"JULIUS BLACKMAGIC", To {0060.Early Lesson} "Dawn"
Мне 6
0060. Ранний Урок.
- Я должен вам сказать, господин Дениелс, что ваш ребенок неконтролируем. Я понимаю, что это заявление может стоить мне места, но если все будет продолжаться в таком же духе, то я уйду сам.
И голос отца, успокаивающим тоном говорящий учителю, что он все понимает.
Потом тихий разговор родителей про этого дурацкого соседского щенка и в связи с этим их окончательное решение отдать меня в церковную школу...
Ну убил и убил, не надо было под ногами крутиться. Не знаю, почему меня обуяла такая злость. Хотя смерть собаки и мое в этом непосредственное участие связал только отец. Все остальные удивились тому, что с виду здоровый щенок вдруг упал замертво. И только отец заметил, что это произвошло сразу же после того, как я протянул руку и пристально уставился на бегавшую у всех под ногами собаку.
А я не знаю, что со мной случилось. Но носившийся туда-сюда серый комок раздражал до невозможности. И то, как он бегал, и то, как он играл с другими детьми, и то, как он их лизал, а они с восторгом визжали, и как он пытался вовлечь в игру и меня. В этом было что-то до бесконечности дурацкое. Жизни недостойное.
И вот теперь слуги пакуют мои вещи, а я сижу за углом и подслушиваю разговор родителей.
- Во всяком случае это недалеко, поселение Шалагач, всего в часе езды отсюда, и мы будем забирать его на воскресенье!
- А мне доложили, что он плакал ночью. Может быть, не надо, Рой!
- Пусть побудет среди своих сверстников хотя бы год, это только пойдет ему на пользу. И потом, там из него выбьют всю эту дурь. Знаешь, что он на днях сказал Дерилису? Что у него есть друг, который похож на летучую мышь, только большую.
- О Боже!
- И поэтому мы просто обязаны просить помощи святых отцов, Марго, пока не поздно. Я уже обо всем договорился. Его увезут сегодня в полдень.
Ну вот, а я думал, что Дерилис - мой друг... А он выдал меня родителям.
Да, за "летучую мышь" мне досталось и от Френка. Он даже не кричал. Он бил меня по ушам ультракороткой волной, пока я совершенно не оглох. Волна при этом содержала одну очень ясную фразу: "Никогда больше не выдавай меня, дурак несчастный!" Не знаю, как насчет церковной школы, но уроки Френка я обычно усваивал крепко.
Дальнейшее я помню смутно, поселение Шалагач встретило нас проливным дождем, а общее впечатление от пребывания в школе навсегда оставило весьма неприятный осадок от общения с вот теми самыми сверстниками, и лично для себя я сделал вывод, что подобные знакомства не могут идти на пользу никому.
Сложнее всего, конечно, было угождать отцу Релемиллу. Он был не самым жестоким из учителей, но при этом самым упертым. И при этом его назначили быть моим наставником.
Его разговоры про рай и ад довели меня до нервного срыва где-то день на третий. И сорвался я непосредственно в классной комнате. Я сказал, что нет ни рая, ни ада. Есть лимбо, куда души попадают, разговаривают с Богом, сидят там некоторое время, а потом рождаются снова. Нетрудно предположить, что он со мной за это сделал.
Истины ради упомянуть, что высек он меня не сильно. До этого подобное случалось со мной всего один раз, и тогда попался я отцу. Уже не помню за что, но помню только, что потом дня два не мог даже ходить.
Отец Релемилл свято верил, что делает правое дело, выбивая ересь из отрока. После он велел мне одеться и идти в свою каморку. Они называли это дурацким словом "кельи". Нет, это не кельи, это каморки! Кстати, я оказался одним из немногих, кто получил отдельную каморку. Влияние моего отца, конечно. И на том спасибо.
Я вернулся к себе в слезах и соплях и стал звать Френка, чтобы пойти с ним к Ирвину. И, надо сказать, совсем не жестокое обращение теперь побуждало меня искать совета и утешения любимого Наставника. А вот эта вот история про рай и ад. Я должен был знать правду.
Из-за того, что там нас постоянно обыскивали, Френк покамест хранил ожерелье у себя.
С недовольным выражением лица он шагнул ко мне из стены и сверкающие камни съехали на крохотный столик с конца когтистого крыла.
- Не ной, старик.
Не ответив, все еще всхлипывая, я стал мусолить сразу все камешки, а мой друг терпеливо ждал, когда я, наконец, совершу переход, чтобы последовать вслед за мной. И тут Ирвин сам появился перед нами.
Со слезами я бросился ему в ноги, а Френк грациозно поклонился.
За стеной шумел осенний ветер и гонял листву, было холодно, и у меня в каморке, конечно же, не было камина, но мы с Ирвином сидели на моей постели, он обнимал меня, и терпеливо отвечал на все вопросы.
Я успокоился, мне было тепло и хорошо.
- Если смотреть на мир сквозь призму человеческой логики, то они правы в том, чтобы не добром, так силой заставить тебя принять их точку зрения. Но ты не должен забывать, что есть еще другая, вселенская логика, что ли.
- По которой прав я? - В моем голосе была надежда.
- По которой вообще нет ни правых, ни виноватых. А отсюда, мне кажется, можно сделать вывод, что нет и рая с адом, потому что они есть инструменты поощрения и наказания, а раз по высшей вселенской логике нет ни правых, ни виноватых, то... - Он помедлил, и взглянул на меня.
- То отпадают инструменты поощрения и наказания!
- Верно.
- Но почему же и учителя и Священные книги утверждают все эти глупости?
- Потому, что так по Сценарию, мой мальчик.
Я тогда еще плохо понимал, что это значило.
- Я больше не хочу быть в этой школе, караин Ирвин...
- Смирение, Джулиус. Если ты здесь, то значит, это неспроста.
- Здесь ужасно, я не хочу... Пожалуйста, караин Ирвин!
- Это не ко мне, милый мой. И ты знаешь, что нужно делать, и кого просить. Завтра у нас с тобой урок, поэтому, пожалуйста, подготовься.
Он улыбнулся, встал, и ушел сквозь дверь.
Готовиться к занятиям с Ирвином не было настроения, но в сложившихся обстоятельствах это было невероятной отрадой.
Френк немедленно извлек фолиант, который он также прятал где-то у себя. Страшно даже подумать, что сделали бы со мной эти ненормальные святые отцы, если бы нашли тут книжку по алхимии!
- Давай, Джули, читай. Вчера вот тут остановились.
Я вздохнул и взглянул на желтовато-серую страницу с каллиграфическим почерком. Не удивился бы, если бы это был почерк самого Ирвина, и он написал эту книгу, когда жил на земле... Если он когда-нибудь жил, как человек...
- "Оловянистые бронзы. Содержание олова до тринадцати процентов.
Сопротивление коррозии..." -Я замолчал, обдумывая только что прочитанное.
- Ну? - Нетерпеливо подбодрил меня Френк.
- "Сопротивление коррозии в бронзах тем выше, чем выше содержание олова в сплавах."
Мой друг стоял надо мной до тех пор, пока я не выучил наизусть это и еще целую страницу.
От разговора с Ирвином в душе осталась горечь. Как если бы мне сказали, что все решено за меня и уже ничего нельзя изменить. Почему я пришел к такому выводу? Не знаю. Это, казалось, висело в воздухе.
А также я последовал его совету, и большую часть ночи молился, чтобы родители забрали меня отсюда.
Удивительно, но в воскресенье к воротам школы подъехала карета с фамильным гербом моего рода, и оттуда вышел Дерилис. Увидел меня, прилипшего к окну, и помахал.
Час спустя мы уже ехали домой.
И вовремя, потому что к полудню субботы, аккурат после опроса полученных за неделю знаний, я был уже на грани очередного нервного срыва...
В дороге мы поговорили о том, почему ранее хранивший все мои тайны любимый учитель музыки вдруг выдал самую важную из них моим родителям. Он признался, что услышанное так поразило его, что он просто обязан был дать моему отцу знать, что я был очевидно не в себе.
Обидно, конечно, что даже он считал меня больным, но я проглотил обиду, потому что кроме Дерилиса у меня вообще не было никого, кого я мог бы назвать другом.
Альбертус привел меня к отцу на службу. Несмотря на вечер выходного дня, господин Таонур приехал работать, а значит работали и мой отец с советниками.
- О! Дениелса-младшего привели! - И губернатор поманил меня к себе пальцем. - Я неуверенно подошел. - Ты чего такой упертый, пацан? У меня в Шалагаче два племянника учатся. Уже два года. И от них двоих за все это время не было проблем столько, сколько от тебя одного за неделю!
- Господин Таонур... - Наконец осмелился прервать его покрасневший отец.
- Одну секундочку, господин Дениелс. Вы с ним дома поговорите. - Так, ну рассказывай мне! - От губернатора пахло чесноком и алкоголем. Он наклонился и строго взглянул на меня. В этот момент мне казалось, что это весь большой мир в его лице укоряет маленького, запутавшегося в своих "почему" мальчика.
Я не испытывал особой неприязни к этому человеку, но тогда он был так против меня настроен, и так хотел выставить на посмешище, что я молчал, как рыба.
- Как ты можешь говорить всякие гнусности и богохульствовать, а?
"У ребенка такие потрясающие способности, а с него спрашивают какую-то ерунду" - Вдруг услышал я мысль Джереми Гринлайта, первого советника моего отца. Самого симпатичного из всех. Он еще напоминал мне Ирвина. Вот таким, наверное, был бы Ирвин, если бы он жил на земле и был человеком - среднего роста, седеющие волосы зачесаны назад и завязаны маленькой ленточкой, весь сам очень чистый и опрятный, а глаза умные и светлые...
Таонур дернул меня за руку и я заплакал.
Тогда вступился мой отец, и губернатор, наконец, отпустил нас обоих домой.
Потом я узнал, что причиной того, что я оказался дома так скоро, и того, как недоволен был мною Таонур, было письмо, написанное руководством школы моему отцу. При этом его содержание тут же стало известно губернатору. Это было неспроста.
В тот же вечер отец, тряся у меня перед носом тем злосчастным письмом, устроил мне скандал...
- Ты почему... э-ээ... - он пробежал глазами строчки письма и пробормотал "о, ужас" - Почему ты провалил субботний опрос?
Да, субботний опрос. Действительно был ужас.
- Потому что ответы в книге были неправильные. - Проныл я, ежась под его взглядом.
- Я тебе дам - неправильные! Надо было как следует заниматься, несчастный лентяй!
Лентяй?! Накануне этого постылого опроса мы с Ирвином до полночи теорию по олову в сплавах долбили, между прочим!
- Я занимался... - Конечно, об этом я сказать не мог.
- Какие там были вопросы? Сегодня все будешь заново учить!
- Ну какие вопросы... Отец Релемилл спросил меня, что такое воздух. И я ответил, что смесь газов. Он сказал, что это неверно.
- А какой правильный ответ? Что было в книге?
- В книге, - я шмыгнул носом - там сказано, что воздух - это Божье благодеяние.
Книгу, выданную мне при церкви в первый день, я открыл странице на третьей, прочитал про Сотворение Земли, закрыл и больше ее не касался. Да еще Френк окончательно запутал меня, процедив сквозь смешки, что если Бог у них такой умный, то почему он создал человека с зависимостью от окружающей среды, а не автономной системой, как вот они, шейреры.
- А что же ты не выучил это?!
- Ну одно другому-то не мешает! - Попытался защищаться я, но неумолимый взгляд родителя пресек эти поползновения.
- Какие еще были вопросы?
- Да много было вопросов. Еще спросил меня, что такое свет? И я ответил, что это звук, только на другой скорости...
- Так, и за это ты схлопотал? - Дениелс-старший гневно выдернул мои руки, которые я старательно прятал за спиной. Релемилл исхлестал их указкой так сильно, что они были распухшими до сих пор.
Я отрицательно покачал головой.
- Какой был правильный ответ?
- Свет - это сияние одежд ангелов... - Я снова шмыгнул носом.
- А за что он тебя наказал?
- А это когда он спросил, что такое гром... А я не знал. И тогда он сказал, что это голос Божий. Ничего себе голос Божий - двадцать тысяч колебаний в секунду, да помноженные на мощность источника... И вот тут он меня побил... Не знаю, на что он обиделся. Может, надо было сказать, что сорок...
Отец еще покричал на меня, и отправил спать. В моей комнате меня ждал Дерилис, и я побежал к нему.
Очень скоро после скандала приехал сам Релемилл и долго разговаривал c отцом за закрытыми дверями.
После мне было объявлено, что из школы я изгнан.
Какая досада!
Ночью я плакал и от облегчения, и от накопившихся во мне за ту ужасную неделю унижений и несправедливости, уткнувшись в кожаную жилистую подушку крыльев Френка. Он утешал меня тем, что по крайней мере туда больше не придется идти... Да еще, сказал он, раса людей физиологически примитивна, морально неисправима, и нам ли о них печалиться? При слове "нам" я заревел пуще прежнего, потому что кем бы ни был мой друг, но я-то был человеком!
Утром следующего дня со мной что-то было не так. Вроде и свет - сияние одежд ангелов - за окном прежний, и воздух - Божье благодеяние - прежний, и комната моя. Только я был каким-то другим.
У меня остановилось сердце. Я выяснил это несколько минут спустя. Вскочил, схватил со стола перо, отчаянно проткнул синюю жилку на запястье. Не смог выдавить ни капли.
Снова забрался в постель и в ужасе лежал там тихо-тихо. Появился Френк и равнодушно сказал, что сердце - это атавизм, оно мне ни к чему. Пораженный его словами даже больше чем собственно открытием, я еще некоторое время безвольно лежал, а потом понял, что медленно превращаюсь из человека во что-то еще... И этот аккорд с сердцем - сильный, но не финальный... И я собрал волю в кулак и стал противиться этой перемене. Представил свое сердце, теперь отключенное Системой также, как она ранее отключила почти все остальные мои органы, и стал приказывать ему работать снова. Сначала тихо и робко, а потом все громче и увереннее.
Френк сидел на столе, в раздражении подергивая кончиками крыльев. Он был мной недоволен. Более того, он мне мешал. Казалось, что Система во мне и Френк были единым целым, которое направляло всю свою силу для того, чтобы изменить меня. Мое тело и мой облик.
И тогда я крикнул, чтобы он ушел. Выгнал его и остался в комнате один.
Мне было больно оттого, что я накричал на друга, но он молчаливо подталкивал меня на путь, который мне совсем не нравился. Мне было больно и боль эта усиливалась с каждой минутой. Я знал, что я хочу быть человеком и хочу назад пусть физиологически несовершенное, но мое, человеческое сердце. Я приказывал ему ожить несмотря ни на что. И вот когда боль стала нестерпимой, и от нее, душащей и колящей, я даже не мог дышать, из проколотой вены на моей левой руке брызнула кровь.
И когда в комнату вбежали на мои крики, и когда увидели кровь на одеяле, я плакал и смеялся, и сквозь истерику уверял, что я в совершенном порядке. Теперь в порядке.
И очень скоро я понял еще кое-что, омрачившее мое и без того достаточно безрадостное существование. То странное чувство, что все решено за меня и ничего уже нельзя изменить, имело гораздо более широкое применение к моей жизни, нежели к малозначащему, в принципе, эпизоду с церковной школой...
"JULIUS BLACKMAGIC", To {0060. Early Lesson } "Dawn"