Разумной мою жизнь не назовешь и с этим глупо спорить, но в отличие от многолюдного человечества, я просто живу, а не существую, пытаясь выжить в перипетиях неудач, обломов и баталиях социальных метаморфоз. Мое не замороченное кредо определяется тройкой не подлежащих критике слов, анархия мать порядка, как говорится, комментарии излишни и вопросы до плеши, проевшие многие умы, это не ко мне. Отсутствие небесной манны к существованию в социуме, делает мою жизнь полноводной, насыщенной всеми соками и красками жизненной палитры. Лишь находясь в иногда крайней нужде, без крыши над головой и с двухдневным рокотом голода в пузе, реально светит на подвалившую халяву укуриться подобно ядреному пауку каракурту и так не по-человечески отъехать в некое запределье или зазеркалье, а после через сутки врубиться в цветную реальность. Обнаружив в карманах не пустоту человека, а деньги упавшие прямо с неба, возрадоваться, осознав простую природу чуда, к черту неудачника Карнеги!
Сегодня, ибо оно не повторится еще раз. Именно сегодня, после пришедшего утра с дикой сексуальной возней на кухне, ваш покорный слуга, продрав свои мутны очи, пожелал оставаться в живых. Двухдневное пожирание больничных таблеток с труднопроизносимым названием заблокировало речевые функции и отчасти парализовало вестибулярный аппарат, ужасно походя на паралитика, я доковылял до кухни. Барон Борзых с колоритным бланшем под правым глазом, гремучая помесь благородных кровей, подонка и охотника за скальпами, в своем амплуа, с опаленным ирокезом восседал на табурете за крохотным столом, с остатками вчерашнего кутежа, бессмертными тараканами, у окна задумчиво курила тощая Лиза. Долговязое, угловатое существо с мертвенной бледностью упыря, вообще все в ней указывало на плотную героиновую присадку, и признаться честно данная картинка походила на абсурд и словесную мазню ни о чем. Ей пока еще было хорошо и утренний секс с типом вроде барона, задержал ненадолго предстоящую озлобленность. Собственно торчит она или дотягивает до финиша, но коль она активная блядь, ей это иногда надо.
Осмотрев меня с ног до головы, Борзых открыл холодильник и вынул крохотное спасение, полбутылки красной портвяшки. Выглядишь, как новорожденный геморрой - соизмерив взглядом, констатировал он, протягивая вино. Тощая усмехнулась, постукивая костяшками пальцев по подоконнику, не найдя что ответить, я допрыгал к бутылке и пиявкой присосался к горлышку, с каждым глотком ощущая, что мой перпетуум-мобиле получает бензин, и совсем скоро я подобно винтокрылому Карлесону вернусь в сей суетный мир, мелодично жужжа начищенными лопастями. Деньги есть мужчина? - лениво спросила тощая, об этом и многом другом думать не представлялось возможным, это развод и повод для нее раздвинуть ноги, чтобы меня выпотрошили как деревянного Буратино. У меня дела срочные, может работенка подвернется, бежать надо, иначе все пропущу - я начал спешно собираться. Сидеть на герыче не мой профиль, а эти уроды опять вмажутся и сказке конец. Деньги, деньги, за эти бы деньги, что они прокалывают, я бы купил цельное княжество Монако.
Солнце светит, но почему-то никогда не греет черствой зимой. Ноги примерзают к кедам, но я в реальной краденой косой при деньгах круизирую троллейбусом к точке розы ветров, а там, вмиг найдется движение по любой масти. Тетка с молоденькой дочерью, явно студенткой, косят коровьим взглядом в мою окутанную сортирным перегаром сторону, презрение и опаска, но я способен на подвиг, куда им морально недоношенным курицам. Их награда смачный пендель под этот неустойчивый меркантильный зад, рождены, чтобы быть проданными. Играет по венам шальной собака портвейн, исчезают, возникая псевдо физии разнообразных тошнотиков. Военный таращится глазами призыва, он бы в любом воздвиг плац и дубового человека, хватит с меня, я за истекшие тысячу лет достаточно постоял под знаменами и не единожды видел сучье потомство героев и освободителей. Для божиих старушек я воплощение настоящего зла, демон, лукавый бес, маньяк, наркоман, потенциальный убийца, они чужие мне, следовательно, я не лучезарный внук. Дневной свет, конечно же, не мое время, в лучах солнца я кажусь выходцем из мира иного, но дав газа смрадной органики, и с чувством выполненного долга схожу на розе ветров. Протест брошен в рожу социума и нутро троллейбуса забурлило ненормативной лексикой.
Время близится к обеду, на пятаке тусуются лишь дармоеды да торчи, об их гнилой природе можно написать эпохальный многотомный труд, настоящее дно, ад Данте, кого ни возьми, подонок, упырь, мародер, скотина редкостная. Приходится, вжав голову в плечи пройти сквозь эту Лернейскую гидру, но не тут-то было. Сопля, лысый дистрофичный козлина, который умело для не сведущих выдает себя за непризнанного гения современной прозы и иногда более натурально за халявщика в первозданном виде, узнает меня и, размахивая длиннющими ручищами, гребет в мою сторону. Восклицая на барский манер - Дружище граф М! словно мы не виделись с добрый десяток лет. Дай ка я обниму тебя, старый, похотливый кобелина! - ну вот спасибо. Он внаглую меня колет, сейчас на горизонте образуется четверка романтично продвинутых шалав с букетом венерических подарков. Чертов Сопля - его холодные, сухие руки не столько обнимают и похлопывают в дружеских жестах, сколько шарят по карманам, и вот скудная наличность обнаружена. Да ты брат Крезу подобен! - понеслась душа с горы.
Жизнь замирает в точке сонливости, когда ты видишь все медленно, словно уставший пловец, еще чуточку, немного и вот вода одолевает, твои казалось стальные мускулы. Я вял, практически не жилец, моя снисходительная улыбка говорит одно. Идите вы в жопу - а мне отвечают с той же учтивостью. Всенепременно пойдем, есть хата и вот они, согласные на все, продрогшие нимфы. Сопля берет подготовительные мероприятия в свои алчные руки. Граф М это мировой человечище, талантище коих не сыскать ныне, глыба и сценарист порно фильмов - между этим трепом за мои же деньги, меня закармливают кислотой, после валиум, затем водка, пиво, провал в черноту. Прыщавая дева или ужасный фрик, блюет при попытке минета, а мне весь мир под медным колпаком.
Будит, пробивая ознобом выплывшее сознание, не знаю, почему это происходит, но после летаргии вечной, незыблемой, наступает истерика невидимого существа. Абсолютно нагая особа с окровавленной физиономией истерично вопит, мягко выражаясь. Твари! Выродки! - соответственно - Ненавижу! - ее приводит в чувство сериями оплеух и затрещин вдрызг пьяная подруга, отчего данная сцена приобретает чернушно-бытовой характер. Скоты! Грязные свиньи! - прямой правой Сопли отправляет истеричку в реальный нокаут, слышен глухой стук падения тела. Сумасбродная дура! Грязь подобного отвращает - Совсем с катушек слетела, сучка! Сопля отирает сочащуюся из разбитой губы кровь. Прикинь, чуть губу не порвала - он переводит взгляд на пьянющую девку, но там тупое стекло бессмысленных глаз. Где ты откапала это животное? Не втыкай убогая! На этом возгласе, меня накрывает душное покрывало кайфа, я уже по уши гребаная Белоснежка с семью гномами в жопе.
- Самое страшное, это пресыщение, когда ты начинаешь искать, апробируя выходы в нечто новое, более огромное и страшное. А любой поиск, это слепость в кромешной темноте, это не выбор по каталогу, и осознай к чему в итоге приходишь. Бог умирает и на его месте возникает бес, он принимается тиранить мысли, мучить, изводить, вскоре тебя имеют. Граф М! Граф М! Ты чего? - Сопля не напуган, но жмур каждому портит цветные реалии, особенно тем, кто вынужден после объясняться с ментами. Ползи ка ты дружище в ванную, а то смотришься сплошной рвотой. Совсем измучили тебя эти бездарные будни - и Сопля прав.
Теплая вода, кровь по каплям из носа, жгучая желчь нутра, я подобен человеческому эмбриону, уродлив, беспол, слеп в чреве достижения цивилизации. Я уже долго не жевал еды. Вечер, день, утро, не важно, или пришла зима, этого не рассмотреть в окне за плотными шторами. Только она без имени, молчаливо жарит картошку, на столе пакет кефира, круасаны, в доме была уборка, дезинфекция памяти, тела, это теперь частное жилище и просто девушка. Я смотрю тупо в окно, на незнакомку с побоями на лице у плиты, где жарится картошка. Замкнутый круг бесконечен. Сегодня повторится вчерашнее, а завтра как всегда. Главное ты ослабнешь, чтобы противиться, после свыкнешься и произойдет то, во что сейчас не веришь. Просто ангел покинет эти стены, уйдет навсегда, станет дерьмово, захочешь все перекроить, убив себя или мудака спящего мертвецки пьяным. Пустота грубая, жестокая пустота. Не хочу быть с ней рядом, поедать пищу приготовленную ее руками, говорить бессмысленную дребедень, используя пошлые словечки. Штаны высохли и чисты, я равноправен, ныряю в кеды, за дверью конуры голод и воля, а за спиной вновь крылья, перевернутая страница ушедшего дня.
Есть ли цель в моем движении? Залажу пальцем под подкладку, выуживая заначку до которой не успел добраться Сопля, значит, на катафалк лежит дорога, тоже не последняя яма помоев. Фишка данного заведения заключена в давящей мрачной готике некоего не реального пространства. Кругом черным черно, кроме раздражающих матовых софитов. Сидя же за столиком, даже самый смоляной абориген Африканского континента почувствует себя меловым элементом. Я не стану говорить о бледнокожих засранцах вроде меня. Официант с пластикой мима в черном трико, маске трагика тускло поблескивающей серебром, подобно тени бесшумно исчез, не дослушав заказа, в таких жутких декорациях поминутно трезвеешь, сползаешь на понты и попуски. Измены одна за другой, боишься отравиться кровавой человечиной и в муках подохнуть, чтоб сойти в предлагаемое меню. Здешняя еда напоминает вырезки из операционной, но водка усмиряет протесты желудка и проясняется в глазах. Еда растворяется среди слизи желудочного сока, я чувствую присутствие жизненных сил, странное, но не дивное состояние, словно под микроскопом, вижу, идет расщепление, двигатель пыхтит, заряжаясь энергией органики.
Солнце, вернее солнечный день, уже вскрыт подобно консервной банке мертвых бычков в томате, он готов к поеданию страждущими. После мрака катафалка мир чуден, как и любое божье творенье, я посредством нехитрых умозаключений познаю окружающее сравнением, и последние на сегодня деньги идут на пыль и ветер. Это некий синтетический продукт современной противозаконной алхимии, принимаешь чудо порошок, запиваешь шипучим Пепси, и тебя распирает от непомерного счастья жизни. Паруса полны ветра, даже отпадает само желание жить. Чуден я, неповторим в бесконечных ремарках своей же вялотекущей шизофрении, нет места откровениям, вряд ли правда, навряд ли дикий бред, это праздное возрождение, разлагающийся на атомы ренессанс, фейерверки маскарада анархии провозглашенного свиньей трубадуром.
Здорово-то мне, я живой! Я солнечным зимним днем плыву улицами прохожих людей, летящих асфальтом машин. Я придурком без текущей слюны улыбаюсь экстатично на солнце, познаю скоротечность ползущих туч, нет ничего в моем организме отягощающего мои же мысли. Там, там мир не на попуске и поиске опохмела, он сейчас отчасти суетлив, муравейник в сахарной вате и есть же козлы, кто обгадит всю эту взбухшую идиллию своими борзо-свинскими наездами. Я не трус, но и на танки в кедах не бросаюсь, меня напрягают дешевым слогом быкования, они даже не видят, что хорошо-то мне, их дверь в гуманность крышка унитаза при не смытом дерьме. Сосите средний палец господа кондомы - и далее кеды скороходы понесли меня дворами, оградами, подъездами, это победа, потому что нет горечи поражения.
Пустой, а к вечеру опустошенный, пыль высосала весь бензин из крови. Я побитой дворнягой смотрю на отмороженных граждан и сотоварищи, увы, на мели. Что делать, братцы махновцы, коли, мошна худа, что делать? Ближе к темноте вопрос гнетет своей сакраментальной извечностью даже едва живую кармичность. Крепчает мороз, и замерзают сопли, кеды оледенели и отбивают хаотичный степ притоп, у парней имеются шапки, а моя копна покрылась инеем и морщит скальп. Тут все же возникает идея, куда податься и кое-чего замутить, а бывали и совсем препоганые деньки.
Гонимые холодом, остывающей молодой кровью и желанием отрывного пилотажа на грани возможного, мы оказываемся в Мухоморе, тоже сказка с концом. Пидорский клуб траходром, сплошная голубизна с морячками, но если не разводиться на базары и не пить очумело, помня о бдительности, то вполне реально светит подмутить у подвыпивших псевдо мужчин деньжат и соскочить, уповая на везение, главное не согрешить банальным гоп-стопом в клозете, тогда швы на анусе гарантированы. Свободное заведение, мы держимся как братва, один за всех и все за одного, нас крутят элегантные мальчики, у них кокаин, приличные деньги в крупных купюрах. Мишель, Натан и Антуан. Нас четверо храбрых, отчаянных мушкетеров, Митяй, Шпиль, Бек и, конечно же, я. Тревожных звонков еще нет. Поэтому мы жрем, пьем, нюхаем, ожидая тревожные сигналы, когда придется спешно уходить.
Голубая интрига закручивается. Блондины с поволокой в глазах Мишель и Натан облюбовали Митяя, вернее его интимные места, у парня от жадных рук и прикосновений полезли из орбит глаза, бедняга взмолился, что нужда одолевает и срочно надо в уборную, иначе взорвется пузырь. Антуан несколько в раздражении произносит, шипя конкретный упрек в англоязычной форме, и молниеносно заезжает оплеуху не ожидавшему подобного Мишелю, заявляя, что он похотливый кобель и якобы, любая грязная бомжеватая дырка типа Митяя и остальных сводит его с ума. Причиняя тем самым ему непереносимые страдания, вторая пощечина в тот же адрес, вызвала бурную реакцию со стороны Натана, который истерично завопил, что ему все до чертиков надоело. Что Антуан фригидная сученка пассив, безвкусно одевается и изо рта его несет, пардон дерьмом, а в постели он начисто лишен фантазии, практически натурал. Только и умеет что притворяться, а зад подмыть, никогда. Дальнейшее утонуло в потрясающем поединке педерастов за новые ощущения. Особо не засвечиваясь, мы прихватили все необходимое плохо лежавшее, во всеобщей суматохе дергаем с места происшествия, а пидорский скандал набирал обороты, вовлекая многих присутствующих. Вскоре они доберутся до задницы раздора, а ее не окажется на месте. Все Мухомор закрыт на ближайшие полгода, а вернее на веки вечные, это читай экстрим, который лучше не повторять дважды.
Митяй после домоганий молчалив, Шпиль ласково с голубизной в голосе шепчет тому на ухо. Дырочка, кормилица ты наша - и мы валимся с хохоту. Бек, отирая слезы, закурил козырные трофейные сигареты. Нет, братцы, не начни эти голубчики грызню между собой, прощай невинность Митяя, это верняк. Бек шумно выдохнул - Опасно братцы такие танцы танцевать, реально на интим можно нарваться, и случится тогда Танечкина сказка, и полный пиздец. Шпиль ухмыльнулся, прикурил, ни я, ни Митяй не знали Танечкиной истории, поэтому недоумевая, таращились то на одного, то на другого. Это батенька граф М городская страшилка с моралью. Сейчас расскажу - сказал Бек.
Вообщем слушайте Танечкину историю детишки и их родители, да делайте соответствующие выводы. После не долгих разногласий с чего начинать, Шпиль и Бек сошлись на персоне страшного и всемогущего злодея. Так вот о чем речь пойдет. Существует на белом свете этом, наиглавнейший педераст, так сказать прародитель всей этой гомосексуальной напасти. Конечно, бессмертный не подвластный времени, который путешествует по миру и творит голубое злодейство различными бесячьими методами, ну собственно вершит нам не понятное правосудие. Он вроде божка геям приходится, так что нормальным парням лучше не становиться на пути этого прожженного животраха. Бек сплюнул под ноги - Был еще среди нашей братвы, тоже ушлый малый, гений халявы и разводов конкретных. Звался грозно Танк, был он непревзойденный мастер экстра-класса и вряд ли кто мог устоять против него. Но с нашей не богатой братвы и окурок, то не каждый раз вымутишь, так сподобился Танк геев пузатых по черному разводить. Искусен в этом ремесле был сукин сын. Все шло как по маслу и Танк при купюрах, сыт, накокаинен про жизнь красивую чешет, да и зад не труба заводская. Мораль же такова, не бывает по жизни такого фарта долго - перебил рассказ Бека, нетерпеливо пританцовывающий Шпиль. Геи они геями, да не лохи базарные. Везло Танку до поры до времени, пока не попал в сказку бессмертного дяди.
Так вот, в то самое время, главный гей гостил в нашем славном городе Вавилон, ну дело за малым, прослышал он про беспредельщину Танка, причем сходящую ему с рук. Холод собачий - Бек потер окоченевшие руки. Сошлись их пути дороги, по доброй воле, случайно, но мне думается неспроста, все тот божок намудрил, нахитрил и пересеклись они в одном заведеньице типа Мухомора. Танк то ни черта не знал про дядю этого лукавого, принялся, думал вертеть на шпинделе пидорюгу, а вышло наоборот. Проснулся как-то после дурной водки Танк, Танечкой 90/60/90 и ничегошеньки от мужчины не осталось. Как так? - спросил Митяй. А вот так Митяй. Был парень, а стал девочка, попка ягодка, сиськи не знавшие десен младенца, губки рабочие, фигурка отпад - Бек закурил. Гонишь ты Бек, не верю. А чего тут не возможного, накачали наркотой Танка, а после под нож этим мясникам Гиппократам, были бы наличные, дело то за малым, реально Митяй это. Бек помолчал - Дальше история прерывается, потому что Танк исчез. Поговаривали, что его замочили, хотя за что? А вот Шпиль утверждает, что Танк или Танечка, окопался где-то в Голландии и снимается в крутом пореве. Вроде бы настоящая порно звезда, хотя я не верю, мозги же ему не женские впарили, не возможно.
Митяй откровенно заржал - Битый час мы с графом М на чертовом морозе, околевая, слушали эту тупейшую нелепицу! Парни вы совсем от кокса одурели что ли? Бессмертный гей, бесячий божок - далее пошел откровенный, забористый мат. Митяй довольно близко принял сказанное. Ладно, хватит эмоций, где на дно ляжем? - прекратил все это Шпиль пересчитавший наличность. Можно у Ленивой перекантоваться, но там шира. Бек недовольно поморщился, колоть вены цыганским черным варевом никто не хотел, но там была крыша, теплый приют, дешевые бляди, предупредительные конечно за деньги ромалэ. После демократического голосования было решено забить на Ленивую. А может к Санычу? - предложил Митяй. Он через лет пять с нар слезет, вот тогда и двинем с визитом - отрезал Бек. Так куда же? - я конкретно замерзал.
После недолгих споров, пришли к единогласному решению двигаться в близлежащий ночной шалман, которым являлся стрип-бар Олимп. Там толклись более, менее адекватные люди с либеральными взглядами на внешний вид и происхождение, по деньгам мы тянули практически до утра. Шпиль всю дорогу ныл о пустой трате с трудом добытого капитала, что у Ленивой и без ширки здорово бы пожили месяц, а тут все просрем за полчаса. Спору нет, Шпиль в чем-то прав, но грязный табор это не кабак с белым народом, лучше здесь и сейчас, чем там пилотировать с риском для жизни, господь еще не отменил вирусные инфекции. Потеплело, далее стало не выносимо жарко, после горячо, грудастые девицы у шестов в клетках, мать его зооуголок в подвале, бритые мартышки развлекают пьяных приматов. Звучит расстрельная музыка, уши вянут, глохнут, набиваются ватой. Маслянистый заводила сыплет словесной херней. Девки хороши, когда пьян и хочется. Публика сыплет деньгами и происходит желаемое, это не орда вечно голодных цыган, мы выбрали правильное заведение.
- А рок Н ролл умер дядя. Прямо в нас. Издох к чертям собачьим. Всплыл к верху пузом и разлагается по-модному среди позорных чатов и статеек о вчерашней траве. Ты посмотри на это уродливое чудище, что развлекает нас. Кто оно? Что оно? Я вижу лишь марионетку. Его слова и музыка полное говно, а не бунт. Порочное зачатие стихийным сумасшествием не испитой до края свободы, теперь стало шоу жвачкой, помоями в которые нагадили все кому не лень, а мы тут морочим тяжелыми словесами лишь банальный человеческий геморрой. Деньги твоего кармана может и заслужены по праву, но теперь надо успеть на теплое местечко к бабенке молоденькой, какой нахрен бунт, когда жизнь наполовину осмыслена, а молодость, сам понимаешь. Я закончен и осталось не много, а свобода это только жизнь до нуля. Лучше выпьем это общее, что еще способно объединить на какое-то время нас, в остальном ничего светлого, полна жопа огурцов. Разговоры, пустая болтовня, сушь во рту, порции алкоголя с не большими интервалами во времени. Бек реально бредит, в таком состоянии ему необходима безотказная девка, сплошь манда, иначе беда. Моя голова идет кругом. Я похожу на спившийся, идущий ко дну элемент. Мы жалеем и с сожалением давим таких же, как мы гнид - это к тому говорю, что ночь бесчеловечно длинна, денег нет, все в этом мире ты никому не нужен. Ваши потуги смешны, не пукнете мистер, вы не являете собой образчик эпатажа, вы загадка для многих, проспитесь, возвращайтесь в общественное лоно. Я понимаю, что полностью пропился и остался один на один с пачкой мятых сигарет и двойной водочной порцией.
Посреди шума, бурления ночной Мекки, когда всем есть чем заняться, стало тошно. Двести миллионов лет одного и того же декаданса. Двести миллионов лет опошления пошлости или колесо сансары, новостишки но не факты, нажраться пива и обрыгать сортир, оставив лаконичную эпитафию напоследок. Эх, были бы деньги на такси, уехал бы к чертовой матери за город, к черной пашне наших истоков, за краем которой конец всего, может и мирозданья. Там сидит долговязый Серега, солдат вечной войны и читает "отче наш" правдиво умирая с каждым словом молитвы, а мы жалко задыхаемся в зловонном смраде будки живодеров, именуемой "каменные джунгли" где валом диких тварей.
Я спал сидя на стульчаке, прижавшись к перегородке кабинки и приближение не доброй уборщицы, явилось мне, как знамение во сне, что тут же стало явью. Базарным кипишем озверевшей тетки способной убить мирно спящего Роденовского мыслителя. Охрана злая, усталая с вектором на действие, вышвырнуть взашей срань господню, паршиво, когда нет денег.
Зима до весны не хватит и кошачьих жизней, кругом надоевший снег, метет метель, но по мне целый буран. Не проходит и часа, как из всех заморочек, якобы высшего творения скажем природы, остались сосульки соплей и ходули, что плелись в сторону блошиного хауса. Чтоб перекантоваться в тепле до утра под храп трупоедов и туберкулезные отхаркивания соседа по койке, в плевках которого есть настоящая кровь. Ему тоже до утра и в другую сторону вечного покоя, где ждет сытость, ядреная баба, нагая с распущенными волосами у врат долгожданной парной, с веником в руке, там он вновь человек, идущий не ко дну, а верно избранным путем.
Сна нет, не идет в голову забытье сознания, это мысли сплошная жизнь. Ворочаясь, гоняю шустрых вшей, пожалуй, единственный недостаток данных чертогов. Усталость от напряжения последних дней промелькнувших калейдоскопом и канувших в вечность, потому что сейчас грызут вши, а остальное воздушные прилагательные. Сон приходит, одолевает, проникает крадучись в извилины мозга, дурманит рассудок, мутит время и стрелки, путает засевшие мысли. Черно-белая чудь, где тишина местности нарушается лишь коротким завыванием дворовой, невидимой шавки. Иду по черной земле к темной воде, под чистым, белым небом без туч, без солнца, без звезд это странный туман или пар, пролитое молоко. Близость воды оживляет легкий, прохладный ветерок, на краю земли я замираю, закрывая глаза, ощущая в животе немного тепловатую пустоту, никакого жжения огненной стихии. Слышен всплеск весел, но глаза закрыты. Я открою их, когда наступит время тишины, только ради приставшего к берегу. Может, спрошу его о чем-нибудь пустяшном, а может, промолчу и, продолжая делать это, сяду в лодку без определенной цели. Главное ведь в настоящем, тот, кто меня заменит на черной земле, будет мной, и я теряюсь в догадках, кто же действительно сядет в лодку и сойдет на берег?
Шум потасовки стирает черно-белый пейзаж сна, здесь идет битва видов, охотники и их жертвы. Агрессия на пассивное бегство, орудуют дубинами, а мне пора на чемоданы, обезьянник или распределитель не место для поэтично настроенных индивидов с посторонними вшами. Морозная улица свежа и даже привлекательна, на солнце искрится вчерашний снег, мир и покой царят во всем. Я иду вперед с улыбкой счастливого человека, чтоб приобрести собачий шампунь и избавиться от нежелательных паразитов.
Перепутье тупика с огромным, сумасшедшим лозунгом "Ну и что, что я говно! Я говно уже давно!" ниже Иван Ява вселяет в меня порядком 0,5 оптимизма. Я замираю, забывая спрятать руки в карманах, а там ведь покоится последний спаситель на купюре, хотя вряд ли сейчас об этом узнаю. Почему то вспомнился попугай по кличке Боцман и его приятель алкоголик под псевдонимом Бродяга, который всегда молча, наливал и пил, чтоб упасть замертво, не помня, даже отрицая живое настоящее. Боцман, конечно, являлся уникальнейшей в своем роде птицей, прирожденный рассказчик с не дюжими познаниями в философии. Он бывало, поговаривал, что родом из Конго или Мадагаскара и что ему перевалило за пять сотен лет, и это не вызывало сомнений. Особенно те дух захватывающие истории о поисках Эльдорадо с отрядом отчаянных испанцев, что и говорить Боцман был живой феномен, собственно как и черти при белой горячке.
Жаль, конечно, их более нет в живых. Бродяга выхлопотал свой законный цирроз с пропиской на кладбище, а в крематории жгут всех, будь ты шут или король. Включая даже живых, нарисованных птиц, им вряд ли про жизнь расскажешь, они безэмоциональные скептики рационалисты в блеклой униформе, работающие с не живым материалом городского дна. Эх, Боцман, Боцман, сейчас бы твой мудрый совет оказался, кстати, по поводу этой стены, этого тупика и мусорных баков. Глаза пробегают по облезлым, серым стенам, натыкаясь на нацарапанный текст, подойдя ближе пытаюсь разобрать написанное.
Рождение, жизнь, смерть. Простые неразрешимые загадки судьбы. Время, которое связует эту тройку, давит лишь магией символов рока заключенными в границы неразрешимого круга вечности. Ты вовлечен в этот путь забытья, поиска звезды, но это лишь тюрьма, от угла и до угла, вымеренная неторопливым шагом. Обреченность идущего к свободе замкнутого пространства, крохотные ручки младенца в слепом бунте прыжка из материнской утробы, его первый и последний крик-зов к душе и есть чудо осознанное человеком слепым, в чьих глазах затмение разума. Он ликует, что наконец-то выбрался на волю, пуповина отброшена ее нет, но руки чужаков берут беззащитное, хрупкое тельце и мажут ледяной водой крещения миром, который просто более просторная тюрьма. Младенец дня от роду, ступает в жизнь под покровительством судьбы, за ничтожно малый отрезок времени сквозь учение Иисуса, Будды, Магомета постигает глубину загадки создателя, но ждет ответы на поверхности. Его голод переходит к состоянию кормежки, хотя бы Декарт, а после дальше и тут среди объедков пиршества возникает зверь. Не чучело, которым пугали, он реален, зверь человеческий без налета эфемерности и стилистических фигур. Он страшен, коварен за лицами не разглядишь, он лишь даст немного информации тайной, покажет ларчик за семью печатями, где пылится не тронутый философский камень, и ты возомнишь себя правым, остальным нет спасения только с тобой. Все вспять и по-новому, молнии, гром, кренделя и ковровые бомбежки, мир у ног, вселенная на пальце, твой выход близок, один шаг и ты за кругом "Пилигрим".
Только сейчас по мне пробежал мороз и тронул ледяной холод. Я отшатнулся, осмотрелся по сторонам. Шаг - прошептал словно заклинание. Вздрогнул, попытался отмахнуться, но мысль прочно засела в голове. После усмехнулся, разворачиваясь, чтоб избежать дерьма в душе, да и конкретно подмерз мой мочевой пузырь, напоминая на данный момент бокал с ледяным шампанским и плавающими в нем иглами. Возникла она, подобное иногда происходит и мне не удается придумать этому подходящее объяснение. Молодая женщина в ослепительно белой шубе до пят, она понимающе кивнула, мне почему-то захотелось вильнуть хвостом, выразить взглядом жестокость одиночества и зимы, сказать или попросить - Хозяйка забери. Мы молчали без сигарет, она прямо уставилась на меня, строгими учительскими глазами, в них читалась правда этих чертовых минут. Малоприятно конечно быть в своей шкуре, чувствуешь жуткое неудобство, и где-то подзатерялось незыблемое жизненное кредо. Вот скажет те самые слова, и я расплачусь, как последняя дура, брошенная бой-френдом скотиной на трассе Хабаровск-Владивосток. Незнакомка улыбнулась и сделала шаг на встречу, ее рука протянулась ко мне, ладонь раскрылась, там были деньги это самое последнее, что она могла дать в мое спасение, ей было тоже больно от происходящего, но только это средство, последний патрон для чести.
Жизнь, вот она во всей красе, с подотрядами спешащих с подвидами оттолкнувшихся в среду обитания, когда на кармане ощутимы деньжата, состояние "не жаль" желанно, приятно и востребовано здоровьем. Погода сказочна, пришло некое теплое дуновение, названное мною Атлантическим, ни что не отягощает идущего в пустоту по тротуарам. Пункт назначения пока не ясен, поэтому кофе, пара тройка сигарет и снова кофе. Новостной понос из телика, а там ура, революция! С опущенной в анус демократией, но очередная демократическая так говорят те, кто больше потратился. Палачи блещут эрудицией гильотин, по наши буйны головы, будут скармливать ложь и хлеб казематов, либерализм помоек и радость, повод выпить, чтоб запить, поговорить. Пердеж без крови, бархат листвы в руках палачей их глумление в слезе отеческой по быдлу народных масс, нам плевать как буддистским коровам, а эти стойкие люди с активной гражданской позицией уже предвкушают свой тщедушный террор. Поэтому я приемлю кровь в ней, правда, с которой нелегко, но весело жить. Я делаю наброски романа на салфетке, о неком живом человеке, который, как и я, вот так сидел и смотрел всю эту всемирную хуйню, и после рекламы на очередном витке самого чмошно-экзистенциального сериала, позвонил кое-куда и всю эту поебень взорвали. Начался говняной потоп, и утонули в дерьме все и новостям конец, революциям конец, сериалам труба, глобальный просто тупик.
Звучит голос и мое имя, не врасплох, но вздрагиваю. Я же на другой планете, взорвавшейся еще с пяток миллиардов годков до какой-то чуждой эры социалистически-дикарского фашизма. Ольга.
Ольга. Аморфный сон мой в хлористых руках психоаналитика, то живое, о чем с неохотой но философски хочу рассуждать, быть может, не натурально, но очень искренне во всех, всех мелочах с мелочевкой. Ольга и содрогнется все мое нутро. Я без стеснений признаю, что страстно тебя люблю, обожаю, боготворю, как фанат индус воплощения Вишну. Ольга ведь это же ты? Ты и более никто! Стоишь за спиной и уже не смело произносишь мое имя. Твой взгляд, твои глаза, так и не классифицированные мной знаками гороскопов, тускнеют вечерним, снежным небом. Я не знаю, что делать. Проклятый выбор, ты и улыбчивое ерзанье на стуле в дымке розовеющего, тошнотворного прошлого, с мольбой в глазах и невозможностью разорваться меж кокаином и багажом твоих разлук. Белый порошок, там сжатая вечность всех истин мира, а тут обожаемый мной вид женщины, роковой идиллиум ума и тела, не созревший карбункул, а женщина желанная. Ольга, Рубикон, камень преткновения, яблоко раздора, ларец Пандоры, ты, а теперь тебе тридцать. Фитнес по воскресеньям, должность в процветающей конторе, спешка современности в ритме вудуиских танцев. Жизнь идет к нулю, уже смердящий мертвец души, у тебя есть мужчины, но ты гордая фемени. Ты говоришь ни о чем, видя лишь член, предвкушая излитие моей якобы трагедии, ты уже поставила себя выше, чтобы выдать судейский балл.
Хочу, не умолкая болтать, хочу, чтоб слова вылетали лонг-плэйем "Сержанта пеппера" но лучше, желанней расстаться. Ты же способна изысканно убивать блажь в душе, после оставляя утрированно утробный рык обделенной костью собаки. Ольга, я плету для тебя дымно придуманную историю проповедника евангелиста, который просто обосрался перед паствой и сам сошел на дно, с упоением вспыхнувших от кайфа глаз, летящей слюной. Да я голоден, но пожирать желаю тебя, а не это враждебное, разочарованное существо, которым ты становишься с каждой улетающей минутой. Пожалуй, подыграть, стрельнув у тебя мелочевки и исчезнуть, благородное попрошайничество приблизит развязку поднадоевшей нам душевной пантомимы.
Что останется во времени, вспоминать, поминая былое? Боже да все мы наступаем на одни и те же грабли именуемые любовь, дважды, а, то и трижды. Чего же ты хочешь? Вряд ли секса. Мне далеко не семнадцать и это иная реальность, в которой нет места романтике. Помнишь, ты говоришь мне это слово неоднократно с повторением склеротика. Помню что? Увы, я давно не волшебник и разучился летать. Дары звездного неба сейчас не в ходу и морально устарели. Может моя улыбка еще не истерлась в дыму сигарет, но я умру в тридцать три от дешевой дозы уличного героина. Ольга. Ольга, мы по-детски ожидаем воскрешения обреченных секунд, элементарных частиц счастья. Видишь ли, жизнь вспять не выпадет дуплетом, сейчас я сорвусь на содержимое кармана и прощай юность. Польется, хлынет желчь веселого сюра с обязательными сказками про то, как было и исчезло сейчас.
Сигареты, кофе, коньяк. Стрелки пассажиры, бедра официантки, умудренной, одинокой шатенки с голубыми глазами, ярко алой помадой, немного призыва, свободы на этот вечер. Больше коньяка, меньше кофе. Ты плывешь, умирая в дыму сигарет, теряются черты твоего лица, исчезая в белом среди слов разговора. Я чувствую смех, зреющий в горле и комья желудочной депрессии. Одна за другой сигареты, нет, не нервы, не думай столь упрощенно. Я помню вкус твоих губ, все еще помню запах твоего тела, шелк волос и то, чем ты делилась со мной, это было сродни вечной мать ее нирване. Мир, этот чертов мазанный благодатью мир у подошв начищенных ботинок и все в жертву на сияющий алтарь, в чашу Грааля, да хоть на голгофу, к братве на позорный столб в муки и страдания, повторяюсь ради секунд человеческого счастья. Ольга.
Ты по журналам выбираешь будущее, плевками родительских наставлений, топишь человечка, оперенного ангельским крылом, ланцетом, скальпелем, вырезаешь на сердце шрамы отторжения, заболевшего смертельным недугом старика. Пожалуй, стрельнуть деньжат и на улицу, смыть тину твоих глаз, я все еще живой. Я не ссучился в мутном течении судьбы. Я не тот фраер в тапочках на босу ногу, что методично долдонит на кухне после двух стаканов вискаря, что он творец корпоративной политики, властелин офиса, член во рту старлетки секретарши или обыкновенная дырка в жопе полная вазелина, да я типичен в стереотипах, но мне чуждо это.
Урчит в животе, а твои глаза полны талых слез, какой к черту шанс я не использовал? Самореализация задуманных планов резко превращается в долг перед понятием Родина, эта общая мать богата тремя вещами, спирт, сигареты, смерть. Награда ждет уставших не спавших героев в рукопожатии дяди из высшего комсостава "Благодарим за службу" никто не забыт и ни что не забыто, правда пробивает слеза и хочется заснуть, все остальное не имеет важности. Коньяк и без меры благородство его потребления, путь к пьяному скотству. Затяжка сигаретой и планетарное вращение разума и ума, головы и ног. Задрать твою юбчонку, вцепившись мертвой хваткой самца в возбужденность, мокрой манды. Вздрагивать, предчувствуя отсчет перед оргазмом и семяизвержение, постукивание откинутой головы о белый кафель туалета и это вылетает вслух. Слова, опередившие дикое желание.
Животное! Но уже есть передвижение по розе ветров. Тротуарами, зебрами, сточными канавами, муниципальным транспортом, энергией тока медных проводов, трамвайно-тролейбусными депо. Через мосты самосожжения и отречения, сквозь зеркальное отражение огней города в полноводной реке и по течению с пивом, музыкой, парой оливокожих шалав из глубинки, и где-то на дне муравейника осесть плашмя на пол, набитым до отказа клофелином и водкой. Гой, подобие разведенного жизнью лоха, хлебнувшего через край социальных реалий и выжившего до опохмеленного воскресенья.
Вася-шурави, человек за сорок, дважды контуженый с революционером Чегеварой на плече, десантник во всю длину жизни, разочаровавшийся в дедукции Холмса, ментах, из этого проистекает неприязнь, он твердит - Ничего братуха война позади. Не дрейфь, прорвемся. Будет водка, не переведутся и девки. Далее отрывисто - Пьем. Будем. Начинается десант. Мы бог знает, где и кровные братья, он окончательно теряет рассудок по мере выпитого алкоголя. Я введусь, потому что тупо соображаю, не отпустил клофелин, накрывает десант, полна жопа.
Окраина. Утро. Ларек Бородино. Одноглазый Кутузов в тельняшке, так и не вернувшийся из Кандагара. Мы растормаживаем белую на троих. Васек и Багратион на отдыхе в обезьяннике, был дебош, но факты из уст Кутузова явно недостоверные, лукавит чертяка. Я не в себе, но собран, невозмутим, реагирую сообразно обстоятельствам. Сука она. Ольга - говорит возникший с подбитым глазом Наполеон, похлопывая по плечу. Выпей - это слово сейчас ничем не перешибешь, даже ультимативным отказом. Выпей - это как истина не в тему, но правдиво верна. Но как не выпить? Абсурд и прыжок в сумасшествие, ведь где-то существуют нормальные люди, даже Ольга. А где я? В обществе гротесков, фантомов, приближенный умалишения, еще пара минут и начну хохотать, если возникнет какая-нибудь Жанна Орлеанская дева с разносторонними взглядами на жизнь.
Водка испаряется, и я повторяюсь в нелепом вопросе. Что серьезно? - и главное в ответ. Смотри Фома неверующий - паспорт, а там Кутузов Михаил Илларионыч, год рождения, адрес южное Бутово и Бонапарт в пьяном угаре в полной мере оскорбленный недоверием корсиканец с Таганки, лезет в нагрудный карман. Достаточно, верю! - лучше продолжать начатое. Лучше, вернее смириться со столь нереальным стечением вполне живых исторических персонажей. Пластик стаканов, правда, никакого розыгрыша. В Афганистане, в черном тюльпане - я тухну, где-то посередине, остальное обрывочно, рваные куски передвижения тел в пространстве алкогольной прострации. Вива Лас Вегас! Предъявите ваши документы. Пройдемте. Становится скучно, из-за отсутствия новизны ощущений и разгульного эпатажа. Ларек Бородино, сакраментальное "Быть или не быть" пьяного элемента в ментовских чертогах, пресытившегося экстрактом Менделеевского эликсира и квинтэссенцией идей Достоевского. Наш дом тюрьма и в нем же воля, наш разум соляной бунт, пути, что Сусанинские тропы. В конечном итоге тройка мчит, но не Гоголевская тройка, там впряжены хромые дороги, ряженые дураки и окостенелый долбоебизм.
Хомо новус это трезвый хомо сапиенс, если не устроил корриду в ментовке и тебе не обломали рога. Итак, хомо новус витязем на распутье четырех дорог, взирает поверх черепов, куда податься да заморить червячка, что гложет тело, дурит разум и тысячи дорог мира сужаются в одну не самую лучшую но единственную. Застывшую разделительной полосой в глазах созерцающих знаковость мистики талого снега, плывущих на юга туч, до Кубы очень далеко. Следовательно, не испить в час полуденной сиесты рюмашки рома и цепляющего жизнелюбия старины Хэма. Брожу среди островков собственных мыслей, подкармливая надежду энергией космоса, алхимией формулировок невозможного чудосотворения. Плюнуть под ноги да прибиться к едва знакомым холстомарателям кубизма и абстракции, толкающим вечно ходовые натюрморты и старые дворики исчезнувшего времени. Вылепить всепонимающе-непроницаемое лицо эстета в отрицалове. Развести первого встречного Феоклиста Шлоймана на бутафорной идее, да пожить в тишине студии. Придумать по ходу дела, пару порнушных новелл для пошло-глянцевого журнала пестреющего огромными пездами. Чем больше твоя голова забита дерьмом, тем ближе вероятность получить деньги.
Стометровка пройдена и все на мели, им бы тоже белой горючки в кишечник для души, да побалагурить, тиская девок, но универсума межполового согласия нет, полный цейтнот. Нынешний день начат невостребованностью искусства и во мне тошнит мерзкое желание опять заложить душу за гамбургер с пивом. Не останавливаясь, бреду вялым шагом, рассеяно пробегая глазами по серым холстам. Нет солнца, блекнут краски, хотя там иные миры, измерения буйной поросли фантазии, никакого менеджмента, маркетинга, просто идея не стратегия, предать, чтоб сотворить новое. Как вы думаете, стоит ли это полотно того, чтоб приобрести его, скажем для гостиной? Рука в кожаной перчатке прикоснулась к темной, резной рамке, псевдо шедевральной мазни. Глаза с лучиком света, который так же играет искоркой в улыбке этой, как мне кажется знающей толк во многом женщине, нет, не денежной мадам со скудным выговором. Я задумался.
Все как-то вдруг преобразовалось в гармоничное молчание пары минут. Незнакомка читает или считывает мою мимику, бегущую столь быстро, что мысли не поспевают. Ну, извини (Дали) тебя еще не скоро расшифруют, в ближайшие полмиллиона лет ты будешь бездарен. Да, он бездарен, увы - с сожалением подмечает она. Чреват излишеством и отсутствует харизма - и становится смешно, просто весело. Парень вряд ли обиделся, расстояние сделало нас давно знакомыми приятелями, абсолютно не заинтересованными миром живописи. Вы мне напоминаете писателя, вы же пишете? Я посмотрел на свои руки, когда же это было?
Вспомнился Серега и его молитва, и как пуля снайпера разнесла ему голову, как бежал без оглядки, обезумев от ненависти ко всему подлюшному миру, давясь матом, отчаянием, оглохший от взрывов и стрельбы. Я страстно желал убить, расчленить того выродка, обглодать его кости, вырезать ближних и детей, главное нет правых есть приказ и работа. Вздрогнул, по телу прошла волною неприятная дрожь. Я остро, физически ощутил недостаток в сигаретах и глухой норе до скончания веков. Это о войне, вернее о человеке, который находится в той реальности. Я пытаюсь осмыслить происходящее посредством нескольких персонажей, их неприятие смерти, отрицание жестокости и по ту сторону каждый должен совершить предначертанное, проще перейти свой Рубикон и судьба спускает свои многочисленные подлости, дилеммы. Кто-то должен умереть и героизм, преподнесенный нам, вступает в противоречие с реальностью, как остаться человеком не опустившись до дикости. Множество вопросов и ни одного ответа, только смерть на глазах под носом, ее дыхание в затылок, страх есть ли за всем господь бог, так ли он силен? Они только успевают почувствовать дар жизни, секунды счастья по мелочам повседневности, но надо воевать, то есть исполнять приказы.
Я стрельнул у прохожего сигарету, жадно затянулся, что происходит? Зачем высказал сказанное? Вдруг все окружающее показалось шатким, в крайней степени неустойчивым карточным домиком, потеряло текучесть, игру размытых теней. Лишилось реального времени, замылилось в глазах, растеряло все, и ощутимость слов превратилась в зыбь на оледенелой реке. Мне стало страшно, как когда-то, там, в параллельном мире обретших плоть призраков войны. Мысли, вопросы, этот пчелиный рой в голове, ожил, загудел, многократным эхом прокатился по всем извилинам. Плохо убивать, еще хуже быть убитым. Но такова - она не досказала, протянув фляжку нержавейки. Глен Ливит, если это что-то значит - и замолчала. Ах, вот ты где, а я уж обыскался - возник еще персонаж. Он бегло оценил мою персону, обменялся взглядом со своей спутницей. Молодой человек писатель и отнюдь не бульварный романист. Мы очень интересно побеседовали. Опередила ответом предстоящие расспросы незнакомка. Что ж, пора - она пожала мне руку. А насчет ремесла этого, не бросайте, пишите. Книга выйдет, и тогда отправьте ее вот по этому адресу - в моих руках оказалась визитка. А виски в подарок. Прощайте - вот так мы и распрощались, я стрельнул еще пару сигарет.
Город, душа в оковах асфальта, бетона и дорожной разметки. Я бреду Лонселотом твоими улицами сменных поколений навстречу, за спиной и чьи спины вижу я. Виски оседает граммами глотков, дешевые сигареты привносят кашель и горечь аспирина. Я не одинок, всего лишь один, среди крыш и каналов, разведенных мостов, дыхания студеного моря, где белый песок спрессован в мрамор стачиваемый набегами волн. Уныние глаз сторожа шашлычной, его приятеля лодочника, пенсионера отставника, капитана второго ранга торпедного катера "Храбрый" людей, которых никогда не узнаю, но которые прожили жизнь и безропотно ее доживают. Глен Ливит двенадцать лет выдержки. Пути к дому нет, только зима да сырость и кеды скороходы несут, отмеряя границы районов, кварталов в неизвестность надлома души, где у края будет теплое солнце острова свободы, только моей.
Баралгин или попросту Бара. Человек гуманоид, без определенной планеты проживания. Вечный грузчик всевозможных магазинов, однобокий философ водочных мистерий. Для многих, просто козлина без души и квартиры, но в тоже время кочевой квартирант, плотник, что вырезает детишкам одиноких крупнотелых клуш сабо и каравеллы их мечты. В последнем и есть ускользающая суть его же жития бытия. Баралгин балагур, хлебосол, на мое извечно стонущее безденежье, он выход из очередного тупика тупиков. Блядская жизнь - бормочет он. Почесывая слои перхоти кружащие шорохом заоконного снега, который виден из закопченного проема коморки у стены нерушимого гипермаркета и наливает, наливает из битых, целых, списано-краденых бутылок. Тут и граппа под просроченный огурец, текила, мескаль с медовухой и элем, виски, джин, кубинский ром. Я оттаиваю, снисходительно для себя уходя в алкогольное брожение.
После пары анекдотов, Баралгин, закинув руки за голову, начинает разглагольствовать обо всем сущем, насущном не касаясь войны да тюрьмы. Эх, граф М. Чего там базарить. Ты вот вроде умный, потому как молчишь, а я вот хоть рот зашей. Видать более во мне накипело, а ты часом не жидок? Вдруг спохватившись, спрашивает он, потом же одумывается, находя подтверждения противоположного, замолкает, наливает полный стакан, умудряясь не пролить. Скажи ка друг любезный, вот почему господь бог не наведет никак порядок в этом балагане? Я говорю все дерьмо! Говно кругом и, конечно же, не первый, кто об этом задумывается, но почему все именно так, а не иначе? Он прикуривает сигариллу, видон комичный, я пожимаю плечами в ответ. Нет, братан и видно ни черта путного не будет дальше. Бог в дерьме и людишки тоже по маковку и мир весь в параше - он смотрит мне в глаза. Вот и ты не знаешь, потому и молчишь. Так задумано, наверное - ключевая фраза оживляет разговор. На этот раз льется изумрудный абсент, от чего теплеет в глазах и кровь начинает пениться, принося образы бредовых идей. Нить разговора становится неуловимой и сложной. Полынь, чертова, горькая полынь, картины нашей жизни, мы подсели на этот убийственный дурман остекленевшего сахарного куска, который грызем как тараканы.
Баралгин хлопает по плечу. Поешь браток, а то совсем закис голодранец - сует под нос черную икру с воткнутой пластмассовой ложкой. Кружат в ночи, крупные хлопья девственного снега, слышен насосный гул вечно живой автострады, поглощающей ненасытно потоки машин, тянущей из нас последние крохи света и добра. Мы обречены на зло во имя самих себя, в нас страх дрогнувшего духа и идея оголтелого траха, рукоблудия, кровосмешения, убийства, некрофилии, каннибализма, кретинизма, кликушества, нашептывания молитв и полная равнодушия луна. Абсент, безухий Дали, Холифилд в одной лодке с Хароном, замершие среди водоворотов мутного Стикса, их молчание, большие сердца без биения пульса, в плену холода царства теней залежалых героев. Каждый думает о вечности, проигрывая ей во всем, до мелочей и любовь лишь сверток оберточной бумаги, где притаилась карта Джокера. Стряхнуть бы все, избежав очередного шага на круги своя, к прелому матрасу на крыше девятиэтажки. Голубятня, бесконечное синее небо, ветер и слеза, преддверие праздника возвращения своего человека из Назарета.
- Боже, сколько голой правды зарыто в мусорных могильниках истории человечества, а нам бы выстирать грязное бельишко сопливого поколения Х. Баралгин уже готов, он бесноватая свинья, маргинальный индивид, мочеиспускатель. Наливай если ты здешний Крез - мне по колено здорово, это тянет на несколько дней оттепели, или пока не нагрянет охрана.
Утро небо в пролежнях, радио розыгрыши, беззаботность пустоты, которую преподносят голоса звезд шоу бизнеса. Я распластан подобно совести серийного убийцы, ноет голова от излишеств, анархия на фоне начатого дня тошнотворна, она мать в чреве, которой не зреет плод порядка. Победить или умереть, утрируется в шепот банального опохмела. Это все похоже на подслеповатый кровавый эмбрион тайного аборта, засевшего в черепе и поедающего мозг, просто мерзкое состояние. На столе мелочевка, знаковая, предопределяющая дальнейшее действие. Я соскакиваю с этого порожняка, наполнив фляжку, прощай Баралгин, балагур, хлебосол. Сегодня мне улыбнулась сама удача в лицо, она окрылила не одноразовым везением. Кто поверит, что в жизни все просто, математическим дважды два и нет ничего, с чем бы было не возможно распрощавшись расстаться навсегда, без оглядки и сожаления.
Я играю играючи. Я играю ради выигрыша. Я играю, чтобы выиграть. Я выигрываю играючи. Звенят монеты. Звон монет переходит в шелест купюр, образовывая хруст пачек, становящихся капиталом самого Маркса, многотомием удачи, фортуны приобретающей самую, что ни на есть сказочность чуда. Везет братцы и не последний раз, с этого мира по нитке и жиле до бесконечности. Рулетка умножение провидения, отрицание загубленных душ игроков. Я чхал на потные ручонки, алхимические формулы, системы прописанные кровью и скрепленные печатью ада. Плевал, есть и нет, разница не велика, если без тебя, но прет, лезет, ломится деньга шальная, жиреет мошна, миллион и по рублю, на два при трех, шести, семи чего уже не понятно. Скотски пьяным засыпаю в гостинице, с довольной горничной играющей вялым членом мудака с деньгами. Начат новый этап жизни плывущей к нулю, зеро на котором опять срываю куш.
Почему тебе так везет? - она поглаживает грудь, смотря, не мигая в мои глаза. Разве везение не ответ? Пойми, я уже практически выбилась из сил. Пожалуй, я готова на все, но это лишь душит неумолимо одними разочарованиями, а ведь болен мой отец, которого я очень люблю и мать в шаге от отчаяния, трудно жить рядом с угасающим человеком, это пытка, а тебе везет, почему? Я ничем не обременен, значит, везение моя ноша. Она задумалась - Это не справедливо. Успокойся, это обыкновенная зависть. Тебе сейчас кажется, что неплохо получить эти деньги и решить свои проблемы, практические все, только материального плана в остальном, коего много чем мир вещей, это не покупное. Отдав эти деньги, я подарю тебе еще соблазн тратить. Ты обнаружишь в себе подлинно жестокое качество решать чью-либо судьбу. Когда-то давно и я помышлял о простом человеческом счастье, а после все изменилось, и глаза мои наполнились грустью, я воочию столкнулся с расценками и осознал, быть живым не имеет цены в денежных знаках. Купить можно все это стимулирует большее приобретение, которое предшествует возникновению мира вещей, что с ними делать, передвигать, перепродавать, дарить и получать заново. Купить жизнь своему отцу и отсрочить смерть, но мы смертны, я не циничен, но факт остается фактом. Сколько ты хочешь? Далее, я отдам тебе всю сумму, что дальше? Дача, квартира, любовник, муж, свое дело, будущее детишек. Все. Твоя старость. Одна и собака, выгул утром, вечером, тишина до конца дней твоих. Хотя существует и другой вариант, где все здорово, внуки, любовь, гордость, что не зря пожил, они помнят о тебе, вы семья. Между этими сценариями и протекает не ровная жизнь, где тебя обыгрывают как в чертовом казино. Может я фаталист и может, просто пасую перед ответственностью, возложенной на нас свыше, потому что, это рабство и навязано оно только определенным людям. Мы не проживаем свой отрезок ради самой жизни, мы с самого рождения познаем мир и людей, совершаем поступки, ошибки, принимаем решения, за которые после получаем достойную награду. Цель жизни и в этом же смысл, комфорт и безопасность, что все? Не знаю, в таком раю я бы спился от счастья, а как ты? Представь не останется зависти, убийств, войн, измен, болезней и черты смерти. Ты готова вступить в такой мир, где нет всего остального все хорошо, даже отлично. Человечество красиво, одухотворено, вежливо не имеет представления о хамстве, кругом миллионеры не понтанешся машиной и виллой, яхтой, модным туалетом. О чем останется мечтать? Готовы ли мы к этому?
Ладно, все это вздор. Деньги, самое трудное не быть их рабом. Мне понадобилось отречься от прошлого и уйти, чтобы освободиться. Признаюсь я не совсем адекватный человек в этой реальности, я подразумеваю, нечто большее за всем происходящим и вот они вернулись ко мне, и я знаю, куда употребить эту сумму. Тебе лишь требуется вылечить отца, давай поможем ему, и ты станешь счастливой или есть что-то еще? Она не ответила, встала, подошла к окну, задумалась. Я не стал ждать ее слов. Два дня назад я просто замерзал на улице, спал, где придется, и там были вши, смерть людей оказавшихся за чертою нормальной жизни, у меня не было даже подходящей мечты, это называют существованием. Необходимо выжить, отличие людей с деньгами от меня в той реальности, им надо провести время, которое беспощадно к ним. Ты когда-нибудь получала истинное удовольствие от простого факта того, что ты есть? Не нормально? Быть может, но что делать, когда одолеет скука? Лучше такая скука, чем радость от поедания объедков и безвестного существования, попробуй, сравни для начала. Проблемы не решаются они порождают новые, это закон жизни. Я протянул ей пачку купюр. Видишь, и я покупаю возможность поговорить, время для монолога. Летом два незнакомца, конечно же, руководствуясь одними добрыми намерениями, пытались вовлечь меня в веру единственно настоящего бога, конечно, все лгут, а вот они все знают и тому есть не опровержимые факты. Я попросил у них денег на особое лекарство и получил отказ, а мне требовалось спасение как никогда. Что ж пришлось силой ломиться в дверь их понимания, я избил и ограбил, совершил преступление. Главное заключается в другом, они я надеюсь, поняли одну истину, кроме равнодушия и глупости доверчивых, существует зло, в котором отсутствует избирательное благородство. Мне пришлось прибегнуть к столь жестоким методам, чтобы выявить то ложное заблуждение их миссии в этом лучшем из миров. Они мать их просто паразиты, прикрытые дерьмом словес о неком высшем существе, что они вообще о нем знают? Смотрелись ли они в зеркало, обезьяны? С каким выражением они рассказывали о конце дней, просто упиваясь фактом глобальной жопы, смрад миллиардов гниющих трупов вызывал в этих ублюдках оргазм. Поверь, я готов расплакаться, видя голодного ребенка, это называют сентиментальностью, смерть врага мне не дала ничего кроме пустоты, просто запить спиртом, покурить. Самое устрашающее во всем этом, что это только развод, если человек отрицает рай, напугай его адом, как верно это было сказано.
Она взяла деньги, стала собираться, и мне стало жаль ее слабая, несчастная женщина, которая мечтает жить по человечески, великое заблуждение, как и критерии нормальности, существуют ли они? Потрескивает сигарета, вискарь, вискарь, две белые дорожки, нити судьбоносные, нити влечения, "не рожденный, не умрет". Безудержный смех в отражение двойника в зеркале, ритуал сна. Кто она? Кем была? Что преподнесет ей новый день?
Сутенер Ираклий, мамка обрюзглая Роза, нечто полноватое и набитое мерзким содержимым, барыга Артем, прыщавый ублюдок с тонкими губами садиста. Вот оно общество гадов ввалившихся в номер по звонку телефона. Пухлый сосисочный палец Розы ползет по цветным фото разномастных девиц в неглиже, раскрывая достоинства полового товара. Ираклий, молча, потягивает коньяк, волосатыми пальцами свободной руки отстукивая дробь. Мутный взгляд Артема змеей ползает по полу, он равнодушен в ожидании своего предложения. Усталость от однообразия, происходящего, в нем наиболее остро выражена. Выстрели в лоб этого парня и вряд ли наступит смерть, просто дырка с опаленной кожей, пустяки в запасе еще несколько голов. Роза хвалебно распространяется насчет пары свежих девиц. Говорит отвязные, работают только вдвоем, вообщем многообещающие девки, так тому и быть. Артем оживляется, жвачно выбрасывая содержимое сумки, мне остается оплатить погоню за драконом.
Как я устал, что день сменяет ночь, опротивел восход и закат, безразличен ток спешащих масс и тишина отфильтрованная кондиционером паскудна, как скрежет зубов. Царство дыма, растворенное в клубах молочного тумана, заползающего сыростью склепов в легкие. Я жду идущее время, упырей стрекоз, шепот тайн параллельных миров, откуда придет дракон сказочник, полный речей Соломоновой мудрости, где слово словно алмаз, плавящийся в эликсире молодости. Там после испития чаши в кругу индейских шаманов кто-то незримый подбросит философский камень на чашу весов, но мы не возьмемся плавить золото. Будем просто созерцать, не протягивая рук, чтоб прикоснуться и тогда истина обратится в притчу, метафора в парадокс. Ангелы смогут говорить с нами о далеких вселенных, что так близки и безлюдны.
Стены исчезнут, соты расплавятся. Будет солнце и луна на чашах весов, даль, лишенная горизонта за которой есть все, нет, не содержимое гипермаркета, а нечто без расценок и маркировки, то о чем говорится в преддверии смерти, от чего мы не застрахованы. Это огромно, необъятно, оно нас страшит, как слепость зрячей Фемиды. Там последний вердикт единого, который знает все о нас, до последней мысли и нет возможности источать искусную ложь. Есть лишь путь в небо к тучам бродягам, там все по-другому, легко, просто, живи братуха в ус не дуй. Нет этой чопорной, измораленной публики, юродствующих догматиков, нет, мы, нас и как все. Нет аналитиков, психологов, адвокатов, пьяной правды и дисциплинированной лжи. Какая военная махина милитаризации параноидальных умов выживет там? Какой сектант баптист перекричит гимном гром небесный, а папа Римский отвергнет растаманский косячок, куда там.
Гетера, путана, гейша, веселая раскованная девица для нас и в наше услужение по имени Диана. Забавно. Её подружка Ева из Конотопа, умеющая валить клиентов на повал, тоже хороша с подтекстом. Глазища искрятся от кокса, плотоядно растянуты алые вамп губы, платина волос нимбом светится в тусклой полутьме номера. Она приближается медленно обнажаясь. Дракон сонливых туманов тает среди окон домов, где на кухнях пожирают ритуальную снедь. Диана проводит пальцем по стеклу столика, добирая остаток белой дорожки, оседающей на ее язычке, деснах. Начинается движение кровотока, полового влечения в канве раскручиваемого взрослого анимэ, мы еще похожи на персонажей. Член вздыблен колом распятого существа с мыслями средь облаков, это я, но в ином я. Видящий только белое начало извилистого пути. Зеркало отображает аматорское кувыркание трех нагих существ, яростно сходящихся в схватке взрослых откровений. Да, ебля есть наиглавнейший мотив для продолжения жизни и совершения разного рода поступков, через порок мы познаем суть добродетели, и об этом скажет еще не один человек.
Я взвинчен до предела, купленные тела хороши, это еще не битое стекло у обочин шоссе. Данная минута прекрасна и дальнейшее действие в любом случае будет фейерверком. Сейчас соски Евы гипнотично маячат у лица, я стараюсь голодным младенцем поймать их. Диана божественна и невинность не ее амплуа, разврат вот от чего она пьянеет, конкретное дралово от которого взрывается все нутро и кипит кровь, это лишь придает смысл движению данного существа, биению дикого сердца, вспышкам разрядов нитевидного оргазма. Она обожает член, это идол, тотем, объект ее поклонения и сумасшествия, недолгая прелюдия и вот она оседлала меня, начинает лихо вращать бедрами. Бисер пота то и дело вспыхивает на ее молочно-белой груди. Я опрокидываю ее на живот, приподнимаю бедра, теребя клитор, и сходу вхожу, получая этот стон, отрывистый, хриплый, знаковый. Замираю, после возобновляя медленное вхождение, чтоб она задрожала и вот это, своевременное, наращиваю темп, чувствуя руки Евы на своих ягодицах. Она царапает мою грудь, кусает мочки ушей, шею. Диана сжимает сильно бедра, плотно прижимаясь ко мне, и словно ждет отсчета. Жадные губы Евы в лихорадочном поиске находят приоткрытый рот партнерши, ее глаза закрыты, она тает, тлеет, стекает теплым воском. Я взрываюсь, расстреливая все содержимое, скопившееся во мне. Бьюсь эпилептиком в судорожных конвульсиях, скольжу по выступившей испарине распластанного, разгоряченного девичьего тела в котором сейчас беснуется сорвавшийся с цепи зверь. Тишина, дым сигарет приглушенный, предрассветный джаз.
Все мы приходим, чтобы по разному уйти, исчезнув в предрассветной дымке отступающей нехотя ночи, теряя некую загадочность в урчании мотора подъехавшего такси. Я молчалив и задумчив в предчувствии скорого расставания с мимолетной сытостью последних часов, нужен голод, иначе лишусь остроты ума, восприятия окружающего, знакомых проблем. Курю ради дыма, без желания сочиняя запись в своей же памяти, ведь больше никто не придет просто так, не постучит в дверь, не зайдет за забытой вещью. Сизый кольцами дым тлеющей сигареты, небыль осязаемого видения вползающего в пространство комнаты.
Лица людей в запыленной форме, стоящая пыль, пот, стекающий по лбу, нещадно палящее солнце, гул техники медленно вползающей в крохотное селение. Седая борода мертвого старика лежащего у обочины дороги и плач невидимого ребенка. Далекие голоса едва разборчивые где-то за спиной полны приказов и мата, а тут стрекочут цикады. Я подымаюсь во весь рост, подбираю автомат, озираясь по сторонам, и начинаю идти. Жестокое солнце, выгоревшее небо и глаза человека плененного в бою. Снайпер.
Эпизод без слов, человек у черты ему придется принять воздаяние по делам его. Часом ранее во мне имелись слова, как тогда казалось довольно подходящие, теперь же сцена полна молчания. Он попытается поднять голову и изобразить боль, которая видна на разукрашенном гематомами лице, просить о милости глупо, он наемник. Я вставляю в винтовку патрон, приставляю ствол к затылку, спускаю курок. Все больше не существует такого человека и прежде не существовало, он более не купит сыну машинки, а жене шубу или украшение, он теперь жмур. День долог словно бесконечность, курево на исходе, хочется немного выпить и пожевать тушенки, забыться во сне и чтоб девка теплая была рядом, а мертвец он потом явится, через неделю.
Так возникает некто незнакомый, перепутавший этажи, нумерацию комнат. Пьяный навеселе, подвешенном языке с извинениями, бойкой, боевой подругой в шубе до пят, под которой упругое молодое тело, полный минимализм вечернего туалета. Пара стопок водки и дядя отъезжает, мирно сопя в кресле, он устал от заблуждений и образа жизни ему за полтинник, так что вечерок в отрыве, вкупе с шикарной, раззадоренной визави истощил запас его прочности. Она разочарована, пьет без меры водку, не замечая моего присутствия рядом. Старый козел - в этом вся злая штука любовь, откровенность разочарованной женщины перед принятием уже предрешенного поступка. Ей хочется сбросить шубу и отдаться незнакомцу тут же в присутствии этого недееспособного рогоносца. Закусив губу беззвучно стонать, чувствуя в себе твердый член без устали обрабатывающий ее манденку, если бы она хотела спать, нахрена я тогда бы распинался. Лживая мораль осуждения всегда подталкивает к совершению аморального и я туда же. Просто трудно отказать женщине, когда сам ее хочешь. Я наливаю, с каждой рюмкой трезвея, наблюдая ее нетерпеливое ерзанье в кресле, моя гостья что-то задумала.
Разговор вяжется, клеится, слово, за слово, продвигая нас к полноконтактному прелюбодеянию. Она пьяна, но от беспомощности перед своей, же сексапильностью несколько тушуется, ей нужен мой предлог. Я замолкаю, пристально глядя ей в глаза, голубизна которых в утренней серости бездонна. Хотите - почему-то на вы - Я могу позвать свою подругу. Жанна очень веселая, знает множество смешных историй, она вообще душа любой компании. Почему бы и нет - и я киваю в сторону старого пердуна храпящего вовсю. Она уходит, слышен щелчок дверного замка, верный признак обмана, упущенного шанса и скорого пробуждения ее папика, может к лучшему, что остаток времени проведу среди тишины, но в дверь снова еле различимо робко постучали.
Незнакомка в том же облачении и эффектная подруга Жанна в гостиничном халате, сквозь ткань которого прорисовывались волнующие округлые формы тела. Смуглая или загар, вполне подходит под образ пляжной красотки из глянцевых журналов. Боюсь наговорить глупых восклицаний, но вы. Я снимаю шляпу перед вами - ее улыбка магична, в ней все эликсиры жизни, она воскрешает дремлющий в истине разум.
Карина так зовут незнакомку, вдруг спохватилась, что необходимо сменить туалет, и мы остаемся наедине без потерявших актуальность слов. Я подхожу, становлюсь на колени и просто отдаюсь во власть этих карих глаз. Руками развожу колени и замираю, любуясь открывшимся моему взору видом. Ее беззвучный смех, запрокинутая голова, пальцы, зарывшиеся в волосах, медленно тянут на себя, все ближе и ближе приближая этот вожделенный центр новой вселенной. Я выдыхаю жар, по ее телу пробегает мелкая дрожь. Подожди немного - шепчет она. Давай дождемся Карины. Разыграем? - предложение безоговорочно принято.
Жанна быстро сбрасывает халат, знаками показывая держать себя в руках, быстро с завидной ловкостью раздевает меня, хватает резко за член. Не плохо - подмигивает мне и увлекает в спальню. Быстро разбрасывает подушки, комкает одеяло - Вот так лучше - и мы валимся на кровать. Теперь замри, притворись что спишь, очень крепко спишь - доли секунд и ее язычок пробегает по стволу, задержавшись на головке. Так, отлично - довольно произносит она, выходя из спальни. Снова тишина и вот послышались тихие шаги. Вырубился твой мачо - они уже в спальне. Посмотри сама. Жан, глянь, а он стоит. Ой, и в правду, что делать будем подруга? Я со спящим не пробовала. Давай ты первая. Нет, боюсь, а вдруг проснется? Так сама же хотела, вот он, действуй. Но тогда я думала, что он сам начнет. Хм, член вот стоит, чего еще надо. Карин, я тебя не понимаю - я едва сдержал приступ смеха. Она приблизилась, слышно было как, шурша, сползла одежда и после губы коснулись члена. Раздался легких шлепок, она ойкнула, руками уперлась в плечи. Здорово было оказаться в ней и ощутить выдох оседающего на меня тела. Напряжение спадало, она раскрывалась, осваивалась, раскачиваясь маятником, не впуская его до конца.
Жанна, хрипло срываясь, шептала - Давай, так осторожней, аккуратней. Я плыл и млел, чувствуя ее возбуждение, обильную влагу. Карина задрожала, дыхание сорвалось, стало тяжелым, гортанным и она, расслабившись, впустила меня целиком, затем сжала бедра, ее сердце разрывалось, этот бешеный пульс раскаленными иглами вонзался в мое тело. Прикидываться спящим было не возможно, я открыл глаза, видя перед собой уже слетевшее с катушек существо, не женщина, а сплошь эрогенная зона, наэлектризованная с отсчетом, ведущим к аннигиляции. Хватаю ее за плечи и впиваюсь липким поцелуем, уверенными толчками вонзаясь в раскаленное нутро, пожирая эту податливо-независимую обреченность, тяжелыми хлопками скачущую на мне. Карина резко отталкивается руками, отстраняясь в сторону, яростно теребит клитор в глазах бешенство, бессмыслие, она подымается во весь рост и после падает, вскоре она сорвется в пропасть и душа вырвется криком стоном, дикой самки, которая вдоволь насладилась даром матери природы, чтоб снизойти легкой поступью в царство вечной неги. Насыщение, бессилье наэлектризованной нервной системы, плотно сомкнутые веки, улыбка слабого, счастливого человека, ощутившего радость, она получила свое.
Теперь в поле моего зрения оказалась Жанна, сплошь самодовольная ухмылка. Я усмехнулся в ответ, предпринимая попытку выиграть эту дуэль, загипнотизировать ее, обвить кольцами удава, вероломно добиться своего, она не так покладиста, в ней присутствует природа хищника. Она издала гортанный рык, предназначенный для кого-то из мягкого пластилина. Сможешь осилить, попробуй, возьми - звучало серьезно, словами не пустыми, словно в ее руках были зажаты нити манипулирующего кукловода.
Природа жалящего существа, стихии воды и огня. Одержимость расширенных зрачков, нагота, влекущая к безумным поступкам первого шага навстречу. Меня увлекла эта странная игра пластики тела, кровь бешено лилась по венам, по всем чертовым капиллярам, отдаваясь пульсацией боя миллионов тамтамов в висках. Я не желал совать голову в предлагаемую петлю. И попробую, и возьму - хрипло выдохнул принятое решение, протягивая руку вперед. Вот пальцы коснулись плеча, проскользили по талии, остановились на бедрах, перебирая тонкую полоску волос, кончиками осторожно пробрался в преддверие исходящее жаром. Она отстранилась, играя все той же высокомерной ухмылкой. Я опустился на колени и просто зубами вцепился в кожу, обхватил крепко ее ягодицы и притянул к себе, уверенно приближаясь к заветному. Она инстинктивно дернулась, проверяя крепость хватки, а после поплыла, осела.
Мы повалились на пол, так и не найдя опоры кровати, за стенами вскипал очередной, пронумерованный день, а здесь время испарилось, сосредоточившись в наших телах, которые вели борьбу за это обожаемо вожделенное удовольствие. Я пиявкой впивался, всасывался, испуская дух от этой калейдоскопичной круговерти в голове, моля об одном, чтоб это продолжалось и продолжалось до бесконечности, среди которой изойду в песочный прах, покоящийся на дне самой глубокой морской бездны. Она выгибалась дугой, стонала навзрыд, покрывалась искрящейся испариной, дрожала, слабея ежесекундно, тлея огарком свечи среди океана черной нефти, чтоб после полыхнуть пламенем бедствия, разрушительным морем огня.
Я вырвался ничего не соображая, схватил член и мощным толчком вонзился в нее, уже животное, а не философ созерцатель заполнило меня. Мысли, истины, анархия все в тартарары и кашу, одно желание, повторить толчок, ее ноги сплетаются ядовитым плющом за спиной и подталкивают к этому. Утерян контроль, потерян человек некогда бывший мной. Плоть в плоть, в трении, скольжении, агонии, поцелуях, укусах, проникновении, безудержном пожирании самкой самца и возрождении среди мрака смерти. Жанна опрокидывает меня на спину, седлает, вращая бедрами, наскакивает и сползает, обжигает поцелуями, полосует кожу ногтями, рычит обреченно, впивается в шею, вспарывая языком, плоть проникает с кровью в сердце, раскаленным оловом разливается по телу. Я содрогаюсь, бьюсь в мучительных конвульсиях выламывающих суставы, задыхаюсь, лаская языком окаменелые соски пышной груди. Ее губы находят мои, жуют, покусывая, пуская солоноватую кровь, в голове стоит оглушающий доминирующий звук надорванного грудного стона. Не могу больше - это обоюдная мольба, но этого мало. Теперь она на спине с искаженным от страсти лицом, с жилами вытянутыми в струны и я уничтоживший неумолимое время бьюсь в этом ритуальном экстазе, предчувствуя взрывной оргазм. Отстраняюсь и исхожу в семя, видя лишь белое, белое, которого много даже слишком, она прижимается ко мне и обнимает, в бреду нашептывая - Ты мой, ты мой.
Я не верил в любовь и, наверное, никогда не поверю. Жестокое чувство, одушевленное безмозглыми дураками. Любовь никогда не порождает взаимности, человек из страха перед одиночеством, идет навстречу другому, упрямо надеясь, что он обратит его в свою любовь, из этого проистекает та самая кабала и бремя, ярмо на шее со звенящими бубенцами, ты чей-то раб или хозяин. Женщина покорная обретает смысл жизни в детях и датах. Мужчина растворим в обретаемых мыслях. Он идет дорогою извилистой по жизненным коллизиям, или просто деградирует в козла. Я смотрел, как они одевались, любуясь умопомрачительными телами, за окнами был день холодной зимы с уже не интересными словами о чем-то, что вместимо в рамки прощания. Развеселил старикан, понукаемый своими спутницами, он высокопарно извинялся, сраный аристократишка, фантом их черного Роллс-ройса. Они ушли, оставив воспоминания о былой ночи, кто они? Поцелуй хранящий тлеющую страсть, губы в губы еще не остывших женщин, им надо, необходимо постоянно с различными вариациями, продлевающими скоротечную иллюзию молодости. Соответствовать всем догмативным критериям журнальных фемени, но видели бы вы этих мертвых невостребованных сучек, ночами, крапающими свои статейки. Я люблю женщин и для этого не обязателен посыльный с оранжереей в корзине.
Снег у обочин, серый, грязный, проходные утробы дворов, вывешенное на сушку белье, семейные трусы по колено, ужасные молочные рейтузы, линялые простыни, нестерпимый смрад коммуналок, в склепах которых скрыты, вернее погребены юные гении лаунжа, мейнстрима, с азартом гоняющие в футбол. Живейшие из живых, дворовые псы разбойники, начисто лишенные продажности, я родом отсюда, из этого мирка, вселенной, недосотворенной господом, где стучат костяшки домино в мозолистых руках работяг, глухо позвякивают граненые с дешевой водкой, рождающей присказ истины старых кварталов.
Древность сошедших под откос цивилизаций, плавильня наций, Вавилон, если хотите, многоязычный иконостас собора, где раввин да православный поп в одном сапоге служат дневную мессу для паствы крохотных коморок, в которых молодая плоть восстает для жизни. Мелодия талой капели. Глаза женщин идущих на работу, чтоб выбиться из сил в люди и вернуться к столбняковому члену подвыпившего мужа. Варить пищу и с тяжелыми мыслями кувыркаться в койке, ожидая плевок спермы. Очередная душа будет зарегистрирована краснощеким холостым участковым. Девочка по имени Наташа, Наталья, Натали, первая любовь, первый шаг к совершеннолетию, быть может, она уже здесь не живет, ведь участковый всегда имеет шанс стать капитаном. Я вдыхаю воздух мира породившего меня. Он призрачен, те, кого помнил, ушли навсегда.
Дань уважения Савве Гольдману, ты пережил всех этих царственных ублюдков и убедился в своей правоте, что все прозябают в жопе, а история просто проститутка.
День убийственно долог. Солнце скатывается по небосводу, сыпля ржавчиной песочного покрытия обледенелых дорог. В моих руках увядшая роза, предмет просто так отданная мелочевка у портала метро. В подземке есть уютная кафешка под вывеской "Вечность" так почему бы и не разбавить не состоявшееся цветочное свидание в кругу незнакомой публики под бутылку вина. Ведь на дне ожидает истина, а она бог знает, куда мчит оголтело.
Глядя на эти лица, местами даже личинки лиц, я подумываю, что в подобных местах стоит начать делать наброски предстоящих мыслесодержащих романов. Ты подобен Робинзону, это остров на котором нет внутренних раздражителей, но в тоже время безоружный поток масс постоянно наталкивает на создание пары значимых фраз, способных болезненной занозой вонзиться в геморройный зад общества. Вино оседает в желудке, прорисовывается будущая история, там человек придумавший идею сотворить рай на земле, он не успевает осуществить задуманное, потому что погибает от нелепого случая, он даже не помышлял о таком исходе и последние секунды он познает отчаяние. Нарисуется, не сотрешь одинокое сердце с тоской и грустью тянущееся к розе. Незнакомка и секс, ей по душе Би Би Кинг. Странность, я давно не слышал блюза, а у нее драма, человеческая, личное, пьяное с излитием якобы души и горечи одиночества, когда за тридцать, пресловутое касаемо не касающееся. Желание подарить нежность и ласку, складируемые в комод с постельными принадлежностями. Ведь вы понимаете меня?
Да еще бы. Ведь у меня есть уши, чтобы слышать. Мозг, который анализирует. Язык, говорящий слова, естественно я понимаю, проникаюсь, воспринимаю, держа вашу руку своей. Мы плывем в ауре сочувственных обезьяньих ужимок, ублюдочной, лживой мистерии этих псевдо убаюкивающих глаголов к празднеству двух нагих тел в наследной койке, а надев утром очки, вы словно не узнаете меня. Не припомните ночных кульбитов, минета, как так, разве это была я? Виноват лишь алкоголь. Сорвалась, что поделаешь, мне еще детей учить музыке. Раздолбать бы тебя порнушным ганг-бэнгом, с кучей онанирующих дебилов, тебя и твое же не востребованное одиночество. Страшно и гадко жить во лжи и подохнуть в оной, так и не признавшись себе в том, кто ты есть на самом деле.
Молчалив, продолжая держать, поглаживая руку, только глаза не лгут, но они лишены дара речи, хотя красноречивы когда пылают одержимостью. У нас тут трагедия, он бросил ее, ради похотливой соплячки, которая не умеет печь фирменные блинчики и чего ему надо было, ведь рядом было совершенство. Конечно, а сейчас напейтесь мадам, как последний дворник и похулиганьте. Наконец приоденьтесь в красивые вещи и потусите в клубе, сейчас заведений превеликое множество на все вкусы и возраста, познакомьтесь с кем-нибудь, хватит штудировать классиков, каждый человек обожает бессмысленное веселье, поживите в свое удовольствие без блинчиков и бесконечно долгих вечеров за томиком умершего молодым поэта. Вот увидите, что ваш герой заскучает если не за вами, то за комфортом и блинчиками, тогда и принимайте решение послать его или простить, вернувшись в уныние.