"Солнце взошло."
Мысль эта была тревожная и радостная одновременно. Ночь, такая нескончаемая, щедрая на разного рода события - ожидаемые и не очень, большею частью для него внешне нелицеприятные, оттого и заставляющие сердце учащенно биться, наконец закончилась. Первая часть величайшего во всей его жизни, как ему казалось, деяния совершилась наконец так, как он и ждал: Рабби дал Себя схватить этому неверующему в Него сброду - римским язычникам и сподвижникам зажравшегося синедриона.
Умница Иуда очень хорошо просчитал, что Учитель, в последние дни ведущий себя как ведомый на заклание агнец, смиренный и тихий, вряд ли уж теперь окажет сопротивление стражам порядка. И это было хорошо. Потому что в ночи гефсиманской невозможно было, чтобы триумф восходящего на Земной Престол Богочеловека увидел массово народ израильский, ибо почивал сей народ после пасхальной вечери и пусты были улицы Иерусалима, не говоря уж об окрестностях и садах.
Он с нетерпеньем ждал теперь утра и суда публичного над Иисусом, потому что нельзя было даже и подумать, что Сын Божий допустит тихого над Ним глумления. А значит, будет огласка великая, и вот тут-то, надеялся всей душою своей Иуда, уже ничто не остановит необходимости Иисуса объявить Себя Царем во всеуслышание. Народ не допустит суда над Ним, - видел неединожды ученик Иисусов, как иудеи внимают Ему и как готовы заступиться за Мессию в случае опасности - быть, выходит, восстанию. А уж если поднимется бунт, Рабби не сможет остаться равнодушным, и единственный правильный вариант для Него будет - возглавить это волнение народное и свести его на нет великим Объявлением. И пусть наивная чернь рассчитывает, что Иисус поведет их против узурпаторов, дарует им независимость, - не будем их в этом разубеждать до поры до времени. Конечно, Иуда Искариот хорошо запомнил слова своего Учителя про "Богу - Богово, а кесарю-кесарево", но его, в отличие от иудейского порабощенного народа и его неудачников-предводителей, мало волновала зависимость от римлян. Он полагал, что под великим Солнцем Сына Божия неважно будет, кто копошится внизу в мелочной борьбе за призрачную власть, ибо власть Самого Бога будет распростерта над всею землею от края до края.
До сего момента почти все расчеты иудины исполнились, за исключением, разве что, того факта, что при аресте связали его любимого Учителя и тем подвергли унижению. Но это казалось мелочью перед зарею Царствия Божьего на земле.
Утренний холодок, напомнивший последним касанием своим события ночной поры, отвлек Иуду от дальнейших размышлений относительно происходящего. Он стоял лицом к востоку и наблюдал, как почти белый огромный диск медленно поднимается словно из-под земли и охватывает с каждой секундой всё большие и большие пространства от недоступных небесных высей до, казалось, самых глубинных бездн. Мысли нашего героя теперь сделались возвышенными, и потекли в направлении далеком от мирской суеты - земное было призвано служить лишь инструментом достижения Великого Замысла Божьего. "Вот оно, истинное величие Духа! Подобно ль солнцу Божество? О нет, это богохульство! Совсем наоборот, это солнце - жалкое подобие Бога, мельчайшая частица света, дарованная нам, чтобы не ослепнуть с непривычки при взгляде на Господа нашего. И я - правая рука нового Царя, я, бывший бедняк без роду и племени, вынужденный большую часть своей жалкой жизни выгадывать копеечку, почти что побираться! Я оказался одним из достойнейших Его учеников! Конец, конец моим метаниям, моей нищете! Что кубышка нашей маленькой общины, эта жалкая мошна, из которой велено Господом делиться милостыней с нищими, когда мы сами едва сводили концы с концами? Теперь заведовать мне казной величайшей, вот задача моя истинная, ради чего я был рожден! Иисус - наш Бог, но Он слишком высоко над нами и нашими земными страстями, Ему неведома жажда смертных. И потому мы нужны Ему, каждый о своем - и Петр, и Иоанн, и Андрей с Марком и Матфеем, и даже маловерный Фома - последний как бы не затем, чтобы обращать в веру иных, подобных ему, своим примером ученичества у Богочеловека, и прочие. И кто наилучшим образом справится с денежными распоряжениями Господа, ежели не я, всю жизнь положивший служению монете?"
За теми рассуждениями застал его крик глашатая. Что-то назревало вдалеке, в городе, который накануне Иисус присудил к уничтожению. Иуда спустился со склона Елеонской горы и поспешил в Иерусалим. Теперь пора было наблюдать за плодами содеянного им и оказаться рядом с провозглашенным Царем и Богом, когда того потребует необходимость.
Иерусалим, венценосный град, гудел как переполненный улей. Пасхальная неделя собрала здесь жителей со всей земли иудейской и далеко за пределами оной. Были здесь и язычники, пришедшие волею молвы на праздник, посвященный единому Богу, да наслышанные заодно о Сыне Его, принявшем облик человеческий. Язычники отличались от основной массы людей - вели себя скромней и осторожней. Им непривычен был еще задорный шум праздника иудейского, но души их стремились познать Бога единого, оттого они не уходили, а все глубже и глубже погружались в атмосферу пасхальных событий.
Один из них, по имени Анатолий, молодой черноволосый грек, с самого раннего утра бродил вокруг храма и пытливо прислушивался к разговорам. Он давно околачивался в Иудее, и был преисполнен желания увидеть Сына Божия, о Котором не только уже был наслышан, но и наблюдал Его однажды во время проповеди уж более, правда, чем год назад. Но помнил ту встречу с такой ясной отчетливостью, с какой мы даже порой не можем вспомнить вечером одного дня, что с нами происходило утром. И был язычник так поражен чистотой и светом, исходивших от Иисуса, что с тех пор только и думал о том, чтобы услышать этот голос еще хоть раз. Он перестал молиться своим богам, отказался от обрядов, продал свое имущество и теперь искал только случая, чтобы окончательно присоединиться к обществу Христа.
И что он слышит? Иисус взят под стражу? Ночью, вероломно схвачен в Гефсиманском саду, где был гостеприимно принят хозяином дома после вечери и мирно молился Господу Богу? Анатолий был вне себя от ужаса происходящего. "Как так? Как можно было схватить Сына Божьего? Что за нелепица случилась с иудеями? С чего они так яростно отвергли Того, Кого сами так долго и настырно ожидали? Неужто сатана смесил мозги им в кашу? Но да, возможно все," - так думал грек. Пожив среди иудеев, конечно, видел он и формализм в подходе к молитвам и обрядам храмовым, и понимал, как далеко вид внешний красоты от внутренней, духовной, могут отходить у некоторых из людей. Тем страшнее было осознание неизбежности. Каким-то внутренним чутьем Анатолий понимал, что все происходящее - есть воля Божья, и что грядут события, его маленькому человеческому уму неподвластные, но чрезвычайно важные и должные, и, возможно, ужасающие, как самая темная ночь перед рассветом. И лишь смиренно слушал разговоры, скорбя о случившемся. Но к своему удивлению - не страшась угрожающего будущего.
Пока он так стоял в раздумьях, опустив голову, у храма, куда его не пускали по причине язычества (Анатолий принял Бога иудейского, но отказался проводить некоторые обряды, каковым было, в частности, обрезание. А посему в глазах храмовников иудейских оставался язычником), на него налетел человек. Анатолий узнал его - то был один из учеников Иисуса, присутствовавший также на дальней той проповеди, свидетелем которой он был. "Вы!, - воскликнул он от неожиданности и внезапной радости и схватил того за рукав, - вы, один из приближенных излюбленных учеников Христа!?".
-Тише, мой друг, тише, - прошипел ему на ухо Иуда, ибо это он и был, и повлек грека за собой в сторону: - Не время нам сейчас кричать об этом. Но вот не далее сегодня вечером мы сможем смело заговорить открыто.
- Но что, что произошло, скажите?
- Все Господом ниспослано свыше. Мы лишь орудия в Его руках. Так велено было, чтобы Рабби был арестован сегодня, в пасхальный час, неверными сынами синедриона и римскими легионерами. Гляди, в каком волнении народ! Он словно хворост сухой готовый возгореться от маленькой искры. И только будет дан знак свыше, восстанет он и ринется вперед, влекомый нашим Господом. И взойдет тогда Мессия на земной Престол и станет править миром.
В глазах Иуды горел огонь, но не огонь надежды - пламя азарта, исступленное ожидание развязки. "Нет, не того же ждет этот человек, чего и я. Не нужен ему Господь для любви и света. Что-то другое заложил он в свои слова. Постой-ка, а не сам ли он приложил руку к тому, что Иисус сейчас в неволе?", - мелькнула мысль у Анатолия. Но недодуманной ушла. Принять предательство от верного ученика Христа душа его не могла. И хотя разум с памятью начали услужливо накидывать ему какие-то неважные детали годовалой проповеди, как то: Анатолий вспомнил, что собеседник его был очень сдержан в раздаче милостыни страждущим, окружавшим в тот далекий день Учителя; а после было уворовано у хозяина дома, где гостил Иисус с учениками, какое-то количество монет, но все списали на чернь, что сновала все это время вокруг Христа и вполне могла быть уличена в подобном непотребстве, объяснений такому кощунственному поступку Анатолий найти не смог.
- Иди, сын мой, иди к площади и жди: скоро настанет Царствие Божье, и верным детям Господним, коим являешься и ты, уготовано будет многое от щедрот и милости Иеговы.
Грек вскоре смешался с толпой и более его Иуда не видел.
Ожидание затягивалось.
Иуда начал волноваться.
По его предположениям, давно уже надо было синедриону объявить о том, что Мессия схвачен. К этому времени народ уж должен был подниматься на бунт. Но кроме поползших слухов, вызвавших, правда, волнения, да так и не сотворивших шторма, официальных сведений все не было.
"Что происходит? Еще вчера план выглядел так гладко, так разумно. Все фигуры расставлены по местам. Эмоциональный и хитроумный Каиафа не стал бы так долго держать Иисуса при себе - давно бы уже нашел возможность вывернуть события наиболее выгодным для себя способом и поспешить как можно быстрее обнародовать эти идеи. Но нет, тишина из дворца первосвященника. Как бы не случилось чего непредвиденного..." - неизвестность начинала тяготить. Иуда вспомнил, что Иоанн был близок к дому первосвященника, и возможно, через него получилось бы выведать происходящее, однако с соучениками своими Иуда с ночи не общался и не представлял, где они теперь.
Оставалось надеяться только на то, что это только маленькая задержка, которая никоим образом не помешает грядущему Чуду.
Солнце уже вовсю палило окрестности Иерусалима, жгло нестерпимым светом разошедшегося весеннего дня. Толпы людей стояли вдоль пыльной дороги. Они кричали и размахивали руками, многие указывали пальцами вдаль, откуда виднелась пыль, поднятая десятками человеческих ног. Иуда стоял среди кричавших и пытался понять, как здесь оказался. Последнее, что он четко помнил - это приговор Пилата. Его громогласный голос, провозгласивший смерть четырем разбойникам и помилование в честь пасхи одному из них. Толпа народная, наводнившая площадь перед дворцом, получила право выбрать имя того, кто избежит смерти. Иуда вспомнил, с каким нетерпением он ждал имя Мессии. Народ любил Его, он не мог помиловать какого-то жалкого разбойника. Только Рабби, только Сына Божия. Даже несмотря на то, что вопреки его ожиданиям, дело Иисуса дошло до прокуратора и запахло смертным приговором, Иуда нисколько не сомневался в том, что Иисус не допустит совершения необратимой ошибки.
После того, как имя Вараввы было произнесено, Иуде сознание изменило.
Сквозь дорожную пыль появились очертания деревянного креста. Скоро стало понятно, что несет его на себе человек, подгоняемый десятком римских солдат. Иуда с ужасом осознал, что этот человек - Иисус. Вопль отчаяния, бесконечный в своей неслышимости и безутешности пронзил все существо Иуды. Он кричал и не слышал собственного крика, он раздирал глотку, но со стороны казалось, что он просто солидарен с толпой. Когда мука стала совсем невыносимой, Иуда почувствовал, как проваливается в какую-то бездонную черную пропасть, влекомый чьими-то незримыми руками. Ни капли света, ни дуновения ветерка - духота и адская темень служили ему попутчиками.
Падение закончилось внезапно.
Иуда сидел на выжженном солнцем склоне. Вдали грохотала зарождающаяся где-то за пустыней гроза. Одежды его были разорваны, волосы всклочены. Он плакал. Слезы лились потоками. Вокруг не было ни души. Разум его отказывался верить в то, чему он только что стал свидетелем. Смертный приговор, который вот-вот будет приведен в исполнение. Но вдруг мелькнула призрачная надежда, что нет, не все еще пропало, и что Иисус намеренно сейчас доводит ситуацию до точки невозврата, а потом, о чудо!, вдруг явит свою власть пред восхождением на крест.
И пребывая в сей надежде Иуда услышал голос.
Этот голос был ему знаком. Обычно он появлялся в те разы, когда Иуда стоял перед серьезным выбором, и незримо и беззвучно всегда поддерживал его - и еще ни разу не пожалел Искариот, что решение принимал, согласуясь с этой незримостью. Ведь именно благодаря поддержке этого неслышимого голоса Иуда оказался рядом с Иисусом и выбрал свой особый путь служения Ему. Что еще нужно было для доказательства того, что голос - друг ему?
Поэтому Иуда обрадовался ему как родному.
- Отчего, скажи мне, - взмолился Иуда голосу: - Отчего так стало страшно мне? Скажи, что Иисус не погибнет! Я потерял контроль над ситуацией!
- Да ты его и не имел никогда, - внезапно насмешливо и довольно звучно ответствовал голос.
Иуда вздрогнул. Раньше голос звучал у Иуды только в голове, а теперь вдруг оказался чем-то отдельным. Он был неприятным, как будто бы с подвохом, холодным и бескомпромиссным.
Слезы мгновенно высохли на щеках.
Иуда собрался с мыслями.
- Был план, - начал он, подавив волею дрожь в голосе своем: - план, который должен был помочь Мессии смириться с даром, коим наградил Его Иегова, и создать Царствие Божье на земле. Мессия сначала был расположен к этому, но все дальше и дальше стал отходить от него, особенно в последнюю неделю. Нельзя было допустить потерь великих для человечества. В Нем наше спасение.
- А твой-то какой интерес в этой авантюре? Ты не похож и никогда не был на бессребреника, а эта идея вовсе не привела бы тебя к богатству, до коего ты такой охотник.
- Ты лжешь! Я искренне верую в Господа нашего Иисуса! Я верю, что спасение человечества возможно только через Него!
- Не с такою ли же заботой о человечестве ты говорил у Симона, когда Мария помазала Иисуса дорогим миро? А ты в укор ей ставил такой расход и полагал, что нужно продать миро и вырученные монеты раздать нищим?
- Я никогда бы не поступил плохо по отношению к нуждающимся!
- Никогда, ты прав. И рассуждения твои о том, зачем нищему две смоквы, ежели насытиться он может и половиной, а спать в доме, когда на улице такая прекрасная погода, - это уже барские излишки, негодные для бедняка - они направлены во благо.
- И да!, - выходя из себя вскричал Иуда: - как ты смеешь меня попрекать тем, что я экономил деньги для Господа нашего? Сегодня они есть, а завтра - голодать приказал бы? Все должно было быть разумно и в меру.
- И твои запуски в казну - тоже?
- Все, что я брал, направлялось на деяния во славу Божию. И мы, дети Его, не должны бедствовать и ограничивать себя в чем-то. Иегове это никогда не было угодно. К чему теперь такая укоризна? Не ты ли сам меня поддерживал в моем стремлении к занятию этой должности?
- Отрицать не буду. Я. И ты оказался моим прекрасным учеником. Даже, наверное, лучшим, чем был учеником Иисуса.
- Был?!! Ты сказал был?! Но я и сейчас Его верный ученик. И если хочешь знать, я первый вызовусь в новом Царстве взвалить на себя непомерную ношу, дабы служить Богу верою и правдою.
- Иуда... придет еще твой черед...
- Кто ты такой?! - спросил Иуда.
Но уже воцарилась тишина.
Пока Иуда беседовал с голосом, Голгофа дождалась кровавой дани: три тела были распяты, три креста возвышались над редкими людьми, допущенными за периметр оцепления к месту казни.
Христос принял смерть крестную, исполнив волю Отца Своего.
Гроза бушевала вовсю, когда Иуда добрался до Иерусалима. Весть о смерти Учителя застала его у ворот города.
Еще мгновение назад, Иуда, воодушевленный разговором с голосом, убедившим его вопреки, видимо, собственному голосову желанию, в правоте, потерял опору. Ноги его подкосились, и Иуда упал в придорожную грязь. Последняя надежда на Царство Божье на земле исчезла словно дым, развеянный внезапным дуновением ветерка.
- Что я наделал... что я наделал... - так повторял он, пытаясь подняться. Слезы катились градом, смешиваясь с дождем. И отзвуком летело в голове его: "Иуда... придет еще твой черед..."
Черед чего? Там, сидя на горе, Иуда, верный свои мыслям, услышал, что хотел слышать: обещание достичь того, к чему он так стремился. Стать казначеем самого Господа! Распоряжаться огромными суммами денег по своей воле и усмотрению, купаться в злате и Божественной Любви Рабби! Что может быть прекраснее? Но теперь, когда последняя надежда умерла вместе с распятым Учителем, "черед" перестал быть столь вожделенным... Послышалась Иуде угроза в последних словах, произнесенных голосом.
Наконец ему удалось подняться из грязи, и он направился в город. Остановившись у хороших знакомых, не раз привечавших Иисуса и его учеников, Иуда переоделся в их доме и привел себя в порядок. В доме знали о казни, и все скорбели о этом. Иуда тоже поскорбел с ними. И скорбь его была искренна.
Тем временем гроза закончилась, и в город снова вернулась жара. Иуда поблагодарил хозяев и вышел вон, чтобы направиться к дому, где вчера состоялась у него встреча с первосвященниками и присными их.
И пока он шел, вспомнились Иуде события вчерашнего дня. И больно было сердцу, нестерпимо больно. Как был он воодушевлен задумкой! Как хитро обманул синедрион, приняв от них какие-то жалкие тридцать сребреников! Да он за день мог больше насобирать подаяния еще до служения Христу, а сейчас-то уже и подавно ему эти деньги были мелочью. Но чтобы не выдать истинной причины соглашения, Иуда принял деньги, и даже набрался внешне наглости попросить еще после того, как дело будет сделано. После сговора с храмовниками Иуда чувствовал себя прекрасно. Ожидание скорейшего воцарения Бога на земле примиряло его с содеянным. Со спокойным сердцем и чувством выполненного долга он вернулся к Учителю и соученикам, чтобы провести благостный вечер в окружении Сына Божьего и отметить пасху как то надлежит сделать каждому честному иудею.
Но теперь спокойствие покинуло его. Отчаяние безграничное пришло на смену. Мрачен стал лицом ученик Христов, и душа его не находила места, мечась в мыслях каждая страшней предыдущей. В таком вот состоянии он и дошел до дома одного из первосвященников.
Вошедши, окинул взглядом присутствовавших - те были в полном почти сборе, как и вчера при заключении договора, и хотел начать разговор с просьбы отдать ему остаток оплаты, как договаривались ранее, но выкрикнул вдруг сам того от себя не ожидая с болью почти нечеловеческой:
- Не нужны мне ваши грязные деньги! О как согрешил я, предав кровь невинную! Какое горе я навлек на всех нас!
И кинул на пол мешочек с монетами.
- Что нам до того? Смотри сам. - Пожав плечами отвечали собравшиеся. Из всех, кто был сейчас тут, планы не сложились только у Иуды.
И поняв, что поддержки здесь он не найдет, горе-ученик Иисусов молча повернулся спиной к людям и вышел из дома.
Город затаившись смотрел на него, казалось, сами стены презрительно перешептывались, и слышалось везде: "предатель", "предатель"...
Иуда направил свои стопы прочь из Иерусалима. Он не мог видеть и слышать эту городскую жизнь. Она служила бесконечным и жестоким напоминанием о свершившемся.
Выйдя из города он направился в пустошь, одну из многих, окружавших город. Там, в редком лесу, приглядел дерево покрепче. И звалось то дерево бузиной.
В суме, что таскал за собой, обнаружилась веревка - наверное, прихватил нечаянно у иерусалимских знакомых. Закинутая на крепкую ветвь, она охватила ее и повисла петлей вниз.
Иуда сел под деревом.
- Все, кончено... Нет более мне смысла жить. Нет. Что я теперь? Без Учителя, с Его светом и любовью, с Его мудростью и всепрощением. Видел ли Он мои грехи? Конечно, видел. Прощал ли? Несомненно. И так я Его отблагодарил за Его щедрость? Что теперь меня ждет? Жалкое существование изгоя. Ибо последователи Христовы уже знают наверняка, кто предал Иисуса. Противники же Иисуса не простят мне никогда приверженности к Сыну Божьему, да и предателей не любят нигде. Все мои мечты, мои чаяния, разбились в пух и прах, лишь от того, что Иисусу не понадобилось учреждать Царствие Свое на земле. И принял смерть Свою ведь только по моей вине. Невинная душа, как я Его любил!
Как мне с этим жить? Ни веры, ни любви, ни денег... Весь ужас содеянного встает передо мной. Голос..., - позвал Иуда своего недавнего собеседника: - Голос...
- Да, мой верный ученик, - с иронией ответил голос.
- Что за черед ты мне предрек в предыдущей нашей беседе?
- Ты Господу хотел служить, взваливши на себя ношу непосильную. Так вот получишь ты сию ношу. И имя этой ноше: предательство. И глубина твоего предательства настолько велика, что никто никогда не услышит тебя с небес.
- Я не хотел такого конца!
- Я знаю. Я хотел.
- Что?
- Ты очень правильно все сделал, ты поступил как мудрец. И не твоя вина, что Иисус не воспользовался твоею мудростью. Но Он поступил как должно было, и я ждал этого. Отныне и навсегда титул князя мира сего оставляю за собой!
- Господи... о нет...
- Господь твой ни причем тут, сребролюбец! Ты был так слеп, что поддержать тебя в твоем грехе мне мало стоило чего, ты сам себе петлю с великой радостью наденешь.
- Прочь, дьявол!
- Это невозможно. Уйдешь со мной сейчас, мой друг. Знамение моей победы. Итак, ты понял сам уже всю низость поступка своего? Да, страсть к деньгам - твой слабый был рубеж. И чаяние твое стать главным над казной у Бога - мой умный ход, я сам доволен им. Я знал, что при любом раскладе как минимум я получу тебя, твою несчастную загубленную душу. Раскаиваешься ль ты в содеянном?
Ответа не было. Повешенное тело нелепым символом висело над землей.
Всходило солнце следующего дня. |