Шум толпы лижет языком волн теплую округлую гальку - мою голову. Он - музыка для моих ушей, ибо не имеет ко мне никакого отношения. Больше не имеет. Я помню тепло ладоней и черную ткань плаща, укрывшего меня от вящей славы и популярного позора, но я почти не помню лица. Лица призрачного человечка из снов, который однажды пришел за мной, чтобы сделать, что должно. Я не люблю мечтать. И Алиса не позволяла себе этого, пока ей не нашлось тихое и спокойное место. Тайное место бытия, запутавшегося в капиллярах памяти.
Алиса не мечтает о славе...
Зачем богу обезьяна? Он сам себе гамадрил. Этот старый шутник дал очередной диве гладкое длинноногое тело и лицо с ублюдочными чертами полукровки. Впрочем, с моей помощью она сделала из себя ядовитую конфетку, обратив слабости в достоинства. Волосы непонятного цвета? Выкрасим в платиновый и зеленый, вздыбим лучами болотной звезды! Невыразительные глаза? С таким макияжем даже глаза зомби сыграют звездами миттсоммерфеста! Чего старик не пожалел для нее, так это голоса, подобного чуть фальшивящей иерихонской трубе, и желания взобраться на попсовый Олимп, дав пару ощутимых пинков местным небожителями и позволив вдогонку полюбоваться дизайном маникюра. Эта себе-на-уме-сучка моя внешняя оболочка, которой я управляю из далекого далека. О, из очень далекого! И свет софитов жжет мои глаза - через ее, это мои неправдоподобной длины ресницы склеивают ласты под их безжалостными лучами, и разница между мной и ей в том, что она балдеет от того, от чего меня тянет блевать. Сквозь шум толпы ввинчивается в мою ушную раковину ужом вкрадчивый шепот...
Алиса не мечтает о любви...
- Леди, о, моя леди!
Она усмехается уголком губ. Прощай, моя надувная куколка! Дальше ты прыгаешь по сцене и открываешь для всех ротик сама, а ей пора возвращаться в темный закуток подсобки, заставленный швабрами, пыльным реквизитом, и коситься в грязное окошко, которое смотрит катарактным зрачком на неэвклидово пространство старого кладбища.
Она - это я. Та, что полна фобий и комплексов и потому не любит говорить о себе в первом лице. Кто-то боится собственных гениталий, кто-то - лестниц и собак, а она... Она боится посуды. Ее зовут Алиса, хотя имя - всего лишь пауза в череде других, когда-то носимых ею, и о нем не знает никто. Кроме призрачного человечка из снов, который рано или поздно найдет ее и сделает, то, что должно, одарив покоем измученный желто-розовый мусс полушарий.
Алиса открывает глаза и снова видит в полумраке затянутые паутиной обрывки чужих мыслей, среди которых бьется губчатым полым органом мечта держащего ее на руках мужчины. Нет, это не мой Симон! Тот мечтал о мире без страданий - и улыбался хрипам очередного сгорающего альбигойца, о чистоте крови - и собственноручно, без сомнений, выпускал ее из тех, в ком она была чуть краснее, чем положено. Этот мечтает о том, чтобы разверзлись потрескавшиеся губы земли и поглотили без остатка цветастую кляксу Шапито вместе со всеми обитателями. А еще, о хрустальной башне, узкой комнате на самом верху личного паноптикума, который он собирал всю свою жизнь. Завешенная старыми гобеленами без единой яркой нити, комната не принимает в свое лоно ни одного предмета мебели. Кроме постамента из солнечного оникса, подсвеченного изнутри потайными фонарями. И на его вершине стоит золотое, украшенное самоцветами, блюдо...
Алиса не мечтает о новом сервизе...
Алиса не любит посуду... Алиса ненавидит тарелки, ибо... лежит в одной из них...
Конечно, этот сумасшедший, назвавшийся Гробовщиком, обещает ей, как и другие мужчины, все и сразу: башню, комнату, постамент и золото, против того, чем она владеет сейчас - ярких тряпок шатра, общества разноплановых уродов и аляповато раскрашенной глиняной тарелки. На таких в придорожных трактирах быдлу подают молочных поросячих детей, аккуратно порезанных ломтями и украшенных зеленью. Алису тоже порезали - когда она была Евой Анной Паулой. И с тех пор два раза в день быдлу достается ее самый привлекательный кусок - говорящая голова.
- Я украду и спрячу тебя, моя красавица, моя гордая леди! - шепчет Гробовщик и пропускает сквозь пальцы мои волосы, так и не узнавшие серебряных нитей. Горгоновы пряди, падающие на тарелку, вызывают воспоминания о плечах и спине. Память поясницы ведет к бедрам, движения бедер - к ногам. Она так славно двигала ими в танце - вперед-назад, вверх-вниз, так волновала пленительным животом мужские сердца, что получила право загадать желание. Но она была глупа!
Я насмешливо кривлю губы в ответ на свои мысли и его страстные слова. Гробовщику лениво отвечаю:
- Бла-бла-бла, мой сладкий! Впрочем, можешь попробовать спереть меня отсюда. Пожалуй, мне не хватает тишины...
- Будет тебе тишина!
Гробовщик жадно облизывает пересохшие губы, а мне впервые приходит мысль - чем же я буду платить ему за мгновения собственного счастья? Мгновениями счастья в его понимании?
Алиса не мечтает о прощении...
А она отвечает Алисе: "Бедная, маленькая девочка, которая сочла чужое желание своим! Нынче ты сполна платишь долги, секундами отдавая каждую каплю крови, что брызнула из старика, будто из зарезанной свиноматки. Той самой, чьих невинно убиенных детей со следами сладкого молока на нежных губах ежедневно приносят в жертву любому из семи грехов". Гамадрил превзошел самого себя, придумав Вечного Жида. А каково быть Вечной Жидовкой?
- Сейчас я перепрячу тебя!
Гробовщик ловко, словно Факир, накрывает меня тканью.
- Ублюдок! - шипит Алиса. - Я же ничего не вижу!
- И не надо, принцесса! Я бы и рот тебе заткнул, если бы не был уверен, что этот цирк и его клоуны тебе не обрыдли!
Алиса послушно замолкает и уходит в себя, улетая к своей марионетке на другом конце земли. Моя надувная нимфа в гримерке разглядывает алые ноготки-стилеты и дует шампанское с крупинкой белого забвения, как воду. Я еще вернусь в ее жизнь. Позже, когда окажусь в тишине и покое, я возведу ее на музыкальный Олимп, и дурацкое птичье имя будет во всех таблоидах и на всех афишах!
Алиса не мечтает о мужьях...
Похититель перестает трясти и перекатывать меня в душном чреве мешка, от которого несет, как от гнилого органа. Ставит в какой-то темный угол. Знакомый шум сообщает, что воняющая конским потом и звериным навозом арена - совсем рядом. Но - вот урод! - Гробовщик отвернул меня лицом к стене, и все, что я вижу перед собой - необструганные доски перекрытия и жучка-древоточца, неспешно ползущего по делам. Этому повезло! Жизнь, подобная магниевой вспышке. Темнота - свет - вечность! И никаких тебе сомнений, никакого гребаного колеса Самсары! Алиса играет на мозговых извилинах, как на арфе. Дергает капилляры памяти. Когда-то у нее были и другие имена! Рядом с личиной, зовущейся Евой Анной Паулой, полной бездумной и спокойной воли тупого жучка-древоточца, бесновался низкорослый и лобастый невротик, чьи усики под носом до сих пор узнаваемее сисек Мерилин. И даже в ту ночь он был безумен и резок, рывком поднося к ее, а затем своим губам капсулу с ядом. Милашка Отто, штурмбанфюрер и сатанист, расчленил ее прямо там. Залил в вены консервирующий физраствор, заляпав им пол и подлокотники дивана. Не рискнув дотронуться до шеи бога, он решился похитить голову богини с тихой улыбкой на полных губах. И к телу приложили другую, с дурными зубами, фи, закатали в серое толстое одеяло! Да и их ли тела в шерстяных коконах сожгли, облив керосином в яме рядом с бункером? По странному стечению обстоятельств, керосина ей досталось больше, чем мужу. Хоть в чем-то она стала первой подле него!
Алиса не мечтает о смерти...
Лишенная тела голова обретает новые возможности. Она не может двигать своими конечностями, но находит чужие, делая их хозяина марионеткой. У нее обостряется обоняние и слух. Даже сейчас она слышит, какую суматоху вызвала в Шапито и окрестностях ее пропажа. "Но куда она могла исчезнуть? - вопрошают Директора. - Что же нам делать?". Злорадство и откровенный триумф, ехидство и мучительные сомнения - сколь велика гамма чувств, которые она вызывает у обитателей разноцветного сумасшедшего дома, поддерживаемого каменными пальцами надгробий! Что ж... пусть побегают, посуетятся. Быть может, человечек из снов тоже станет искать ее. И быть может, найдет...
Эдит Пиаф... Мерилин Монро... Анна-Николь Смит... Алиса развлекается, подкидывая тела над толпой и купая в слезах, слюнях и восторгах поклонников. А потом, когда ей становится невыносимо тоскливо от собственного вечного существования, легким движением мысли открывает запретную дверь в пустой печальный мир, полный теней. Талант и красота уходят прочь, истаивая дымком болотных испарений славы.
Моя новая резиновая куколка... Когда-нибудь мне опять станет тоскливо и тогда я низведу тебя до состояния хладной горстки пепла. А пока... расти, моя звездочка, отмачивай свои штучки, откаблучивай выступления, выгрызай гонорары и разводи скандалы - у тебя это хорошо получается!
Алиса не мечтает о приятелях...
Как вдруг ее грубо берут за уши и разворачивают на блюде.
Искаженное ухмылкой лицо - одно из двух.
Я смотрю сверху вниз: заросший редкой щетиной подбородок, кривящиеся в усмешке губы, крючковатый нос с выдающимися ноздрями, поросшими черными волосами, припухшие нижние веки и синюшние - верхние. А между ними безумные шарики глазных яблок, оплетенных красными прожилками. Кровь общего тела приливает по очереди то к одной голове Братьев Задунайских, то к другой, вызывая микроразрывы сосудиков склер всех четырех глаз. Да и пьют уроды, как доисторические кони.
- Ой, ктой-то там? - захлебывается шепотом нижняя голова.
Верхняя мотается, как одуванчик на тонком стебельке.
- Кто? Кто? Ну, кто?
- Ты ни за что не поверишь!
Судороги и тряска означают борьбу за верховенство. В данном случае верховенство считается снизу. Головы меняются. Верхняя голова, которая теперь нижняя, растягивает в улыбке обметанные болячками губы:
- Ой, ктой-то здесь?
- Видишь - кто? Видишь? Как она сюда попала?
Нижний брат смешно пожимает плечами, переступает с руки на руку в сомнении.
- Ну не сама же!
Верхний наклоняется и тащит меня наружу. Рев толпы оглушает - вот же арена, за тканью занавеса у моего правого уха! Перед глазами суматоха конечностей - представление уже началось, и артисты меняются игральными картами в колоде, посверкивая яркими сценическими рубашками. Братьев зовут, и они колесом укатываются прочь, бросив меня у самого занавеса.
Алиса не мечтает о жалости...
Она... жалеет себя сама...
Я рычу от бешенства.
Алиса не желает быть обнаруженной. Необструганные доски и мерное движение жучка-древоточца - лучшая доля для головы, желающей тишины и спокойствия, нежели закиданный кругами света, словно дырами, ломоть арены, который крошат жадные пальцы зрителей. Она высовывает язык, длинный, умеющий завязать узелком стебелек вишни, прихватывает пахнущую пылью ткань и тянет на себя, закрывая лицо от проходящих и пробегающих мимо, от лап, конечностей и любопытных взглядов. Пыль скрипит на зубах окаменевшими телами сапрофитов, а на глаза наворачиваются слезы. Сильные мужчины всегда погубят слабую женщину! Отец был деспотичен и нежен одновременно. Он умел убеждать женщин, пусть его дочь еще и не стала ею, скрывая нераспустившийся бутон желаний среди лепестков танца, полного неги и страсти. Она пыталась искупить свою вину, но отрубленную голову не прирастить!.. Вначале - любовью к Симону, который был посланником божиим на земле, несущим Его кару и волю проклятым еретикам. С тех пор имя "Алиса" ей дороже других, ведь и Симон отвечал любовью. Позже, когда ее звали Жанной, она засыпала и просыпалась с именем Бога на губах, надеясь на прощение. И куда это привело ее? Точнее - на что? Что ж... Если шутник не давал ей искупить свою вину, быть может, он позволил бы расплатиться за другого? Она выбрала - невзрачного сорокалетнего подростка, в котором ощутила способность отрубить не одну, а миллионы голов. Жаль, что на весах старой обезьяны ее вина все же перевесила его, ее голова - апофеоз его войны! Или же шутник мухлевал со свойственным ему наглым спокойствием.
Я уже не мечтаю об аналоговой тишине вечности и оцифрованных каталогах смерти, но может быть чьи-нибудь нежные руки коснуться меня еще хотя бы раз без похоти, любопытства или ненависти?
Крокодиловы слезы Алисы не впитываются в пыльную ткань занавеса. Как вдруг, их касается чужое тепло. Она ничего не видит из-за влаги, которую не стереть, не сморгнуть, но чувствует, что на краткий миг распался совсем другой занавес, и человечек из снов присел рядом на корточки, разглядывая ее без похоти, любопытства или ненависти. Пусть это всего лишь очередная шутка гамадрила - сейчас он нужен ей, как никогда... Друг...
Алису подхватывают теплые ладони и несут, укрыв полой плаща, что чернее ночи... И она шепчет в пустом печальном мире, полном теней: "Саломея... Алиса де Монморанси... Жанна д`Арк... Ева Браун... Женщина... И имя мне - Легион!".
И теперь, в тишине и покое, Алиса мечтает! Иметь хорошенькую головку, но не думать! Брать - и не давать! А если уж случилось делиться - одаривать жизнью! Жить страстями и регулярно погружаться в нирвану! В общем, Алиса мечтает быть пенисом.