Солнце уже начинало клониться к закату, когда старик медленной поступью переходил ручей. Дойдя до середины бревна, перекинутого через поток, он оперся на осиновый посох и посмотрел в воду. Ему нравилось слушать шум лесного ручья и смотреть на его непрекращающийся бег. Иногда редким лучам солнца удавалось пробиться сквозь густую листву, оставляя на дне пятна света, которые были подобны колышущимся на ветру желто-белым флагам. Старик прищурил глаза, надеясь заметить скользящую в воде рыбу, но вместо этого увидел следы вчерашней бури. Мимо проплыли покрытые зеленой листвой ветки, и одинокое гнездо, которое, лишив своих бывших обитателей дома, решилось на долгое плавание. Постояв так еще немного, старик продолжил путь, лежащий в сторону древнего осинника. Он знал, что за следующим поворотом тропинки, протоптанной когда-то им самим, покажутся огромные деревья, которые одновременно пугают и манят своим величием. Лес в лесе. Их волей или волей судьбы, среди них не было как других деревьев, так и трав или кустарников. Землю повсюду покрывал толстый слой давно опавших листьев, а в воздухе была тишина. Войдя в осинник, старик снова остановился и, лишь когда глаза привыкли к царящему здесь полумраку, направился дальше.
Сто шагов...
Босые ноги бесшумно ступали по чуть влажному темно-коричневому ковру, уводя его в самую глубь владений древних исполинов. При каждом шаге, посох погружался в рыхлую поверхность, оставляя за собой круглые впадинки и забирая с собой на заостренном конце стопку листьев. Проходя мимо деревьев, старик проводил свободной рукой по грубой, шершавой коре, иногда замедляя шаг, чтобы посмотреть на ее замысловатый узор.
Сто шагов...
Время от времени он переводил взгляд на посох, и тогда огонь в его глазах угасал, они переставали светиться и становились грустными, печальными. Неровные ряды деревьев уже давно скрыли полосу света, которая была границей, отделяющей этот мир от другого.
Еще сто шагов...
Неожиданно посох засветился и покрыл себя искрами. Старик остановился и посмотрел на дерево, что стояло перед ним. Взгляд начал блуждать по стволу, веткам, пытаясь узнать в этом вековом древе ту молодую осину, с которой он когда-то дружил. На его губах появилась улыбка, в глазах - приветствие. Старик поднял посох, в последний раз нежно провел по нему дрожащей рукой и прислонил к дереву. Посох медленно поднялся в воздух, принял горизонтальное положение и примкнул к впадине как раз в том месте, где дерево делилось на две могучие ветви. Стершаяся от частого использования рукоятка, сразу же покрылась корой, которая постепенно начала распространяться. Посох стал расти и увеличиваться в размерах. Одновременно на нем начали появляться ветки, а на них почки и снова ветки. Из почек пробились маленькие листочки, которые, сразу же выросли, расправились и начали терять зеленый цвет, становясь желтыми, красными. Посох, или, наверное, уже ветка, продолжал расти. Поднялся ветер и сорвал листья, оставив ветку голой, но не надолго. Почти сразу же на ней снова начали набухать почки и не успели последние желто-красные листья коснуться земли, как ветвь уже сплошь была покрыта зелеными. Так продолжалось до тех пор, пока бывший посох не сравнялся размерами с двумя ветвями и уже в последний раз покрылся зеленой листвой.
Они шли по воздуху в царстве цветов. Под ними, на сколько хватало глаз, простирался дивный ковер всех цветов и оттенков. Цветы были настолько яркими, что казалось, сам воздух был полон красок и мерцал в лучах солнца мириадами огоньков. Желтыми, красными, синими... В этой какофонии бликов шли двое. Один в белом, другой - в туманно-черном. Размеренными шагами они направлялись в сердце того волшебного царства, туда, где из-под земли на волю пробивались тысячи источников, облаченных в облака брызгов и в переплетения радуг. Того, кто был облачен в белые одежды, пьянил аромат, переполняющий все пространство. Он не сопротивлялся чувствам овладевшими им и наслаждался их полнотой. Он шел вперед, приподняв седую голову, закрыв бесцветные глаза, и улыбался встречному ветерку. Тот другой лишь вспоминал.
Они шли по воздуху в царстве цветов...
-Ты прожил хорошую жизнь, - сказал хранитель Осинника, - Триста раз набухали почки, и триста раз ветер сдувал листы твоей жизни.
-Я пришел проститься, - сказал старик, - и вернуть то, что мне не принадлежало.
Они остановились, чтобы старик смог набить трубку.
-Это единственное чему я завидую, - сказал дух, наблюдая, как старик выпускает клубы белого дыма.
-Ты никогда не говорил, что был смертным.
-Ты не спрашивал.
Старик долго смотрел в даль. Его бледные глаза не мигая смотрели из-под густых бровей, а когда прищуривались, то на губах появлялась улыбка. Трубка дымила в левой руке, правая же по привычке сжимала несуществующий посох.
-Какая она, смерть? - наконец спросил он, не поворачивая головы.
-Это то, о чем ты хочешь говорить? - в голосе хранителя чувствовалась жалость. Он отвел взгляд от собеседника и тоже обратил его в даль.
-Да, - старик же наоборот теперь пристально смотрел на духа. - Говорят, что если понять все, что происходит вокруг тебя за день, то поймешь жизнь. Интересно, понял ли кто ночь?
-Не знаю. Может быть. Глупо думать о смерти, когда живешь.
-Люди становятся глупыми с годами, - улыбнулся старик.
-И еще людям свойственна глупая привычка делить жизнь на части, - улыбнулся в ответ Хранитель, - Они любят делить ее на детство и старость, юность и зрелость. Они даже иногда говорят о жизни после смерти.
-Ты жил как они?
-Я жил для них. Я светил и дарил тепло, но они полюбили солнце ...и вспоминали меня ночами, когда я умирал. Я помню день, когда осень подарила мне доспехи из золотых листьев ...и гроза смеялась вместе со мной. Я шел в самом начале ...и не было отстающих, ибо та дорога бесконечна. Я плакал в уголках ее глаз, когда она смотрела сквозь меня ...и думала, что это слезы ее радости. Я был путем, который вел в вечный день ...и они свернули в ночь до него. Крик моих чувств заставлял дрожать мои руки ...и они смотрели в мои спокойные глаза и слушали мою тихую речь. Мои мысли падали на них дождем ...и разбивались льдинками о холод их разума. Я падал в бездну ...и они дали мне крылья. Я умер...
-...и они подарили тебе бессмертие.
-Да, я одинок.
-Ты был героем?
-Я не стремился к славе.
-Это не ответ.
-А кто такой герой? Ты знал хотя бы одного?
-Нет, но я знаю многих, о которых поют песни.
-Не верь песням. Песни часто складывают победители, а победители и герои не всегда те же люди.
-Может герой это мученик?
-Мученик? -Хранитель рассмеялся. - Посмотри в глаза герою, а потом попробуй назвать его этим словом. Вряд ли у тебя это получится.
-Тогда может быть это бунтарь или романтик?
-Вряд ли. В мире поступки, чувства, слова делятся на правду, ложь и красоту. Правда, не всегда красива, и не все красивое, что правда. Первые, о которых ты сказал, выбирают правду, другие - красоту.
-Кто же тогда имеет право называться героем?
-Не знаю. Может быть тот, кто сочетает в себе и правду и красоту...?
* * *
Риннос стоял на вершине горы. Холодный ветер трепал его одеяния, кусал бледные старческие щеки, худую шею, нагие колени. Вокруг, насколько хватало глаз, обратив свои вершины к звездному небу, вздымались горы. Ринносу этот мир был чужд. Он пытался понять его, но не мог, пытался полюбить и был отвергнут, пробовал смириться, но страх, кормимый воспоминаниями, был сильнее. Далеко внизу, там, где успел растаять снег, горели тысячи костров. И тысячи сердец...
Сзади послышались шаги.
-Вы не спите, господин.
-Нет, Меннок, не сплю.
-Мы вторую неделю в горах, и вы почти не сомкнули глаз.
-Стоит мне закрыть их, как я вижу наши сожженные поля. Мне больно, Меннок. Мне стыдно.
-Господин, вы лучше меня знаете, что если бы мы остались, то всех ждала смерть от мечей кочевников, и не осталось бы ни одного ланджи. Сейчас у нас есть надежда победить малочисленных горцев. Мы построим новые селенья, приручим гордые склоны и научимся охотиться, а вечерами у костра будем лелеять и кормить месть, чтобы однажды вернуться в родные равнины и остаться там уже навсегда.
Риннос покачал седой головой. Глаза старца закрылись, гордая осанка поникла, руки закрыли лицо, и Риннос тяжело опустился на камень. Меннок подошел к своему другу и господину и положил огромную ладонь тому на плечо. Он понимал, что никакими утешениями не получится успокоить этого гордого человека, и ему захотелось кричать. Меннок поднял глаза и посмотрел на горы, тянущиеся бесконечной чередой туда, где заходило солнце. Сколько бед пережил его народ и сколько еще ему предстоит пережить. Ланджи и горцы никогда не были друзьями и никогда ими не станут. Много битв ждут их впереди, и много храбрецов навеки останутся лежать в снегу и на этих крутых склонах. Но они победят, время смертей и убийств пройдет, и настанет покой. Будут слышны звуки старых и новых песен, прокатится по горам звонкий смех, и младенцы босыми ножками будут мять уже родную для них траву. Все это потом, а сейчас...
-Как они? - не поднимая головы, спросил Риннос.
-Ты хорошо знаешь людей, мой господин, - ответил Меннок, - и для тебя не будет новостью, то, что я скажу.
-Говори.
-Костры горят, и на них варится похлебка. Над некоторыми же, чьим хозяевам сегодня повезло, на вертелах крутятся кабаны или мелкая птица. Женщины бегают и суетятся, пытаясь, хоть как-нибудь, создать уют, одновременно прикрикивая на детей и следя за едой. А дети...
-Дети никогда не забывают страшное, - продолжил за него Риннос, - и воспринимают его лучше, чем взрослые, но они обладают завидной способностью, прятать эти воспоминания в какую-то далекую и глубокую коробочку и, как ни в чем не бывало, продолжают наслаждаться жизнью и познавать окружающий мир.
-Да, для них мир гор необыкновенен и полон тайн, так что матерям приходится очень трудно.
-Меннок, когда я спросил 'как они', я имел ввиду совсем другое.
Их взгляды встретились.
-Они сидят на корточках рядом с кострами, - тихо ответил Меннок, - и их лица пугают. Они потеряли себя и больше не чувствуют, как течет кровь в жилах. Посмотри в их глаза и ты увидишь растерянность. Когда глава семейства теряет опору, в дом стучится паника. Мы не должны этого допустить.
-Тогда иди, Меннок, - перебил его Риннос, - иди и заполни пустоту внутри них. Пусть их кони бьют копытами, а клинки дрожат от нетерпения. Сделай так, что бы я, посмотрев им в глаза, испугался за тех, с кем им предстоит встретиться. Им обязательно нужна победа. Тогда они вернутся мужчинами в свои дома и снова обретут покой.
Риннос разомкнул руки, позволяя холодному ветру высушить лицо, и посмотрел на заходящее солнце.
-Моя мать была из этих краев. Помнишь ту песню, которую она любила петь. Она как будто смеялась над нами- людьми равнин.
-Я помню ту песню. Я вспомнил ее, когда увидел закат.
-Да, она так и начиналась. Спой мне ее, Меннок.
И Меннок запел:
Небо красиво закатом,
Закат дарит тайну тебе,
Кто был на верху, тот знает,
В горах он прекрасней вдвойне.
Ночью звезды венчают небо.
Блеск их подобен блеску слезы.
В горах же, как россыпь бриллиантов,
Не блестят, а сверкают они.
Неожиданно Меннок замолчал.
-О чем поется дальше, господин?
-Не помню, Меннок, но мы обязательно вспомним.
* * *
Рото сидел высоко на сосне, рядом с заброшенным гнездом вороны. Сосна эта находилась на западном краю лесной поляны, достаточно большой и широкой, чтобы он не беспокоился за тыл. С такой высоты он сразу мог заметить малейшее движение, и если кто-то решит напасть на него с той стороны, то дорого за это поплатится. С запада к поляне вперемешку тянулся буковый и сосновой лес, и чем ближе к ней, тем реже росли деревья. Рото в очередной раз ухмыльнулся про себя и с гордостью отметил, что место он выбрал хорошее. Да и еще эта лисья семейка. С этим ему конечно повезло. Невдалеке от сосны, рядом с кустами валежника, играли четверо лисят. Лиса-мать расположилась чуть дальше, на небольшом пригорке и, лежа, мирно наблюдала за своими отпрысками. Рото не сомневался, что при малейшей опасности, стоит только матери учуять присутствие чужака, как все семейство мгновенно нырнет в самую гущу валежника, где, наверное, запрятан вход в нору. Рото оставалось только ждать. Он пристроил лук на коленях и вытер запотевшую руку. Стрела с черным опереньем, играя, скользила между пальцами, готовая в каждый миг лечь на тетиву и поразить врага. Где-то далеко раздался крик похожий на крик сойки. Рото стиснул зубы, и глаза его прищурились. Вот и третий ушел к костру. Он остался один. Интересно, кто это был? Наверное, Левша. Хотя, может и нет. Три крика похожих на крик сойки и всего один коршуна. Трое против одного. Рото нехорошо улыбнулся и быстро взглянул на поляну. Никого. Лисята по-прежнему кувыркались, а их мать, как ни в чем не бывало, продолжала спокойно лежать. Так прошло три или четыре часа, лисья семейка ушла, оставив за собой мятую траву, и предоставила Рото самому следить за границами. Скоро должно было стемнеть и ему это не нравилось. Темнота на руку врагам, да и ветер крепчал. Проклятый ветер. По вечерам в горах всегда так, и Рото не льстило то, что через час он, подобно осеннему листу, будет беспомощно болтаться из стороны в сторону. Он в очередной раз оглядел поляну, убедился, что все тихо и быстро потянулся к сумке, которую спрятал в гнезде. Достав веревку, он наспех привязал себя к стволу, но так чтобы в случае опасности, без затруднений смог от нее освободиться. Сильный щелчок... Звон тетивы... Свист... Снова щелчок и два глухих удара.
Медленно, еще не до конца осознавая, что он делает, Рото полез вниз и только спустя несколько минут появилась обида, а еще позже - боль. Сильно жгли левое предплечье и грудь. Тишину леса нарушили громкое улюлюканье и радостный смех, которые шли со стороны валежника. В довершение всего этого шума ночное небо пронзил победный крик коршуна, к которому незамедлительно прибавился еще один, более звонкий. Рото кинул сумку и лук на землю, а когда до нее осталось пара метров, решил спрыгнуть сам. Он ухватился руками за нижнюю ветку, что сразу же отдалось нестерпимой болью в раненном плече и, потеряв равновесие, с хрустом упал в растущие под деревом кусты. Это было последней каплей, переполнившей чашу его терпения, и из глаз потекли слезы. Ничего не видя перед собой, Рото здоровой рукой нашел лук, потом сумку, перекинул ее через плечо и направился в сторону поляны. Он шел быстро, не смотря по сторонам и не обращая внимания на разные шорохи. Откуда-то спереди ветер доносил отрывки разговора, но самих говорящих не было видно. Да и меньше всего ему сейчас хотелось видеть их лица. Судя по голосам, это были близнецы Вагх: Кенн и Найр. Рото не сомневался, что предметом их бурной дискуссии был он. 'Бедный я, бедный, - подумал Рото, - сколько мне еще придется выслушать. Их колкие шуточки, как назойливые комары, будут жужжать вокруг меня в течение всей дороги домой'. Больше всего Рото злило то, как ловко и как легко его обнаружили, окружили и подстрелили. Нет, конечно, он успел что-то заметить, как раз в тот момент, когда закончил привязывать себя к дереву, но... Это 'что-то' оказалось 'кем-то'. После щелчка, когда первая стрела отскочила то дерева, он сразу понял: стрелявший находился сзади. Все планы, которые основывались на том, что он первый заметит врага, мигом рухнули. Единственное, что тогда оставалось делать это, не оборачиваясь, наугад попытаться поразить противника. Так ему, во всяком случае, показалось. А сейчас он винил себя за то, что не сообразил сразу же спрыгнуть с дерева, ведь и вторая стрела не достигла цели. Тогда у него оставался бы шанс. Очень маленький, но все-таки шанс...
Было далеко за полночь, когда среди черно-серой монотонности леса рыжей точкой заблестел костер. Костер, вокруг которого сидят те, кто молчат до восхода. Рото вспомнил, что первым к нему отправился Гладмер, один из соек. Это было рано утром, когда сам Рото бродил в поисках хорошего места для засады. Тогда предрассветную тишину леса нарушил короткий крик его друга. Впрочем, Гладу не пришлось долго сидеть в одиночестве, так как сразу после его ухода Коршуны решили использовать численное преимущество и, пожертвовав одним из своих, мигом отправили к костру вторую сойку, а после долгих поисков и третью. Рото стало интересно, кто из Коршунов замолчал до восхода. Ворон? Нет. Рото подумал и вспомнил лишь один такой случай. Зимой, тогда ему было лет девять, возвращаясь после игры, молодые охотники проходили мимо их дома. Они волочили по снегу еловые ветки, на которых лежал укутанный с ног до головы Ворон. Один из них подошел к отцу, который вместе с сыном вышел на крыльцо, показал на лежащего и сказал:
- А это твой подающий надежды мальчик, которого вчера нашли в буреломе со сломанной ногой. Ему повезло, что мы нашли его первыми или вообще нашли. Следы он прячет не хуже рыжей. Такому зверем быть, а не охотником.
Отец тогда ничего не сказал, а говорящего через неделю загрызли волки.
И еще перед глазами предстала давняя картина: Рото много раз просил Ворона взять его на охоту. Всю ночь он сидел на кровати, разложив перед собой лук и стрелы, когда в дверь стукнули один раз. Рото мгновенно вскочил на ноги и побежал открывать. На пороге никого не было. Он выбежал за калитку и увидел быстро удаляющуюся фигуру. 'Нет уж, на этот раз не пройдет, - подумал он'. Резко развернувшись, Рото хотел было побежать за луком, но чуть не налетел на отца. Отец с улыбкой протянул ему лук с колчаном, потрепал на прощанье по голове и пошел к дому. Рото догнал Ворона на краю деревни. Тот даже не повернулся. Когда они вошли в лес Рото, споткнувшись о корягу, упал и от неожиданности вскрикнул. Сквозь сумерки он увидел руку и хотел протянуть на встречу свою, но был обидно удивлен чувствительным подзатыльником. В сердцах он пнул злосчастную корягу. Второй подзатыльник не заставил себя ждать. Все внутри закипело, но он, ничего не сказав, пошел вперед. Ему страшно захотелось первому найти след. Под ногой хрустнула ветка, и раздался очередной подзатыльник. Через час непрерывной ходьбы и еще пару подзатыльников, от которых начинала болеть голова, Рото увидел, как Ворон остановился и присел на корточки. След был свежим. Это был кабан. Прошел еще один час, прежде чем они увидели предмет своих поисков. Кабан возвращался с водопоя по своим же следам. 'Пусть я и не умею ходить как ты, но стреляю не хуже', - с этой мыслью Рото быстро потянулся за стрелой, в надежде опередить Ворона. Рука поймала воздух, там, где должны были быть стрелы. Колчан был пуст. 'А теперь внимательно слушай меня, - сказал Ворон. - Ты охотник. Ты не убийца. Это не враг и не добыча. Это идет твой соперник. Соперник достойный уважения. Чувствуешь, как он уверен в своей силе, как он вызывающе держится? Он имеет на это полное право, потому что никто из обитателей леса не захотел бы встретиться с ним один на один в открытой схватке. Даже медведь. Посмотри, как перекатываются железные мускулы под его шкурой. Перед тобой мощь, сила, которую ты должен уважать. Ты должен радоваться, что тебе достался такой противник. Ты пока не понимаешь этого, но я знаю, что скоро поймешь'. И он вернул стрелы...
Утром, забыв обо всех подзатыльниках, Рото взахлеб рассказывал отцу о своем успехе, но к мясу так и не притронулся.
Сделав шаг, Рото оказался на небольшой полянке. По середине, окружив себя бледно-желтым кругом света, горел костер. Вокруг него на корточках сидели четверо. Тени играли на застывших лицах и делали их то страшными, то печальными, то смеющимися. Чуть поодаль, на бревне гордо восседали победители, и никакие тени не могли исказить их радостные лица. Это были братья Вагх. Они о чем-то громко разговаривали, и по последним словам Рото понял, что спор был о том, кто попал в него первым. Ворона среди них не было. Наверное, именно он зашел с тыла и сейчас немного отстал. Рото обошел Некрасивого, подошел к своим, и тихо крикнул сойкой. Это сразу вызвало недовольство братьев.
- Рото, дорогой, что-то очень тихо ты крикнул, - сказал Найр, - или, может, боишься, что в деревне услышат?
- Да нет, он просто мало тренировался, - поправил брата Кенн. - Видимо наш малыш рассчитывал на другое.
- Правильно Кенн говорит, тренироваться надо было, а не по деревьям лазать, - рассмеялся Найр.
- Хитро он, конечно, решил нас подловить, все верно рассчитал, - продолжал Кенн. - Мы должны были принять его за улей диких пчел, но к великому сожалению, оказались намного глупее.
- Да Рото, мы подумали, что это здоровенный глухарь и просто не могли пройти мимо, - братья громко рассмеялись.
У Рото загорелись щеки, он посмотрел на Глада, но тот просто криво улыбнулся и пожал плечами, мол, всем еще достанется, не тебе одному.
Как всегда неожиданно для всех в круг света бесшумно вступил Ворон. Он быстро подошел к костру, крикнул коршуном и сел на землю. Пламя осветило его лицо, и все увидели кровоточащую шишку на лбу. Наступила мертвая тишина. Казалось даже лес, наполненный в это время разными воями, шорохами и скрипами, затих и обратил свой взор на пришедшего. Ветер перестал раздувать пламя и сеять искры вокруг, да и сам огонь стал каким-то бледным, тусклым. Близнецы перестали тараторить и, разинув рты, смотрели на своего предводителя. Ворон, как ни в чем не бывало, продолжал молча сидеть и смотреть в огонь.
- Не ужели наш Рото... - начал было Глад, но сразу же замолчал получив сильный пинок от Найра.
- Мертвые просыпаются утром, - коротко бросил Кенн. Настроение у него пропало. Он, как и все после слов Глада, посмотрел на Рото. Тот весь сжался под их изучающими и пристальными взглядами, не решаясь смотреть никуда, кроме как перед собой. Ему почему-то стало страшно. Так и продолжали молча сидеть, переводя глаза то на одного, то на другого.
Рото долго не мог заснуть. Все уже давно устроились вокруг костра, и мирно посапывали. Время от времени он поглядывал на Ворона. Он никак не мог смириться с мыслью, что отправил его к костру. Не просто кого-то, а самого Ворона. Постепенно страх сменился гордостью и он пришел к окончательному выводу: если его команда и проиграла, то сам он бесспорно победил. Вдруг он заметил, что лоб Ворона блестит, и решил поближе посмотреть на дело рук своей стрелы. Рото перенес вес тела на левую руку и потянулся вперед. Он чуть не вскрикнул, когда Ворон быстро протянул руку и крепко схватил его за здоровое плечо. Глаза их встретились, и вожак Коршунов тихо сказал:
- Хороший выстрел, парень. Когда-нибудь ты обязательно станешь лучшим охотником, - и он протянул ему склянку с какой-то мазью, которую сам незаметно для остальных нанес на рану. Рото с трудом вытащил пробку и сразу сморщил нос от омерзительного запаха. Он преодолел приступы рвоты и вылил немного на ладонь. Повернув голову в сторону, Рото продел руку под кофту и на ощупь нанес пахучую смесь сначала на грудь, потом на плечо. Мазь сразу высохла, потеряв запах. Боль начала постепенно стихать и вскоре совсем пропала. Облегченно вздохнув, он сразу заснул.
Рото разбудил громкий смех. Он приподнялся на локте и увидел интересную картину: в то время, пока Глад ходил взад-вперед по поляне, пытаясь найти какое-нибудь спасение, близнецы Вагх безустанно его преследовали. Глад был на голову выше них и во много раз сильнее каждого. Стоило ему 'ненароком' задеть одного из братьев медвежьей лапищей, он сразу бы освободился от всех проблем. Но самой главной из этих проблем было именно это 'задеть'. Глад в который раз замахнулся, собираясь дать по шее одному из этих весельчаков, но те с кошачьей ловкостью увернулись и, отпрыгнув на безопасное расстояние, продолжили кидать в него шутки, шишки и все остальное, что подворачивалось под руку или язык.
- Да перестанете же вы наконец, или мне всерьез попытаться поймать одного из вас? - взревел Глад.
- Нельзя же так издеваться Кенн, - скорчив серьезное лицо, строго сказал Найр. - Разве ты не помнишь, брат мой, что Гладмер дольше остальных сидел в одиночестве и молчал. Сейчас он нуждается в общении, и нам следует быть чуткими и внимательными по отношению к нашему другу.
Глад резко обернулся и выбросил вперед обе руки, пытаясь поймать обоих обидчиков. Те с легкостью отпрыгнули и снова расхохотались.
- Знаешь, братец, а мне кажется, он бы смог нас поймать, - сказал Кенн, - но, сейчас он обессилил от голода. Все-таки целые сутки не ел.
- В этом ты прав, - согласился Найр. - Ты посмотри на него. Бедный Гладик глолоден, ему бы обглоданную косточку поглодать и глоточек глюквенного сока. Что скажешь, Гладик?
Глад долго смотрел на их довольные лица, и поняв, что они от него не отстанут, скрылся в лесу. Близнецы разочарованно переглянулись, но, заметив Рото, приплясывая, направились в его сторону. Братья сели у его изголовья и улыбаясь, посмотрели на очередную жертву.
- Лежи герой, отдыхай, - начал Кенн. - Мы тут с братом посовещались и решили, что вчера тебе не просто повезло, а ты все сделал рассчитано и правильно. А самое главное красиво.
Рото недоверчиво прищурился
- Да, да, Рото, ты не ослышался, - попытался уверить его второй, - тебе ничуть не повезло. Даже наоборот. Ты вчера умер понарошку, а завтра умрешь по настоящему. Вот так-то, малыш.
- Жаль, конечно, - вздохнул первый, - из тебя бы вышел неплохой охотник, но...
- Что, 'но'? - Рото уже начинало надоедать все это, и он хотел побыстрее от них избавиться.
- Рото, - смахнув несуществующую слезу, начал Найр, - знаешь ли ты дом, что стоит у северной стороны Треугольного пруда?
- Знаю, - коротко ответил Рото. Краешком глаза он увидел, что за спинами братьев из леса вышел Ворон и направился в их сторону. Рото догадался к чему клонил Найр и, подождав пока Ворон не подойдет поближе, спросил. - И что из этого?
- Так вот, милый наш Рото, живет там одна черноглазая красавица и стоит ей узнать, кто покалечил ее суженого, как она... - Найр не успел договорить, потому что получил звонкий подзатыльник.
- А ну быстро за хворостом, - не терпящим возражения тоном сказал Ворон.
Найра как ветром сдуло. Кенн в это время уже сидел в стороне и усердно делал вид, что чинит якобы порвавшуюся штанину.
- А ты что расселся, - Ворон сделал шаг в его сторону, и тот мигом очутился рядом с братом. Рото не выдержал и рассмеялся. Он посмотрел на Ворона и увидел, что тот тоже улыбается. Сидя на корточках, Ворон доставал из сумки добычу, которой оказались два тетерева и заяц. Рото подсел к нему, достал нож и подтянул к себе зайца. Они молча принялись за дело. Рото взглянул на Ворона и заметил, что раны на лбу почти не видно. Вожак коршунов проследил его взгляд и сказал:
- Хорошая мазь, я даже и не предполагал о ее существовании. Это твой отец дал, так, на всякий случай, - он быстро посмотрел на Рото, увидел, что тот густо покраснел, и улыбнулся. - Нужно будет спросить, из чего ее варят.
- Я узнаю, - ответил Рото.
Они закончили свежевание тушек, и Ворон достал из сумки три молодые тонкие ветки и шесть потолще - с рогатинами на концах. Те, что с рогатинами, он вбил друг перед другом по обе стороны золы, а на тонкие насадил дичь и положил на листья, за которыми предварительно послал Рото. Ждать им пришлось не долго. Первыми на поляну вышли Левша, Лунг и Некрасивый. Каждый нес маленькую самодельную корзину, доверху наполненную грибами. Потом из лесу показался Гладмер, который нес перед собой большую охапку дров. У него было недовольное и мрачное лицо. Причина, а скорее причины, его плохого настроения вышли сразу за ним. У них было по длинной веточке в каждой руке, и они поочередно щекотали шею беззащитного Глада. Увидев Ворона, пыла у близнецов поубавилось, они быстро подбежали к месту, где вчера горело пламя, и начали разводить костер.
Примерно через час над углями крутились тетерева и заяц, и запах жареного мяса дразнил проголодавшихся молодых охотников. Грибы готовились тут же, лежа прямо на углях. Нетерпеливый Глад суетился вокруг самых больших, которые назвал 'своими', и каждые пять секунд бессмысленно их перемещал, заполняя свободное время облизыванием обоженных пальцев. Он сильно возмутился, когда Некрасивый наткнул на ветку один из 'его' грибов и решил проверить готовность. Близнецы сразу взяли это на заметку, и, когда грибы были готовы, первым делом уничтожили гладовские, которому ничего не оставалось, как довольствоваться остальными, более мелкими. Тетерева приготовились первыми, и Гладу снова ничего не досталось, но на этот раз он остался довольным. Ворон разделил двух птиц между шестерыми, а зайца полностью пожертвовал в пользу Гладмера. Близнецы решили скрасить его ожидание и, усевшись по обе стороны последнего, начали поглощать свою долю, издавая чавкающие и причмокивающие звуки.
* * *
-Сколько их?
-Сто, не больше.
-И они остались?
-Да.
-Как ты думаешь, Меннок, когда они узнали о нас?
-Неделю назад, если не раньше.
-Даже если бы они узнали вчера, мы бы не смогли найти их. Но они остались. Почему, Меннок?
-Не знаю господин. Нам пора.
-Иди один, мой друг, я не могу.
-Но господин...
-Не могу, Меннок, не могу. Скажи им, что я... Хотя не важно, я им сейчас не нужен. И еще, Меннок. Постарайся удержать их от... от... зверств...
-Не смогу.
-Знаю, но все равно попытайся.
* * *
Высоко стоишь, ланджи. Пожалуй, выше, чем когда-либо. Дыши ровно, не волнуйся, солнце взошло сегодня, и оно взойдет завтра. Стой спокойно, не гарцуй, не на углях стоишь. Знаешь ли ты ланджи, что эти потрескавшиеся камни, когда-то были лавой? Не думаю. Да и откуда тебе знать? Что ты вообще знаешь о горах, ланджи? Что успел узнать? Знай одно - у гор нет секретов, нет тайн. Нужно лишь ходить тише, смотреть дальше, слушать внимательнее, дышать глубже. Дышать. Глубоко-глубоко, всей грудью.
Ловил ли ты руками рыбу в грохочущих ледяных потоках гор, ланджи? Скользил ли ты вниз по склону, улыбаясь встречному ветру? Садился ли отдохнуть на убитого оленя и погреть руки о еще теплую тушу? Следил ли за высоким полетом орла, отпуская душу на волю, парить вместе с ним? Бежал ли ты к вершине в сотый раз, в сотый же раз не зная, что тебя ждет? Ты даже не радовался эдельвейсу, ведь для тебя, это всего лишь еще один цветок.
Почему вы стоите, ланджи? Страшно? Не должно. Вас тысяча, нас полсотни. Двадцать на одного. Пятеро за одного. Боишься моих стрел ланджи. Мои глаза видят твой лук, и будь я проклят, если мой первый лук не был лучше. Смотри ланджи, смотри внимательно. Я ломаю свой лук, я ломаю свои стрелы. Что это? Ты тоже их сломал? Ба! Ты мужчина, всю свою жалкую жизнь делающий женскую работу, хочешь показаться благородным? Не смейся ланджи. Плачь. Ты глупец, таким им и останешься.
Они идут, брат. Они бегут, брат. Прижмись ко мне. Плечом к плечу, брат. Сожми покрепче топор. Так, чтобы пальцы болели. Так, чтобы костяшки белели. Не смотри на меня, все равно не узнаешь. Не смотри на меня, все равно не запомнишь. Они близко. Занеси топор. Хотя бы одного... Выше. Так, чтобы от головы и до земли. Бей. Сильнее. Еще сильнее. Замахнись и снова бей. Беги ко мне. Быстрее. Спина к спине, брат. Снова бей. Так чтобы от плеча и до бедра. Вставай, брат. Не время падать. Дай руку, брат, и я встану рядом. Еще одного. Хотя бы еще одного...
Тишина. Тишина. Тишина. Почему тишина? Почему нет звуков? Где ты ветер? Где ты орел? Где ты волк? Где ты? Где ты Жизнь? Почему не хочешь попрощаться? Разве не любил я тебя? Разве не был я верен тебе? Разве не был я добор к тебе? Разве не прощал я тебе все твои удары в спину, все твои пощечины и пинки? Не ужели я не достоин участи той собаки, в день смерти которой пришел потрепать по холке жестокий хозяин? Почему ты молчишь? Ты же все слышишь, все знаешь... Или я ошибался? Может ли Вода любить так, как любит Огонь? Так жарко, так искренне, так сильно. Любовь Огня красивая и быстрая, а страсть - пламенная и яркая. Огонь чист. Огонь суров. Огонь горяч и страшен. Огонь многолик, но ты всегда знаешь кто он сейчас. Костер или пожар. Тепло или боль. Очаг или алтарь. Радость или горе. Слуга или господин. Он никогда не бывает мутным, никогда не бывает холодным и никогда не превращается в лед. Что скажешь, Жизнь? Молчишь? Как молчала всегда? Горе тем глупцам, которые искали смысл в твоем молчании, и которые не понимали, что тебе просто нечего сказать. Я последний раз прощаю тебя и дарю тебе свой последний вздох и свой последний крик. Спасибо тебе, и да будь ты проклята!
* * *
Рассвет и дождь. Грязно-желтый край солнца был еле заметен сквозь рваное полотно капелей. Низкое небо всей тяжестью облокотилось на стройные сосны. Дождь шел медленно, как бы нехотя. Все силы он израсходовал ночью. Только в самой чаще леса, да под кустами шиповника можно было найти сухие островки. Ветер тоже стих и лишь самую малость пригибал стебли травы, которой и так было не легко под тяжестью жемчужин-бусинок. В воздухе пахло сыростью и мокрой листвой. Ни зверь, ни птица не смели нарушить криком святость рождения нового дня. Только шепот. Шепот дождя, шепот ветра, шепот травы...
Рото стоял прямо. Он был похож на осколок скалы. Высокий, смуглых, худой. Руки вытянуты вдоль тела. Левая крепко сжимала лук, правая кончиками пальцев касалась оперения стрел, воткнутых в сырую землю. Он стоял между Вороном и Некрасивым, Левша - с правого краю. Все, кроме Гладмера, стояли в ряд. Последний, держа Щит перед собой, опустился на колено в шаге от остальных. Рядом с ним лежал свежесрубленный ствол молодого бука.
Где-то слева была деревня. Дождь не дал сгореть ей дотла. Когда-то красивые дома сейчас чернели обуглившимися бревнами, заборы были сломаны, ворота выбиты. Никто не смотрел в ту сторону. Рото пытался не думать об отце. Он пытался не думать ни о чем и плотнее сжал губы. Впереди на склоне стоял лагерь ланджи. Между ними был луг. Всю ночь с той стороны доносились звуки и, только когда затих ливень, люди побежали в сторону деревни. Они возвращались с сухими поленьями, найденными в сараях. Скоро склон замерцал множеством костров, и люди равнин, подобравшись поближе, мгновенно заснули. Когда мутное солнце отделилось от горизонта, Рото заметил двух бодрствующих стариков. Они сидели на корточках перед единственным шатром, который поднимался белым пятном в самой середине лагеря, и смотрели в их сторону.
-Они молоды.
-Да, они молоды. Они очень молоды.
-Как вы думаете, господин, они из этой деревни?
-Они были из этой деревни.
-Что это за странный щит?
-Щит - подарок сильных.
-Нам не дарили.
-Не за что.
Молчание.
-Что я такое сделал, Меннок? За что мне все это? - голос Ринноса перешел на хрип. - Но разве у меня был выбор? Я не мог поступить так, как желает сердце. Я не имел право. Вождь не имеет право делать то, что ему хочется. Решают молодые. И они решили... Почему ты пошел с нами, Меннок?
-Я не мог бросить друга.
-А я не мог бросить свой народ. Трусливый народ. Ты видел их лица, когда они вернулись с поля боя? Ведь это был настоящий бой, и никто не может назвать это бойней. Я видел бойню. Ты видел бойню. Звери нападают, трусы убегают. Вчера трусов не было. Были звери, и были войны. Битва воинов и зверей, в которой победили войны. Когда эти трусы вернулись, мой друг, никто не вспомнил о павших братьях, отцах и сыновьях. Они были пьяны победой. Своей победой. Они ничего не понимают.
-Может так оно и к лучшему. Нам с вами легко говорить о смерти. Наш век прошел. Мы стары, господин, а им хочется еще пожить на этом свете. Их нельзя винить в этом.
-Нет, Меннок, ты ошибаешься. Посмотри на этих юнцов. Люди живут, и они живут той жизнью, которую любят. Во всяком случае, они к этому стремятся. Те, кто искали ту, которую хотят прожить, давно ушли из родных деревень, а те, которые нашли - остались. Любить жизнь, значит любить семью с которой живешь, работу, дом, в который всегда возвращаешься, природу, которая вокруг тебя, людей, с которыми дружишь, их нравы, обычаи и привычки. Все, что тебя окружает в этом родном месте. На родине. Ведь родина это не то, где ты родился, а где ты все чувствуешь своим, и тебя тоже принимают за своего. А они предали все это. Предали не жизнь, а самих себя.
-А горцы не предали. И где же они теперь? Скоро не останется тех, кто будут любить эти склоны, сосны и снега, что вверху. Не будет никого. Привычки, нравы и обычаи погибнут вместе с домами и семьями, друзьями и родными. Осталась природа, которая всюду вокруг нас. Сейчас не родная нам, она станет токовой для наших детей. Мы будем радоваться их смеху, счастью и успехам, и никто, никто и никогда не вспомнит этот день и дни, что были прежде. И будут семьи, созданные любовью, и люди, с которыми будешь дружить, каждый со своими привычками и нравами.
-Может ты и прав, Меннок, но я так не могу. Не смогу смотреть в их глаза, не вспоминая того, что они сделали. Не смогу смеяться или слушать их смех. Не смогу не ответить на вопросы детей или обмануть их своим молчанием. Но я начинаю понимать, что если меня не станет, то у них все это получится, как получилось вчера, когда они хвалились друг перед другом своими победами и вспоминали красивые для них отрывки битвы. Там, где я проходил, разговоры смолкали, и говорившие, как и слушавшие, опускали глаза, не смея взглянуть в мою сторону. Люди разные. Некоторые из них думают, что они такие, какие есть и были до этого мгновения жизни, и есть такие, что считают себя теми, какими станут завтра. Но есть только 'сейчас', и было то, что было. Что же будет, не знает никто. Ты был прав, мой дорогой Меннок, когда говорил, что наш век прошел. Все, что мы знали, все, что мы поняли, уже не пригодится нам в этом мире. Не успеется. Лучше спой мне песню, которую пела нам мать, и я пойду.
Человек проснувшись, увидел горцев и закричал. Склон сразу пришел в движение, как будто кто-то разворошил огромный муравейник. Продрогшие, не выспавшиеся, они быстро схватились за оружие, не успев даже толком разобраться, кто и где на них напал и напал ли вообще. Многие сбились в кучки и, протирая сонные глаза, боязливо оглядывались по сторонам. Наконец они увидели семь неясных силуэтов, которые расплывчато вырисовывались из низкого утреннего тумана. На миг все замерло. Оценив ситуацию, ланджи успокоились. Те семеро, кем бы они ни были, вряд ли рискнут вступить с ними в бой. Скорее всего это разведчики, а гнаться за такими нет никакого смысла - уйдут, растают, а потом ищи, как ветра в поле. Неожиданно спокойствие и уверенность сменила паника, которую несли черные стрелы. Первая пронзила как раз того, кто кричал...
Опустившись на колено, Рото натянул тетиву. Он знал, что все, сейчас ждут первую стрелу Ворона. Ланджи, похоже, не собирались нападать. Они суетились, бегали взад и вперед по склону, но никто пока не побежал в их сторону. Казалось, они смотрели на все, кроме как на них. Кто-то опять крикнул, показывая пальцем в их сторону, и Рото ощутил на себе многочисленные взгляды. Ланджи увидели их и застыли, каждый на своем месте. Тот, кто обнаружил их присутствие, не считая стариков, первым прервал молчание, громко рассмеялся и крикнул что-то на непонятном языке. Слева от Рото запела тетива, и ланджи повалился набок. Рото отчетливо видел древко с черным оперением, торчавшее из его груди. Он посмотрел на худого мужчину, стоявшего неподалеку от убитого Вороном человека, и ему показалось, что расстояние между ними сократилось. Он отчетливо увидел глаза, полные растерянности и непонимания, место которых быстро заняли страх и паника. Рото вспомнился навет отца - 'не сможешь посмотреть в глаза того, кого собираешься убить, не стреляй, потом совесть замучает', и разжал пальцы. Воистину красив полет стрелы. Он напоминает рывок рыси, которая метнулась из засады вверх по склону, подобен гордому орлу, который ровно парит в облаках, чуждый мирским заботам, и похож на ястреба, камнем падающего вниз на обреченную жертву - в эти ненавистные глаза, которые, быть может, видели смерть отца. Рото не промахнулся. Не промахнулись и остальные. Еще пятеро ланджи пораженные стрелами, рухнули навзничь. Их тела еще не успели коснуться земли, когда Рото опять услышал дружное пение тетивы. Не отводя взгляда от врагов, он молниеносным движением вырвал из земли вторую стрелу, положил в 'седло', вытянул левую руку, которой крепко держал лук, одновременно оттягивая правой рукой тетиву, и ... снова глаза. Он примерно представлял, где стоял этот ланджи, но не видел ни этого участка склона, ни самого человека. Только глаза. Рука Рото не дрогнула, и последнее, что он успел увидеть в них, было то, как погасла последняя искорка надежды. И опять звон тетивы и свист стрел, но Рото уже не видел, ни как умирают ланджи, ни то, как те, наконец, опомнились от первого потрясения, и потоком, напоминающим камнепад, ринулись вниз по склону.
Как только началась стрельба, Гладмер пошел вперед. Отойдя на приличное расстояние, он остановился и высоко поднял над собой руки. Глад с силой воткнул в землю острый конец похожего на осиновый лист щита. Оставив щит так стоять, он вернулся за своим новым оружием. Глад легко подхватил ствол молодого бука и пошел назад. Его время еще не пришло, и он с сожалением вспомнил об оставленном где-то в лесу луке. Ланджи мешкали. Пока. Глад не сомневался, что они скоро скинут с себя овладевшее ими оцепенение и всей толпой кинутся сюда. Ему не хотелось смотреть на ланджи. Еще меньше хотелось оглядываться. Он хотел было выдернуть Щит, но, разинув рот, вдруг остановился. Глад знал, что перед ним подарок Сильных и что он должен обладать магической силой, но такого он никак не ожидал. Щит начал медленно подниматься над землей. Силой тому служили корни, которые он успел пустить за это короткое время. Сквозь пепельно-серую гладь одновременно начали пробиваться осиновые листочки. Они быстро росли и увеличились в размерах. Через какие-нибудь десять секунд Щит стал почти вдвое больше и было видно, что он не собирается останавливаться на достигнутом. Глад насчитал восемь листов, каждый из которых уже во много раз превосходил своими размерами Щит и мог укрыть от дождя пару десятков человек. Так же неожиданно, как все и началось, листья перестали расти. Сейчас они расправились во всю свою огромную величину, зеленой стеной преграждая путь опомнившимся ланджи. Глад поняв, что Щиту его помощь не нужна, взял на перевес дубину и отошел. Неожиданно тишина взорвалась тысячами криков. С небольшого возвышения, которое выбрал Ворон, стало видно, что люди равнин не собирались спокойно стоять и ждать пока их всех перебьют. Вниз по склону бежала, по меньшей мере, добрая половина лагеря. Уставшие, промокшие, голодные, они поминутно спотыкались и падали. Над головой Гладмера просвистели стрелы, и бежавшие впереди повалились на землю. Снова, как вестник смерти, прозвучал звон тетивы, и снова семеро упали замертво. Люди, споткнувшись о тела погибших, упали. Некоторые быстро встали, а другие, отбросив оружие, так и остались лежать, прикрыв голову руками. Расстояние быстро сокращалось. Казалось, обезумевшие ланджи не замечали Щит, они завывали и выкрикивали непонятные слова. Здоровенный детина, который бежал в первых рядах, приостановился и, размахнувшись, со всей силой метнул совсем не предназначенный для этого топор. Увидев его поступок, многие повторили простое движенье, и в воздухе стало тесно от разного оружия, летевшего в сторону пригорка. Глад крепче сжал дубину, надеясь отбить летевшее в него копье. Уклониться он не мог, сзади стояли свои. Листья Щита резко метнулись вверх и поглотили летящее древко. Такая же участь постигла остальные предметы. Те, кто остались без оружия, не растерялись и быстро побежали в обратном направлении. Лицо Глада исказилось в нехорошей ухмылке. Рыжий детина, что метнул топор, оказался храбрее и, подняв уже не нужный бывшему владельцу топор, с громким криком ринулся вперед. Очередная попытка достать горцев издалека, как и последующая, увенчалась неудачей. Щит до единой отражал все вражеские атаки, и ничто, будь то копье, топор или нож, не перелетело только ему ведомые границы.
Черные стрелы наводили панику. В рядах противника непрерывно слышались предсмертные крики. Никто из лучников не знал поражения, но сколь быстро бы они не стреляли, ряды ланджи не редели. Еще немного, еще несколько выстрелов, и ланджи достигли Щита. Те, кто попытались перепрыгнуть, были перерублены острыми, как нож листьями, но нападавших было слишком много, и ланджи стали обходить Щит. Кто-то даже сообразил добраться до корней и перерубить их. Щит, пошатнувшись, рухнул вперед, похоронив под собой дюжину человек. Зеленые листья начали быстро увядать, собираясь в плотный комок и круша тела тех, которые оказались под ними. Гладмер понял, что пробил его час и, издав боевой клич предков, ринулся вперед. Первым ударом он свалил низкорослого юнца, который, на свою беду, слишком уж вырвался вперед. Глад не почувствовал отдачи, и дубина, завершив небольшой полукруг, со всего размаха опустилась на голову очередной жертвы. Следующего, который попытался напасть на него с топором, он ткнул в живот. Растерявшийся ланджи на секунду замешкался, но этого вполне хватило Гладу. Он нехитрым движением ударил того сверху вниз. Спереди бежали еще двое. Глад переместил обе руки на середину ствола молодого деревца и, подождав пока те не приблизились, резко прыгнул в просвет между ними. Раздался хруст, и ланджи опрокинулись назад с переломленными шеями. Справа на пригорок бежали человек десять и примерно столько же слева. Они, обойдя Глада, быстро приближались к лучникам. Гладмер взревел и, кинулся к тем, что казались ближе, но вдруг ноги их подкосились, и они покатились вниз. Сперва семеро, а потом остальные. Глад развернулся и увидел, что другие почти добрались до Левши. Он понял, что ему не успеть, и, размахнувшись, кинул свое оружие под ноги нападавшим. Четверо упали, и Глад через пару огромных прыжков оказался рядом. Он легко выхватил у одного из них длинный, кривой охотничий нож, узнав в нем работу местного кузнеца, и одним ударом убил незаконного владельца. Нужно было спешить. Глад отчетливо слышал приближающийся топот. Остальные трое тоже не встали. Не встал и Гладмер...
Левша отпустил тетиву. Он понял, что не успеет натянуть ее еще раз. Быстрым движением, он вытащил из-за пояса маленький топорик и оставил его в голове подбежавшего ланджи. Увернувшись от заостренного древка другого, он одновременно выхватил из земли стрелу и с силой воткнул в шею медлительного копейщика. Четвертый оказался более проворным. Перед тем как покатиться вниз по склону, ланджи сбил его с ног. 'Никогда не любил дождь', - успел подумать Левша.
Туман рассеялся, откуда-то издалека доносился монотонный шум дождя, ветер слегка теребил черные волосы. Рото ничего этого не замечал и механически повторял отточенные до совершенства движения. И ненавидел. Ненависть оттеснила другие чувства и помогала. Она была не такой, которая толкала человека на необдуманные и поспешные выводы и поступки, не такой, что заставляла терять самообладание и сломя голову с открытой грудью прыгать на копья обидчика. Сейчас ненависть служила опорой. Она каждую секунду дарила все новые и новые силы и так же быстро их забирала, хладнокровно добиваясь своей подлинной цели. Она питала волю и давала уверенность, острым глазом выбирала очередную жертву и направляла черные стрелы.
Рото чувствовал, что ланджи уже не стоят на месте, а бегут к ним. Он понял это по их глазам, тысячи пар которых занимали все его зрительное пространство. Сперва они были полны страха, ужаса и растерянности, а сейчас их переполняли злоба и жажда крови. И все они были безумны. Каждые хотели первыми заглянуть в глаза противника и увидеть, как в них погаснет последняя искорка жизни. Голодные, они хотели насытиться. Потерявшие, они хотели обрести. Зло сверкающие, в глубине они были тусклыми и мутными, и не было в них огонька, что освещал бы души их хозяев. В этих глазах тоже была ненависть, но она была чуждой его собственной, потому что была неоправданной. Рото смотрел на них, и это напоминало ему одновременно предрассветное и вечернее небо. Предрассветное, потому что, то в одном, то в другом месте некоторые из них, вспыхнув догорающей свечей надежды, исчезали с небосклона, а вечернее, потому что на их месте зажигались новые, ничем не отличающиеся от вчерашних.
'Стреляй, стреляй, - твердил себе Рото, - Люди предпочитают холодному блеску звезд, теплые лучи солнца. Сколько солнц они вчера потушили, сколько заставили зайти навсегда, назвав запад и восток западом и водворив вечное для меня царство ночи?'
Рука быстро опустилась, нежно коснулась оперенья, скользнула вниз по древку и, почувствовав привычный холодок наконечника, потянула стрелу. Она положила ее на тетиву и плавно пошла назад. Пальцы разжались, и глаза, которым была предназначена стрела, в последний раз озарились вспышкой какой-то поистине горькой обиды и перед тем, как закрыться на веки, с укором посмотрели на Рото. Без тени сожаления, Рото потянулся за очередной стрелой, но его остановил крик, который неожиданно ворвался в его тихий мир. Он на секунду замер и стал медленно поворачивать голову. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии.
Ворон лежал на спине. Из его груди торчало копье. Правая рука сжимала нож, воткнутый в сердце ланджи. Оба тела сползали вниз по мокрой траве. Рото кинулся вперед и упал на колени радом с другом. К горлу пристал ком. Ему стало тошно от бессилия, пальцы впились в землю, и над полем пролетел полный неземной тоски вопль. Неожиданно глаза Ворона открылись.
- Мертвые просыпаются на восходе, - улыбнулся он. - Обязательно просыпаются.
Ланджи бежали к нему со всех сторон. Рото натянул тетиву, и опять перед ним предстали тысячи глаз. Он уже собирался разжать пальцы, но что-то заставило его не делать этого. Он почувствовал на себе пристальный взгляд и, одновременно увидел глаза. Бездонные и измученные они могли принадлежать только старому человеку. В бесцветных очах ощущалась такая усталость, что Рото ужаснулся ее тяжести. Они смотрели на Рото с сожалением и раскаянием и просили прощения. На миг почему-то привиделись голые руки, руки которые не держали оружия. Старик безустанно взывал к нему и все просил и просил. Он хотел, чтобы Рото разделил его ношу, перенял на себя часть вины и подарил ему покой.
...Сегодня дует ветер,
Но его не было вчера,
А горы здесь стояли,
Они стояли здесь всегда.
Сегодня на море штиль,
А завтра шторм и волны.
Горы же, как горцев дух,
Они непреклонны...
- До завтра, старик, - прошептал Рото и отпустил тетиву.
***
-Ты не сорвал цветок. Почему?
-Пусть он сам выберет смерть, когда придет время.
-Так выбери смерть за него. У тебя есть право сильного.
-Каждый сам выбирает смерть за себя.
-Я вчера видел, как молодой эльф охотился за оленем. Как ты думаешь, олень выбрал смерть?
-Не путай смерть с убийством.
Улыбка...
Улыбка...
-Посмотри на цветок.
-Смотрю.
-Смотри внимательно. Пойми его красоту. Поняв, насладись ею, потом сорви.
-Сорвал
-Какой он теперь?
-Другой.
-Разве силы уже покинули его? Он завял?
-Нет, но он стал другим.
-Правильно. Посади его снова или поставь в воду. Он пустит корни? Будет расти?