каким трудом и только в исключительных случаях мог попасть язычник в "правильное русло" истории и избежать вечных мук". Таким образом, говоря о "пути Траяна", автор "Слова" вкладывает глубокий исторический смысл в деяния "старых" князей, прошедших по этому пути "с поля на горы", из безвестности - к славе, и заслуживших благодаря этому прощение Господне подобно Траяну. Земля Траянова, следовательно, понимается автором в контексте легенды иносказательно - как языческая земля, и все упоминания имени римского императора в тексте "Слова" при таком толковании становятся на свои места:

О/-о Боя/не - соло/вию ста/раго вре/мени, а/ бы ты си/а полкы/ ущеко/тал, скача/ славию/ по мысле/ну древу/, летая/ умом под/ облакы/, свивая/ славы о/баполы/ сего вре/мени, ри/ща в тропу/ Трояню/ чрес поля/ на горы/?

Были ве/чи Троя/ни, мину/ла лета/ Ярослав/ля, были/ полци О/леговы/, Олега/ Святослав/личя.

Воста/ла оби/да в силах/ Дажьбожа/ внука, во/ступи де/вою на/ землю Тро/яню, вос/плескала/ лебеди/ными кры/лы, на си/нем море/ у Дону/ плещучи/, - убуди/ жирня вре/мена у/собица/ князем, на/ поганы/я погы/бе.

На седьмом/ веце Тро/яни вер/же Всеслав/ жребий о/ девицю/ собе лю/бу, той клю/ками под/перся о/кони и/ скочи к гра/ду Кые/ву, и дот/че ся стру/жием зла/та стола/ Киевска/го

В этом отношении интересна не только мифологическая, но и фактологическая судьба Траяна, который был первым императором, рождённым вне Рима. Его семья происходила из солдат, которую Сципион в 205 до н. э. переселил в Италику Испанскую, а его отец, Марк Ульпий Траян-старший (около 30 г. -- до 100 г.), был предположительно первым в роду, который добился сенаторского сословия при императоре Нероне - чем не "путь с поля на горы"?

13. Последнее из приведенных выше упоминаний о Траяне интересно также и в другом отношении. Пассаж о выборе девицы по нраву имеет глубокий переносный смысл. Автор "Слова о полку Игореве" ничего просто так не говорит - все у него связано и обусловлено, даже в мелочах. Мы улавливаем далеко не все связи и в силу своей гордыни склонны относить наше непонимание отдельных мест к недостаткам самого произведения. Но это не так, и я бы вообще предложил считать априори "связность и обусловленность" всех деталей текста основополагающим принципом при прочтении этого непревзойденного памятника древнерусской литературы. В частности, личность девицы, о которой идет речь, вполне конкретна и исчерпывающе описана выше: Воста/ла оби/да в силах/ Дажьбожа/ внука, во/ступи де/вою на/ землю Тро/яню, вос/плескала/ лебеди/ными кры/лы, на си/нем море/ у Дону/ плещучи/, - убуди/ жирня вре/мена у/собица/ князем, на/ поганы/я погы/бе. Обида - вот какая девица была по нраву Всеславу. Вначале автор вводит ее как общий персонаж, затем дает развернутую картину разобщенности князей и, наконец, завершает современную ему картину историей "сватовства" с этой девой князя Всеслава в качестве конкретного примера пагубности междоусобия на пути христианского прощения, которым веками шел язычник Траян после своей смерти. В этой многослойной мифолого-историко-философской картине ничего нельзя ни отнять, ни прибавить - все в ней связано и обусловлено. Некоторые толкователи текста считали историю о Всеславе эклектичным включением более поздними "соавторами". Не вижу для этого никаких оснований. Наоборот, без этой истории вся сила метафоры о брачных отношениях князей с обидой исчезает.

ГЕОГРАФИЯ ПОХОДА

Князь Игорь выступил в поход 23 апреля 1185 г. по Бакаевскому шляху. К нему на шляхе должны были присоединиться его племянник Святослав Олегович из Рыльска и сын Владимир - из Путивля. Далее они могли следовать по левому берегу Северского Донца, т.е. по Изюмскому шляху. В этом случае 1 мая (в день затмения Солнца) они пересекли Донец, не доходя до места впадения в него реки Оскол, и вышли на правый берег Донца, где напротив устья Оскола ("переправился через Донец и подошел к Осколу" - по летописи) Игорь ждал два дня Всеволода. Таким образом, за 8 дней они преодолели около 400 км, т.е. норма суточного перехода составляла примерно 50 км.

Всеволод, согласно Ипатьевской летописи, пришел по другой дороге - из Курска. Из известных дорог того времени, следующих по водоразделам, это могла быть только Пахмутцова дорога, проходящая мимо Курска и выводящая напрямую на Муравский шлях по правому берегу Донца. Таким образом, Всеволод должен был подойти к Изюму не форсируя Донец. Почему они шли разными дорогами, о том в летописи не сказано. Бакаев шлях выходит на Юзюмский и пересекается незадолго до этого Муравским шляхом, так что они вполне могли бы встретиться или на том, или на другом перекрестке, а далее следовать по одной дороге вместе. Возможно, у Игоря (что скорее всего, так как ему нужно было собрать еще войска из Рыльска и Путивля) или у Всеволода были неопределенности со временем выхода, и поэтому они договорились встретиться на пересечении Изюмского и Муравского шляхов в оговоренном месте, чтобы не разминуться, кто бы какой дорогой ни шел, и дожидаться там полного сбора. По всему видно, что это место было на правом берегу Донца, напротив р. Оскол. Договаривались, очевидно, они заранее. Известный разговор Игоря с Всеволодом в "Слове о полку Игореве" о том, что кони Всеволода оседланы и ждут впереди у Курска, свидетельствует, что инициатором похода был Всеволод; а договаривались они в Новгороде-Северском накануне; договаривались секретно, - даже великий князь Святослав не знал ничего о готовящемся походе.

Следующая временная отметка похода - пятница, когда они уже столкнулись с половцами. Очевидно, что это не могло быть 3 мая, так как, прибыв к месту встречи 1 мая, Игорь ждал два дня Всеволода, и выступить дальше все вместе они могли не раньше 4 мая. Значит, упомянутой пятницей могло быть только 10 мая. За время в 6 дней, исходя из нормы 50 км в день, они должны были пройти километров 300 и подойти к устью Дона, следуя по водоразделу правого берега Донца примерно по направлению Изюм - г. Шахты.

Левый приток Дона, река Сал, в своем устье перед впадением в Дон очень сильно петляет и разветвляется на рукава, круто отклоняющиеся влево и вправо параллельно Дону. Влево ответвляется р. Сусат, а затем р. Подпольная, впадающая уже в р. Маныч. Все эти водотоки относятся к водной системе р. Сал и образуют обширный эстуарий шириной километров 40-50 - "Сальницу", т.е. буквально, место, где находится р. Сал аналогично тому, как звонница является местом звона, бойница - местом, откуда ведется бой, а салатница - местом для салата. Места эти, как на левом, так и на правом берегу Дона, богатые водой и травами, могли быть привлекательными для половецких поселений. Не случайно же слово "сала" переводится с тюркского языка двояко: как селение и как приток или рукав реки.

По правому берегу Дона и параллельно ему в районе "Сальницы" протекает р. Аксай, берущая начало на юго-востоке Донецкого кряжа. Она протекает по одной из долин кряжа между отрогами и, подпираясь водоразделом правого берега р. Гузлов, впадает в р. Дон справа, немного не доходя до г. Ростов-на-Дону. Река Гузлов протекает перпендикулярно реке Аксай с северо-запада на юго-восток. По левобережью Гузлова имеется много притоков с Донецкого кряжа. Только крупных притоков - четыре (в том числе р. Крепкая, р. Большой Несветай, р. Аюта), причем, из них самый полноводный приток, р. Крепкая, впадает в верховье р. Гузлов и значительно наполняет его водой. Левый берег Гузлова для похода неудобен - слишком много переправ, а переправа - это серьезное мероприятие. Правый же берег Гузлова свободен от притоков и по характеру местности удобен для похода. Если Игорь шел к "Сальнице", как об этом в Ипатьевской летописи сказано, и если там имеется в виду именно этот участок Дона Великого, то, скорее всего, шел он на заключительном этапе похода по правому берегу Гузлова с тем, чтобы пересечь Аксай (единственная переправа южнее нынешнего Новочеркасска) и выйти к Сальнице, продвигаясь после переправы по направлению к верховьям Аксая вдоль его левого берега. Местность в бассейнах рек Гузлов и Аксай гористая - высоты от 200 до 500 м.

До Аксая, судя по летописи, Игорь не дошел, когда разведка донесла ему о замеченных вежах половецких. "Видели врагов, враги наши во всем вооружении ездят, так что либо поезжайте без промедления, либо возвратимся домой". Игорю был предложен выбор: или скорым шагом двигаться по намеченному пути к Сальнице, оставляя замеченные вежи и не обнаруживая себя, или возвратиться подобру-поздорову, так как вооруженных половцев в районе нахождения веж было достаточно много, чтобы ратникам крепко призадуматься. Для Игоря выбор однозначен: двигаться дальше - смысла нет, так как поход - на половцев, а половцы - рядом, и вежи богатые - есть, чем поживиться. Назад же возвращаться, убоявшись половцев, совсем не годится - зачем тогда ходили? Что скажет тогда Святослав Великий, замышлявший сам поход на половцев, когда вернутся молодые горе-воины, несолоно хлебавши и поджав хвосты. Он принимает решение: "Если нам придется, не приняв боя, вернуться, то позор нам будет хуже смерти. Пусть уж будет так, как нам бог даст".

Видимо, замышляя поход, Игорь не ожидал встретить такого большого скопления половцев. Думал просто пройтись по разрозненным вежам вдоль Дона и вернуться с добычей обратно, стяжав честь и славу. Вряд ли у него были какие-то более серьезные стратегические планы на этот глубокий рейд в тыл половцев. Хотя готовился рейд секретно, так что даже князь Киевский, Святослав, о нем не знал, однако без соглядатаев половецких на Руси здесь, по-видимому, не обошлось. Половцы хорошо подготовились к приему незваных гостей.

Место, где разведчиками Игоря были замечены половцы, должно быть по правую руку от направления движения Игоря - на западе. Приняв решение идти на столкновение, он двинулся примерно в направлении нынешнего Таганрога, спускаясь с отрогов юго-восточной оконечности Донецкого кряжа в низину, прилегающую к Таганрогскому заливу ("озеру" по летописи и "морю" - по тексту "Слова"); расстояние здесь - примерно километров 30-40, которые он преодолел за ночь ("порешив так, ехали всю ночь" - летопись.

Восточнее Таганрога есть река Самбек с притоками Сухой Самбек и р. Бирючья, стекающая с южных отрогов Кряжа и впадающая в Таганрогский залив. За ней на западе километрах в 30 протекает р. Миус. Двигаясь так, как описано выше, войско Игоря могло пересечь только р. Самбек ("Сюурлий" - по летописи), и первая (псевдо-успешная) битва могла происходить в узком междуречье рек Миус и Самбек. Река Миус в таком случае должна была называться тогда Кая Ялы (Скалистый берег). В самом деле, перепады высот в этом районе достаточно большие - долина Миуса узкая. Здесь же, в междуречье - низина, местность болотистая, трудно проходимая: "начали мосты мостить по болотам и топким местам" ("Слово о полку Игоревом"). Участок зажат с трех сторон водными преградами: на западе - р. Миус (Кая Ялы), на востоке - р. Самбек (Сюурлий), а на юге - "озеро", т.е. Таганрогский залив. По всем признакам это была ловушка, и Игорь, оказавшись в результате "победоносных" действий в неудобном тактическом положении, это понимал. Следовало срочно вернуться обратно из низины и вновь форсировать Сюурлий, за которым открывались все пути для отхода. Он говорит: "Но видим мы бесчисленные полки половецкие... Так поедем же сейчас, ночью, а кто утром пустится преследовать нас, то разве все смогут: лишь лучшие из половецких конников переправятся...". Но с единоначалием у Игоря, видимо, были проблемы. Святослав и Всеволод наотрез отказались переправляться без отдыха, и все решили заночевать здесь же.

На это и рассчитывали половцы. Единственный выходом для Игоря без водных преград было направление на северо-восток - к Донецкому Кряжу между левым притоком Миуса и р. Самбек, а затем - вдоль по р. Крепкой, притоку р. Гузлов. Этот, самый короткий путь до Донца (километров 100-120), можно было бы преодолеть только легким конникам, прорвав окружение и бросив обоз и пеших воинов. "Если поскачем - спасемся сами, а простых людей оставим, а это будет нам перед богом грех: предав их, уйдем". Поэтому, "посоветовавшись, все сошли с коней, решив, сражаясь дойти до Донца" (по летописи). Это было отчаянное решение без шансов на успех, если события разворачивались действительно в этом месте. Половцы, очевидно, за ночь отрезали направление отхода, прижав Игоря к Таганрогскому заливу, который в этом месте имеет небольшой выступ. Поэтому, оказавшись в плотном окружении, Игорь с боем вынужден был продвигаться не к Донцу, а вдоль берега залива ("и сражались, обходя вокруг озера"), втягиваясь через узкую горловину (километров 10) между Миусской губой и северным выступом Таганрогского залива - туда, где сейчас находится г. Таганрог. А это уже был настоящий капкан - оставалось только сдаваться в плен или топиться ("а остальные в море утонули" - летопись).

Комментарии: 1, последний от 07/03/2007. © Copyright Говорилкиен Буривой Размещен: 07/03/2007, изменен: 20/09/2011. 91k. Статистика. Поэма: Поэзия		Ваша оценка:
Аннотация: Стилизация "Слова о полку Игореве" с приложением фонетики первоисточника и комментариев

Говорилкиен Буривой : другие произведения.

Половецкий капкан