Он медленно, очень медленно, соизволил повернуть голову в мою сторону и приоткрыть глаза.
- Не человек ... индеец...
- Ты? Да какой же ты к чёртовой матери индеец, мерзавец ты, вот ты кто! Боже, ну как это мне всё уже надоело! Это что, твоя самая насущная проблема? И ты только что взял, да и перекрасился, чтобы помирать у меня на глазах?
Я ещё немного на него повопила, срывая накопившееся за последнее время раздражение. Потом, естественно, заткнулась. Не хватает только до полного счастья выяснить, что его специально подсунули в управе для убедительности индейской версии нападения и грабежа.
Закинув в пластиковый стаканчик чайную пирамидку, засыпав туда несколько разовых доз сахара, я плеснула туда кипяток из кофейника и немного спирта. Впихнула чашку в руки. Сейчас ему станет получше, чай его подкрепит, тогда и поговорим. Выясним наши отношения до конца.
Но он опять уткнулся носом в стену.
- Ну, как ты? - Поинтересовалась я минут через десять. Ты не думай, что я от тебя так просто отвяжусь. И не надейся. Индеец он, видите ли. Думаешь, что я такая дура, что индейцев не видела и не знаю, как они выглядят? С чего ты взял, что ты индеец. Это, мой дорогой, ещё доказать надо. Тогда и я - английская королева. Или мумия Нефертити, сбежавшая из пирамиды Хеопса. Может, ты у нас кролик Роджер или Винни-Пух по совместительству? Тоже мне, придумал отговорку. И, и вообще. Немедленно признавайся, что с тобой приключилось, за исключением того, что ты решил перекраситься. Не то, хуже будет. Это я тебе обещаю. Ты ещё тысячу раз успеешь пожалеть, что связался со мной, дорогой мой краснокожий! - Он молчал. У меня даже создалось впечатление, что принял меня за порождение горячечного бреда. Считает излишне шумной галлюцинацией. Я ему покажу такую галлюцинацию, что он небо в алмазах, не сходя места, сквозь потолок пещеры увидит. - Эй, может, тогда это ты вместо Гриффита состав мой брал? Да? признавайся по-хорошему? Может, ты ещё и Астрахань брал? И Казань брал? И ... Бастилию развалил? Ну, что? Как ты себя сейчас чувствуешь?
Он молчал, глаза его были закрыты.
Приблизившись к нему, я опустилась рядом на корточки.
От него жарило, как от деревенской печки. Можно даже лоб не щупать. Под сорок. Если не за.
Его колотило крупной дрожью.
Ведь, помрёт, чудик. Доиграется до смерти в индейцев и ковбоев.
- Господи, ну и что мне делать, не подскажешь! Если не хочешь чая из пакетика, растворимого кофе налить ещё?
Молчит.
Ну, и ладно. Сам по-хорошему не хочет, тогда буду я по-плохому. И плевать, что это не совсем корректно и прилично.
И одним рывком я сдёрнула с него всё, что он на себя натащил. Он даже "мяу" сказать не успел, как остался голым по пояс.
- О, Господи. Это ... - Ноги меня не держали. Замутило. И я медленно опустилась вниз. - Кто тебя так? Господи. Какие же это нелюди так с тобой... обошлись?
Спина чудовищно распухла, представляя гематому, покрытую вспухшими полосами, крест-накрест. Там, где кожа всё-таки лопнула, нарывы сочились гноем и сукровицей... Как же он продержался столько времени, не подавая вида... А выдержать скачку, как он мог? Даже просто шевельнуться было невыносимо... А он ещё сбежать смог... И столько времени трястись в седле. Ещё и мои вопли терпеливо выслушивать.
- Подожди, потерпи ещё немного... Я сейчас... Что же ты так?
На меня смотрело какое-то тоскливое покорное безразличие. И боль... страшная боль, застывшая в глазах... одни бездонные провалы зрачков, отражающих дымную игру язычков костра...
Вытряхнув с ним рядом содержимое сумки с медикаментами, я обнаружила коробочку со шприц-тюбиком. Вогнала опять в руку.
- Ну, вот. Потерпи ещё немного, мой маленький. Неужели было так трудно сказать, что с тобой сделали? Как же ты мог столько держаться...
Веки дрогнули.
Глаза приоткрылись.
Он сморгнул.
Сглотнул.
Посмотрел на меня, кажется, ничего не понимая и не видя. Как смертельно раненое животное. И затих, просто сидел и смотрел сквозь меня пустым слепым взглядом. Только отблески языков костра плясали на его лице. И отражались в глазах, непроницаемых, как ночь.
Попытался натащить на себя плед.
- Подожди, не шевелись, я приведу тебе спинку в порядок. Ну, хочешь если быть индейцем, пожалуйста, я слова против не скажу! Только не девайся никуда больше. Очень больно, да? Потерпи немного. Я сейчас. Сейчас только посмотрю, что с твоей спинкой эти ублюдки наделали, потом обработаю чем-нибудь. - Бормотала я, не зная, как и подступиться к его истерзанной спине.
Придётся ещё и кучу уколов ставить.
Выдавливая "червячков" из тюбика на ладонь, я размазывала мазь по спине. Он затих. Даже не вздрагивал, не напрягался.
Кажется, что начал действовать бутрафанол. И он заснул, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Отключился. Даже немного посапывал, как котёнок. Пусть передохнёт немного.
Интересно, а что могли ему сделать с правой рукой? На предплечье сохранился обрывок тряпья. Поскольку ножик так и валялся у него под рукой, я начала подрезать заскорузлую вонючую тряпку. Он слабо дёрнулся, и попытался высвободить руку.
- Что у тебя с правой ручкой стряслось, мой хороший. - Проворковала я заискивающим голосом.
- Оставь. И уходи.
- Ща. Вот, только шнурки поглажу, так и уйду. Нет, мой миленький, не надейся. Если украл меня, так и терпи моё присутствие. Или возвращай на место. А сама я ни за что не уйду. И не проси. Понял? Не бойся. Я постараюсь больно не сделать.
- Уходи. Придут. За мной. Скоро. Уходить тебе надо.
- Вот, придут, тогда и будем говорить. А пока я не могу тебя одного оставить. Как хочешь. Разве тебя можно одного оставить, а? Ты же хуже малого ребёнка! Ты зачем без разрешения топиться пошёл, не скажешь? А потом ещё на сквозняке с мокрой головой сидел. Тебе что, ко всем твоим неприятностям нужно ещё и пневмонию подхватить с осложнением в виде менингита.
Он опять постарался отобрать у меня руку.
- Не бойся. Только не терпи. Как только станет больно, скажи. У меня здесь аэрозоль есть.
- Нет. Так пусть.
- Нет, не пусть. И всё не так. - Чтобы лучше рассмотреть повреждения, я посадила у него в головах Джинджера, сунув тому в пасть хороший галогеновый фонарь.
И опять оказалась на грани затяжного обморока.
Запястье было сожжено почти до костей. Какие-то обрывки тряпья и ещё непонятно чего сплавились с горелой плотью.
Однако пульс у него стал немного ровнее и наполненнее. Похоже, что медицинская практика начала сказываться в лучшую сторону. Он даже почти нормально дышал. Зрачки сузились до нормального размера.
Что у меня найдётся из противоожогового арсенала, хотелось бы знать. Марганцовки и фурацелина, естественно, нет точно. Хлоргексидин... уже неплохо. Удалив ножом "носик" с флакона, я вылила дезинфект ему на запястье, подождала, когда ткань размокнет, максимально удалила лохмы, а потом примотала несколько противоожоговых салфеток.
- Надо... резать...
Если он решил, что нужна ампутация, то он заблуждается. Не так и страшно, как это кажется на первый взгляд.
- Безусловно мудрое решение. А если у тебя заболит голова, так ты и её пожелаешь ампутировать? Или жгут на шею наложить, когда пойдёт кровь носом, да? Что это? Как это ты умудрился так обгореть? - Всё остальное можно будет доделать завтра.
Он медленно распрямился.
Я, метнувшись вперёд, присела перед ним на корточках.
- Хорошо, только, факел, а не циркульную пилу. Ох, бедолага ты, бедолага. На сегодня всё. Утром посмотрим, что делать. Сейчас я тебя только немного иголками попротыкаю. Кое-что ещё ввести надо, чтобы воспаления не было, а потом тебе обязательно ещё нужно будет немного покушать. Признайся честно, тебя наверняка они голодом морили. Вода вскипела, я тебе сейчас парочку яичек сварю. Как ты будешь яички кушать, в мешочек или всмяточку?
- Не буду. - Проворчал он почти нормальным голосом. - Не буду твои яйца.
- А свои яйца я тебе и не предлагаю. У меня их, к твоему сведению, и не отросло. Я тебе куриные хочу скормить. - И позорно разревелась, уткнувшись ему в колени.
Отхлюпавшись, отшмыгавшись носом и отсморкавшись, я обнаружила, что он рассматривает меня, как какое-то неведомое науке существо, слегка приобняв здоровой рукой за плечи.
И вскоре мы с ним уже почти поладили. Поскольку он не только расправился с парочкой яиц, но даже удержал их в себе. Оставив его немного прийти в себя наедине с самим собой, я отпросилась у него привести в порядок уже своё сиятельство, чтобы не сиять вздутым красным носом.
Промокая зарёванное лицо мокрым холодным полотенцем, вздрагивая от ледяных брызг, я мстительно представляла себе учинённый мной переполох.
Эх, почему бы здесь не быть водопаду горячему. Гейзеру. И почему меня занесло сюда, а не в тот же Йеллоустоун, с долиной гейзеров. Если каким-то Высшим Силам потребовалось меня зашвырнуть на этот поганый Дальний Запад...
Шуршит затяжной осенний дождь за заплаканным стеклом.
В камине уютно потрескивает пламя.
Люська выбралась из дневного схорона под диваном и марширует вдоль стен, словно забивает в пол гвозди подушечками задних лап. Дунька с Чукой на подоконнике пытаются ловить стекающие по стеклу струйки воды.
Милые уютные ужасы из шуршащих страниц очередного томика.
Слышно как ругается внизу тётя Глаша, наша незаменимая домоправительница из ближнего села. Потерявшая работу на местном элеваторе и зарабатывающая в нашем хозяйстве на бестолкового алкаша-мужа и очаровательных внучек-двойняшек с вечно испуганными и широко распахнутыми глазёнками.
Интересно, чем в этот раз мы с Ингой Глафире не угодили? Банановой шкуркой за батареей? Огрызком яблока в хлебнице?
Ой! Голова моя садовая. В духовке же на сковородке у меня так и осталась половинка курицы! Представляю, как они будут хором проклинать мой старческий склероз или девичью память на пару с Людкой, которая устроилась врачевать скотинку после окончания ветеринарной академии.
Не хочу, не хочу, не хочу! Я не могу здесь быть. Я домой хочу.
Устроив ревизию обретённого барахла, я напялила футболку и старые бермуды. Для захватчика я выбрала Стасиковы любимые вельветы и Машкину объёмную футболку.
Ну, и разве это чудо природы можно оставлять одного даже на пять минут. Опять привалился к стене, даже не сменив на своей дурацкой голове полотенце! И натащив прямо на голое тело абсолютно нестерильный плед!
Поскольку он не спал, а безучастно пялился на пламя костра, я демонстративно швырнула рядом с ним выделенные шмотки, опять проигнорировала сомнительные правила приличия, натащила на него штаны, осторожно облачила его в футболку, поменяла на голове полотенце. Затем накинула на него сверху запасной спальный мешок и присела рядом.
Джинджер вызывающе зевнул и щёлкнул челюстями.
Ой, надо бы мне подкрепиться перед сном!
Интересно, а что-то сохранилось из моих припасов? Точно. Несколько упаковок яблочного сока, мясное детское питание, по упаковке творожка и йогурта, немного зачерствевший хлеб в нарезке. Отлично.
Я впихнула ему в левую руку сок, с предварительно вставленной соломинкой, и потребовала, чтобы он это немедленно выпил.
Не знаю, что он подумал, когда на него брызнула струйка жидкости. Зачем, интересно, было так сильно нажимать?
Он в свою очередь созерцал упаковку, а затем отставил её в сторону с таким видом, словно я вручила ему злобного зверька, который не просто его тяпнул за палец, но при этом ещё и обгадился. Хотя, при некотором извращении в мозгах, можно было и так подумать.
Пришлось вскрыть "Тёму" и насильно впихнуть ему в рот столовую ложку.
С отвращением он проглотил мой дар, пробормотав: "Что это?"
- Это обычный завтрак белых людей. - Зловредным голосом профессиональной склочницы сообщила я. - Но раз ты записался в краснокожие, то и получил творог с черносливом на ужин в виде исключения.
Он с опаской взял коробочку, немного повертел и отставил.
- Я нокони, человек немена. - Сказал он задумчиво, похоже, опасаясь неадекватной реакции. - По имени Вёрткая Куница, из команчи, как говорите вы. Дикий индеец из прерии. И добавил что-то ещё на совершенно непонятном мне языке с множеством странных горловых звуков.
Я вовремя вспомнила, что обещала ему не перечить, и что с психами советуют во всём соглашаться, поэтому только вздохнула и погладила по щеке тыльной стороной ладони.
- Хорошо-хорошо. Я не возражаю. Только за это ты выпьешь немного куриного бульона. Ой! - Я с воплем отпрянула от него, ринувшись к костерку. Курица! Паршивая курица, кипящая в котелке тысячу и одну ночь!
Нет. Оказывается, даже немного бульона осталось. И на том спасибо.
Поэтому я смогла вручить своему дикому индейцу из прерии чашку с куриным бульоном.
И он беспрекословно её опустошил маленькими глотками.
- А маленький кусочек курочки не скушаешь?
- Нет.
- А я - Юля. - Наверно, нам пора бы и познакомиться, когда со всеми формальностями на сегодня покончено. - Только не спрашивай меня, как я сюда попала. Я ещё и сама ничего не понимаю и не знаю, что мне делать.
- Поедешь. По реке. Вниз. - Он повёл головой в сторону моей естественной душевой. - Будет небольшое ранчо. "Тенистый Ручей". Нельзя тебе. Ко мне приедут. Военный отряд.
- Да, хоть, сам Папа Римский! Я уже сказала, что одного не оставлю. И мало ли, что приедут. Тебе ещё неделя нужна строгого постельного режима, ясно? А он ещё собирается по прериям скакать. Куда? До первого оврага, носом вниз? Тебе рука нужна? Или запасную надеешься, что приставят? Тебе ещё нужно курс антибиотиков закончить. Кому я только что энтрофлоксацин ставила, не подскажешь? Ты что, мечтаешь с горячкой под первый терновый куст в обморок хлопнуться? Нет. Ты меня взял в заложники, вот и терпи.
Он опять застыл в своей напряжённой позе, хотя на данный момент боль должна была стихнуть, а димедрол начать действовать. Да и внутренние ресурсы он должен был исчерпать ещё давным-давно.
Джинджер во всю уже задувал у него в ногах импровизированной грелкой, нервно перебирая лапами, грозно ворча или тоненько тяфкая.
- Ложись. Поспать тебе надо обязательно. Тебя же совсем замучили. А завтра у тебя тяжёлый день будет. И, скорее всего, послезавтра тоже. Не бойся, если что, то я рядом буду.
Сухие поленья весело потрескивали. Жар-птицами токовали языки пламени, бросая на "стены" отсветы и длинные тени. Словно начали ритуальные действа странные и печальные духи, некогда безраздельно владевшие этими местами. В пещере, лишившейся естественной вентиляции, стало что-то жарковато и душновато.
- Не будешь возражать, если я слегка отодвину шкуру у выхода на козырёк? Не знаешь, будет виден огонь или нет со склона или леса?
Поскольку ответа не последовало, следовало принять молчание за знак согласия. Отодвинув тяжёлую шкуру, я замерла.
Огромная луна мерцала сквозь сизое марево едва заметных туч, скользящих по чернильно-синему небу в россыпи чуть искрящихся созвездий. Внизу глухо рокотал лес. Неукрощённая человеком стихия роптала, шуршала, гудела.
Оглянувшись, я обнаружила, что мой бессовестный дикий индеец вместо того, чтобы цивилизованно спать, как ему прописал доктор в моём бледнолицем сиятельстве, опять подпирает стену плечом.
В пещерной темноте огоньки пламени костра выхватывали шершавые растрескавшиеся валуны стен, извиваясь в безумном бешенстве языческого танца.
Я присела на лежанку рядом с ним. Пощупала лоб. Полотенце на голове почти просохло. Температура неумолимо ползла вверх. Его явно знобило. Кажется, что он дремал, но при моём прикосновении - глухо застонал, вздрогнул и чуть приоткрыл глаза. В свете костра они странно мерцали.
- Очень болит? Понимаешь, раньше, чем часа через четыре ввести очередную порцию анальгетиков никак не получится. Нельзя. Совсем плохо?
Он молчал, и, казалось, даже не дышал. Верхняя губа чуть дрогнула, он моргнул и чуть заметно покачал головой.
Не представляя, что мне с ним делать и как ему помочь, провела указательным пальцем по жёстким растрескавшимся губам. Погладила шершавую щёку. Он опять сморгнул. Сглотнул. Медленно повернулся ко мне и попытался сфокусировать на мне свой взгляд.
- Ничего. Как-нибудь. - Попыталась я его приободрить. - Как-нибудь проживём.
Скорее всего, его ещё мучили кошмары. Кто знает, что ещё там с ним выделывали. Да если ещё предположить, что у него может быть клаустрофобия, как у всех кочевников средневековых. Только тащить его на карниз было бы самым настоящим безумием. Как и дать ему порцию снотворного.
- Хочешь пить? - Если у него жар, то его обязательно должна мучить жажда. Кисленького бы ему морса попить было хорошо. Завтра прогуляться в лесок следует. Поискать болото. Вдруг, здесь водится клюква. И её не всю выбрали. Не так и поздно, чтобы собрать зимнюю ягоду.
- Это позор. - Донёсся до меня безжизненный глуховатый голос.
Я опять провела пальцем по его губам. По выступающим надбровным дугам, развитым высоким скулам, подбородку. Нос у него был крупный. Веки тяжёлые, словно отёчные. Носогубные складки глубокие. Кожа сухая и шершавая, как наждак. А сбившиеся в колтун волосы оказались на удивление шелковистыми.
- Воин презирает боль. - Он будто оправдывался за слабость и беспомощность. - Воину не пережить позор. Потерять лицо для воина хуже смерти. Потерявший лицо воин должен умереть.
Он, что, совсем рехнулся? Ещё не хватает, если он попросит себя добить, эвтаназиировать. Горячие пальцы сомкнулись на моей руке, и я ощутила прерывистое дыхание. Жаркое, словно степной суховей. Не представляя, как его утешить, я накрыла его руку своей, осторожно массируя подушечками указательного и большого пальцев кончики его пальцев.
- Ну, что ты, мой хороший. Худшее позади, понимаешь? Ты выжил, вырвался из застенков. Ну, хочешь, когда тебе станет легче, мы с тобой найдём твоих мучителей и прикончим их, ладно? А ты повременишь с эвтаназией им всем назло, и будешь жить намного лучше, чем они. И пусть их разорвёт от злости на четыре неровные части.
Но он, кажется, опять отрицательно повёл подбородком. А я почему-то только сейчас вспомнила о противных насекомых. Да и с волосами нужно было что-то немедленно предпринимать.
- Знаешь, давай мы обо всём поговорим завтра, а сейчас я приведу тебе в порядок голову. У меня есть хороший шампунь для волос. Ты с ним будешь самым красивым воином. - Уточнять, что этот шампунь предназначен для конской гривы и хвоста и что, прежде всего, обработала голову "Фронтлайном", я не стала.
- Иди. Иди сама спать. - Пусть еле слышно, но он мне приказал, а не предложил интересное, но бесполезное, времяпровождение.
- Спасибо. Заснёшь тут с тобой, если ты помереть решил. Думаешь, весело будет вместо завтрака увидеть труп? А если ещё спина твоя приснится? - Фыркнула я. - А если сейчас не привести в порядок твою гриву, то потом придётся налысо стричься. А ходить дикому индейцу со стрижкой уже точно унизительно и позорно. Даже если он и команчи из прерии.
И я приступила к постижению основ парикмахерского искусства на пещерном уровне.
19
Не знаю, когда я позорно вырубилась от усталости и потрясений, но очнулась я, клацая зубами от холода. Я так и спала у него в ногах, уткнувшись носом в колени. И он дремал. Тоже клацая от холода зубами. Только уткнувшись мне в затылок подбородком. Он вышел из полусна-полузабытья на какое-то мгновение, опередив моё пробуждение. Будто мне жаркая тяжесть его рук на моих плечах, горячее неровное дыхание, терпко-сладкий запах кожи только приснились. А он так и сидел, уткнувшись носом в стену.
- Как ты? Очень плохо? Хоть немного подремать удалось? Что тебе приготовить на завтрак?
С трудом повернувшись на мой голос, он некоторое время рассматривает меня. Видно, как вздуты вены. Как пульсирует жилка на виске. Ноздри чуть подрагивают. А потом он, не отрываясь, смотрит на погасший костёр. Как утренний сквозняк гоняет сизые хлопья пепла по чёрным углям остывшего очага.
Джиник недовольно уставился на меня одним глазом, поскольку второй ему было лень открывать. Довольный собой и окружающими он ловил кайф, закопавшись в лежаке под спальником. Орька, пребывая в состоянии нечищеной мокрой лохматости, завис над сваленным у стены багажом и пытался разжевать багажный ремень. Мне бы их спокойствие и здоровый оптимизм.
Каменная прочность пещеры не позволила Вёрткой Кунице увернуться от контакта моей руки с его виском. Действительно, это мне не приснилось. В области левого виска прощупывалась и колоссальная шишка, и длинная ссадина со струпьями засохшей крови.
- Пулей задело. - Снизошёл он до объяснений, после того, как нецензурно обрычал на ругательном английском и, вероятно, неменском языках. - Оглушило. Поэтому и взять смогли.
Немедленно последовавшие после его признания вопросы, не тошнит ли его, не кружится ли голова, сколько пальцев он видит перед носом, он счёл, скорее всего, новым издевательством со стороны белой сварливой бабы, на которую он, ко всем прочим бедам, умудрился наткнуться. И потребовал, чтобы вместо пустой болтовни я соизволила, наконец, развести огонь в очаге и поставить кипятиться воду.
- Да? - Возмутилась я, - Ты считаешь, что тебя можно без присмотра оставить на пять минут? У меня из-за твоих выкрутасов до сих пор собака не накормлена и не выгуляна, лошадь не вывожена, завтрак не приготовлен, тебе уколы не поставлены. Сколько можно меня запугивать самоубийством, вместо того, чтобы отпустить, наконец, заняться приготовлением еды?
Мой дикий немена некоторое время сверкал безумными дикими глазами. Но на большее бедняги не хватило, и он снова отвернулся к стене, пробурчав сквозь стиснутые зубы, что уже до смерти сыт моей пустой болтовнёй, и что за всю его долгую жизнь, столь сварливой и ленивой бабы ему ещё не попадалось.
На свежем воздухе было излишне свежо и мокро. Треники немедленно вымокли по колено и зябко липли к телу. Сверху сыпалась какая-то морось, от которой немедленно намокла и футболка, которая липла к телу ещё противнее.
Орька, широко раздувая ноздри и поводя несколько впавшими боками, шумно вздыхал, передёргивал мокрой шкурой и категорически не собирался превращаться в гужевой транспорт для перемещения влажных сучков, веток и прутьев щедро рассыпанных по неухоженному подлеску. Отвесив пинка Джинику, который воровато оглядывался по сторонам и шумно счавкивал какую-то гадость, отбивая зубами дробь, я вернулась обратно... Чтобы констатировать очередное исчезновение. Воистину, Вёрткая Куница.
Вообще-то, следовало на всё наплевать и заняться неотложными бытовыми проблемами, но ему было необходимо не только позавтракать, но и получить медицинское обслуживание, что нервировало до истерики. Поэтому наскоро сварганив что-то типа омлета из остатков чёрного хлеба, просроченного йогурта и оставшихся яиц, я отправила Джиника на розыски пропажи.
Куница обнаружился быстро. В нише у лежанки, за шкурой, оказался отрог, превращённый в кладовку. Там он и сидел в полной прострации прямо на камнях, привалившись к стойке с каким-то хламом. При моей попытке его растормошить, он вздрогнул, проморгался, прикрыл глаза ладонью от неяркого света фонарика и ... протянул мне кожаный заляпанный мешочек. В мешочке обнаружилась мерзкая смесь. А он после столь грандиозного подвига впал в забытьё, чтобы очухаться только на лежанке, после того, как его туда мы с Орькой оттащили, а я дополнительно заставила нанюхаться нашатырём.
Омлет пришлось отдать Джинику... после того, как пёс схрупал предпоследний пакетик "Аканы"...
- Послушай, мне необходимо заняться спиной и рукой, понимаешь? - Откладывать дальше пытки было нельзя.
Он соизволил приоткрыть глаза и мрачно на меня посмотреть. Затем покорно кивнул и отвернулся к стене.
Со спиной я расправилась на удивление быстро.
С шишкой на голове - тоже.
Оставалась рука. И как к ней можно было подступиться, я никакого понятия не имела. Вероятно, он догадался о появившихся проблемах и соизволил повернуться.
- Ну?
- Я не представляю, что мне делать. У меня больше нет хорошего обезболивающего. Сейчас придётся кромсать по-живому, надо всю гарь отодрать. А это категорически запрещается делать в домашних условиях, тем более, голыми руками.
- И что?
- Ничего! Я боюсь.
- Это всё. Я понимаю. Ничего. Поможешь только перетянуть обрубок. Справишься? Потом уходишь. Я говорил вчера.
- Отстань. Никуда я не уйду, не выгонишь. Меня здесь устраивает всё, кроме твоего безобразного поведения. Откуда только такие маньяки-членовредители берутся? Тебе надо озаботиться здоровьем своим, а не устраивать игры во Фредди Крюгера. Что мне прикажешь с твоей рукой сделать, кроме ампутации, если всё до этого было сделано неправильно. А ты вместо помощи только одни проблемы доставляешь.
- Что неправильно делала? Правильно делай. Можно исправить?
- Как? Как можно исправить то, что принципиально неисправимо. Ожог положено немедленно охлаждать ледяной водой или колотым льдом, действуя в латексных перчатках, потом наложить противоожоговую салфетку, вкатить анестезию и отправить в Склифа, где рукой займётся специально обученная бригада медиков, начиная со стерильных условий обработки инфицированной раневой поверхности и заканчивая капельницами с нефропротекторами. А ты... ты даже чай отказываешься пить, негодяй. И вместо запястья мне подсовываешь сплошную инфицированную рану.
- Склиф. Где это? Зачем?
- Это центр оказания немедленной помощи пострадавшим с лучшими врачами и современным оборудованием.
- И там лучшие врачи лишат меня этой руки современно? Мне какая разница?
- Прекрати немедленно издеваться! Сколько раз я должна повторять, что речь идёт о нормальном лечении. Никто не собирается лишать тебя руки. Нельзя лечить такие ожоги в таких условиях. Откуда у меня системы? Как я могу обеспечить стерильность? Где я возьму наркоз?
- Мыло. Виски.
- Что виски? У тебя что, уже с утра об одной только выпивке мысли, да? Индейцам, к твоему сведению, алкоголь противопоказан, это мне нужно ведро виски выхлебать, чтобы привести в порядок нервную систему. А ты чуть жив, а на уме одна выпивка. - Тут я вспомнила про незабываемый пузырёк Салли. - У меня, вообще-то, завалялась ваша средневековая отрава, только я боюсь тебя сажать на опийные препараты. Есть гадость и немного получше, только я не знаю...
- Много говоришь, Nami, - Обругал он меня в ответ, - Ты делай, что надо.
- Что надо, что надо! Надо отодрать повязку, обработать асептиком, удалить поражённые ткани, наложить снова повязку до завтрашнего дня. А к твоему сведению, у меня только две руки.
- Три. Что делать, говори, у меня одна рука работает.
- Что делать, что делать... Да нашатырь мне во-время под нос пихать! Эй, прекрати хватать, что не тобой положено! Успеешь ещё. - Взвопила я, так как у моего дикого команчи неожиданно проснулся хватательный рефлекс, и он перелапал всё, что оказывалось в районе достижимости его здоровой руки. Начиная от ручки сумки "АППОЛО", заканчивая асептическим спреем, которым он щедро "фыркнул" не только мне в ухо, но и себе в глаза. - Немедленно поставь обратно.
И всё оказалось не настолько страшно, как могло быть, но намного ужаснее, чем я надеялась. Пусть нашатырь мне и пришлось нюхнуть только два разика. Думаю, что наша совместная врачебная деятельность была достойна увековечивания не только на страницах "Ланцета", но и в книге рекордов "Гиннеса". Мы переплели пальцы его пострадавшей и моей левой рук, благодаря чему я могла подставлять под маникюрные ножницы его несчастное запястье, в то время, как он безропотно обрабатывал ённую поверхность.
- Вот. С рукой на сегодня мы закончили. - Я пообещала ему некоторую передышку в мучениях, обкладывая запястье салфетками, щедро заляпанными гелем. И кто, хотелось бы знать, мне мешал захватить не эти носовые платки для воробья, предназначенные для идиотов, хватающих без перчаток фрагменты мечей на наковальне и роняющие друг-другу на ноги угли из горна. - Примерно через четверть часа должно подействовать, и ты на некоторое время перестанешь чувствовать боль. А сейчас ты выпьешь чай, ляжешь на кровать и будешь мирно дремать до моего возвращения, договорились?
С этими словами я накинула ему на руку марлевую салфетку, сколов уголки булавкой, и попыталась нащупать пульс на здоровой. Чай он выпить соизволил, после того, как превратил в сахарный сироп, угробив все мои запасы сахара.
Затем он безропотно улёгся на лежак, отвернувшись к стене.
Он даже не проснулся, когда я заявилась с узелком клюквы, ведёрком каких-то пародирующих устриц улиток и охапкой дикого чеснока, а очнулся ближе к вечеру, когда я успела полностью подготовиться к набегу на негостеприимные окрестности. Разбудился он, пожалуй, только с одной целью обворчать меня за клюквенный морс, который соизволил выпить мелкими глоточками, демонстративно морщась, получить положенную процию инъекций и наотрез отказаться от слегка припущенных улиточек. Пришлось тогда ворчать и морщиться мне, отваривая его ужасную труху. Хотя, через некоторое время у меня в котелке булькал неплохое варево с мясным запахом. Его-то он и выпил вместе с размоченными последними тремя корочками хлеба.
Вернулась я уже под утро полностью удовлетворённая прекрасной добычей, которую с трудом удалось дотащить Орьке. Теперь у меня была отличная медная ванна и чугунная печка, позаимствованные у кузнеца вместе с котелками, кастрюльками и сковородками. Ларсоншу я разорила на дармовую Трэшевскую грудинку, муку, соль и сахар в мешках, ящик с овощами и корзинку с яйцами. В безвестной и никем не охраняемой кладовке я обнаружила чудесный копчёный окорок, ведро отличных телячьих "запчастей", каравай хлеба, которые я тоже присоединила к добыче. А после недолгих раздумий утянула и несколько кругов колбасы. Кофе в зёрнах я обнаружила уже в следующем доме, где была больно клюнута петухом, которого неизвестно в каких целях держали в корзинке, прикрытой лишь ситцевым грязным передником. А проникнув на веранду роскошного каменного особняка, гостеприимно распахнувшего окно, я неожиданно обнаружила шикарнейшую библиотеку. Жаль, что приближающееся шарканье ног заставило меня похватать несколько толстеньких томиков, первыми подвернувшимися мне под вороватую шкодливую ручку. Насладиться приобретением в полной мере я смогла спустя двое суток, обнаружив прижизненные издание Шекспира, Байрона и какого-то Ральфа Эмерсона, а также изрядно унавоженное подобие географического атласа.
И пусть мой дикий индеец из прерии честно оставался там, где и был оставлен, только повода для радости он мне давать не собирался, судя по посеревшему лицу, выступившим на лбу бисеринкам пота и учащённому прерывистому дыханию.
К утру его несколько раз вырвало, и он впал в забытьё.
Под раздражающее счастливое хрупанье овсом Орьки мне удалось установить и разжечь печку, чтобы досыта отъестся вместе с Джиником жареной телячьей печёнкой. Теперь на плите в конфискованной кастрюльке упоительно побулькиваал восхитительный бульон из куриных грудок и телячьих языков, а мне оставалось только тревожно прислушиваться к тяжёлому дыханию Куницы, перемежавшегося непонятным бредом, напоминающем стон. И не было у меня ни знаний, ни умений, ни средств, для организации лечения и последующей реабилитации. Я даже не представляла, чем его можно кормить, кроме его подозрительного варева, если этот негодяй отказывался принимать нормальную человеческую пищу.
Пока же мой дикий краснокожий нокони сопел, повернувшись зубами к стенке, я в тишине и покое переделала кучу дел по приведению временного жилища в благоустроенный цивилизованный вид. Насколько это было возможно. И надо отдать должное моему бледнолицему сиятельству за несколько часов упорного труда я оказалась собственницей коммунальной комнаты с душевой, куда входили ледяной душ с пародией на офисный холодильник, ванна, с дровяным подогревом, и пристойный унитаз из ящика с прорезью. Кроме того, в моём единоличном распоряжении теперь оказалась кухня с плитой, столом из перевёрнутого ящика и полка скудной кухонной утвари. К сожалению, единоличным владельцем кладовой с неучтёнными припасами пока оставался Куница.
И пусть проигравший плачет.
Вероятно, я бы занялась и учётом неучтённого содержимого кладовой, только неожиданно Кунице резко поплохело.