Битва в заливе Виллапа и капитуляция чинуков сыграли ещё одну положительную роль. Комохи, давние враги масквим, сильно теснившие их до основания Москвы, сами оказались в таком же положении. Принадлежащие им богатые земли, не даром комох означает "место изобилия", не давали спать квакиутлам, северным соседям. И вот летом 1800г. Кватсина, вождь леквилток- одной из групп квакиутлей, решил, что место изобилия его людям нужнее и, по старинному обычаю, объявил комохам войну, т.е. сообщил через посла, что к осени придёт их убивать. Тем, само собой, это не понравилось. Ввязываться в драку с превосходящим противником который, к тому же, способен пригласить к разделу чужого имущества целую кучу родичей. А тут как раз громкая победа касаков. Могло статься, что наличие таких союзников заставит квакиутлей хорошенько подумать прежде чем ввязываться в драку.
14 июля в Москву с большой свитой прибыли старые и опытные дипломаты Стубшкелон и Люквальвуус. "Сии тойоны желают запряч нас за них воевать, а взамен ничего. Главное у них, не дать нам промыслу в их землях". Но Кусков и сам был не промах в дипломатических игрищах. Пока ни шатко, ни валко продолжались переговоры, он отправил Швецова на Ван-Ку. Там на восточном побережье комохи обладали немалыми землями и имели вражду с небольшим племенем пентлач. К этим пентлачам и отправлен был Швецов с предложением, от которого невозможно отказаться. Приятная новость, что их закадычных врагов собираются бить сменилась другой, что у них появился сильный союзник, а затем последовало предложение присоединиться к этому союзу.
Как и предполагал Кусков пентлачи не спеша принимать решение, в свою очередь отправили в Москву посольство во главе которого встал сам вождь Викинниша. Его появление, а особенно пышный приём ему оказанный, неприятно удивило Стубшкелона и Люквальвууса, но они, как истинные дипломаты, сохранили лицо и степенно беседовали с новым персонажем об охоте и видах на осенний лов трески.
Двухсторонние переговоры переросли в трёхсторонние и завершились к сентябрю. Россия, в лице Компании, заключила с обоими племенами договор, согласно которому: "... русские охоту и промыслы в тех землях иметь будут но ни алеут, ни коняг, ни чугач с собою отнюдь не приводить... А меха свои торговать им лишь через компанейских прикасчиков, для чего следует завести одиночки в их землях... Ежели на них нападение произведено будет Российско- американская компания воинскою силою им поддержку даст. А меж собою им отнюдь не свариться, а решать все через переговоры с поручительством от компании."
Это был первый случай, когда Компания выступала в качестве постоянного посредника в межплеменных отношениях и также первый договор о постоянной воинской поддержке- прообраз будущего казачьего войска.
Пока в устье Орегона полыхала война, а на Москва-реке - переговоры пришёл конец вражде киксади и дешитан. Скаутлелт решил использовать своего пленника, влиятельного среди хуцновцев знахаря Нахуву, в качестве посредника для примирения с дешитанами. Снабдив Нахуву всем, необходимым для путешествия, он организовал ему бегство, а тот, добравшись до Хуцнуву, начал склонять своих сородичей к миру с ситкинцами.
С наступлением весны и началом морского промысла возросла опасность внезапного нападения врагов на незащищённые рыболовецкие лагеря. Поэтому киксади выстроили себе крепость Ка' ану в устье Наквасинской губы.
Вновь, как и прежде в подобной ситуации, начались трудности с продовольствием и киксади вновь обратились за поддержкой к русским. Всю весну и лето1800г. компанейские суда прикрывали рыбаков киксади от возможного нападения и патрулировали воды дешитан, обрекая тех на голод. А весной 1801 г. Cкаутлелт заключил с Барановым кровный союз и подтвердил уступку земли под русское заселение. Не надеясь только на миротворческую деятельность Нахуву, Скаутлелт, видимо, хотел получить новые гарантии русской помощи в случае открытого столкновения с дешитанами. Ради этого он пошёл даже на уступку родовой территории, вероятно, понимая под этим лишь предоставление русским права вести промысел в этих угодьях - именно таково было понятие о собственности на землю у тлинкитов.
Однако Нахуву сделал своё дело. Дешитаны, изголодавшие и ослабленные потерями решили примириться со своими врагами. "Отряд киксади под командой Катака отправился на остров, где повстречал двух мальчиков-сирот, осмелившихся отправиться из крепости за моллюсками. "Киксади подошли к ним, окружили их и спросили: "Это все, что вы имеете для еды? " "Да." "Как дела в крепости? " "У нас совсем нечего есть." Каноэ киксади были в стороне и четверых человек послали за едой для мальчиков. Они вернулись со связками сушеного лосося, по 40 штук в каждой. Мальчикам велели передать одну из них. Принесли и жир в тюленьем желудке. Его и другую связку следовало отдать другим людям. А третью связку и жир мальчики должны были взять себе. Им велели передать весть: "Это конец нашей вражды к дешитанам. Мы хотим теперь сложить руки и заключить мир.""
Враждующие стороны договорились встретиться осенью на Сахи'ни (Река Костей) в Опасном проливе для окончательного заключения мира и проведения должных церемоний. С этой стороны, благодаря стараниям Скаутлелта и Нахуву (а, возможно, и самому факту присутствия русских, как союзников ситкинцев), опасность для киксади исчезла.
Баранов оставил Медведникову обширные письменные наставления, где, в частности, указывалось и то, как вести себя по отношению к индейцам. Александр Андреевич напоминал, что "сии народы от создания мира пользуясь естественною свободою, никогда не мыслили и не знают угождать чужой воле, и ни малейшего огорчения сносить не могут без мщения." Баранов умел понять психологию аборигенов, прекрасно ориентировался в положении дел на Ситке, знал, как следует обращаться с индейцами и чего можно ожидать от каждого из их предводителей. Советы просты, конкретны и разумны:
"Ни малейшей вещи от них без торгу, а кольми паче без заплаты брать или присваивать всемерно удерживаться и никому не позволять ... рекомендую еще в дополнение тойонов Хварова и его брата, также новоизбранного всеми Михайла (Скаутлелт был избран верховным вождём Ситка-куана - атлен-анкау) и нашего прежнего Схатеса (Скаатагеч) с братом, а также почетных мужиков: шамана с Кекурной бухты с ... тестем и ближней бухты богатого и хлебосола племянника Михайлы тойона (Катлиан) с братьями Шадровитым мужиком и отцом парня, кой хотел идти на Кадьяк, приемом отличать, а когда что случится, кормить ... а иногда и маленькими подарками приласкивать ... во множестве и с пляскою их в казармы отнюдь не впущать ... иметь неприметное им примечание, нет ли в байдарках огнестрельных и других вредоносных орудий и при них под одеждою скрытых копий (кинжалов)."
В отличие от Ситхи и земли чинуков на Кадьяке война только разгоралась. Вопреки пожеланию Баранова иметь "согласное братство" на деле всё обстояло наоборот. По возвращении на Кадьяк он застал там настоящую смуту. Воспользовавшись его отсутствием, подпоручик Талин, переводчик Осип Прянишников и монахи-миссионеры фактически захватили власть у приказчика Бакадорова. Они решили остановить все работы и отправку промышленных партий. Но мятежники просчитались по времени, Баранов вовремя прибыл в Павловскую Гавань и тут же взял бразды. Он немедленно послал байдарщика Михаила Кондакова объехать весь остров, переписать туземцев и, "обдарив их тойонов и лучших мужиков", уговорить отправиться со всеми сородичами на промыслы. Одновременно Правитель с помощью штрафов и угроз ликвидировал саботаж промышленных. На любые оправдания ответ у него был один: "Отказы от трудов и работ не означают ничего больше, как возмутительный, ябеднический, к развратам преклонный дух. Ежели и есть болезни твои, то не иные какие, как от гнусной распуты и празднолюбства происходящие".
Были правда и хорошие новости. Ещё зимой 1799г. Бакадоров получил известие, что в Бристольском заливе, близь устья реки Квичак, что течёт из озера Илямна, встали на зимовку какие-то корабли. Устроились крепко. Поставили пять домов. Были это суда Беломорской экспедиции, о которой ещё в позапрошлом году писал Яков ван-Майер, или британские и бостонские капитаны решили осесть на этих негостеприимных, но богатых самым дорогим, тёмным бобром землях?
Вопрос разрешился 29 апреля, когда три коча вошли в гавань.
Поморы привезли также известия о судьбе поселения на Илямне. Не считая кадьякских каюров, там обитало всего трое русских - иркутский крестьянин Петр Машнин, "томский ясашный Артемий Маматев" и глава фактории, "бийской округи Пятковой деревни крестьянин Александр Лиханов". Последние известия, полученные с Илямны на Кадьяке, относились к лету 1799 г. и содержали рассказ о бродящих вокруг артели военных отрядах, один из которых угнал у русских лодку. Лиханов полагал, что- то были убийцы миссионера иеромонаха Ювеналия, погибшего в этих краях ещё в 1796 г. А 11 марта 1800 г. на Кадьяк было доставлено послание Василия Малахова, извещавшее о гибели илямнинской артели: "Лиханова и Мошнина убили, а товарищ их Маметев с двумя кадьяцкими каюрами остался один и находится под укрывателством тайона Суздала". Малахов послал им на выручку союзных кенайцев, но помощь несколько запоздала - Суздал не мог защитить Маметева и отправил его с каюрами в зимовье к поморам, с которыми он уже затеял торговлю.
Встретили их как родных, как-никак третий год в одиночестве, любой новой роже рад будешь. Передохнувшему проводнику загрузили нарты подарками для тоёна: 5 лавтаков и 10 пуд ворвани, а на словах передали, что теперь торг будет здесь, в Архангельском остроге. Это уж Маметев придумал острог, хоть он и остался сам третий и по людям более чем на одиночку не выходил. Чем возвращаться на илямское пепелище или в Павловскую Гавань, где будет он хорошо если байдарщиком, лучше остаться здесь. Зимние строения поморам ни к чему, до Кадьяка рукой подать. А ему, после сырых казарм, в такой избе, из до звона высушенного архангельского леса, жить, не нарадоваться. А баня у этих мореходов просто царская, даже та, что в Павловской Гавани ни в пример хуже.
Старостин разрешил оставить одну избу, магазин и баню и наготовил со своими людьми рогаток достаточно, чтобы окружить новый острог.
На Кадьяк поморы кроме 1100 пуд ворвани, 1500 песцов, 23 ушкуев и 62 пуд моржового клыка привезли 271 речного бобра, 35 выдр, 28 рысей и другого земляного зверя, наменянного в новом остроге.
Горячие объятия Ледового моря не пощадили их кочи. "св.Николай" и "св.Варвара" нуждались в ремонте, их Баранов отправил на Лесной остров. А счастливицу "св.Марфу", у которой всех-то повреждений, пара царапин на шубе, пристроил к делу.
Поморы подошли вовремя. Правитель оказался в сложной ситуации конфликт с оппозицией в лице монахов и Талина и, если штурманом двигало чувство сословного превосходства и склочный характер, то главной причиной конфликта для членов духовной миссии было отношение к туземцам. Сказывалась тут и борьба за влияние на местное население. В своих донесениях синоду монахи жаловались, что Баранов, "обременивший весь народ обоего полу в своих компанейских работах безмерными трудностями, не менее же и по зависти от великой от народов к нам любви, почему то за подрыв его великой над ними власти и начальства возымел на нас сильный гнев...". Этот гнев направлен был прежде всего против отца Германа, назначенного архимандритом Иоасафом на время его болезни главой Кадьякской духовной миссии. Баранов, в ответ, писал о своих противниках: "Духовные с чиновными вышли вовсе из пределов своих должностей, вооружились против нас всесильными нападениями, до половины зимы старались всячески, но не явно, растраивать многих из промышленых, а более островитян к мятежу и независимости".
Баранов не был намеренно жесток, в чем его нередко упрекают наши современники, он был суровым и требовательным начальником, соответствующим времени и условиям в которых он жил. Расширяя и укрепляя, по мере сил, Российские владения в Новом Свете и защищая людей, находившихся под его опекой, он не щадил ни себя ни других.
Его принцип "народ для империи, а не империя для народа". Подобные представления вообще характерны для российского общества, а Баранов был большим патриотом. Труд, здоровье, жизнь отдельных людей и целого поколения туземных и русских работников, своей жены, сына и дочерей были принесены им в жертву интересам государства. Баранов был сыном своего времени и общества и точно выполнял возложенные на него этим обществом обязанности. Он писал: "Что же до моего об общем благе, выгодах компании и пользах Отечества старании, кое последнее принял я за главный предмет, с самого начала моего вступления в правление предпочтительно пекся, нежели о частных и того меньше собственных моих выгодах, не обнадеживал я ни языком, ни бумагами, но доказал и доказываю поднесь прямою деятельностью".Он не цеплялся за свой пост. Ему настолько надоели все эти дрязги что летом 1800 года он просил Ларионова сменить его на посту главы колоний, но тот отказался, ссылаясь на отсутствие полномочий.
Перед рождеством оппозиция бросила Баранову открытый вызов. Во время собрания промышленников иеромонах Афанасий (как старший по чину принявший у Германа руководство миссией после смерти Иоасафа), Талин и Прянишников явившись туда, стали угрожать правителю "кнутом и оковами" за его реальные и мнимые прегрешения. Затем они потребовали от Баранова не посылать больше туземцев на промыслы, а собрать немедленно в Павловской Гавани для присяги императору Павлу I (тут Александр Андреевич грешен, всё ему было недосуг) Правитель предложил провести присягу весной, перед отправкой партий, т.к. в поселении не было продовольствия на 2000 конягов, да и путешествие их зимой весьма опасно из-за холодов и бурь. За это Афанасий назвал его "изменником государю" и развернул среди туземцев агитацию, обещая в случае принятия присяги "прежнюю свободу во всём жить по старому".
Деятельность монахов возымела своё действие, тойоны пяти селений на переговорах с правителем отказались послать своих людей в партии и даже рассчитаться по старым долгам. В церкви они были приведены монахами к присяге, хотя более чем смутно представляли себе её значение. Ситуация сложилась настолько серьёзной, что правитель распорядился учредить ночные дозоры в Павловской Гавани, взять под стражу тойонов принявших присягу и выдачи от селений на южной стороне Кадьяка аманатов, распущенных ещё в 1794г. "в надежде дружеских расположений". Монахи же продолжали публично поносить Баранова и его приближённых "провозглашая изменниками, бунтовщиками, еретиками, разбойниками и неминуемо кнут и каторгу сулили". Барановцы отвечали им тем же, особо отличились поморы-староверы, обещавшие, по словам монахов, "сжечь нас прямо во храме". Насколько правитель присоединялся к этим угрозам неясно, но понять его можно: выслушивать нелепые обвинения в измене государству, служению которому он посвятил свою жизнь. Ведь не столько для личного обогащения и даже не для выгод Компании, сколько ради интересов Империи он взвалил на себя нелёгкое бремя руководства российскими колониями в Новом Свете. Хотя гуманные цели монахов были очевидны их реализация могла иметь непредсказуемые последствия. Дело могло закончиться не только экономическим крахом РАК, но и восстанием подчинённых народов. Баранов ясно представлял себе перспективы: "Возмущение последует и спознают (туземцы) по дальним нашим занятиям в Кинаях, Чугачах, Якутате, Ситхе и Ванькувер-Квадре- неминуемо последуют гибельные и кровавые происшествия, народ российский весь погибнуть должен, и все занятия уничтожатся, и компания вся испровергнуться должна, а с нею и все Отечества выгоды, чего ни в 15 лет поправить и привесть в теперешний вид и положение будет невозможно"
После очередной ссоры Баранов приказал огородить жилище монахов высоким частоколом, а у единственной калитки поставил охрану, получившую приказ выпускать сидельцев только в церковь для службы. Лично же предупредил миссионеров, что "ежели они не уймутся вышлет главных затейщиков на Уналашку". Лишь благодаря столь жёстким и решительным мерам правитель смог к весне 1801г. мобилизовать и отправить на промыслы все партии.*(2)
Отправив промысловые партии правитель поручил Филиппу Кашеварову свою "Ольгу" с целью доставить туда припасы, товары и 20 китайских работников. Плавание на новом судне не обещало Кашеварову ничего хорошего. Дело в том, что излюбленная Барановым "Ольга" была одним из худших судов компании. Шильц выстроил её из елового леса, а "известно, что еловый лес весьма неудобен к обшивке судов "Ольга" может послужить тому доказательством. Когда Баранов пошел на ней в первый раз, то беспрестанно должно было отливать воду, так что после морские растения выкачивались помпами, а наконец судно затонуло на отмели. Но и после сего на оное положили еще обшивку, потом третию и не перестают посылать в море. Суденышко сие никогда не удаляется от берегов, а при противном ветре стоит где-нибудь на якоре". Тем не менее, под умелым командованием Кашеварова "Ольга" без особых приключений доставила новых компанейских работников на Уналашку и в сентябре благополучно вернулась обратно. К сожалению самому мореходу повезло меньше. На обратном пути разболтало плохо закреплённый в трюме груз,. а сильное волнение ещё более ухудшило положение. Филипп смог взять ситуацию под контроль, но в разгар аврала шестипудовая бочка ворвани притиснула Кашеварова к борту. Тот смог довести работу до конца и лишь затем закрепил повреждённую, левую руку в самодельный лубок.
Сам же Баранов на "св.Марфе" "дабы опробовать новоприобретенные суда", направился в Кенайский залив, откуда пришло известие о начавшейся среди индейцев междоусобной войне, в которой они перебили уже более 100 своих сородичей и устраивали заговоры с целью истребления всех русских на Кенае. Правда, ещё весной управляющему Николаевским редутом Василию Малахову удалось схватить двух главарей-заговорщиков и выслать их в кандалах на Кадьяк. Однако здесь они вскоре были освобождены заступничеством монахов и содержались свободно под покровительством Прянишникова. При допросе, учинённом Барановым, они признались, что намеревались перебить всех русских "ради грабежа их имущества, кое было загодя распределено меж главными участниками". Услышав такое, правитель, невзирая на протесты монахов, выслал обоих на Ситху в качестве каюров, т.к. опасался, что они могут при помощи монахов сбежать на материк и наделать немало бед.
В августе 1800г. Баранов удачно провёл в Николаевском редуте переговоры с вождями танана, а затем присутствовал на мирных переговорах на Сахнине и вернулся на "Рейнджере" с грузом мехов в Павловскую Гавань лишь в октябре. Сезон выдался на редкость удачным, взяли более 7000 бобров. Но не обошлось без серьёзных потерь, при переходе с Кадьяка на острове Семиди из тугидакской партии потонуло в шторм 32 байдарки с 64 охотниками. Плохо было также, что подкрепления из Охотска после всех этих потерь почитай не было. Лишь Мухоплев на "св.Михаиле" завёз Ларионову на Уналашку 27 новых промышленников(на обратном пути он потерпел крушение возле Большерецка). Прислать людей на Кадьяк по просьбе Баранова Ларионов не смог, т.к. было у него на все Алеутские и Прибыловы острова 55 русских. Однако предложил обменять своих людей на китайцев, если у правителя найдётся десятка два. Свободных китайцев у Баранова тоже не нашлось но он обещался прислать их весной, суда из Макао должны привезти не менее 50. В замен людей Баранов получил золотую медаль на Владимирской ленте, пожалованную ему императором Павлом I "За усердную службу". Привёз её титулярный советник Иван Иванович Баннер. Датчанин по происхождению, до поступления на службу РАК он служил земским исправником в Зашиверске Иркутской губернии. Помимо исполнения приятной миссии награждения, Баннеру было поручено основать торговую факторию в Беринговом проливе. Однако, из-за повреждения судна он вынужден был зазимовать на Курильских островах, а на Уналашке здешний правитель Ларионов вообще отменил эту северную экспедицию, сочтя её бесполезной для компании. Баннеру пришлось добираться до Кадьяка тремпами и лишь в 1800 г. прибыл он, наконец, в Павловскую Гавань. Тяготы долгого пути разделяла с ним и его жена Наталья Петровна.
Теперь Баранова тревожили слухи о том, что Испания в союзе с Францией собираются разорить российские владения в Америке. К счастью страхи были напрасны. Ни у той ни у другой стороны на это не было достаточной морской мощи на Тихом океане. Кстати, испанцы сами опасались агрессии со стороны российских поселений, не зная об их реальных возможностях.
Эти политические новости правитель узнал от бостонского капитана Джеймса Скотта, который 24 апреля привёл свой "Энтерпрайз" в Павловскую Гавань. Бизнес капитана был не слишком удачным, у него остался большой запас нераспроданных товаров и подошло к концу продовольствие. Ранее он побывал в Михайловской крепости и пытался купить там провизию и меха, но Медведников не имел полномочий вступать в торговые сношения с иноземцами и посоветовал идти на Кадьяк.
Недостатка в европейских товарах у Баранова не было но и упускать хорошую возможность он не намеревался. Пользуясь тяжёлым положением капитана Скотта он купил все его товары за 12 тыс. руб. отсроченным векселем и на год зафрахтовал "Энтерпрайз". Получить дополнительное 14-типушечное судно с опытным экипажем было очень кстати.
7 мая, оставив в залог уже наменянные меха, "Этерпрайз" с 76-ю партовщиками и приказчиком Кашеваровым на борту снаряжён был на промысел. Его сломанная рука срослась плохо и начала сохнуть. Служить как мореход Филипп не мог и правитель перевёл его в приказчики.
За неделю до "Этерпрайз" в море вышли поморские кочи. Исполняя ясные указания директоров из С.Петербурга, да и своё собственное давнее желание, 5 апреля правитель отправил их на поиски прохода в Атлантический океан. Срока службы поморских мореходов осталось полтора года. Опыты, проведённые прошлым летом, показали, что "...кочи добротны однако не слишком пригодны в дальние вояжы окиянские, тихоходны и валки."
"св.Николай" и "св.Анна" были уже починены. Увидев лес, что предложили им на ремонт, мореходы сперва удивились, затем долго ругались. Даже богобоязненный Иван Старостин прошёлся по матушке, за что потом исправно отмолил перед иконой "Николы". В конце концов поморы плюнули и натесали брус и распустили доски из брёвен последнего архангельского магазина. Дерево не лучшее, но единственно пригодное из того что нашлось.
Тогда же правитель получил тревожную весть из Константиновского редута. Его начальник письмом от 9 мая извещал, что двое индейцев танайна, участники прошлых заговоров на Кенае, бежали и, добравшись до Медной, собрали там воинов атна и чугачей для набега на его редут.*(3) Баранов срочно отправился на "Рейнджере" в Кенайский залив, в Николаевский редут, чтобы вторично "успокоить" танайна, а затем посетил Константин. редут в Чугачском заливе. На Кадьяк правитель возвратился в сентябре и узнал о рекордном промысле: в этом году было добыто партовщиками и скуплено более 10000 бобров. Вскоре из Охотска мореход Мухоплев привёл свежепостроенный галиот "св.Петр и Павел". По его словам в Америку вскорости должен был выйти также "св.Александр Невский" под командованием иркутского мещанина Степана Полуектова, но сведения о нём пришли только зимой. Неопытный мореход с трудом довёл свой галиот до острова Атха и зазимовал там. Экипаж судна потерял 15 человек от свирепствовавшей на борту болезни, которую они занесли из Охотска на Атху и заразили местных алеутов. Баранов тут же наложил на Атху карантин и "св.Александр Невский" прибыл в Павловскую Гавань лишь в октябре 1802г., когда последний покойник был похоронен, а последний больной поправился.
"св.Николай" и "св.Марфа" вернулись в ноябре. "Експедиция" не нашла чаемого Северо-западного прохода, но достигла большего, чем даже великий Кук. Пользуясь благоприятными ветрами кочи обогнули Аляску, проследовали мимо островов св.Матвея и св.Лаврентия, обогнули северо-западную оконечность Америки, описанную Федоровым и Гвоздевым и позже названый Куком мысом Пр.Уэльского. К 30 июля добрались до границы известного мира, Ледяного мыса. Обогнув его по чистой воде поморы пошли дальше к северу. За мысом их правда встретили льды, но к берегу они не прижимались и след. 110 миль кочи проделали менее чем за двое суток, да и то Старостин приказал идти без прищепов, опасаясь налететь на "снулую льдину".
Сложности начались у большого скалистого мыса расположенного по расчётам Старостина 71№21' с.ш. и 156№40' з.д., т.е. на 1№1' севернее Ледяного мыса, достигнутого капитаном Куком в 1778г. У северной оконечности его льды вплотную приблизились к берегу. Оставалось узкое разводье, по которому везучая "Марфа" легко прошла, а сидящий почти на фут глубже "св.Николай" так ощутимо проехал днищем по камням, что кормщик всерьёз стал опасаться за свой киль.
Хотя течи не было Старостин приказал зайти в удачно расположенную за мысом бухточку и тщательно проверить днище. Поморы хорошо знают что ,"море- измена лютая" и малейший недочёт стоит жизни. Мыс же назвали Нос Необходимый, не зная того, что ещё пол века, до открытия полуостров Бутия, его будут считать самой северной оконечностью Америки.
Повреждения были не столь серьёзные как мнилось. Борта и киль не пострадали, а вот фальшкиль почти снесло. Для починки его не было ни условий, ни времени. Судя по погоде и поведению льдов сейчас было лучшее время для навигации и вряд ли оно продержится до сентября. Разгружать коч и выволакивать его на берег для починки в таком месте было самоубийственно, поэтому, окончательно отодрав фальшкиль "Св.Николая", поморы направили свои кочи дальше вдоль берега, теперь уже в юго-восточном направлении, причём двигались медленно и осторожно. Льды держались в виду берега, а ещё одно столкновение могло стать для "св.Николая" фатальным. Таким образом прошли ещё 600 миль, пока у небольшого острова льды вновь не подпёрли берег.
За проливом виднелась чистая вода но кормчие решили не рисковать и возвращаться чтобы успеть до сентября обогнуть Необходимый и Ледяной носы. Срок их покрута подходил к концу и садиться в очередную зимовку чтобы вернуться домой на год позже не хотелось никому.
До устья Макензи поморы не дошли 55 миль, но кормчие указали, что судя по воде, поведению льда и течению впереди должна была быть большая река.
В связи с непрекращающимися войнами в Европе правитель, опасаясь набега вражеского капера, за зиму укрепил Павловскую Гавань пушечной батареей и устроил в глубине острова тайные склады для хранения мехов и наиболее ценного имущества.
Весной 1802г. всё было хорошо. Мор на Атхе пошёл на убыль. Рекордный груз мехов почти распродан. В апреле вернулся "Этерпрайз". Добытые меха капитан Скотт сдал в Макао ещё зимой, затем сделал рейс на Оаху и обратно с грузом сандала и теперь прибыл с водкой, солью, сушёными фруктами, сахаром, патокой и ромом. Местный ром пришёлся бостонцам по вкусу и капитан даже прикупил 12 бочонков на пробу.*(4) В кассе у Шемелина более 400тыс. пиастров, так что изрядную часть этого серебра пришлось отдать в кредит англичанам. Вместимости компанейских кругосветок не хватало чтобы загрузить такое кол-во товара. Из Михайловского редута Медведников сообщал, что с бостонского судна "Дженни" по причине жестокости капитана Крокера дезертировали 13 матросов и "...поступили в компанейскую службу на 2 года"*(5)
Но когда всё хорошо обязательно что ни будь случается.
Первая неприятность приплыла на шлюпе "Нева". Судно должно было перейти в его, Баранова, подчинение. Это хорошо. Но по утверждению приказчика Костромичёва шлюп стар и гнил, требует постоянных починок. А самое главное, Лисянский привёз императорский указ об амнистии разжалованных в матросы офицеров: Вальронда, Обольянинова и Коковцева. Сейчас они в вояжах, но до осени все побывают на Кадьяке или на Сандвичевых островах и тогда компанейская флотилия лишится трёх лучших своих капитанов. Александр Андреевич пытался уговорить офицеров с "Невы" остаться в Америке хоть бы год и сулил золотые горы, но ни сам Лисянский, ни лейтенанты Арбузов и Повалишин, ни мичмана Коведяев и Берг не соглашались "вступить в услужение купцам". Превеликими трудами удалось уговорить их сходить на Прибыловы о-ва, обещая за это отправить "Неву" с грузом в Россию и позволить т.о. завершить кругосветку. Да и оставлять при себе слишком крупное судно, да ещё и гнилое, имея на балансе 11 при нехватке мореходов было незачем. Хозяйственная душа правителя рвалась когда пропадал товар. Заставить отправиться туда барки "Иркутск" и "Мангазея" он даже не пытался. В отличие от Лисянского кап-леи Острожный и Бабенко не обязывались выполнять указания Баранова. Сдал груз- принял груз и всё. Кроме того по классу судовождения они значительно уступали Лисянскому, даже имея более мореходные корабли.
Вторую новость, поближе к осени, прислал Медведников. Перед выходом главной партии, Баранов в своих инструкциях Тараканову от 15 июля обращал его внимание на необходимость строгого соблюдения всех мер предосторожности. Кусков должен был лично следить, чтобы у дозорных всегда было оружие наготове, чтобы содержались в исправности "ружья, пистолеты, орудия и снаряды", а в противном случае "взыскивать со строгостию и виновных наказывать неупустительно". Более того, Александр Андреевич считал необходимым "скрывать еще от неприязненности мира удаляющихся бывших врагов Ситхинских и протчих народов первое движение партиею и судами дабы разстроить их в предразсудках ... и в покушениях зловредных", а потому рекомендовал "назначить судам и партии первым рандеву зборным местом на другой стороне под мысом здешнего острова Ситхи Александровскую Гавань или возле ея". Таким образом партия должна была выйти на промысел незаметно для тлинкитов, всё ещё остававшихся потенциально опасными, несмотря на готовящееся примирение с Катлианом. Предосторожности эти оказались нелишни. Индейцы могли ещё смириться с утверждением пришельцев в крепости на месте родового гнезда киксади, но не с проникновением чужаков в их заповедные охотничьи угодья. Они чинили "беспрестанные препятствия" таракановской партии в Кековской бухте и в Хуцновском проливе. Медведников писал: "Они вооружены от бостонцев лучшими ружьями и пистолетами и имеют фалконеты. Всюду в проливах выстроили крепости ... Произведенное уже единожды Американцами зверство научило всех крайней осторожности. Пушки наши всегда заряжены, везде не только часовые с заряженными ружьями, но и в комнатах у каждого из нас оружие составляет лучшую мебель. Всякую ночь по пробитии зори сигналы продолжаются до самого утра, ходят дозоры по всем постам, словом: вся военная дисциплина и мы всякую минуту готовы принять дорогих гостей, которые пользуясь ночною темнотою и ненастьями привыкли делать нападения свои ... Есть много тысячныя в проливах жила, которыя хотя и кажут вид спокойный, но не дают еще аманатов."
Возвратиться в Михайловский редут партия должна была к 1 сентября но ближе к этой дате Тараканову стали известны намерения хуцновцев их атаковать не смотря, что партию прикрывало компанейское судно "Предприятие св.Александры" под командованием Семена Обольянинова. . Он поспешил уведомить Баранова о том, что "Хуцновские Американцы угрожают зделать ... нападение и тем нас здесь обезсилить". 12 августа, из-за обычных в тех местах изменений погоды, ситуация стала ещё сложнее. "Вдруг чрезвычайно густой туман скрыл от нас берега, при входе в пролив лежащие и стеною стоящие льды, кои обыкновенно во все времена года удерживаются в сем месте, даже нельзя было усмотреть окружающие нас байдарки. В сие время, к умножению опасности, усилилось течение с приливом моря, и быстротою оного "св.Александра" увлечена во льды и носима вместе с ними между опаснейшими утесами и скалами; куда не смели пускаться и самые удалые колоши на своих ботах. Тогда не находили никаких способов к спасению: ветер затих, паруса не служили, буксиры бессильны противудействовать стремлению прилива, а глубина не позволяла стать на якорь. Ничего не оставалось более, как отдаться на волю Всемогущего Провидения. В сем отчаянном положении начался отлив, и нас с теми же стремлением и по тем же опасностям повлекло обратно в проход как в адскую пропасть вместе со льдами, которые были подобны горам и касались реев... Гибель висела у нас над головами и смерть окружала отовсюду. Между громадами стоячих льдов от течения происходили водовороты, в которых судно вертелось вместе с носящимися льдинами и прижималось той или другой стороной к оным. Тут надлежало употреблять всевозможные усилия, разносторонность и проворство, чтоб отталкиваться шестами и не быть раздавленными. Промучась ровно полсуток в сей смертной опасности и получив от льдин 2 обширные пробоины, наконец, к великой радости, вышли изо льдов и выбросились на камни не имея возможностей зайти в бухту. Также во льдах потеряна из отряда трехлючная байдарка." Добытые меха и груз успели спасти но судно затонуло вместе с пушками. Решено было отправить навстречу партии "Иркутск" и "Мангазею". Офицеры не смогли отказаться от требования Баранова "защитить российских подданных от зловредственных диких". Они успели встретить охотников и довели их до Кадьяка но добыча была невелика. "Партия упромыслила до 1 700 шкур будучи беспрестанно угрожаема колошами, но мены никакой не могли иметь, потому что колоши не хотели продавать своих бобров."
В ноябре "Нева" загруженная ворванью отправилась в Макао, где уже отстаивались в ожидании зимнего муссона кругосветные барки. Как и предполагал Баранов 957-тонный "Иркутск"и 527-тонная "Мангазея" даже вместе с "Невой" не могли взять на борт достаточно китайского товара, поэтому Шемелин опять передал Ост-индской компании почти две тонны серебра.
Вскоре после ухода "Невы" в Павловскую Гавань прибыла шестипушечная бригантина "св.Елизавета" с подкреплением, 42 новых промышленников. Бригантиной командовал лейтенант Николай Хвостов- опытный и лихой моряк, но горький пьяница и дебошир. Немало он накуролесил за время зимовки на Кадьяке. Вместе с Хвостовым прибыл мичман Гавриил Давыдов. Они стали первыми, кто воспользовался императорской привилегией разрешавшей Российско-американской компании нанимать офицеров военного флота с сохранением за ними всех прав, званий и половины казенного жалования.
Николай Хвостов, выходец из обедневшей дворянской семьи, в возрасте 14 лет участвовал в двух своих первых морских сражениях и удостоился золотой медали; Давыдов тоже очень рано, в 17 лет, прославился на флоте отчаянной отвагой. Первый, по описаниям современников, обладающий средним ростом и посредственной силой. Второй же "был высокого роста, строен телом, хорош лицом и приятен в обхождении. Предприимчив, решителен, смел". Надо полагать, именно эта схожесть характеров свела их вместе и сдружила, несмотря на разницу в возрасте. Непомерная удаль, всепобеждающая тяга к приключениям определяли чуть ли не все поступки Хвостова и Давыдова.
К весне присутствие буйных мореходов стало очень тяготить правителя. "Александр Андреевич редкую ночь от них не запирался".
Ежели считать 1802г. беспокойным что же говорить о 1803-м? Как писал мичман Давыдов, обладавший неплохим слогом: "Все тут черезполосно и страннолюдно. Что будет на завтра не ведаешь, да и через час то же, разве что напьешся водки с ромом".
Началось всё опять с Михайловского редута. Тлинкиты упрямо не оставляли попыток изгнать русских со своих земель и вновь взялись за оружие, едва сгладилось первое впечатление от похода Баранова. 2 марта часовой саженях в ста от берега заметил залёгших в траве двух воинов с ружьями. Поспешно вернувшись в крепость, промышленный поднял тревогу и в лес был послан отряд в 40 человек "чтобы отхватить передовых удальцов сих". Однако лазутчики успели скрыться в чащобе, а русский отряд на обратном пути "видел многие следы на траве и преследуя нашел, что речка Колошенка вброд перейдена и пройдено падью между гор, куда уже они пуститься не смели". Этот случай ясно показал, что тлинкиты не оставили планов уничтожения крепости, их вооружённые отряды кружат в его окрестностях, выжидая удобного случая для нападения. Чтобы предотвратить возможную атаку, был "умножен на горе кордон", а на эленге установлены пушки.
"Мирные колоши" же продолжали навещать русское заселение, прибывая группами по 10-15 человек и осматривая при этом "пристально укрепления наши". При этом индейцы внимательно присматривались к русским постройкам, к самой крепости и путям подхода к ней. В то же время от живущей в крепости индеанки было получено предостережение о готовящемся нападении. К предупреждению отнеслись со всей должной ответственностью. Срочно были приняты меры по укреплению обороны: всего за четыре дня "всю крепость обнесли новым частоколом и столько же огородились под горою". Стена была закончена как раз к приезду очередного соглядатая. им оказался "тойон так называемой Схатес Жирной который считался нам приверженным". Он прибыл в сопровождении 12 человек "и говорил здесь речь, что лишась многих родственников сердце его подавлялось горестью, но находит теперь отраду что прекрасное место родины его процветает и так величественно украшается. Краснобай сей просился в крепость, но не был впущен. Погостя три дни уехал он обратно". Подпоив несколько индеанок, "родственниц девкам нашим", в крепости узнали причину столь частных наездов нежданных гостей: "Чилхатские, Хуцновские и Акойские народы соединились с Ситкинцами числом до 3 000 чтоб зделать на нас нападение и посылали тойона осмотреть и заметить еще силы наши ... Нападение было разположено зделать днем потому что люди наши развлечены работами. Они положили в одно время ударить в три пункта; в лес на рабочих, на эленг отрезать мастеровых и зжечь судно и в то же время третьему отряду броситься на ботах и овладеть крепостью. Ночью посылали они лесом людей, которые взлезши на деревья смотрели не оплошны ли наши часовые, но слыша безпрестанные сигналы уверили их о осторожности". Поселенцам приходилось постоянно держать оружие наготове: "На эленг не иначе ходят, как с заряженными ружьями так как и в лес для рубки бревен и зжения уголья и для всех работ берутся равныя предосторожности". Известия, привезённые Схатесом, расстроили все планы. По сведениям полупьяных индеанок, "старшины и предводители разных народов передрались между собою с досады, что пропустили удобное время и разъехались по проливам". Однако, верить этому последнему известию в крепости не спешили, тем более, что последовавшие события не давали к тому никаких поводов.
Не принесли успокоения и новости, доставленные на Ситку в начале июля бостонским капитаном Брауном с судна "Ванкувер". Он сообщил, что "нигде в проливах как ни многолюдны жилы не видел он мужеска пола, ни в Хуцнове, ни в Чилихате. Многие из тамошних и Ситкинских старшин как слышно отправились в Кайганы уговаривать и их в долю на приз Михайловское, убеждая что буде не помогут они истребить нас, то мы и в Кайганах водворимся." Этот морской торговец, "как старый г. Баранову приятель", постарался облегчить положение колонии: он "отказал колошам с собою в торговле и дав им почувствовать дружеские с Правителем сношения, принудил чрез то всех скорей разъехаться по проливам. Благодаря Бога, что в самое малолюдство не отважились они зделать решительного покушения". 22 марта начался нерест сельди и тлинкиты, "собравшись из Чильхата, Стахина, Хуцнова, Акоя и других мест, под предлогом промысла сельдей", как и в минувшем году наводнили Ситкинский залив. Заняв мелкие островки, во множестве усеивающие бухту, они "сим положением стращали и угрожали осаждённых". Союзные силы насчитывали около 2 000 воинов на 400 боевых каноэ. Им удалось захватить нескольких алеутов, которых пытались склонить к измене, обещая сохранить им жизнь и даже наградить, если они окажут помощь в захвате русской крепости. Жившие в крепости колошенские девки привлекались тлинкитами для сбора сведений о противнике: навещавшие их родственники осведомлялись у них при встрече "о числе ... людей и силе крепости". Фактически перекрыты были все пути снабжения продовольствием - рыболовецким артелям было небезопасно выходить на промысел.
Напряжённую обстановку несколько разрядило появление Ивана Александровича Кускова на приписанной к Москве вооружённой четырьмя пушками "св.Анне". Через родственников жены он в мельчайших подробностях знал о положении Михайловского редута. Кусков не имел в своём распоряжении достаточно сил, чтобы открыто выступить против осаждающих, но, будучи в отличие от Медведникова более дипломатом, он быстро нашёл выход из создавшейся ситуации, решив внести раскол в ряды врага. Зная, что "Колошами весьма уважается Чильхатский Тоен", Кусков пригласил этого вождя в крепость, чтобы "употребить его посредником или склонить на свою сторону". Чилкатский предводитель прибыл в Ситху со свитой из 40 человек и в его честь было устроено празднество по типу индейских потлачей. "Гостей сих Кусков честил, ласкал, одаривал и сими средствами склонял удалиться от крепости, дабы избегнуть как говорил он им, и подозрения на их род всегда дружественный, в дурном намерении, о коем носятся слухи." Польщённый оказанным почётом, чилкатец подтвердил свои миролюбивые намерения в отношении русских, самого Кускова и Медведникова назвал своими друзьями и вскоре "со всею своею командою удалился от крепости". Дипломатия Ивана Александровича увенчалась полным успехом. Уход воинов Чилката и примирение их вождя с русскими вызвало замешательство среди союзников "по силе своей сей Тоен составлял и главную надежду других Колош". Ополчение распалось, военные отряды разъехались по Проливам.
Сама личность Ивана Александровича вызывала у современников противоречивые оценки. Резанов отзывается о нём в самых лестных выражениях, отмечая "способность, его бескорыстие, предприимчивость и опытные сведения", а также "трудолюбие и честные правила". Куда более резок в своих суждениях фон Лангсдорф, полагавший, что Резанов был чересчур доверчив по отношению к "какому-то прикащику К..., двуличному и бесчувствительнейшему человеку, до безнравственности которого не достигают даже личности, созданные Шекспиром". Но каковы бы ни были моральные качества Ивана Александровича, можно вполне согласиться с Резановым в том, что на доверенном ему посту он был тогда действительно незаменим. Тотемский мещанин стал в Америке не только зверобоем и путешественником, но ещё дипломатом и воином. Ему приходилось не только держать в повиновении своих партовщиков и сражаться с индейцами, но и путём различных уловок добиваться своего на переговорах с искушёнными в красноречии тлинкитскими вождями и с чиновниками испанских колоний. Стремление достичь преимуществ на этом поприще и привело его, вероятно, к браку с знатной индеанкой, происходившей из племени цимшиан. В крещении она была названа Екатериной Прохоровной. По свидетельству очевидцев, Кусков "сам рассказывал неоднократно, что поступил так по политическим видам ... все народы, обитающие вплоть до Нутки, приезжали к нему с почтением, привозили разные провизии, а жене его, одноземке своей, доставляли всякий раз значительные подарки".
Враждебность тлинкитов не утихала, но пункт, избранный ими для противостояния Компании, сместился. После неудачной осады индейцы перенесли свою активность с Ситки в Проливы - ближе к собственным промысловым угодьям. Главным объектом их нападений, взамен неприступного крепости, стали гораздо более уязвимые промысловые партии. Тлинкиты сменили тактику и, перейдя к защите своих клановых территорий, тем самым примирились с фактом присутствия русских в их стране.
Благодаря дипломатии Кускова главная партия смогла выйти на охоту, но "...упромыслено было 276 бобров и 73 кошлока." Точно неизвестно, кто придумал эту тактику. Сказитель Сидор Какоий говорит, что это был вождь Скаутлелт, а Такай упоминает шамана Стунуку. Главное, что индейцы, не доводя дело до войны, вытеснили русских из своих охотничьих угодий. Технология их была на удивление проста. На лёгких лодках, без боевой раскраски но хорошо вооружённые, воины тлинкиты сопровождали партии и выстрелами, криками и хлопками вёслами по воде пугали каланов. На обвинения в преднамеренном саботаже покрытые боевыми шрамами индейцы мило улыбались и разъясняли непонятливым русским, что вокруг полно воинов из враждебных племён и они шумом дают знать, что не дремлют и не позволят им напасть на своих друзей.
Промышлять зверя было невозможно, а начинать по этому поводу военные действия не решался даже безбашенный мичман Давыдов, сопровождавший партию на "св.Елизавете". По всем выкладкам, русским противостояло "от 5 и до 7 тысяч неприятелей", причём на самой Ситке насчитывалось "одних ратников до 700", а в ближайшем Хуцнуву-куане - "одних ружейных ратников по малой мере до 1700".
В такой ситуации Баранов так нуждался в дополнительном притоке мехов, что, несомненно, зная об урбановской спекуляции с оружием, закрывал на это глаза.(см. гл.13) Главная партия принесла одни убытки, а забой котиков на Прибыловых он сам приказал сократить до 100тыс. чтобы сохранить лежбища, сильно обеднённые хищническим промыслом предыдущих лет. Кроме того, при массовом забое, промышленники не успевали хорошо высушить шкуры и, для ускорения процесса, помещали их в жарко натопленные бани, "отчего перегоревшие шкуры после ломались и потеряли ценность свою в Кантоне до такой степени, что китайцы, обманувшись раз, более ни под каким видом их не брали."
Для увеличения притока мехов Баранов с чрезвычайной настойчивостью проводил в жизнь предписание правления впредь выдавать промышленным плату на их полупай деньгами, а не мехами, как это было прежде. Вся пушнина, таким образом, попадала к Компании, причём по твёрдым и разумеется заниженным расценкам.*(6) Всё это конечно вызвало бурный протест промышленников, особенно старовояжных. Баранову стоило коллосального труда умиротворить возмущённых людей. Уговорами, угрозами, а чаще прямым принуждением правитель заставлял подписывать новый генеральный контракт. За неграмотных, даже не спрашивая их согласия, расписывались люди Баранова. Должники же были просто переведены на фиксированную денежную плату вместо полупая.
Пытаясь исправить сложившуюся ситуацию и пользуясь прошлогодним опытом, правитель в октябре заключил договор со своим старым приятелем Джозефом О'Кейном, капитаном и совладельцем одноимённого 280-тонного брига из Бостона. Тот отдал в залог товаров и мехов на 25000 руб и принял на борт 40 конягов под командованием Тимофея Тараканова. О'Кейном должен был вести промысел у берегов Новой Британии, за что получал половину от добычи.
Но даже этих мер оказалось недостаточно.
По иронии судьбы именно в год резкого падения добычи Баранов получил повышение- директора РАК полностью подчинили ему Уналашкинский отдел, сделав таким образом полноправным Правителем. А дабы придать административную значимость и политический вес этому посту, по ходатайству Резанова и ван-Майера, Главное правление добилось присвоения Баранову чина коллежского советника (указ сената от 12 августа 1802г.), соответствующий по табелю о рангах званию полковника и дающий право на потомственное дворянство. "Поелику от неуважения служащими в компании офицерами в нем звания гражданина компания терпит не только великие убытки, но и саму остановку в производствах, столько же требующих великой и скорой деятельности, сколько и повиновения беспрекословного". Учитывая происхождение Баранова- высокая но заслуженная награда. С этой же кругосветкой присланы были по ходатайству правителя награды особо отличившимся: Кускову, Медведникову, Урбанову, Репину и Звездочетову. Им вручены были золотые медали на Владимирской ленте, аналогичные той, что была привезена Банером в 1800г.
Но даже более чем чин и награды Александра Андреевича обрадовало разрешение закупать продовольствие в Калифорнии. Пока разгружали и готовили в поход "Клипер" он немедленно отправил прибывшего на "СПб" опытного морехода Алистера Макместра на Уналашку. Тот должен был отвести в Капитанскую Гавань пришедшего в почти полную негодность "Дельфина"*(7), затем принять у Полуектова на Атхе "св.Александра Невского" и вернуться на Кадьяк. Макместр обернулся за месяц, заодно прихватив на Уналашке 38 промышленных. В Павловской Гавани его уже ждал готовый к походу "Клипер" и 5000 пиастров серебром для закупок в Новом Альбионе.
Самому же правителю пришлось отправиться на "Рейнжере" в Макао. По причине недобора пушнины в Проливах и на Прибыловых, всей добычи собралось едва на 300 тыс. песо. Чтобы загрузить 4000тонные трюмы кругосветных барков нужно было взять кредита не менее четверти млн.*(8) Это мог сделать только сам Александр Андреевич.
Зимние месяцы оказались для Баранова очень насыщенными. Он получил под гарантии голландского фактора товаров на 294 тыс. пиастров всего из 8пр. с уплатой в Лиссабоне и отправил барки. Зашёл за Сандвичевы острова, где был торжественно принят королём Камехамеха. Затем отправился в Славороссию, осмотреть богатую добычу и в Москву, побеседовать с Кусковым о возможности новых союзов. Там дождался "Клипера". Макместр вернулся несолоно хлебавши, причём в прямом смысле, соли он тоже не привёз. Дон Герменедлиго Салг, чьё гостеприимство не имело границ, а предусмотрительность превосходила гостеприимство, сперва отправил гонца в Мехико за инструкциями и, буквально исполняя их, снабдил экипаж судна продовольствием в достаточном количестве для их прокорма но не более.
В Павловскую Гавань правитель вернулся в начале мая и тут же был "обрадован" новостью, что у острова Умнак разбился шедший из Охотска галиот "св.Дмитрий" под командой штурмана Бубнова. К счастью все люди и почти весь груз были спасены.
1* А.В.Гринев "Битвы за Ситху"
2* По произведённой Кондаковым переписи на Кадьяке проживало "2750 коняг мужиков и 2714 баб". Убыль населения по сравнению с переписью 1796г. составила 471 муж. и 271 жен., т.е. составила 12%. Очевидно эти результаты оказались неожиданными для Баранова. В дальнейшем он избегал проведения подобного учёта.
3* Атака так и не состоялась, индейцы и чугачи рассеялись сами, не в состоянии преодолеть внутренних раздоров.
4* Получив обратно свои меха Джеймс Скотт отправился в Макао. Там оборотистый бостонец выгодно их продал, с помощью Шемелина заложил голландцам барановские векселя, закупил чаи и сделал-таки хороший гешефт. Рейс "Энтерпрайз" интересен тем, что это был 1-й случай экспорта знаменитого гавайского рома.
5* Капитан Джон Крокер отличался жестокостью и любовью к рукоприкладству. Т.о. он экономил на жаловании своих подчинённых, они предпочитали бежать даже не взяв причитавшихся им денег. В 1799г., когда кап Крокер командовал судном "Хэнкок" от него к Медвед. также сбежало 5 матросов.
6* По компанейским ценам голубой песец стоил 5 руб, белый песец и котик - 1 руб, красная лиса - 2 руб, чернобурка- 10, калан- 25. В Охотске цены были соответственно: 10, 2, 3, 18, 45 руб. А в Макао ещё выше.
7* Это был первый опыт РАК утилизации старых судов. Позже это стало правилом. Зимой работники на Прибыловых островах и, частично, на Алеутах сидели без дела. А при отсутствии там леса, даже подгнившие доски становились ценным товаром. Собирался также такелаж и железо, до последней выбеленки и гвоздя.
8* В 1802г. в кругосветку были отправлены: "Клипер"- 347т. "Архангельск"- 699т. "Рыльск"- 852т. "Великий Устюг"- 915т. и "Санкт-Петербург"- 1505т.
Глава Љ12
Чеканщики морской монеты*(1)
Славоросия на Нутке очень скоро начала приносить прибыль, хотя промысел там был никудышный. Избалованные бостонскими торговцами индейцы ценили свои меха очень дорого и хотели получать оружие и порох. Все местные кланы вооружены до зубов и ввязываться в войнушку Урбанову очень не хотелось, поэтому ему оставалось промышлять на ничейных, то есть бедных, никому ненужных землях. Некоторую прибыль давала непрерывно работавшая кузня. Урбанов даже пристроил туда ещё двух людей в подмастерья и просил прислать нового кузнеца в помощь Никонову. Индейцы испытывали постоянную нужду в рыболовных крючках, кинжалах (в отчётах Урбанов скромно называл их "ножики"), гарпунах, медных украшениях и щедро за них платили
Торговля страдала ещё и потому, что Урбанов поссорился с Макуинна. Летом 1801г. с филадельфийского судна "Манчестер" капитана Бриса дезертировали семеро матросов. Они нашли вначале прибежище у Макуинны, но затем, услышав о Славороссии решили перебраться туда. Им это удалось несмотря на погоню. Великий вождь конечно не мог простить такой удар по своему самолюбию. Да и слишком усилившегося Викинниниша следовало укоротить.
14 сентября 40 каноэ в каждом из которых поместилось по двадцать воинов выступили в поход. К стоявшему на холме Клэйокуот приблизились около полуночи. Но атаку начали на рассвете. Воины в величайшем молчании высадились на берег. Обойдя кругом, чтобы захватить врага с тыла, они вскарабкались на холм. В то время, как одни бесшумно проникали в жилища, другие расположились снаружи, дабы помешать кому-либо бежать и позвать на помощь. Макуинна издал боевой клич и всюду закипела работа смерти. Захваченные врасплох сопротивлялись слабо. Если-б не Славороссия Клэйокуот тогда же был бы уничтожен. Однако часовые на бастионе, выходящем на поселение не растерялись, а запалили прожектор и разрядили пушку. Картечь не нанесла нападавшим никакого ущерба, но луч света и грохот выстрела указал обитателям Клэйокуота ориентир. Они стали целенаправленно пробиваться к своим союзникам. Навстречу им из ворот стали выходить полуодетые но хорошо вооружённые промышленники. Некоторые были без штанов но большинство успело влезть в бригандины. Урбанов с трудом построил их в подобие каре и двинул навстречу несчастным беглецам.
Маневр не остался неземеченым и Макуинна громко приказал своим воинам развернуться навстречу новому врагу. Это позволило большей части клэйокуотцев проскочить под стены крепости. Там Викинниниша собрал до 100 воинов и бросился с ними поддержать русских и как раз вовремя. Дав несколько залпов нестройными плутонгами каре стало пятиться, отбивая наскакивающих индейцев штыками и редкими пистолетными выстрелами. Трое промышленных пало под ударами палиц и копий. Урбанов бешено размахивал разряженным пистолетом, пытаясь сплотить расползающееся каре. Его катлас завяз в шлеме противника, а сам он был ранен в руку клевцом.*(2) Долго бы славоросцы не продержались. Но тут раздался вопль воинов Викинниниша, ударивших во фланг и это на несколько секунд отвлекло юкуотцев. Промышленные, подхватив своих убитых и раненых и дружно отскочили назад, под стены крепости. Воодушевлённый Макуинна направил своих воинов в погоню и они плотной толпой выбежали прямо под стволы пушек. Четыре единорога разом рявкнули картечью, а ободрённые промышленные вразнобой выстрелили из мушкетов.
Макуинна понял что атака захлебнулась и бой под огнём пушек будет стоить ему огромных потерь. Пока основные силы вели перестрелку он, с небольшим отрядом ближайших воинов попытался выманить промышленников подальше от стен, Урбанов не хотел рисковать и не поддался на уловку. Зато Викинниниша со своими людьми воспользовался случаем и ударил так яро, что Макуинна, потеряв несколько человек и получив ранение, с трудом успел отойти.*(3)
Рассвело. Когда из ворот Славороссии выкатили три фальконета. Макуинна приказал уходить. Сам он с 300 воинов остался сдерживать противника пока остальные выносили убитых и раненых и грабили Клэйокуот. Под конец налётчики подожгли дома, бросились бегом к своим каноэ и стали бешено грести, стараясь отойти подальше. Но как они не спешили два каноэ были разбиты огнём вытащенных на берег фальконетов.
В Славоросии в ту кровавую ночь погибли промышленный Иван Кожевников и беглый бостонский моряк Том Скоттер и ещё 9 включая Урбанова были ранены. Макуинна потерял в своём походе 47 убитыми (считая тех что умерли позже) и вдвое больше раненых.
Клэйокуоту ночь с 14 на 15 сентября обошлась дороже: 216 убитых, среди них 11 родственников вождя, а поранено было почти половина оставшихся в живых. Но главное были потеряны все запасы и сожжены дома. Чтобы избежать голодной смерти жители Клэйокуота должны были разойтись по другим селениям куана, где у них были родственники, и этим подтвердить победу Макуинна. Урбанов, которому подобный исход был равносилен поражению, вместе с Викиннинишем сумели найти альтернативное решение. Для этого Компания должна была ссудить инструменты, товары, припасы, но использовать их следовало самым разумным способом.
Утром следующего после налёта дня Викинниниш разослал гонцов всем соседям с приглашением на патлач.
Патлач в сожжённом Клэйокуоте? Не отказался ни один из приглашённых. Любопытство оказалось сильнее любых срочных дел и опасения мести злопамятного Макуинна.
Патлач поразил их не богатством, бывали и много богаче, а скорее необычным антуражем. Каноэ гостей встречающие выволакивали на берег так, что они оказывались меж двух фальконетов. Затем, не позволив коснуться ногою земли, приглашали сойти на расстеленые одеяла (тут пушки палили разом) и на этих одеялах несли гостей к двум огромным шатрам, наскоро сшитым из цельных штук разноцветной ткани. Вся дорога сопровождалась непрерывными танцами конягов под акомпанимент бубнов и погремушек. Перед шатрами их встречали Викинниниша и Урбанов, а внутри играли ансамбли, собранные из 5 балалаек, 2 банджо, гитары и множества ложек. Время от времени выходил слесарь Иван Щука и выдавал "Камаринского мужика", да с такими коленцами, что из приличного кабака вышибли б пинками, но гостям нравилось.
Чтобы сэкономить припасы щедро подливали выпивку, так что все три дня гости не просыхали. Да и много ли индейцу надо? Продрал глаза, ему тут же поднесут кружку вчетверо разведённой водки и он снова готов.
Утром третьего дня подливать перестали и, когда к полудню все понемногу пришли в себя, началась кульминация. Шесты, подпирающие шатры, были выбиты, ткань опущена прямо на гостей и тут же разрезана так, чтобы каждому достался хороший кусок. Подарок не ахти какой. Но сам факт, что люди, не имея крыши над головой, разрезают свои палатки из ценной ткани, чтобы одарить гостей, стоит дороже любых даров.
Отъезжающие гости шли к берегу по дорожкам, выложенным одеялами и, как только проходил последний, дорожка разбиралась и сжигалась в пылающие на берегу костры.
Авторитет Викинниниша и Урбанова поднялся много выше чем был до поражения. Соседи охотно прислали припасы и одолжили лодки для рыбной ловли и промысла. Через месяц были построены временные бараки, а к осени следующего года деревня полностью отстроилась.
В июне Макуинна попытался повторить нападение, но на этот раз клэйокуотцы оказались начеку и встретили его огнём ещё на подходе. Даже не высадившись на берег нападавшие с позором повернули обратно. А весной подвернулся удобный случай рассчитаться с надоедливым Макуинной.
Джон Солтер, капитан брига "Бостон", полагал, что знает индейцев. Когда он бросил якорь около Юкуота, он делал индейцам подарки, угощал их ромом, патокой и галетами. Прежде, чем позволить нутка подняться на борт судна, он тщательно обыскивал их в поисках спрятанного оружия. Но капитан Солтер совершил грубую ошибку. Он вспылил в разговоре с Макуинной и не заметил, что из-за этого вождь потерял лицо перед своим племенем. Спустя несколько дней из всей команды брига в живых оставалось лишь двое моряков. Один из них, оружейный мастер Джон Девитт был достаточно наблюдателен и образован, чтобы впоследствии описать эти события.
"Пока шла торговля, король то и дело наведывался на борт брига, погостить у капитана Солтера. Тот приглашал его обедать в свою каюту и, наконец, подарил Макуинне отличную охотничью двустволку. Через пару дней тот явился на судно и принёс её обратно. "Печак" (плохо) - промолвил он, указывая на сломанный замок ружья. Капитан Солтер тогда явно был не в духе, а кроме того, он усмотрел в поступке Макуинне выражение презрения к подарку. Он назвал короля лжецом, присовокупив другие насмешливые выражения. "Джон, - позвал он меня, - этот парень сломал превосходное ружьё. Посмотри, что тут можно сделать". Осмотрев его, я сказал, что могу исправить поломку. Макуинна знал кое-какие английские слова и, к несчастью, слишком хорошо понимал значение упрёков, с коими обратился к нему капитан. Он не вымолвил ни слова в ответ, но лицо его исказила ярость.
Утром 22 марта Макуинна, как ни в чём ни бывало, явился на "Бостон" в сопровождении значительного числа индейцев. На голове его красовалась деревянная шапка с резным изображением какого-то дикого зверя. У короля, казалось, было превосходное настроение и в знак этого его люди устроили на палубе пляски. На квартердек вышел капитан Солтер. Побеседовав с ним, Макуинне посоветовал запастись рыбой на дорогу и указал, где всего лучше ловится лосось. После обеда капитан, прислушавшись к совету индейца, посла в указанное им место старшего помощника с девятью матросами.
Я занимался чисткой мушкетов в своей каморке, когда, спустя больше часа после отплытия рыболовов, до мого слуха донёсся сверху какой-то шум. Встревожившись, я поспешил подняться наверх. Но, едва моя голова показалась из люка, как чья-то крепкая рука ухватилась за волосы. По счастью, стрижку я носил довольно короткую и волосы вырвались из цепкой хватки нападавшего, помешав тому нанести точный смертельный удар. Я загремел обратно по трапу, а индейский топор лишь скользнул по лбу. Сумей индеец удержать меня, удар этот раскроил бы череп. Рухнув без чувств к подножию лестницы, я не видел, как хлынувшие на борт по сигналу Макуинны воины расправились с командой, как сбросили они за борт капитана Солтера и как он свалился в каноэ, где ему тотчас отрезали голову. Очнувшись же, я обнаружил, что весь залит кровью и ощутил страшную слабость от её потери. Затем услышал победную песнь индейцев и три адских вопля, от коих кровь стыла в моих жилах. Люк был закрыт - это сделал Макуинна, не желавший потерять жизнь столь ценного пленника, как белый мастер-оружейник. Однако вскоре люк распахнулся и меня извлекли на поверхность. Я почти ничего не видел, так как глаза были залиты кровью. Тогда вождь велел подать воды и умыть меня. Я вновь обрёл зрение, но что за ужасное зрелище предстало моему взору! Шестеро нагих дикарей стояли вокруг меня. Их покрывала кровь моих убитых товарищей, их кинжалы были готовы нанести удар. Я решил, что пришёл мой последний миг. Король вошёл в круг и, став перед мною, произнёс: "Джон - я говорю - ты не говоришь "нет". Ты говоришь "нет" - кинжалы пойдут". Потом он спросил, буду ли я его рабом, буду ли сражаться за него в битвах, чинить его мушкеты и делать для него ножи и кинжалы. На это и на ряд иных вопросов я позаботился ответить "да". Тогда он сказал, что щадит мою жизнь и велел поцеловать свои руки и ноги, выказывая покорность, что я и сделал. Его люди громко требовали предать меня смерти, дабы никто не уцелел, чтобы поведать сию историю своим соотечественникам и тем самым помешать им являться сюда для торговли. Но король настоял на своём желании самым решительным образом.
Этим, однако, испытания выпавшие на мою долю не закончились. Вождь привёл меня на квартердек и тут самое жуткое зрелище предстало моим глазам. Головы нашего несчастного капитана и его команды, числом 25, были тут уложены в ряд. Макуинна велел одному из своих людей принести голову и спросил меня, чья она. Я отвечал, что капитана. Подобным образом и другие были показаны мне и я назвал их имена, исключая некоторые, что были столь ужасно обезображены, что я не смог опознать их. Опознал я и головы старшего помощника с его девятью рыболовами - их также перебили, заманив подальше от судна.
В селении победителям и их добыче устроили торжественную встречу. Женщины и дети радостно вопили и барабанили палками по стенам и крышам домов. Меня Макуинна привёл в собственный дом и отдал на попечение своим девяти жёнам. Все они сошлись вокруг меня и выражали печаль о моём несчастье, нежно поглаживая меня по голове в знак утешения. Тем временем в доме вождя стали собираться воины. Они пировали и бахвалились своими подвигами. Их немало разочаровало зрелище живого белого человека и они пытались убедить Макуинну покончить и со мной. Однако вождь твёрдо отказал им, заявив, что не нарушит данное им слово и сохранит мне жизнь. Он усадил меня подле себя и велел подать ему угощение. Подбежал маленький сын короля по имени Викшехик*(4). Желая поладить с любимым сыном короля я приласкал мальчика и усадил его себе на колени. Срезав со своей куртки блестящие медные пуговицы, я нанизал их на нить и надел это ожерелье на шею принцу. С того времени мальчик привязался ко мне и это немало повлияло на отношение и самого короля.
Ложась спать, Макуинна велел мне устроиться рядом с ним и его сыном - на случай, если кто-либо из буйных воинов пожелает прикончить меня во сне. После такого предостережения и после всего пережитого в этот день сон не шёл. К тому же среди ночи вдруг прибежал индеец с вестью о том, будто ещё один белый человек остался жив и обнаружен теперь на борту судна. Макуинна в ответ на это довольно равнодушно бросил, что с восходом солнца этот матрос будет убит. Я стал лихорадочно соображать, как мне спасти жизнь своего товарища. Перебрав в памяти членов команды, я решил, что этим человеком должен быть парусный мастер Джон Томпсон - его головы на палубе выставлено не было. Томпсону было лет сорок, а выглядел он ещё старше. И я решил выдать его за своего отца.
Поутру Макуинна заявил, что пойдёт убивать человека на корабле и велел мне следовать за ним. Я повиновался и в сопровождении маленького Викшехика побрёл за королём на берег. Там уже толпились все обитатели селения. Все они в один голос требовали смерти белого человека. Тогда то я и приступил к осуществлению своего плана. Указав на мальчика, которого держал за руку, я спросил, любит ли король своего сына. Затем, обернувшись к Викшехику, я спросил, любит ли тот своего отца. Оба отвечали утвердительно. "Я тоже люблю своего отца!" - воскликнул я тогда и, упав на колени, стал молить Макуинну пощадить жизнь моего родителя, если, конечно, человек на судне окажется именно им. Я сказал, что если король убьёт моего отца, то пусть убьёт и меня или я покончу с собой и тогда он лишится моей службы. Король обещал исполнить эту просьбу и велел привести к нему пленника с корабля.
К великому моему облегчению, то действительно оказался Томпсон. Будучи легко ранен, он забился вчера в дальний закуток на бриге и сумел уцелеть во время общей резни. Я быстро ввёл его в курс дела и мы изобразили перед всем племенем радостную встречу отца с сыном. Макуинна тоже остался доволен, узнав, что пощадил парусного мастера - ему он поручил снабдить парусами свои каноэ.
На другой день индейцы начали перетаскивать с "Бостона" различные товары, а мне король приказал собрать все необходимые инструменты и показать, на что я способен. Собрав за день кузницу, я быстро починил ту самую злосчастную двустволку. Затем смастерил несколько медных браслетов и иных украшений, рыболовный крючёк, а под конец сковал боевой кинжал, взяв за образец любимый кинжал короля. Работу над кинжалом мне пришлось прервать ибо 26 марта в бухту вошли два судна под американскими флагами и нас с Томпсоном отвели под стражей в дом Макуинны. Оба судна попытались было подойти к "Бостону", однако индейцы, высыпав на берег, открыли по кораблям беглую пальбу из мушкетов. Дав пару залпов картечью, что не причинило никому никакого вреда, они удалились.*(5) Надежда на спасение, вспыхнувшая было у нас, угасла.
Тем временем слух о захвате "Бостона быстро разнёсся по индейским селениям вокруг. В селение Макуинны вскоре прибыло множество каноэ, наполненных любопытствующими. Они жаждали сами убедиться в истинности невероятного слуха. По этому случаю было устроено пышное празднество. Приветствуя гостей воины Макуинна палили из трофейных мушкетов, а Томпсону было поручено перед подходом каждого каноэ и при выходе гостей на берег палить из перетащенной на берег корабельной пушки.
От берега к дому гостей вели по дорожке выложенной одеялами. Перед входом их приветствовал Викшехик, танцующий с погремушками, а доме ждал Макуинна с подарками. По моим подсчётам в тот день он раздарил более 100 мушкетов и 20 бочонков пороху и это не считая одеял, тканей, зеркал и других товаров. Сразу после одарения гостю подавали стакан рому. Затем был устроен пир с плясками. Задолго до темноты все- и гости, и хозяева перепились. На это им хватило одной бочки рому. Одни из дикарей сразу упали и заснули. Другие же, глупо хихикая, ползали меж домов деревни. А некоторые, став буйными, прыгали, размахивая оружием. Слава Богу, что были они слишком пьяны, чтоб зарядить мушкет.
Внезапно меня сбил с ног здоровенный индеец. Очевидно от выпитого его бросило в жар и потому он был почти совсем обнажён. Ухватив меня за уже к сожалению несколько отросшие волосы он стал показывать, как будет снимать с меня скальп. Дважды при этом нож проделывал царапины на моей голове. Увидев такое Томпсон, человек несдержаный и буйный, бросился на моего обидчика и нанёс ему удар в голову. Затем он помог мне подняться и мы вместе бросились бежать к ближайшему лесу. К счастью в то время рядом не было никого достаточно трезвого, чтобы нас преследовать...
Промёрзнув всю ночь в сыром лесу под утро мы вдруг услышали пушечные выстрелы и по их чередованию было ясно, что стреляют не индейцы, а цивилизованные люди. Мы с Томпсоном кинулись обратно в деревню и вскоре увидели дымящиеся дома и победителей наших врагов, стаскивавших трупы и перегонявших пленников"*(6)
По рассказу сказителя Семена Кумуат, записанному в 1928г, это произошло так.
"Вождь Викинниниша и его зять Уувакну (Урбанов) пошли в поход лишь со 164 воинами не приглашая других родственников, за что те на них потом сильно обижались. А сделали они так потому, что услыхали о патлаче, который устраивал Макуинна после захвата бостонского корабля. Зная что у бостонцев всегда с собой много водки и рома они посчитали, что все гости и хозяева опьянеют и не смогут хорошо сражаться, если же собирать союзников то Макуинна сможет узнать об их походе.
Викинниниша и Уувакну вышли на шести каноэ на закате и к утру успели к Макуинна на патлач. Они гребли всю ночь, но не спешили, чтобы не устать но все равно у входа в Юкуотскую бухту им пришлось ждать рассвета. Сделать это пришлось потому, что стояла большая Луна и заходить в бухту следовало перед рассветом, когда Луна уже ушла и утренний туман закрывал глаза страже на мысе. Никто не помнит была ли тогда стража на мысе но всем известно, что Макуинна был великий вождь и опытный воин и за всю жизнь участвовал во множестве боев, а потерпел поражение только один раз, тот о котором я вам рассказываю.
Еще в густом тумане Викинниниша и Уувакну подплыли к бостонскому кораблю. На нем было три воина но они спали. Их убили и воины Уувакну стали заряжать пушки и смотреть паруса чтобы увести добычу Макуинна если врагов будет слишком много Викинниниша же высадился на берег. Там они нашли спящими еще двух людей Макуинна убили их и пошли к домам. Кроме оружия воины несли много связок бурой морской травы той, которая плохо горит и сильно дымит. В середине каждой связки была пропитаная ворванью солома. Окружив каждый дом, а было их в Юкуоте 13, клэйокуотцы подожгли солому в своих связках травы и когда эти связки начали дымиться они разом бросили их в открытые двери домов. Они были открыты потому, что народу было очень много и внутри было душно. Бросив же внутрь связки воины Викинниниша закрыли двери и подперли их кольями.
Проснувшиеся от дыма хозяева и гости стали вырываться но это им не удалось. Зато от шума проснулись те кулы и масчин*(7) которым не было места в домах полных гостей и поэтому они спали под вешалами для рыбы. Они кинулись на клэйокуотцев но уже рассвело и Уувакну выстрелил по ним из пушек что смотрели в сторону берега и было их 7. Многие погибли от тех пушек и мало кто смог бежать.
Те же кто сидели в это время в домах пытались вырваться, разобрав крыши но лишь Лаалумчеклу из Тиитуупкуот удалось остаться живым. Он ухватился за наконечник копья которым его хотел пронзить воин по имени Киихтууп и по этому копью соскользнул вниз прямо на Киихтуупа и ногами сломал ему шею. Потом схватил это копьё, проткнул им другого воина по имени Маахак и убежал. И хотя Тиитуупкуот не смог взять скальпы Киихтуупа и Маахака это был великий подвиг.
Когда сидящие в домах перестали вырываться Викинниниша приказал поднятьтся на крышы и сделать небольшие дыры чтоб вышел дым и открыть двери. Он приказал своим воинам вооружиться дубинками чтоб не убить гостей, с которыми у Викинниниши не было вражды. Во всех домах остался один воин который сражался- это был старый Куухкухвиса из куптиат. Очнувшись в дыму он не растерялся а помочился на свою рубаху и стал дышать через нее. Когда воины Клейкауота вошли в дом он притворился мертвым и его оставили, когда же рядом остался только один воин по имени Таятвин, Куухкухвиса ударил его кинжалом прямо в глаз через щель шлема и побежал но его кинжал застрял в глазу Таятвина потому что в это время он не держал в зубах пуговицу и поэтому шлем съехал ему на лицо. Куухкухвиса захотел взять кинжал Таятвина но тот был привязан ремнем к руке убитого и поэтому Куухкухвиса выскочил наружу безоружным и его тут же убили.*(8) Все признают что это была знатная попытка.
Всех пленников собрали в одном месте а гостей в другом. Потом гостей пригласили на берег и они увидели там Макуинна с руками и ногами пригвозжденными к земле кольями. По его бокам были разложены костры и Макуинна поджаривался сразу с двух сторон. Он был великий вождь и не разу не застонал, только ругал Викинниниша и пел и продолжал это делать до середины дня. К тому времени на его ребрах не осталось мяса и кишки вывылились из прогоревших боков и он умер. Но ещё раньше Викинниниша сказал гостям Макуинна что патлач такого великого вождя не должен прерываться и начал одаривать их подарками, давая каждому в двое больше того что давал Макуинна. Потом он заплатил выкуп за убитых гостей. Из них только Уклаасиш из Кихтуупкуот был вождем и за него Викинниниша дал пушку и все сказали что это достойный выкуп. Те из гостей кто имел в Юкуоте родичей просили их выкупить и Викинниниша подарил им их вместе с семьями.
Утром гости получили весельные подарки и разъехались по домам".
По окончании патлача победители начали делить добычу. Согласно отчёту Урбанова предварительная договорённость передавала судно в распоряжение Компании взамен на все ружья, мушкеты и боеприпасы, а это без малого 3000 стволов, 180 бочонков пороху и тонна свинцовых брусков. Остальные товары*(9) делились поровну. Охотничьи угодья вместе с их бывшими владельцами, кроме тех что были подарены гостям, делились также.
Добыча на новоприобретённых промыслах вместе с несколько ожившей торговлей официально принесли в том году мехов по компанейским расценкам на 38619руб, а в 1804г.- даже на 43873руб. Именно официально, потому что согласно очень обоснованным расчётам, приведённым в упомянутом выше труде А.Зорина, за этим резким всплеском доходов стоит хитрая махинация с оружием.
Товары невоенного назначения не могли обеспечить значительного притока мехов, да и расход их, по отчёту приказчика Мясникова, был невелик. Массированная охота на калана к тому времени велась на Нутке уже около 20 лет и сильно обеднили угодья. Охота же на земляного зверя тогда была ещё слабо развита.
По расчётам Зорина около 1000 ружей и мушкетов, а также половина пороха и свинца пришлись на долю Компании. Но Урбанов не указал их в отчётах, а передал Викиннинишу с условием последующей продажи и возврата мехами. Им двигали не только меркантильные соображения. Если Урбанов и заработал на этом гешефте то не слишком много. Для него назначение правителем Славороссии было значительным карьерным ростом и он всеми правдами и неправдами старался удержаться. Отсюда изготовление кинжалов, починка индейских ружей и это противозаконное "оружейное дело". и Баранов не мог ничего не знать, однако он был кровно заинтересован в прибыльности Славороссии, за основание которой так ратовал. Кроме того компанейские поселения были в достаточной степени обеспечены оружием и получить на баланс 1000 ненужных стволов, которые, по закону, нельзя было продать, правителю было ни к чему.
Так же в интересах своей карьеры Урбанов часть товаров направил в качестве подарков северным племенам.
Ещё в июне 1798г. Вальронд направил правителю развёрнутый отчёт: "В промысле цуклей, именуемыхими хихиями, первую руку держат народы хатсат (ихаттисахт) и ватсины (куватсино). В год сбывают они до 10000 хаквов(хай-ква). Все ж остальные народы на западе сей земли (Ван-Ку) хором имеют 1000. В иных же местах цуклей нет вовсе.
Обитают сии черепокожии на песчанных отмелях на 50-ти футах и более и чем глубже, тем цукли гуще и ядренее. Дикие ж берут их с 70 футов и не более. Для того есть у них инструмент подобный венику из щепок длинною фута в 2 на шесте, а шест тот в 70 футов потому и не могут они брать глубже. На веник тот надевают дервянный обруч с каменными гирями на лине и как с размаху вгоняют тот веник в песок линь отпускается и обруч на веник насаживается так, что все меж щепок попало там закрепляется и в бат поднимается. Ежели применять не дикарский веник, а по науке сделаный прибор, то можно брать лучшие цукли с большой глубины."
Все племена побережья от Макензи до Южной Калифорнии, а в глубь материка - до Великих озёр, признавали ценность цуклей, раковин денталиум похожих на миниатюрные слоновые клыки. Основной мерой их являлись хай-ква, связка нанизаных вдоль цуклей длинною в руку. На такой связке помещалось 24-25 кондиционных раковин. Торговля ими приносила немалые доходы. Если у добытчиков хай-ква стоил около полутора пиастра товарами, то в устье Орегона, Медной или Кламата уже 3-4 мехами, а далее на восток ещё в несколько раз дороже. Хитроумные бостонцы пытались даже фальсифицировать цукли. В 1806г. Астор заказал в Голландии крупную партию фарфоровых копий. Не смотря на почти полную идентичность индейцы тут-же распознали подделку и принимать фальшивую монету отказались.
Доклад Вальронда с комментариями правителя был переслан в Иркутск и летом 1801г. Якоб ван-Майер по дороге на Макарьевскую ярмарку задержался в Нижнем Новгороде и сделал заказ Ивану Петровичу Кулибину. В том году отслуживший в Академии наук 31 год гениальный механик ушёл в отставку и Якоб предложил старику приработок к пенсии, вновь начать изготовлять свои знаменитые прожекторы. Вытребовав финансовые гарантии Иван Петрович согласился и тут же получил дополнительную работу. В письменном виде тех. заказ не сохранился, а возможно это была устная договорённость. Звучать он могла примерно так: "Сконструировать донную драгу для сбора с песчанного дна на глубине 100-300 футов предметов конической формы длинной 2 дюймов и шириной в основании 1\8 дюйма"
Мешкать Кулибин не любил и уже через месяц отправил в Ст.Петербург подробные чертежи. Зато адмиралтейские мастера не особо торопились и два опытных образца драги прибыли в Славороссию лишь в октябре 1803г.
Кулибин не посрамил своей репутации. Это было простое и эффективное приспособление. Стальная пасть ковша шириной в три фута загребала донный песок на глубину, регулируемую чугунными грузилами. Всё попавшее в пасть сползало в сетку, лежащую на двухдюймовых полозьях. Песок высыпался на дно, а всё что крупнее- попадало в кошёлку. Система поводков позволяла, на случай зацепа, вытянуть драгу в любую сторону.
В июле 1804г. барк "Ст.Петербург" и бриг "Авось" (как стал именоваться трофейный "Бостон") появились в бухте Кьюкиот. Барк вышедший из Кронштадта в 1802г. под командованием капитан-лейтенанта Сульменева был повреждён штормом ещё в Северном море и потому прибыл в Америку на полгода позже. Правитель решил этим воспользоваться и уговорил Ивана Саввича сходить на Ван-Ку для переговоров. Он даже договорился об особо почтительном отношении офицеров к Урбанову и обошлось это Баранову недёшево. "И как он только этих офицеров с "Ст.Петербурга" не уламывал- писал лейтенант Давыдов-и ромом, и лестью, и подарками, а они все только гонор ваказывали и решилось дело после обещания больших премиальных и письма в Адмиралтейств-коллегию об их героичности в деле спасения судна в полном опасностей плавании"
Все эти расходы и хлопоты себя окупили. Барк, в несколько раз больший нежели любое судно бывшее в этих водах, поражал индейцев. Да и "Авось" пришёл не напрастно, наглядно напоминая о несчастной участи великого вождя Макуинны. Вожди прибывшие для переговоров старались соответствовать, закутались в разноцветные чилкаты и передали своим подмышечным*(10) целые горы оружия. Но стоящие на палубе "Ст.-Петербурга" против Урбанова, Сульменева и Викинниниша старший вождь кватсино Виктушкуух и ихаттисахт Хаакитануус находились в безвыходном положении. Примерно равные по силе и богатству конфедерации давно уже не пытались сокрушить конкурента что бы стать таким образом монополистом на рынке самого ходового, после оружия, товара. Мелкие стычки буйной молодёжи не в счёт. И вот появилась новая сила с необычным предложением- скупать все добытые раковины за цену в половину больше продажной. Взамен касаки требовали себе права добывать цукли в местах, куда хасаамаки*(11) не доставали. Согласиться, значит увеличить богатство и попасть в зависимость. А если сговориться и отказать, то первый из них, кто изменит договору, с помощью новых союзников уничтожит старого и разбогатеет на этом в трое.
Виктушкуух и Хаакитануус два дня советовались между собой и с младшими вождями но решение их было ясно с самого начала. "Хушук иш цавалк"- каждый сам за себя. РАК стала монополистом на рынке цуклей.*(12)
1* А.В.Зорин "Пленник нутка"
2* Об этом ранении упоминал сам Урбанов "...и поражен был тяжко клевцом в руку". "Славе", тип костяной или каменный палицы в виде кирки, представлял собой церемониальное оружие вождей для ритуального убийства рабов. Следовательно Урбанов схватился в рукопашную с одним из вождей, однако предания нутка об этом не упоминают.
3* Дабы избавить читателя от впечатления гигантского сражения следует указать, что в Славороссии, на тот период, находилось 38 русских промышленников и 7 бостонцев. Так что вывести за ворота Урбанов мог не более 30 стрелков. 150 конягов были вооружены лишь холодным оружием и значительного участия в том бою не принимали. (Прим.ред.)
4*Ошибка Джевитта. "Виикшехик" означает "здравствуй". Вежливый мальчик просто поздоровался. Очевидно это был младший сын Макуинны по имени Сатсатсоксис. Он был позже выкуплен родственниками и жил в деревне Кихтуупкуот и был одним из лидеров антирусской оппозиции. В 1855г. Сатсатсоксис поддержал англо-французский десант. После их поражения он со всей семьёй и рабами ушёл на двух каноэ. Дальнейшая их судьба неизвестна.
5* Это были "Мэри" и "Юнона". Их капитаны, Боулес и Гиббс, прослышав об участи "Бостона", решили поспешить на выручку.
6*Отслужив в Компании три года Джевитт вернулся в США и написал книгу "Повествование о приключениях и страданиях Джона Роджерса Джевитта". Опубликованная в 1815 г. она имела громкий успех и Джевитт прославился. В Филадельфии по книге был поставлен спектакль и он играл на сцене самого себя, консультируя заодно постановку индейских плясок (это, наверное, первый в мировой практике случай своеобразной "экранизации" книги-бестселлера). Некоторое время Джон разъезжал в фургоне по городам Атлантического побережья, продавая свою книгу и демонстрируя всем желающим памятный шрам на лбу от индейского топора.
7*Кул- раб; масчин- простолюдин.
8* Индейский шлем вырезался из древесного узла или корня, изображая собой лицо человека или морду животного, раскрашивался или покрывался шкурой, украшался инкрустацией из меди и раковин, пучками человеческих волос. Шлем одевался на голову поверх меховой шапки и крепился под подбородком кожаными ремешками. Шею и лицо до уровня глаз покрывал воротник-забрало, который поддерживался на месте петлёй или продолговатой деревянной пуговицей, зажатой в зубах воина. Молодой воин упустил пуговицу, воротник сместился и зажал нож (а не кинжал) в глазнице. Кинжал- чиханат ("справа от меня, всегда наготове" или "вещь под рукой") неотъемлемой принадлежностью каждого мужчины, длиной 15 или 16 дюймов, от двух с половиной до трёх шириной. Рукоять обматывалась полоской кожи или шнуром из человеческих волос. Закреплялось это длинным ремешком, который дважды обвивался вокруг запястья. Воин пропускал свой средний палец сквозь разрез на конце этого ремня - таким образом боевой нож намертво крепился к его руке и его невозможно было вырвать даже у убитого.
9* 73 тюка шерстяной и хлопчатобумажной ткани, 7 ящиков топоров, 56 топорищ, 7 ящиков скобяных изделий, 235 котлов и котелков, 14 бочек и 30 бочонков сахара, 54 бочки и 5 бочонков патоки, 53 бочки и 11 бочонков риса, 20 бочек табаку, 19 бочонков рому, 2 ящика киновари, 3 ящика готового платья, 35 полос железа, 1 полоса стали, 2 связки железных прутьев, 164 пары синих одеял, а также касторовое сукно, тесаки, зеркала, ножницы, иголки, мушкетоны, чулки, яблоки, горох и пр.
10* То есть "те кто поддерживает под руки"- телохранители.
11* Краб. Так же название индейской драги.
12* Манипулируя на этом рынке Компания увеличила добычу до 20000 хай-ква, подняв при этом цены на побережье до 5 руб мехами. Эта цена стала стандартной и сохранилась в языке. До сих пор 20 коп монета называется цука (или как вариант- сучка), а пятирублёвая банкнота - хаква (хавка).
Глава Љ13
Посольство
Подковёрная политика, без малого разорившая большинство пайщиков, позволила клану Шелеховых взять Компанию почти под полный контроль, лишь ван-Майеры не только сохранили прежние позиции, но даже увеличили своё влияние. Финансовые неурядицы позволяли Шелеховым продолжать вести чёрную кассу, а ван-Майерам - хорошо зарабатывать на транспортировке. Обанкротиться они не могли благодаря "высочайшему е.и.в-ва покровительству". Казалось, ничто не может поколебать устои столь прибыльного дела, как вдруг разразился политический кризис. Британцы отказались передать России Мальту, чем вызвали ярость Павла I, принявшего титул великого магистра ордена св. Иоанна Иерусалимского. Император, в лучших своих традициях, резко сменил политический курс, разорвал союз с Англией и Австрией, выгнал Людовика XVIII с его двором из Митавы и лишил его назначенной ранее пенсии. Воспользовавшись случаем, Бонапарт, без всяких условий, отправил на родину содержащихся в плену, русских солдат и офицеров. Безошибочный ход. Полное презрение уступило место восхищению рыцарственным Бонапартом. Император прекратил дип. отношения с Лондоном, закрыл для Англии Балтийское море, заключив союз с Пруссией, Швецией и Данией и отправил 22 тыс донских казаков через Туркестан завоёвывать Индию. Война между Россией и Англией стала неизбежной. Вопрос ставился приблизительно так: если Павел будет жив, то Россия выступит с Францией против Великобритании, если скоропостижно умрет, Россия выступит с Великобританией против Франции. Исход решился в спальне Михайловского замка в ночь на 12 марта 1801 года, когда Павел I "скоропостижно скончался от апоплексического удара".
Для Р.А.К. этот вопрос был не менее важен. Быть Компании или нет. Война с Англией означала полное пресечение кругосветной торговли. Британский флот, превосходящий соединённые силы флотов всей Европы, с лёгкостью мог пресечь деятельность компанейских вояжиров что в Атлантическом, что в Тихом, что в Индийском океане. А без промышляющих на юге судов на треть упадёт добыча, да и самые поселения беззащитны против британских кораблей.
23 октября 1800 г. генерал-прокурору и Коммерц-коллегии было велено "наложить секвестр на все английские товары и суда, в российских портах находящиеся", что тогда же было исполнено. Затем был издан высочайший указ Коммерц-коллегии: "Состоящие на российских купцах долги англичан впредь до расчета оставить, а имеющиеся в лавках и магазинах английские товары в продаже запретить". 19 ноября 1800 г. дано было общее предписание о запрете ввоза английских товаров. 15 декабря объявили Высочайшее повеление, "чтобы со всею строгостью наблюдаемо было, дабы никакие российские продукты не были вывозимы никаким путем и никакими предлогами к англичанам". Однако вскоре выяснилось, что русские материалы идут в Англию через Пруссию. Тогда последовало запрещение вывоза российских товаров в Пруссию. Самой крайней мерой в борьбе русского правительства с заграничным товарообменом стало общее распоряжение Коммерц-коллегии 11 марта 1801 г. (в последний день жизни Павла) о том, "чтобы из российских портов и пограничных сухопутных таможен и застав никаких российских товаров выпускаемо никуда не было без особого Высочайшего повеления". Естественно это распоряжение выполнено быть уже не могло. Однако, на целый день вся страна стала закрытой экономической зоной, пусть даже лишь на бумаге.
Принимала ли Компания участие в заговоре? Прямых доказательств этому нет, но г.Эйдельман, в своём капитальном труде " Государственные перевороты в России", утверждает, что если не всё правление Р.А.К., то клан ван-Майеров несомненно был замешан в этом грязном деле.
Одним из основных заговорщиков и, несомненно, главным финансистом был английский посланник в Петербурге, лорд Чарльз Уитворт. Лорд назначенный в Ст.-Петербург в 1788г. был очень молод для дипломата такого ранга (28 лет), но очень хорош собой. Говорили, что во время своей работы в Париже, он пользовался особым покровительством самой королевы Марии-Антуанетты. Однако возможно он сам распускал эти слухи дабы поднять свои акции в петербургском свете. Так или иначе, успех молодого дипломата у петербургских дам был сказочный. Достаточно сказать, что у него были романы с княгиней Еленой Радзивилл и княгиней Анной Толстой. Сойдясь с последним фаворитом покойной императрицы Платоном Зубовым и часто бывая у него дома, Уитворт познакомился и сблизился с его сестрою Ольгой Александровной Жеребцовой.*(1) После разрыва дип отношений с Англией и высылки посланника, именно Ольга Александровна, переодевшись для пущей романтичности нищенкой, передавала заговорщикам поручения и деньги, которые получала в Р.А. банке. Кроме того, имея обширные связи с Абрамом Перетцом, одним из крупнейших банкиров и кораблестроителей в России, ван-Майер частенько бывал в его доме на углу Невского и Большой Морской. Половину этого дома Перетц сдавал петербургскому военному губернатору графу Палену, одному из главных организаторов убийства императора Павла. Разумеется это ничего не доказывает, но есть и более веские подтверждения участия ван-Майеров в заговоре, например сведения об их спекуляциях в феврале-марте 1801г. Именно в этот период, когда из-за российского эмбарго цены на хлеб в Европе поднялись почти в двое, агенты ван-Майеров, только на Амстердамской, Берлинской и Гамбургской биржах, продали опций на пшеницу более чем на 820 тыс. руб. серебром. Кроме того, в это же время, они приобрели за бесценок две канатные фабрики в Архангельске и закупили, частью на личные, частью в кредит, 25800 берковцев*(2) пеньки в среднем по 9 руб. В конце марта пенька стоила уже 32 руб. Несомненно, чтобы отважиться на спекуляции такого масштаба необходимо иметь достоверную информацию, получить которую можно было только у самых высокопоставленных заговорщиков. Большинство же тех, кто в ночь 11 марта вышел из казарм 1-й роты Преображенского полка, до самого последнего часа ничего не знали о сроках переворота.
Ван-Майер не занимал ведущих позиций в комплоте заговорщиков. Он не полез во власть и не афишировал свои связи. Поэтому, когда в отдалённые имения отправлен был граф Панин, выслан за границу Платон Зубов, получили приказ покинуть столицу Беннигсен и Пален, его положение не изменилось.
Большинство исследователей объясняют интерес Александра I к деятельности РАК влиянием Николая Петровича Резанова, совершенно упуская из виду, что Якоб ван-Майер был вхож в дома всех четырёх членов "Комитета общественного блага" или "Комитета друзей", как они себя сами называли. Ближайшие друзья и сподвижники императора регулярно собирались у него за долгими обедами, после которых все переходили в гостиную, где за кофе и коньяком обсуждали вопросы управления империей.
Несмотря на разницу в возрасте и общественном положении молодые люди принимали пожилого (за 40) купца как равного. Николаю Новосельцеву, завзятому англоману и графу Виктору Кочубею, получившему образование в Англии, он импонировал своими пробританскими воззрениями. Графу Павлу Строганову, бывшему члену Якобинского клуба и польскому патриоту князю Адаму Черторыйскому- либеральными взглядами. И всех их привлекал его ореол знаменитого путешественника и открывателя новых земель, близкого приятеля и сподвижника самого Лаперуза. Не следует также забывать, что все четверо были масонами различных лож и это не могло не повлиять на уровень общения со своим "шотландским братом". Поэтому нет ничего странного в том, что едва отозвав казаков генерала Владимира Орлова, которые не спеша двигались к Орску и успешно завершив переговоры "О восстановлении дружественных отношений с Англией" восшедший на престол Александра I затеял чрезвычайную дипломатическую активность в Испании.*(3) А в скором времени император купил 50 акций Р.А.К., вслед за ним в состав пайщиков вошли вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, великие князья и многие придворные. Общее количество пайщиков приблизилось к 400. Покупка акций рассматривалась как патриотический акт, Николай Петрович предлагал даже жаловать эмалевые кресты с вензелем императора каждому, кто покупал не менее 50 акций РАК. Однако, несмотря на все его усилия, число нераспроданных акций оставалось значительным. Состоятельные люди не спешили вкладывать свои капиталы в полугосударственную организацию, не имея твёрдых гарантий будущих доходов.
Якобу ван-Майеру, как директору РА банка, нераскупленные акции также приносили немалое беспокойство. Летом 1799г. он приехал в столицу встречать "Клипер" из кругосветки, да так и остался. Уж больно крутую кашу стала заваривать его почти что тёща. Хоть и твердили ей зятья Резанов и Булдаков, что без ванмайеровских кораблей и связей прибыли упадут чуть ли не в двое, Наталья Алексеевна стояла на своём. Ну не любила она своих новых родственников.
Кроме того беспокоили Якоба жалобы Баранова на нехватку судов и плохие поставки. "Хлеб в сем годе прислали лежалый и зацветший. Водка ж столь худа што и в Камчатке не сбыть. А в место просимых ружей со штыками получили мы 120 мушкетов ржавых древностию сравнимых с Дробовиком московским. Ни бомб ни бригандинов просимых. А 32 штуки сукна масловатова присланова прошлым годом столь гнило что лежать им в магазине до сконьчанья века." Ван-Майеру было ясно, кто имеет прибыль с этих поставок. А проведя в Америке шесть лет прекрасно понимал какими огромными убытками могут обернуться эти доходы. Поэтому по приезде в столицу Якоб имел серьёзный разговор с Резановым и Булдаковым и быстро убедил их в необходимости тщательного контроля за номенклатурой и качеством товаров, отправляемых в колонии. Сговорившись меж собой они, за спиной любимой тёщи и её присных, провели на вновь созданную должность главного товарного контролёра срочно вызванного из Иркутска Ивана Георгиевича Штейнгеля. Наталья Николаевна была очень недовольна.
Вновь налаживать оставленные после гибели Шильца верфи Якоб считал нерентабельным. Опыт показал, что новые суда, построенные в Америке и Охотске из сырого леса,(а другого у них просто не было) хоть и обходились немного дешевле купленных, но служили не в пример меньше и гибли чаще. Делать же необходимый ремонт судам можно и на старой верфи. Потому, в первое же собрание компаньонов проведённое в Ст.-Петербурге, Якоб выдвинул предложение "...закупить в Европе суда пригодные для службы в американских поселениях и отправить их вкруг света с грузом, дабы там они служить и остались".
Акционеры выслушали докладчика, одобрили его идею, но на предложение ван-Майера, купить суда через его родственников в Амстердаме Наталья Алексеевна гневно заявила: "Неча вам все под себя грести, со всех кустов ягоду брать. Небось сами управимся". После какового заявления предложила высказаться присутствующему кавторангу Якову Берингу. Наталья Алексеевна была дамой очень предусмотрительной.*(4) А Яков Иванович, как знал о чём пойдёт речь, тут же предложил направить на закупку судна своего однокашника по Морскому корпусу Юрия Федоровича Лисянского. Характеристики капитан-лейтенанту он дал самые наилучшие. Гардемарином тот стал 13-ти лет, вторым по списку. 15-ти лет принял боевое крещение в Голглландском сражении на борту фрегата "Подражислав", в том же 1789г. произведён был в мичманы, а в 1793г.- в лейтенанты. В том же году, в числе наиболее способных морских офицеров направлен для приобретения практического опыта в Англию. На фрегате "Луазо" ходил в Вест-Индию и к берегам Северной Америки. Будучи в Филадельфии, он был принят президентом СШ Джорджем Вашингтоном, заинтересовавшимся русским морским офицером. В письме брату Лисянский восторгался: "Вашингтон обласкал меня таким образом, что я по гроб жизни должен остаться ему благодарным и всегда сказать, что небыло в свете величее мужа сего. Простота его жизни и благосклонность в обхождении таковы, что в одно мгновение поражают и удивляют чувства". Как доброволец британского флота он участвовал в морских сражениях и, в 1796г. при взятии французского фрегата "Елизавета" получил контузию в голову.
После пяти лет зарубежной командировки Лисянский вернулся в Россию, был произведён в капитан-лейтенанты и получил назначение на фрегат "Автроил", которым и командовал до самой встречи со своим однокашником-Яшкой Берингом. Тот как раз вернулся на берега Невы из кругосветки.
Капитан-лейтенант Лисянский, недолго думая принял сделанное ему предложение. Разумеется, командовать боевым фрегатом куда престижнее нежели купцом, но пример однокашника, за два года получившего более 15 тыс. жалования вместе с премиальными, а в придачу повышение в чине, заставили Лисянского отбросить все сомнения. С навигацией 1800г., вместе с корабельным мастером Розумовым, он отправился в Гамбург. Присмотр за их деятельностью был поручен директору Ивану Ивановичу Шелихову.
Не найдя в Гамбурге ничего подходящего (в нейтральных германских портах благодаря войне происходил экономический бум) они перебрались в Англию. Там быстро приобрели 370-тонный, 14-типушечный шлюп "Темза" но, из-за политической ситуации конца 1800 и начала 1801гг, прибыли в Кронштадт лишь в июне.
Ван-Майер остался недоволен покупкой. 8000 фунтов, да 2000 за ремонт, да 1630 жалования, прогонные и накладные, коштовато за слишком крупную посудину, заказывали-ж не более 250т. Но Лисянский и Розумов в один голос твердили, что судно отличное, прошлогодней постройки, "...новейшей конструкции с медными укреплениями и обшивкою и имеет 11 узлов ходу". А ремонт пришлось делать из-за повреждений, нанесённых ядрами французского капера, от которого "Темза" отбилась благодаря прекрасной артилерии и отличному ходу.
Наталья Алексеевна покупку одобрила и Якоб не стал ссориться с родственницей. В сентябре "Нева", так стала именоваться "Темза", отправилась в Америку.
Кроме всего прочего капитан-лейтенант Лисянский вёз очень неприятное для Баранова письмо в котором сообщалось, что разжалованные в матросы навечно Пётр Вальронд, Михаил Коковцев и Семен Обольянинов помилованы. Это означало, что правитель разом лишался трёх лучших мореходов. Срочно нужно было что-то предпринимать. Буквально через два месяца после амнистии император издал указ, разрешавший Российско-американской компании нанимать офицеров военного флота с сохранением за ними всех прав, званий и половины казенного жалования. Лисянский и его офицеры: лейтенанты Павел Арбузов и Петр Повалишин, мичманы Федор Коведяев и Василий Берх отказались остаться в компанейской службе ещё на несколько лет и потому должны были вернуться на одном из кругосветных барков. А "Нева" вместе с матросами, которые приписывались к Петропавловскому порту, оставались в распоряжении правителя.
Тем временем в недрах министерств зрел проект, вылившийся в две записки министра коммерции Николая Петровича Румянцева императору (от 20 февраля 1803 г) "О торге с Япониею" и "О торге в Кантоне"., которые были внесены в Комитет министров и "с высочайшего утверждения Комитетом апробованы". Министр коммерции подчеркивал, что, несмотря на все усилия в Кантоне, РАК сложно конкурировать с США и Англией на китайском рынке. "Англичане и американцы, доставляя из Нотки-Зунд и Шарлотиных островов рухлядь свою прямо в Кантон, всегда будут в торге сем преимуществовать, и дотоле продолжаться сие будет, пока россияне сами в Кантон пути не проложат". Значительные выгоды Румянцев предвидел от открытия торга с Японией "не только для американских селений, но и для всего северного края Сибири" и предлагал использовать кругосветную экспедицию для отправки "к японскому двору посольства" во главе с человеком "со способностями и знанием политических и торговых дел". По всей видимости, уже в это время министр коммерции имел в виду Резанова, поскольку в записке предусматривалось, что "чиновник сей по окончании японской свой миссии должен обозреть владения в Америке ... образ управления ими - словом, образовать край сей и, таковым благоустройством осчастливя сих отдаленных Вашего и. в-ва подданных, поселить в них вящую к России приверженность".
И хотя официально рескрипт о назначении руководителем посольства в Японию Николая Петровича Резанова датируется 10 июня 1803 г., фактически вопрос был решен гораздо раньше. Во всяком случае, уже 3 апреля, в письме известному поэту, ставшему впоследствии министром юстиции, Дмитриеву Резанов сообщил, что император постепенно уговорил его принять на себя посольство в Японию. "Теперь готовлюсь к походу. Барк компанейский, однако казенным коштом отдается в мое начальство. Он снабжен приличным экипажем, в миссию со мною назначаются гвардии офицеры, а вообще для путешествия учинена экспедиция. Путь мой из Кронштадта в Портсмут, оттуда в Тенериф, потом в Бразилию и, обойдя кап Горн, в Вальпарезо, оттуда в Сандвичевы острова, наконец, в Японию. Оттуда пойду в Уналашку, в Кадьяк, в Принц-Виллиам-Зунд и спущусь к Ноотке, от которой возвращусь в Кадьяк и, нагрузясь товарами, пойду в Кантон, в Филлипинские острова... Возвращаться буду кругом мыса Доброй Надежды".
Для Николая Петровича это было тяжёлое время. 23 октября 1802 года он потерял горячо любимую жену. "Восемь лет супружества нашего дали мне вкусить все счастие жизни сей как бы для того, чтобы потерею отравить наконец остаток дней моих". Анна Григорьевна скончалась после вторых родов. Это до того поразило супруга её, что он пришёл в совершенное отчаяние. Дошло до того, что родные стали опасаться за его рассудок. Через полгода после смерти жены он написал Дмитрееву: "Любезный друг мой Иван Иванович! Вы, несомненно, уже известны, сколь много отягощена судьба моя. Так, почтенный друг мой, я лишился всего. Кончина жены моей, составлявшей все счастье, все блаженство дней моих, сделала для меня всю жизнь мою безотрадною. Примите, любезный друг, от меня то истинное почтение, которое всегда она к вам сохраняла... Я и теперь, мой милый друг, пролил слезы и едва могу писать к вам. Шесть месяцев протекли уже для меня в сей горести, и я конца лучше не вижу, как вообще нам определенного".
После кончины жены Резанов думал взять отставку и занятся воспитанием детей, но встретил препятствие. "Государь вошел милостиво в положение мое, сперва советовал мне рассеяться, наконец предложил мне путешествие; потом, доведя меня постепенно к согласию, объявил мне волю, чтоб принял я на себя посольство в Японию. Долго отказывался я от сего трудного подвига; милостивые его при всякой встрече со мной разговоры, наконец, призыв меня к себе в кабинет и настоятельные убеждения его решили меня повиноваться. Я признался ему, что жизнь для меня хотя тягостна, но нужна еще для детей моих: многие обещал мне милости, но я просил не унижать подвига моего награждениями... Он дал слово покровительствовать сирот моих, а я подтвердил ему, что каждый час готов ему жертвовать жизнью".
Так как посольство должно было задержать экспедицию, правительство приняло корабль на свое полное содержание, предоставив право Российско-Американской компании нагрузить его своими товарами. Компания получила правительственный заем в 250 тысяч рублей, все товары ей отпускались по государственным ценам. За счет казны экспедицию укомплектовали кроме экипажа также научным и медицинским персоналом. Параллельно готовилось еще одно посольство, в Китай, возглавляемое графом Головкиным.
"29 майа, согласно с соизволением императора, начальство над предназначенным в посольскую кругосветку барком "Москва" капитан-лейтенанту Яну Федоровичу Круценштерну."
Выходец из небогатого дворянского рода Крузенштерн был на три года старше своего друга Лисянского но выпущен из Морского кадетского корпуса с ним в один год. Участвовал в четырёх морских сражениях включая Гогландское, в 1790г. произведен в лейтенанты. С 1793г. добровольцем проходил службу на фрегате "Тетис" в Вест-Индии, а в 1797г. вместе с Лисянским просил у посланника в Лондоне, графа Воронцова, разрешения продолжить стажировку. Уже вместе на корабле "Резонабль" они отправились в Южную Африку. Там в Кейптауне их пути разошлись, Лисянский вернулся в Россию, а Крузенштерн отправился в Ост-Индию. Два года ходил на британских судах в Индийском и Тихом океанах, в Макао подцепил лихорадку и месяц отлёживался в фактории у Шемелина. Как он немного поправился на попутной "Мангазее" вернулся в Ст.Петербург, где был произведен в следующий чин и назначен командиром фрегата "Нарва". Но после океана Маркизова лужа оказалась мелкой и тесной, да и двойное жалованье с премиальными были привлекательными. Иван Федорвич подал рапорт и, как один из опытнейших офицеров получил назначение на "Москву".
И, наконец, 10 июля 1803 г. император утвердил официальные инструкции Резанову, в которых ясно были выделены слова: "Сие судно с офицерами и служителями, в службе компании находящимися, поручаются начальству вашему". Одновременно Николай Петрович получил детальные указания в отношении его дипломатической миссии, а несколько ранее Александр I подписал "небожителю ... самодержавнейшему государю обширнейшей империи Японска" письмо с предложением о развитии торговли и установлении добрососедских отношений.
Императору напомнили и о японских моряках с "Вакамия-мару", спасённых в 1794г. компанейскими промышленниками. Правда, большинство из них к тому времени прошли обряд крещения и обрусели. Но четверо сохранили веру предков и мечтали вернуться на родину. Вот эти-то моряки вкупе с полученным Лаксманом разрешением на заход в Нагасаки могли оказаться весомым аргументом к началу российско-японских переговоров. Поэтому в письме к японскому императору, также говорилось: "...положил я сделать в Японию отправление для возвращения Вашему Величеству нескольких человек японцев, которые доныне не по воле своей, но несчастным роком, избегая смерти от кораблекрушения, спасли в моих пределах жизнь свою".
Живейшее и деятельное участие" в экспедиции проявила Императорская Академия наук, о чем сообщил ее президент, один из молодых и образованных друзей Александра I, член Негласного комитета граф Новосильцев. По его предложению Академия наук, "убежденная, что путешествие, предпринимаемое г-ном Резановым, будет плодотворным также и в научном отношении", приняла его в число своих почетных членов. Академики Севергин, Севастьянов и Смеловский разработали научную программу наблюдений "в трех царствах природы", а академику Иноходцеву поручили стать наставником Крузенштерна в части практической астрономии. Только вот почему-то из Российских мужей науки в путешествие отправился лишь адьюнкт Академии наук доктор ботанники Тилезиус. Астроном Горнер, дабы участвовать в кругосветном путешествии, приехал из Австрии, доктор медицины Геттингентского университета Лангсдорф и Тилленау из Лейпцигского присоединились к нему в Копенгагене. Хорошо хоть доктор медицины Брыкин был ещё и ботаником.
Зато экипаж Крузенштерн подобрал самым внимательным образом. Состав команды и офицеров выделен был из кадров военно-морского флота и продолжал и, в отличие от предыдущих кругосветок, числиться в списках военного флота в течение всей экспедиции. И если ранее на подобный вояж морские офицеры смотрели как на хорошо оплачиваемую командировку, то после экспедиции "Москвы" кругосветка стала делом чести и необходимой ступенью в продвижении по службе.
На барк были приглашены офицеры: Макар Ратманов, старший лейтенант, участник многочисленных морских сражений на Балтийском, Черном и Адриатическом морях, до экспедиции в течение десяти лет бывший командиром военного судна; Федор Ромберг, лейтенант, служивший в 1801 г. под командой Крузенштерна на фрегате "Нарва"; лейтенант Петр Головачев. Ермолай Левенштерн, лейтенант, находившийся перед экспедицией шесть лет в Англии и Средиземном море под командой адмиралов Ханыкова, Ушакова и Карцева; мичман Фаддей Беллинсгаузен, во время путешествия был произведен в лейтенанты. Были также взяты по просьбе известного писателя Августа Коцебу его сыновья, Мориц и Отто.*(5)
Менее удачным оказался подбор свиты посланника, в которую вошли надворный советник Федор Фоссе, майор Егор Фридерици, поручик граф Толстой и др. (Впрочем, сам Николай Петрович стремился привлечь к экспедиции наиболее образованных и знающих лиц и, в частности, уговаривал отправиться в плавание префекта Александро-Невской духовной академии Болховитинова, ставшего позднее членом Российской и Императорской Академий наук и митрополитом Киевским Евгением. Резанов знал о научных заслугах будущего митрополита и имел с ним несколько общих знакомых, в первую очередь Николай Петрович Румянцева и Гаврил Романович Державина. Выяснилось, однако, что Евгения не прельщали заграничные путешествия и слава первооткрывателя.*(6)
Вместо Евгения в кругосветное путешествие отправился соборный иеромонах Александро-Невской лавры Гедеон (Гавриил Федотов), который был образованным и опытным педагогом, преподававшим французский язык, риторику и математику.*(7)
Содействуя просвещению колоний, президенты Императорских Академий наук и художеств Новосильцев и Строганов прислали для экспедиции ценные собрания книг, ландкарты, картины, бюсты, эстампы; управляющий Министерством морских сил Чичагов - модели и чертежи судов. В письме своему другу, поэту Дмитрееву Резанов сообщал "Я везу в Америку семена наук и художеств; со мною посылают обе Академии книги, и я желал бы чтобы имя русского Лафонтена украсило американский музеум. Пришли, любезный друг, творения свои при письме, которое положу я там в ковчег, сохраняющий потомству память первых попечителей о просвещении края того. Державин прислал мне сочинения свои в Кадьякскую библиотеку, граф Николай Петрович Румянцев- прекрасное собрание путешествий и книг хозяйственных".*(8) Дмитреев подарил библиотеке свои книги, как впрочем и Херасков, Бекетов и многие другие. Эта ценная коллекция была доставлена на Кадьяк, а впоследствии ее перевезли в новую столицу колоний - г. Новороссийск.
За месяц до отправления в поход, 10 июля 1803 года, Резанов был награжден орденом Св. Анны I степени и ему был присвоен титул камергера двора Его Величества.
23 июля 1803г. на кронштадском рейде барк "Москва" посетил император Александр в сопровождении министра коммерции, графа Румянцева. Петербургский митрополит Евгений отслужил молебен. Ради чести посольства был спущен компанейский флаг, дарованный всего назад два месяца и поднят андреевский. Через четыре дня корабль вышел в море.
Вояж оказался очень неспокойным. Столкновения начались ещё в Кронштадте. Николай Петрович в прямую обвинил отсутствующего Лисянского в том, что тот нечист на руку, а Крузенштерн не стерпел оскорбления , нанесённого его другу. Основанием для обвинения послужило присланное с Тенерифе письмо Коробицина, компанейского приказчика на "Неве". По его утверждению шлюп оказался "стар и гнил". Ещё в Фальмуте им пришлось "... заново выконопатить верхнюю на корабле палубу и на баке за гнилостью вставлено было 2 вставки", но всё равно сырость на судне была такая, что "... в кают-компании выступили по краске желтые с сыростью пятна, и тяжелой зделался воздух, отчего мы чувствовали головную боль". Проведенная ревизия показала, что "Темза", купленная Лисянским как крепкая и прочная и якобы в 1800 г. построенная, на самом деле спущена с верфи в 1795 г. До суда дело решили не доводить, т.к. корабельный мастер Розумов при допросе утверждал, что ни он , ни капитан-лейтенант Лисянский ни сном , ни духом о подлоге не ведали.
В тот раз, усилиями Румянцева, Резанов и Крузенштерн примирились и двухмесячное плавание до Бразилии прошло спокойно. Но там, в конторе Адольфа Прусса, компанейского агента на острове св. Екатерины, Николай Петрович прочёл копию письма, отправленного Коробициным 10 января 1802г.(оригинал затерялся и до Ст.Петербурга не дошёл)
"При стоянке в городе Ностра-дель-Дестера с 14-го декабря по 10-е генваря 1802года весь корабль до вадер линии конопатили, причем во многих местах бортов по причине гнилости заделаны были вставки; так же и в крамболе на левой стороне и над слюзами в подушке оказалась гнилость, из коих первой исправлен починкою, а последняя сделана совсем новая; равно и в верхней палубе заделано было за гнилостию несколько вставок. При разоружении фок мачты усмотрено по оной гнилости от топи вниз на 15 фут грот мачта по совершенном оной разоружении оказалась совсем к продолжению вояжа оная безнадёжна. Того ж числа капитан Лисянский договорил португальскаго мачтмакера для доставления двух дерев с обработыванием оных за 300 гишпанских пиастров, о чём самолично от него, Лисянского, слышал. 16-го числа, за зделанные вновь нам на корабль мачты, против договору г-на Лисянского, последовала в заплате за оныя 1000 пиастров, что вместо прежде означенных им, г-ном Лисянским, 300 пиастров, В выданых мною мачтмакеру 1000 пиастров получил я от него расписку, которой, по получению от меня пиастров, тот час отправился с корабля, а через час после онаго отправлен был в город по приказанию г-на Лисянского мичман Берх*(9), а за какой надобностию, мне было неизвестно, что и подаёт повод к сомнению."
Снова возник вопрос о добросовестности Лисянского при покупке корабля который усугубился подозрениями в сговоре с целью завышении стоимости ремонта.. Подспудная неприязнь вылилась в открытый конфликт. Резенов вновь обвинил Лисянского в воровстве, а Крузенштерн его защищал.*(10) К тому же Резанов собирался закупить в Бразилии крупную партию рома и сахара, а капитан отказывался взять её на борт, мотивируя отказ полной загрузкой корабля. Другие офицеры его поддержали. Вскоре после этого случая между Крузенштерном и Резановым произошёл окончательный разрыв- живя на одном корабле, они общались меж собой лишь путём переписки. Пишутся также и доносы.
Резанов отсылает обстоятельные письма в Ст.-Петербург. В них не оставлено вниманием и качество корабля, купленного Лисянским, но главное - неподчинение Крузенштерна указу государя о его, Резанова, главенстве в экспедиции.
Пишет в столицу и Крузенштерн - прося об отставке: "...при сем двойном начальстве, быть ему, Крузенштерну, не можно потому, что быв подчинен г-ну Резанову или вместе с ним, полезным быть не может, а бесполезным быть не хочет".
В период подготовки к плаванию и Крузенштерн, и Резанов получали многочисленные инструкции от морского ведомства, министерства коммерции, Правления РАК, большая часть которых была одобрена императором. Практически во всех этих документах Крузенштерн, и Резанов фигурировали как первые лица экспедиции равные друг другу, хотя их взаимоотношения были прописаны столь нечётко, что могли трактоваться весьма вольно. Беда в том, что инструкции, выданные Резанову, вступали в противоречие с морским уставом, который действовал на идущих под Андреевским флагом кораблях, укомплектованных военными моряками. Согласно его положениям, принятым ещё Петром Великим и актуальным до сего дня, вся власть на корабле принадлежит капитану и все , находящиеся на борту, будь то гражданские или военные лица, вне зависимости от их должности, ранга, звания и положения, находятся в его подчинении.
Кругосветное плавание для Резанова было лишь необходимым средством доставки его в Японию и в Америку. Для Крузенштерна же торговые и дипломатические функции экспедиции были делом не первой важности. Помимо судовождения он много уделял внимания научной работе: изучению ветров и течений, астрономической привязке различных пунктов, наблюдениям за атмосферным давлением, приливами и отливами и т.д. Кстати, хотя научная группа формально подчинялась Резанову и инструкция Академии наук была адресована ему, истинным руководителем всех исследовательских работ на "Москве" был Крузенштерн.
Необходимо учитывать, что в экстремальных условиях, а кругосветное плавание, без сомнений, было таковым, человек меняется не в лучшую сторону, становится раздражительным, поступки его порою непредсказуемы. Трудности плавания наложили отпечаток и на пассажиров "Москвы", но морякам все-таки было легче, их к этому готовили. Резанов попал в непривычные для него условия. Он плохо переносил качку, плавание вокруг Огненной Земли пугало его, конфликт с офицерами вконец подорвал его здоровье. Следует учесть еще и то, что как человек, привыкший к активной деятельности, он страдал от вынужденного безделья.
4 февраля экспедиция, раздираемая внутренними противоречиями, продолжила свой путь. Весь переход вокруг мыса Горн от берегов Бразилии до Российских островов, а это три месяца, Николай Петрович провёл в своей каюте, почти не показываясь на палубе. К апрелю на корабле сложилось довольно тяжелое положение с продовольствием. Поэтому капитан издал приказ, "...воспрещающий без исключения всем находящимся на корабле покупку или вымен собственно для себя всяких вещей из островитянских рукоделий, одежд и редкостей природы до того времени, доколь корабль не снабжен будет в довольстве свежими жизненными припасами и прочим". Правда, впоследствии, когда продовольствие выменять было уже невозможно, Крузенштерн приказ отменил, но только для морских офицеров, а не для Резанова и его свиты, которые должны были искать редкости для императорской Кунсткамеры, что предусматривалось программой работ Академии наук.
Вот как это событие описано самим Николаем Петровичем 4 июля 1804 года в отношении коменданту Камчатки генерал-майору Кошелеву. "Сверх бесчеловечных грубостей, во время путешествия моего, от всех морских офицеров, кроме лейтенанта Головачева*(11) и штурмана Каменщикова, мною испытанных, я прошу спросить о происшествиях на островах Российских, которое должно достаточно подать идею до какой степени буйство их простиралось. Апреля 25-го, пришед в острова Моргенштерн, капитан-лейтенант Крузенштерн отдал приказ не выменивать у диких никому, кроме лейтенанта Ромберга и доктора Екенберга, коим поручено было прежде выменивать свежие жизненные припасы, которых на корабле не было. О распоряжении своем должен бы капитан из вежливости прежде известить меня, но как начальство давно уже им не уважалось, и к оскорблениям его привыкло, а приказ содержал настоящую пользу, то и не было ему ни слова от меня сказано. Мена началась на отломке железных обручей, а как дикие больше ничего не принимали, то вскоре и разрешено было от капитана покупать редкости, я попросил его позаботиться о коллекции для императорской кунст-камеры. Ответ был: "Хорошо", но не исполнен. Когда выменивал я сам на железки их раковины, капитан подошел ко мне и сказал, что железо для корабля нужно, и чтобы я выменивал на ножи; началась у меня мена на ножи, но я ничего получить не мог, и сколько не просил, что это не для меня, но для императорского кабинета, сие не только было не уважено, но еще с грубостями вырываемо у тех из рук, кому дал я на вымен приказание. Я принужден был дать приказчику Копчеву повеление, чтоб он съездил на берег и там выменял; наконец, на ножи уже не меняли и когда Копчев употребил компанейские товары на вымен, то они тотчас были у него отобраны и от капитана Клерку отданы. Чувствуя такие наглости, увидя на другой день на шканцах Крузенштерна, что было 2-го числа, сказал я ему: "Не стыдно ли ребячиться и утешаться тем, что не давать мне способов к исполнению на меня возложенного". Вдруг закричал он на меня: "Как вы смели сказать, что я ребячусь! - Так, государь мой, сказал я, весьма смею, как начальник ваш. - Вы начальник! Может ли это быть! Знаете ли, что я поступлю с вами, как вы не ожидаете? - Нет, - отвечал я, - не думаете ли и меня на баке держать как Курляндцева? (Академик Курляндцев участвовал в экспедиции в качестве живописца). Матросы вас не послушаются, и сказываю вам, что ежели коснетесь только меня, то чинов лишены будете. Вы забыли законы и уваженье, которым вы уже и одному только чину моему обязаны."
Потом удалился я в свою каюту. Немного спустя вбежал ко мне капитан, как бешеный, крича: "Как вы смели сказать, что я ребячусь, знаете ли, что есть шканцы? Увидите, что я с вами сделаю". Видя буйство его, позвал я к себе надворного советника Фоссе, государственного советника Крыкина и академика Курляндцева, приказав им быть в моей каюте и защитить меня от дальнейших наглостей, кои мне были обещаны. Спустя несколько времени созвали экипаж, объявили, что я самозванец, и многие делали мне оскорбления, которым при изнуренных уже силах моих повергли меня без чувств. Вдруг положено вытащить меня на шканцы к суду. Граф Толстой бросился было ко мне. Но его схватили и послали лейтенанта Ромберга, который, пришед ко мне, сказал:
"Извольте идти на шканцы, офицеры обоих кораблей ожидают вас".
Лежа, почти без сил, ответил я, что не могу идти по приказанию его.
"Ага! - сказал Ромберг, - как браниться, так вы здоровы, а как к разделке, так больны". Я отвечал ему, чтоб он прекратил грубости, которые ему чести не делают и что он отвечать за них будет. Потом прибежал капитан. "Извольте идти и нести ваши инструкции, - кричал он, - оба корабля в неизвестности о начальстве и я не знаю, что делать". Я отвечал, что довольно уже и так вашего ругательства, я указов государственных нести вам не обязан, они более до вас, нежели до офицеров, касаются, и я прошу оставить меня в покое, но слыша крик и шум: "Что, трусит? Мы уж его!", решился идти с высочайшими повелениями. Увидя в шляпе Крузенштерна, приказал ему снять ее, хотя из почтения к императору, и, прочтя им высочайшее ко мне повеление начальства, услышал хохот и вопросы: "Кто подписал?" Я отвечал: "Государь наш Александр - Да кто писал? - Не знаю", - сказал я. - То-то не знаю, - кричал Лисянский, - мы хотим знать, кто писал, а подписать-то знаем, что он все подпишет".
Наконец, все, кроме лейтенанта Головачева, подходили ко мне со словами, что я бы с вами не пошел, и заключали так: "Ступайте, ступайте с вашими указаниями, нет у нас начальника, кроме Крузенштерна". Иные со смехом говорили: " Да он, видишь, еще и хозяйствующее лицо компании! А лейтенант Ротманов добавил: "Он у нас будет хозяином в своей койке; еще он прокурор, а не знает законов, что где объявляет указы - и, ругая по-матерну, кричал: - Его, скота, заколотить в каюту." Я едва имел силу уйти в каюту и заплатил жестокой болезнью, во время которой доктор ни разу не посетил меня, хотя все известны были, что я едва не при конце жизни находился. Ругательства продолжались, и я принужден был, избегая дальнейших дерзостей, сколь ни жестоко мне приходилось проходить экватор, не пользуясь воздухом, никуда не выходя, до окончания путешествия и по прибытии в Камчатку вышел первый раз из каюты своей".
Похожее описание дает и Ратманов, но с другой позиции.
"Здесь, в Моргенштерн, наш дражайший амбасадер выказал вполне свой характер и открыл свою черную душу. Он на шканцах назвал капитана ребенком за то, что капитан приказал от прикащика американской компании отобрать топоры, которые он начал продавать диким за безделушки, чрез что совершенно остановилась покупка свиней. Посол, сказавши сию дерзость, упомянул, что он - все, а капитан, с которым мы отправились из России и который шеф экспедиции - ничего. Мы, услышавши от посла, что он всему и над всеми начальник, потребовали, чтобы он объявил на это именное повеление; но он отказался это сделать.
Я, предполагая, что все сказанное послом есть его выдумка, ибо он об этом должен был объявить, вступя на корабль, а не через 10 месяцев, сделал предложение - поступить с ним, как с нарушителем общественного спокойствия и как с человеком, который выдает себя за начальника, не имея чем это доказать.... Но инструкция подписана рукою Александра и мы повинуемся с благоговением. Еще, когда мы подходили к Бразилии, посол однажды пришел ко мне в каюту и, между многими разговорами, за секрет мне показал свою инструкцию; я, увидав рескрипт Государев - ужаснулся, что он до сих пор остается не объявленным; но посол мне отвечал, что на это еще будет время. С тех пор, я осмелился взять подозрение, что действительная ли сия инструкция, и на основании сего-то подозрения я более всех и настаивал о ея объявлении".
К чести Николая Петровича следует заметить, что несмотря на болезнь и тяжёлый психологич климат он никогда не забывал об интересах Компании. Оценив удобство бухты Тай-Огай, Резанов заключил договор с беглым английским матросом Артуром Робертсом, проживавшем там уже более 10 лет, и, назначив компанейским фактором, поручил ему значительное количество товаров. Робертс был женат на родственнице местного вождя Тапегу Катене и носил его родовые татуировки. Он должен был закупить свиней на расплод и завести ферму для снабжения судов кругосветки, зашедших на Российские острова. Этим шагом делалось также заявление на владение островами, открытыми Якобом ван-Майером в 1786г.*(12)
Очевидно Крузенштерн чувствовал за собой вину и опасался последствий. Это объясняет, почему прибыв на Сандвичевы острова он решил устроить стоянку в бухте Кеалакекуа на острове Гаваика, а не в Ваимеа на Кауаи, где находилась контора КЮМ и фактория РАК и где они могли получить продовольствие и другую помощь. Капитан-лейтенант разумеется знал насколько велико там влияние компании и не сомневался, что по просьбе Резанова правитель Каумуалии может арестовать его.
Огибая мыс Горн в непрерывных штормах "Москва" получила повреждения, усугублённые дальнейшим плаваньем. Возникла необходимость серьезного ремонта, который можно было выполнить только в оборудованной верфи, ближайшая из которых находилась в Петропавловской Гавани. Посольство в Японию пришлось отложить.
По прибытии в Петропавловск Резанов обратился к камчатскому коменданту генералу Петру Ивановичу Кошелеву с требованием суда над Крузенштерном, обвиняя его и взбунтовавшихся офицеров в неповиновении воле государя, выразившемся в неподчинении ему, камергеру Резанову. Генерал-майор Кошелев оказался человеком порядочным, деликатным и опытным в таких делах, а его "служебное расследование" привело стороны к примирению. 1 августа он прибыл из Нижнекамчатска, а 8-го Иван Фёддорович Крузенштерн и все офицеры "Москвы" явились в полной парадной форме и принесли Резанову извинения. Резанов в тот же день написал Кошелеву письмо, в котором объяснил, что хотя он и просил произвести по известному делу законное следствие, но считает раскаяние господ офицеров, в присутствии его принесенное, порукою в их повиновении. "...весьма охотно все случившееся предаю забвению и покорнейше прошу вас оставить бумаги мои без действия". Николай Петрович не только великодушно простил Крузенштерна и других морских офицеров, которые доставили ему во время плавания столько неприятностей, но и дал самую высокую оценку капитану "Москвы", "...неусыпное старание которого позволило сохранить всех людей и груз".
Свита посланника подверглась в Перопавловске некоторому изменению. Живописец Академии Семен Курляндцев не смог продолжить путешествие "... по причине жестокой каменной болезни" и был отправлен в Ст.-Петербург в сопровождении "кандидата медицины" Брыкина. Также исключён был из миссии гвардии поручик Толстой "...по причине беспокойного его характера, раздоры по всей экспедиции посеявшего". На российской земле был оставлен и переводчик Петр Киселев из обрусевших японцев с "Вакамия-мару". В плавании его отношения с сохранившими верность своему императору моряками Цудаю, Гихээ, Сахэи и Тадзюро вконец испортились. Четверка японцев пообещала донести властям Нагасаки о том, что Судая Хёбэ (Петр Киселев) крестился. Это грозило обрусевшему японцу на родине неминуемой смертной казнью.*(13) Зато миссия пополнилась младшим братом Павла Ивановича поручиком Кошелевым, капитаном Камчатского гарнизонного батальона Федоровым и почётным караулом "...из семи видных солдат с унтер-офицером и барабанщиком".
Простояв шесть недель в Петропавловской гавани и оставив там большую часть груза, после молебствия и орудийного салюта "Москва" покинула Камчатку. 15 сентября праздновали день коронации императора. По этому случаю Резанов произнёс речь и роздал всем членам экипажа памятные медали с изображением императора Александра. А на следующий день они попали в страшный 12-тидневный тайфун. "Столь страшен был сей шторм, что ртути в барометре вотче было не видно".
В порт Нагасаки вошли 26 сентября 1804 года. Российский корабль был тут же окружен лодками с вооруженными японскими стражниками. К причалу "Москву" не допустили, поставив на якорь на внешнем рейде. Лишь вечером следующего дня на корабль прибыли японские чиновники. Резанов принял их в своей каюте, рассказал о письме Александра I, о готовности вступить в переговоры, о желании передать японским властям спасенных на острове Атка моряков. Предъявил он чиновникам и разрешение на заход в Нагасаки, выданное Лаксману.
Слова русского посла о желании вручить японскому императору Высочайшее послание из Санкт-Петербурга вызвали у представителей японских властей определенное замешательство. Дело в том, что вот уже в течение двух столетий высшая государственная власть в стране принадлежала не императорам, а сёгунам - военным правителям из рода Токугава. А император, лишенный всех рычагов власти, вел праздную жизнь в Киото и не привлекался к решению важных государственных дел. Соответственно, вставал вопрос, кому вручать письмо от русского императора. Совет высших феодалов Японии после долгих обсуждений проблемы пришел к решению письма не принимать, в переговоры не вступать и вынудить русский корабль немедленно покинуть территориальные воды страны. Пока князья - даймё вырабатывали это нелегкое решение, россиян на берег не пускали. Недели проходили за неделями, в экипаже "Москвы" появились больные, Плохо себя чувствовал и простуженный Резанов. При каждой встрече с японскими чиновниками посол России настаивал, чтобы власти Нагасаки дали разрешение сойти на берег хотя бы больным. Наконец бюрократическую стену удалось пробить. В деревне Мэгасаки на берегу залива был выделен пятачок земли, окруженный со всех сторон двойным частоколом. Туда, в маленькое помещение и перевезли больных русских моряков, пока остальные занимались починкой потрепанного в плавании такелажа.
Четырем японцам доступ на берег тоже был закрыт до принятия решения об их судьбе. Можно понять отчаяние четверки, видевшей родную землю, но не имевшей возможности до нее дотянуться. Японцы с "Вакамия-мару" стали просить Резанова увезти их обратно в Россию, где быт их был определен и налажен. А один из них - Тадзюро - 4 января 1805 года попытался покончить жизнь самоубийством, полоснув бритвой себе по горлу. На следующий день Резанов вновь обратился к японской стороне с настоятельной просьбой принять японских моряков, отметив, что они тихого и скромного поведения, хорошие верноподданные микадо.
Длительное ожидание Резановым ответа сёгунского правительства было вызвано затянувшимся обсуждением этого вопроса в японской столице. Мацудайра Саданобу считал, что до укрепления обороны японских берегов следует разрешить русским ограниченную торговлю в Нагасаки под контролем чиновников, так как отмена выданной лицензии вызовет конфликт с могущественной соседней державой.
Эдоские же ученые Хаяси Дайгаку-но-ками Дзюсай и Сибано Рицудзан Хикосукэ в меморандуме правительству предупреждали, что русские якобы будут привозить бесполезные товары и вывозить предметы, необходимые японскому народу а также раздавать подарки и проповедовать еретическую религию, чтобы постепенно сблизиться с невежественным народом и перетянуть на свою сторону не только айну, но и многих японцев. Затем, утверждали они, русские, которые славятся своей воинственностью, начнут под предлогом аренды участков для строительства своих домов и храмов захватывать японские земли. Меморандум призывал правительство отклонить предложение России, но обращаться с посольством вежливо, не выказывая ни вражды, ни расположения.
Правящие круги Японии опасались, что уступка, сделанная России, укрепит оппозиционные настроения. Некоторые представители самурайской интеллигенции (Сугита Гэм-паку, Сиба Кокан) критиковали правительство, указывая, что, отменив лицензию, оно обмануло русских. Переводчики укоряли русских за то, что они 12 лет не использовали лицензию. В расширении внешней торговли были заинтересованы не только чиновники, переводчики и купцы Нагасаки. Торговать с русскими приехали купцы из Эдо, Киото и Осака. Резанов писал: "Отказ в торге произвел сильное в народе впечатление. Приехавшие из Меако (Киото) коммерческие спекулянты уже предлагали мне чрез переводчиков свои условия, офицеры и чиновники ожидали награждения, которое им принять запрещено было, и все они вдруг неожидаемым отказом более нас огорчились. Неудовольствия их, свычка с нами родили более искренности. Последние дни приходили в караульни через преданных нам офицеров разного рода люди со мною прощаться, уверяли, что никогда россиян не забудут, и приносили связки белых вееров, чтоб надписал я имя свое и день прихода нашего, что они будут сохранять, как драгоценность. Я писал им по-голландски и по-японски разные девизы, и они были весьма довольны. Офицеры мои также на других веерах подписывали имя свое. В заключении моем исправил я японской словарь мой и собрал до 5000 слов, учился языку более и более, и сколь ни слабы были познания мои в нем, но при всей строгости правления получал я от офицеров многие сведения и, наконец, и всю тайну нашего отказа".
Чиновники, как отмечал Резанов, под секретом сообщили ему, что "неудовольствие народное так велико, что отказ нам (русским) торга и приема посольства необходимо великие должен иметь последствия и что постановление сие подвержено еще перемене". Собеседники Резанова уверяли, что глава княжества Хидзэн и губернаторы Нагасаки желают установить торговые отношения с Россией, но боятся вызвать подозрения правительства, поэтому следует дождаться смены министров. Они ручались сообщить об этой смене через голландцев для того, чтобы Резанов отправился в Мацумаэ завершить переговоры, причем обещали во время пребывания в Эдо содействовать успеху русских. Чиновники даже советовали Резанову назначить на один год русского служащего в состав голландской фактории для сбора сведений о Японии, пренебрежительно заметив, что голландцы не осмелятся ослушаться их распоряжений.
Лишь в марте 1805 года бакуфу (правительство сёгуната) направило в Нагасаки своего чиновника Киисиро Тояму с официальным ответом на пожелания российского посольства. Встречу представителей обеих сторон было решено провести на берегу, в доме приемов губернатора Нагасаки. За Резановым прислали специальную галеру, а при выходе на берег его ждал паланкин с носильщиками. Российского посла сопровождал знаменосец, небольшой оркестр и доктор Лангсдорф. Немало усилий потребовалось для согласования всех деталей церемониала. Резанов, например, отказался сидеть на полу, поэтому хозяевам пришлось позаимствовать европейские кресла из голландской фактории, обосновавшейся на островке Дэсима в порту Нагасаки.
Встреча была обставлена по-восточному пышно. Но ее результаты были более чем скромными. Практически на все предложения России Япония дала отрицательный ответ. Она не хотела устанавливать дружественных отношений с чужестранцами. Удалось решить лишь вопрос с моряками с "Вакамия-мару". 27 марта их с рук на руки приняли японские чиновники и под охраной увели. Еще одним позитивным результатом была карта побережья Нагасаки с точными промерами глубин, составленная капитаном Крузенштерном. Позже этой картой пользовались мореходы многих стран.
Резанов был крайне разочарован, даже разгневан. Ответ японцев был воспринят им как оскорбление, и личное, и в адрес императора Александра I. Отказавшись от подарков японской стороны, он приказал Крузенштерну поднять якоря и немедленно покинуть берега Японии.*(14)
18 апреля "Москва" оставила Нагаски и пошла Японским морем, где Крузенштерн, не высаживаясь на берег, описывал по пути острова, заливы, мысы. "... дошед до мыса Терпения острова Сахалин далее следовать не позволили большие льды, а как посол хотел скорее отправиться в Америку, для чего пришли в Гавань Св.Петра и Павла 23 мая, где нашли Американской компании судно. Господин действительный Камергер Резанов 13 июня на нем на Кодьяк, с нами распрощавшись вовсе. Не думаю, чтобы о сей разлуке кто-либо из нас надел траур".
При возвращении "Москвы" из Японии Крузенштерн подал новый повод для ссоры с Резановым, распространяя слух, что неудача с японским правительством произошла из-за того, что посланник более заботился о выгодах Российско-Американской компании, нежели об интересах правительства. "... фарсы господина действительного камергера Резанова то наделали, что мы потеряли те права которые были в 793 Лаксманом получены".*(15)
Договор с Японией заключить не удалось, и шестимесячная миссия посольства окончилась неудачей. А у русских были основания рассчитывать на другой прием, учитывая приглашение на повторный визит полученное Лаксманом. Однако к тому времени сменилось японское правительство и умер главный сторонник торговли с Россией, приближенный императора Девесима. Русских в Японии в 1804 уже не ждали.