Аннотация: Написано человеком в пятьдесят лет обнаружившим, что ему все еще двадцать.
СИМФОНИЯ ЛЕТНЕГО ДНЯ
В деревне неподалеку мычала корова. Она мычала уже минут пять, когда до нас дошло, что это значит.
Мы - я, Косарь и Вовчик торчали в этом Богом забытом месте, чистом поле, с девяти утра. Сейчас Вовчиковы часы казали три с минутами пополудни. Нас закинули сюда на машине заложить шурф, после чего мы должны были вернуться в лагерь своим ходом и доложить о результатах. Предполагалось, что к обеду мы управимся.
Мы не управились.
Мы и не могли управиться, странно было на это надеяться. Во-первых потому, что копал в основном только я: Косарь с Вовчиком ловили бабочек. Птички дивились с высоты своего полета, глядя как по полю скачут двое здоровенных детин с пионерскими сачками, а за ними с лопатой наперевес изредка гоняется детина чуть поменьше (при моих 181см и 72 кг Вовчик был на полголовы выше, а Косарь на пуд увесистей меня). Вовчика еще удавалось кое-как затолкать в раскоп, но Косарь был безнадежен. Как только он (единственный раз) взялся не за сачок, прямо в его аспирантский глаз чуть не влетела какая-то злобно-редкая эфемерида - и он умчался за ней, шлепая по воздуху лопатой.
Я не мог оценить их страсти. Я знал, что в мире есть только две бабочки - капустница и крапивница, не считая порхающих в джунглях Амазонии махаонов. Косарь был вообще псих по бабочкам; это была его -надцатая экспедиция, он был без пяти минут кандидат совсем не бабочковых наук, и мне было непонятно, как он умудряется преуспеть еще в чем-то, если сачок он выпускал из рук только для того, чтобы взяться за ложку или стакан. Вовчика заразил он - в прошлом году, в такой же экспедиции как эта; Вовчик даже пить почти бросил и в институте восстановился.
Вторая причина, по которой мы оказались не совсем состоятельны в виду поставленной перед нами задачи, была много проще: накануне мы несколько погорячились. Поэтому, едва машина скрылась за бугор (как раз за тот, откуда теперь мычала корова), я первый завалился в травку спать; в гробу я видал все шурфы, пусть эти психи копают, в конце-концов на то они и археологи, а я на подхвате. Проснулся я через час оттого, что стало припекать - и от Вовчикова храпа слева. Косаря я нашел не сразу - подложив под голову сачок, он лежал шагах в двадцати, где травка была погуще и помягче, и глядел в небеса. Наверное ждал, что оттуда к нему на нос слетит какая-нибудь неведомая еще науке бабочка. Стало ясно, что отдуваться придется мне.
Шурф оказался пустым. Как и ожидалось, впрочем. Сначала, на штык, как и полагается, лежал дерн, потом нескончаемо шел толстенный слой дерьма, то есть почвы - сухой, тощей, коровами и веками утоптанной земли, а затем, как назло на самом исходе заданного партией и правительством метра, сразу глина, материк - и никакого тебе культурного слоя. На кой было переться сюда.
И вот мы, как три брейгелева лентяя, валялись в траве почти без чувств - гоняться за бабочками по такому пеклу оказалось не легче, чем махать лопатой - и за нашими головами зияла дыра в земле, украшенная двумя кучами (большой - моей, и вдвое меньшей вовчиковой; по моему настоянию, вовчик копал в свою кучу, дабы наглядна была несоизмеримость нашего вклада в общее дело), и со стороны глядя можно было подумать, что три партизана выкопали себе братскую могилу, но рухнули отчего-то не в нее, а мимо, и у нас росинки маковой во рту с ранья не было (росинка-то положим была, не такие мы были болваны, чтобы тащиться в такую даль с похмелья без припаса росинки, но только что росинка, - полбуханки хлеба для трех молодых ртов не закусь) - и нам еще предстояло как-то пропехать 4 (четыре) км до лагеря.
И вот тут до нас дошло, что означает коровье мычание.
Означало оно, что рядом деревня, что в ней есть, как минимум, одна корова, а следовательно (эрго - сказал Вовчик), должно быть и молоко.
Как нам сразу захотелось молока: парного, неснятого, с пенкой!..
"На морского" кидать не стали: и так было ясно, что ходоком быть Косарю - он не копал.
И он почти не возражал.
И даже не взял с собой сачок.
Он ушел в сторону надрывающейся коровы, а мы, проводив его напутственным взглядом, вернулись в исходные позиции - у каждого своя куча в головах - довольные тем, что у нас на побегушках будущее светило и надежда советской археологии.
Через некоторое время - с десяток, навскидку, "му-у-у" я понял, что она-таки меня достанет - и это случится раньше, чем вернется Косарь-гонец. В пропекленном насквозь воздухе коровья неутолимая мука исполнялась адовой силой
- Дай закурить! - услышал я Вовчика; видать и его заблудшей душе стало не по себе.
Пачка "Столичных" лежала аккурат посередке между нами, протяни руку...
- Возьми - сказал я, даже и не подумав пошевелиться.
Вовчик покосился на пачку, затосковал - и не взял.
Что-то надо было предпринять - коровий надсадный клич проникал меня насквозь, от обращенных в его сторону подошв до мозгов, пытавшихся упокоится на краю выкопанной мной могилы. Чтобы совладать с этой невыносимостью, я начал считать страстные коровьи позывные. Мне сразу полегчало и даже стало как-то нешуточно интересно: во сколько мыков обернется Косарь.
Четырнадцатый (почему именно его, а не тринадцатый или вообще двадцатый?!) я неожиданно для себя самого озвучил.
- Не - услышал я Вовчика - Семнадцать.
Ага, со злорадством смекнул я, и ты голубчик попался - это тебе не бабочек гонять.
- А ты откуда считаешь?
- С начала.
- С какого начала?
- С начала мыка.
Я посмотрел в его сторону. Он лежал колено на колено, на верхнем рука, а на запястье часы.
- А ты что, собственно, считаешь?
- Я считаю шаг. - сказал Вовчик. - Период. Так точнее - от начала одного мыка до начала следующего. А ты считаешь интервал - это неправильно.
- Что значит "неправильно"? - я так обалдел, что забыл вдруг, что считаю совсем другое.
- Опять семнадцать! Потому что му-у идет по затуханию, и ты не можешь точно определить его конец, каждый раз будет приблизительно. А в начале атака. Бац! Семнадцать!
- Я считаю количество! - сказал я. - У меня нет часов. На кой ляд мне ее интервалы и периоды. Мне интересно, сколько ее мыков намотает Косарь на свой спидометр.
- Ладно, - сказал Вовчик, не отрывая пристального взгляда от циферблата, - будем считать каждый свое. Не сбивай меня. Ну! Семнадцать.
- Ты сам меня сбил - сказал я и начал считать заново, решив что два-три пропущенных мыка не беда, потом округлю.
А сам думал: фундаменталист хренов, прикладнее надо быть, прикладнее...
- Семнадцать! - опять сказал Вовчик. - Фантастика! Можно подумать, что у нее в брюхе таймер.
- В вымени. Она недоена.
- А! А я думал не кормлена.
- Плохо же ты знаешь деревенскую жизнь.
- Не знаю и не хочу знать. Вот - опять семнадцать! Ну когда-нибудь она должна сбиться, не атомные же у ней в вымени часы?!
Так, подумал я, мало мне коровы, еще этот...
- Слушай. Если она будет атомно мычать, а ты атомно куковать, я точно рехнусь.
- Ты меня сбил, кажется опять семнадцать. Заткнись!
- Ты заткнись!
Зря я не дал ему закурить, подумалось мне. Но если он еще раз прокукует - я ему дам. Сразу всю пачку. В пасть воткну, посмотрим как он тогда закукует. Семнадцать...
На какое-то время он все-таки замолчал, я насчитал с десяток мыков, но уже как как-то вяло считал, без азарта.
На одиннадцатом, двенадцатом ли разу - кажется я начал задремывать - до меня донесся шелест травы -
- Семнадацать!
Я открыл глаза и твердо решил, что если он еще раз скажет это, я его точно убью - лопатой, сачком, гадом буду, не поленюсь.
Но тут, хвала Господу и Его попечению о безгрешии моей души, вернулся Косарь. Он вырос перед нами во всю ширь небес, словно воплощенный коровий мык.
Вояж не прошел ему даром, он неважно выглядел, его явственно мутило.
- Не дали - с трудом молвил он - Сказали к вечеру только будет.
И судорожно, с усилием, сглотнул.
В несосчитанный раз промычала корова.
- Семнадцать! - сказал Вовчик.
Повисла пауза - тяжелая как весь этот день .
- Не понял. - сказал ходок. И качнулся.
- Период - сказал Вовчик. Его ничуть не взволновало окончание напрасного набега аспиранта на молочную деревню; казалось он навсегда прилип к своим часам.
- Период чего? - Косарь перевел тусклый взгляд на меня.
- Период полураспада - сказал я.
Настигавшая Косаря тошнота сделала его тупым.
- Период полураспада чего?
- Коровы! - в один голос заорали мы с Вовчиком.
Косарь булькнул и совершил воистину вратарский бросок - промеж нас и нам за спину - к шурфу...
Так, с каким-то садистским удовольствием подумал я, теперь он не будет пустым.
Я снова лег и закрыл глаза. Меня тоже мутило, но мне было нечем...
В шестьсот шестьдесят шестой раз замычала корова.
- Слышь, - донесся до меня голос Вовчика, - а молоко-то ему в деревне дали! Семнадцать.
Как мы вернулись в лагерь я не помню. Припоминаю, и то смутно, что за бабочками никто не бегал.
За ужином я съел три миски гречневой каши со свиной тушенкой и запил это дело полукружкой чистого спирта.
Глядя в огонь костра я растворялся в мерцающей жаркой мгле и думал: революция была в семнадцатом году, нашей поварихе-татарке Соне семнадцать лет, послезавтра семнадцатое августа...