Григорьев Виталий Викторович : другие произведения.

И примирится с тобой небо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман о поиске человеком самого себя, истинных ценностей, смысла жизни, о необходимости мужественного и терпеливого перенесения испытаний, о преодолении внутреннего разлада и примирении с самим собой и своим временем. Главный герой, находящийся в глубоком душевном кризисе, необыкновенным образом возвращается в прошлое и заново переживает события семи разных дней своей жизни, включая день собственного рождения. Заново переживая отчаяние и радость, любовь и ненависть, сострадание и огорчение, утраты и обретения, заблуждение и прозрение, он укрепляется в верности идеалам добра и справедливости, а также убеждается в правильности смиренного и мужественного следования премудрой воле Творца. Ещё раз пройдя через собственные жизненные состояния и испытания, главный герой находит выход из внутреннего кризиса и обретает утраченный оптимизм.

Виталий Григорьев

И ПРИМИРИТСЯ С ТОБОЙ НЕБО

Глава первая

  
   В свой сороковой день рождения Иван Карасёв вдруг осознал, что окончательно потерял веру в человечество. И ничего особенного с ним в этот день не приключилось. Просто, доев кусок именинного торта, Иван внезапно и ясно ощутил эту тихую утрату. Он окинул взглядом пустую комнату, растерзанный праздничный стол, посмотрел в темноту за окном и грустно сказал: "Суета сует, - всё суета...".
   Жена его, Виктория, мыла на кухне посуду и из-за шума воды не слышала его слов, а дочь уже спала.
   Карасёв вошел в кухню, и многозначительно спросил жену:
  -- Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?
   Вика перекрыла воду, повернулась к супругу и внимательно посмотрела на него. Карасёв продолжал:
  -- Видел я все дела, которые делаются под солнцем, и вот, всё - суета и томление духа!
   Жена потрогала ему лоб:
  -- Ты переутомился, милый. Сегодня был напряжённый день. Ложись отдыхать.
   Карасёв глубоко вздохнул и с горечью в голосе продолжил:
  -- И возненавидел я жизнь: потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо всё - суета и томление духа!
   Вика накапала в столовую ложку валокордина, влила в рот мужу и дала запить воды.
  -- Сейчас я постелю, ложись, - говорила она, уходя в спальню. - Всё будет хорошо.
   И еще раз раздельно:
  -- Всё - будет - хорошо!
   Пока Вика стелила постель, Карасёв всё твердил своё:
  -- И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем.... Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем? Потому что все дни его - скорби, и его труды - беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это - суета!
   Вика помогла мужу раздеться, укрыла его, поцеловала и погасила свет.
   Карасёв долго лежал с открытыми глазами и всматривался в темноту. Когда жена уснула, он встал, оделся и вышел на улицу. Асфальт был мокрым после теплого июльского дождя и серебрился в свете уличных фонарей. В мелких лужах плавала жёлтая луна.
   Куда и зачем он идёт, Иван не смог бы объяснить даже самому себе. Это было какой-то не осознанной и не понятой ещё внутренней необходимостью.
   Бодро шагая по пустынной улице, Карасёв увидел выходящего из метро человека. Тот неспешно прошел мимо Ивана, даже не заметив его, загадочно улыбаясь своим мыслям. И само появление прохожего, и его счастливый вид поразили Карасёва. Всё было очень странным.
   Карасёв глядел вслед незнакомцу, пока ночная улица не поглотила звук его шагов, а затем, оглядевшись по сторонам, стал медленно спускаться в метро. Он погружался в застывшее царство тишины и неподвижности. Эскалаторы не работали, и Ивану пришлось самому идти вниз по их ступеням. Ему было немного жутковато: в абсолютно пустом метро он оказался впервые.
   Сойдя с неподвижного эскалатора, Карасёв осмотрелся и стал прогуливаться по перрону. Для него одного ярко светили лампы. Звенящая тишина нарушалась лишь гулким эхом его шагов. В громадном каменном склепе он был совершенно один. "Пожалуй, пора возвращаться", - нервно думал Иван, но все медлил и откладывал свой уход. Какое-то смутное предчувствие не давало ему вот так просто взять и уйти. Он чувствовал, что должно произойти нечто важное, и ждал этого.
   Нечто важное в самом деле произошло. Сначала Карасёв услышал приближающийся гул, затем ощутил как всё вокруг него, включая воздух, мелко задрожало, и увидел как, разорвав темноту тоннеля ярким снопом света, на станцию стремительно ворвался пустой электропоезд. Кресло машиниста было пустым. Поезд остановился, и двери вагонов раскрылись.
   Задумавшись на секунду, Карасёв шагнул в вагон так же решительно, как в детстве шагал с обрыва в реку. Он сел и огляделся вокруг: вагон как вагон, только совершенно пустой, да рекламы нет нигде. Двери закрылись, отрезав Ивана от привычной и опротивевшей ему действительности, и поезд, стремительно набирая скорость, помчался в неизвестность. Следующую станцию не объявили.
  
  
   "Время плакать, и время смеяться;
   время сетовать, и время плясать"
   Еккл. 3, 4.
  

Глава вторая

  
   Минут через семь, в течение которых Карасёву представлялись всевозможные грядущие злоключения, электропоезд снизил скорость и вошёл на ту же самую пустую станцию. Стремительно двигаясь вперёд, он остался на месте! Иван вышел из вагона и стал ждать, когда поезд уйдет. Но поезд стоял, и двери вагонов были открыты. Подождав еще немного, Иван решил выйти на улицу.
   Карасёв не поверил своим глазам, увидев яркий солнечный свет, льющийся сквозь прозрачные двери. Выйдя из метро, он остановился и прищурился, глядя на солнце. Ощущение реальности покидало его. Всё было как во сне. Стоял хороший осенний день примерно второй половины сентября, и улица была полна людей. Карасев подумал, что стоять на месте не имеет смысла и пошёл, куда глаза глядят. Ему приятно было прогуляться: солнце было нежным, и под подошвами туфлей похрустывала упавшая за утро сухая листва. Иван любил раннюю осень. Ему нравилось смотреть на желтеющие деревья, пригретые золотистым сентябрьским солнцем, на сизый дымок, поднимающийся от собранных в кучи желтых и красноватых листьев, нравилось вдыхать полной грудью свежий, но еще не холодный воздух с запахом того же дымка. А осенний шелест листвы! Это совсем не то, что летом... Осенью в шелесте листьев появляется особая лёгкость и звонкость. И эта музыка осенних листьев зовёт, манит куда-то... То ли в далекие страны, то ли в небеса, то ли в собственное детство. Ивану нравилось смотреть на людей, спешащих по своим делам, и как будто не замечающих всей этой красоты. В такие дни ему нравилось быть неторопливым.
   Прогуливаясь по тротуару вдоль многоэтажки, Карасёв услышал где-то наверху сдавленный крик, вскинул голову и увидел, что прямо на него, беспорядочно размахивая руками и ногами, падает человек. Ивану показалось, что он даже успел разглядеть искажённое ужасом лицо. Он отскочил в сторону, и весь содрогнулся от громкого и ужасного звука, с которым тело ударилось рядом с ним об асфальт. Карасёв инстинктивно взглянул на место падения, тут же отвернулся и быстро зашагал прочь. За его спиной послышались крики прохожих, звук автомобильных тормозов и другие звуки, заглушившие обычный шум улицы. Иван успел заметить, что погибший был прилично одетым мужчиной приблизительно его возраста. Потрясенный увиденным, Карасёв уходил всё дальше и дальше от места этого чудовищного происшествия.
   Но это было только начало. Выйдя на пешеходный переход, Иван повернул голову налево и понял, что через долю секунды будет сбит машиной. Не снижая скорости, на него, как ракета, неслась иномарка. В последний момент Иван зажмурился. Через мгновение, открыв глаза, он обнаружил себя... стоящим на прежнем месте. Машины перед ним не было. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, Карасев увидел как летящая с прежней скоростью иномарка исчезла вдали.
   Ошеломленный Иван перешел дорогу и уселся прямо на тротуаре. Никто не обращал на него никакого внимания. Его просто не замечали. Немного придя в себя, Карасев встал и поплёлся по улице.
   Магазины через один были закрыты. Иван читал надписи: "Учёт", "Закрыто", "Не работает", "Извините, сегодня мы не работаем", "Технический перерыв" и другие подобные. В работающих магазинах было оживлённо. Люди сновали туда-сюда и жадно скупали всё подряд: бытовую технику, одежду, продукты. У прилавков и касс образовались очереди. Было общее ощущение какой-то суматохи. Карасёв вглядывался в напряженные и озабоченные лица людей и пытался понять, что происходит. Грузный бородач загружал в микроавтобус третий телевизор. Мимо, согнувшись от тяжести, просеменила старушка с полными авоськами гречки, риса, соли и вермишели. Она непрерывно что-то бормотала себе под нос.
   Чтобы хоть как-то сориентироваться Карасёв подошёл к газетному киоску и обнаружил, что свежие газеты датированы 19 сентября 1998 года. "Вот те на!" - сказал он неизвестно кому. В душе Ивана мгновенно поднялась буря эмоций, он почти запаниковал, но вскоре успокоился, поскольку во всём, даже самом печальном научился находить положительные стороны. "Зато теперь всё встало на свои места", - подумал он и почувствовал некоторое облегчение. Не зная, что делать дальше, он долго стоял у киоска, пока среди прохожих вдруг не заметил собственную жену.
  -- Вика! - радостно вскричал Иван и бросился к жене. - Вика!
   Нужно ли говорить, что Карасёву не удалось обратить на себя внимание жены ни словами, ни действиями? Все его попытки оказались тщетными. Наконец поняв, что ему придется привыкать к положению безмолвного и тайного созерцателя, Карасёв просто пошёл вслед за Викторией. Несколько раз он забегал вперёд и вглядывался в сосредоточенное лицо жены. К своему удивлению Иван обнаружил, что она изменилась за эти пять лет.
   Вика зашла в аптеку и встала в хвост длинной очереди. Перед ней беседовали две старушки.
  -- Ты видела, почём сегодня хлеб продают? - спросила первая.
  -- Нет.
  -- Лучше бы и не видеть, - она вздохнула. - Теперь моей пенсии только на хлеб и хватит. Больше ни на что.
  -- А ещё и за квартиру заплатить надо, и за лекарства, да и на хлебе одном не протянешь, - поддержала её вторая.
   Они помолчали.
  -- Хорошо хоть лекарства пока не подорожали, - продолжила первая. - Сейчас на все деньги, что на похороны откладывала, лекарств куплю.
   Дождавшись своей очереди, Вика купила цитрамон и вышла из аптеки. Карасёв следовал за ней. Он старался, но никак не мог припомнить, что произошло в этот день.
   Вика дошла пешком до дома своей мамы, поднялась на третий этаж и несколько раз нажала кнопку дверного звонка. После мелодичных переливов Карасёв услышал за дверью шаги и голос тёщи:
  -- Иду, иду! Кто там?
   Вместе с тёщей и женой Иван прошёл в гостиную и уселся на мягкий удобный диван. В квартире тёщи почти ничего не изменилось. Стояла та же мебель, купленная до дефолта, тот же телевизор. Пожалуй, другими были только обои.
  -- Голова болит, - проговорила Вика. - Пойду таблетку выпью.
   Она достала из сумочки таблетки и ушла на кухню.
  -- Сейчас я чай поставлю, - тёща достала из ящика шкафа деньги и пошла за дочерью. - Вот, возьми. Сходите сегодня с Машутой по магазинам, купите ей вещи на зиму. У меня заначка небольшая осталась.
   Вика попыталась возразить, но Елизавета Петровна закрутила головой:
  -- И слышать ничего не хочу. Сегодня же идите! А то завтра неизвестно что будет. Суббота, народу много... Но ничего, Маша со школы придёт - и ступайте, - она сунула купюры в карман дочери. - А Иван как? Всё по-прежнему?
   Вика утвердительно покачала головой.
  -- Да кому он там нужен? - воскликнула Елизавета Петровна. - Кто его там ждет? Блажь это всё!
   В это время запел дверной звонок.
  -- Наверное, Ваня.
   Иван-наблюдатель заёрзал на диване. Теперь его охватила настоящая паника. Он не знал, что ему делать: то ли бежать куда-то, то ли оставаться на месте. Пока он пребывал в паническом ступоре, Вика открыла входную дверь. Из прихожей послышался негромкий разговор. Спустя несколько мгновений в гостиную вошла жена, а за ней - Иван Карасёв собственной персоной!
   Увидев себя, Иван испытал сложные чувства. Если бы он сам не был Иваном Карасёвым, вошедший человек вряд ли понравился бы ему. Было в нём что-то странное и двусмысленное. Ему явно не хватало простоты и определенности. При этом избыточествовало то ли упрямство, то ли высокомерие. В общем, Карасёва поразил контраст между внутренним самоощущением и собственным внешним видом. Присущие ему внутренняя выстроенность, решительность и ясность либо не находили должного внешнего проявления, либо проявлялись карикатурно. Налицо было грубое несоответствие. Карасёв-наблюдатель даже сплюнул.
   При всём прочем вошедший был взъерошен и взвинчен. Весь вид его изображал досаду. Угрюмо поздоровавшись, он плюхнулся в кресло, взял с журнального столика свежую газету и тупо уставился в неё.
   - Сегодня мы все стали ещё беднее, - сказал он, не поднимая глаз от газетной страницы. - Я даже не знаю, зачем мне на работу ходить! Раньше я ни за что не стал бы работать за такие деньги. Теперь я работаю почти бесплатно.
   Все, включая Карасёва-созерцателя, молча наблюдали за ним, зная, что будет продолжение.
  -- Нас всех нагло и бессовестно ограбили! - вскричал Карасёв, отбросив газету. - Причем, ограбили открыто и уже не в первый раз!
   Иван резко встал и решительно заходил по комнате. Его глаза сверкали, и на щеках выступил румянец.
  -- И не денег мне жалко! - пламенно продолжал он, активно жестикулируя одной рукой. Вторая в это время лишь подёргивалась, будучи пленницей переднего кармана джинсов. - Мне просто обидно! Обидно, что всех нас держат за баранов и стригут по своему усмотрению. А когда надо - ещё и режут. Но самое главное - нас всех это устраивает!!! - выкрикнул он и стал похож на ежа.
  -- Ничего, - спокойно сказала Елизавета Петровна, воспользовавшись возникшей паузой, - переживём как-нибудь. И не такое переживали. Были времена и похуже.
   Карасёв снова свалился в кресло.
  -- Я поверил! - воскликнул он. - Поверил!!! Поверил, что мы, - сделав ударение на "мы", он изменил тон и сделал ремарку, как бы заключив её в скобки: "я имею в виду народ России". - Что мы, наконец-то, осознали себя народом! Что мы, пусть ошибаясь, но всё же начали строить нормальную жизнь. Нормальную жизнь для всех! Не тут-то было! Я жестоко обманут и разочарован.
   Он помолчал. Никто не стал перебивать его.
  -- Что будет дальше? Может, реакция, а может быть, сначала гражданская война, а потом реакция. Слышали, что говорят отдельные представители налоговых органов: цены пока повышают те, кто нас не боится. Чувствуете дух? Одно ясно: к настоящим реформам мы не готовы. Демократия невозможна при отсутствии демоса. Иначе говоря, власть народа невозможна без народа, способного к осуществлению этой самой власти в собственных интересах. Мы не способны! Это грустно, но - факт. Поэтому мы имеем то, что имеем: не власть народа, а власть над народом в разных видах.
   Иван замолчал, погрузившись в свои горькие думы. Его пальцы что-то мерно отстукивали по подлокотнику кресла: может быть, удары его огорчённого сердца, а может быть, последние капли его терпения, в ожидании той самой, которая переполнит чашу.
   Елизавета Петровна встала, расправила передник, и примирительно предложила:
  -- Пойдёмте пить чай!
   В интонации, с которой были произнесены эти слова, было заключено что-то мудрое и умиротворяющее, что подействовало даже на расстроенного Карасёва.
   Выпив чай и дожевав ароматную тёщину булочку, Иван собрался произнести еще много умных и трагических слов, когда в квартиру, матерно ругаясь, ввалился его тесть, Анатолий Семёнович.
  -- Толя! Толя, что с тобой? - заголосила открывшая входную дверь Елизавета Петровна. - Ты ранен?
  -- Папа! - вскрикнула побледневшая в одно мгновение Вика и побежала в прихожую.
  -- Сволочи!!! - хрипел тесть. - Жаль, автомата у меня нет! Перестрелять всех!
   Одной рукой он дёргал шнурки туфлей, а другой прижимал носовой платок к кровоточащей царапине на лбу. Яростно сбросив туфли, Анатолий Семёнович раздвинул животом обступивших его родственников и, сопя, протопал в гостиную.
  -- Бандиты! - продолжал он клокотать, непрерывно ходя из одного угла комнаты в другой, словно разъярённый тигр в клетке. - В другое время бы их без суда и следствия! А теперь! Хозяева жизни! Довели народ!
   Елизавета Петровна уже чем-то смазывала его царапину, не обращая внимания на то, что муж вертел головой и отмахивался от неё как от назойливой мухи.
  -- Папа, что случилось? Где ты был?
   Анатолий Семёнович не слышал обращенных к нему вопросов и продолжал изрыгать ругательства.
  -- Да что автомат! Одного автомата на всех гадов не хватит. Тут ядерная бомба нужна! Нет, водородная!
  -- Толя, успокойся. Дай я тебе хоть рану обработаю!
  -- И я первый бы вызвался эту бомбу сбросить!
   Тяжело дыша, Анатолий Семёнович, наконец-то, согласился сесть на диван.
  -- Толя, где ты был?
   Анатолий Семёнович молчал и лишь свирепо вращал глазами.
  -- Где я был? - простонал он, немного успокоившись. - Где я был!? - он сделал паузу. - Я всего лишь хотел получить пенсию.
   Домашние переглянулись.
  -- Осёл! - Анатолий Семёнович несколько раз звучно ударил себя кулаком по той части лба, которая не была оцарапана. - Я сам написал заявление, чтобы пенсию мне перечисляли на счёт в банке. На жизнь зарплаты хватало! Думал, пусть лежат пока. Удобно! Да и проценты... И вот: ни банка, ни счета, ни процентов, ни пенсии! Лишь телесные повреждения и масса впечатлений в довесок.
   Все молчали, ожидая подробностей.
  -- Ваня, - сказал тесть вдруг изменившимся голосом, прижимая руку к груди, - сходи, пожалуйста, за бутылкой, дорогой. Я тебя очень прошу.
   Карасёва не нужно было уговаривать.
  -- Конечно. Я быстро.
   Иван обулся и вышел. Иван-наблюдатель остался в квартире. Он вспомнил, что должно произойти в этот день.
  -- Папа, где ты поранился? - спросила Вика, подсев ближе к отцу.
  -- Не сейчас, дочка, - отмахнулся тот. - Не сейчас. Я очень устал.
   Женщины уединились на кухне.
  -- Не пора ли прийти Маше? - взволнованно спросила Елизавета Петровна. - Она ведь сюда должна прийти? У неё когда занятия заканчиваются?
  -- Уже должны кончиться, - ответила Вика, посмотрев на часы. - Сейчас придёт.
  -- Может быть, её встретить?
  -- Даже не знаю, - Вика пожала плечами.
   В это время снова подал голос дверной звонок.
   Обе женщины бросились в прихожую. Невидимый Карасёв последовал за ними. Дверь распахнулась и на пороге возникла его дочь. Пушистое чудо со школьным рюкзачком. Совсем ребёнок. Иван уже и забыл, что когда-то она была такой. Тёплая волна нежности накрыла его. В горле и глазах защекотало, стало трудно дышать.
  -- Привет, бабуля! - пропела Машута и громко расцеловалась с Елизаветой Петровной.
  -- Слава Богу! Хоть с ребёнком всё в порядке, - вздохнула тёща. - Ну и день сегодня!
   "Это верно" - подумал Карасёв-наблюдатель.
  -- Что с тобой, деда? - спросила внучка у Анатолия Семёновича.
  -- Всё в порядке, милая, - он грустно улыбнулся. - Дедушка просто поцарапался. - Как у тебя в школе?
  -- Нормально. Всё как всегда, - она улыбнулась.
  -- Вот и хорошо.
   Вскоре пришёл Иван с бутылкой коньяка, он успел как раз к обеду.
   Отобедав, Вика с Машей по настоянию Елизаветы Петровны отправились за покупками, сама она занялась домашними делами, и за столом остались только Иван и Анатолий Семёнович. Между ними стояла недопитая бутылка коньяка, и красовались остатки былой роскоши: на овальном блюдце лежал ровно нарезанный карбонад, оранжево лоснилась сёмга, благоухали жёлтые ломтики лимона, синели баклажаны. В воздухе был растворён букет благородного напитка и ароматы закусок. Карасёв-наблюдатель сидел рядом, слушал и пытливо вглядывался в лица.
   Порозовевший Анатолий Семёнович в очередной раз наполнил рюмки солнечным напитком и спросил Ивана:
  -- За что выпьем?
   Подняв свою рюмку, Иван задумался на мгновенье.
  -- За Россию! - сказал он с чувством. - Россия непобедима, пока в ней жив партизанский дух. А этот дух не умрёт в нас никогда, потому что мы - партизаны в собственной стране. Мы - партизаны по жизни!
   Анатолий Семёнович поставил свою рюмку на стол.
  -- Что такое Россия? - спросил он серьёзно.
   К такому вопросу Иван оказался не готов. Он поднял брови, округлил глаза и выпятил нижнюю губу. Тесть продолжил:
  -- Что такое Россия? Я родился и почти всю сознательную жизнь прожил в другой стране. Моя родина - СССР. И я ощущал себя гражданином собственной страны. В России же я чувствую себя эмигрантом. Я - эмигрант в собственной стране!
  -- Ну, тогда за непобедимый и неистребимый российский народ! - попытался сгладить Иван.
  -- Ладно, за народ можно выпить.
   Они выпили.
  -- Вот вы, молодежь, любите ругать советскую власть. А ведь вы не жили тогда, многого не знаете.
  -- Я все-таки при советской власти окончил школу, институт и женился, - возразил Карасёв. - Представление имею. Помню очереди за колбасой на полквартала. Да что за колбасой, даже за молоком и хлебом! Пустые прилавки и пирамиды в витринах из рыбных консервов. Рубашки местной швейной фабрики, которые невозможно носить.
  -- Рубашки ему не хороши были! Ты тогда бесплатно высшее образование получил, работу по специальности, квартиру. А теперь попробуй!
  -- Да, это верно... Но это уже было во время зрелого социализма, когда все враги советской власти, действительные и предполагаемые, были истреблены. Социализм - это ведь не только шестидесятые-восьмидесятые годы. До этого был и красный террор, двадцатые, тридцатые годы, тройки, ГУЛАГ. Лишь когда всех инакомыслящих и свободных людей истребили, остальным дали немножко продохнуть. В обмен на послушание. Если сейчас вернуться к социализму, то начинать опять придётся с красного террора. Сразу в шестидесятые годы с красной икрой в магазинах и дешёвой водкой мы никак не попадём.
  -- Конечно! Страну разворовали, природные богатства - народное достояние разобрали по частным карманам, развели нищету и бандитизм. Зато говорить разрешили, что хочешь. А вы и рады! Да что толку в этом?
  -- Свобода мысли и слова - это уже немало.
  -- Какая свобода?! Одна трепотня! Что меняется от сказанных слов? Раньше на сообщения в печати быстро реагировали, проверяли, снимали кого надо. А теперь? Все давно знают, что во власти полно воров. Знают и поимённо. Пишут об этом каждый день. И что? Всё по-прежнему!
  -- Самое главное в том, что советская власть во все периоды своего существования была аморальной и циничной, она пожирала собственный народ и пролила реки невинной крови.
  -- Всё это преувеличено, - Анатолий Семёнович махнул рукой. - Теперь реки невинной крови проливает криминальный элемент. Ему воля и доля! Мелкие бандиты отбирают у людей то, что не отняли крупные. Разгул преступности, детская беспризорность, нищенская пенсия, брошенные старики, чиновничий беспредел. Что может сейчас простой человек? Где ему найти защиту? Бандитское государство! А теперь вообще народ по миру пустили! Хоть с голоду помирай! В чём нравственность? И что проку от такой свободы?
   Иван молчал. Последние события стали для него серьёзным ударом. "И тогда и сейчас беда в нас самих", - думал он. - "Пока мы сами дурны, мы будем иметь дурную власть. Мы определяем её лицо. Пока мы все не станем лучше, власть может принимать разные обличья, но она всё равно будет дурной. Это как в истории с зеркалом". Карасёв закрыл лицо руками: "Бросить всё и уехать. Спокойно мыть посуду в ресторане где-нибудь в Новой Зеландии или в Канаде. А о вывихах русской истории слушать по радио". Течение его грустных мыслей прервал Анатолий Семёнович. Он снова наполнил рюмки.
  -- Не грусти. Давай выпьем. Сердцу будет веселей.
   Выпив рюмку ароматного коньяка, Карасёв почувствовал, что сердцу действительно становится легче. Коньяк разлился по телу жидким солнцем, и жизненные проблемы начали терять в весе, постепенно превращаясь в сущие пустяки. В конце концов, он и его близкие были живы и здоровы. А дальше будет видно... От общего и сложного захотелось перейти к частному и простому.
  -- А что с вами стряслось сегодня? - спросил он.
   Анатолий Семёнович осторожно потрогал подсохшую царапину на лбу.
  -- Теперь я немного успокоился. Можно и рассказать. Всё началось с того, что я решил забрать свою пенсию из банка. И так деньги обесценились, а тут на днях я услышал, что некоторые кредитные организации перестали производить выплаты, и подумал, что нужно спасать последнее. Сегодня утром я отправился в банк. Ещё издали увидел большую толпу. Облепив здание банка, она гудела и двигалась как пчелиный рой. Люди были возбуждены. Подойдя поближе, я заметил, что входные двери закрыты и внутрь никого не пускают. Кто-то придумал вести очередь, и людям прямо на ладонях шариковой ручкой писали номера, - он показал полусмытый синий трехзначный номер на своей ладони. - Все стояли, нервничали и ждали чего-то. Я тоже решил подождать. Люди продолжали подходить, и толпа увеличивалась. Некоторые возмущались, кричали, призывали брать здание штурмом, другие переговаривались, третьи просто стояли молча. От стоящих рядом я узнал, что позавчера некоторым удалось получить свои деньги, вчера деньги уже не выдавали, но обещали продолжить выдачу сегодня. Сегодня же с утра сказали, что выдачи не будет по техническим причинам. Никто в это не верил. Один мужик около меня всё время охал и сосал валидол. Незадолго до кризиса он все свои сбережения принёс в банк и положил на депозит. А сколько историй я услышал! Рассказывали, что один парень решил организовать свой бизнес. Нужны были деньги на раскрутку. Пошёл в банк, там говорят: давай что-нибудь ликвидное в залог. Поскольку заложить ему было нечего, он обратился к каким-то крутым, которые могли дать взаймы и без залога. Взял крупную сумму в долларах. Только деньги в дело вложил, бац - кризис. Дело встало. Парень - банкрот. Пометался он, пометался, заперся в своей комнате и из дробовика мозги себе вышиб.
  -- В армии сейчас тоже много случаев самоубийства среди офицеров.
  -- Они и так, бедняги, ни кола, ни двора. А тут ещё и жалованье почти отняли. У многих дети, кормить нечем, перспективы никакой. Да...
   Анатолий Семёнович налил ещё по рюмке, выпил, зацепил вилкой синий ломтик баклажана, отправил его в рот и продолжил:
  -- Вот ещё одна история. Работница банка взяла в своём банке крупный кредит и на всю сумму купила доллары по шесть рублей. Через полтора месяца продала доллары по двадцать пять рублей, погасила кредит, купила себе новую квартиру, машину, и ещё осталось много. Вот так. Неспроста она решила перед кризисом кредит взять! И заметь: это рядовая работница банка. А что было на уровне центрального банка и руководства страны? Там за месяц такие состояния сделаны, что нам с тобой, неграмотным, и не сосчитать. Другая история. Решила одинокая женщина с детьми переехать в другой город. В родном городе квартиру продала, пока в другой перебиралась, её рубли в несколько раз подешевели. Ни квартиру, ни домик уже не купишь. Мать - в психушку, дети - по родственникам. Жуть. Но есть просто везунчики! Это те, кто, не доверяя никому, хранил свои зелёные в чулке. Пока я эти истории слушал, обстановка начала накаляться. Некоторых избранных начали в банк пропускать. Сначала народ думал, что это сотрудники банка. Но через некоторое время эти особы выходили наружу, пряча счастливые глаза и прижимая сумки к сердцу. Публику это просто взорвало! Началось движение, и меня оттеснили к стене. Когда стали ломать входную дверь, выскочили охранники, и началась потасовка. Крики, ругань, женский визг! Когда охрана, вырвавшись, спряталась за железными решетками, кто-то бросил камень в окно. Тут же в окна полетели десятки камней. Сверху на людей посыпались острые осколки. Досталось и мне. Поднялся вой. Началась форменная драка. Кое-как мне удалось выбраться из толпы и убраться восвояси.
   Анатолий Семёнович замолчал. Молчал и Иван. Через пару минут тесть встрепенулся, взял бутылку и разлил по рюмкам последний коньяк.
  -- Ничего. Где наша не пропадала! Помнишь ту историю?
  -- Какую?
  -- Со стрельбой.
  -- Да уж как не помнить. Такое не забывается!
  -- Что нас не убивает, то делает сильнее. Верно?
  -- Пожалуй.
  -- После того случая меня долго трясло. Долго не мог спать спокойно. Никогда бы не подумал, что человека убить придётся... А тут сразу двоих! Я до сих пор не знаю, что именно им было нужно.
  -- Хорошо хоть так кончилось. Могло и по-другому выйти.
  -- Это точно. Милиции спасибо: дело возбуждать не стали. Я уж думал, по этапу пойду. Честно говоря, не ожидал от них. Давай выпьем за честных людей, где бы они ни были!
  -- Давайте.
   Они выпили. Тесть продолжил:
  -- Я после того случая ружьё до сих пор в сборе держу. Полученный шок примерно за год переработался в механизмы психологической адаптации. Стресс ушёл, а психологическая готовность к стрессовой ситуации осталась. Так что я, в самом деле, в этом смысле сильнее стал. Теперь я уже готов, если что...
  -- Да и тогда готовы были, как жизнь показала.
  -- Повезло... И тебе спасибо за советы. Всё как в страшном сне. Здорово я тогда перетрясся.
  -- Ко всему люди привыкают.
  -- Не дай Бог такой привычки!
   Анатолий Семёнович, деловито оглядев стол, потер руки и заговорщическим тоном предложил зятю:
  -- Давай сходим ещё за одной!
  -- Я не против. Только давайте я один схожу. Я знаю, где есть хороший и не слишком дорогой. Так быстрее будет.
  -- Тогда давай сложимся, - Анатолий Семёнович встал и собрался идти в комнату.
  -- Не стоит. У меня ещё есть кое-что. Мне приятно будет Вас угостить.
  -- Ну, как знаешь, - Анатолий Семёнович улыбнулся.
   Карасёв встал, расправил плечи и ощутил во всем теле приятную тяжесть и силу, а в сердце - необыкновенную легкость. Заботы отступили, и он вопреки всему был почти счастлив. Иван чувствовал, что может свернуть горы. Выйдя на улицу, он с удовольствием вдохнул прохладный сентябрьский воздух и решительно зашагал по тротуару. Карасёв-наблюдатель шёл сбоку, немного отставая.
   Пройдя пару кварталов, они увидели нечто необычное. Двое мужчин в робах стояли около коммунального колодца и заглядывали внутрь. Затем один из них спустился в колодец, а второй стал кричать что-то вниз. Потом он всплеснул руками, схватился за голову и в панике забегал вокруг колодца. Он оглядывался по сторонам и протягивал руки к прохожим.
  -- Что случилось? - спросил Карасёв, подойдя к этому человеку.
  -- Я...Он...Там! - все мускулы на лице рабочего судорожно двигались, а слова толпились и застревали в горле.
  -- Спокойно! - сказал Иван и подошёл к колодцу. Спокойствия ему было не занимать.
  -- Осторожно! Газ!
   Карасёв обернулся:
  -- Какой газ?
  -- Не знаю! В колодце скопились ядовитые газы. Они там двое! Лежат!
   Иван заглянул в колодец и в полумраке увидел двух неподвижно лежащих мужчин. Один лежал в глубине колодца на боку, второй - головой к лестнице, лицом вниз. Вероятно, почувствовав себя дурно, он кинулся к лестнице, но больше ничего сделать не успел. Иван понял, что ни секунды терять нельзя. Если эти люди ещё живы, их нужно вытаскивать прямо сейчас. Первым делом он бросился к проходившей мимо женщине, схватил ее за рукав и скомандовал: "Вызовите скорую помощь и спасателей! Немедленно! В колодце двое людей, без сознания! Отравление газом!". Затем вернулся к колодцу и начал спускаться вниз по железной лестнице.
  -- Нельзя! - рабочий схватил Ивана за плечо. - Первым спустился Колян и свалился без сознания. Толик попытался его вытащить и сам отрубился. Туда нельзя! Нужно ждать помощи!
   Иван твёрдо посмотрел ему в глаза.
  -- Всё будет нормально, - сказал он стальным голосом.
   Сделав несколько глубоких вдохов, Карасёв задержал дыхание и спустился вниз по круглым перекладинам железной лестницы. Одной рукой он схватил за шиворот ближнего рабочего и стал подниматься наверх, держась другой рукой за лестницу. Но мужчина оказался слишком тяжёл. Иван не смог удержать его одной рукой и оторвал себе ногти на двух пальцах. Рабочий мешком свалился на дно колодца. Исчерпав запасы кислорода, Карасёв выскочил наверх, сделал выдох через нос, чтобы вытолкнуть набравшийся газ, отошёл на несколько метров от колодца и отдышался. На его лице мгновенно выступили капельки пота. Надышавшись, Иван стряхнул капли крови с пораненных пальцев и опять полез в колодец. Сорвавшийся рабочий лежал под лестницей, согнувшись на боку. Он был бледен и неподвижен. Иван посадил его, сам подсел и забросил его левую руку к себе на левое плечо. Потом, удерживая рабочего за левую руку, поднялся на ноги и начал взбираться наверх. Добравшись до уровня асфальта, он сдавленно крикнул: "Хватай! Тащи!". Это был только выдох. Всё на выдох и ничего на вдох. Остававшийся на верху работяга схватил своего коллегу за ворот куртки и за руку и потянул наверх. Вывалившись из колодца, Иван выдохнул, перекатился, отполз на четвереньках от колодца и прохрипел:
  -- Проверь ему пульс.
  -- Пульс есть!
  -- Делай искусственное дыхание!
  -- Как?
  -- Рот в рот! Давай!
   Восстановив своё дыхание, Карасёв таким же образом вытащил второго. У него пульс не прощупывался. Расстегнув хлопчатобумажную куртку, Иван рванул рубаху, оторвав половину пуговиц, уперся двумя руками в грудь не подававшего признаков жизни человека и сделал четыре сильных ритмичных толчка. После этого запрокинул ему голову, зажал нос, набрал полные лёгкие воздуха, прижался своими губами к его колючим губам и сделал полный выдох. Затем опять упёрся руками в грудь и сделал четыре сильных толчка. Повторив этот цикл несколько раз, Карасёв прижался ухом к волосатой груди и прислушался. Сердце билось! Теперь Иван делал только искусственное дыхание. Через некоторое время рабочий задышал. Его дыхание скорее походило на хрип, но это было дыхание! Он возвращался к жизни. В это время первый спасённый смог даже самостоятельно сесть. Его качало из стороны в сторону. Потом вырвало. Оглядевшись, Иван увидел, что вокруг них собираются прохожие. Вскоре послышался звук сирены, толпа расступилась, и к колодцу подъехала машина скорой помощи. Из неё выскочили люди в белых халатах и занялись своим делом. Карасёв отошёл в сторону. Он отплёвывался, утирался, отряхивался, застёгивался и наблюдал, как работяг погрузили в машину, захлопнули дверцы и увезли. Толпа стала редеть. Прохожие расходились по своим делам. Третий рабочий ещё некоторое время постоял около люка, посмотрел по сторонам, почесал затылок и тоже куда-то исчез.
   Приведя себя в порядок, насколько это было возможно, Иван стоял в задумчивости. Потом вспомнил, куда он шёл. "Надо же", - думал он, - "В эти долбанные дни эти люди продолжали делать свою работу. И, чуть было, не погибли. Как странно всё!".
   Карасёв пошёл дальше. Запрокинув голову, он посмотрел наверх. Через желто-зелёные кроны деревьев сквозило голубое небо, в вышине молочными разводами тянулись облака, с ветки на ветку перелетали воробьи. Не смолкал их жизнерадостный щебет. Иван заслушался. Хорошо!
   Увидев кафе, Карасёв решил зайти. Он прошёл в туалет, умылся, прополоскал рот, смочил водой и зачесал назад волосы, почистил джинсы и пиджак. Пораненные пальцы неприятно саднили. Иван внимательно посмотрел на себя в зеркало и улыбнулся своему отражению. Красавец!
   Потом Карасёв сел за столик и заказал себе кофе с молоком. Он сидел один за столиком, потягивал кофе и смотрел в окно. Опьянение почти прошло. Возвращалась трезвость. И всё же спешащие по своим делам люди показались Ивану менее хмурыми и озабоченными. Куда-то отступили боль и досада. Хотелось жить, просто жить и всё.
   Когда Карасёв, купив коньяк, вернулся к тестю, тот взволнованно затараторил:
  -- Ты где был? Мы тебя уже давно потеряли! Думали, может, под машину попал или ещё чего. Или в вытрезвитель забрали. Где ты пропадал? - он взял протянутую Иваном бутылку. - А с пальцами что? И почему такой счастливый?
   Карасёв таинственно улыбнулся.
  -- Погода-то какая на улице! Бабье лето! Продолжим?
  -- Ну, давай! - Анатолий Семёнович пошёл на кухню, откупоривая на ходу бутылку. - На чём мы закончили?
  -- Я уже не помню. Вика с Машей ещё не приходили?
  -- Пока нет, - Анатолий Семёнович наполнил рюмки. - За что выпьем?
   Усевшись за стол, Иван грел в ладонях рюмку из тонкого стекла и любовался на темно-золотистый цвет коньяка. Иван-наблюдатель незримо для них был третьим.
  -- За жизнь!
  -- Какой ты таинственный! - Анатолий Семёнович пристально посмотрел на своего зятя. - Что случилось-то? Ну, давай, за жизнь!
   Выпив, Иван не стал закусывать и сидел в светлой задумчивости, расслабленно и неподвижно. Лицо его излучало умиротворение. Анатолий Семёнович взял бутылку и нацелился на рюмку Ивана.
  -- Наливаю? - спросил он.
  -- Нет, нет. Мне достаточно. И так хорошо!
  -- Как знаешь. А я выпью. Мне для сердца полезно. Лиза! - позвал он. - Лиза! Иди сюда! Давай выпьем по одной! Поддержи старика, раз молодёжь отказывается!
  -- Только по одной, - сказала Елизавета Петровна, входя на кухню, и села за стол.
  -- По одной. За тебя, моя старушка!
  -- Какая я тебе старушка? Нашёл старуху! Не буду с тобой пить! - она нарочито сердито поставила рюмку и встала.
  -- Садись, садись, - Анатолий Семёнович обнял жену за талию и усадил рядом с собой. - За тебя, моя верная подруга!
  -- Другое дело! За тебя мой старичок! - она засмеялась.
  -- А я и не отказываюсь. Выпей со своим старичком!
   Они выпили.
  -- Давай споём, что ли? Как там про рябину?
   Елизавета Петровна запела, а муж ее поддержал. Иван сидел и слушал, а в душе его открывалось что-то очень и очень важное, но по какому-то недоразумению забытое, придавленное ежедневной суетой, мелкими заботами, случайными впечатлениями, в общем, самыми ничтожными вещами. И это важное вдруг освободилось в сердце Карасёва, засияло как солнце и согрело его изнутри нежным и животворящим теплом. На глазах его выступила влага. Иван попытался подпеть, но дал петуха и замолк. В груди наблюдавшего за всем этим Карасёва-созерцателя что-то защемило, толкнуло и растаяло.
   В это время пришли Вика с Машей. Они расставили на полу в гостиной пакеты и коробки и начали их распаковывать.
  -- Практически всё купили по старым ценам, - сказала Вика. - Правда, обойти пришлось почти полгорода.
  -- Ну-ка внучка, покажись! - Анатолий Семёнович протанцевал по гостиной мимо родственников и плюхнулся на диван.
   Иван стоял, прислонившись к косяку, и улыбался.
  -- Что это с вами? - спросила Вика, заинтересованно глядя на отца и мужа. И, догадавшись, сама ответила: "А! Вам уже хорошо! Время даром не теряли".
  -- Не теряли! Вы, я смотрю, тоже сходили не зря. Ну-ка, что тут? - Анатолий Семёнович дотянулся до одного из пакетов, взял его и заглянул внутрь. - Что-то пушистенькое!
   Он достал из пакета шапку и надел себе на голову. Раскрасневшийся, с оцарапанным лбом и детской шапкой на макушке он был неотразим. На его лице цвела озорная улыбка.
  -- Идёт? - спросил он у окружающих.
  -- Деда, отдай! - Маша подбежала к деду и отняла у него свою обнову.
  -- Тогда ты примерь. Покажись во всей красе!
   Машу нарядили и заставляли поворачиваться во все стороны, ходить по комнате то в одну, то в другую сторону. Все остались довольны. Закончив показ, родственники пошли на кухню пить чай, а Карасёв-наблюдатель остался в гостиной. "Что нужно человеку для счастья?" - думал он, слушая доносившиеся из кухни голоса и смех. - "Совсем и совсем немного. И даже меньше этого. Честно говоря, для счастья человеку вполне достаточно лишь быть живым. Пока человек жив, он может любить и постигать истину, может мыслить и иметь убеждения, может действовать в соответствии со своими убеждениями и отстаивать их, может дышать и видеть солнце и многое-многое ещё. Но почему я так быстро и так крепко об этом забываю? Имея значительно больше достаточного, я мало-помалу начинаю чувствовать себя всё более недовольным и, в конце концов, становлюсь несчастным! Затем какие-то беды или прикосновение к тайне смерти открывают мне глаза и освобождают от заблуждения. Я вдруг понимаю призрачность своего несчастья и от этого становлюсь подлинно счастливым! Но совсем ненадолго. Потом всё повторяется сначала! Я снова постепенно становлюсь недовольным и несчастливым, пока в очередной раз не получу по голове! Какой-то заколдованный круг! Я всё время наступаю на одни и те же грабли. В чём загадка"?
   Карасёв-наблюдатель вышел на улицу. Приближался вечер. Пройдя пешком семь кварталов, Иван подошёл к дому, в котором прошло его детство. Он вошёл в чистый подъезд и стал подниматься по бетонным ступеням. Об одну из них много лет назад он разбил себе нос. А вот на этом подоконнике, окрашенном зеленой краской, под которой видны вырезанные перочинным ножом надписи, они с закадычным дружком Славкой просиживали часами. Иван подошёл к двери родительской квартиры и взялся за отполированную тысячами прикосновений дверную ручку. В это время внизу хлопнула дверь подъезда, и послышались шаги. Кто-то поднимался наверх. По звуку шагов Иван предположил, что это немолодой человек, скорее всего, женщина. Когда женщина кашлянула, Карасёв подумал: неужели мама? Нетерпеливо заглядывая в узкий лестничный проём, он дождался её появления и испытал подлинную радость. Мама несла булку хлеба и две бутылки подсолнечного масла. Да, спрос на него в эти дни был огромен! Опасаясь ещё большего роста цен, люди старались истратить почти всю наличность и просто сметали с прилавков продукты длительного хранения по тем ценам, которые были. Нужно заметить, что подсолнечное масло, как и многие другие продукты питания, вскоре подешевело: ажиотаж закончился.
   Родительская квартира также как и квартира тестя и тёщи за пять лет изменилась очень мало. На большие перемены просто не было денег. За последние годы Карасёв и его близкие так и не смогли восстановить достаток, который имели до кризиса. Хотя вскоре после дефолта во всех СМИ стали говорить о темпах роста экономики и увеличении внутреннего валового продукта, Карасёв знал: с каждым годом жизнь становилась труднее.
   Отец на кухне чистил картошку. На нём был фартук, рукава рубашки были завернуты до локтей.
  -- Как погодка? - спросил он супругу, оторвав взгляд от картофельного клубня.
  -- Погода замечательная. Всё остальное бы так!
   Наблюдая за родителями, Карасёв в очередной раз отметил, как много значат для человека пять лет. Как сильно и как незаметно для себя и окружающих меняется он за это время!
  -- Тань, я тут решил картошечки на ужин поджарить. Ты не возражаешь? - спросил отец.
  -- Нет, что ты! Я с удовольствием. Иван не заходил?
  -- Нет.
  -- Он сильно переживает. Давай я дальше сама, - сказала она, снимая фартук с отца. - Я порежу.
  -- Ну, давай, - отец сел на стул.
  -- Он мне вчера говорил, что хочет уехать за границу, - сказала мама.
  -- Может быть, он и прав...
  -- Да что ты! - она всплеснула руками. - Я не переживу. Уехать за границу всё равно, что умереть. Разлука на всю жизнь!
  -- Раньше так и было. Теперь не так. Можно в гости ездить. Если денег хватит.
  -- Вот то-то и оно.
  -- Помнишь, сколько надежд было во время перестройки? Романтическое было время! Все жили предвкушением лучшей, счастливой жизни. Сейчас этих надежд уже нет. Они не оправдались. Вышло как в известной пословице, только наоборот: что немцу хорошо, то русскому - смерть. Штука в том, что свобода опасна для России! Если на Западе она - залог развития и благополучия, то у нас - источник распада.
  -- Это точно. Развалилось уже почти всё.
  -- Всё потому, что в своём большинстве российский народ обладает тоталитарным сознанием. Он сам по себе не свободен. Это особенно заметно в коллективах: на производстве, в школе, в армии. В любом коллективе у нас неизбежно возникает атмосфера нетерпимости ко всему, выходящему за рамки общепринятого, среднего. Возникает всеобщий культ посредственности. Свободные люди, не боящиеся иметь собственные убеждения, подвергаются нападкам и гонениям. В периоды усиления режима их просто изолируют или истребляют. Они обречены на роль аутсайдеров, потому что остаются в абсолютном меньшинстве. Именно поэтому я и говорю, что Ивану, может быть, там будет лучше...
  -- Да не будет ему там лучше! Не может быть человеку лучше в чужой стране! Что он там будет делать? Где будет жить? Чем семью кормить? - яростно раскромсав картофелину, она сбросила ломтики в сковороду на шипящее масло. - А каково там будет ребёнку? Ты что, хочешь остаться один на старости лет? Ты это, Миша, брось!
  -- Ладно, ладно! Может быть, и ты права.
  -- Конечно, права!
  -- Я позвоню ему сегодня и скажу, чтобы мать пожалел, - он улыбнулся.
  -- Позвони.
   Карасёв ещё долго сидел, слушая беседу родителей. Ему было хорошо с ними. И отчего-то их было жалко до слёз.
   Когда совсем стемнело, Иван отправился на поиски той единственной станции метро. Он вспомнил, откуда начал сегодня свой путь, и, проплутав по городу немало времени, вновь оказался перед входом в метрополитен. С замирающим сердцем Иван толкнул прозрачную дверь и вошёл внутрь. Он опять был в совершенном одиночестве. История повторялась. Спускаясь пешком по застывшему эскалатору, Карасёв увидел, что на станции стоит поезд. Это был тот же самый поезд, и двери его оставались открытыми. Поезд ждал его, Ивана. Он вошёл в вагон, сел, и поезд тронулся. Карасёв с удивлением отметил, что электропоезд не возвращается назад, а продолжает двигаться в прежнем направлении, унося его всё дальше.
  
  
   "Время убивать, и время врачевать;
   время разрушать, и время строить"
   Еккл. 3, 3.
  

Глава третья

  
   Первым, что поразило Ивана на следующей станции, было время года. Он вышел на поверхность земли ранним зимним утром. Было темно и морозно. Под ногами хрустел свежий снег, а дыхание превращалось в густой пар. Прохожие в меховых шапках прикрывали лица шарфами и воротниками. Взору Карасёва предстала та же станция метро и те же дома вокруг. Наблюдались и некоторые отличия. Над гастрономом висела знакомая ещё с детства старая вывеска советских времен. Около автобусных остановок, на перекрестках и в самых неподходящих местах стояли разномастные и безобразные торговые палатки. На ближайшей автобусной остановке собралась большая толпа. Она вдруг колыхнулась и заволновалась, завидев приближающийся жёлто-коричневый Икарус. Перегруженный автобус тяжело подкатил к остановке и с трудом раскрыл створки дверей. Из него, продираясь сквозь плотную массу пассажиров, выбрались несколько человек. На их место яростно ринулись другие. Всем желающим места не хватило, но люди не сдавались и не теряли надежду. Один мужчина, находясь снаружи, ухватился за поручни и утрамбовал впереди стоящих пассажиров, освободив место для себя. За ним тут же пристроился ещё один. После безуспешных попыток закрыть двери автобус тронулся, но это не испугало отчаянных граждан. Успевшие уцепиться за что-нибудь, они висели пестрыми гроздьями и на ходу пытались протиснуться внутрь. Отъехав немного, автобус резко затормозил. При этом пассажиры в салоне автобуса сдвинулись вперёд, заполнив собой все возможные пустоты. Наиболее настойчивые граждане, которых не испугало движение автобуса, и которые не оторвались при резком торможении, получили возможность проникнуть внутрь. Двери, наконец, закрылись, и Икарус тяжело двинулся дальше. Оставшиеся на остановке люди переминались с ноги на ногу и с надеждой вглядывались вдаль в ожидании следующего автобуса.
   Знакомая картина! Иван сам много лет подряд уезжал на работу и в институт точно таким же образом. Но вот что за год? У прохожих не спросишь, а газетные киоски ещё не работают. От этого зависит, куда идти. Решив, что он попал в перестроечное или постперестроечное время, Иван направился домой.
   Поднимаясь по лестнице своего подъезда, Карасёв заметил лишь несколько железных дверей, выкрашенных чёрной краской. Железные двери и решетки на окнах - приметы нового времени. Некоторые даже говорили, что это символы новой жизни. Отчасти они были правы.
   И вот Иван оказался у себя дома. От домашнего тепла по его коже пробежали мурашки. В зале работал телевизор, а на кухне шумел закипающий чайник. В детской у себя в кроватке, обняв ручкой плюшевого медвежонка, сладко посапывала маленькая Машутка. Сколько же ей лет? Иван прошёл в спальню. Перед раскрытым платяным шкафом одевалась Виктория. Ба! Какая же она красивая! Полюбовавшись на молодую жену, Карасёв обошёл всю квартиру, но самого себя не обнаружил.
   Одевшись, Вика прошла в детскую и стала будить дочь.
  -- Машенька, золотка, просыпайся, - приговаривала она, поглаживая ребёнка по головке - В садик пора!
   В садик! - отметил Иван.
   Маша спала крепко и не желала просыпаться. Тогда Вика стянула с дочери одеяло и стала гладить её по спинке, по ручкам, повернула ее на спину и, поглаживая, продолжала ласково уговаривать:
  -- Вставай доченька, просыпайся! А то нас с тобой в садик не пустят!
   Маша подняла ручки вверх, потянулась и открыла заспанные глазки. Потом села на кровати и стала сонно нащупывать ножкой тапочек.
  -- Проснулась? Вот и молодец! Умывайся и приходи завтракать. Всё уже на столе.
   В это время зазвонил телефон. Вика сняла трубку.
  -- Да, папа. Привет! Всё в порядке. Его же нет дома. Он в больнице, сегодня операция. Если тебе очень нужно, можешь позвонить ему туда. Продиктовать номер? Записывай.
   Она продиктовала телефонный номер.
  -- Это ЛОР отделение, главный пункт или как он там называется... Попробуй. Мама не звонила? Ну и как? Хорошо. Пока!
   В каком же году мне делали операцию? - вспоминал Иван. - В 1993? Или в 1992?
   Пока Вика с Машей завтракали, Карасёв пошёл смотреть телевизор. Новости закончились, и пришла очередь прогноза погоды. На 14 февраля прогноз был вполне приличный: без осадков, ветер слабый, температура воздуха днем минус пятнадцать - минус семнадцать. Иван нашёл телевизионную программу и обнаружил, что газета датирована 1993 годом. Значит, Маше пять лет. Итак, 14 февраля 1993 года!
   После завтрака Маша пошла одеваться в детскую.
  -- Маша, одевайся! - кричала Вика из другой комнаты.
   Тишина.
  -- Машута, ты одеваешься?
   Тишина.
  -- Ты одеваешься или нет?
  -- Одеваюсь! - ответила Маша, услышав стремительно приближающиеся шаги матери. Она сидела на ковре с надетыми на одну ножку колготами и вырабатывала у куклы красивую походку. Но кукла всё время спотыкалась и не хотела ходить.
  -- Маша! - крикнула Вика. На неё посмотрели невинные глаза ребёнка, не понимающего, что такое время и что значит опаздывать.
   В детский сад они пошли все вместе и, как всегда, опоздали. Оставив дочь на попечение воспитателя, Виктория привычно втиснулась в переполненный автобус с обледенелыми окнами и куда-то поехала. Карасёв поехал вместе с ней. Минут через тридцать она вышла на остановке "Институт искусств", перешла на другую сторону дороги и направилась к странному старинному зданию из бурого кирпича. Здание было высоким и прямоугольным. Арочные окна были небрежно заложены другим, более новым, кирпичом. Внутрь вело небольшое крылечко с высокими ступенями. Весь вид этого здания изображал поруганное величие. Далеко не каждый прохожий мог узнать в этом архитектурном инвалиде некогда величественный и прекрасный собор Благовещения Пресвятой Богородицы. В тридцатые годы двадцатого века купола и колокольни этого храма были снесены, а сам он был оборудован под склад. Сейчас он стоял, изувеченный и ослепленный, не похожий сам на себя. Вика поднялась на крылечко, перекрестилась и исчезла внутри. Вслед за ней вошёл и Карасёв. Сразу за входной дверью было небольшое помещение вроде холла, в котором находилась урна для пожертвований и на стене висела картина, изображающая Благовещенский собор в его первозданном виде. Рядом была размещена информация о том, что в настоящее время проводятся работы по восстановлению храма, и выражалась благодарность людям, жертвующим свои средства на его восстановление. Там же было указано, что во время восстановительных работ богослужения временно совершаются в верхней части храма, на втором этаже. Иван прошёл дальше, поднялся на второй этаж по крутой деревянной лестнице и задержался у свечного ящика. Помимо свечей, крестиков и икон там продавались книги. Много книг. В начале девяностых и особенно в 1993 году было издано множество замечательнейших православных книг. Подавляющая часть их представляла собой репринтные издания, то есть перепечатку книг, изданных до революции. На полках стояли знакомые и милые сердцу Ивана Древний патерик, Слова аввы Исаака Сирина, Душеполезные поучения аввы Дорофея, Жизнеописание преподобного Серафима Саровского и другие. Убранство храма было бедным. На фанерном иконостасе разместились новые иконы местных мастеров, стены и купол были выбелены известью. В богослужении участвовали лишь несколько человек: будний день. В левой передней части храма перед иконой Пресвятой Богородицы Иван заметил жену. Она стояла к нему спиной, голова была покрыта неизвестно откуда взявшимся платком. Карасёв подошёл ближе. На подсвечнике перед иконой стояли несколько свечей с беззвучно струящимися вверх копьецами пламени. Несколько женщин в платочках пели на клиросе, пахло ладаном и воском. Виктория безмолвно стояла перед образом. Иван знал, что она молится и о нём.
   Помолившись, Карасёв решил навестить себя любимого. Через некоторое время он вошёл в больничный двор, обнесённый высокой железной оградой. Внутри ограды находился парк, окружавший больничный комплекс, состоящий из пяти или шести старых зданий сталинской постройки. Идя по загаженной дорожке, Иван смотрел как воробьи и синицы склёвывали с веток остатки мороженой дички. На втором этаже одного из корпусов находился стационар, ЛОР отделение. Там Карасёв и надеялся застать самого себя десятилетней давности. Пройдя мимо вахтера, он поднялся на второй этаж. Карасёву был отвратителен больничный запах, он ужасно не любил больниц. Да кто их любит? Разве что, медики...
   Иван прошёл мимо белоснежной медсестры и заглянул в палату N 5. Там на железной кровати в застиранной больничной пижаме лежал он сам и читал книгу профессора Ивана Ильина "О сопротивлении злу силою". В то время больным ещё полагалось болеть одинаковой для всех в больничной одежде. На тумбочке стояла почти пустая бутылка минеральной воды, и лежало яблоко. Две другие кровати были пустыми. От чтения Ивана отвлекла всё та же сестричка в белом халатике:
  -- Карасёв! К телефону. Только недолго, - сказала она и исчезла.
   Иван отложил книгу и подошёл к телефону, находившемуся на столе дежурной медсестры.
  -- Слушаю.
  -- Привет, Ваня! - это был голос Анатолия Семёновича. - Как здоровье? Оперировали?
  -- Сегодня обещали. Но пока не звали. Как там у вас?
  -- Лиза звонила, у неё всё в порядке. А у меня произошло кое-что, посоветоваться с тобой хотел...
  -- Всегда рад.
  -- Сижу я вчера дома. Звонок в дверь. Открываю: стоит девушка. Я, говорит, из городской поликлиники, из сто первого кабинета. В связи с вакцинацией против дифтерии провожу перепись жильцов. Стала спрашивать. Я - человек советский, законопослушный, всё ей рассказал. Рассказал, кто живёт в квартире, где работает, год рождения и всё такое. Она ушла, а у меня беспокойство какое-то осталось. Слишком уж яркая, накрашенная девица была. Да и вела себя как-то необычно. В общем, не похожа она была на замученного жизнью медработника с маленькой зарплатой, вынужденного обходить квартиру за квартирой. И мне показалось, что она волновалась, что ли. Лиза в отъезде, я в отпуске. Ходил я, ходил по квартире, и решил в поликлинику позвонить. Оказалось, что никакой переписи они не проводят, и никого по квартирам не отправляют! Девушки, похожей на мою гостью у них нет.
  -- Тут Вы лоханулись, извините за слово. Персональную информацию никому давать не надо, даже настоящим медработникам. Прививку они вам и так поставят. Любая информация у нас в стране сразу утекает налево и запросто может быть использована против Вас.
  -- Привычка! Не научился я всех подозревать! Но это ещё не всё. Сегодня звонок в дверь. Кто там? - спрашиваю. Мужской голос говорит: телеграмма. Я уже настороже, дверь не открываю. От кого, спрашиваю. Он говорит: откройте, мне нужно, чтобы Вы расписались. Не стал я открывать, побоялся. Говорю, оставьте в почтовом ящике.
  -- Вот это правильно. Могут даже сказать, что из милиции. Всё равно не открывайте. Если надо, пусть повесткой вызывают. Как он выглядел?
  -- В глазок я видел только плечо. Рост выше среднего. Вышел я через часик, проверил ящик: пусто. Позвонил в отделение связи, там говорят: не было никакой телеграммы. Теперь не знаю, что делать.
   Иван задумался на секунду.
  -- Давайте я Вам перезвоню минут через пять с автомата. Хорошо?
  -- Ладно, я буду ждать.
   Карасёв вернулся в свою палату, сел на кровать и несколько минут напряжённо размышлял. Затем взял из тумбочки мелочь, и спустился на первый этаж, в холл. Карасёв- наблюдатель пошёл за ним. Телефон-автомат был свободен. Иван набрал номер тестя.
  -- Анатолий Семёнович!
  -- Да, Ваня.
  -- Я подумал немного и вот что могу Вам сказать. Скорее всего, эти люди обходят все квартиры подряд, собирают информацию и ищут наиболее удобную квартиру для кражи или грабежа. Вряд ли им нужна именно Ваша квартира. Хотя сегодняшний визит настораживает. Возможно, Ваша квартира привлекла их внимание. Теперь о том, что делать. В милицию пока обращаться не с чем. Эти люди ещё пока ничего особенного не совершили, и, может быть, не совершат. К тому же, милиция, как правило, не работает на опережение. Значит, требуется одно: бдительность. Совет банальный, но проверенный жизнью. Во-первых, открывайте дверь только тем, кого лично знаете. Какой у Вас глазок?
  -- Самый обыкновенный. Ему уже лет двадцать, наверное.
  -- Поэтому вы и не рассмотрели "почтальона". Глазок нужно сменить в первую очередь. Поставьте широкоугольный, их сейчас можно купить. Через широкоугольный глазок вы всю лестничную клетку сможете видеть. Если возникнет необходимость открыть дверь кому-то незнакомому, открывайте на цепочке.
  -- Цепочки нет.
  -- Поставьте. Её нужно устанавливать таким образом, чтобы снаружи нельзя было цепочку снять. Если надо, я помогу поставить, как поправлюсь. Во-вторых, укрепите двери и запорные устройства. Крепкие у Вас двери?
  -- В прошлом году воры дверь взломали, но увидели, что квартира на сигнализации, и сбежали. Я её починил, но поручиться нельзя.
  -- Лучше всего дверь сменить, железную поставить. Но сейчас с этим стоит подождать. Дверь укрепите по возможности, замки проверьте и петли. В-третьих, входите в квартиру и выходите осмотрительно. Бывают случаи, когда преступники входят в квартиру вместе с жертвой на входе или выходе. Перед тем, как выйти, посмотрите в глазок, проверьте, чтобы рядом никого не было. Если кто-то будет ошиваться на лестничной клетке, лучше переждать. Входя в подъезд, проверьте, чтобы никто не шёл сзади. Если кто-то увяжется за Вами, звоните в дверь к соседям или спускайтесь вниз другим путём: поднялись по лестнице, спускайтесь на лифте, и наоборот. То же самое, если Вас будут ждать около квартиры.
  -- Запугал ты меня совсем!
  -- Что делать! Пуганые живут дольше. Но, может быть, они больше не придут. Если кто-нибудь подозрительный ещё наведается к Вам, пригрозите, что вызовете милицию. Это может их отпугнуть. Лишние проблемы им тоже ни к чему. Хотя точно предсказать их поведение невозможно. Среди этих ребят такие ублюдки встречаются! Могут сначала убить, а потом обнаружить, что их добыча - рублей сто. Отморозились совсем. Что ещё? На случай нападения вне квартиры нужно с собой что-нибудь иметь. Что у Вас есть?
  -- Когда я в гараж ночью иду, иногда беру с собой отвёртку.
  -- Отвёртка не годится.
  -- Почему не годится? Ей можно сильно поранить.
  -- Нет, все это несерьёзно. Отвёртку можно использовать только в качестве колющего предмета, да и то с натяжкой. Неэффективно. К тому же нападающий будет наверняка вооружён. Это не просто пьяный хулиган. Мой совет: купите себе короткий нескладной нож, с лезвием длиной сантиметров семь - восемь.
  -- Да что ты! С ножом одни проблемы! Подколешь кого-нибудь - посадят.
  -- Таким ножом можно эффективно остановить, но убить трудно - лезвие короткое. Его нужно остро заточить и носить способом, позволяющим мгновенное извлечение ножа. К тому же не обязательно наносить колющие раны в жизненно важные органы. Очень эффективным бывает порез кожи лба: кровь заливает глаза и враг пасует. Вред минимален, а психологическое воздействие огромно. При помощи короткого ножа можно эффективно освобождаться от захвата, нанося режущие удары по кистям рук, запястьям, при необходимости - по лицу. Можно наносить колющие удары по плечам, по внешним сторонам бёдер. Всё это не смертельно.
  -- Нет, нож это слишком страшно. Не для меня это.
  -- Если вы не готовы к применению ножа, то его лучше не иметь.
  -- А газовый баллончик?
  -- Газовый баллончик - ерунда. В помещении применять нельзя, против ветра тоже - самому газа можно нахлебаться. А кто в стрессовой ситуации способен оценить направление и силу ветра? Да ещё в движении? Единственное, чего можно достигнуть с помощью баллончика - это выиграть несколько секунд. Правда, бывает, что секунды могут решать всё. Конечно, лучше уж баллончик, чем ничего.
  -- Их без разрешения можно купить?
  -- Да, их продают свободно.
  -- А газовые пистолеты?
  -- Газовый пистолет - то же самое, что баллончик, только громко. Преимущество в том, что внимание прохожих привлекает выстрелами. Может быть, преступник испугается и убежит, а может быть, нет. Да ещё на морозе действует лучше, чем баллончик. Пожалуй, все отличия. Хотя... Была одна история. Однажды двое сели в такси и попытались завладеть машиной. Один сзади схватил водителя за шею, что делал в это время другой, не знаю. Но у водителя оказался газовый пистолет. Он передернул затвор, ткнул пистолетом куда-то назад и выстрелил. Оказалось, что он попал дулом пистолета первому в раскрытый рот. Говорят, ему порвало всё внутри, и даже глаза выскочили. Скончался на месте. Второй, увидев такую картину, сбежал. Таксиста оправдали. Так что газовое оружие является реально опасным на расстоянии ноль метров ноль сантиметров. Специалисты советуют использовать газовый пистолет в качестве твёрдого тяжелого предмета. Так он наиболее эффективен и надёжен.
  -- На него разрешение нужно?
  -- Пока можно на рынках купить без всяких разрешений. Но эту лавочку скоро прикроют. Так что не стоит. Деньги можно просто выбросить. Что я ещё хотел сказать? Забыл... Да! Ружьё у вас дома в сейфе хранится в разобранном виде?
  -- Да.
  -- Соберите и держите в полной готовности в доступном месте.
  -- Это зачем?
  -- На всякий случай. Я бы даже держал ружьё заряженным на предохранителе. В крайнем случае, патроны должны лежать открыто рядом с ружьем. Лучше всего крупная дробь или картечь. Кажется, всё. Но, я надеюсь, что все мои советы не пригодятся. Если Вы будете начеку, они потыкаются, потыкаются и отстанут.
  -- Надеюсь. Спасибо за подробные инструкции. Тебя уже потеряли, наверное? Много времени я у тебя отнял, извини.
  -- О чём Вы говорите!
  -- Удачной тебе операции, чтоб врачи не зарезали. Давай, поправляйся!
  -- Спасибо.
  -- Я вечером позвоню, узнаю, как у тебя всё прошло. Ну, счастливо!
  -- До свидания.
   Закончив разговор, Карасёв почувствовал, что озяб - в холле было довольно холодно. Пижама была коротка и открыта всем сквознякам. Как только Иван вернулся в свою палату, там сразу же возникла крупная женщина в светло-зелёном медицинском одеянии: штанах, рубахе и колпаке. Карасёв видел её впервые.
  -- Карасёв? - спросила она деловито.
  -- Да.
  -- Где Вы ходите? Идите за мной.
   Иван послушно пошёл за ней. Иван-наблюдатель двинулся следом. Так они и пошли: крупная дама впереди, за ней Иван в полосатой пижаме, а следом за ним - тоже Иван, только десятью годами старше и незримый для окружающих. Они вышли из отделения, поднялись по лестнице на третий этаж, прошли через урологическое и хирургическое отделения, спустились на первый этаж, повернули направо, миновали длинный мрачный коридор, снова поднялись по лестнице на третий этаж и оказались в просторном и светлом помещении. Там на скамейке уже сидели двое: сухонький старичок и мальчик лет одиннадцати. Женщина жестом указала Карасёву на скамейку и скрылась за выкрашенной белой краской дверью. Иван присел. Несколько минут они втроем сидели, бледные и молчаливые. Потом дама появилась со шприцем в руке и сделала укол дедушке в руку. Затем она ещё дважды исчезала и появлялась, чтобы сделать уколы мальчику и Ивану. Всё это происходило в полном безмолвии, никто не проронил ни слова. Вскоре после укола Карасёв почувствовал, что пьянеет. Это было приятно. Всё-таки Иван переживал, а после укола стал успокаиваться. Минут через десять за дверь позвали деда, а следом за ним - мальчика.
  -- Карасёв! - позвала всё та же дама. - Заходи.
   Иван вошёл в раскрытую дверь и очутился в огромной операционной, размером с небольшой спортивный зал. Вдоль правой стены тянулся длинный металлический стол с разнообразными инструментами. В левой части Карасёв заметил два ярко освещённых кресла, в которых над его новыми знакомыми люди в зелёных одеждах и масках проводили какие-то манипуляции. Посреди операционной под ярким хирургическим светильником стоял длинный стол.
  -- Раздевайся до трусов.
   Иван разделся.
  -- Пойдём.
   Ивана подвели к столу. Около стола стояли странные существа, с головы до ног запакованные в зелёную материю. На их руках были перчатки. Не закрытыми оставались только глаза.
  -- Ложись.
   Взбираясь на высокий стол, Иван чувствовал себя очень раздетым среди настолько одетых людей. Он лёг. Спину неприятно холодила покрывавшая стол клеёнка. И вообще в операционной было холодно. Лицо Карасёва накрыли другой клеёнкой с вырезанным окошечком так, что виден остался только нос. Сам Иван видеть происходящее перестал.
  -- Как себя чувствуешь? - услышал он обращенный к нему мужской голос.
  -- Нормально.
  -- Как тебя зовут? - и уже кому-то другому: шприц!
  -- Иван.
  -- Значит, починим твой нос, Ваня?
  -- Угу.
   Иван почувствовал, что ему делают укол куда-то в полость носа, затем ещё один и ещё. Нос стал неметь и вдруг через носоглотку в гортань потекла тонкая холодная струйка. Иван попытался остановить её, но не смог, потому что замороженные мышцы расслабились и не слушались его.
  -- Там что-то протекает, - сказал он заплетающимся языком.
  -- Всё нормально, - успокоил его бодрый мужской голос. - Сейчас всё будет хорошо.
   Карасёв почувствовал, что струйка протекает дальше, в трахею, замораживая всё на своём пути. Он начал терять контроль над дыханием. Вздохнуть полной грудью он уже не мог и пытался вытолкнуть из трахеи жидкость резкими сокращениями мышц живота.
  -- Что такое, Ваня?
  -- Что-то течёт мне в трахею и замораживает, - промямлил он. - Мне трудно дышать.
   Карасёв дышал резко и поверхностно.
  -- Пульс? Давление? - резко сказал голос кому-то.
   Ивану становилось всё хуже, он понял, что может умереть. С его лица сняли клеёнку, и он увидел направленные на него яркие лампы. "Да будет воля Твоя", - произнёс он мысленно.
   Карасёв-наблюдатель стоял рядом, смотрел на своё бледное лицо и размышлял:
  -- Не всегда человек готов к смерти. Например, сейчас я к смерти совсем не готов. Теперь мне нужна отсрочка. А тогда было совсем по-другому. Я был в мире с самим собой, и умирать мне было не страшно.
   В этот момент что-то внезапно отпустило Ивана, его сердце забилось сильно и ровно, а дыхание стало свободным. Он глубоко вздохнул и произнёс:
  -- Всё прошло. Теперь всё нормально.
  -- Ты, наверное, просто испугался?
  -- Нет. Правда, мне не было страшно. Обезболивающее протекло мне в дыхательные пути.
  -- Ну ладно. Сейчас все в порядке?
  -- Абсолютно.
  -- Продолжаем?
  -- Да.
   Лицо Ивана снова накрыли клеенкой и начали операцию. Сначала ему показалось, что на нос поставили какие-то зажимы, а потом хирург стал делать надрез. Иван слышал хруст и ощущал действия врача, но боли не чувствовал. Теперь в глотку потекла кровь, тёплая и солёная.
  -- Ты женат?
  -- Да, - ответил с трудом Иван.
  -- Дети есть? - и в сторону, - Тампон!
  -- Есть. Дочка. Пять лет.
  -- Да у тебя здесь большое искривление! Сейчас мы его подправим.
   Что-то твёрдое упёрлось Ивану в кость.
  -- Удар! - скомандовал хирург.
   Последовал удар. Карасёв понял, что чем-то вроде стамески ему срубают то, что скальпелю не под силу.
  -- Ещё удар! Дочка в садик, наверное, ходит?
  -- Ходит.
  -- Ещё! Вот теперь хорошо. Мы сейчас тебе такой нос сделаем - загляденье. Даже у меня такого носа нет, - Иван почувствовал ещё какие-то манипуляции и услышал хруст. Потом ещё хруст. - Я тебе прямо завидую. И в сторону, - тампонируем.
   Затем Ивану затолкали в каждую гайморову пазуху по метру бинта и носовые проходы тоже наглухо забили бинтом.
  -- Садись, - скомандовали ему.
   Карасёв сел. Ему повязали повязку, которая проходила под носом и завязывалась на затылке, под нос воткнули за повязку ватный тампон.
  -- Всё! Теперь порядок. Увозите.
   К операционному столу подкатили кровать-каталку. Надо сказать, что Иван до сих пор никогда на каталке не ездил.
  -- Я и пешком дойду, - сказал он.
  -- Нет, нет! Без разговоров! - хирург замотал своей упакованной головой.
   Тут же несколько рук ухватили Ивана и пересадили на каталку. Во время пересаживания голова у него закружилась и всё вокруг резко качнулось в сторону. Иван лёг, его накрыли простыней и повезли. Потом каталку закатили в лифт, и лифт поехал вниз. Это было интересно вдвойне. Тебя катают, да еще не только по горизонтали, но и по вертикали! Такому аттракциону позавидовал бы любой мальчишка! Когда проезжали длинный коридор, Иван смотрел в набегающий на него потолок и вспомнил "Путь Карлито" с Аль Пачино. Очень похоже. Крутое кино. И самое главное, это настоящий фильм, без фальши. Чарли Бриганте сделал христианский выбор, отпустив Бени Бланко. Он знал, на что идёт, и умер христианином. Не во всём он был прав, конечно. Не так просто порвать с прошлым. Но Чарли это удалось. Потом Иван стал думать о других хороших фильмах. "Форрест Гамп", например. Карасёв смотрел его раз пять, и ещё посмотрел бы с удовольствием. Это - великое кино. Не успел он подумать о фильмах, как увидел потолок своей палаты. Ему помогли перебраться на кровать. Иван был в таком состоянии, что даже не разглядел, кто ему помогал, и кто привёз его сюда. Только Иван устроился на постели, как почувствовал сильную жажду. Он достал с тумбочки бутылку минералки, но воды в ней осталось лишь на один глоток. Жажду утолить не удалось. Иван вспомнил, что в столовой есть бачок с кипяченой водой. Он попытался сесть на кровати, но пол под ним закачался и комната уплыла в сторону. Карасёв понял, что за водой сходить не сможет.
   Карасёв-созерцатель сидел на свободной кровати и наблюдал за собственными действиями. Ну и выглядел же я! - отметил он. - На тампоне под носом расплылось большое красное пятно, набитый бинтом нос раздулся и отёк, глаза заплыли, а губы сделались ярко-красными.
   В это время пожилая санитарка вошла в палату, чтобы вымыть пол. Для Карасёва это стало настоящим спасением. Он попросил её принести воды, напился и сразу уснул.
   Карасёв-наблюдатель посидел ещё немного в палате и решил побывать у родителей.
   Отец был дома один. Он сидел на диване и смотрел прямую трансляцию сессии Верховного Совета. Мама, вероятно, была на работе. Иван сел рядом и тоже посмотрел минут пятнадцать. Картина была невесёлой. От просмотра их отвлёк звонок в дверь. Пришёл Анатолий Семёнович с красными от мороза щеками, поздоровался, разделся и спросил:
  -- Как жизнь? Чем занимаешься?
  -- Да всё ничего, - ответил отец. - Моя смена завтра. А сегодня отдыхаю, телевизор смотрю. Можно сказать, что ничего не делаю. Чаю хочешь?
  -- Не откажусь, - тесть потёр озябшие руки.
  -- У тебя как? Как здоровье?
  -- Здоровье терпимо. Да вот жулики какие-то ко мне ходить повадились. Я Ивану сегодня звонил, всё рассказал. Он посоветовал мне вооружится и быть бдительным.
  -- Что за жулики?
  -- Не знаю. Ходят, представляются то медиками, то почтальонами. Чего хотят, не знаю.
   Отец налил две чашки чаю, поставил на стол тарелку с пряниками, хлеб, масло, сыр и мёд.
  -- Угощайся, - предложил он Анатолию Семёновичу.
  -- Спасибо, Миша! Ты не беспокойся! Я обедал недавно, только чайку выпью, - он положил чайную ложку мёда себе в чай, - Хочу сегодня на рынок сходить, ваучеры наши с Лизой продать, да купить кое-что.
  -- Вы решили продать?
  -- А что ещё с ними делать? Всё равно пропадут. А так их тысяч за пять каждый можно продать. Деньги лишними не будут. Цены на все товары выросли за декабрь на 26 процентов, а за январь - ещё на двадцать пять! За два месяца - на пятьдесят один процент!
  -- Это точно. Цены поднимаются как на дрожжах. Это уже не инфляция, а гиперинфляция. Правда, это слово в СМИ никогда не употребляется. Запретили, наверное.
  -- А что вы с Татьяной со своими ваучерами делать будете?
  -- Честно говоря, я об этом ещё серьёзно не думал. Наверное, тоже продадим.
  -- Так поехали сейчас со мной! Всё равно ничего не делаешь.
   Немного подумав, отец согласился, и они втроём поехали на рынок. Рынки Карасёв тоже не любил. Рынок - грязное место. Но в этот раз, идя по рынку, Иван с любопытством глядел по сторонам. Его внимание привлекли давно забытые и от этого умилительные вещи. Ведь это было его прошлое. Почти в каждой торговой палатке продавался бельгийский спирт в ярких литровых бутылках. Кое-где по безобразно высокой цене встречались плоские тёмные бутылки с латинскими буквами на этикетках: Amaretto! Карасёв даже рассмеялся. Amaretto - это было круто! Этот ликёр был тогда в большой моде. Карасёв его не пил, всегда предпочитая коньяк или, на крайний случай, водку. Хотя в девяносто третьем году настоящий коньяк купить было почти невозможно. Да и все остальные спиртные напитки подделывались со страшной силой. Иван посмотрел в другую сторону. Вещевые прилавки изобиловали китайскими пуховиками. Это тоже символы времени: литровые бутылки импортного спирта в торговых палатках и разноцветные китайские пуховики на каждом шагу. Да! Ещё плохая китайская водка с какими-то корешками. Они шли дальше. То тут, то там на торговых палатках встречались выполненные от руки надписи: "КУПЛЮ ВАУЧЕРЫ". Приценившись в нескольких местах, Анатолий Семёнович и отец продали свои ваучеры по пять тысяч рублей за штуку, то есть примерно по 9 долларов США. За семейные приватизационные чеки каждый выручил в общей сумме по восемнадцать долларов.
   В одной из торговых палаток Анатолий Семёнович увидел газовый баллончик. Он подошёл и спросил:
  -- Что это у Вас?
  -- Газовый баллончик.
  -- А что за газ?
  -- Нервно-паралитический.
   Иван видел такие баллончики, принадлежащие к первой волне. Баллончик был чёрного цвета с красной пластмассовой кнопкой. На баллончике в самом деле стояла надпись "паралитический", но это была чистейшей воды дезинформация. В баллоне был обыкновенный газ CS слезоточивого действия.
  -- Он полный?
  -- Конечно, - оскорбился продавец.
  -- Хорошо, я возьму.
   Тестя надули дважды: баллончик был наполовину использован. Что делать, это был его первый баллончик.
   После рынка они зашли в расположенный неподалёку охотничий магазин. В продаже было только охотничье оружие: гладкоствольные одностволки и двустволки (горизонталки и вертикалки), а также охотничьи карабины с нарезным стволом. Большая часть оружия уже была в употреблении и продавалась на комиссионных началах. На витринах лежали охотничьи патроны, разных размеров дробь, пыжи, пороха, гильзы, капсюли, ружейное масло, наборы для чистки ружей, рыболовные крючки, грузила, поплавки, леска. Отдельно лежали ножи: десяток охотничьих и туристических, все отечественного производства. На взгляд Карасёва, всё выглядело довольно бледно. Ему было с чем сравнить. Однажды он зашёл в оружейный магазин в 1997 году. Он был потрясен увиденным. В длинной стеклянной витрине были выставлены несколько сотен различных импортных ножей: охотничьих, боевых, складных, метательных, универсальных, атипичных. Там было всё: итальянские и австрийские армейские ножи, немецкие кортики, американские складные ножи на любой вкус: тактические, стропорезы, автоматические, сувенирные и много других. Можно было выбрать нож на любой вкус, любого назначения с клинком любой твёрдости. Практически та же картина была в ассортименте огнестрельного и газового оружия. Можно было купить всё: от отечественного помпового и импортного автоматического дробовика до полицейской снайперской винтовки. Зайдя в тот же магазин в 1999 году Иван пережил ещё одно потрясение: он не узнал магазин. Почти все импортные товары исчезли, за счёт этого ассортимент уменьшился в несколько раз и стал мало отличаться от положения февраля 1993 года, когда были доступны только магазины советского типа "Охотник-рыболов".
  -- Ты что здесь хотел? - спросил отец Анатолия Семёновича, склонившегося над витриной с ножами. - Нож?
  -- Да, присматриваюсь, - ответил тесть и обратился к продавцу, указывая на один из ножей. - Покажите мне этот, пожалуйста.
   Он взял небольшой туристический нож повертел его в руках, посмотрел режущую кромку на свет и спросил Михаила:
  -- Что скажешь?
  -- Не знаю, - пожал плечами тот. Потом обратился к продавцу. - Что за сталь?
  -- Хорошая сталь. Твёрдость - пятьдесят две единицы. Выше - только на охотничьих.
   Карасёв видел, что нож - дрянь, и сталь - тоже дрянь. Но ничего более подходящего в продаже действительно не было. Охотничий нож в этой ситуации тестю был не нужен.
  -- Я беру, - сказал Анатолий Семёнович. - И дайте ещё десяток патронов двенадцатого калибра с картечью и десяток с дробью четыре ноля.
   Родственники вышли из магазина и, разговаривая, пошли куда-то не спеша по морозцу, а Иван пока решил вернуться в больницу. Он вспомнил, что в это время туда должна прийти жена. Когда Карасёв-наблюдатель достиг больницы, Иван и Виктория уже сидели на скамейке в холле первого этажа. Иван выглядел страшно: заплывшее лицо, пропитанный кровью тампон под носом и старая полосатая пижама не по размеру. Рядом с ним на скамейке лежал принесенный женой пакет с продуктами.
  -- Как прошла операция? - спросила Вика, жалостливо глядя на мужа.
  -- Нормально.
  -- Больно было?
  -- Во время операции - нет. Больно стало потом, когда анестезия прошла.
  -- И сейчас больно?
  -- Угу. Не переживай, всё идет хорошо. Как Маша?
  -- У неё всё замечательно, сейчас в садике. Как тут кормят?
  -- Плохо.
  -- Я каждый день буду тебе приносить по два раза.
  -- По два не нужно. Но один раз приноси, а то помру с голоду. Как насчёт работы?
  -- Есть несколько подходящих вариантов. Завтра иду на собеседование.
  -- Опять на полгода? Хорошо, что у меня зарплата к доллару привязана, а то я бы тоже каждые полгода работу менял при такой инфляции. Дикое время! Но скоро всё наладится.
  -- Скоро ли?
  -- Скоро! Не в один год, конечно, но постепенно и мы научимся жить и работать цивилизованно. Я в это верю. Главное, мы на правильном пути.
  -- Папа тебе звонил? Он хотел тебя о чём-то спросить.
  -- Да, мы переговорили.
  -- Тебе не холодно? Тут сквозит, а ты в одной пижаме.
  -- Немного поддувает.
  -- Ладно, иди к себе в палату, а то простынешь. Там хоть тепло?
  -- Тепло.
  -- Я тебе сегодня вечером позвоню, или ты сам позвони. Тебе удобнее.
  -- Хорошо, я позвоню. Пока.
   Карасёв взял пакет с продуктами и пошёл к лестнице. Жена стояла и смотрела на него, пока он не скрылся за углом. Потом Вика поехала домой, а Карасёв-наблюдатель направился к тестю. Он знал, что основное событие текущего дня произойдет именно там.
   Анатолий Семёнович был дома. По дороге домой он купил дверную цепочку и теперь крепил её к дверной коробке. Вкрутив последний шуруп, тесть несколько раз открыл и закрыл дверь на цепочке, тем самым проверив результаты своей работы. Потом убрал инструменты и направился в спальню. Там стоял металлический оружейный шкаф. Анатолий Семёнович открыл его и извлёк зачехлённое охотничье ружьё. Помимо ружья в шкафу находились несколько патронташей, большой охотничий нож и пачек восемь патронов. Карасёв находился рядом и наблюдал за действиями тестя. Анатолий Семёнович расчехлил ружьё, поднял стволы на уровень глаз и посмотрел в них, направляя под нужным углом к свету. Затем взял шомпол, навинтил на него пуховку, капнул на неё несколько капель ружейного масла и несколько раз провёл пуховкой по каждому стволу. После этого он насухо протёр стволы снаружи и собрал ружьё. Это была штучная вертикалка двенадцатого калибра. Тесть несколько раз быстро вскинул ружьё, прицеливаясь в воображаемые мишени. Потом поставил ружьё к стене, достал из сейфа две пачки патронов, из прихожей принёс ещё две и раскрыл их. Из каждой он взял по одному патрону, сел на кровать и, перебирая в пальцах патроны, задумался. В руках у него были патроны снаряжённые дробью различных размеров: семёркой, тройкой, четыре ноля и картечью. Подумав несколько минут, Анатолий Семёнович убрал в оружейный шкаф патроны с дробью четыре ноля и с тройкой. Оставшиеся патроны он оставил на тумбочке в раскрытых пачках, и по несколько патронов вынул из каждой пачки и поставил открыто на тумбочке рядом с пачками. Он оставил патроны с самым крупным и с самым мелким снарядом, рассчитывая определиться по ситуации. "С одной стороны, нужно ограничиться причинением нападающему минимального вреда, - думал он, - а с другой, - эффективно пресечь нападение. Надо следовать принципу минимальной достаточности, - он грустно усмехнулся. - Я всю жизнь ему следую". Выходя из спальни, Анатолий Семёнович осмотрел свою боевую точку: около кровати стояла тумбочка, на ней - патроны, около тумбочки - ружьё. Затем он пошёл в прихожую, вынул из карманов пальто газовый баллончик и нож, поставил газовый баллончик на телефонную полку около входной двери, а нож понёс на кухню. Из шкафа он достал точильный камень, но прежде чем заняться заточкой ножа, захотел выпить чаю. Он сидел, пил чай и размышлял. "Сволочное время! - думал он. - Теперь даже дома нельзя чувствовать себя спокойно. Сижу в собственной квартире с ружьем наготове! И это в собственной стране! Когда такое было? Пять лет назад я себе представить такого не мог. Если бы мне сказали - ни за что не поверил бы. Распустили всякую шваль! Теперь их время. Точно: их время. Моё время прошло".
   В дверь позвонили. Анатолий Семёнович насторожился. Он подошёл к входной двери и посмотрел в старый дверной глазок. Перед дверью стояла невысокая женщина в домашнем халате.
  -- Кто там? - спросил бдительный Анатолий Семёнович.
  -- Я Ваша новая соседка снизу. Вы нас топите!
   Анатолий Семёнович пришёл в полное недоумение. Ведь он знал, что в его квартире совершенно сухо.
  -- Кого топим? - спросил он.
  -- Квартиру под Вами! У нас вода с потолка бежит! - визгливо возмущалась женщина.
   Анатолий Семёнович растерялся и одновременно проникся сочувствием к этой женщине. Поскольку женщина в халате не вызвала у него опасений, он решил устранить возникшее недоразумение, оправдаться и для этого открыл ей дверь. Поскольку цепочку тесть поставил только сегодня, он не привык к её существованию, и, открывая дверь, цепочку снять забыл. Как только дверь приоткрылась, невесть откуда выскочил здоровенный мужик и рванул дверь на себя. Цепочка звякнула, но выдержала. Анатолий Семёнович потянул дверь на себя, но мужик в просвет двери уже засунул ногу, а рукой ухватил тестя за рукав. За спиной первого нападавшего Анатолий Семёнович увидел ещё одного. Тот ухватился за край двери и дёргал на себя, стараясь порвать цепочку. Тестю удалось вырваться, он потерял равновесие и чуть было не упал, но ухватился за висевшее на вешалке пальто и сорвав его, устоял на ногах. Поняв, что закрыть дверь ему не удастся, Анатолий Семёнович кинулся в спальню. За спиной он слышал удары. Дверь сильно и часто дёргали, пытаясь порвать цепочку. Карасёв видел как тесть вбежал в спальню, схватил ружьё, переломил его и сунул в стволы два патрона. В этот момент цепочка лопнула. Дверь распахнулась и в квартиру влетели двое мужчин. Анатолий Семёнович этого не видел из спальни. Услышав, как сдалась цепочка, он привёл ружьё в боевое положение, вскинул его в сторону прихожей и сделал шаг вправо, выходя из-за укрытия, которым служил дверной косяк. Всё произошло мгновенно. Он увидел бегущих к себе двух мужчин, в руке первого был направленный на Анатолия Семёновича обрез охотничьего ружья. Анатолий Семёнович выстрелил дублетом, укрылся за косяком, трясущимися пальцами выбросил стреляные гильзы, судорожно запихал в стволы два патрона, снова изготовился и стал медленно выходить из спальни, смотря через прицел. Не увидев фигур на уровне своего роста, тесть даже испугался, мгновенно подумав, что они где-то укрылись и внезапно нападут на него. Но периферийным зрением он заметил что-то на полу и, взглянув, увидел два тела. Они оба лежали головой к нему, лицом вниз. В подвёрнутой назад руке первого был обрез, рядом со вторым телом валялся длинный нож. Вокруг них постепенно увеличивались алые лужи. В комнате пахло порохом и смертью. Анатолий Семёнович несколько минут неподвижно стоял, направив на них ружьё. Потом он подошёл ближе, отпихнул ногой обрез подальше от тел и отважился проверить пульс. Держа в одной руке ружье, пальцами второй он пощупал сначала шею одного, а затем и второго. Пульса он не обнаружил. Тогда тесть пошёл в прихожую, замкнул дверь и срывающимся голосом вызвал скорую помощь и милицию. Он разрядил ружьё и, почувствовав, что силы покидают его, сел на стул и закрыл глаза.
   Иван тоже пережил потрясение. Он много раз слышал об этой истории от тестя, но теперь сам стал очевидцем кровавой драмы.
   Милиция и скорая приехали на удивление быстро. Медики констатировали смерть и уехали, а милиционеры и один в штатском ещё много часов осматривали трупы, квартиру, опрашивали соседей, много раз спрашивали Анатолия Семёновича об одном и том же, заставляли показывать и изображать, что и как произошло, заставляли подписывать бумаги и замучили его совсем. Забрали зачем-то ружьё и патроны. Оказалось, что тесть всадил по заряду картечи обоим в грудь, от чего они на месте и скончались. Анатолий Семёнович стрелял инстинктивно и, чтобы не промахнуться целился в середину. Просто так получилось. Картечь он тоже не выбирал специально и осознанно. У него не было времени думать. И не было возможности выбирать. А девица вовсе не была соседкой. Она была с ними заодно и, услышав выстрелы, удрала, бросив специально принесённый халат.
   Когда трупы увезли, Анатолий Семёнович остался в квартире один. В гостиной стояли кровавые лужи, пол был исчерчен мелом, повсюду грязь от многих ног, а вся входная дверь измазана чёрным порошком. К тому же было сильно накурено. Ужас! При этом ни жена, ни один из родственников ещё не знали, что он у себя дома держал оборону, убил двух человек и теперь сидит в своей осквернённой квартире на месте недавнего побоища. Ещё не известно, что с ним будет дальше. Анатолий Семёнович понял, что остаться на ночь в квартире он не сможет. Он подошёл к телефону и набрал номер дочери.
  -- Алло, - Вика взяла трубку.
  -- Здравствуй, доченька!
  -- Привет, папа! Что-то случилось? Почему у тебя такой голос?
  -- Ничего страшного. Ты не против, если я сейчас к тебе приеду?
  -- Приезжай, конечно! Иван в больнице, мы с Машкой вдвоём. Тебя когда ждать?
  -- Сейчас такси вызову и приеду.
  -- Ну давай, ждём.
   Анатолий Семёнович вызвал такси, запер квартиру и поехал к дочери. Карасёв поехал вместе с ним.
  -- Папа, ты заболел? - встревожилась Вика, увидев отца.
   Анатолий Семёнович неудачно попытался изобразить на сером лице улыбку. Он хотел что-то сказать, успокоить дочь, но слова не шли. Он молча стал раздеваться. Вика помогла ему снять пальто, проводила в комнату и усадила на диван.
  -- С сердцем плохо? - спросила она.
   Отец отрицательно покачал головой. Потом усилием воли разжал губы.
  -- У тебя водка есть?
  -- Должна быть. Я сейчас посмотрю, - она открыла шкаф и достала полбутылки водки. - Пойдём на кухню, я тебя накормлю.
  -- Не хочу. Лучше принеси стакан сюда.
   Вика сходила за стаканом на кухню и поставила его перед отцом на журнальный столик. Анатолий Семёнович налил полный стакан водки и, не отрываясь, выпил. Вика давно поняла, что что-то случилось, но не спрашивала, ждала, когда отец сам захочет рассказать.
  -- Маша где? - спросил через некоторое время Анатолий Семёнович.
  -- Уже спит, время-то позднее.
  -- Ах, да! - вспомнил Анатолий Семёнович.
   Вдруг его глаза покраснели и наполнились слезами. Он закрыл лицо ладонями и несколько минут сидел так, безмолвно и неподвижно. Вике стало страшно. Она сразу подумала, что умер кто-то из близких. На её глазах тоже навернулись слёзы.
  -- Папа, что случилось? - спросила она срывающимся голосом.
   Отец взял себя в руки, вытер кулаком глаза, и обнял дочь.
  -- Ничего, ничего, доченька! Просто у меня нервы сдали.
  -- Умер кто-то? - дочь сверлила его глазами, готовясь к страшной вести.
  -- Что ты! Нет, нет! - он замотал головой. - Старый дурак! Напугал тебя! Никто не умер, все живы.
  -- Тогда что?
  -- Да тут напали на меня... Точнее, на нашу квартиру.
   У Вики глаза мгновенно высохли и округлились, а краснота лица сменилась бледностью. Отец поспешил её успокоить:
  -- Но всё обошлось. Я, как видишь, жив и здоров. Они даже ничего не взяли.
   Вика очень сильно удивилась. Она перестала что-либо понимать. Что это за налётчики, которые ничего не берут и не причиняют никакого вреда? И почему тогда отец весь серый, пьёт водку и плачет? Может быть, он всё-таки нездоров? Вслух она спросила:
  -- Зачем они приходили?
  -- Не знаю, - Анатолий Семёнович пожал плечами. - Я так и не понял.
   Мысль о нездоровье отца всё сильнее укоренялась в сознании Виктории. Неадекватность его поведения была для неё очевидной. Она даже начала сердиться на него.
  -- Почему ты решил, что это были налётчики?
   Анатолий Семёнович тяжело вздохнул, вылил себе в стакан остатки водки и одним махом выпил.
  -- Послезавтра Лиза приезжает, - сказал он, поставив пустой стакан и представил себе как жена приходит домой, видит нарисованные на полу мелом силуэты двух людей, кровавые лужи и падает в обморок. А дочери сказал: тебе придётся мне помочь, один я не справлюсь.
  -- Я всегда рада. Что за помощь нужна?
  -- Нужно в квартире прибраться, пол вымыть.
  -- Налётчики наследили? - спросила она.
  -- Да. И милиционеры тоже. Но особенно, конечно, налётчики. Для неё это будет ударом.
  -- Для кого?
  -- Для матери.
  -- Что станет ударом?
  -- Что меня посадят.
  -- Папа! Что всё-таки произошло? - спросила в конец запутанная Вика.
  -- Я убил их. Обоих. У нас дома. Там сейчас полно крови.
   Вике трудно было поверить отцу. Она знала его слишком давно. На боевика он походил мало. Но все странные эмоциональные реакции отца свидетельствовали о правдивости его слов.
  -- Как... Подожди..., - сказала она растерянно. - Ты их совсем убил?
  -- Да.
  -- Как?
  -- Из ружья.
   Подлинная трагичность события только теперь начала доходит до неё. Ей стало жаль отца.
  -- Я постелю тебе на диване, - сказала она и достала из шкафа комплект свежего постельного белья. - Ложись. Тебе нужно отдохнуть.
   Анатолий Семёнович не стал сопротивляться. Отдых ему действительно был нужен, он лёг и сразу уснул. Но тут же во сне увидел как двое подонков врываются к нему в квартиру, он стреляет в них, но картечь отскакивает от их одежды как горох. Он перезаряжает ружьё, стреляет ещё и ещё, но картина повторяется. Анатолий Семёнович в ужасе проснулся и сел на диване. Вика ещё не ложилась.
  -- Что, папа? - спросила она.
  -- Ужасы всякие снятся, - ответил отец. - Можно телевизор включить? Маше не помешает?
  -- Включай, конечно, она спит крепко.
   Анатолий Семёнович включил телевизор и уставился тяжёлым взглядом в мерцающий экран. В это время в больнице спал Иван с забитым кровавым бинтом носом и, нечаянно закрыв рот, просыпался от нехватки кислорода. Карасёв-наблюдатель посидел ещё немного рядом с тестем, и решил, что ему пора. Он зашёл в детскую, посмотрел как сладко спит его доченька и направился к станции метро. Он знал, что всё будет хорошо.
   "Время разбрасывать камни, и время
   собирать камни; время обнимать, и время
   уклоняться от объятий"
   Еккл. 3, 5.

Глава четвертая

  
   На следующей станции была весна. Снега уже не было, но деревья стояли ещё голые. Было утро. Как и в прошлый раз Карасёв направился к себе домой. Он шёл неторопливо и глазел по сторонам. Прохожие, шедшие ему навстречу, были одеты как-то серо, блёкло, безвкусно, что ли. Глядя на дорогу, Иван заметил, что и здесь что-то не так. Поток машин выглядел непривычно. Поняв, в чём дело, Иван рассмеялся. Сплошным потоком шли Жигули, Волги, Москвичи, Запорожцы. Иномарок он заметил только одну или две. Страна Советов! Карасёв стал внимательней вглядываться в окружающее, отыскивая знакомые признаки развитого социализма. "Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи!", - прочитал он надпись огромными красными буквами на крыше одного дома. Повернув голову в другую сторону, Карасёв увидел ещё два: "Слава советским железнодорожникам!" и "Храните деньги в сберегательной кассе!". Пройдя чуть дальше, Иван прочитал ещё одно знакомое и почти забытое слово: "Котлетная". А вот и советский общепит, неряшливый и хамоватый! С плакатами внутри: "Хлеб - наше богатство" и "У нас самообслуживание". Пройдя несколько кварталов, Карасёв встретил еще несколько таких заведений: пельменную, блинную и бульонную. В студенческие годы он заходил в бульонную перед занятиями и брал себе на завтрак тарелку бульона с плавающим в нем варёным яйцом и ломтик поджаренной варёной колбасы. Съедал он это всё при помощи видавших виды алюминиевых ложки и вилки. А однажды в студенческой столовой он имел неосторожность взять тарелку супа. Приступив к обеду, он обнаружил во рту что-то твёрдое и явно постороннее. Вынув инородное тело изо рта, Иван с удивлением опознал в нём квадратный кусочек прозрачного стекла от разбитого гранёного стакана. Поискав ложкой в тарелке, он нашёл ещё несколько. Желание посещать студенческие столовые у него надолго после этого пропало. Иван шёл дальше. Повсюду был сплошной асфальт, никакой тротуарной плитки. Его внимание привлёк видеосалон. Карасёв подошёл поближе и остановился, рассматривая афишу. В своё время он сам ходил смотреть голливудские фильмы, отдавая за вход зелёную трёшку. Перед фильмом обычно показывали диснеевские мультфильмы без перевода. За видеомагнитофон тогда отдавали Жигули. Стоп! - сказал себе Иван. Видеосалоны начали открываться после 1985 года. Что за год сейчас? Киоски Союзпечати ещё не открылись, а других способов установить время Иван не знал. Поэтому, прибавив шагу, он поспешил домой.
   Пройдя по чистому, ещё пахнущему краской подъезду, Карасёв вошёл в свою квартиру. В ванной шумела вода, а из кухни слышался голос Вики:
  -- Кушай, Машенька, кушай, золотка!
   Карасёв-наблюдатель прошёл на кухню и увидел, что его дочь, примерно годовалого возраста, сидит на высоком детском стульчике со столиком и завтракает. Пока Вика выбирает момент, чтобы засунуть ей в ротик ложечку гречневой каши, Машенька возит свей маленькой ручкой в тарелке, набирает полный кулачок каши и размазывает по своему круглому личику. Ей весело! На шее у неё повязан передничек со слоником, тоже весь в каше.
   Если Маше год, значит, мне - двадцать шестой, - подумал Карасёв.
   В этот момент с мокрыми, зачесанными назад волосами из ванной вышел он сам. На его щеках блестели капельки воды.
  -- Может быть, все-таки посидишь с Машей? - спросила его Вика, не отрываясь от процесса кормления.
  -- Не могу. Я Андрею обещал сходить с ним сегодня в Покровский собор. В тот, который недавно вернули церкви. В нём раньше выставочный зал был, помнишь? А тебе зачем на работу идти? Сегодня выходной день. Ну их с их субботниками! Это дело сугубо добровольное! Хочешь - идёшь, не хочешь - не идёшь.
  -- Куда там! Ты же знаешь. В этом у нас всё осталось по-прежнему. Добровольное дело только на словах, а на самом деле - добровольно-принудительное.
  -- Охота тебе целый день бесплатно работать?
  -- Мне увольняться пока неохота, вот что!
   Иван махнул рукой.
  -- Ладно, - делай, как знаешь. Машу к маме заведёшь?
  -- Угу.
  -- Тогда я вас вечером дома ждать буду.
  -- Мы, может быть, задержимся немного у мамы, погостим. Ты нас не теряй.
  -- Хорошо.
   Пока супруги разговаривали, Иван-наблюдатель осматривал свою квартиру. Квартира была новой, они въехали в неё совсем недавно. Было неуютно: на стенах дешёвые бумажные обои, на полу линолеум, стены в туалете и ванной - крашенные голубой краской. Ни аудиосистемы, ни видеомагнитофона, ни компьютера. Телевизор "Горизонт" в громоздком деревянном корпусе, проигрыватель "Электротехника".
   Потом за Иваном зашёл Андрей, они вышли на улицу и направились к автобусной остановке. Карасёв-наблюдатель пошёл с ними.
  -- Знаешь, - говорил Иван, - у меня с этим как-то не складывается. Я всегда хотел верить, но не мог. В шестнадцать лет даже сам пошёл в церковь и крестился: надеялся, что в моей жизни всё изменится. Но ничего не изменилось.
  -- Да ведь я ни к чему тебя и не призываю. Давай просто сходим в храм, постоим на литургии.
  -- Я как-то пробовал. Долго стоять не получается. Начинаю по сторонам глазеть, кто что делает, отвлекаюсь, устаю, и хочется уйти.
  -- Что просто в храм зашёл - уже хорошо. В следующий раз, может быть, подольше постоишь, а там и что-нибудь понимать начнёшь. А ещё лучше книжки предварительно почитать, подготовиться, узнать, что к чему. Тогда проще будет. У меня есть несколько хороших, я тебе могу дать.
   Они вошли в подошедший автобус, прокомпостировали шестикопеечные талоны и сели на сиденье. Напротив них, отгородившись газетой, сидел пожилой мужчина. В руках у него были "Известия" за 22 апреля 1989 года. Крупными буквами было написано: "22 апреля - День рождения В.И. Ленина". Под надписью была помещена крупная фотография Ильича в окружении соратников. Там же, на первой странице, Карасёв прочёл: "Ленинизм и перестройка: за реализм и творчество" Доклад товарища Медведева В.А. на торжественном собрании, посвященном 119й годовщине со дня рождения В.И. Ленина. Отдельная колонка была посвящена работе Политбюро ЦК КПСС.
   Восемьдесят девятый год! - подумал Карасёв-наблюдатель. - Время последней советской оттепели, когда лёд в самом деле тронулся. Романтическое время, время надежд! Тогда казалось, что все перемены могут быть только к лучшему, а все проблемы представлялись лишь временными трудностями. Несмотря на то, что водка, сахар и другие продукты продавались только по талонам, что в жутких очередях за плохой водкой в пивных бутылках с крышечками из алюминиевой фольги легко можно было получить переломы рёбер и ушибы лица, что товарный дефицит становился всё сильнее, люди светло смотрели в будущее. Накопленная за десятилетия энергия несбывшихся надежд требовала выхода. И хотелось верить, что теперь-то всё наладится. Самыми модными словами были: перестройка, гласность, демократизация, хозрасчёт и самоокупаемость. Это были загадочные, далёкие от жизни слова, но они вселяли надежду.
   Андрей и Иван вышли на остановке около пятиглавого Собора Покрова Пресвятой Богородицы. Массивные двери храма были открыты и около них на паперти стояли пять нищих. Среди них был мужчина на костылях с одной ногой, грязная и неряшливая девочка и старушки. Их вид неприятно поразил Карасёва. Раньше он с нищими не встречался, и не знал как с ними себя вести. Чтобы попасть в храм, нужно было пройти мимо нищих. Иван тихонько спросил у Андрея:
  -- Что мне делать? Я им должен подать?
  -- Как хочешь.
  -- Сколько?
  -- Если у тебя достаточно денег, и ты хочешь поделиться, подай им побольше. Если мало - подай чуть- чуть. А если денег нет, то и совсем не подавай.
   Карасёв положил в каждую протянутую руку по монетке и вошёл в храм. Пройдя мимо свечного ящика, он встал около одной из массивных колонн. Он стоял, опустив глаза, и прислушивался скорее к тому, что было у него внутри, в сердце, нежели к тому, что происходило вовне. Вся окружающая обстановка к этому располагала. К тому же Иван чувствовал, что давно пора разобраться в неразрешённых конфликтах сердца и разума. Он всматривался в самого себя и пытался понять. Так многое было для него неясным! Какой-то непроглядный туман окутывал всё! Служба началась, а Карасёв продолжал безмолвно и неподвижно стоять. От этого и внутри у него постепенно и незаметно воцарилась тишина. Потом Иван заметил, что от пения церковного хора, мерного позвякивания кадила, от всей церковной службы внутренний туман, окутывавший сердце, стал рассеиваться и исчезать. И вдруг словно солнце вышло из-за тучи: Иван ощутил в груди ласковое тепло и необыкновенную светлую радость. Это было так необычно и так неожиданно, что Карасёв даже растерялся. Он уже не чувствовал ни усталости, ни раздражения, ни обычной для него печали. Тут он вспомнил, что на нём нет крестика. Он вышел к свечному ящику, купил маленький серебряный крестик на белой тоненькой верёвочке и вернулся в храм. Иван молился вместе со всеми, вместе с хором и священником, может быть, первый раз в жизни. Ему было по-настоящему хорошо. Словно крылья вдруг выросли у него за спиной.
   По окончании литургии Иван с Андреем вышли на улицу. Светило весеннее солнце, и всё вокруг было по-прежнему. Но Иван ясно помнил удивительное ощущение радости, силы и чистоты, которое было подарено ему сегодня.
  -- Прогуляемся? - спросил Андрей.
  -- Да.
  -- Не пожалел, что пошёл?
  -- Нет, что ты! Сегодня всё было как-то по-другому. У меня всегда разум конфликтует с сердцем. То, что сердце считает правильным, разум подвергает сомнению; что обосновывает ум, то осуждает сердце. Непрерывный мучительный конфликт! А сегодня я впервые понял, что может быть иначе. Я даже не понял, а скорее увидел...
  -- Я понимаю, о чём ты говоришь. Это болезнь нашего века - преклонение перед разумом. А точнее, перед рассудком. Из него сделали идола, который занимает не своё место. Умом постигают и проверяют сейчас всё. А что не выдерживает такой проверки, просто выбрасывают или объявляют ложью. В ходу только один инструмент и один метод для всего на свете. В этом главная ошибка. Для познания сверхчувственного нужен совершенно другой инструмент - сердце. В этой области ум может только помогать сердцу, не более.
   Некоторое время они шли молча. Потом Андрей предложил:
  -- Давай по дороге зайдём ко мне. У меня есть хорошая книжка, я дам тебе её почитать.
  -- Хорошо.
   Они прошли мимо большого кинотеатра. На огромном щите красовалась рукописная афиша советского фильма. Карасёв-наблюдатель с большим трудом узнал в одном из изображённых известного советского актёра, очень уж мало было сходства. Халтурщик рисовал!
   Потом Иван зашёл к Андрею и вышел на улицу с книжкой в руке. На книжке стояла надпись золотистыми буквами: "Преподобный Серафим Саровский".
   Иван решил пойти дальше пешком. Карасёв-наблюдатель пошёл рядом с ним. Проходя мимо киоска, он заметил продающуюся в нём Библию. Это были первые Библии, которые появились в России после октября семнадцатого года. До этого в течение семидесяти лет в СССР Библию было найти почти невозможно. Дореволюционных изданий осталось очень мало, и они не продавались. Послереволюционных изданий просто не было. Сейчас в киоске Карасёв-наблюдатель увидел миссионерскую Библию. Она была в мягкой обложке синего цвета. Такие Библии привозились в СССР зарубежными миссионерскими организациями для бесплатной раздачи, но продавались везде по сумасшедшим ценам. Россия!
   Когда Карасёв проходил мимо ЦУМа, какой-то человек вручил ему брошюру с тремя большими буквами: НТС. "Народно-трудовой союз Российских солидаристов", - прочитал Иван и вложил брошюру в книжку. Пройдя ещё немного, он увидел людей в жёлтых и оранжевых хитонах с тарелочками в руках. Люди ритмично ударяли в тарелочки, пели и пританцовывали. Маленькие колокольчики на их хитонах, на руках и на ногах позвякивали в такт. "Харе кришна, харе рама, кришна кришна, харе, харе", - пели они. Кришнаиты выглядели очень весело и жизнерадостно. "Весёлые ребята", - подумал про них Карасёв. Перед кришнаитами стоял лоток с книгами. Книги были яркие, в глянцевых суперобложках. Карасёв остановился и раскрыл одну из книг. Из книги на него посмотрела страшная тётка с множеством рук, и змеями на голове, похожая на медузу Горгону, известную ему с детства по мультфильму. На другой странице был изображён цикл перевоплощений.
  -- Скажите, - обратился Иван к одному из кришнаитов, - человек не умирает насовсем?
  -- Конечно нет!
  -- Что же с ним происходит?
  -- После смерти человека его душа снова воплощается в другое существо в зависимости от кармы. Если человек жил добродетельно, он может родиться брахманом, а если греховно - животным, растением или насекомым.
  -- А после смерти насекомого?
  -- В результате ряда воплощений он опять может родиться человеком.
  -- Если человек при каждом воплощении будет жить правильно, что тогда?
  -- Тогда он освободится от необходимости воплощений и сольётся с божеством.
  -- Кем он тогда будет? Каким именно из людей? Ведь ему, может быть, пришлось прожить не один десяток жизней на земле? Что он будет представлять из себя в конце?
  -- Он сольётся с божеством и растворится в нём.
  -- То есть его личности уже не будет?
  -- Она будет не нужна.
  -- Вот те на! - Карасёв даже засмеялся. - Бейся, бейся, и что получишь? Сотрут тебя и все дела! За ненадобностью! Как-то меня это не вдохновляет!
   Закончив на этом беседу, он пошёл дальше и долго ещё улыбался, живо представляя себе только что нарисованный ему путь к счастью.
   Так Карасёв и шёл, улыбающийся и счастливый оттого, что был молод, что стояла хорошая погода, что была весна, и что всё у него было ещё впереди.
   Ваня! - услышал он за спиной приятный и знакомый женский голос, обернулся и увидел Татьяну. Она стояла в красном плаще с перехваченным красной лентой снопом волос, с огромным плоским прямоугольным, завёрнутым в коричневую бумагу предметом в руках. Она лучисто улыбалась, в глазах у неё светились озорные огоньки. Вся штука была в том, что Карасёв безнадёжно ухаживал за ней восемь лет назад и с тех пор её не видел. Она и тогда была очень хороша, а теперь к прежней красоте добавилось что-то новое, но что именно, Карасёв сразу не разобрал.
  -- Таня! - воскликнул он. - Сколько лет, сколько зим?
   Продолжая улыбаться, она молча смотрела на него, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, как будто старалась получше рассмотреть.
  -- Как поживаешь? - спросил Иван, подойдя вплотную.
  -- Замечательно!
  -- Семья? Дети?
  -- Пока не обзавелась. Замуж никто не берёт!
  -- Да уж! Знаю, сама не идёшь. Что это у тебя? - Карасёв жестом указал на прямоугольный предмет.
  -- Картина. Купила сейчас. А у тебя как?
  -- Тоже всё хорошо. Женат, дочке год и два месяца. Работаю, квартиру получил недавно.
  -- Ух ты какой!
  -- А ты не знала? Пойдем! Тебе в какую сторону?
  -- До станции метро.
  -- По пути.
   Они пошли рядом.
  -- Давай, помогу! - предложил Иван.
  -- Держи, - Татьяна отдала ему громоздкую картину. - Ты жизнью доволен?
  -- Вполне. А ты?
  -- Я тоже, - она помолчала немного. - Я сейчас в родительской квартире живу. Помнишь, где это?
  -- Да.
  -- Они кооперативную построили, а эту мне оставили. Я только что ремонт закончила. Теперь красоту навожу, так сказать, последние штрихи.
  -- Это один их штрихов? - Карасёв указал взглядом на картину в своих руках.
  -- Точно! - ответила Татьяна и взглянув в сторону, воскликнула: Ой, смотри! Помнишь, как мы с тобой в это кафе ходили?
  -- Помню.
  -- Давай зайдём. Ты не торопишься?
   Иван засомневался:
  -- Я даже не знаю...
  -- Мы быстро, только по чашечке чаю выпьем. Всё-таки старые знакомые встретились, через столько лет!
  -- Ну хорошо, давай зайдём.
   Они вошли в кафе и прошли к дальнему столику в углу зала. Иван прислонил картину к стене, сел за столик и заказал подошедшей девушке две чашки чаю и пирожных.
  -- Ты возмужал, - сказала Татьяна, глядя Ивану в глаза.
  -- Ты тоже подросла.
  -- Не переводи всё в шутку. Я серьёзно говорю.
  -- Да?
  -- Да! Абсолютно серьёзно.
  -- Хорошо. Раньше мне именно этого не хватало, да?
  -- Не знаю. Какая разница?
  -- Да, ты права. Теперь уже всё равно.
   Молоденькая официантка принесла чай и пирожные. Иван сделал глоток из своей чашки.
  -- Неплохой чай! - сказал он удивлённо.
  -- Вообще здесь неплохо.
  -- Да, - подтвердил Иван, поглядев по сторонам. - Ты чем по жизни занимаешься?
  -- Работаю. В газете. В молодёжном отделе.
  -- Нравится?
  -- Очень. Много людей, самых разных. Много историй.
  -- Да, это интересно.
  -- Хочешь, о тебе статью напишу? О том, какой ты замечательный и положительный во всех отношениях, и на работе и в быту.
  -- Да уж! - Карасёв засмеялся. - Не нужно. Это плохая идея.
  -- Почему?
  -- Просто плохая, и всё, - он многозначительно посмотрел на часы. - Пожалуй, мне пора. Если тебе всё еще до метро, то пойдём.
  -- Ну что ж, пойдём.
   Иван расплатился, взял картину, и они с Татьяной вышли из кафе. Не успели они далеко отойти, как Татьяна споткнулась, вскрикнула и присела на корточки, корчась от боли.
  -- Что с тобой?
  -- Ногу подвернула, - проговорила Татьяна, держась рукой за правую лодыжку.
  -- Сильно больно? Наступать можешь?
  -- Не знаю. Сейчас попробую.
   Придерживаясь за Карасёва, Татьяна встала и осторожно попробовала шагнуть. Но снова охнула и присела.
  -- Нога, кажется, не распухает. Значит, разрыва связок нет, - заключил Иван.
  -- Только этого не хватало!
  -- Скорее всего, просто растяжение. Тугая повязка, компрессы, и через пару дней ты будешь снова скакать как козочка.
  -- Как же я до дома доберусь? Да ещё с этой картиной!
  -- Да... Такси надо ловить или частника. Стоять можешь?
  -- Угу.
  -- Тогда подожди, я сейчас машину поймаю.
   Через несколько минут Карасёву удалось остановить битую "копейку" и договориться с водителем.
  -- До квартиры сама дойдёшь? - спросил он Татьяну, загрузив её вместе с картиной на заднее сиденье.
  -- С картиной навряд ли, - она сделала очень жалобное выраженье лица.
  -- Хорошо. Я тебя провожу, - согласился Иван и сел на переднее сиденье.
   Минут через пятнадцать они уже стояли перед дверью Таниной квартиры.
  -- Заходи, ремонт посмотришь, - сказала она, поворачивая ключ в замке.
  -- Только ненадолго.
   Они вошли в квартиру. Иван поставил картину в прихожей, а Татьяна, почти незаметно прихрамывая, скрылась в комнатах.
  -- Ты разувайся, проходи, осматривайся. Я пока отлучусь на пару минут, - сказала она, уходя.
  -- Тебе уже лучше, я вижу, - заметил Карасёв.
  -- Да, почти не болит, - крикнула Татьяна.
   Иван прошёл в зал, сел на диван и раскрыл свою книжку. На первой странице была помещена икона святого. Согнутый старец с палкой в руке и котомкой на плечах.
  -- Что ты тут делаешь? - Таня стремительно вошла в зал, застегивая последнюю пуговку короткого халатика. Карасёв захлопнул книжку.
  -- Ты уже как козочка скачешь!
  -- Удивительно! - она улыбнулась во весь рот. - Но всё прошло!
   Таня присела на подлокотник дивана рядом с Иваном, и он в одну секунду почувствовал себя атакованным и взятым на абордаж. Борт его был пробит, и схвачен острыми баграми. А корабельная команда дружно капитулировала и перешла на сторону противника. Капитан остался в одиночестве.
   Карасёв-наблюдатель стоял, прислонившись к серванту, и с любопытством наблюдал за происходящим.
   Иван сидел на диване. Внешне он был совершенно спокоен. Он был невозмутим. Круглые коленки, губы, глаза. Тонкий аромат. Капитан побледнел, а Иван заёрзал на диване. При этом коварный противник был очень мил и вёл себя более чем естественно. В этом была его главная сила.
  -- Знаешь, мне вчера подарили бутылку отличного французского вина. Нальём по бокалу, и я покажу тебе свои достижения в области интерьера, - Таня проплыла над ковром к бару, достала бутылку красного вина и штопор.
  -- Нет!!! - подумал Иван, но утвердительно кивнул головой. Капитан вынул из кобуры табельный пистолет, снял его с предохранителя и загнал патрон в патронник.
   Карасёв открыл бутылку и налил до половины два бокала из тонкого стекла.
  -- За встречу!
  -- За встречу!
   Вино было чудесным. Иван отпил несколько глотков и встал.
  -- Показывай!
  -- С удовольствием! Пошли!
   Она пошла перед ним. Густые душистые волосы рассыпались по её спине. Что и говорить, она была сладка и благоуханна.
   Осмотрев зал, кухню, кабинет, туалет и ванную, они двинулись дальше.
  -- Сейчас я покажу тебе свою спальню, - проворковала Таня, таинственно улыбаясь.
   Капитан приставил пистолет к виску. На секунду он замер, стиснув зубы, но потом вдруг вспомнил о чем-то или услышал что-то, сунул пистолет в кобуру, достал ракетницу и пустил в небо сигнальную ракету. В этот момент Иван почему-то вспомнил о книжке и о старичке с котомкой. Он остановился.
  -- Подожди, - сказал он. - Я сейчас.
   Он вернулся в зал, поставил на стол пустой бокал, взял в руки книжку, открыл её и посмотрел на старца.
  -- Что это? - спросила подошедшая Татьяна, заглядывая ему через плечо.
  -- Так, ничего, - ответил Иван и закрыл книжку. - Я просто вспомнил, что мне срочно нужно идти.
  -- Неужели так срочно?
  -- Да. Никак нельзя опаздывать. Так что ремонт твой придется досмотреть в следующий раз. - Иван улыбнулся.
  -- Ладно. Это никогда не поздно.
   Иван вышел на улицу. Дурман улетучился, и только теперь он мог посмотреть на ситуацию трезво. Надо же, как легко можно утратить чувство опасности, - думал Карасёв. - Потеряв бдительность, в один момент можно проскочить все границы и просто насрать на свою жизнь и на жизнь своих близких. Можно незаметно разом сломать всё! Как с горки на санках!
   Хотя всю свою сознательную жизнь Иван был неверующим человеком, он никогда не считал, что вопрос о добре и зле его не касается. Другое дело, что ему очень трудно бывало отличить одно от другого. Он часто запутывался в этом вопросе, ошибался, и от этого сильного огорчался. Но в самое последнее время с ним стали происходить перемены. Иван всё больше понимал, что этот вопрос является главным вопросом его жизни.
   Осознав, что опасность миновала, Карасёв снова обрёл ощущение счастья. Он ещё немного прошёлся пешком и поехал домой.
   Карасёв-наблюдатель решил использовать имеющееся время по-другому. Он поехал к родителям.
   Всё тот же дом, тот же подъезд. Только ни одной железной двери. Все двери в подъезде деревянные, обитые ДВП и крашеные коричневой краской. Открываются внутрь и выбиваются с одного или нескольких ударов в зависимости от типа и количества замков.
   Когда Карасёв вошёл в квартиру, мама разговаривала по телефону, а отец читал.
  -- Да, Людочка, это я, - говорила она в трубку. - Можно десять? Нет? А сколько? Семь? Хорошо. Когда нам подойти? Можно сейчас? А по какой цене? Хорошо. Минут через пятнадцать придём. Обязательно! Ну, пока!
  -- Собирайся, отец! За коньяком пошли! - обратилась она к отцу, закончив телефонный разговор.
  -- Что за коньяк? - спросил отец, оторвав взгляд от книги.
  -- Молдавский какой-то. Семь бутылок можно взять.
  -- Куда идём? - спросил он, уже одеваясь.
  -- Домой к Людмиле. Она на складе работает, я тебе говорила. Сумку нужно взять покрепче. И чтобы незаметно было.
  -- Я возьму дорожную.
  -- Отлично! Заодно прогуляемся.
   Купив коньяк, они втроем возвращались домой. Узкие высокие бутылки сладко позвякивали в большой сумке. Карасёв-наблюдатель вдруг поймал себя на ощущении простоты жизни. Это было вполне советское ощущение. Иван успел давно забыть его, но под влиянием советской атмосферы оно снова проснулось и напомнило о себе. Суть его заключалась в отсутствии главным образом, мировой скорби, а затем и всех прочих скорбей, забот и печалей. Скорбеть и печалиться советскому человеку вообще не полагалось. А заботиться можно было только о самых простых вещах. А какие, скажите мне, могут быть ещё заботы, когда в сумке в такт шагам позвякивают целых семь бутылок коньяка?!
   Средний советский человек приходил с не очень обременительной работы домой, ужинал, пусть не очень сладко, включал телевизор, пусть не самый цветной, и слушал новости с полей, из цехов и из других хороших мест. Плохих новостей не было. Плохо могло быть только у них, у капиталистов, но никак не у нас. И даже если сообщалось о чём-то не очень хорошем у нас, то в качестве недопустимого исключения, подлежащего немедленному и беспощадному искоренению. И как правило, с отчётом об уже произведённом искоренении, исправлении и наказании виновных. После вечерних новостей можно было посмотреть хорошее советское кино с любимыми артистами. Кроме того, он знал, что дважды в месяц, каждый месяц и каждый год до пенсии, в кассе его родного предприятия или учреждения ему выдадут знакомые суммы родных советских денег. Он знал, что вчера, сегодня, завтра, послезавтра, через год и через десять лет булка чёрного хлеба стоит и будет стоить шестнадцать копеек, а булка белого - двадцать две. Он знал, какую пенсию будет получать через пять или через пятнадцать лет. Он мог без труда посчитать, в течение скольких лет нужно откладывать ежемесячно по десять или по двадцать рублей, чтобы купить пальто или телевизор. Что при этом чувствовал советский человек? Он чувствовал, что всё идёт как надо. И самое главное, он чувствовал, что, как бы оно ни шло, от него, простого советского человека, это никак не зависит. Перестройка внесла некоторые коррективы, но не поколебала главного: от простого человека продолжало зависеть очень и очень мало. Поэтому главным ощущением советского человека была полная безмятежность. А после приобретения семи бутылок коньяка полная безмятежность становилась ещё и совершенной. Нет-нет! Это не просто постукивание и позвякивание бутылок в сумке в такт шагов! Это музыка! Это гимн! Гимн простого советского человека!
   Правда, всё сказанное в несколько меньшей мере относилось к двадцатипятилетнему Ивану. Ведь у молодости свои, особые законы. А Карасёв был молод и непримирим. И ему, как говорится, всегда нужно было больше других.
   Карасёв-наблюдатель посидел немного с родителями, посмотрел, как они пробуют и нахваливают коньячок. Может быть, именно по этому ощущению безмятежности существования и соскучились сегодня люди, - подумал он и поехал догонять самого себя.
   Себя он застал дома. Жена с дочкой ещё не вернулись, и Иван был дома один. Он сидел на диване, сложив по-турецки ноги, и читал ту самую книжку. Чтение производило на него необыкновенное впечатление. Книжка была написана самым простым языком и рассказывала об очень простых вещах. Однако несмотря на это Карасёв замечал, что простые слова простой книжки проникают в самые потаённые глубины его души. От этих слов, словно от сказочной живой воды, исцеляются и перестают саднить старые душевные раны, а измученное сердце наполняется жизнью и светлой детской радостью. Почитав ещё немного, Иван вдруг неожиданно для себя зарыдал, как ребёнок. В последний раз он так плакал только в раннем детстве, уткнувшись лицом в родное мамино тепло. Ему стало стыдно за себя. Он был рад, что кроме него в квартире никого нет. Он плакал, плакал, и не мог остановиться. Слёзы капали на книжку, на руки, он утирал их и размазывал по лицу. Это были светлые, очищающие слёзы, слёзы радости и обновления. Просто душа его умилилась от прикосновения к святому и не смогла сдержать вдруг нахлынувших слёз.
   Успокоившись, Иван умылся и попытался продолжить чтение, но не смог. Рыдания подступали к горлу и не давали читать. Карасёв понимал, что с ним происходит нечто необыкновенное и очень важное. Иван отложил книгу и ещё раз умылся холодной водой. Нужно было привести себя в порядок до возвращения Вики.
   В течение нескольких часов до возвращения жены Иван прохаживался по квартире, сидел на диване, дважды вскипятил и выпил чаю. Он размышлял о собственной жизни. Когда Вика с Машутой вернулись, Иван крепко обнял их и поцеловал. В его объятиях бились два родных ему сердца.
  
  
   "Время любить, и время ненавидеть;
   время войне, и время миру"
   Еккл. 3,8.
  

Глава пятая

  
   Выйдя на следующей станции, Карасёв снова попал в лето и поначалу даже обрадовался, решив, что вернулся назад, домой. Но вид застойной советской действительности мгновенно лишил его поспешной радости. Вокруг него было почти всё то же, что и на предыдущей станции, только без каких-либо признаков перестройки: унылые магазины, непритязательно одетые люди и исключительно советские автомобили.
   Иван направился к родителям и на автобусной остановке около родительского дома увидел себя, очень и очень молодого. Юный Иван был коротко подстрижен, одет в светлую нейлоновую рубашку, тёмные брюки и чёрные кожаные туфли. В руке он держал большой портфель. Студенчество? - предположил Карасёв-наблюдатель.
   Тем временем подошёл нужный автобус, два Ивана сели в него и поехали. На следующей остановке в автобус вошла девушка и села напротив Карасёва. Она достала из маленькой сумочки проездной талон и протянула Ивану.
  -- Пробейте пожалуйста, - попросила она.
  -- С удовольствием! - ответил Карасёв, взял талон, вставил его в находившийся над его головой компостер, ударил по нему ладонью и возвратил пробитый талон девушке.
   Всё это он проделал наощупь, не отрывая от неё взгляда. Она же с самым серьёзным видом смотрела в окно. Карие глаза, тонкие стремительные брови, красивые губы, прямой носик, прямые тёмные волосы, нежный румянец на щеках. Сказать, что она была красива, означало ничего не сказать. За внешними чертами Карасёв увидел или, скорее, почувствовал другую красоту - внутреннюю. Он сидел напротив девушки и любовался ею. Когда она бросала на него взгляд, он отводил глаза в сторону. Но как только девушка переставала на него смотреть, он тотчас же снова принимался жадно пить её глазами. Ему нравилось в ней всё: её лицо, её волосы, её запах, её движенья, её нежные белые руки с тоненьким перстеньком на пальчике и аккуратными розовыми ноготками, пуговки на блузке и даже её сумочка. Они ехали долго, и Иван совершенно забыл о времени. Он очнулся только тогда, когда девушка встала и направилась к выходу. Карасёву нужно было ехать дальше, и то обстоятельство, что им не по пути, было для него крайне досадным. Времени для раздумывания не было, поэтому Иван тоже поднялся и вышел вместе с девушкой на её остановке.
  -- Девушка! - окликнул он её. - Вы забыли!
   Она обернулась и удивлённо посмотрела на Карасёва, затем потрогала рукой свою сумочку. Ах, эти ресницы!
  -- Что забыла? - спросила она. Голос у неё оказался тоже чудный.
  -- Вы забыли ... сказать мне, как Вас зовут! Без этого мне просто не жить! - сказал он, глядя на неё невинными глазами и искренне, обезоруживающе улыбаясь.
   Первые слова Ивана удивили её, а вторые поразили. Удивление на её прекрасном лице сменилось возмущением. Её брови распрямились, губы сжались, и в глазах сверкнул огонёк. Она молча развернулась и решительно зашагала дальше. Но Иван и не думал сдаваться. Он прибавил шагу и пошёл рядом с девушкой, как ни в чём ни бывало, продолжая разговаривать с ней.
  -- Вы поймите, я сам никогда не знакомлюсь с девушками на улице и в общественном транспорте. Это неприлично. Это просто чудовищно! - сказал Иван с чувством.
   Девушка снова на него удивлённо и заинтересованно посмотрела, а он продолжил:
  -- Но здесь совершенно особенный случай. Я никогда не встречал такой необыкновенной девушки, как вы! - он развёл руками. - Я понимаю, звучит невероятно. Но это правда!
   Нужно сказать, что выглядел он довольно убедительно. Большой кожаный портфель только прибавлял выразительности.
  -- Меня зовут Иван, - сказал он и улыбнулся.
   Девушка остановилась и пристально посмотрела на Карасёва. Улыбаясь, он глядел в её прекрасные глаза. Это доставляло ему истинное удовольствие.
  -- Меня зовут Вика, - сказала она и тоже улыбнулась.
  -- Очень приятно! На удивление я сегодня совершенно свободен. Мы могли бы куда-нибудь сходить вместе.
  -- Куда, например?
  -- Куда угодно! В кино, в кафе, в парк, в библиотеку, на пляж или просто прогуляться по городу.
  -- И всё-таки?
  -- Я предлагаю встретиться сегодня в удобное для Вас... или, может быть, лучше для тебя?
  -- Да, так лучше, - сказала она, и в глазах её снова вспыхнул огонёк, но уже другой.
  -- ... в удобное для тебя время и уже на месте определиться с планами. Мне кажется, в этой неопределённости есть своя привлекательность, есть интрига.
  -- Хорошо.
  -- Тогда где и во сколько?
  -- Я свободна после часа.
  -- Тогда предлагаю в тринадцать тридцать около Главпочтамта. Удобно?
  -- Да.
  -- Значит, договорились?
   Она утвердительно кивнула головой.
  -- И всё-таки, - продолжил Иван, - давай на всякий случай обменяемся телефонами.
   Обменявшись номерами телефонов, они простились. Исполненный ожиданий, Карасёв не шёл и не бежал, он парил над асфальтом, размахивая своим портфелем.
   Карасёв-наблюдатель, умилённый, шёл за самим собой. Он знал, когда это было. С Викой он познакомился в 1984 году, когда ему шёл двадцать второй год.
   Когда Иван пришёл в институт, сдача экзамена по научному коммунизму шла полным ходом. Около аудитории студенты стояли группками, сидели на подоконниках, переговаривались, листали конспекты и учебники. Обычная сессионная обстановка, обычный экзамен.
  -- Ребята, кто идёт следующим? - спросил Иван, бросив портфель на подоконник.
  -- Иди ты, если хочешь.
  -- Хорошо. Мне нужно побыстрее освободиться.
  -- Угу.
   Все прекрасно понимали, что сдают экзамен по знанию государственной идеологии, то есть по предмету, не имеющему никакого практического значения в их жизни, сложному и до зевоты скучному. Нужно было вызубрить массу ненужной информации, рассказать экзаменатору и тут же забыть. Однако этот экзамен, как и любой другой, был необходимым этапом получения диплома о высшем образовании.
   Сам по себе научный коммунизм не вызывал у студента Карасёва никакого внутреннего сопротивления или неприятия. С самого нежного возраста Ваня был знаком с Лениным. В их группе в детском саду висел большой и красивый портрет пожилого лысого мужчины. Когда маленький Ваня спросил воспитательницу про него, она сказала, что это дедушка Ленин. Поначалу Ваня даже подумал, что Ленин - это его дедушка, который почему-то никогда не приезжал в гости. Потом им в садике прочитали рассказ о добром дедушке Ленине, и Ваня понял, что Ленин - это дедушка всех детей, самый добрый и лучший на свете. Ване очень хотелось увидеть дедушку Ленина и понравиться ему. Он часто скучал о необыкновенном дедушке. Потом, когда Ваня пошёл учиться в первый класс, его торжественно приняли в октябрята и нацепили на рубашку красивую красную звёздочку с портретом маленького мальчика. Этот мальчик оказался маленьким Володей Ульяновым, который был самым лучшим, честным и справедливым мальчиком на свете, а когда вырос, стал лучшим дедушкой всех детей. Звёздочка очень нравилась маленькому Ване Карасёву. Он подолгу смотрел на неё и поглаживал пальчиками её гладкие красные лучи. В школе им тоже читали рассказы про самого родного и самого лучшего человека, вождя рабочих и крестьян - Ильича. Выучившись грамоте, он сам смог читать рассказы о самом человечном человеке. На восьмой день рождения двоюродная сестра его мамы подарила ему толстую книгу рассказов о Ленине с прекрасными картинками. Это был отличный подарок! Ваня прочёл эту книжку от корки до корки. Володя Ульянов таинственно пронизывал всю жизнь Вани Карасёва. Его портрет был на пятиконечной звёздочке, что сияла на Ваниной груди; весь первый класс был поделён опять-таки на звёздочки, в которые входило по пять октябрят; все октябрята назывались юными ленинцами; за успехи в учёбе и хорошее поведение ребятам выдавали вырезанные из красной бумаги звёзды; красная звезда с портретом Володи Ульянова была символом октябрят, а в октябре 1917 года наши победили злодеев и установили мир, чтобы все дети были счастливы. Иначе говоря, каждый октябрёнок чувствовал, что Ленин и коммунизм - это самое прекрасное, что может быть на свете. Быть ленинцем, быть октябрёнком было очень почётно. Но быть пионером было ещё почётнее. Кроме того, стать пионером означало стать взрослым. Поэтому все октябрята хотели стать пионерами, а все пионеры хотели стать комсомольцами. Или почти все. За исключением хулиганов, двоечников и прочих несознательных элементов, нарушающих всякую дисциплину. Коммунизм был родным для студента Карасёва и для всех знакомых ему студентов. Он был впитан и усвоен с молоком матери. Поэтому против самого научного коммунизма Иван не имел ничего. Да и не думал он никогда об этом по-настоящему. Вокруг было много другого, волнующего и интересного. А вот экзамен сдавать ему, конечно же, было лень.
   Идя на экзамен, Карасёв прочёл учебник и был уверен в получении твёрдой тройки. Он вошёл в аудиторию, подал крашеной лысоватой старушке свою зачётку и взял со стола экзаменационный билет, лежавший первым. Вопросы ему попались хорошие. Иван прошёл на свободное место и пока другие отвечали, набросал конспект ответов. Когда пришла его очередь, Карасёв сел на стул перед пожилой экзаменаторшей и добросовестно рассказал её всё, что знал. Поскольку билет попался удачный, Иван видел, что ответ его тянет на четыре балла, никак не меньше. Но состарившемуся на преподавательской работе идеологическому работнику Карасёв чем-то не понравился. Что-то в нём она почувствовала. Уж что-что, а идеологическое чутье у неё было! Да, собственно говоря, кроме этого чутья ей ничего другого и не требовалось. И вот этим самым чутьём она почуяла в Карасёве чужого. Не то, чтобы врага. Нет! Но... не очень-то и своего. Не увидела она в нём коммунистической начинки. А эта лысеющая старушка с бесцветными глазами, в отличие от Ивана, знала, что это такое.
  -- Знаете, - сказала она, пошамкав губами, - я вижу, что вы сегодня не готовы. Подготовьтесь и приходите в следующий раз.
  -- Как же не готов? - вспыхнул возмущенный до глубины души Иван. - Я готовился. Задайте мне дополнительные вопросы.
  -- Не спорьте! - сказала она и властным жестом вернула Карасёву зачётку. - Придёте в следующий раз.
   Иван взял зачётку и вышел в коридор. Его окружили одногруппники.
  -- Ну как?
  -- Сдал?
   Иван стоял и молчал. Он был красен как варёный рак. Весь его вид выражал крайнее удивление и негодование.
  -- Нет! - ответил он, наконец. - Зарубила. Откровенно зарубила! Старая ведьма!
   Взяв свой портфель, Иван направился к выходу и вспомнил, что его сегодня ждёт свиданье. Настроение его тут же улучшилось, и он почти забыл о неприятной старушке.
   До встречи с Викой нужно было ещё многое успеть. Первым делом Карасёв поехал на рынок и купил букет красных роз. Потом он вернулся домой, поставил цветы в воду, пообедал, почистил зубы, побрился, наодеколонился, погладил брюки и начистил туфли почти до зеркального блеска. Поглядев на часы, Иван взял свежую рубашку, оделся, стряхнул со стеблей роз капли воды и направился к Главпочтамту.
   К месту встречи он прибыл первым. Часы показывали тринадцать часов двадцать три минуты. Карасёв нетерпеливо прохаживался и напряжённо глядел по сторонам, высматривая Вику. Букет свежих роз колол ему пальцы. Яркое солнце слепило и заставляло прищуриваться. Вдруг он увидел Вику. Сердце Ивана замерло на мгновенье и забилось чаще. Лёгкой походкой к нему приближалась принцесса. Выглядела она просто неотразимо. Всё существо Карасёва отозвалось на неё, и Иван сразу понял, что Вика - его женщина. Иван улыбнулся и протянул ей цветы.
  -- Это мне? Какие они красивые! - она поднесла нежный цветок к своему замечательному носику. - И как пахнут!
  -- Прогуляемся?
  -- С удовольствием.
   Они неторопливо пошли рядом. Лёгкое платье Вики трепетало на теплом ветерке и обнимало прекрасное тело необыкновенной девушки.
  -- После нашего знакомства я успел завалить экзамен, - весело сказал Иван. - Научный коммунизм.
  -- Правда? Видишь, как плохо на тебя повлияло наше знакомство.
  -- Тут дело не в тебе, а в другой женщине.
  -- В какой? - удивилась Вика.
  -- В одной роковой даме.
  -- И что это за дама?
  -- Она преподаёт у нас научный коммунизм.
  -- Она, наверное, молода и хороша собой?
  -- Ах, если бы, если бы! Может быть, тогда у меня были бы шансы сдать сессию в срок! Она несколько старше меня. Лет, эдак, на ... сорок пять!
  -- Так в чём же дело? Она влюблена в тебя безответно?
  -- Хм! Это мысль! Вполне может быть. - Карасёв задумался. - Но скорее все-таки наоборот. Чем-то я ей не понравился. Она откровенно меня завалила. Я ответил ей на твёрдую четвёрку, а она отправила меня на пересдачу. В общем, для меня это загадка. Да ну её..! Лучше о ней забыть, хотя бы на время. Всё равно от свидания с ней мне никуда не деться. А оно будет неприятным.
  -- Как скажешь.
  -- А что сегодня успела ты?
  -- Я побывала в библиотеке. И весьма успешно: нашла всё, что искала.
  -- И что же ты искала?
  -- Переписку Достоевского с разными лицами.
  -- Это для души или в рамках учебного плана?
  -- И то и другое.
  -- Значит, ты филолог?
  -- Я только учусь.
   В это время шедший им навстречу молодой человек воскликнул: "Вика!" и заключил Викторию в объятия. Вика с ним поздоровалась и стала расспрашивать про его дела. Пока текла их непринуждённая беседа, Карасёв стоял рядом и чувствовал себя очень дискомфортно. Говорят, что от любви до ненависти один шаг. Не знаю, насколько это справедливо по отношению к одному человеку, но от любви к одному человеку до ненависти к другому - всего несколько миллиметров. Это огнеопасное чувство мгновенно вспыхнуло в груди у Карасёва и грозило страшным пожаром. Но Иван держался мужественно. Он старался не показать виду, и вел себя как ни в чём не бывало. Поговорив с Викой минут пять, молодой человек простился и исчез, а они пошли дальше.
  -- Кто это? - спросил Иван как можно мягче, изо всех сил скрывая стальные нотки в голосе.
  -- Мой двоюродный брат. Он на три года старше меня.
   Иван почувствовал огромное облегчение. Гора свалилась с его плеч, и дышать стало легче. "Какое счастье, что молодость позади!" - подумал следивший за собой Карасёв-наблюдатель. Пока молодые наслаждались общением, он решил навестить друга своего детства Славку, а вернее, его маму, тётю Зину. Он вспомнил, что случилось в этот самый обычный летний день 1984 года.
   Светило солнце, улицы были полны людей, часть которых спешила по своим делам, другие прогуливались, покупали мороженое, ходили в кино, в общем, жили своей мирной жизнью. "МИРУ - МИР", - прочитал Карасёв-наблюдатель выполненный огромными красными буквами призыв на одной из девятиэтажек.
   Славки сейчас не было в городе. Чуть больше года назад его призвали на службу в армию. Славка пошёл в армию с желанием. Он хотел попасть на службу в Афганистан. Он говорил: "убьют - умру как мужчина, вернусь - буду жить как мужчина". Вот таким был Славка.
   Славкина мама, тётя Зина, которую Карасёв знал с детства, была школьной учительницей. В то время как Иван с Викой гуляли и ели мороженое, она закончила занятия в школе и отправилась домой. Подошедший к школе невидимый Карасёв заметил её и пошел за ней следом. По дороге домой она зашла в магазин, купила хлеба и молока. Она пребывала в хорошем настроении. Поначалу, узнав, что её сын попал в Афганистан, она очень сильно переживала, плакала, плохо спала и даже похудела. Но шли дни и месяцы. Славка регулярно писал о том, что всё у него идёт хорошо, что полк его стоит в глубоком тылу и осуществляет охрану мирного объекта. Мало-помалу она успокоилась и привыкла. Она знала, что там идёт война, но никто из детей её близких и дальних знакомых не погиб на той войне. К тому же Афганистан был так далеко, и сообщали о событиях там так мало, что тётя Зина очень смутно представляла себе, что там происходило. От этого и сама опасность для Славки представлялась тоже очень абстрактно и казалась почти невероятной. В самом деле, как он может погибнуть, когда его друзья и приятели учатся в институтах, дружат с девчонками, ходят в кино и почти каждый вечер пьют пиво на лавочке во дворе?
   Карасёв-наблюдатель дошёл с ней вместе до дома и вошёл в подъезд. Заметив, что в почтовом ящике что-то белеет, тётя Зина достала ключик, извлекла конверт и в полумраке подъезда попыталась прочитать, от кого пришло письмо. Вместо данных отправителя стоял красный штамп горвоенкомата. Сердце у тёти Зины ёкнуло и заныло. Она поняла, что это письмо как-то связано с её сыном. Она не решилась вскрыть его тут же и стала подниматься по лестнице. Может быть, его перевели в другую часть? - думала она. - А, может быть ранили? Но эту мысль тётя Зина поспешила прогнать. Открыв дверь своей квартиры, она поставила на пол авоську с продуктами, сбросила босоножки и прошла в зал. У окна она разорвала конверт и прочитала, что её сын погиб в Демократической республике Афганистан при исполнении своего интернационального долга. Она не поняла прочитанного и стала пробегать взглядом строчки ещё и ещё раз. Здесь какая-то ошибка! - подумала она. Может быть, я что-то не поняла? И она ещё раз внимательно вслух прочла похоронку. Когда до сознания тёти Зины дошёл её смысл, она вскрикнула, всплеснула руками и повалилась на пол.
   Карасёв-наблюдатель, не в силах дольше находиться в квартире погибшего друга, поднялся и вышел на улицу. Он знал, что через некоторое время привезли запаянный цинковый гроб, который тёте Зине не разрешили открыть. Так тётя Зина и не увидела больше своего сына ни живым, ни мёртвым. Сам Иван был на похоронах и бросил в могилу на цинковый ящик с телом друга горсть сырой земли. Чтобы успокоиться, сорокалетний Карасёв пошёл бродить по улицам мирного города в мирной стране. Он ходил долго, до темноты. Он вглядывался в лица прохожих, смотрел в небо и размышлял, размышлял.
   Потом он встретил себя и Вику. Они шли рядом, иногда, как бы случайно, соприкасаясь руками. Красивая пара! За этот день они многое рассказали друг другу и многое друг в друге увидели. Им было хорошо вместе.
   Было поздно, и прохожих становилось всё меньше. Внезапно на их пути возникли три подозрительные фигуры. Вихляющие походки и противный смех. Это были шакалы. Карасёв всегда издали чуял эту публику. От них за версту несло дерьмом.
   "Ублюдки всегда были, есть и будут", - подумал сорокалетний Карасёв. - "Это не зависит ни от времени, ни от общественного строя, ни от условий жизни. Это горькая правда. Но не стоит из-за этого убиваться. На таких ребят нужно просто правильно реагировать. Нужно учитывать, что подобная публика не нападает на кого попало. Она выбирает себе заведомо слабую жертву и нападает только при условии численного или силового превосходства, когда считает результат нападения предрешённым. Эти подонки беспощадны к слабому и трусливы перед сильным. Поэтому единственной правильной тактикой против них является внезапная встречная агрессия, демонстрация силы и бесстрашия. Попытка договориться с ними или пробудить в них человеческие чувства, как правило, приводит к обратному результату и только распаляет их. Они ничем не лучше убивших Славку афганских душманов - такие же враги. А к врагу нужно относиться правильно. От него нужно эффективно защищаться. Лучшая защита - это нападение. Сказано давно и не мной. Но сказано верно. Когда враг себя обозначит в этом качестве, когда он не оставит сомнений в своих злых намерениях, нужно просто напасть на него и превратить его из агрессора в жертву. Просто не нужно самому становиться жертвой... А чтобы не быть жертвой и не чувствовать себя жертвой, к таким встречам желательно готовиться заранее".
   Подленько ухмыляясь в предвкушении низкого развлечения, трое шакалов приближались к романтической парочке. Карасёв знал, что есть единственный способ избежать конфликта: нужно просто не реагировать на этих ребят, нужно не замечать их, нужно пройти мимо них как мимо пустого места, не реагируя на их реплики и вопросы. Бывает, что такая тактика срабатывает. Она срабатывает тогда, когда агрессор еще не решил окончательно вопрос о нападении. Когда же этот вопрос решён, избежать конфликта уже не удаётся.
  -- Закурить дай! - прозвучала дежурная фраза.
   Иван освободил руки, сделал железное лицо и продолжал идти вперёд рядом с Викой. Они уже прошли сквозь хулиганов, когда один из них, лидер, прикрикнул:
  -- А ну стой! Ты чё, не понял?
   Иван продолжал идти, не оборачиваясь. Он внимательно прислушивался и по звукам пытался определить движение за спиной. Услышав быстрые приближающиеся шаги, он остановился и обернулся, опасаясь неконтролируемого удара сзади.
  -- Ты чё, совсем борзой? - спросил подошедший ублюдок, и сделал вперёд полшага, выходя на дистанцию удара. Двое других держались позади.
   Иван, заметив замах, сделал одновременно два быстрых движения: поднял левую руку, защищая голову, и правой голенью пнул противнику между ног. Тот, хрюкнув, согнулся. Тогда Иван, немного отступив назад, той же ногой со всей силы ударил по его голове как по летящему футбольному мячу. Голова дёрнулась, и противник молчаливо рухнул на асфальт. Для его приятелей такое развитие событий оказалось неожиданным. Они стояли в оцепенении. Разобравшись с первым, Иван угрожающе двинулся к тому, кто стоял ближе. Тот попятился. Лицо Карасёва было страшным.
  -- Извини, чувак, недоразумение вышло. Мы обознались!
  -- Тогда забирайте этого и валите отсюда!
   Они подхватили под руки своего мычащего вожака и повели его прочь. А Вика с Иваном пошли дальше. Карасёв прихрамывал на правую ногу. Его немного потряхивало.
  -- Что с тобой?
  -- Да ногу об этого придурка зашиб. Голова у него чугунная.
  -- Давай зайдём ко мне, посмотрим, что у тебя с ногой.
  -- С удовольствием!
   До дома родителей Вики оставалось совсем немного.
  -- У тебя родители дома, наверное? - спросил Иван, когда они подходили к квартире.
  -- Да. Папа и мама должны быть дома. А ты что, боишься?
  -- Нет. Просто думаю, удобное ли время для знакомства?
  -- Удобное!
  -- Тебе виднее. Они у тебя строгие? Меня сильно пытать будут?
  -- Не бойся. Всё будет в порядке.
  -- Надеюсь. Как стремительно всё у нас происходит! Сегодня утром я познакомился с тобой, а вечером уже иду знакомиться с родителями. Да ещё хромой!
   Дверь открыла миловидная женщина с мягкими чертами лица.
  -- Ты что так поздно? - спросила она. - Да ты не одна!
  -- Не одна! Знакомься: это Иван.
   Иван широко улыбнулся.
  -- А это моя мама - Елизавета Петровна, - продолжила Вика.
  -- Очень приятно.
  -- Мне тоже. Проходите. Я сейчас накрою на стол. Чаю попьём.
  -- Давай, давай, не робей! - подтолкнула Вика разувшегося Ивана. - Проходи!
   В гостиной сидел и читал газету лысоватый мужчина в майке.
  -- Это Иван! А это мой папа - Анатолий Семёнович! - представила их Вика.
  -- Очень приятно! - сказал Карасёв.
  -- Взаимно. Проходите, располагайтесь. А я пока оденусь.
   Он отложил газету и удалился в спальню. Вика с Иваном остались в гостиной одни.
  -- Как твоя нога? - спросила Вика.
  -- Нормально.
  -- Болит?
  -- Немного.
  -- Покажи!
  -- Не нужно.
  -- Покажи, я тебя прошу!
  -- Ну, если ты хочешь...
   Иван снял носок. Нога покраснела и немного припухла. Иван покрутил ступнёй в разные стороны.
  -- Немного болит, - сказал он. - Но это просто ушиб. Может быть, небольшое растяжение. В общем, ерунда!
  -- Хорошо.
  -- Давай с этим заканчивать, а то неудобно, - сказал Иван, надел носок и расправил штанину.
   Он осмотрелся по сторонам. Обстановка квартиры говорила о том, что в ней живут приятные люди, ценящие уют и порядок.
  -- А вот и чай, - произнесла Елизавета Петровна, входя в гостиную с чайником и чашками. - Викуля, помоги мне.
  -- Хорошо, мама.
   Они на мгновенье скрылись на кухне и затем появились с вазочками, ложечками, печеньем, вареньем, мёдом, маслом, сыром и прочей снедью. Карасёва принимали хорошо, и это было приятно. Затем появился Анатолий Семёнович в брюках и рубашке. Он сел на диван рядом с Иваном.
  -- Ну что же, выпьем чаю? - предложил он.
  -- С удовольствием, - согласился Иван.
  -- Сейчас, папа, мы только руки вымоем, - сказала Вика и увлекла Ивана в ванную.
   Карасёву нравилась Вика, нравилось, что за один день он успел подружиться с ней, нравилась семейная атмосфера в её доме. Ему нравились происходящие с ним самим перемены.
   Когда они вернулись в гостиную, чай был уже разлит по чашкам.
  -- Как вы сегодня погуляли? - спросила Елизавета Петровна.
  -- Замечательно. Правда, под конец, к нам пристали хулиганы, но Иван с ними справился.
  -- Правда? Где это было?
  -- В квартале отсюда.
  -- У Ивана, вроде бы, и руки и лицо целы, - заметил Анатолий Семёнович.
  -- Зато нога болит.
  -- Он что же их одной ногой?
  -- Точно.
  -- И сколько их было?
  -- Трое.
  -- Вот даёт! - изумился Анатолий Семёнович. - Троих одной ногой!
   Все рассмеялись. В пересказе всё действительно выглядело очень смешно. После чая Вика показала Ивану семейный фотоальбом. Карасёв с интересом перелистывал страницы со старыми фотографиями. С них на него смотрели молодые жизнерадостные родители Вики, Елизавета Петровна со свёртком на руках около родильного дома, маленькая девочка в колготах около новогодней ёлки, затем она же, но уже постарше, в школьной форме, Анатолий Семёнович с ружьём в одной руке и уткой в другой, незнакомые Ивану тёти, дяди, двоюродные и троюродные сёстры, дедушки и бабушки.
   Когда пришла пора уходить, Иван спросил Вику:
  -- Что мы делаем завтра?
  -- Давай созвонимся утром и решим.
  -- Отлично.
   Потом Иван шёл по улице один, счастливый и романтичный. Ведь всё только начиналось! А сорокалетний Иван в очередной раз вернулся на свою станцию метро. Ему нужно было двигаться дальше.
  
  
   "Время раздирать, и время сшивать;
   время молчать, и время говорить"
   Еккл. 3, 7.

Глава шестая

  
   Карасёв снова проехал семь - восемь минут по тёмному туннелю до следующей станции. На этот раз там его встретило тихое зимнее утро. Ветра не было, и снег медленно падал с высоты крупными хлопьями, искрясь в ослепительном свете фонарей. За исключением времени года, Иван не заметил других отличий от предыдущей станции и не знал, насколько далеко во времени он углубился. Вот она, советская стабильность! Он знал только одно - он продолжает двигаться вперёд, в прошлое. Поэтому маршрут был ясен - нужно было идти к родителям.
   Давно Иван столько не ходил! Пятый день подряд ему предстояло провести в поисках самого себя. Несмотря на это, усталости он не чувствовал.
   Вот он, родной и милый сердцу родительский дом! Черно-белый ламповый телевизор, шкафы на ножках, скрипучий диван, цветы в горшочках и повсюду книги, книги, книги. На отрывном календаре - одиннадцатое февраля 1980 года, понедельник.
   Когда сорокалетний Карасёв вошёл в квартиру, мама на кухне готовила завтрак, и по дому плыл аромат поджаренной картошки. Карасёв крепко спал на своей кровати, повернувшись лицом к ковру на стене. Ему было шестнадцать лет.
  -- Ваня! - крикнула мама. - Вставай. Пора!
   Карасёв повернулся на другой и бок и продолжал сладко спать. Минут через пять мама подошла к кровати и потрепала Ивана за плечо.
  -- Вставай, вставай! Опоздаешь!
   Иван открыл глаза.
  -- Хорошо, - сказал он сонно. - Встаю.
   Когда мама ушла на кухню, он встал, оделся, заправил постель, и пошёл в ванную умываться. Умытый, причёсанный и окончательно проснувшийся он пришёл на кухню.
  -- Папа уже ушёл? - спросил он.
  -- Да.
   Мама положила Ивану в тарелку картофеля и поставила на стол стакан с молоком. С аппетитом позавтракав, Карасёв надел белую рубашку и синюю школьную форму с алюминиевыми пуговицами на куртке. На лацкане куртки красовался красный эмалевый комсомольский значок в виде развевающегося знамени с золотым профилем Ленина. Затем Иван собрал портфель, надел ботинки, пальто, кроликовую шапку и, попрощавшись с мамой, вышел из квартиры.
   Он спустился этажом ниже и нажал кнопку дверного звонка. Дверь открыл светловолосый парень с хорошим открытым лицом.
  -- Привет, Славка! Ты готов?
  -- Да, проходи. Мне только обуться осталось.
  -- Кто там? - спросила Славкина мама, выходя с кухни с полотенцем в руках. Это была тётя Зина. - А, это ты, Ваня!
  -- Здравствуйте!
  -- Доброе утро! Одевайтесь теплее, сегодня холодно!
  -- Да, да! - ответил Славка. - Пока, мам!
   Уже десятый год подряд они вместе со Славкой ходили в школу. Они жили в одном подъезде, учились в одном классе и c детства были неразлучными друзьями.
   Снег медленно падал и налипал на шапки, на плечи, покрывал ровным пушистым ковром тротуар. Как обычно, по дороге в школу друзья что-нибудь обсуждали.
  -- Славка, ты крещеный?
  -- Да. А что?
  -- Да так, ничего. А я не крещеный. Тебя когда крестили?
  -- Давно. Бабушка крестила. Я тогда маленький был, ничего не помню.
  -- Меня покрестить некому было. Родители неверующие, бабушки тоже. В общем, сплошные атеисты.
  -- А тебе зачем это?
  -- Сам не знаю. С детства завидовал крещёным. Как будто у них есть то, чего у меня нет. Странно!
  -- Не знаю, - Славка пожал плечами. - Я ничего особенного не чувствую.
   Они вошли в школу, оставили верхнюю одежду в раздевалке, прошли мимо размещенного в холле расписания уроков и поднялись на второй этаж, в кабинет математики, где должен был пройти первый урок.
   Карасёв-наблюдатель медленно шёл за ними, разглядывая родную школу. Все мальчишки, от мала до велика, с первого класса по десятый, были одеты в одинаковую школьную форму, пошитую по одному фасону из одного синего материала. Синие брюки и синие же короткие курточки с двумя передними кармашками под клапанами на груди. Только значки были разные. У малышей - звездочки, у ребят постарше - пионерские значки и красные галстуки на шеях, у старшеклассников - комсомольские значки. Все девчонки тоже были одеты в одинаковую форму - коричневые платья и чёрные фартуки для будней. Парадный вариант для мальчишек предусматривал обязательно белые рубашки, а для девчонок - белые фартуки. Сине-коричневая масса школьников бурлила и гудела. Пацаны бегали за девчонками и дёргали их за косички, те визжали и отбивались учебниками. Малыши играли в догонялки, ребята постарше просто стояли группками и беседовали. На втором этаже, напротив парадной лестницы всех входящих встречал огромный гипсовый бюст Ильича со строгим и внимательным взглядом. Сорокалетний Карасёв вспомнил, что по каким-то особым коммунистическим поводам около этого бюста выставлялся почётный караул. Он и сам не раз стоял в таком карауле в белой рубашке, в красном галстуке, в пилотке, в белых перчатках и с макетом автомата Калашникова наперевес. Вернее, это был не макет, а самый настоящий автомат со спиленным бойком и рассверленным стволом. Но весил он ровно столько же, сколько обычный автомат. Поэтому после сорока минут неподвижного стояния от автоматного ремня шея затекала и начинала болеть. Вслед за собой невидимый Карасёв вошёл в класс. Привет, однокласснички! - подумал он. Интересно было смотреть на них, зная, кто чего добьется в течение следующих двадцати лет.
   Но вот прозвенел звонок к началу первого урока. В класс стремительно вошла математичка - Антонина Васильевна. Все встали. Она положила классный журнал на учительский стол и разрешила школьникам сесть.
  -- Прежде чем мы начнём урок, я хочу с вами поговорить. Всем ясно, что мы сейчас вошли в последнее полугодие. Летом вы будете сдавать государственный экзамен по математике. Часть из вас после этого будет поступать в технические или в другие ВУЗы, где математика необходима, другие же свою жизнь с математикой связывать не станут и успешно забудут всё, что мы изучали в течение нескольких последних лет. Поэтому я прошу поднять руки тех, кому математика не нужна.
   Сорокалетний Карасёв смотрел на всё это и улыбался. Он знал, чем это кончится. Это была ловушка. Но шестнадцатилетний Карасёв, его друг Славка и другие ребята никакой подлости не подозревали и рассуждали примерно так: математика мне действительно не нужна; а раз мне по этому профилю не поступать, мои знания в этой области проверяться не будут, значит, с меня и спрос в течение последних месяцев обучения в школе должен быть меньше.
   Поэтому Иван совершенно спокойно поднял руку. Антонина Васильевна внимательно осмотрела класс и отметила в журнале тех, кто поднял руки.
  -- Так, - сказала она, - те, кому математика не нужна, не будут иметь по итогам обучения выше четвёрки.
   Класс просто взорвался.
  -- Как?!
  -- Почему?!
  -- Вне зависимости от знаний?!
  -- Я сказала, - продолжила математичка железным тоном, - те, кому математика не нужна, выше четвёрки иметь не будут! Ниже - пожалуйста! А теперь начнём урок!
   Невидимый Карасёв рассмеялся. Антонина Васильевна сдержала своё слово. Никто из поднявших руки выше четвёрки по итогам года не получил. Более того, она сделала всё возможное, чтобы занизить им оценки на государственном экзамене. Вот так! Пока шёл урок Карасёв вспомнил ещё одну учительницу, которая умела держать слово. Это была учительница литературы, Валентина Игоревна. В процессе обучения, как это обычно бывает, часть учеников портят учительнице кровь. Самое обычное дело! Издержки профессии, как говорится. Карасёв в число этих ребят не входил и по литературе успевал хорошо. Но вот на последнем уроке литературы Валентина Игоревна сказала:
  -- Скажу вам честно: общение с вами мне радости не принесло. Поэтому так: заканчиваем учебный процесс, сдаём экзамен, и после этого я вас не знаю, и вы меня не знаете!
   Карасёв, слушая такие гневные речи, логически рассудил, что ... Он вообще очень любил рассуждать логически, и это его часто подводило. Он был неопытен и не знал, что нельзя втиснуть жизнь в рамки логики. Так вот, он логически рассудил, что такие речи относятся лишь к некоторым особенно не любимым ученикам и никак не принял их на свой счёт. Поэтому о приведённом выше высказывании Валентины Игоревны он вскоре просто забыл. Через несколько месяцев после окончания школы он повстречал Валентину Игоревну на улице и поздоровался с ней. Но она, не обращая на него внимания, прошла мимо. Ничего не заподозривший Иван решил, что учительница о чём-то задумалась и не заметила его. Бывает! Но когда ситуация повторилась, он несколько озадачился. Ведь он видел, что Валентина Игоревна его определенно заметила! Он ничего не понимал. Ясность внёс всё тот же Славка.
  -- А Валентина Игоревна слово держит, - сказал он как-то Ивану.
  -- Какое слово?
  -- На днях я повстречал её, поздоровался, но она просто прошла мимо, как будто меня не заметила.
  -- Слушай, со мной тоже такое было, - оживился Иван. - Я думаю, может быть, она видеть стала хуже?
  -- Причём тут зрение! Ты помнишь, что она говорила?
  -- Что? - наивный Иван всё ещё не догадывался.
  -- Что после окончания школы она нас не знает, и мы её не знаем. Так вот она и ведёт себя так, будто мы не знакомы.
  -- А мы-то здесь причём? У нас ведь были с ней хорошие отношения! Ничего не понимаю!
  -- Я тебе точно говорю: она ни с кем из нашего класса не здоровается. Мне многие говорили.
   У Ивана это не укладывалось в голове. Наивный мальчик! Сколько ему ещё всего предстояло узнать! Справедливости ради нужно сказать, что кроме таких преподавателей у Ивана были и действительно хорошие, у которых он многому научился. В их числе были классная руководительница Эмилия Кондратьевна и учительница истории и обществоведения Галина Даниловна.
   По окончании первого урока в класс вошла Эмилия Кондратьевна и сказала:
  -- Сейчас все ребята собираются и идут в военный комиссариат на приписку.
  -- Куда?
  -- В военкомат. И проходят медицинский осмотр для первоначальной постановки на воинский учёт. У девочек всё без изменений: все уроки по расписанию.
  -- Когда идти?
  -- Прямо сейчас. После военкомата возвращаетесь на уроки, если успеете. Я уверена, что успеете. Где военкомат, знаете?
  -- Знаем!
  -- Тогда вперёд!
   В медицинском осмотре, конечно, приятного мало. Но кто из школьников отказался бы прогулять несколько уроков? Да ещё по уважительной причине! Мальчишки оживились и, злорадствуя над остающимися учиться девчонками, собрали свои вещи, отнесли портфели в свой классный кабинет, оделись и дружною толпой направились в военный комиссариат. Созерцающий Карасёв, конечно же, пошёл с ними.
   По дороге он размышлял о своих отношениях с государством. Иван всегда чувствовал, что государство незримо довлеет над всем и над всеми. На то оно было и государство! Во всяком случае до шестнадцати лет другой государственности Карасёв не видел и сравнить ему было не с чем. Но непосредственно с государством, с его органами, с его аппаратом до этого он не сталкивался. К уголовной ответственности он не привлекался, приводов в милицию не имел, ни с прокуратурой, ни с судом, ни с КГБ контактировать также не приходилось. Поэтому первая непосредственная встреча Карасёва с государством произошла именно одиннадцатого февраля 1980 года в военном комиссариате.
   Кто такой призывник? Да никто, пустое место! Он - потенциальная собственность государства, его будущий раб как минимум на два года. Поэтому государству нет никакой нужды заигрывать с ним или пытаться предстать перед ним в лучшем свете. Это просто ни к чему. По этой причине призывник имеет уникальную возможность увидеть государство в его подлинном, неприкрытом виде. Он может прочувствовать подлинное отношение государства к себе как к гражданину. Тогда, в военкомате, Карасёв впервые увидел его звериную морду. Но он был молод, неопытен, и не делал глубоких выводов. Только потом, спустя много лет, не раз столкнувшись с другими государственными структурами, Иван вспомнил первую встречу и оценил подлинность первого опыта. Всегда и везде потом Карасёв замечал, что из-под овечьей или какой-нибудь другой шкуры непременно выглядывал хищный звериный оскал государства. Всегда и везде отношения государства и гражданина были отношениями волка и овцы. Нюансы отношений определялись лишь степенью сытости волка.
   Тем временем ребята подошли к военкомату. Вот и оно, угрюмое здание с красной звездистой вывеской!
   Сразу за входной дверью - пропускной пункт и дежурный в военной форме с красной повязкой на рукаве. Штатские школьники, не знакомые с военными порядками, собрались было пройти мимо него. Но не тут-то было!
  -- Стойте! - окрикнул дежурный властно. - Куда?
  -- На приписку! - школьники собрались около него кучкой.
  -- Второй этаж, налево. Проходите!
   Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж, свернули в коридор налево и оказались перед дверью с табличкой: "Призывная комиссия". За дверью оказалась раздевалка. Она была полна раздевающихся и одевающихся призывников. Одежда кучами лежала на длинных скамьях. Как только они попытались войти в раздевалку, к ним подошёл человек в военной форме.
  -- На приписку? - спросил он. - Школьники? Какая школа? Ожидайте в коридоре, вас позовут.
   Карасёв вместе с другими ребятами вышел в коридор. Несколько самых проворных сразу же заняли деревянные складные кресла, остальным присесть было некуда. Они расположились несколькими группками около кабинета. Кто-то начал рассказывать анекдоты, все смеялись. Десятиклассники вели себя как обычно, ведь они были свободными людьми!
   Поднявшись по лестнице, к ним подошел высокий усатый офицер в зимней шапке, шинели и сапогах. Он сразу заорал:
  -- Молчать!
   Это было неожиданно. Школьники переглянулись и притихли.
  -- Что за шум? - продолжал кричать военный. - Строиться!
   Это было ещё неожиданнее. Но ошеломлённые ребята стали выстраиваться в шеренгу вдоль стены.
  -- А почему Вы с нами так разговариваете? - спросил возмущенный хамством Димка.
   Офицер повернулся к нему всем телом и свирепо заорал:
  -- Заткнись, сопляк! Я вас научу выполнять команды! В строй!
   Димке пришлось подчиниться. С таким обращением он столкнулся впервые.
  -- По одному за мной! - скомандовал офицер и стал спускаться вниз по лестнице.
   Ничего не понимающие ребята молча последовали за ним. Через чёрный ход они вышли во двор, где стоял грузовой автомобиль, кузов которого был наполнен какой-то аппаратурой в ящиках и без них.
  -- Разгружаем машину, всё несём на третий этаж, направо и там складываем. Быстро!
   Десятиклассники стали брать тяжелые ящики и таскать их на третий этаж по лестнице. Некоторые железяки оказались очень тяжелыми, и поднять их на третий этаж по высоким пролётам лестницы было большим трудом. Чтобы разгрузить машину, пришлось возвращаться пять раз. Закончив работу, ребята изрядно устали и запыхались.
  -- Свободны! - рявкнул офицер, наблюдавший за ходом разгрузочных работ.
   Ребята снова пошли к кабинету призывной комиссии, на ходу приводя себя в порядок, заправляя в брюки выбившиеся рубашки.
  -- Вот скотина! - сказал Димка. - Такого дерьма я ещё не видел!
  -- Урод какой-то! - поддержал Славка.
   Остальные шли молча. Настроение у всех было испорчено. Они думали, что это был досадный, но единичный инцидент. Мало ли придурков на свете? Наверное, есть они и в армии... Но всё только начиналось.
   Не успели они собраться у двери призывной комиссии, им тут же приказали пройти внутрь.
  -- Раздевайтесь до трусов, складывайте вещи на скамейки и проходите туда, - военный показал рукой на дверной проём, за которым виднелся следующий кабинет, а в нём - женщина в белом халате за письменным столом.
  -- Брюки тоже снимать?
  -- Я же сказал: до трусов!
  -- И носки?
  -- Да!
  -- Но ведь холодно!
  -- Снимаем всё, оставляем одни трусы! Всем ясно? - повысил голос военный.
   Вопросов больше не осталось. Ребята стали послушно раздеваться. Карасёв тоже разделся и, оставшись в одних трусах, зябко переступал босыми ногами по холодному полу. Помещение было большим и плохо отапливалось. Дощатый крашеный пол оказался очень холодным.
  -- Кто разделся, проходим дальше! - скомандовал военный.
   Иван вошёл в следующий кабинет.
  -- Фамилия! - спросила женщина, не отрывая взгляда от стола.
  -- Карасев.
   Ивану было как-то неловко стоять в одних трусах перед сидящей за столом женщиной и отвечать на формальные вопросы. Получая ответы, женщина заполняла какую-то форму, жёлтый разлинованный лист большого формата, потом вручила его Ивану и крикнула:
  -- Следующий!
   Иван взял карту и прошёл в следующий кабинет. Оказалось, что помещения призывной комиссии представляют собой длинную анфиладу проходных кабинетов, в каждом из которых сидит один или несколько людей в белых халатах. Во втором кабинете у Карасёва взяли кровь из пальца и отправили дальше. В следующем помещении ему измерили рост, взвесили, замерили окружность грудной клетки, плечи, занесли все данные в карточку и послали дальше. Иван двигался по длинной очереди. И перед ним, и за ним шли в трусах с карточками в руках такие же десятиклассники. В очередном кабинете за ширмой на стуле сидела полная женщина.
  -- Заходи сюда! - скомандовала она.
   Видно, всем хотелось покомандовать призывниками. Или здесь так было принято?
  -- Снимай трусы!
   Иван приспустил трусы.
  -- Не скромничай! - сказала дама и решительным движением спустила Карасёву трусы до колен.
   После этого она принялась за его мошонку. Прощупав всё, что ей было нужно, она крепко сдавила Ивану яички. Он вскрикнул от боли.
  -- Поворачивайся спиной! Нагнись! Ниже! Ниже!
   После того, как Иван выполнил все её команды, она записала что-то в карточку, отдала её Карасёву и сказала:
  -- Ступай.
   Иван вышел из-за ширмы, и на его место зашёл другой парень. Вскоре оттуда послышался его вскрик. После этого был невропатолог, который бил резиновым молоточком по коленкам, отоларинголог, который уходил в угол и шептал страшным шёпотом цифры и слова, терапевт и какие-то другие специалисты. Под конец комиссии сидела женщина-психиатр и задавала призывникам дурацкие вопросы. Перед Иваном шёл Серёга, известный шутник.
  -- Что значит пословица: шила в мешке не утаишь? - спросила психиатр Серёгу, когда он сел перед её столом на стул.
   Тот решил сделать общение с врачом интересным и на дурацкий вопрос ответил в том же тоне.
  -- Это означает, что шило, имеющее длинное и тонкое остриё, всё время будет протыкать мешковину и показываться снаружи. Рано или поздно это неизбежно будет замечено - сказал он.
  -- Так, - многозначительно сказала врачиха. - А как ты учишься?
  -- Нормально.
  -- Какие оценки?
  -- Всякие бывают.
  -- Тройки есть?
  -- Случается.
   Психиатр что-то написала на листке бумаги и протянула его Сергею.
  -- Вот тебе направление.
  -- Какое? - удивился посерьёзневший Серёга.
  -- В психоневрологический диспансер. Кабинет там указан. Приходи завтра.
  -- Но я же пошутил!
  -- Приходи завтра. Там разберёмся. Следующий!
   Следующим был Карасёв. Он понял, что шутить с этой дамой опасно. Даже ошибочная постановка на учёт в дурке могла закрыть перед Иваном очень много дверей и лишить многих возможностей. В частности, это всерьёз угрожало поступлению в хороший ВУЗ. Объяснив значение пословицы "без труда не вытащишь рыбку из пруда", Карасёв успешно миновал психиатра и попал к терапевту. Это был последний врач. За ним следовала сама призывная комиссия. В отдельном кабинете за большим столом, покрытым красным сукном, сидели несколько военных в форме и один врач в белом халате. Просто так к ним подойти было нельзя. Глумление продолжалось по полной программе. Босой призывник в трусах должен был выйти строевым шагом на середину кабинета, отдать честь и доложить: призывник такой-то для постановки на воинский учёт прибыл! Потом опять таки строевым шагом нужно было подойти к столу, положить на него свою карту, развернуться кругом и строевым шагом возвратиться на середину кабинета. Когда дошла его очередь, Карасёв всё сделал как нужно. Чеканя шаг босыми пятками по голому полу, он вышел в центр кабинета, приложил выпрямленную правую ладонь к виску и громко отчётливо доложил:
  -- Призывник Карасёв для постановки на воинский учёт прибыл!
   Положив свою карту на красное сукно, он вернулся на место и вытянулся по стойке смирно: ноги вместе, плечи расправлены, руки по швам, взгляд прямо перед собой.
  -- Вольно! - скомандовал один из военных.
   Иван расслабился.
  -- Где хочешь служить, Карасёв?
  -- В воздушно-десантных войсках.
   Дело в том, что Славка всё время говорил, что служить нужно именно в десанте, тогда действительно получишь военную подготовку и время не потеряешь зря на бесконечной шагистике и рытье канав.
  -- А почему именно ВДВ?
  -- Хочу быть полезным Родине на самых трудных участках.
   Он не кривил душой. Идеологическая работа тогда велась на высоком уровне, и служба в армии среди школьников, да и в обществе в целом, считалась почётной.
  -- Ладно. Ступай.
   Выйдя из кабинета призывной комиссии, Карасёв снова оказался в раздевалке. Круг замкнулся. "Позорный круг!" - подумал Карасёв и стал одеваться. "Служба службой, но к чему этот идиотизм и эти унижения?".
   Карасёв-наблюдатель смотрел на себя и горько улыбался. "Каким же всё-таки наивным я был тогда! Я всерьёз думал, что в армии всё должно быть по-другому".
   Раздёрганные унизительными процедурами Иван со Славкой решили компенсировать полученный моральный вред и прогуляли ещё один урок. Они явились в школу ровно за минуту до окончания занятий.
  -- Ну, пошли домой! - сказал Славка, когда они забрали портфели.
  -- Не могу. Сегодня же заседание комитета.
  -- А, точно! Тогда пока!
  -- Пока.
   Дело в том, что Карасёв был членом комитета комсомола школы. Он вошёл в небольшой, но уютный кабинет комитета комсомола и сел на своё место за длинным столом. За спиной Ивана в углу стояло красное знамя, а по стенам висели портреты Ленина и партийных деятелей. Когда все собрались, заседание началось. Сегодня рассматривали заявления достигших четырнадцати лет семиклассников и решали вопрос о даче им рекомендаций. Первой вошла аккуратненькая девочка в белом фартуке и встала около двери. Всем она была знакома. Её сестра училась в одном из десятых классов. Для порядка ей задали пару простых вопросов, на которые она затруднилась ответить.
  -- Ну что, даём рекомендацию? - спросил секретарь комитета комсомола, оглядев присутствующих.
   И, не дожидаясь ответа на свой вопрос, дружелюбно сказал:
  -- Даём! Можешь быть свободна. Зови следующего. Передавай привет сестре!
   Следующим вошёл мальчик в синей форме, в белой рубашке, с красным пионерским галстуком на шее. Старшего брата у него не было.
  -- Готовился? - спросил его один из членов комитета.
  -- Да, - ответил тот.
  -- Устав ВЛКСМ читал?
  -- Читал.
  -- Историю создания комсомола знаешь?
  -- Вроде бы знаю.
  -- Тогда скажи, когда был создан комсомол.
  -- Российский коммунистический союз молодёжи (РКСМ) создан в 1918 году, в 1924 году РКСМ было присвоено имя Владимира Ильича Ленина - Российский Ленинский коммунистический союз молодёжи (РЛКСМ). В связи с образованием Советского Союза комсомол в марте 1926 года был переименован во Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодёжи (ВЛКСМ).
  -- Хорошо. Тогда другой вопрос. Какими орденами и медалями награжден комсомол?
   Мальчик назвал две награды. Это вызвало недовольство членов комитета.
  -- Мало. Скажи хотя бы, за что были даны эти награды.
   Юный кандидат не знал. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, кусал губы и смотрел куда-то в пол.
  -- Плохо. Награды комсомола нужно знать. Подготовься и приходи в другой раз.
   Мальчик развернулся и вышел. Карасёв молчал и в происходящем не участвовал. Он прекрасно знал, что в следующем учебном году, когда по четырнадцать лет исполнится всем сегодняшним семиклассникам, их всех поголовно, без всяких испытаний примут в комсомол и выдадут членские билеты. В комсомол примут всех: кто читал устав, и кто не читал, кто знает про награды комсомола, и кто про них никогда не слышал, двоечников, хулиганов, прогульщиков и кого угодно. И пусть кто-нибудь попробует не захотеть стать комсомольцем!
   Карасёву давно уже надоело выполнять роль статиста. Комитет не вёл реальной, нужной людям работы, а занимался имитацией деятельности, показухой и профанацией высоких ленинских идей. От этого Карасёву становилось тошно. Но он понимал, что является лишь маленьким винтиком в большой системе, которому позволено говорить и делать лишь то, что позволено. Любая несанкционированная инициатива жестоко и публично наказывалась. Это было воистину время молчания. Время говорить пришло значительно позднее. Единственное, что Иван мог сделать, это перестать участвовать в надоевшем ему фарсе.
   Когда заседание закончилось, Иван подошёл к секретарю комитета комсомола и спокойно сказал:
  -- На следующее заседание я не приду. И вообще больше в работе комитета участия принимать не буду.
  -- Почему?
  -- Не хочу.
  -- Как это? - удивился тот.
  -- Просто не хочу. Да и в учёбе подтянуться надо. Точно! На учёбу буду налегать!
  -- Да? - спросил секретарь многозначительно.
  -- Да! - просто и решительно ответил Иван.
   Карасёв поспешил домой. Он устал и проголодался. Как только он вошёл в квартиру, зазвонил телефон. Иван снял трубку.
  -- Иван! - послышался в трубке решительный голос его классной руководительницы. - Это правда?
  -- Что?
  -- Что ты отказался от участия в работе комитета комсомола?
  -- Да, правда.
  -- По каким причинам?
  -- Не хочу. Не вижу реальных результатов работы комитета.
  -- Завтра же найди секретаря комитета комсомола и скажи ему, что ты передумал.
  -- Не могу.
  -- Не можешь?! Знаешь, что ты сделал?
  -- Что?
  -- Ты потерял своё политическое лицо! - крикнула она и повесила трубку.
   "К чему так горячиться?" - подумал Иван и пошёл обедать. Отобедав, он поехал на автобусе на окраину города и вышел на безлюдной остановке около старого кладбища. Карасёв посмотрел по сторонам и нерешительно вошёл на его территорию. Карасёв-наблюдатель следовал за ним. На кладбище давно уже были запрещены захоронения. Могилы в оградках и без них беспорядочно теснились, жались друг к другу, а узенькая утоптанная дорожка изламывалась и петляла между ними. "Надо же, - подумал Иван, - и в жизни этим людям, наверное было тесно, и после смерти они вынуждены тесниться и подпирать друг друга". Давным-давно посаженные около могил деревья стали большими и раскинули над кладбищем шатер своих крон, образовав печальный парк. Сейчас деревья были голыми, на их ветвях сидели и каркали чёрные вороны. Карасёв шёл медленно и разглядывал припорошенные снегом надгробия. Под ними лежали мужчины и женщины, старые и молодые, иногда даже дети. Надгробия тоже были совершенно разными: от пустых и звонких железных советских надгробий с красными звёздами до старинных каменных в виде величественных крестов с надписями на церковно-славянском языке. Вдруг дорожка стала прямее и шире, а в конце её показалась маленькая деревянная Никольская церковь. Карасёв подошёл поближе. Деревянные ставни церкви были открыты. Иван остановился перед дверью и прислушался. Было тихо. Никаких звуков, только порывы ветра, и вороний грай. Постояв немного, Иван решился, открыл дверь и, сняв шапку, вошёл внутрь. Церковь была пуста, службы не было, а свежевымытый пол влажно блестел. На звук вышла бабушка в платочке.
  -- Что тебе, сынок? - спросила она ласково.
  -- Я креститься хотел, - ответил Карасёв.
  -- Да ведь уже поздно. Служба давно кончилась. Нужно было пораньше приходить.
  -- Да? Я не знал... Очень жаль.
   Он молча стоял и не уходил. Уходить не хотелось. Старушка, очевидно, это заметила.
  -- Ты подожди, - сказала она, - я сейчас у батюшки спрошу.
   Она удалилась и через несколько минут возвратилась вместе со старым священником. На нём был чёрный подрясник, а на груди висел большой крест из белого металла. Священник был стар и сед.
  -- Ты что же, креститься хочешь? - спросил он Карасёва.
  -- Да.
  -- Очень хочешь?
  -- Очень.
   Батюшка внимательно посмотрел на Ивана и сказал:
  -- Хорошо, - и, обращаясь к бабушке, продолжил, - дай ему всё, что нужно и приводи.
  -- Хорошо, батюшка.
   Карасёв купил свечи, крестик, снял пальто, шапку и пошёл за бабушкой. Они вошли в маленькое тесное помещение с иконами, посреди которого стояла наполненная водой купель с тремя свечами по краям, а слева от неё - специальный высокий наклонный столик с Крестом, Евангелием и каким-то ящичком. Ивану было сказано засучить брюки до колен, расстегнуть рубашку на груди и встать перед купелью со свечой в руке. Вошёл священник, облачился в белое одеяние, взял кадило и начал обходить с ним купель. Кадило равномерно раскачивалось и от него распространялось необыкновенное благоухание. Затем священник поклонился и возгласил: "Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков". Потом помолился, взял Ивана за плечи и спросил:
  -- Как зовут тебя?
  -- Иван.
  -- Поворачивайся лицом на запад, вот сюда. Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всея гордыни его? Говори: "Отрицаюсь".
   Карасёв вроде бы не замечал за собой служения сатане и связи с чертями, но произнес:
  -- Отрицаюсь.
  -- Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всея гордыни его? Говори: "Отрицаюсь".
  -- Отрицаюсь.
  -- Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех ангел его, и всего служения его, и всея гордыни его? Говори: "Отрицаюсь".
  -- Отрицаюсь.
   Для Ивана всё было ново и необычно, но он чувствовал, что с ним происходит что-то очень важное и, может быть, даже судьбоносное.
  -- Отреклся ли сатаны? Говори: "Отрекохся".
  -- Отрекохся.
   После того, как Карасёв трижды подтвердил отречение от сатаны, священник сказал:
  -- Дунь и плюнь на него.
   Иван дунул и плюнул. Затем священник развернул его в обратную сторону и сказал:
  -- Поворачивайся лицом на восток. Сочетаваешься ли Христу? Говори: "Сочетаваюсь".
  -- Сочетаваюсь.
   Иван трижды подтвердил своё намерение соединиться со Христом, прочитал вслед за священником Символ веры и поклонился иконе Иисуса Христа. Потом священник зажёг свечи, произнёс много молитв, совершил освящение воды в купели, крестообразно помазал Ивану елеем лоб, уши, грудь, руки и ноги. После этого он подвёл Карасёва к купели, наклонил его над ней, набрал в ковш освящённой воды и, трижды поливая её на голову Ивана, произнёс:
  -- Крещается раб Божий Иоанн во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь.
   При этом каждое поливание заключалось словом "аминь". Прохладная вода стекала струйками с волос Карасёва обратно в купель.
  -- Надевай крестик.
   Иван надел на шею маленький оловянный крестик на верёвочке. Потом священник помазал Ивану святым миром лоб, веки, уши, губы, нос, грудь, руки и ноги, трижды с пением обвёл вокруг купели, стёр миро, трижды состриг кончики волос, залепил их воском от свечи и бросил в купель.
   Всё! Теперь он, Иван Карасёв, - крещёный человек! Бабушка дала ему полотенце, он вытер шею, лицо и волосы.
  -- Приходи причащаться, - сказал священник, и добавил, - Да благословит тебя Господь!
  -- Спасибо, батюшка, - сказал Иван и удивился самому себе.
   "Новые слова, новые люди, да и он сам какой-то новый. Может быть, новая жизнь?" - думал Иван. Он оделся, попрощался и вышел на улицу. Кладбище было таким же безлюдным, и на деревьях сидели вороны. Извилистая дорожка вела его из этого нового удивительного мира в другой, прежний мир. Казалось, что жизнь его и в прежнем мире потечёт теперь по-другому: чисто, светло и ясно.
   Сорокалетний Карасёв шёл за собой по кладбищу и размышлял. Он помнил, что в день крещения ощутил себя обновлённым и преображённым. Но на следующий день это ощущение стало слабее, а потом ещё слабее, пока не стёрлось совсем. Ведь он тогда почти ничего не знал ни о Христе, ни о Православии, ни о церкви. Дома у него не было духовной литературы, а среди его знакомых не было ни одного верующего человека. Он снова погрузился в тотальный духовный вакуум. Но совершённое в этот день таинство крещения незримо для самого Ивана изменило его и всегда потом помогало увидеть животворящий солнечный свет даже через толщу самых мрачных свинцовых туч.
   Постояв на остановке минут десять, шестнадцатилетний Иван сел на автобус и поехал домой, а поживший Карасёв до самой ночи бродил по городу, пытаясь постигнуть тайну времени.
  
  
   "Время искать, и время терять;
   время сберегать, и время бросать"
   Еккл. 3, 6.
  

Глава седьмая

  
   Карасёв уже начал привыкать к путешествиям по собственному прошлому. Сидя в вагоне мчащегося электропоезда, он пытался угадать, в какой же год его занесёт на этот раз. Судя по предыдущим станциям, разрыв во времени должен составить примерно пять лет. Это означало, что следующая остановка должна быть году в 1975, когда Ивану было двенадцать лет. Карасёв начал было вспоминать события 1975 года, но припомнить ничего не успел, потому что электропоезд, снизив скорость, вошёл на станцию, остановился и раскрыл двери.
   Иван снова вышел на поверхность и попал в чудесное летнее утро. Солнце ещё не набрало дневную силу и нежно заливало своим золотистым светом улицы, дома, сочную зелёную листву деревьев и всё вокруг.
   Иван огляделся. Что-то было не так. Но что? Спустя некоторое время его осенило. Точно! Женщины! Они сильно отличались от женщин 1980 года. Короткие юбки, туфли на массивной платформе, шиньоны в причёсках, искусственные блондинки через одну. Неужели советская мода так сильно изменилась за пять лет?
   А вот и родительская квартира. Та же входная дверь. Вдруг она стремительно распахнулась, из квартиры выскочил мальчишка в шортах лет семи и, крикнув: "Мама, я пошёл!", захлопнул дверь и поскакал вниз по лестнице. Иван, не отрываясь, смотрел ему вслед. "Да это же я!" - решил он наконец.
   Мальчишка спустился этажом ниже, остановился около Славкиной квартиры, встал на цыпочки и попытался дотянуться до дверного звонка. У него это не получилось, и он просто постучал в дверь кулаком. Через несколько секунд из-за двери послышался детский голосок:
  -- Кто там?
  -- Это, я! Слав, открывай!
  -- Кто там, Слава? - послышался следом голос тёти Зины и дверь открылась.
   Вот тебе и тётя Зина! Младше меня! Наверное, ей лет тридцать, не больше. А около неё Славка, белобрысый пацанёнок в майке и трусиках.
  -- Это ты, Ваня! Заходи, - пригласила тётя Зина.
  -- Слава на улицу выйдет?
  -- Он ещё не завтракал. Поест и выйдет. Ты можешь подождать.
  -- Я лучше на улице подожду. Ты, Слав, давай недолго! Я буду во дворе!
  -- Угу. Я быстро, - ответил Славка.
   Маленький Карасёв выбежал во двор. Дом был угловой и образовывал две стороны двора, надёжно защищая его от оживлённых шумных улиц. В качестве третьей стороны служили выбеленные стены строений какой-то конторы, а четвёртой - высокий забор типографского двора. Двор родительского дома был усажен вязами, в углу двора стояла кирпичная трансформаторная будка высотой в полтора этажа, а около неё - большая деревянная горка. Это был целый мир, большой, интересный и влекущий. В доме тогда жило много мальчишек примерно одного возраста - человек пятнадцать или восемнадцать. Поэтому для них всегда находились интересные игры и занятия. И далеко не всегда они были безопасными. Но было ещё рано, и на улице никого из пацанов не оказалось. Тогда маленький Ваня походил по двору, поглядел по сторонам, затем выбрал ровный участок земли между деревьями, достал из кармана новенький складной ножик и держа за лезвие, стал бросать его, пытаясь втыкать в землю. Получалось у него неплохо. Через некоторое время на улицу вышла девчонка в коротеньком платьице в цветочек и начала прыгать через скакалку. Немного попрыгав, она подошла к Карасёву.
  -- Привет, Ваня!
  -- Привет!
  -- Знаешь, у меня секрет есть!
  -- Какой? - спросил Иван, не прекращая втыкать нож в землю.
  -- Красивый!
  -- Что за секрет?
  -- Хочешь, покажу?
  -- Давай!
  -- Тогда пошли!
   Карасёв спрятал нож в карман и пошёл за Наташкой.
  -- Ты никому не скажешь? - строго спросила Наташка.
  -- Никому.
  -- Пообещай.
  -- Обещаю.
  -- Ладно.
   Она провела его замысловатым путём между деревьями, мимо серебристой ограды газовых установок с надписями большими красным буквами: "Бутан" и "Пропан", и остановилась около единственной во дворе берёзы.
  -- Что-нибудь замечаешь?
   Иван ничего особенного не заметил. Берёза как берёза, под ней земля да камешки.
  -- Нет, ничего не замечаю, - сказал он.
   Наташа была очень этим довольна.
  -- Смотри, - сказала она, присела на корточки и стала пальчиками разгребать землю.
   Иван присел рядом и внимательно наблюдал за её манипуляциями. Вскоре под Наташкиными пальчиками что-то блеснуло. Потом показалось что-то цветное и красивое. Когда Наташка закончила, перед ними в земле оказался чистый экран, из которого на ребят глядел бородатый Дед Мороз в красной шапке. Это была новогодняя открытка, прикрытая стеклом от будильника и засыпанная землёй. Наташа разгребла землю только над основной частью стекла, оставив его края и саму открытку скрытыми под землёй.
  -- Ух ты! - поразился Карасёв, глядя во все глаза. - Красота какая! Как это ты сделала?
  -- Секрет! У меня ещё много таких секретиков по всему двору.
  -- Ни фига себе! - сказал Иван и подумал: "Вот народ - девчонки!".
   В этот момент из подъезда выбежал Славка и направился к ним. Наташка быстро засыпала секретик землёй и сказала:
  -- Не говори ему! Ты обещал!
  -- Чего это вы тут? - спросил Славка.
  -- Да так, ничего, - ответил Карасёв. Что поделать, ведь он же обещал.
  -- Прячете что-то? - Славка порыскал глазами под берёзой, но ничего не заметил.
  -- Ничего не прячем. Мы просто разговаривали, - сказала Наташа. - Пойдёмте отсюда.
   Они вместе пошли прочь от берёзы, а Славка ещё несколько раз оглядывался и пытался понять, что же они под берёзой делали.
  -- Что делать будем? - спросил Карасёв.
  -- Не знаю. Что-то не выходит никто. Давай Кольку позовём. У него мяч есть.
  -- Давай.
   Наташа отошла в сторонку и стала прыгать через скакалку, а Славка с Ваней встали под Колькиным окном и дружно заорали что есть мочи:
  -- Ко-ля! Ко-ля! Ко-ля!
   Скоро форточка на пятом этаже открылась и в неё высунулась детская голова.
  -- Чего? - спросила голова.
  -- Выходи!
  -- А кто ещё есть?
  -- Пока только мы.
  -- Сейчас выйду.
  -- Мяч захвати!
   Минут через пять вышел полненький мальчик без мяча.
  -- А чего мяч не взял? - спросил Иван.
  -- Он сдулся.
  -- Так накачать можно.
  -- Насос сломался.
  -- Да... Без насоса не накачаешь. В футбол уже не поиграем, - сказал Славка.
  -- Что делать будем? - спросил Иван.
   Коля с загадочным видом полез в карман.
  -- У меня есть кое-что, - сказал он заговорщицким тоном.
  -- Что? - спросили в голос Славка и Ваня.
  -- Пошли! - сказал Коля и побежал к деревянной горке.
   Летом горка по прямому назначению не использовалась и служила вышкой и убежищем. С одной стороны были оторваны пара досок, и можно было пролезть внутрь. Коля первым залез внутрь горки, за ним пролезли Ваня и Славка. В щели между досками косыми полосами падал солнечный свет, в котором таинственно кружились сверкающие частички пыли. Ребята стояли в полумраке.
  -- Ну, что там у тебя?
  -- Смотрите, - сказал Коля, вынул руку из кармана и разжал пальцы. На его ладони лежал настоящий охотничий патрон.
  -- Ух ты! Настоящий! - Славка протянул к патрону руку, но Коля быстро закрыл и отдёрнул ладонь.
  -- Покажи! - потребовал Карасёв.
  -- Нельзя! - сказал Коля.
  -- Почему? - удивились друзья.
  -- Взорваться может.
  -- Не взорвётся! Мы же потихонечку!
  -- Ну только осторожно, - разрешил Коля и подал патрон.
   Ваня осторожно покрутил патрон в руках, рассмотрел его со всех сторон, подал Славке и спросил:
  -- Что с ним делать будем?
  -- Не знаю, - сказал Коля.
  -- Давайте разберём, - предложил Славка.
  -- Да ты что! - напал на него Коля и отобрал патрон. - Взорвётся!
  -- А мы аккуратно. Я видел, как папа патрон разбирал. Ничего не взорвалось.
  -- Правда?
  -- Точно.
  -- Ну давай. Только пошли на пустырь.
  -- Пошли.
   Они вылезли из горки и бегом побежали из двора. За дорогой была снесена часть деревянных домов, но строительство ещё не начиналось, и пустующее место заросло густой высокой травой. Среди травы валялась старая утварь, доски, железяки и ржавеющий облупившийся остов Запорожца. Ребята кучкой собрались около этого кузова и начали разбирать патрон. Собственно говоря, разбирал Славка, а Коля и Ваня внимательно наблюдали склонившись над Славкиными руками. Сначала Славка проволочкой выковырнул круглую картонку, под которой оказались маленькие свинцовые шарики. Славка осторожно высыпал их на ладонь.
  -- Это пули! - воскликнул Коля.
  -- Не пули, а дробь, - поправил его Славка.
  -- Дай-ка мне, - сказал Коля.
  -- И мне половину! - потребовал Карасёв.
   Они разделили с Колей дробины, а Славка пытался продолжить разборку патрона. Он его тряс, стукал об железный кузов автомобиля, ковырял проволочкой, но ничего не получалось.
  -- Не получается, - сказал он. - Там ещё половина осталась, а я не могу достать.
  -- Ну-ка дай я, - сказал Коля, забрал патрон и проволочку у Славки и принялся ковырять ею в патроне.
   Тем временем Славка стал лазить по пустырю и что-то искать.
  -- Нет, не выходит, - сдался Коля.
  -- Я нашёл! - сказал Славка. У него в руке был ржавый и кривой гвоздь.
   Он поддел что-то гвоздем и извлек и патрона толстую войлочную прокладку - пыж, а потом высыпал кучку маленьких зеленоватых квадратиков - порох.
  -- Это порох, ребята! - сказал он.
  -- Красивый! - сказал Ваня и склонился над порохом. - Ничем не пахнет!
   Коля достал из кармана коробок спичек.
  -- Давайте подожжем!
  -- А он не взорвётся? - спросил Карасёв.
  -- Нет, только загорится, - ответил Славка.
  -- Давайте!
   Всем было интересно, как загорится порох. Но интереснее всех было Ивану, он склонился над кучкой пороха ниже всех. Коля зажёг спичку и поднёс её к пороху. Карасёв увидел яркую рыжую вспышку, зажмурился, всем лицом ощутил жар и отпрянул назад.
  -- Блин! Классно! - вскричал Коля.
   Карасёв стоял и моргал глазами, пытаясь понять, не сгорел ли он. Боли он не чувствовал.
  -- Смотри! - крикнул Коля, показывая пальцем на Ивана.
  -- Точно, - сказал Славка.
  -- Что? - спросил Карасёв.
  -- У тебя волосы обгорели, - сказал Коля.
  -- А ещё ресницы и брови, - добавил Славка.
  -- Сильно?
  -- Нормально!
   Иван потёр руками лицо и голову.
  -- А теперь?
  -- Теперь меньше видно. Но всё равно заметно.
  -- Отрастут, - философически изрёк Карасёв. - Правда, если мама заметит, попадёт. Ладно, пошли во двор.
   Коля спрятал пустую гильзу в карман, и они пошли во двор.
  -- Вам портфели купили? - спросил Славка.
  -- Мне ещё нет, - ответил Иван.
  -- Мне тоже, - сказал Коля.
  -- А мне купили. Вчера. Ранец, чтобы удобно было книжки таскать. А ещё купили ручки, карандаши, резинки и тетради.
   "Значит, это лето 1970 года, мне и мальчишкам сейчас по семь лет", - подумал Карасёв-наблюдатель. - "Детство! Беспокойная, стихийная и светлая пора, когда маленький человечек не знает ещё ни себя, ни мира, и движется одной неукротимой и неутолимой жаждой познания. Да ещё любовью... Врождённой любовью к мирозданью, к родителям, к жизни".
   Во дворе по-прежнему никого из мальчишек не было.
  -- Пошли тогда в садик шмелей ловить! - предложил Славка.
  -- Как это?
  -- Очень просто - рукой!
  -- Ведь они же кусаются, - выразил опасение Карасёв.
  -- Нет, - заверил Славка. - Я сколько раз ловил, меня ни разу не кусали.
  -- Тогда пошли!
   Сразу за типографией располагался детский сад. День был выходной, и садик пустовал. Ребята перелезли через деревянный забор и очутились в садике. Одиноко стояли качели, лестницы, вертушки. Вокруг двухэтажного кирпичного здания были разбиты клумбы, на которых росли и благоухали чудесные цветы. Даже взрослый Карасёв не знал, как они называются. На высоких тонких стебельках красовались нежные цветочки с розовыми и фиолетовыми лепестками. Прямо-таки цветики-семицветики! Они росли густо и окружали здание детсада ровным розово-фиолетовым поясом. Над ними шла непрерывная работа. С ровным жужжанием взлетали и садились пчёлы, грузно плюхались на цветки тяжёлые гудящие шмели. Славка подкараулил одного шмеля, схватил его ладошкой и поймал в кулак. Потом поднес к уху:
  -- Гудит!
   Ваньке было боязно. Он несколько раз подкарауливал шмеля, но не решался схватить и упускал. Шмель словно тяжёлый бомбардировщик запускал свои мощные моторы, громко гудел и улетал. Наконец Иван отважился и поймал шмеля. И в самом деле шмель его не укусил!
  -- Точно! - закричал Карасёв. - Не кусается!
   Выпустив пойманного шмеля, Иван поймал ещё несколько и тоже отпустил. Когда он совсем осмелел и решительно схватил очередного шмеля, его ладонь вдруг пронзила острая боль.
  -- Ой! - Закричал Ваня и отдёрнул руку. - Больно!
   Он затряс рукой и, когда боль немного утихла, осмотрел ладонь. Посреди ладони он увидел красное пятно, которое на глазах увеличивалось в размерах и превращалось в шишку.
  -- Он меня укусил! - удивлённо закричал Карасёв. - Укусил!
   Он побежал к товарищам и показал свою руку.
  -- Нет, - заявил он, - не буду я их больше ловить! Пойдёмте отсюда!
   У Коли и Славки тоже пропало желание ловить шмелей, и они пошли по направлению к дому.
  -- А знаете, - сказал Колька, - можно голубей поймать.
  -- Как?
  -- Сейчас покажу. Пошли к мусорным бакам!
   Коля пригнулся и стал подкрадываться к мусорному контейнеру. Подойдя вплотную, он резко встал и распростёр над контейнером руки. В контейнере началась паника, послушался шум, хлопанье крыльев и между Колькиных рук вылетел сначала один испуганный голубь, потом второй. Третьего ему удалось схватить. Довольный результатами охоты, Колька подошёл к товарищам.
  -- Вот он какой, беленький!
  -- Да, красивый. Глазки чёрные.
  -- А клюв розовый.
   Когда голубя хорошенько рассмотрели, Колька подбросил его вверх. Голубь расправил крылья и быстро улетел в небо.
  -- Пошли к нашей мусорке, там тоже, наверное, голуби есть, - предложил Славка.
  -- Пошли!
   Войдя во двор, они встретили Женьку, который был года на три постарше. В руках у него была отличная рогатка из алюминиевой проволоки с тоненькой круглой резинкой.
  -- Смотрите, пацаны, - крикнул он и выстрелил из рогатки по мусорному контейнеру. Пулька звонко звякнула об железо.
  -- Что это у тебя?
  -- Покажи!
  -- А пульки из чего? - спросил Карасёв.
  -- Тоже из проволоки. Смотрите. Откусываешь пассатижами небольшой кусочек, сгибаешь пополам, и пулька готова. У меня их целый карман.
  -- А что это за резинка?
  -- Это хорошая резинка. Авиационка.
  -- Где взял?
  -- В парке. Знаете, где самолёт стоит?
  -- Знаем.
  -- Вот из шин. Там разрез был, оттуда все резинку и таскали. Но сейчас там, наверное, уже нет.
   До парка было далеко. Но такую рогатку захотелось всем. Ребята стояли и напряжённо соображали, где добыть материалы на рогатки. Тут из подъезда вышел Лёшка. В руках он нёс огромную коробку из-под телевизора.
  -- Что это у тебя?
  -- Коробка. Иду выбрасывать. Мы телевизор вчера купили.
  -- Погоди. Дай посмотреть.
  -- Классная коробка. Туда даже забраться можно.
  -- Точно.
   Иван залез в коробку, и его закрыли.
  -- Эй, откройте! - послышался изнутри его приглушённый голос. - А то задохнусь!
   Его открыли.
  -- Классная коробка! - сказал он, когда вылез из коробки. - Места полно! И вообще она новенькая. Выбрасывать жалко! Куда бы её приспособить?
   Все задумались. Тогда Лёха схватил коробку и побежал с ней к горке. Все смотрели ему вслед, не понимая, чего он хочет. Когда Лёшка затащил коробку на горку и стал в неё забираться, все бросились к нему.
  -- Подтолкните! - сказал он, когда устроился в коробке.
   Ребята налегли и столкнули его с горки. Коробка покатилась. Сбоку крутилась и подёргивалась Лёшкина голова.
  -- Ну как, жив? - закричали ребята, когда коробка остановилась внизу.
   Лёшка молча вылез из коробки, схватил её и побежал опять на горку.
  -- Классно! - крикнул он по дороге.
  -- Дай мне! Дай мне! - закричали ребята наперебой.
  -- Сейчас ещё разок скачусь и дам.
   Лёшку столкнули ещё раз. Переваливаясь с угла на угол, коробка с Лёшкой скатилась вниз. Он вылез из неё, потирая спину.
  -- Фу! - сказал он. - Ушибся! А коробка почти развалилась!
   И точно. Картонная коробка расхлябалась и помялась. Тем не менее Колька схватил её и полез на горку.
  -- Помогите! - крикнул он уже из коробки.
   Ванька со Славкой подтолкнули его, но вместо того, чтобы кувыркаться, потерявшая твёрдость коробка сложилась и медленно поехала по горке. Доехав до середины, она остановилась. Колька выбрался из неё.
  -- Нет, - сказал он, - так не интересно. Где бы ещё коробок раздобыть?
  -- Я знаю, где есть корзина для белья, - сказал Женька.
  -- Где?
  -- В соседнем дворе.
  -- Пошли скорей!
   Ребята побежали в соседний двор и увидели стоявшую на улице корзину для белья. Она представляла собой оплетенный разноцветными полиэтиленовыми лентами деревянный каркас. Ленты были красного, синего, жёлтого цвета. Ими была также оплетена плоская крышка.
  -- Берём, понесли! - скомандовал Женька.
   Мальчишки как муравьи облепили корзину и потащили её в свой двор.
  -- Кто первым поедет? - спросил Женька, когда корзина уже стояла на горке, готовая к старту.
  -- Я хочу! - сказал Карасёв.
  -- Я тоже! - крикнул Славка.
  -- Тогда давай вместе!
  -- Давай!
   Они вдвоем забрались в лежавшую на боку корзину и устроились поудобнее. Женька закрыл крышку.
  -- Готовы? - спросил Женька.
  -- Готовы! - крикнул из коробки Иван.
   Тогда Женька подналёг, накренил корзину и столкнул её с горки. Ванька представлял себе это несколько иначе. Он не думал, что при каждом падении корзины на плоскую сторону, они со Славкой будут ударяться друг об друга, об рёбра корзины и об горку. При этом они вращались и бились разными боками.
  -- Ой! Ай! Ох! Эх! - вскрикивали пацаны при каждом ударе.
   Но когда корзина остановилась, Ванька открыл крышку и почувствовал себя настоящим космонавтом, вернувшимся с орбиты.
  -- Классно! - сказал он, потирая бока. - Ты не ушибся, Славка?
  -- Немного, - ответил Славка, держась за колено.
   Следующим поехал Женька. Он решил катиться в одиночестве. Потом катались все по очереди, пока корзина совсем не развалилась. Тогда её разобрали на разноцветные ленты.
  -- Ваня! - услышал маленький Карасёв мамин голос. - Иди обедать!
  -- Сейчас! - крикнул он в ответ.
  -- Прямо сейчас же! Немедленно! Знаю я твоё "сейчас"!
  -- Хорошо! - ответил Иван и спросил Славку, - Может, сходим пообедать?
  -- Давай.
  -- А потом ты сразу приходи ко мне, ладно?
  -- Ладно.
   Друзья вместе побежали в подъезд. Ваня пришёл домой, вымыл руки и сел за стол. Карасёв-наблюдатель посмотрел на свою молодую маму. Неужели она была такой? Боже, как всё это было давно!
  -- Что это вы там на горке делали? - спросила мама.
  -- В космонавтов играли.
  -- Это не опасно?
  -- Нет!
  -- А что это у тебя на волосах?
  -- Да так, обгорели немножко!
  -- Обгорели?! Где это?
  -- Мы с ребятами на пустыре порох поджигали. Он загорелся немножко, а я над ним наклонился, вот волосы и подпалились.
  -- Ничего больше не жгите! И чтоб никакого пороха! Понял?
  -- Понял, - ответил Иван, доедая суп.
   Потом он попил чаю и в ожидании Славки вышел на балкон. Было жарко, и от яркого солнца балконные перила стали горячими Прямо под балконом по тротуару ходили люди. Иван вернулся домой, вырвал из тетрадки листок и стал из него что-то складывать. В это время пришёл Славка.
  -- Что это ты делаешь? - спросил он.
  -- Бомбочку.
  -- Какую?
  -- Сейчас увидишь!
   Иван сложил из бумаги нечто круглое, затем поднёс его к губам и надул. Поучился бумажный шар с отверстием наверху.
  -- И что? - спросил Славка.
  -- Сейчас мы нальём в него воду и сбросим на кого-нибудь с балкона!
   Карасёв побежал в ванную, налил в бомбочку воды, и они со Славкой вышли на балкон. Оставалось только выбрать жертву. Взрослые мужчины и женщины не подходили. Это было слишком опасно и не интересно. Настоящий интерес представляли старшеклассницы. Они смешно взвизгивали и убегали.
   Издали увидев одну из таких девчонок, Иван присел.
  -- Садись! - сказал он Славке. - А то нас заметят.
   Славка тоже присел. За старшеклассницей они продолжали наблюдать через балконную решётку. Когда она миновала Ванькин балкон и немного отошла, он, как русский солдат в фильмах про войну, высунулся из окопа и метнул гранату вслед уходящему танку. Отличие заключалось только в одном - противник был ненастоящий. Бомбочка плюхнулась девчонке под ноги, и вода брызнула в разные стороны. Девчонка подскочила как козочка, вскрикнула и пустилась бежать. Всё прошло удачно. После нескольких бросков на асфальте остались мокрые пятна и бумажные останки бомбочек. Играть стало не интересно, потому что прохожие подходя к Ванькиному балкону, заранее начинали задирать головы, ожидая детских пакостей.
  -- Хорошая у Женьки рогатка! - сказал Славка, когда с бомбочками было покончено.
  -- Да, - подтвердил Карасёв.
  -- Проволока у меня есть. А вот резинки нету. Где бы резинку взять?
  -- Сейчас у мамы спрошу. Мама! - крикнул Иван и пошёл на кухню. - У тебя резинка есть?
  -- Есть. Зачем тебе?
  -- Для рогатки.
  -- Вот ещё! Глаза себе повыбиваете!
  -- Не повыбиваем! Мы будем по мишеням стрелять. У ребят во дворе есть, а у нас нет!
  -- У меня резинка только такая, другой нет, - сказала мама, дала Ивану резинку и ушла на кухню.
   Карасёв взял резинку и озадаченно смотрел на неё. Славка тоже подошёл и поглядел на резинку.
  -- Да это же резинка от трусов, - сказал он разочарованно.
  -- Да, похоже..., - подтвердил Иван.
  -- Она не годится.
  -- Давай хоть попробуем!
  -- Ну давай!
   Славка принёс алюминиевую проволоку, из которой они с Ванькой при помощи кусачек и круглогубцев согнули две маленькие рогатки. Рукоятки рогаток они обмотали синей изолентой, а для крепления резинки согнули специальные ушки. Рогатки были готовы. Теперь нужно было привязать резинку. Иван отрезал резинку нужной длины и стал привязывать. Славка глядел на его работу со стороны.
  -- Стыдно, - сказал он.
  -- Что стыдно? - спросил, не прекращая работы, Иван.
  -- Стыдно во двор выйти с такой рогаткой, на которой болтается резинка от трусов. Засмеют!
  -- Не засмеют. Лишь бы стреляла!
   Вот резинка была привязана. Иван полюбовался на свою работу. В его руках было настоящее оружие. Он натянул, резинку, прицелился и ... узел развязался, а резинка больно щёлкнула Ивана по щеке.
  -- Ух! - сердито воскликнул Карасёв. - Какая дрянь!
   Он снова и снова привязывал резинку, но узлы каждый раз расходились.
  -- Ничего не получится, - сказал Славка. - Всё дело в том, что она слишком толстая и гладкая.
   Но Иван сдаваться не любил. Он стал напряженно соображать.
  -- Посмотри, - сказал он Славке, показывая конец резинки, - тут внутри тоненькие резиночки, как раз такие как нам нужно. Давай её распустим!
  -- Давай!
   Они с трудом освободили резинку от оплётки и приладили её к рогаткам. Теперь узлы держались хорошо, но резинка была не крепкая и легко рвалась.
  -- Ничего, - сказал Иван, - мы несколько запасных с собой возьмём.
   Оставалось только сделать пульки. Славка отрезал кусачками ровные отрезки проволоки, а Иван при помощи круглогубцев сгибал их в виде галочек. Наделав себе по полному карману пулек, друзья вышли во вновь опустевший двор и стали упражняться в стрельбе. Они стреляли в деревья, в горку, в табличку "Осторожно, газ!", в картонную коробку. Потом Иван предложил:
  -- Давай Генку позовём. А то он сегодня что-то не выходит.
  -- Давай.
   Генка был их общим другом, с которым они всегда вместе проводили время. Поднявшись по лестнице, они постучали в Генкину дверь. Тишина. Они постучали ещё, но ответа не было.
  -- Дома нет, - сказал Славка.
  -- Ладно, пошли.
   Когда они вышли во двор, там уже был Женька. Он расставлял в песке своих солдатиков.
  -- Что это ты делаешь? - спросил Славка.
  -- Готовлюсь к битве. У меня сейчас тут сражение будет. Сначала я их расставлю хорошенько, сделаю укрепления, а потом буду из рогатки расстреливать.
   Ребята заинтересованно наблюдали за ходом подготовки. Когда все солдатики стояли по местам, Женька немного отошёл и сделал первый выстрел. Оловянный солдатик с пистолетом в руке звякнул, отлетел назад и зарылся головой в песок. Карасёв тоже изготовился и выстрелил в одного из солдатиков, но промахнулся.
  -- Нет! - крикнул на него Женька. - Не стреляй. Это мои солдатики и моё сражение. Вот своих выноси и стреляй сколько угодно!
  -- Ладно, ладно! Ты Генку сегодня не видел? - спросил Карасёв.
  -- Уехал ваш Генка!
  -- Куда?
  -- В другой город.
  -- Надолго?
  -- Навсегда.
  -- Как это? - удивился Иван.
  -- Да так, переехал жить в другой город с родителями, - сказал Женька, прицеливаясь в броневик.
   Славка с Ванькой загрустили. Как же это так? Уехал навсегда? Навсегда-навсегда? Это было неожиданно и печально. На некоторое время друзья даже забыли о своих рогатках. Значит, теперь их осталось двое: Славка да Ванька? А ведь им так хорошо было втроем!
  -- Давай тоже битву устроим! - предложил Иван.
  -- Как?
  -- Я схожу за своими солдатиками, мы разделим их пополам, и у нас получится две армии. Ты будешь стрелять в мою армию, а я в твою. У кого все солдатики будут сбиты первыми, тот проиграл.
  -- Ты хочешь стрелять в своих солдатиков, которых ты даже мне не давал?
  -- Да! - решительно ответил Карасёв.
  -- Ну тогда тащи! - обрадовался Славка.
   Карасёв поднялся к себе домой и, не разуваясь, попросил:
  -- Мама, дай мне солдатиков!
  -- Всю коробку?
  -- Да.
  -- Ты их хочешь на улицу взять? Не потеряешь? Ты их ведь целый год собирал.
  -- Не потеряю.
   Ванька взял коробку с солдатиками и вышел с ней во двор. Со Славкой они разделили солдатиков ровно пополам и расставили группами друг напротив друга. Потом каждый встал позади своей армии и стал стрелять в солдатиков противника. Начался бой. Пульки звонко ударялись в оловянных солдатиков и глухо срывали с места пластмассовых. Пульки обеих армий громко жужжа, рассекали воздух над полем битвы. Вот Славкин солдат с шашкой наголо подпрыгнул и улетел в глубокий тыл. А вот Ванькин матрос разлетелся на куски от точного попадания. На войне как на войне!
   Наигравшись, друзья собрали в коробку то, что осталось от Ванькиных солдатиков, поднялись по лестнице своего подъезда и сели на подоконник между вторым и третьим этажом. Это был самый удобный по высоте подоконник в подъезде, и ребятам нравилось здесь сидеть. Они могли часами сидеть в подъезде и вести свои мальчишеские разговоры. Особенно хорошо им было втроем. Тогда обязательно находились самые интересные игры. А теперь Генка уехал...
   Дверь квартиры Карасёвых открылась и мама позвала:
  -- Ваня!
  -- Что, мам?
  -- Ты здесь? Сходи за хлебом. А то папа скоро вернётся из гаража, а дома ни крошки.
  -- Хорошо.
   Ваня поднялся в квартиру, оставил дома коробку с солдатиками, взял деньги и спустился вниз.
  -- Сходишь со мной? - спросил он у Славки.
  -- Пошли, - согласился тот.
   Путь в булочную пролегал через гаражный массив. Друзья шли, постреливая в ворота гаражей и просто в воздух. Славка подобрал с земли спичечный коробок.
  -- Смотри, - сказал он там ещё есть спички. - Несколько штук.
  -- Точно! - убедился Иван.
  -- Ты спички жжёные ел? - спросил Славка.
  -- Нет.
  -- Попробуй, вкусно, - Славка поджёг спичку и тут же задул пламя. - Обгрызай головку!
   Иван погрыз спичечную головку.
  -- Ничего, - сказал он, - солёненькие.
  -- А палёные голубиные перья пробовал?
  -- Тоже нет.
   Славка подобрал голубиное перо и поджёг его, держа над спичкой. Треща, перо сжалось и обгорело.
  -- Сгрызай обгоревшее.
  -- Тоже неплохо, - оценил Иван.
   "Вот они, мои проблемы с желудком!" - подумал наблюдавший всё это сорокалетний Карасёв.
   Друзья благополучно дошли до булочной, купили белый хлеб за двадцать две копейки и тем же путём направились домой. А Карасёв-наблюдатель решил оставить самого себя и сходить ещё в одно место.
   Вскоре он подошёл к тёщиному дому и стал разглядывать игравших во дворе детей. Он увидел двух девочек лет шести, которые под грибком играли в куклы. Одна из них была конопатенькой толстушкой с рыжей косичкой, а другая, обутая в сандалии, одетая в высокие белые гольфы, коротенькое платьице и с бантом в волосах, была его будущей женой. Именно эту маленькую девочку Ваня Карасёв в будущем увидит в автобусе, познакомится и будет за ней ухаживать, женится на ней, и она родит ему дочь, которой сейчас уже пятнадцать лет. Это была Вика. Но всё это будет потом. А сейчас маленькая Вика укладывала куклу спать в коробку и пела ей колыбельную песенку.
  
  
   "Время раждаться, и время умирать;
   время насаждать, и время вырывать
   посаженное"
   Еккл. 3, 2.
  

Глава восьмая

  
   "Что дальше?" - думал Карасёв, сидя в вагоне мчащегося электропоезда. - "Что может быть дальше? И зачем это?"
   Но времени для размышлений у него было не так уж много. Электропоезд в очередной раз остановился и выпустил Ивана в неизвестность.
   Снова лето и снова солнце. Только всё вокруг ещё более простое, без лоска и признаков галопирующего научно-технического прогресса.
   Вот мимо проехала новенькая "Победа". Да, далеко забрался! Даже страшновато.
   Не зная, куда идти, Иван стоял и просто глазел по сторонам. На другой стороне улицы он увидел жёлтую бочку с квасом, около которой змеилась очередь. Потный пенсионер снял головы светлую летнюю шляпу и обмахивался ею как веером. В другой руке он держал металлический эмалированный бидон. Тут же стояли мальчишки в шортах, девушки в коротких ситцевых платьях, мужчины и женщины. Лицо одной пожилой женщины в конце очереди показалось Ивану знакомым. Он перешёл улицу, для того, чтобы рассмотреть её поближе. Подходя, он внимательно вглядывался в лицо этой женщины. Она стояла к нему в профиль и прикрывала глаза ладонью от солнца. Вдруг она убрала руку и посмотрела в его сторону. Карасёв тут же узнал её. Это была его родная бабушка Аня, которая умерла, когда Ивану не было ещё шести лет. В горле у него защекотало и на глазах появились слёзы. Он видел свою любимую бабушку впервые за тридцать пять долгих лет! За эти годы он успел очень сильно измениться.
  -- Бабуля! - сказал он. - Я так по тебе скучал!
   Но бабушка не слышала его.
  -- Нет, - обратилась она к кому-то, кого закрывал от Ивана грузный мужчина в кепке, - это невозможно. Мы так не успеем!
  -- Тогда давай не будем стоять, - услышал Иван очень знакомый голос. Это был самый знакомый голос на свете - голос его мамы.
  -- Да, пойдём, - сказала бабушка и обратилась к следующему в очереди: "Мы не будем стоять. Держитесь вот за этим мужчиной".
   Она вышла из очереди, а за ней вышла и мама Карасёва. Только она почему-то оказалась блондинкой, и к тому же очень и очень молодой. "Совсем девчонка!" - отметил Карасёв. - Но что это?!".
   Под тоненьким платьем у молодой мамы совершенно неожиданно для Ивана выступал огромный живот.
   Иван растерялся. Он никогда не видел свою маму беременной.
  -- Стоп! - сказал он себе. - Стоп! Ни братьев, ни сестёр у меня нет. И, насколько мне известно, никогда не было. Что это значит? Это значит только одно - в этом животе вниз головой в тёплой жидкости лежу я.
   От этой мысли Карасёву стало жарко. Он замер и несколько мгновений привыкал к своему положению. Он чуть было не упустил из виду удаляющихся маму и бабушку. Сбросив с себя оцепенение, он бросился догонять их.
  -- Как она себя чувствует? - спросила мама.
  -- Вчера был приступ, но обошлось. Хотела тебя увидеть.
   "О ком это они? - подумал Карасёв. - Может быть о бабушкиной маме, о моей прабабушке? Если я ещё не родился, - значит она жива".
   Он шёл за родственниками, вполуха слушал их разговор и размышлял. Я не родился. Значит, в этом мире меня пока нет. Никто обо мне не знает, и никто вообще не знает, кто родится - мальчик или девочка. Да и имени у меня тоже нет. Этот мир до сих пор существовал и пока ещё существует без меня. Это мир без меня. Трудно представить! Легче даже представить мир после меня, после моей смерти. Он также будет шуметь и суетиться. А меня снова не будет. Мир продолжит свою жизнь без меня. Со мной этот мир только в краткий промежуток времени между моим рождением и смертью... А всё остальное время - без меня. Если сейчас нет меня, то и Вики нет. И Маши тоже. Их даже в планах нет. Это мир без нас. Мир, продолжающий жить своими заботами, радостями и бедами. Это жизнь без нас.
   Скоро они подошли к выкрашенному жёлтой краской четырёхэтажному зданию больницы. Разувшись, они надели на ноги старые шлёпанцы, набросили на плечи белые накидки и поднялись по широкой лестнице на второй этаж, в терапевтическое отделение. Больничный запах, палаты с высокими лепными потолками, застеленные белым постельным бельём железные кровати и больные в казённых халатах и пижамах. Тихо пройдя по коридору, мама и бабушка вошли в третью палату. Это была маленькая палата. В ней стояло всего три койки. Одна из них пустовала и была аккуратно застелена. На второй лежала полная женщина в халате, а на третьей лицом вверх под белой простынкой спала прабабушка Ивана - Ольга. Иван впервые видел её живой. До этого ему приходилось видеть лишь её чёрно-белые фотографии. Когда в палату вошли родственники, она приоткрыла глаза и, узнав свою дочь и внучку, засуетилась. Руки её беспокойно забегали по простыне, она попыталась сесть.
  -- Лежи, мама, лежи! - сказала баба Аня и поправила подушку, чтобы мать смогла лечь повыше.
  -- Доченька! Внученька! Какие вы молодцы, что пришли ко мне. Я всё время о вас думаю, - голос её был усталым, а дыхание тяжелым, будто она только что закончила утомительную работу, и не успела отдышаться.
  -- Как ты себя чувствуешь, бабуля? - спросила мама Карасёва.
  -- Да!.. Как я себя чувствую! - она слабо махнула рукой. - Неважно, внученька, неважно. Видишь вот, болею всё. Поправиться никак не могу. Наверное, уже и не встану.
  -- Перестать, мама! - сказала баба Аня. - Что ты говоришь! Подлечат тебя, и ты снова будешь на ногах.
  -- Ох, не знаю!
   Мама Карасёва взяла в свои руки старую бабушкину руку. Рука была тёплая, родная. Эта рука познала много труда, и теперь была слабая, сухонькая, покрытая гладкой кожей, собиравшейся в складочки.
  -- Ты нам, бабушка, ещё булочек испечешь, я знаю!
  -- Любишь бабушкины булочки? - баба Оля погладила маму Ивана по голове.
  -- Люблю.
  -- Да я бы с радостью! Вот только придётся ли?
  -- Ой! - вспомнила баба Аня. - Мы же тебе покушать принесли.
   Она стала выкладывать из сумки продукты: два яблочка, бутылку молока, что-то ещё.
  -- Что ты, Аня! Не нужно! Я почти ничего не ем. Аппетита совсем нет! Пропадут продукты! Заберите!
  -- Может быть покушать захочется, так хоть домашнего поешь!
  -- Не носите мне больше продуктов, правда. Мне больничного вполне хватает.
   Она помолчала немного.
  -- А у вас здоровье как?
  -- У нас всё в порядке. Все живы и здоровы. Только бы ты скорее поправилась, и всё стало бы совсем хорошо.
   Баба Оля прикрыла глаза. Было заметно, что она утомилась.
  -- Ну ладно, мы пойдём, - сказала баба Аня. - Ты поправляйся.
  -- Да. Вы уж идите... А то я что-то... устала...
  -- Я вечером ещё зайду, - сказала баба Аня.
   Прабабушка молча кивнула.
  -- Ты-то как себя чувствуешь, Танюша? - спросила баба Аня у мамы Карасёва, когда они вышли на свежий воздух.
  -- Да вроде ничего.
  -- Тебе ведь не сегодня - завтра родить. Схваток не чувствуешь?
  -- Нет.
  -- Сегодня тебе лучше полежать. Ходить хватит, поехали домой. Да и Михаил на обед скоро придёт - накормить надо.
  -- Хорошо.
  -- Или вот что... Ты сама до дома доедешь или тебя проводить?
  -- Доеду. Я хорошо себя чувствую.
  -- Тогда я к Антонине съезжу. Давно обещала заехать, да всё никак не соберусь. У неё и пообедаю. Потом ещё раз схожу в больницу к бабушке и приеду домой.
   Они разошлись. Иван пошёл за мамой. Она спокойно доехала до дома, полежала немного и разогрела мужу обед. Иван сидел на кухне и озадаченно глядел на свою беременную мать. Вскоре пришёл отец. Он был молод, весел и свеж. Поцеловав маму, он спросил:
  -- Ну как ты?
  -- Пока всё как обычно.
  -- Ну ладно.
   Он приложил руку к её животу.
  -- Толкается?
  -- Ещё как!
   Отец встал на колени, приложился к животу ухом и ладонями и замер. Через несколько секунд он радостно воскликнул:
  -- Вот! Ты почувствовала? Он толкнул меня прямо в щёку! Да как сильно!
  -- Пошли обедать.
  -- Скоро мы с ним познакомимся. Верно?
  -- Угу. Поскорей бы уж.
  -- Что у нас на обед? - крикнул отец из ванной.
  -- Борщ.
  -- Замечательно!
   Отец положил в красный борщ ложку белоснежной сметаны и стал размешивать.
   Когда отец ушёл на работу, мама села в кресло и, поглаживая круглый живот, спросила:
  -- Ну, как ты себя чувствуешь? Не тесно тебе? Молчишь? Ты мальчик или девочка? Если ты мальчик, толкнись разочек! Ну, пожалуйста! О! Целых два раза! Чтобы никаких сомнений не было? Так ты мальчишка! Когда собираешься белому свету показаться? Не знаешь? Вот и я тоже не знаю.
   Она замолчала и задумалась о чём-то, устремив взор в пространство, а может быть, и во время. Иван встал и прошёлся по квартире. На отрывном календаре значилась дата: первое июля 1963 года. Эта был совершенно особенный день.
   Посидев с мамой ещё немного, Карасёв вышел на улицу. Город плавился под горячими солнечными лучами. Иван ходил по улицам и вглядывался в лица людей, пытаясь понять, чем же они отличаются от людей его времени. Это были другие люди. Но чем именно они отличались? И почему? Он проходил так несколько часов, но так и не нашёл ответов на свои вопросы. Потом он отправился к отцу на работу и по дороге встретил свою бабушку Аню. Она шла туда же. Глаза её были красными, а веки припухшими. Она шла по улице и плакала, закрывая рот носовым платком. Слёзы ручьями текли по её щекам. Временами она содрогалась от безмолвных рыданий. Она не стеснялась удивлённых и сочувственных взглядов. Неподалёку от проходной она остановилась, вытерла слёзы и глубоко подышала. Она пыталась успокоиться и привести себя в порядок. Постояв в теньке минут пять, она подошла к проходной.
  -- Здравствуйте, - сказала она вахтёру.
  -- Что вы хотели? - встревожился тот.
  -- Мне нужен Михаил Карасёв. Позовите его, пожалуйста.
  -- Хорошо. Подождите на улице, - сказал вахтёр и взялся за телефонную трубку.
   Через несколько минут вышел отец.
  -- Что случилось? - бросился он к тёще.
  -- Я только что была в больнице, - сдерживая рыдания, сказала она. - Сегодня около двух часов дня... мама умерла. Баба Оля.
   Она снова заплакала навзрыд. Отец молча положил ей руку на плечо.
  -- Очередной приступ и всё, - продолжила баба Аня, всхлипывая. - Нет теперь бабы Оли!
   Отец молчал. Тёща вытерла платочком лицо.
  -- Я сегодня домой не приду. Переночую у Антонины. Ты Тане пока не говори ничего. Ладно? Ей нельзя расстраиваться. Если она до завтра рожать не соберётся, там посмотрим, что делать.
  -- Хорошо.
  -- Только не проговорись, ладно?
   Отец кивнул. Проводив взглядом согнутую горем фигуру тёщи, он скрылся за проходной. До окончания рабочего дня оставалось немного, поэтому Иван решил никуда не ходить и подождать отца. Неподалёку он нашёл деревянную лавочку в тени, сел на неё и погрузился в размышления.
   Вскоре вышел отец. Он был хмур и собран. Иван догнал его и вместе с ним дошёл до дома.
  -- Что-то случилось? - спросила мама, когда отец вошёл в квартиру.
  -- Ничего особенного, - отмахнулся тот. - Просто на работе устал. Как у тебя?
  -- Не уверена, но похоже, что начинается.
  -- Да ты что! Что чувствуешь?
  -- Кажется, схватки. Пока очень редко.
  -- Значит, нужно собираться в роддом. Ты всё собрала?
  -- Да.
  -- Когда поедем?
  -- Давай ещё немного подождём.
  -- Мы не опоздаем?
  -- Нет. Я думаю, нет.
  -- Ну давай подождём. Тогда нужно поужинать, - он попытался улыбнуться.
  -- Я уже поела, - сказала мама.
  -- Раз так, ты полежи, а я быстренько поем.
  -- Не торопись, время ещё есть.
   Отец быстро и сосредоточенно поужинал.
  -- Я к Павлу схожу. Предупрежу, чтобы машину в гараж не ставил и держал наготове. Когда мы примерно поедем?
  -- Может быть, через час.
  -- Хорошо.
   Часа через полтора после того, как отец вернулся, мама решила, что пора ехать. Пока она окончательно собиралась, отец ещё раз сходил к Павлу.
  -- Машина у подъезда, - сказал он, войдя в квартиру.
  -- Я готова.
  -- Едем?
   Мама оглядела комнату.
  -- Да.
   Отец в одну руку взял сумку и, другой рукой придерживая маму, стал спускаться по лестнице.
   Вот и родильный дом. Одноэтажное кирпичное здание, крашеные стены. Родители вошли внутрь. Иван последовал за ними. Маленькая обшарпанная комнатка с окнами, наполовину закрашенными краской и медицинской кушеткой у стены. Навстречу им вышла маленькая старушка в белом халате. Казённый дом.
  -- Здравствуйте, - сказал отец, - мы рожать приехали.
  -- Раздевайтесь, - сказала старушка и принесла маме халат.
   Мама огляделась. Неуютное и неприятное помещение. В нём находиться-то противно, не говоря уже о том, чтобы раздеваться. Но делать нечего! Она стала медленно раздеваться и подавать отцу вещи. Он стоял рядом со скорбным выражением лица. Когда мама бросала на него взгляд, он преображался и изо всех сил изображал оптимизм.
  -- Вещи забери домой, - сказала мама. - Потом принесёшь.
  -- Хорошо.
   Она надела больничный халат. В казённом халате и в казённом помещении она выглядела очень по-сиротски. Ивану стало жаль её. Стало жаль себя и отца. Пришёл момент расставанья.
  -- Переоделась? - спросила старушка. - Пошли!
   Мама взяла пожитки и, не отрывая от отца взгляда, медленно пошла за старушкой.
  -- Мне когда придти? - спросил отец.
  -- Приходи завтра, - ответила старушка. - Сегодня тебе здесь делать нечего.
   Мама помахала отцу рукой. На её глазах появились слёзы. Она утёрла их ладонью.
  -- Пошли, пошли! - скомандовала старушка.
   Мама последний раз посмотрела на отца и скрылась за дверью. Отец остался один в унылой и пустой комнатке рядом с пустой кушеткой, на которой только что сидела мама. Рядом стоял Иван. Постояв немного, отец вышел на улицу. Солнце садилось и жара отступала. Отец прошёл вдоль здания, заглядывая в окна, но ничего не увидел. Большая часть окон была наполовину закрашена краской. В остальных можно было разглядеть только пустые помещения. Ещё минут тридцать отец ходил около родильного дома туда-сюда, потом постоял, глядя на здание и держа руки в карманах, глубоко вздохнул и зашагал прочь.
   Иван не пошёл за ним. Он, как в детстве, сел в пыль, взял в руки горячий камешек, нагретый солнцем, и стал ждать. Вокруг почти ничего не происходило. Только кто-то привёл ещё одну роженицу, потоптался около роддома и ушёл. И опять всё замерло. Иван смотрел в темнеющее небо и думал о своей жизни, которая началась в этот день. Он думал о том, что вот пока его нет, а через несколько часов он уже будет. Начнётся исчисление часов, дней, месяцев и лет его жизни. Начнётся сама жизнь! Такая непростая и такая удивительная. Как всё-таки хорошо, что она начнётся! Как хорошо!
   Вскоре зажёгся свет в нескольких окнах. А через некоторое время на небе появились первые звёздочки. Иван встал и начал прохаживаться вдоль здания. За одним из закрашенных окон он услышал какие-то звуки, голоса и среди них голос мамы. Она то говорила что-то, то стонала. Это продолжалось около часа. Карасёв совсем измучался. Потом она закричала и вдруг на несколько мгновений наступила пронзительная тишина. И в этой тишине отчётливо раздался крик младенца. Иван узнал его. Это был его собственный крик, первый крик Ивана Карасёва на этом белом свете. Услышав свой крик, Иван почему-то вдруг заплакал. Он сам не мог понять, отчего плачет. Наверное, он плакал оттого, что практически на его глазах произошло чудо рождения человека. И не кого-нибудь другого, а его самого. Он сам, маленький, сморщенный, беззащитный и ничего не понимающий только что принял в свои беспомощные ручки щедрый и драгоценный подарок. И этим подарком была жизнь.
   Успокоившись, Иван последний раз посмотрел в светящееся окно, из-за которого раздавался его крик, вздохнул и пошёл на станцию. Нужно было двигаться. Правда, Иван не знал, куда. Он снова спустился в пустое метро и вошёл в вагон. Двери закрылись. Электропоезд постоял немного, дрогнул и плавно пошёл в обратном направлении. Точно! Он двигался назад!
  
   "Всему своё время,
   и время всякой вещи под небом"
   Еккл. 3, 1.
  

Глава девятая

  
   Поезд стремительно возвращался назад. А вот и станция. Но что это? Поезд, не снижая скорости, пронёсся мимо неё без остановки. Пройдя без остановки шесть станций, электропоезд остановился на седьмой. Неужели дома? С замирающим сердцем Карасёв стал подниматься наверх. В прозрачных дверях станции чернела ночь. Иван толкнул упругую дверь и вышел на улицу. Тёплая летняя ночь и мокрый после дождя асфальт. Карасёв подмигнул луне и побежал домой.
   Тихо открыв входную дверь своими ключами, он на цыпочках вошёл в тёмную квартиру. В своей комнате, укрывшись простынею с головой, спала пятнадцатилетняя Маша. Карасёв послушал немного её ровное дыхание и пошёл в спальню. Вика тоже спала. Иван разделся и лёг в постель.
  -- Что? - спросила проснувшаяся Вика.
  -- Ничего, спи. Всё в порядке.
  -- Ты куда-то ходил?
  -- Спи, спи.
   Жена повернулась на бок и уснула. Карасёв тоже быстро и сладко уснул. Он спал и улыбался во сне.
   Утром Иван проснулся от аромата кофе. Он встал и вышел на кухню. Вика и Маша сидели за столом и завтракали.
  -- Я тебя не стала будить, - сказала Вика. - Решила дать тебе отоспаться. Что с тобой было вчера?
  -- Вчера? - испугался было Иван осведомлённости жены, но тут же вспомнил, что у всех, кроме него, вчера было 1 июля 2003 года. Он махнул рукой. - Так, переутомился. Сейчас уже всё в порядке.
  -- Я рада. Ты напугал меня.
  -- Прости, золотка!
  -- А что вчера было? - спросила Маша.
  -- Вчера вечером, когда ты уже легла спать, папа стал изрекать довольно странные вещи, - сказала Вика.
  -- Какие?
  -- Он стал от своего имени говорить слова царя Соломона. Я даже подумала, не заболел ли он.
  -- Нет, я не заболел. Я здоров и счастлив! - воскликнул Иван. - Как же я вас люблю!
   Он расцеловал жену и дочь.
  -- Что это с тобой? - спросила Вика.
  -- Что?
  -- Ты просто весь светишься!
  -- Жизнь прекрасна! Разве не так?
  -- Так то оно так, - сказала Вика, изучающе глядя на мужа.
  -- Ладно, - сказал он, - я пошёл умываться.
   После завтрака Карасёв отправился на работу. Он вдыхал утренний воздух и любовался на сочную листву деревьев, на бирюзовое небо, на облака. Как давно он перестал замечать простую красоту жизни!
   А город шумел и суетился. Страна жила своей жизнью. Был рабочий день.
  -- Иван! - окликнул его Владимир, приятель и коллега. - Привет!
  -- Здорово!
  -- С днём рождения тебя ещё раз! Как чувствуешь себя в сорок лет?
  -- Замечательно!
  -- Всем бы так! Ты телевизор вчера смотрел?
  -- А что?
  -- Сплошная демагогия! Психотерапия в масштабах всей страны! Слушать противно!
   Они вместе вошли в кабинет. На Карасёва посыпались поздравления.
  -- Привет, именинник!
  -- Поздравляю!
  -- Всяческих благ!
  -- Спасибо! Спасибо! И вам того же.
   Первая половина дня прошла в обычном режиме. После обеда коллеги вместе пили чай и разговаривали.
  -- Помнишь, что ты говорил вчера о причинах провала демократических реформ в России? - спросил Владимир, обращаясь к Ивану.
  -- Что именно?
  -- Что основой настоящей демократии является осознанное народное стремление к справедливости. И что у нас с этим не всё в порядке.
   Карасёв кивнул.
  -- По этому поводу я сам думаю вот что, - продолжил Владимир. - У нас общее неправильное отношение к государству и к власти. Мы власть или любим, или ненавидим. Больше любим. Мы связаны с ней эмоционально. А это в корне неправильно. К власти нужно относиться сухо и рационально. Её нужно организовывать и контролировать. Всего-навсего. Но этого мы как раз и не делаем! Не делаем, и всё! Справедливости мы тоже желаем, но правил, обеспечивающих справедливость, не устанавливаем! Парадокс!
  -- Одно ясно, - вступил в разговор Виктор, - подлинная демократия в России сейчас невозможна. Для этого нет никаких предпосылок.
  -- Что скажешь, Иван? - спросил Владимир.
   Карасёв подошёл к окну и молча смотрел вдаль.
  -- Что с тобой сегодня?
  -- Всё в порядке, - сказал Карасёв. - Смотрите, какое сегодня удивительное небо!
   Небо и в самом деле было удивительное.
   "Всему своё время, и этому тоже, - думал Иван, глядя в окно.
   Время благоденствию и время бедствиям, время процветанию и время упадку. Время справедливости и время произволу, время свободе и время рабству. Время правосудию и время беззаконию, время законности и время целесообразности. Время правде и время лжи, время искренности и время лицемерию. Время открытости и время скрытности, время доверию и время подозрению. Время уважению и время посягательствам, время достоинству и время скотству. Время безмятежности и время тревоге, время радости и время печали. Всему своё время!
   А я лишь щепка в реке времени. Меня несут её мощные воды, и мне не дано изменить направление её величественного течения. Я могу только удивлённо смотреть по сторонам, то восхищаясь, то ужасаясь, и смиренно пытаться постигнуть глубинный смысл происходящего. Нужно только запастись терпением и мужеством. Вот и всё".
   Незадолго до конца рабочего дня Карасёв позвонил домой. Трубку взяла дочь.
  -- Машута, ты никуда не собираешься?
  -- Пока нет, пап. А что?
  -- Тогда мы все сегодня идём в гости к бабе Тане и деде Мише. Когда мама придёт домой, скажи ей, чтобы никуда не уходила.
  -- Хорошо.
  -- Я после работы пройду по магазинам, зайду за вами и мы сразу пойдём в гости.
  -- Ладно.
   Спустя час они втроем вошли в подъезд дома родителей Ивана. В обеих руках Карасёв нес большие пакеты, в которых что-то шелестело и позвякивало. Дверь им открыла старушка в очках с толстыми стёклами.
  -- Привет, мама! - сказал Иван и поцеловал свою мать.
  -- Здравствуй, Ваня!
  -- Бабушка! - бросилась Маша обниматься.
  -- Здравствуй, внученька! Здравствуй, Вика! Проходите!
  -- Отец дома? - спросил Иван.
  -- Где ж ему быть! Сидит на диване и читает.
  -- Замечательно! Давайте быстро и спонтанно организуем праздничный ужин!
  -- Это в честь чего?
  -- А просто так! Здорово отец! - сказал Иван, проходя в зал, и пожал крепкую отцовскую руку.
  -- Здравствуй!
  -- Поставим стол?
  -- Давай поставим!
   Они вдвоём поставили большой стол на середину зала. Отец достал из шкафа белую скатерть, а Иван вынул из пакета бутылку вина, торт и крикнул:
  -- Вика! Маша! Подавайте всё на стол!
   За несколько минут стол был сервирован.
   Мама, у тебя есть свечи? - спросил Иван.
  -- Есть.
  -- Давай зажжём!
   Мама Ивана принесла подсвечник с жёлтой витой свечой.
  -- Можно я зажгу? - попросила Маша.
   Она чиркнула спичкой и поднесла её к белоснежному фитилю. Оранжевое пламя коснулось фитиля, робко ступило на него и, осмелев, охватило его целиком. Свеча зажглась.
  -- Хорошо мне с вами! - сказал Иван.
   Он разлил по прозрачным бокалам рубиновое вино.
  -- Я хочу выпить за свою семью, в которой мне всегда тепло и уютно. За вас!
  -- За тебя, Иван! - сказал отец. - Хоть мы все вчера тебя уже поздравили, я хочу ещё раз выпить за тебя и пожелать тебе счастья!
  -- Ровно сорок лет назад, - стала рассказывать мама в очередной раз, - на этот свет появился мальчик. Это произошло поздним вечером в старом одноэтажном родильном доме.
   Иван, прищурившись, смотрел на яркое пламя свечи и улыбался. Он вспоминал горячий камешек в своей руке, звёздное небо, светящееся окно роддома и первый собственный крик в вечерней тишине.
  
  
   19 августа 2003 г. - 11 февраля 2004 г.
  
  
  
  
  
   70
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"