Ветер бросил ему в лицо горсть дождевых капель. Как обычно. Серое небо, серая брусчатка, серые стены вокруг, и в воздухе висит сплошная серая пелена дождя.
Рэм поморщился. Выбор был небольшой - или создавать коридор, или идти пешком. На коридор сил не хватило бы, пожалуй, а пешком было просто лень. Но до работы сегодня добраться было очень надо. И он шагнул дождю навстречу.
- Сотовые-сотовые-ребята-покупаем-продаем-сотовые... Золото-золото, золото-доллары-золото... Па-ама-ада, девочки, паа-маада берламудровая, - частили черноглазые женщины в ярких платках и длинных, подметающих асфальт, цветастых юбках.
- Такси недорого, недорого такси... - неторопливо аккомпанировал им основательный мужичок рядом с темно-зеленой колымагой.
Рынок, очередной эксперимент Герды: "Этому миру не хватает немного цвета". Цвета здесь и впрямь было предостаточно. На прилавках зазывно краснели яблоки, зеленовато просвечивал виноград, лучились солнечные дыни. Ветер трепал пестрые тряпки, похожие на флаги несуществующих государств, щедро раскрашенные во все оттенки радуги сразу.
Над рынком сияло солнце - как, впрочем, и обычно. Рэм преодолел желание перешагнуть невидимую границу, отделяющую залитое солнцем экспериментальное пространство от заполненной серой моросью реальности. Не то чтобы это было опасно - нет, многие запросто срезали путь, регулярно проходя сквозь возвращенный из недалекого прошлого кусок пространства. Причем умудрялись сохранить в неприкосновенности собственное имущество (что было нелегко: незнакомца мгновенно облепляла целая стайка черноглазых босых мальчишек, они тянули к нему худые загорелые руки, и пока тот пытался понять, чего от него хотят, быстро облегчали его карманы), да еще и принести оттуда пару сувениров. Рэму не были нужны сувениры, его раздражало бессмысленно-пестрое тряпье, которым здесь торговали, и он опасался исцарапанных, чумазых бесенят. И вообще, предпочитал предсказуемость. Поэтому отправился в обход.
Институт располагался в старинном доме, купеческом - бревенчатый верх, каменный цоколь, огромные окна и высокие потолки. Одни утверждали, что это совершенно обычным образом сохраненный памятник старины, другие поговаривали, что и его тоже Герда выловил из Леты собственноручно. Рэм скорее поверил бы во второе: как только он приблизился к дому, дождь прекратился и выглянуло солнце. Может быть, оно тоже светило здесь всегда. Как над рынком. "Кааа-тёоо-нок..."
У окна росла черемуха, усыпанная кисточками белых шариков-бутонов - собиралась зацвести. Рэм сорвал лист, растер подушечками пальцев и поднес к лицу. Ему нравился горький черемуховый запах. Доски крыльца желтели на солнце, будто приветливо приглашая войти, и он не стал сопротивляться.
- Этому миру не хватает немного волос? - вместо приветствия поддразнил он Герду, прическа которого не знала парикмахерской, судя по всему, года три. Светлые патлы потомка викингов (это он наверняка врал, но кто знает о Герде правду?) были всегда собраны в хвост, что весьма забавляло коротко - эргономично - стриженых сотрудников.
Тот крутанулся на стуле и выехал ему навстречу.
- М?
- Доброе утро, говорю.
- Доброе, - шеф оценивающе оглядел его с ног до головы. - Только по тебе не очень-то видно, что ты ему рад.
Рэм ждал - если уж тебя вызвало начальство, оно само все скажет. И начальство не подвело:
- Я думаю, тебе пора заняться чем-нибудь новым. А то вид у тебя какой-то скучный. Будто тебе жить не интересно.
Рэм состроил неопределенную гримасу:
- Погода...
- Погода, - согласился шеф. - Ну и что ж теперь, страдать из-за нее? В общем, у меня для тебя очень важное задание... Заодно и развеешься, и на погоду человеческую посмотришь.
- Какое задание?
- Я хочу вернуть ее, - Герда толкнул к нему старинную книгу, с обложки сверкнула черными глазами красотка, подозрительно смахивающая на женщин с рынка. Только те были старше и грязнее. "Проспер Мериме, - прочитал Рэм. - Кармен".
- Вернуть писателя? Зачем? У нас что, своих мало?
- Не писателя. Ее, - длинный палец постучал по обложке. - Саму Кармен.
- А что, Герда... - осторожно начал Рэм, - ты... мы нашли способ материализации фантазий?
- Нет, - сверкнул зубами шеф. - Не нашли. Но есть данные, что она существовала на самом деле. Поэтому ты отправишься туда, где она существовала. Канал уже настроен.
- Ты хочешь создать копию?
- Я хочу вернуть оригинал.
- У нас нет ресурсов.
- Да все у нас есть, - махнул рукой Герда. - Возьмешь мою камеру и флэшку на пятьсот двенадцать тер. Две возьмешь, должно хватить. Снимешь слепок, вернешься, зарядим в репликатор и выпустим девочку в наш мир. Пусть живет. Это может стать открытием века! Да что века - достижением тысячелетия! До нас никто этого не делал.
- Ты уверен...
- Я - уверен. Значит, и ты будешь уверен. Не дрейфь, - непонятно сказал он. - Я бы сам сходил, но тут с рынком что-то странное творится. И памятник не лезет никак. Так что мне надо быть здесь. Да и потом, тебе полезно развлечься. А то ты хмурый какой-то, правда. Иди, Рэм, все у тебя получится.
- Зачем?.. - повторил он.
Герда пожал плечами. И перед тем, как отвернуться к монитору - разговор окончен, дальнейшие препирательства бессмысленны, - невозмутимо заявил:
- Этому миру не хватает немного страсти.
***
"Послушай, Герда, это ведь не так просто, ты же сам знаешь..."
Нет, не так: "Послушай, Герда, вот рынок - всем известно, что это копия, и не самого лучшего качества, и все равно там часто происходят вещи, которых мы не просчитывали. Даже воссоздавая здесь копии, мы не можем полностью отвечать за все, что с ними произойдет - или, еще хуже, что они вытворят. Но копию можно хотя бы зафиксировать в пространстве, и непредсказуемость будет ограничена отдельным участком. А если притащить сюда оригинал... ну, пусть не оригинал, в это я все-таки не верю, но абсолютный слепок с живого человека, со всеми его выкрутасами... Да еще и позволить ему существовать как вздумается... Кто из нас сможет контролировать процесс? Кроме тебя, конечно".
Вот. В этом вся и загвоздка. Если бы не мог никто, не было бы и вопросов. Но Герда - может. Или уверен, что может. И потому считает, что все остальные тоже - могут. И очень удивляется, почему они до сих пор этого не делают.
"Послушай, Герда, у нас - институт исторической реконструкции, а не фабрика клонов и не контора по воскрешению мертвых..."
"Послушай ..."
- Ольгерд у себя? - девчонки никогда не называли шефа Гердой. Они все от него млели - от его спокойного в любой ситуации взгляда, широких плеч и тонких запястий, от его прохладной неторопливости, какой-то пружинистой легкости, гибкости и при этом непрошибаемости, и даже от несуразного имени. "А какой у него объектив!" - поднимали они к небу смеющиеся глаза. Теперь объектив вместе с камерой висел на шее у Рэма, и Альфика удивленно смотрела на него - с инфоскопом шеф обычно не расставался.
- У себя, - мрачно подтвердил он. - Думает, как бы нас отправить на рынок торговать.
- Зачем? - испугалась доверчивая Аля.
- Работа в экспериментальном поле очень полезна.
- Да ну тебя, - отмахнулась она и нырнула за дверь, перед которой Рэм все продолжал придумывать никому не нужные аргументы.
***
...Дукат покатился по мостовой, звеня и подпрыгивая.
Алая юбка танцовщицы взметнулась, приоткрывая довольно дырявые белые чулки. Плеснули волосы - черные, гладкие, блестящие - когда она дикой кошкой бросилась к монете и быстро спрятала ее на груди. И только потом подняла глаза на того, кто так щедро вознаградил ее.
В воздухе пахло жасмином - пьяняще, головокружительно, и отчего-то хотелось петь. Она была очень красива, эта девушка; она работала на фабрике - сворачивала сигары, - а вечерами и в редкие выходные танцевала на площади, в шелковой юбке и сафьяновых туфельках с лентами. Блеснув глазами, она очаровательно улыбнулась и, будто смущаясь, накрутила локон на палец с обгрызенным ногтем:
- Такая хорошая награда... - Красавица изо всех сил строила глазки, хотя вообще-то ей не надо было особенно стараться. - Такой щедрый сеньор. Может быть, сеньор желает бахи? Я расскажу все, что было, и все, что есть, и все, что будет...
Говоря, она слегка постукивала бубном по бедру, которое четко прорисовывалось под легкой, летучей юбкой.
Рэм перевел взгляд на щедрого сеньора. Тот явно был не против услышать бахи, выпить монтильского и поглубже заглянуть в огромные черные глаза, а то и еще куда-нибудь - вдруг там и правда можно разглядеть свою судьбу? Впрочем, если верить писателю, эта судьба вряд ли стоила того, чтобы быть увиденной заранее - перспектива стать контрабандистом и убийцей не была очень уж привлекательной даже в то время. Но с другой стороны, писателю можно и не верить...
- Я вижу, ты не из робких, - подбодрила его цыганка. И щедрый сеньор глядел в ее глаза не отрываясь. Он не боялся увидеть там виселицу или гарроту. Ему не страшно было разглядеть, во что превратится его жизнь после встречи с красавицей цыганкой. Он вообще мало чего боялся в этой жизни. Поэтому протянул руку и крепко обхватил запястье девушки.
- Идем, - хрипловато сказал он. - Я знаю, где готовят отличное гаспачо.
Он рассмеялась игриво, сорвала с ветки цветок жасмина и воткнула его в волосы.
- Только, чур, ты угощаешь. Я сейчас не при капиталах! - кокетливо поведя плечом, сказала она, будто забыв о только что полученном золотом. - Зови меня Кармен, красавчик!
Удаляясь, она обернулась... и подмигнула Рэму, глядя ему прямо в глаза. Хотя, возможно, взгляд предназначался кому-то, кто просто стоял у него за спиной. Потому что, по всем правилам, его не должно было быть видно.
Вернувшись в лабораторию, Рэм обнаружил... точнее, не обнаружил часов на собственной руке. Потерял? Но как их можно было потерять? Часы не представляли опасности для Испании восемнадцатого века - через некоторое время они распались бы бесследно, - но потеря была обидной. Впрочем, не настолько, чтобы за ней возвращаться. Тем более что флэшка с данными о красавице цыганке была в полном порядке, а это главное. Перед тем как продолжить работу, стоило выпить чаю. Он не хотел признаться себе, что несколько волнуется и хочет оттянуть момент, когда Кармен шагнет из своей стародавней Андалузии прямиком в лабораторию ИнИстоРа.
- Давай, - согласилась Аля, позвякивая ложечкой о стенки стакана.
- Дано: воровка, мошенница, лгунья, продажная женщина, неверная, дикая, невыдержанная, чересчур эмоциональная... этого я не видел, но того, что видел, достаточно, чтобы догадаться. Требуется: узнать, для чего она нужна нам?
- А она нам нужна?
- Я за ней как раз и мотался. Шеф даже инфоскоп доверил.
- Не знаю, - пожала плечами Аля. - Может быть, чем ярче объект, тем больше впечатлит всех его появление?
Вообще-то она была права. Герда любил яркие эффекты. И если уж не выращивать абстрактную модель, а тащить из прошлого конкретного человека - надо было тащить что-то интересное. Если уж рыбачить, то вылавливать осетра, а не десяток пескарей. Это было очень на него похоже. Но почему тогда не Людовика тринадцатого, например? Или не Гитлера? Куда крупней фигуры...
Рэм вернулся в лабораторию, потирая руки. Флэшка казалась даже потяжелевшей, хотя это, конечно, была иллюзия. Иллюзией было и ощущение всемогущества - он чувствовал себя почти богом, создающим людей из ничего, из крошечного кристалла, заключенного в пластик.
"Вот сейчас я суну это в репликатор и за ручку приведу Герде его красотку. Если она меня не укусит. Пусть он думает, что с ней делать и в какую клетку посадить, чтобы не сошел с ума весь институт... А я посмеюсь", - мстительно размышлял Рэм, подсоединяя флэшку к репликатору.
Он вдохнул, приготовился выдохнуть... и замер.
"Файл не может быть скопирован. Существует объект с близкими данными. Уточнить данные?"
Черт. Что это означает? Герда устал ждать и взялся за дело сам? Или... или реинкарнация все-таки существует, и красотка переродилась самостоятельно? Или где-то в нашем времени живут ее прапраправнуки, с похожими привычками и близким инфокодом? Но ведь у Кармен не было детей, она просто не успела... Хотя кто ее знает, на самом-то деле.
"Уточнить".
По монитору побежала цепочка золотистых квадратиков.
"Идет перерасчет канала".
Рэм еле успел схватить со стола инфоскоп.
***
"Франция умирает, и я хочу умереть вместе с нею". Перо замерло, вспорхнув над листом бумаги.
- А хорошо сказано, черт возьми. Эта фраза может войти в историю, - усмехнулся седой старик с живыми черными глазами и темными густыми бровями. - Главное, чтобы доктор Мор ее не забыл...
Литература умирает.
И он умирает тоже.
Империя умерла, теперь уже, кажется, навсегда. Бедняжка Эжени... Бедная решительная девочка. Что с ней теперь будет? Каково это - быть женой плененного, поверженного императора?
Он с трудом поднялся со стула и на отекших ногах подошел к распахнутому окну. Этот недлинный путь заставил его запыхаться; вокруг рта проступила едва заметная синева.
За окном пахло морем, умиротворенно и глубоко дышали тяжелые волны. Если к ним прислушаться внимательнее, если самому стать шумом волн, сердце начинало биться ровнее. И казалось, что оно почти уже не болит, что еще долго протянет.
Старик смотрел в окно, задумчиво покручивая прядь седых волос.
Кричали над водой чайки, покачивали парусами яхты в порту... Он никогда не любил больших городов с их пылью, вонью, амбициями и снобизмом завсегдатаев салонов - каким, впрочем, являлся и сам. "Никогда не любил Парижа" - кощунство, попрание святыни, ведь он прожил там всю жизнь, в этом подернутом голубой дымкой городе с его дождями и цветущими вишнями. Он всегда туда возвращался.
Прожил всю жизнь там, чтобы однажды не вернуться, наконец поняв: ему хорошо будет здесь. Вдали от войн и балов, от империи и республики, от реставрации и ее противников. На ласковом юге, на Лазурном берегу, в этой бывшей рыбацкой деревушке, что с легкой руки застрявшего тут английского лорда начала быстро превращаться в рай для утомленных аристократов.
...Нежные гряды холмов, прозрачные воды залива Ла-Напуль, изящные виллы и узкие улочки, взбирающиеся на склоны Мон-Шевалье - матушке здесь понравилось бы. Сидела бы на балконе, любовалась соснами, дышала эвкалиптовым воздухом и одну за другой складывала в рот оливки. Восклицала бы: "Обожаю козий сыр! Это пища богов!" А он смеялся бы, говоря, что никогда не подозревал, что его мать обожествляет крестьян.
Старушка прогуливалась бы по Круазетт с кружевным зонтиком, любуясь морем и заворачивая во все магазины подряд. Захаживала бы в Гранд-отель. Разводила бы розы - в Провансе ведь невероятно красивые розы. Продолжала бы писать свои натюрморты с фруктами и вином, или пейзажи, на которых в высоком голубом небе растворялись бы предгорья Альп - сейчас он всегда рисует один. Самое ужасное слово - "бы". Самое безнадежное. "Бы" - значит, уже не исправишь, не переиграешь, не вернешь.
Почему он не привез ее сюда, когда она была еще жива? Неужели и правда - так холоден и бесчувствен, так черств и непривязчив, как о нем говорили? Почему только сейчас эта мысль добралась до него, так поздно, так не вовремя?
- Потому, что раньше твоя голова была занята другим, - ответил он сам себе. Одиночество - это когда ты разговариваешь сам с собой вслух...
А если бы раньше... Если бы... В сущности, любое сбывшееся "если бы" - чудная мистификация, не сравнишь с "актрисой Кларой Газуль". Как они хохотали тогда, с Делеклюзом, рисуя портрет "дочери цыганки, правнучки нежного мавра, сбежавшей из монастыря, чтобы поступить на сцену"! Как жало ему в плечах платье, в которое Делеклюз нарядил его "для натуральности", и как нарочито серьезно художник повторял: "Мадемуазель, не дрыгайтесь, так я совершенно не могу писать!" Забавно: те самые люди, которые общались с ним в салонах, на портрете его даже не узнавали. Они так верили в существование Клары, им так хотелось мистики и романтизма... Весь романтизм не стоит выеденного яйца, если рядом с тобой нет близких и любимых. Если ты действительно остаешься один.
Интересно, во что превратится этот уютный городок лет через двести. Останется ли в нем хоть намеком воспоминание о тех людях, которых волновали не войны и революции, а большой ли будет улов и хорош ли удой у коз. Или весь обрастет виллами и отелями, и будут здесь собираться помпезные суаре, и сюда тоже проберутся салоны и светские приемы? Будет жаль. Сейчас, пока это еще не совсем город, по нему так приятно гулять.
А если пойти на восток, мимо порта, по Рю Мейнадье до самого Ле Сюке, и к Нотр-Дам д'Эсперанс... Но его ноги вряд ли выдержат такую прогулку. А ведь в молодости он легко обошел бы городок весь, от края до края.
Опять это чертово "бы". Если бы малышка Евгения вышла замуж за другого. Если бы Наполеон смирился. Если бы Валентина осталась со мной. Если бы мать была жива. Если бы...
Что будет дальше?
Сердце устало...
Шире, шире окно. Все время не хватает воздуха.
Бедняжка Эжени.
Бедная, бедная моя маленькая девочка.
"Файл обновлен".
Рэм нажал кнопку выхода. Запах моря исчезал медленно и неохотно, перед глазами все еще покачивались паруса.
Все-таки ерунда все эти разговоры на тему "ты становишься наблюдателем, и не больше". Или система барахлит. Наблюдателю извне негде поместиться - либо реальность, в которую он врывается со своим инфоскопом, его сразу же вытеснит, либо он станет ее частью. На время, конечно, но приятного все равно мало.
Надо будет поинтересоваться у Герды, как ему нравится влезать в чужую шкуру, собирая данные. Или он, как всегда, ничего не чувствует, кроме исследовательского зуда? Интересно, в каком месте этот зуд обычно ощущается...
"Файл не может быть скопирован. Существует объект... Уточнить?"
Оh merde. Oui, certe.
***
Это снова была девушка. Даже девочка - стремительная, быстрая; она не останавливалась, даже когда сидела на месте. Сейчас она именно сидела - чуть покачиваясь в гамаке, под свисающими с решетки гроздьями винограда, - и красила ногти на ногах ярко-алым лаком. Ветер легко трепал ее тоненькую цветастую юбку, загорелые ноги покрывал золотистый пушок.
"По крайней мере, повезло - я вижу ее со стороны", - успел подумать Рэм до того, как она в упор посмотрела на него и фыркнула: "Брысь!".
От неожиданности он нажал "старт" и запустил инфоскоп. Она не должна была его заметить!
Да и не заметила - обернувшись, он увидел севшую на изгородь пеструю птицу, которая, в отличие от него, вовсе не испугалась девчонки.
- Татьяна, ты уроки сделала? - голос женщины послышался из строения, которое должно было быть летней кухней, но в действительности являлось мастерской - с муфельной печью, битыми цветными стеклами в ящиках и сваленными в угол керамическими плитками. На плитке краской рисуются контуры, линии, намечается сюжет, потом поверх картинки выкладываются цветные осколки - и в печь, где краска станет ярче, а стекло расплавится, растечется цветными пятнами. Получится картина - маленькая, в размер плитки. Прекрасная и непредсказуемая. Герда что-то такое показывал, когда разбирал архивы.
- "Поздние новеллы Проспера Мериме уступают новеллам двадцатых-сороковых годов", - заученно повторила девчонка строчку из валявшегося рядом учебника. - "Вехи развития писателя совпадают с ключевыми моментами истории Франции". "Умер в Каннах, 23 сентября 1870 года, после сердечного приступа".
- Что ты мне учебник пересказываешь? Новеллу прочитала?
- "В Испании повсюду мандолины"! - откликнулась Татьяна. - "Считаю своим человеческим долгом предложить... Соблаговолите взять... То была странная и дикая красота". Глупость какая-то. Понапишут, навыдумывают, а ты потом читай, мучайся. Сочинения строчи, экзамены сдавай. Ломай голову... Вот делать людям нечего было.
- Что ты там ворчишь под нос, я не слышу!
- Я говорю, тебя в школу вызывают, - она вытянула ногу и пошевелила пальцами, любуясь результатом.
- Зачем? - на пороге мастерской появилась женщина, довольно молодая и довольно сердитая. - Что ты опять отмочила?
- Н-н-ннну... Я спросила нашего военрука, не чувствует ли он перед грозой фантомных болей в области левого полушария головного мозга. Он почему-то обиделся... Но не сразу, - ядовито добавила Татьяна. - Сначала долго думал.
- Я не оторва, - сладко потягиваясь, возразила ей дочь. - Я машера.
- А это еще что такое?
- Примерно то же самое, - засмеялась Татьяна, - но звучит красивее.
- Вот как?
- Ну, машера - это такая кошка, черная... Очень независимая. Просто молоко она пить не будет, ей сливочки подавай. И если ты ее гладишь, она вроде бы мурлычет, но когти у нее всегда наготове.
- Это по Далю?
- Нет, это по Лешке. У него как раз такая живет. Чтобы она покушала, ее надо сначала поуговаривать. Лешкина мать вокруг нее так и ходит: "Матильда, ма шер, попробуйте эти сливки... Матильда, ма шер, откушайте сметанки..." Вот он и открыл новую породу. Машера, - вкусно протянула Танька. - Ты знаешь, мам, я решила имя сменить.
- Зачем?
- Да ну, что за банальщина - Таня. Машер так не зовут.
- И как же их зовут?
- Пока не придумала. Но время еще есть, школу-то Татьяной закончу. А то странно как-то - была Танька, Танька, а потом раз - и Изольда какая-нибудь.
Рэм пристально вгляделся в черные раскосые очи "объекта". Отец ее, видимо, принадлежал к той же загадочной породе. Имя Изольда ей вполне подошло бы. Впрочем, как и Кармен.
- Меняй, раз хочется, - махнула рукой мать.
- Ма! Ты меня поражаешь. Мне каждый раз кажется, что ты мне снишься, - захохотала Татьяна. - А что такое "странная и дикая красота"?
- Это ты, - ответила женщина, и Рэм снова вздрогнул: ее слова совпали с его мыслями. - Но это не повод не учиться. Кем ты станешь, без образования?
- Я буду делать памятники, - с гробовой серьезностью ответила она, принимая особенно красивую позу (все-таки Рэм не мог отделаться от ощущения, что девчонка видит его и специально позирует - как будто ее фотографируют). - Я сделаю памятник... ну, скажем, не найденной Золушке.
- Да? - засомневалась мать. - Это будет расколотая тыква?
- Это будет хрустальная туфелька, которую так и не подобрал принц, - голос Татьяны-Изольды стал печальным, хотя глаза продолжали смеяться. - Туфелька, которая пролежала так долго, что в ней проросли трава и цветы.
Мать снова махнула рукой и ушла в мастерскую.
В задумчивости девочка сделала кисточку из прядки отливающих золотом волос и пощекотала кончик своего носа, а потом начала ее грызть.
- Ма!
- Что еще?
- Там печка нагрелась?
- А тебе что?
- У меня стекла отдельно лежали - красные, черные и белые. Я из них плиточку сделаю. Будет называться "танец Кармен". Анне Санне подарю!
И тихо добавила:
- Может, она мне и так четверку поставит.
- Читала бы лучше!
- А я читала, - упрямо сказала Татьяна и направилась к мастерской, покачивая бедрами и напевая: "Ка-а-армен будет всегда-а-а свобо-о-одна..."
"Файл обновлен".
***
Теперь можно было облегченно вздохнуть. Информация полная; вряд ли эта шустрая девица успела родиться еще разок.
Флэшку из инфоскопа - в репликатор, и все дела.
"Файл не может быть воспроизведен. Данные совпадают с исходными данными уже существующего объекта".
Что еще за...
"Показать объект".
Картинка рождается постепенно, невозможно медленно, и как-то вообще глупо. Особенно глупо чувствуешь себя ты, глядя на то, что получается на экране. Прямо скажем, по-идиотски ты себя чувствуешь. Полным дебилом, если не выразиться сильнее. Как там говорило это последнее... тьфу, предпоследнее воплощение? Человеком с фантомными болями в обоих полушариях. И в левом, и в правом.
За спиной распахнулась дверь, и в кабинете возник Герда. Заглянул через плечо, хмыкнул:
- Что, с техникой балуешься? Давай, развлекайся. Только глянь сначала, глянь: я его все-таки вытащил!
И потряс перед его лицом распечаткой.
Рэм посмотрел.
На распечатке сияла солнечными бликами хрустальная туфелька гигантского размера. В ней колыхались от ветра ярко-синие звездочки васильков и золотые брызги лютиков, запутавшиеся в густой траве.
- Вот ведь талантливая девица, - неподдельно восхитился шеф. - Завтра будем воспроизводить. Возле входа поставим.
- Девицу? - деревянным голосом спросил Рэм.
- Туфлю, шутник! А кстати, о девицах: как там обстоят дела с нашей прекрасной цыганкой?
- С цыганкой... возникли некоторые сложности.
- Сложности? Рэм, какие могут быть сложности? Канал рассчитан, инфоскоп настроен, там всего дел-то было - на кнопку нажать! Вся работа до тебя сделана, от тебя требовалось всего лишь побыть подставкой для прибора. И ты не смог выполнить это ерундовое задание?
- А ты, конечно, смог бы, - усмехнулся Рэм, в который раз удивляясь, как это у шефа "открытие века" и "достижение тысячелетия" легко превращается в "ерундовое задание", стоит ему лишь слегка остыть..
- Я? Конечно, смог бы.
- Вот и попробуй... сам.
- Я не попробую. Я сделаю. Сде-ла-ю. Потому что я - мастер. С большой буквы М, между прочим.
- Да-да, а яйца у тебя - Фаберже, - скептически пробормотал Рэм. И, подумав, добавил: - ...и х...й со стразами.
Герда на несколько мгновений замер, недоуменно взирая на него. А потом откинул голову и в голос расхохотался.
- Я же говорил - тебе будет полезно сходить в поле! Ладно, завтра разберемся на свежую голову. Давай по домам. Удачи.
Все-таки Герда был абсолютно непрошибаем.
...Он немного посомневался - сказать или не сказать? Лучше было не говорить. Но любовь к истине пересилила. Хорошо, пусть не любовь к истине, а злорадство. И желание узнать - может быть, хотя бы эта новость на миг лишит его непоколебимого спокойствия.
Правда, шеф новости наверняка не услышал - так тихо произнес Рэм в его удаляющуюся спину: