Гришко Сергей Владимирович : другие произведения.

Зима. Прокуратор Вавилона.

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

   ЗИМА. ПРОКУРАТОР ВАВИЛОНА.
  
  
   Цель высшая моя, в чем заключена она?
  
  
   Разумной мою жизнь не назовешь и с этим глупо спорить, но в отличие от многолюдного человечества, я просто живу, а не существую, пытаясь выжить в перипетиях неудач, обломов и баталиях социальных метаморфоз. Мое не замороченное кредо определяется тройкой не подлежащих критике слов, анархия мать порядка, как говорится, комментарии излишни и вопросы до плеши, проевшие многие умы, это не ко мне. Отсутствие небесной манны к существованию в социуме, делает мою жизнь полноводной, насыщенной всеми соками и красками жизненной палитры. Лишь находясь в иногда крайней нужде, без крыши над головой и с двухдневным рокотом голода в пузе, реально светит на подвалившую халяву укуриться подобно ядреному пауку каракурту и так не по-человечески отъехать в некое запределье или зазеркалье, а после через сутки врубиться в цветную реальность. Обнаружив в карманах не пустоту человека, а деньги упавшие прямо с неба, возрадоваться, осознав простую природу чуда, к черту неудачника Карнеги!
  
  
   Сегодня, ибо оно не повторится еще раз. Именно сегодня, после пришедшего утра с дикой сексуальной возней на кухне, ваш покорный слуга, продрав свои мутны очи, пожелал оставаться в живых. Двухдневное пожирание больничных таблеток с труднопроизносимым названием заблокировало речевые функции и отчасти парализовало вестибулярный аппарат, ужасно походя на паралитика, я доковылял до кухни. Барон Борзых с колоритным бланшем под правым глазом, гремучая помесь благородных кровей, подонка и охотника за скальпами, в своем амплуа, с опаленным ирокезом восседал на табурете за крохотным столом, с остатками вчерашнего кутежа, бессмертными тараканами, у окна задумчиво курила тощая Лиза. Долговязое, угловатое существо с мертвенной бледностью упыря, вообще все в ней указывало на плотную героиновую присадку, и признаться честно данная картинка походила на абсурд и словесную мазню ни о чем. Ей пока еще было хорошо и утренний секс с типом вроде барона, задержал ненадолго предстоящую озлобленность. Собственно торчит она или дотягивает до финиша, но коль она активная блядь, ей это иногда надо.
  
  
   Осмотрев меня с ног до головы, Борзых открыл холодильник и вынул крохотное спасение, полбутылки красной портвяшки. Выглядишь, как новорожденный геморрой - соизмерив взглядом, констатировал он, протягивая вино. Тощая усмехнулась, постукивая костяшками пальцев по подоконнику, не найдя что ответить, я допрыгал к бутылке и пиявкой присосался к горлышку, с каждым глотком ощущая, что мой перпетуум-мобиле получает бензин, и совсем скоро я подобно винтокрылому Карлесону вернусь в сей суетный мир, мелодично жужжа начищенными лопастями. Деньги есть мужчина? - лениво спросила тощая, об этом и многом другом думать не представлялось возможным, это развод и повод для нее раздвинуть ноги, чтобы меня выпотрошили как деревянного Буратино. У меня дела срочные, может работенка подвернется, бежать надо, иначе все пропущу - я начал спешно собираться. Сидеть на герыче не мой профиль, а эти уроды опять вмажутся и сказке конец. Деньги, деньги, за эти бы деньги, что они прокалывают, я бы купил цельное княжество Монако.
  
  
   Солнце светит, но почему-то никогда не греет черствой зимой. Ноги примерзают к кедам, но я в реальной краденой косой при деньгах круизирую троллейбусом к точке розы ветров, а там, вмиг найдется движение по любой масти. Тетка с молоденькой дочерью, явно студенткой, косят коровьим взглядом в мою окутанную сортирным перегаром сторону, презрение и опаска, но я способен на подвиг, куда им морально недоношенным курицам. Их награда смачный пендель под этот неустойчивый меркантильный зад, рождены, чтобы быть проданными. Играет по венам шальной собака портвейн, исчезают, возникая псевдо физии разнообразных тошнотиков. Военный таращится глазами призыва, он бы в любом воздвиг плац и дубового человека, хватит с меня, я за истекшие тысячу лет достаточно постоял под знаменами и не единожды видел сучье потомство героев и освободителей. Для божиих старушек я воплощение настоящего зла, демон, лукавый бес, маньяк, наркоман, потенциальный убийца, они чужие мне, следовательно, я не лучезарный внук. Дневной свет, конечно же, не мое время, в лучах солнца я кажусь выходцем из мира иного, но дав газа смрадной органики, и с чувством выполненного долга схожу на розе ветров. Протест брошен в рожу социума и нутро троллейбуса забурлило ненормативной лексикой.
  
  
   Время близится к обеду, на пятаке тусуются лишь дармоеды да торчи, об их гнилой природе можно написать эпохальный многотомный труд, настоящее дно, ад Данте, кого ни возьми, подонок, упырь, мародер, скотина редкостная. Приходится, вжав голову в плечи пройти сквозь эту Лернейскую гидру, но не тут-то было. Сопля, лысый дистрофичный козлина, который умело для не сведущих выдает себя за непризнанного гения современной прозы и иногда более натурально за халявщика в первозданном виде, узнает меня и, размахивая длиннющими ручищами, гребет в мою сторону. Восклицая на барский манер - Дружище граф М! словно мы не виделись с добрый десяток лет. Дай ка я обниму тебя, старый, похотливый кобелина! - ну вот спасибо. Он внаглую меня колет, сейчас на горизонте образуется четверка романтично продвинутых шалав с букетом венерических подарков. Чертов Сопля - его холодные, сухие руки не столько обнимают и похлопывают в дружеских жестах, сколько шарят по карманам, и вот скудная наличность обнаружена. Да ты брат Крезу подобен! - понеслась душа с горы.
  
  
   Жизнь замирает в точке сонливости, когда ты видишь все медленно, словно уставший пловец, еще чуточку, немного и вот вода одолевает, твои казалось стальные мускулы. Я вял, практически не жилец, моя снисходительная улыбка говорит одно. Идите вы в жопу - а мне отвечают с той же учтивостью. Всенепременно пойдем, есть хата и вот они, согласные на все, продрогшие нимфы. Сопля берет подготовительные мероприятия в свои алчные руки. Граф М это мировой человечище, талантище коих не сыскать ныне, глыба и сценарист порно фильмов - между этим трепом за мои же деньги, меня закармливают кислотой, после валиум, затем водка, пиво, провал в черноту. Прыщавая дева или ужасный фрик, блюет при попытке минета, а мне весь мир под медным колпаком.
  
  
   Будит, пробивая ознобом выплывшее сознание, не знаю, почему это происходит, но после летаргии вечной, незыблемой, наступает истерика невидимого существа. Абсолютно нагая особа с окровавленной физиономией истерично вопит, мягко выражаясь. Твари! Выродки! - соответственно - Ненавижу! - ее приводит в чувство сериями оплеух и затрещин вдрызг пьяная подруга, отчего данная сцена приобретает чернушно-бытовой характер. Скоты! Грязные свиньи! - прямой правой Сопли отправляет истеричку в реальный нокаут, слышен глухой стук падения тела. Сумасбродная дура! Грязь подобного отвращает - Совсем с катушек слетела, сучка! Сопля отирает сочащуюся из разбитой губы кровь. Прикинь, чуть губу не порвала - он переводит взгляд на пьянющую девку, но там тупое стекло бессмысленных глаз. Где ты откапала это животное? Не втыкай убогая! На этом возгласе, меня накрывает душное покрывало кайфа, я уже по уши гребаная Белоснежка с семью гномами в жопе.
  
  
   - Самое страшное, это пресыщение, когда ты начинаешь искать, апробируя выходы в нечто новое, более огромное и страшное. А любой поиск, это слепость в кромешной темноте, это не выбор по каталогу, и осознай к чему в итоге приходишь. Бог умирает и на его месте возникает бес, он принимается тиранить мысли, мучить, изводить, вскоре тебя имеют. Граф М! Граф М! Ты чего? - Сопля не напуган, но жмур каждому портит цветные реалии, особенно тем, кто вынужден после объясняться с ментами. Ползи ка ты дружище в ванную, а то смотришься сплошной рвотой. Совсем измучили тебя эти бездарные будни - и Сопля прав.
  
  
   Теплая вода, кровь по каплям из носа, жгучая желчь нутра, я подобен человеческому эмбриону, уродлив, беспол, слеп в чреве достижения цивилизации. Я уже долго не жевал еды. Вечер, день, утро, не важно, или пришла зима, этого не рассмотреть в окне за плотными шторами. Только она без имени, молчаливо жарит картошку, на столе пакет кефира, круасаны, в доме была уборка, дезинфекция памяти, тела, это теперь частное жилище и просто девушка. Я смотрю тупо в окно, на незнакомку с побоями на лице у плиты, где жарится картошка. Замкнутый круг бесконечен. Сегодня повторится вчерашнее, а завтра как всегда. Главное ты ослабнешь, чтобы противиться, после свыкнешься и произойдет то, во что сейчас не веришь. Просто ангел покинет эти стены, уйдет навсегда, станет дерьмово, захочешь все перекроить, убив себя или мудака спящего мертвецки пьяным. Пустота грубая, жестокая пустота. Не хочу быть с ней рядом, поедать пищу приготовленную ее руками, говорить бессмысленную дребедень, используя пошлые словечки. Штаны высохли и чисты, я равноправен, ныряю в кеды, за дверью конуры голод и воля, а за спиной вновь крылья, перевернутая страница ушедшего дня.
  
  
   Есть ли цель в моем движении? Залажу пальцем под подкладку, выуживая заначку до которой не успел добраться Сопля, значит, на катафалк лежит дорога, тоже не последняя яма помоев. Фишка данного заведения заключена в давящей мрачной готике некоего не реального пространства. Кругом черным черно, кроме раздражающих матовых софитов. Сидя же за столиком, даже самый смоляной абориген Африканского континента почувствует себя меловым элементом. Я не стану говорить о бледнокожих засранцах вроде меня. Официант с пластикой мима в черном трико, маске трагика тускло поблескивающей серебром, подобно тени бесшумно исчез, не дослушав заказа, в таких жутких декорациях поминутно трезвеешь, сползаешь на понты и попуски. Измены одна за другой, боишься отравиться кровавой человечиной и в муках подохнуть, чтоб сойти в предлагаемое меню. Здешняя еда напоминает вырезки из операционной, но водка усмиряет протесты желудка и проясняется в глазах. Еда растворяется среди слизи желудочного сока, я чувствую присутствие жизненных сил, странное, но не дивное состояние, словно под микроскопом, вижу, идет расщепление, двигатель пыхтит, заряжаясь энергией органики.
  
  
   Солнце, вернее солнечный день, уже вскрыт подобно консервной банке мертвых бычков в томате, он готов к поеданию страждущими. После мрака катафалка мир чуден, как и любое божье творенье, я посредством нехитрых умозаключений познаю окружающее сравнением, и последние на сегодня деньги идут на пыль и ветер. Это некий синтетический продукт современной противозаконной алхимии, принимаешь чудо порошок, запиваешь шипучим Пепси, и тебя распирает от непомерного счастья жизни. Паруса полны ветра, даже отпадает само желание жить. Чуден я, неповторим в бесконечных ремарках своей же вялотекущей шизофрении, нет места откровениям, вряд ли правда, навряд ли дикий бред, это праздное возрождение, разлагающийся на атомы ренессанс, фейерверки маскарада анархии провозглашенного свиньей трубадуром.
  
  
   Здорово-то мне, я живой! Я солнечным зимним днем плыву улицами прохожих людей, летящих асфальтом машин. Я придурком без текущей слюны улыбаюсь экстатично на солнце, познаю скоротечность ползущих туч, нет ничего в моем организме отягощающего мои же мысли. Там, там мир не на попуске и поиске опохмела, он сейчас отчасти суетлив, муравейник в сахарной вате и есть же козлы, кто обгадит всю эту взбухшую идиллию своими борзо-свинскими наездами. Я не трус, но и на танки в кедах не бросаюсь, меня напрягают дешевым слогом быкования, они даже не видят, что хорошо-то мне, их дверь в гуманность крышка унитаза при не смытом дерьме. Сосите средний палец господа кондомы - и далее кеды скороходы понесли меня дворами, оградами, подъездами, это победа, потому что нет горечи поражения.
  
  
   Пустой, а к вечеру опустошенный, пыль высосала весь бензин из крови. Я побитой дворнягой смотрю на отмороженных граждан и сотоварищи, увы, на мели. Что делать, братцы махновцы, коли, мошна худа, что делать? Ближе к темноте вопрос гнетет своей сакраментальной извечностью даже едва живую кармичность. Крепчает мороз, и замерзают сопли, кеды оледенели и отбивают хаотичный степ притоп, у парней имеются шапки, а моя копна покрылась инеем и морщит скальп. Тут все же возникает идея, куда податься и кое-чего замутить, а бывали и совсем препоганые деньки.
  
  
   Гонимые холодом, остывающей молодой кровью и желанием отрывного пилотажа на грани возможного, мы оказываемся в Мухоморе, тоже сказка с концом. Пидорский клуб траходром, сплошная голубизна с морячками, но если не разводиться на базары и не пить очумело, помня о бдительности, то вполне реально светит подмутить у подвыпивших псевдо мужчин деньжат и соскочить, уповая на везение, главное не согрешить банальным гоп-стопом в клозете, тогда швы на анусе гарантированы. Свободное заведение, мы держимся как братва, один за всех и все за одного, нас крутят элегантные мальчики, у них кокаин, приличные деньги в крупных купюрах. Мишель, Натан и Антуан. Нас четверо храбрых, отчаянных мушкетеров, Митяй, Шпиль, Бек и, конечно же, я. Тревожных звонков еще нет. Поэтому мы жрем, пьем, нюхаем, ожидая тревожные сигналы, когда придется спешно уходить.
  
  
   Голубая интрига закручивается. Блондины с поволокой в глазах Мишель и Натан облюбовали Митяя, вернее его интимные места, у парня от жадных рук и прикосновений полезли из орбит глаза, бедняга взмолился, что нужда одолевает и срочно надо в уборную, иначе взорвется пузырь. Антуан несколько в раздражении произносит, шипя конкретный упрек в англоязычной форме, и молниеносно заезжает оплеуху не ожидавшему подобного Мишелю, заявляя, что он похотливый кобель и якобы, любая грязная бомжеватая дырка типа Митяя и остальных сводит его с ума. Причиняя тем самым ему непереносимые страдания, вторая пощечина в тот же адрес, вызвала бурную реакцию со стороны Натана, который истерично завопил, что ему все до чертиков надоело. Что Антуан фригидная сученка пассив, безвкусно одевается и изо рта его несет, пардон дерьмом, а в постели он начисто лишен фантазии, практически натурал. Только и умеет что притворяться, а зад подмыть, никогда. Дальнейшее утонуло в потрясающем поединке педерастов за новые ощущения. Особо не засвечиваясь, мы прихватили все необходимое плохо лежавшее, во всеобщей суматохе дергаем с места происшествия, а пидорский скандал набирал обороты, вовлекая многих присутствующих. Вскоре они доберутся до задницы раздора, а ее не окажется на месте. Все Мухомор закрыт на ближайшие полгода, а вернее на веки вечные, это читай экстрим, который лучше не повторять дважды.
  
  
   Митяй после домоганий молчалив, Шпиль ласково с голубизной в голосе шепчет тому на ухо. Дырочка, кормилица ты наша - и мы валимся с хохоту. Бек, отирая слезы, закурил козырные трофейные сигареты. Нет, братцы, не начни эти голубчики грызню между собой, прощай невинность Митяя, это верняк. Бек шумно выдохнул - Опасно братцы такие танцы танцевать, реально на интим можно нарваться, и случится тогда Танечкина сказка, и полный пиздец. Шпиль ухмыльнулся, прикурил, ни я, ни Митяй не знали Танечкиной истории, поэтому недоумевая, таращились то на одного, то на другого. Это батенька граф М городская страшилка с моралью. Сейчас расскажу - сказал Бек.
  
  
   Вообщем слушайте Танечкину историю детишки и их родители, да делайте соответствующие выводы. После не долгих разногласий с чего начинать, Шпиль и Бек сошлись на персоне страшного и всемогущего злодея. Так вот о чем речь пойдет. Существует на белом свете этом, наиглавнейший педераст, так сказать прародитель всей этой гомосексуальной напасти. Конечно, бессмертный не подвластный времени, который путешествует по миру и творит голубое злодейство различными бесячьими методами, ну собственно вершит нам не понятное правосудие. Он вроде божка геям приходится, так что нормальным парням лучше не становиться на пути этого прожженного животраха. Бек сплюнул под ноги - Был еще среди нашей братвы, тоже ушлый малый, гений халявы и разводов конкретных. Звался грозно Танк, был он непревзойденный мастер экстра-класса и вряд ли кто мог устоять против него. Но с нашей не богатой братвы и окурок, то не каждый раз вымутишь, так сподобился Танк геев пузатых по черному разводить. Искусен в этом ремесле был сукин сын. Все шло как по маслу и Танк при купюрах, сыт, накокаинен про жизнь красивую чешет, да и зад не труба заводская. Мораль же такова, не бывает по жизни такого фарта долго - перебил рассказ Бека, нетерпеливо пританцовывающий Шпиль. Геи они геями, да не лохи базарные. Везло Танку до поры до времени, пока не попал в сказку бессмертного дяди.
  
  
   Так вот, в то самое время, главный гей гостил в нашем славном городе Вавилон, ну дело за малым, прослышал он про беспредельщину Танка, причем сходящую ему с рук. Холод собачий - Бек потер окоченевшие руки. Сошлись их пути дороги, по доброй воле, случайно, но мне думается неспроста, все тот божок намудрил, нахитрил и пересеклись они в одном заведеньице типа Мухомора. Танк то ни черта не знал про дядю этого лукавого, принялся, думал вертеть на шпинделе пидорюгу, а вышло наоборот. Проснулся как-то после дурной водки Танк, Танечкой 90/60/90 и ничегошеньки от мужчины не осталось. Как так? - спросил Митяй. А вот так Митяй. Был парень, а стал девочка, попка ягодка, сиськи не знавшие десен младенца, губки рабочие, фигурка отпад - Бек закурил. Гонишь ты Бек, не верю. А чего тут не возможного, накачали наркотой Танка, а после под нож этим мясникам Гиппократам, были бы наличные, дело то за малым, реально Митяй это. Бек помолчал - Дальше история прерывается, потому что Танк исчез. Поговаривали, что его замочили, хотя за что? А вот Шпиль утверждает, что Танк или Танечка, окопался где-то в Голландии и снимается в крутом пореве. Вроде бы настоящая порно звезда, хотя я не верю, мозги же ему не женские впарили, не возможно.
  
  
   Митяй откровенно заржал - Битый час мы с графом М на чертовом морозе, околевая, слушали эту тупейшую нелепицу! Парни вы совсем от кокса одурели что ли? Бессмертный гей, бесячий божок - далее пошел откровенный, забористый мат. Митяй довольно близко принял сказанное. Ладно, хватит эмоций, где на дно ляжем? - прекратил все это Шпиль пересчитавший наличность. Можно у Ленивой перекантоваться, но там шира. Бек недовольно поморщился, колоть вены цыганским черным варевом никто не хотел, но там была крыша, теплый приют, дешевые бляди, предупредительные конечно за деньги ромалэ. После демократического голосования было решено забить на Ленивую. А может к Санычу? - предложил Митяй. Он через лет пять с нар слезет, вот тогда и двинем с визитом - отрезал Бек. Так куда же? - я конкретно замерзал.
  
  
   После недолгих споров, пришли к единогласному решению двигаться в близлежащий ночной шалман, которым являлся стрип-бар Олимп. Там толклись более, менее адекватные люди с либеральными взглядами на внешний вид и происхождение, по деньгам мы тянули практически до утра. Шпиль всю дорогу ныл о пустой трате с трудом добытого капитала, что у Ленивой и без ширки здорово бы пожили месяц, а тут все просрем за полчаса. Спору нет, Шпиль в чем-то прав, но грязный табор это не кабак с белым народом, лучше здесь и сейчас, чем там пилотировать с риском для жизни, господь еще не отменил вирусные инфекции. Потеплело, далее стало не выносимо жарко, после горячо, грудастые девицы у шестов в клетках, мать его зооуголок в подвале, бритые мартышки развлекают пьяных приматов. Звучит расстрельная музыка, уши вянут, глохнут, набиваются ватой. Маслянистый заводила сыплет словесной херней. Девки хороши, когда пьян и хочется. Публика сыплет деньгами и происходит желаемое, это не орда вечно голодных цыган, мы выбрали правильное заведение.
  
  
   - А рок Н ролл умер дядя. Прямо в нас. Издох к чертям собачьим. Всплыл к верху пузом и разлагается по-модному среди позорных чатов и статеек о вчерашней траве. Ты посмотри на это уродливое чудище, что развлекает нас. Кто оно? Что оно? Я вижу лишь марионетку. Его слова и музыка полное говно, а не бунт. Порочное зачатие стихийным сумасшествием не испитой до края свободы, теперь стало шоу жвачкой, помоями в которые нагадили все кому не лень, а мы тут морочим тяжелыми словесами лишь банальный человеческий геморрой. Деньги твоего кармана может и заслужены по праву, но теперь надо успеть на теплое местечко к бабенке молоденькой, какой нахрен бунт, когда жизнь наполовину осмыслена, а молодость, сам понимаешь. Я закончен и осталось не много, а свобода это только жизнь до нуля. Лучше выпьем это общее, что еще способно объединить на какое-то время нас, в остальном ничего светлого, полна жопа огурцов. Разговоры, пустая болтовня, сушь во рту, порции алкоголя с не большими интервалами во времени. Бек реально бредит, в таком состоянии ему необходима безотказная девка, сплошь манда, иначе беда. Моя голова идет кругом. Я похожу на спившийся, идущий ко дну элемент. Мы жалеем и с сожалением давим таких же, как мы гнид - это к тому говорю, что ночь бесчеловечно длинна, денег нет, все в этом мире ты никому не нужен. Ваши потуги смешны, не пукнете мистер, вы не являете собой образчик эпатажа, вы загадка для многих, проспитесь, возвращайтесь в общественное лоно. Я понимаю, что полностью пропился и остался один на один с пачкой мятых сигарет и двойной водочной порцией.
  
  
   Посреди шума, бурления ночной Мекки, когда всем есть чем заняться, стало тошно. Двести миллионов лет одного и того же декаданса. Двести миллионов лет опошления пошлости или колесо сансары, новостишки но не факты, нажраться пива и обрыгать сортир, оставив лаконичную эпитафию напоследок. Эх, были бы деньги на такси, уехал бы к чертовой матери за город, к черной пашне наших истоков, за краем которой конец всего, может и мирозданья. Там сидит долговязый Серега, солдат вечной войны и читает "отче наш" правдиво умирая с каждым словом молитвы, а мы жалко задыхаемся в зловонном смраде будки живодеров, именуемой "каменные джунгли" где валом диких тварей.
  
  
   Я спал сидя на стульчаке, прижавшись к перегородке кабинки и приближение не доброй уборщицы, явилось мне, как знамение во сне, что тут же стало явью. Базарным кипишем озверевшей тетки способной убить мирно спящего Роденовского мыслителя. Охрана злая, усталая с вектором на действие, вышвырнуть взашей срань господню, паршиво, когда нет денег.
  
  
   Зима до весны не хватит и кошачьих жизней, кругом надоевший снег, метет метель, но по мне целый буран. Не проходит и часа, как из всех заморочек, якобы высшего творения скажем природы, остались сосульки соплей и ходули, что плелись в сторону блошиного хауса. Чтоб перекантоваться в тепле до утра под храп трупоедов и туберкулезные отхаркивания соседа по койке, в плевках которого есть настоящая кровь. Ему тоже до утра и в другую сторону вечного покоя, где ждет сытость, ядреная баба, нагая с распущенными волосами у врат долгожданной парной, с веником в руке, там он вновь человек, идущий не ко дну, а верно избранным путем.
  
  
   Сна нет, не идет в голову забытье сознания, это мысли сплошная жизнь. Ворочаясь, гоняю шустрых вшей, пожалуй, единственный недостаток данных чертогов. Усталость от напряжения последних дней промелькнувших калейдоскопом и канувших в вечность, потому что сейчас грызут вши, а остальное воздушные прилагательные. Сон приходит, одолевает, проникает крадучись в извилины мозга, дурманит рассудок, мутит время и стрелки, путает засевшие мысли. Черно-белая чудь, где тишина местности нарушается лишь коротким завыванием дворовой, невидимой шавки. Иду по черной земле к темной воде, под чистым, белым небом без туч, без солнца, без звезд это странный туман или пар, пролитое молоко. Близость воды оживляет легкий, прохладный ветерок, на краю земли я замираю, закрывая глаза, ощущая в животе немного тепловатую пустоту, никакого жжения огненной стихии. Слышен всплеск весел, но глаза закрыты. Я открою их, когда наступит время тишины, только ради приставшего к берегу. Может, спрошу его о чем-нибудь пустяшном, а может, промолчу и, продолжая делать это, сяду в лодку без определенной цели. Главное ведь в настоящем, тот, кто меня заменит на черной земле, будет мной, и я теряюсь в догадках, кто же действительно сядет в лодку и сойдет на берег?
  
  
   Шум потасовки стирает черно-белый пейзаж сна, здесь идет битва видов, охотники и их жертвы. Агрессия на пассивное бегство, орудуют дубинами, а мне пора на чемоданы, обезьянник или распределитель не место для поэтично настроенных индивидов с посторонними вшами. Морозная улица свежа и даже привлекательна, на солнце искрится вчерашний снег, мир и покой царят во всем. Я иду вперед с улыбкой счастливого человека, чтоб приобрести собачий шампунь и избавиться от нежелательных паразитов.
  
  
   Перепутье тупика с огромным, сумасшедшим лозунгом "Ну и что, что я говно! Я говно уже давно!" ниже Иван Ява вселяет в меня порядком 0,5 оптимизма. Я замираю, забывая спрятать руки в карманах, а там ведь покоится последний спаситель на купюре, хотя вряд ли сейчас об этом узнаю. Почему то вспомнился попугай по кличке Боцман и его приятель алкоголик под псевдонимом Бродяга, который всегда молча, наливал и пил, чтоб упасть замертво, не помня, даже отрицая живое настоящее. Боцман, конечно, являлся уникальнейшей в своем роде птицей, прирожденный рассказчик с не дюжими познаниями в философии. Он бывало, поговаривал, что родом из Конго или Мадагаскара и что ему перевалило за пять сотен лет, и это не вызывало сомнений. Особенно те дух захватывающие истории о поисках Эльдорадо с отрядом отчаянных испанцев, что и говорить Боцман был живой феномен, собственно как и черти при белой горячке.
  
  
   Жаль, конечно, их более нет в живых. Бродяга выхлопотал свой законный цирроз с пропиской на кладбище, а в крематории жгут всех, будь ты шут или король. Включая даже живых, нарисованных птиц, им вряд ли про жизнь расскажешь, они безэмоциональные скептики рационалисты в блеклой униформе, работающие с не живым материалом городского дна. Эх, Боцман, Боцман, сейчас бы твой мудрый совет оказался, кстати, по поводу этой стены, этого тупика и мусорных баков. Глаза пробегают по облезлым, серым стенам, натыкаясь на нацарапанный текст, подойдя ближе пытаюсь разобрать написанное.
  
  
   Рождение, жизнь, смерть. Простые неразрешимые загадки судьбы. Время, которое связует эту тройку, давит лишь магией символов рока заключенными в границы неразрешимого круга вечности. Ты вовлечен в этот путь забытья, поиска звезды, но это лишь тюрьма, от угла и до угла, вымеренная неторопливым шагом. Обреченность идущего к свободе замкнутого пространства, крохотные ручки младенца в слепом бунте прыжка из материнской утробы, его первый и последний крик-зов к душе и есть чудо осознанное человеком слепым, в чьих глазах затмение разума. Он ликует, что наконец-то выбрался на волю, пуповина отброшена ее нет, но руки чужаков берут беззащитное, хрупкое тельце и мажут ледяной водой крещения миром, который просто более просторная тюрьма. Младенец дня от роду, ступает в жизнь под покровительством судьбы, за ничтожно малый отрезок времени сквозь учение Иисуса, Будды, Магомета постигает глубину загадки создателя, но ждет ответы на поверхности. Его голод переходит к состоянию кормежки, хотя бы Декарт, а после дальше и тут среди объедков пиршества возникает зверь. Не чучело, которым пугали, он реален, зверь человеческий без налета эфемерности и стилистических фигур. Он страшен, коварен за лицами не разглядишь, он лишь даст немного информации тайной, покажет ларчик за семью печатями, где пылится не тронутый философский камень, и ты возомнишь себя правым, остальным нет спасения только с тобой. Все вспять и по-новому, молнии, гром, кренделя и ковровые бомбежки, мир у ног, вселенная на пальце, твой выход близок, один шаг и ты за кругом "Пилигрим".
  
  
   Только сейчас по мне пробежал мороз и тронул ледяной холод. Я отшатнулся, осмотрелся по сторонам. Шаг - прошептал словно заклинание. Вздрогнул, попытался отмахнуться, но мысль прочно засела в голове. После усмехнулся, разворачиваясь, чтоб избежать дерьма в душе, да и конкретно подмерз мой мочевой пузырь, напоминая на данный момент бокал с ледяным шампанским и плавающими в нем иглами. Возникла она, подобное иногда происходит и мне не удается придумать этому подходящее объяснение. Молодая женщина в ослепительно белой шубе до пят, она понимающе кивнула, мне почему-то захотелось вильнуть хвостом, выразить взглядом жестокость одиночества и зимы, сказать или попросить - Хозяйка забери. Мы молчали без сигарет, она прямо уставилась на меня, строгими учительскими глазами, в них читалась правда этих чертовых минут. Малоприятно конечно быть в своей шкуре, чувствуешь жуткое неудобство, и где-то подзатерялось незыблемое жизненное кредо. Вот скажет те самые слова, и я расплачусь, как последняя дура, брошенная бой-френдом скотиной на трассе Хабаровск-Владивосток. Незнакомка улыбнулась и сделала шаг на встречу, ее рука протянулась ко мне, ладонь раскрылась, там были деньги это самое последнее, что она могла дать в мое спасение, ей было тоже больно от происходящего, но только это средство, последний патрон для чести.
  
  
   Жизнь, вот она во всей красе, с подотрядами спешащих с подвидами оттолкнувшихся в среду обитания, когда на кармане ощутимы деньжата, состояние "не жаль" желанно, приятно и востребовано здоровьем. Погода сказочна, пришло некое теплое дуновение, названное мною Атлантическим, ни что не отягощает идущего в пустоту по тротуарам. Пункт назначения пока не ясен, поэтому кофе, пара тройка сигарет и снова кофе. Новостной понос из телика, а там ура, революция! С опущенной в анус демократией, но очередная демократическая так говорят те, кто больше потратился. Палачи блещут эрудицией гильотин, по наши буйны головы, будут скармливать ложь и хлеб казематов, либерализм помоек и радость, повод выпить, чтоб запить, поговорить. Пердеж без крови, бархат листвы в руках палачей их глумление в слезе отеческой по быдлу народных масс, нам плевать как буддистским коровам, а эти стойкие люди с активной гражданской позицией уже предвкушают свой тщедушный террор. Поэтому я приемлю кровь в ней, правда, с которой нелегко, но весело жить. Я делаю наброски романа на салфетке, о неком живом человеке, который, как и я, вот так сидел и смотрел всю эту всемирную хуйню, и после рекламы на очередном витке самого чмошно-экзистенциального сериала, позвонил кое-куда и всю эту поебень взорвали. Начался говняной потоп, и утонули в дерьме все и новостям конец, революциям конец, сериалам труба, глобальный просто тупик.
  
  
   Звучит голос и мое имя, не врасплох, но вздрагиваю. Я же на другой планете, взорвавшейся еще с пяток миллиардов годков до какой-то чуждой эры социалистически-дикарского фашизма. Ольга.
  
  
   Ольга. Аморфный сон мой в хлористых руках психоаналитика, то живое, о чем с неохотой но философски хочу рассуждать, быть может, не натурально, но очень искренне во всех, всех мелочах с мелочевкой. Ольга и содрогнется все мое нутро. Я без стеснений признаю, что страстно тебя люблю, обожаю, боготворю, как фанат индус воплощения Вишну. Ольга ведь это же ты? Ты и более никто! Стоишь за спиной и уже не смело произносишь мое имя. Твой взгляд, твои глаза, так и не классифицированные мной знаками гороскопов, тускнеют вечерним, снежным небом. Я не знаю, что делать. Проклятый выбор, ты и улыбчивое ерзанье на стуле в дымке розовеющего, тошнотворного прошлого, с мольбой в глазах и невозможностью разорваться меж кокаином и багажом твоих разлук. Белый порошок, там сжатая вечность всех истин мира, а тут обожаемый мной вид женщины, роковой идиллиум ума и тела, не созревший карбункул, а женщина желанная. Ольга, Рубикон, камень преткновения, яблоко раздора, ларец Пандоры, ты, а теперь тебе тридцать. Фитнес по воскресеньям, должность в процветающей конторе, спешка современности в ритме вудуиских танцев. Жизнь идет к нулю, уже смердящий мертвец души, у тебя есть мужчины, но ты гордая фемени. Ты говоришь ни о чем, видя лишь член, предвкушая излитие моей якобы трагедии, ты уже поставила себя выше, чтобы выдать судейский балл.
  
  
   Хочу, не умолкая болтать, хочу, чтоб слова вылетали лонг-плэйем "Сержанта пеппера" но лучше, желанней расстаться. Ты же способна изысканно убивать блажь в душе, после оставляя утрированно утробный рык обделенной костью собаки. Ольга, я плету для тебя дымно придуманную историю проповедника евангелиста, который просто обосрался перед паствой и сам сошел на дно, с упоением вспыхнувших от кайфа глаз, летящей слюной. Да я голоден, но пожирать желаю тебя, а не это враждебное, разочарованное существо, которым ты становишься с каждой улетающей минутой. Пожалуй, подыграть, стрельнув у тебя мелочевки и исчезнуть, благородное попрошайничество приблизит развязку поднадоевшей нам душевной пантомимы.
  
  
   Что останется во времени, вспоминать, поминая былое? Боже да все мы наступаем на одни и те же грабли именуемые любовь, дважды, а, то и трижды. Чего же ты хочешь? Вряд ли секса. Мне далеко не семнадцать и это иная реальность, в которой нет места романтике. Помнишь, ты говоришь мне это слово неоднократно с повторением склеротика. Помню что? Увы, я давно не волшебник и разучился летать. Дары звездного неба сейчас не в ходу и морально устарели. Может моя улыбка еще не истерлась в дыму сигарет, но я умру в тридцать три от дешевой дозы уличного героина. Ольга. Ольга, мы по-детски ожидаем воскрешения обреченных секунд, элементарных частиц счастья. Видишь ли, жизнь вспять не выпадет дуплетом, сейчас я сорвусь на содержимое кармана и прощай юность. Польется, хлынет желчь веселого сюра с обязательными сказками про то, как было и исчезло сейчас.
  
  
   Сигареты, кофе, коньяк. Стрелки пассажиры, бедра официантки, умудренной, одинокой шатенки с голубыми глазами, ярко алой помадой, немного призыва, свободы на этот вечер. Больше коньяка, меньше кофе. Ты плывешь, умирая в дыму сигарет, теряются черты твоего лица, исчезая в белом среди слов разговора. Я чувствую смех, зреющий в горле и комья желудочной депрессии. Одна за другой сигареты, нет, не нервы, не думай столь упрощенно. Я помню вкус твоих губ, все еще помню запах твоего тела, шелк волос и то, чем ты делилась со мной, это было сродни вечной мать ее нирване. Мир, этот чертов мазанный благодатью мир у подошв начищенных ботинок и все в жертву на сияющий алтарь, в чашу Грааля, да хоть на голгофу, к братве на позорный столб в муки и страдания, повторяюсь ради секунд человеческого счастья. Ольга.
  
  
   Ты по журналам выбираешь будущее, плевками родительских наставлений, топишь человечка, оперенного ангельским крылом, ланцетом, скальпелем, вырезаешь на сердце шрамы отторжения, заболевшего смертельным недугом старика. Пожалуй, стрельнуть деньжат и на улицу, смыть тину твоих глаз, я все еще живой. Я не ссучился в мутном течении судьбы. Я не тот фраер в тапочках на босу ногу, что методично долдонит на кухне после двух стаканов вискаря, что он творец корпоративной политики, властелин офиса, член во рту старлетки секретарши или обыкновенная дырка в жопе полная вазелина, да я типичен в стереотипах, но мне чуждо это.
  
  
   Урчит в животе, а твои глаза полны талых слез, какой к черту шанс я не использовал? Самореализация задуманных планов резко превращается в долг перед понятием Родина, эта общая мать богата тремя вещами, спирт, сигареты, смерть. Награда ждет уставших не спавших героев в рукопожатии дяди из высшего комсостава "Благодарим за службу" никто не забыт и ни что не забыто, правда пробивает слеза и хочется заснуть, все остальное не имеет важности. Коньяк и без меры благородство его потребления, путь к пьяному скотству. Затяжка сигаретой и планетарное вращение разума и ума, головы и ног. Задрать твою юбчонку, вцепившись мертвой хваткой самца в возбужденность, мокрой манды. Вздрагивать, предчувствуя отсчет перед оргазмом и семяизвержение, постукивание откинутой головы о белый кафель туалета и это вылетает вслух. Слова, опередившие дикое желание.
  
  
   Животное! Но уже есть передвижение по розе ветров. Тротуарами, зебрами, сточными канавами, муниципальным транспортом, энергией тока медных проводов, трамвайно-тролейбусными депо. Через мосты самосожжения и отречения, сквозь зеркальное отражение огней города в полноводной реке и по течению с пивом, музыкой, парой оливокожих шалав из глубинки, и где-то на дне муравейника осесть плашмя на пол, набитым до отказа клофелином и водкой. Гой, подобие разведенного жизнью лоха, хлебнувшего через край социальных реалий и выжившего до опохмеленного воскресенья.
  
  
   Вася-шурави, человек за сорок, дважды контуженый с революционером Чегеварой на плече, десантник во всю длину жизни, разочаровавшийся в дедукции Холмса, ментах, из этого проистекает неприязнь, он твердит - Ничего братуха война позади. Не дрейфь, прорвемся. Будет водка, не переведутся и девки. Далее отрывисто - Пьем. Будем. Начинается десант. Мы бог знает, где и кровные братья, он окончательно теряет рассудок по мере выпитого алкоголя. Я введусь, потому что тупо соображаю, не отпустил клофелин, накрывает десант, полна жопа.
  
  
   Окраина. Утро. Ларек Бородино. Одноглазый Кутузов в тельняшке, так и не вернувшийся из Кандагара. Мы растормаживаем белую на троих. Васек и Багратион на отдыхе в обезьяннике, был дебош, но факты из уст Кутузова явно недостоверные, лукавит чертяка. Я не в себе, но собран, невозмутим, реагирую сообразно обстоятельствам. Сука она. Ольга - говорит возникший с подбитым глазом Наполеон, похлопывая по плечу. Выпей - это слово сейчас ничем не перешибешь, даже ультимативным отказом. Выпей - это как истина не в тему, но правдиво верна. Но как не выпить? Абсурд и прыжок в сумасшествие, ведь где-то существуют нормальные люди, даже Ольга. А где я? В обществе гротесков, фантомов, приближенный умалишения, еще пара минут и начну хохотать, если возникнет какая-нибудь Жанна Орлеанская дева с разносторонними взглядами на жизнь.
  
  
   Водка испаряется, и я повторяюсь в нелепом вопросе. Что серьезно? - и главное в ответ. Смотри Фома неверующий - паспорт, а там Кутузов Михаил Илларионыч, год рождения, адрес южное Бутово и Бонапарт в пьяном угаре в полной мере оскорбленный недоверием корсиканец с Таганки, лезет в нагрудный карман. Достаточно, верю! - лучше продолжать начатое. Лучше, вернее смириться со столь нереальным стечением вполне живых исторических персонажей. Пластик стаканов, правда, никакого розыгрыша. В Афганистане, в черном тюльпане - я тухну, где-то посередине, остальное обрывочно, рваные куски передвижения тел в пространстве алкогольной прострации. Вива Лас Вегас! Предъявите ваши документы. Пройдемте. Становится скучно, из-за отсутствия новизны ощущений и разгульного эпатажа. Ларек Бородино, сакраментальное "Быть или не быть" пьяного элемента в ментовских чертогах, пресытившегося экстрактом Менделеевского эликсира и квинтэссенцией идей Достоевского. Наш дом тюрьма и в нем же воля, наш разум соляной бунт, пути, что Сусанинские тропы. В конечном итоге тройка мчит, но не Гоголевская тройка, там впряжены хромые дороги, ряженые дураки и окостенелый долбоебизм.
  
  
   Хомо новус это трезвый хомо сапиенс, если не устроил корриду в ментовке и тебе не обломали рога. Итак, хомо новус витязем на распутье четырех дорог, взирает поверх черепов, куда податься да заморить червячка, что гложет тело, дурит разум и тысячи дорог мира сужаются в одну не самую лучшую но единственную. Застывшую разделительной полосой в глазах созерцающих знаковость мистики талого снега, плывущих на юга туч, до Кубы очень далеко. Следовательно, не испить в час полуденной сиесты рюмашки рома и цепляющего жизнелюбия старины Хэма. Брожу среди островков собственных мыслей, подкармливая надежду энергией космоса, алхимией формулировок невозможного чудосотворения. Плюнуть под ноги да прибиться к едва знакомым холстомарателям кубизма и абстракции, толкающим вечно ходовые натюрморты и старые дворики исчезнувшего времени. Вылепить всепонимающе-непроницаемое лицо эстета в отрицалове. Развести первого встречного Феоклиста Шлоймана на бутафорной идее, да пожить в тишине студии. Придумать по ходу дела, пару порнушных новелл для пошло-глянцевого журнала пестреющего огромными пездами. Чем больше твоя голова забита дерьмом, тем ближе вероятность получить деньги.
  
  
   Стометровка пройдена и все на мели, им бы тоже белой горючки в кишечник для души, да побалагурить, тиская девок, но универсума межполового согласия нет, полный цейтнот. Нынешний день начат невостребованностью искусства и во мне тошнит мерзкое желание опять заложить душу за гамбургер с пивом. Не останавливаясь, бреду вялым шагом, рассеяно пробегая глазами по серым холстам. Нет солнца, блекнут краски, хотя там иные миры, измерения буйной поросли фантазии, никакого менеджмента, маркетинга, просто идея не стратегия, предать, чтоб сотворить новое. Как вы думаете, стоит ли это полотно того, чтоб приобрести его, скажем для гостиной? Рука в кожаной перчатке прикоснулась к темной, резной рамке, псевдо шедевральной мазни. Глаза с лучиком света, который так же играет искоркой в улыбке этой, как мне кажется знающей толк во многом женщине, нет, не денежной мадам со скудным выговором. Я задумался.
  
  
   Все как-то вдруг преобразовалось в гармоничное молчание пары минут. Незнакомка читает или считывает мою мимику, бегущую столь быстро, что мысли не поспевают. Ну, извини (Дали) тебя еще не скоро расшифруют, в ближайшие полмиллиона лет ты будешь бездарен. Да, он бездарен, увы - с сожалением подмечает она. Чреват излишеством и отсутствует харизма - и становится смешно, просто весело. Парень вряд ли обиделся, расстояние сделало нас давно знакомыми приятелями, абсолютно не заинтересованными миром живописи. Вы мне напоминаете писателя, вы же пишете? Я посмотрел на свои руки, когда же это было?
  
  
   Вспомнился Серега и его молитва, и как пуля снайпера разнесла ему голову, как бежал без оглядки, обезумев от ненависти ко всему подлюшному миру, давясь матом, отчаянием, оглохший от взрывов и стрельбы. Я страстно желал убить, расчленить того выродка, обглодать его кости, вырезать ближних и детей, главное нет правых есть приказ и работа. Вздрогнул, по телу прошла волною неприятная дрожь. Я остро, физически ощутил недостаток в сигаретах и глухой норе до скончания веков. Это о войне, вернее о человеке, который находится в той реальности. Я пытаюсь осмыслить происходящее посредством нескольких персонажей, их неприятие смерти, отрицание жестокости и по ту сторону каждый должен совершить предначертанное, проще перейти свой Рубикон и судьба спускает свои многочисленные подлости, дилеммы. Кто-то должен умереть и героизм, преподнесенный нам, вступает в противоречие с реальностью, как остаться человеком не опустившись до дикости. Множество вопросов и ни одного ответа, только смерть на глазах под носом, ее дыхание в затылок, страх есть ли за всем господь бог, так ли он силен? Они только успевают почувствовать дар жизни, секунды счастья по мелочам повседневности, но надо воевать, то есть исполнять приказы.
  
  
   Я стрельнул у прохожего сигарету, жадно затянулся, что происходит? Зачем высказал сказанное? Вдруг все окружающее показалось шатким, в крайней степени неустойчивым карточным домиком, потеряло текучесть, игру размытых теней. Лишилось реального времени, замылилось в глазах, растеряло все, и ощутимость слов превратилась в зыбь на оледенелой реке. Мне стало страшно, как когда-то, там, в параллельном мире обретших плоть призраков войны. Мысли, вопросы, этот пчелиный рой в голове, ожил, загудел, многократным эхом прокатился по всем извилинам. Плохо убивать, еще хуже быть убитым. Но такова - она не досказала, протянув фляжку нержавейки. Глен Ливит, если это что-то значит - и замолчала. Ах, вот ты где, а я уж обыскался - возник еще персонаж. Он бегло оценил мою персону, обменялся взглядом со своей спутницей. Молодой человек писатель и отнюдь не бульварный романист. Мы очень интересно побеседовали. Опередила ответом предстоящие расспросы незнакомка. Что ж, пора - она пожала мне руку. А насчет ремесла этого, не бросайте, пишите. Книга выйдет, и тогда отправьте ее вот по этому адресу - в моих руках оказалась визитка. А виски в подарок. Прощайте - вот так мы и распрощались, я стрельнул еще пару сигарет.
  
  
   Город, душа в оковах асфальта, бетона и дорожной разметки. Я бреду Лонселотом твоими улицами сменных поколений навстречу, за спиной и чьи спины вижу я. Виски оседает граммами глотков, дешевые сигареты привносят кашель и горечь аспирина. Я не одинок, всего лишь один, среди крыш и каналов, разведенных мостов, дыхания студеного моря, где белый песок спрессован в мрамор стачиваемый набегами волн. Уныние глаз сторожа шашлычной, его приятеля лодочника, пенсионера отставника, капитана второго ранга торпедного катера "Храбрый" людей, которых никогда не узнаю, но которые прожили жизнь и безропотно ее доживают. Глен Ливит двенадцать лет выдержки. Пути к дому нет, только зима да сырость и кеды скороходы несут, отмеряя границы районов, кварталов в неизвестность надлома души, где у края будет теплое солнце острова свободы, только моей.
  
  
   Баралгин или попросту Бара. Человек гуманоид, без определенной планеты проживания. Вечный грузчик всевозможных магазинов, однобокий философ водочных мистерий. Для многих, просто козлина без души и квартиры, но в тоже время кочевой квартирант, плотник, что вырезает детишкам одиноких крупнотелых клуш сабо и каравеллы их мечты. В последнем и есть ускользающая суть его же жития бытия. Баралгин балагур, хлебосол, на мое извечно стонущее безденежье, он выход из очередного тупика тупиков. Блядская жизнь - бормочет он. Почесывая слои перхоти кружащие шорохом заоконного снега, который виден из закопченного проема коморки у стены нерушимого гипермаркета и наливает, наливает из битых, целых, списано-краденых бутылок. Тут и граппа под просроченный огурец, текила, мескаль с медовухой и элем, виски, джин, кубинский ром. Я оттаиваю, снисходительно для себя уходя в алкогольное брожение.
  
  
   После пары анекдотов, Баралгин, закинув руки за голову, начинает разглагольствовать обо всем сущем, насущном не касаясь войны да тюрьмы. Эх, граф М. Чего там базарить. Ты вот вроде умный, потому как молчишь, а я вот хоть рот зашей. Видать более во мне накипело, а ты часом не жидок? Вдруг спохватившись, спрашивает он, потом же одумывается, находя подтверждения противоположного, замолкает, наливает полный стакан, умудряясь не пролить. Скажи ка друг любезный, вот почему господь бог не наведет никак порядок в этом балагане? Я говорю все дерьмо! Говно кругом и, конечно же, не первый, кто об этом задумывается, но почему все именно так, а не иначе? Он прикуривает сигариллу, видон комичный, я пожимаю плечами в ответ. Нет, братан и видно ни черта путного не будет дальше. Бог в дерьме и людишки тоже по маковку и мир весь в параше - он смотрит мне в глаза. Вот и ты не знаешь, потому и молчишь. Так задумано, наверное - ключевая фраза оживляет разговор. На этот раз льется изумрудный абсент, от чего теплеет в глазах и кровь начинает пениться, принося образы бредовых идей. Нить разговора становится неуловимой и сложной. Полынь, чертова, горькая полынь, картины нашей жизни, мы подсели на этот убийственный дурман остекленевшего сахарного куска, который грызем как тараканы.
  
  
   Баралгин хлопает по плечу. Поешь браток, а то совсем закис голодранец - сует под нос черную икру с воткнутой пластмассовой ложкой. Кружат в ночи, крупные хлопья девственного снега, слышен насосный гул вечно живой автострады, поглощающей ненасытно потоки машин, тянущей из нас последние крохи света и добра. Мы обречены на зло во имя самих себя, в нас страх дрогнувшего духа и идея оголтелого траха, рукоблудия, кровосмешения, убийства, некрофилии, каннибализма, кретинизма, кликушества, нашептывания молитв и полная равнодушия луна. Абсент, безухий Дали, Холифилд в одной лодке с Хароном, замершие среди водоворотов мутного Стикса, их молчание, большие сердца без биения пульса, в плену холода царства теней залежалых героев. Каждый думает о вечности, проигрывая ей во всем, до мелочей и любовь лишь сверток оберточной бумаги, где притаилась карта Джокера. Стряхнуть бы все, избежав очередного шага на круги своя, к прелому матрасу на крыше девятиэтажки. Голубятня, бесконечное синее небо, ветер и слеза, преддверие праздника возвращения своего человека из Назарета.
  
  
   - Боже, сколько голой правды зарыто в мусорных могильниках истории человечества, а нам бы выстирать грязное бельишко сопливого поколения Х. Баралгин уже готов, он бесноватая свинья, маргинальный индивид, мочеиспускатель. Наливай если ты здешний Крез - мне по колено здорово, это тянет на несколько дней оттепели, или пока не нагрянет охрана.
  
  
   Утро небо в пролежнях, радио розыгрыши, беззаботность пустоты, которую преподносят голоса звезд шоу бизнеса. Я распластан подобно совести серийного убийцы, ноет голова от излишеств, анархия на фоне начатого дня тошнотворна, она мать в чреве, которой не зреет плод порядка. Победить или умереть, утрируется в шепот банального опохмела. Это все похоже на подслеповатый кровавый эмбрион тайного аборта, засевшего в черепе и поедающего мозг, просто мерзкое состояние. На столе мелочевка, знаковая, предопределяющая дальнейшее действие. Я соскакиваю с этого порожняка, наполнив фляжку, прощай Баралгин, балагур, хлебосол. Сегодня мне улыбнулась сама удача в лицо, она окрылила не одноразовым везением. Кто поверит, что в жизни все просто, математическим дважды два и нет ничего, с чем бы было не возможно распрощавшись расстаться навсегда, без оглядки и сожаления.
  
  
   Я играю играючи. Я играю ради выигрыша. Я играю, чтобы выиграть. Я выигрываю играючи. Звенят монеты. Звон монет переходит в шелест купюр, образовывая хруст пачек, становящихся капиталом самого Маркса, многотомием удачи, фортуны приобретающей самую, что ни на есть сказочность чуда. Везет братцы и не последний раз, с этого мира по нитке и жиле до бесконечности. Рулетка умножение провидения, отрицание загубленных душ игроков. Я чхал на потные ручонки, алхимические формулы, системы прописанные кровью и скрепленные печатью ада. Плевал, есть и нет, разница не велика, если без тебя, но прет, лезет, ломится деньга шальная, жиреет мошна, миллион и по рублю, на два при трех, шести, семи чего уже не понятно. Скотски пьяным засыпаю в гостинице, с довольной горничной играющей вялым членом мудака с деньгами. Начат новый этап жизни плывущей к нулю, зеро на котором опять срываю куш.
  
  
   Почему тебе так везет? - она поглаживает грудь, смотря, не мигая в мои глаза. Разве везение не ответ? Пойми, я уже практически выбилась из сил. Пожалуй, я готова на все, но это лишь душит неумолимо одними разочарованиями, а ведь болен мой отец, которого я очень люблю и мать в шаге от отчаяния, трудно жить рядом с угасающим человеком, это пытка, а тебе везет, почему? Я ничем не обременен, значит, везение моя ноша. Она задумалась - Это не справедливо. Успокойся, это обыкновенная зависть. Тебе сейчас кажется, что неплохо получить эти деньги и решить свои проблемы, практические все, только материального плана в остальном, коего много чем мир вещей, это не покупное. Отдав эти деньги, я подарю тебе еще соблазн тратить. Ты обнаружишь в себе подлинно жестокое качество решать чью-либо судьбу. Когда-то давно и я помышлял о простом человеческом счастье, а после все изменилось, и глаза мои наполнились грустью, я воочию столкнулся с расценками и осознал, быть живым не имеет цены в денежных знаках. Купить можно все это стимулирует большее приобретение, которое предшествует возникновению мира вещей, что с ними делать, передвигать, перепродавать, дарить и получать заново. Купить жизнь своему отцу и отсрочить смерть, но мы смертны, я не циничен, но факт остается фактом. Сколько ты хочешь? Далее, я отдам тебе всю сумму, что дальше? Дача, квартира, любовник, муж, свое дело, будущее детишек. Все. Твоя старость. Одна и собака, выгул утром, вечером, тишина до конца дней твоих. Хотя существует и другой вариант, где все здорово, внуки, любовь, гордость, что не зря пожил, они помнят о тебе, вы семья. Между этими сценариями и протекает не ровная жизнь, где тебя обыгрывают как в чертовом казино. Может я фаталист и может, просто пасую перед ответственностью, возложенной на нас свыше, потому что, это рабство и навязано оно только определенным людям. Мы не проживаем свой отрезок ради самой жизни, мы с самого рождения познаем мир и людей, совершаем поступки, ошибки, принимаем решения, за которые после получаем достойную награду. Цель жизни и в этом же смысл, комфорт и безопасность, что все? Не знаю, в таком раю я бы спился от счастья, а как ты? Представь не останется зависти, убийств, войн, измен, болезней и черты смерти. Ты готова вступить в такой мир, где нет всего остального все хорошо, даже отлично. Человечество красиво, одухотворено, вежливо не имеет представления о хамстве, кругом миллионеры не понтанешся машиной и виллой, яхтой, модным туалетом. О чем останется мечтать? Готовы ли мы к этому?
  
  
   Ладно, все это вздор. Деньги, самое трудное не быть их рабом. Мне понадобилось отречься от прошлого и уйти, чтобы освободиться. Признаюсь я не совсем адекватный человек в этой реальности, я подразумеваю, нечто большее за всем происходящим и вот они вернулись ко мне, и я знаю, куда употребить эту сумму. Тебе лишь требуется вылечить отца, давай поможем ему, и ты станешь счастливой или есть что-то еще? Она не ответила, встала, подошла к окну, задумалась. Я не стал ждать ее слов. Два дня назад я просто замерзал на улице, спал, где придется, и там были вши, смерть людей оказавшихся за чертою нормальной жизни, у меня не было даже подходящей мечты, это называют существованием. Необходимо выжить, отличие людей с деньгами от меня в той реальности, им надо провести время, которое беспощадно к ним. Ты когда-нибудь получала истинное удовольствие от простого факта того, что ты есть? Не нормально? Быть может, но что делать, когда одолеет скука? Лучше такая скука, чем радость от поедания объедков и безвестного существования, попробуй, сравни для начала. Проблемы не решаются они порождают новые, это закон жизни. Я протянул ей пачку купюр. Видишь, и я покупаю возможность поговорить, время для монолога. Летом два незнакомца, конечно же, руководствуясь одними добрыми намерениями, пытались вовлечь меня в веру единственно настоящего бога, конечно, все лгут, а вот они все знают и тому есть не опровержимые факты. Я попросил у них денег на особое лекарство и получил отказ, а мне требовалось спасение как никогда. Что ж пришлось силой ломиться в дверь их понимания, я избил и ограбил, совершил преступление. Главное заключается в другом, они я надеюсь, поняли одну истину, кроме равнодушия и глупости доверчивых, существует зло, в котором отсутствует избирательное благородство. Мне пришлось прибегнуть к столь жестоким методам, чтобы выявить то ложное заблуждение их миссии в этом лучшем из миров. Они мать их просто паразиты, прикрытые дерьмом словес о неком высшем существе, что они вообще о нем знают? Смотрелись ли они в зеркало, обезьяны? С каким выражением они рассказывали о конце дней, просто упиваясь фактом глобальной жопы, смрад миллиардов гниющих трупов вызывал в этих ублюдках оргазм. Поверь, я готов расплакаться, видя голодного ребенка, это называют сентиментальностью, смерть врага мне не дала ничего кроме пустоты, просто запить спиртом, покурить. Самое устрашающее во всем этом, что это только развод, если человек отрицает рай, напугай его адом, как верно это было сказано.
  
  
   Она взяла деньги, стала собираться, и мне стало жаль ее слабая, несчастная женщина, которая мечтает жить по человечески, великое заблуждение, как и критерии нормальности, существуют ли они? Потрескивает сигарета, вискарь, вискарь, две белые дорожки, нити судьбоносные, нити влечения, "не рожденный, не умрет". Безудержный смех в отражение двойника в зеркале, ритуал сна. Кто она? Кем была? Что преподнесет ей новый день?
  
  
   Сутенер Ираклий, мамка обрюзглая Роза, нечто полноватое и набитое мерзким содержимым, барыга Артем, прыщавый ублюдок с тонкими губами садиста. Вот оно общество гадов ввалившихся в номер по звонку телефона. Пухлый сосисочный палец Розы ползет по цветным фото разномастных девиц в неглиже, раскрывая достоинства полового товара. Ираклий, молча, потягивает коньяк, волосатыми пальцами свободной руки отстукивая дробь. Мутный взгляд Артема змеей ползает по полу, он равнодушен в ожидании своего предложения. Усталость от однообразия, происходящего, в нем наиболее остро выражена. Выстрели в лоб этого парня и вряд ли наступит смерть, просто дырка с опаленной кожей, пустяки в запасе еще несколько голов. Роза хвалебно распространяется насчет пары свежих девиц. Говорит отвязные, работают только вдвоем, вообщем многообещающие девки, так тому и быть. Артем оживляется, жвачно выбрасывая содержимое сумки, мне остается оплатить погоню за драконом.
  
  
   Как я устал, что день сменяет ночь, опротивел восход и закат, безразличен ток спешащих масс и тишина отфильтрованная кондиционером паскудна, как скрежет зубов. Царство дыма, растворенное в клубах молочного тумана, заползающего сыростью склепов в легкие. Я жду идущее время, упырей стрекоз, шепот тайн параллельных миров, откуда придет дракон сказочник, полный речей Соломоновой мудрости, где слово словно алмаз, плавящийся в эликсире молодости. Там после испития чаши в кругу индейских шаманов кто-то незримый подбросит философский камень на чашу весов, но мы не возьмемся плавить золото. Будем просто созерцать, не протягивая рук, чтоб прикоснуться и тогда истина обратится в притчу, метафора в парадокс. Ангелы смогут говорить с нами о далеких вселенных, что так близки и безлюдны.
  
  
   Стены исчезнут, соты расплавятся. Будет солнце и луна на чашах весов, даль, лишенная горизонта за которой есть все, нет, не содержимое гипермаркета, а нечто без расценок и маркировки, то о чем говорится в преддверии смерти, от чего мы не застрахованы. Это огромно, необъятно, оно нас страшит, как слепость зрячей Фемиды. Там последний вердикт единого, который знает все о нас, до последней мысли и нет возможности источать искусную ложь. Есть лишь путь в небо к тучам бродягам, там все по-другому, легко, просто, живи братуха в ус не дуй. Нет этой чопорной, измораленной публики, юродствующих догматиков, нет, мы, нас и как все. Нет аналитиков, психологов, адвокатов, пьяной правды и дисциплинированной лжи. Какая военная махина милитаризации параноидальных умов выживет там? Какой сектант баптист перекричит гимном гром небесный, а папа Римский отвергнет растаманский косячок, куда там.
  
  
   Гетера, путана, гейша, веселая раскованная девица для нас и в наше услужение по имени Диана. Забавно. Её подружка Ева из Конотопа, умеющая валить клиентов на повал, тоже хороша с подтекстом. Глазища искрятся от кокса, плотоядно растянуты алые вамп губы, платина волос нимбом светится в тусклой полутьме номера. Она приближается медленно обнажаясь. Дракон сонливых туманов тает среди окон домов, где на кухнях пожирают ритуальную снедь. Диана проводит пальцем по стеклу столика, добирая остаток белой дорожки, оседающей на ее язычке, деснах. Начинается движение кровотока, полового влечения в канве раскручиваемого взрослого анимэ, мы еще похожи на персонажей. Член вздыблен колом распятого существа с мыслями средь облаков, это я, но в ином я. Видящий только белое начало извилистого пути. Зеркало отображает аматорское кувыркание трех нагих существ, яростно сходящихся в схватке взрослых откровений. Да, ебля есть наиглавнейший мотив для продолжения жизни и совершения разного рода поступков, через порок мы познаем суть добродетели, и об этом скажет еще не один человек.
  
  
   Я взвинчен до предела, купленные тела хороши, это еще не битое стекло у обочин шоссе. Данная минута прекрасна и дальнейшее действие в любом случае будет фейерверком. Сейчас соски Евы гипнотично маячат у лица, я стараюсь голодным младенцем поймать их. Диана божественна и невинность не ее амплуа, разврат вот от чего она пьянеет, конкретное дралово от которого взрывается все нутро и кипит кровь, это лишь придает смысл движению данного существа, биению дикого сердца, вспышкам разрядов нитевидного оргазма. Она обожает член, это идол, тотем, объект ее поклонения и сумасшествия, недолгая прелюдия и вот она оседлала меня, начинает лихо вращать бедрами. Бисер пота то и дело вспыхивает на ее молочно-белой груди. Я опрокидываю ее на живот, приподнимаю бедра, теребя клитор, и сходу вхожу, получая этот стон, отрывистый, хриплый, знаковый. Замираю, после возобновляя медленное вхождение, чтоб она задрожала и вот это, своевременное, наращиваю темп, чувствуя руки Евы на своих ягодицах. Она царапает мою грудь, кусает мочки ушей, шею. Диана сжимает сильно бедра, плотно прижимаясь ко мне, и словно ждет отсчета. Жадные губы Евы в лихорадочном поиске находят приоткрытый рот партнерши, ее глаза закрыты, она тает, тлеет, стекает теплым воском. Я взрываюсь, расстреливая все содержимое, скопившееся во мне. Бьюсь эпилептиком в судорожных конвульсиях, скольжу по выступившей испарине распластанного, разгоряченного девичьего тела в котором сейчас беснуется сорвавшийся с цепи зверь. Тишина, дым сигарет приглушенный, предрассветный джаз.
  
  
   Все мы приходим, чтобы по разному уйти, исчезнув в предрассветной дымке отступающей нехотя ночи, теряя некую загадочность в урчании мотора подъехавшего такси. Я молчалив и задумчив в предчувствии скорого расставания с мимолетной сытостью последних часов, нужен голод, иначе лишусь остроты ума, восприятия окружающего, знакомых проблем. Курю ради дыма, без желания сочиняя запись в своей же памяти, ведь больше никто не придет просто так, не постучит в дверь, не зайдет за забытой вещью. Сизый кольцами дым тлеющей сигареты, небыль осязаемого видения вползающего в пространство комнаты.
  
  
   Лица людей в запыленной форме, стоящая пыль, пот, стекающий по лбу, нещадно палящее солнце, гул техники медленно вползающей в крохотное селение. Седая борода мертвого старика лежащего у обочины дороги и плач невидимого ребенка. Далекие голоса едва разборчивые где-то за спиной полны приказов и мата, а тут стрекочут цикады. Я подымаюсь во весь рост, подбираю автомат, озираясь по сторонам, и начинаю идти. Жестокое солнце, выгоревшее небо и глаза человека плененного в бою. Снайпер.
  
  
   Эпизод без слов, человек у черты ему придется принять воздаяние по делам его. Часом ранее во мне имелись слова, как тогда казалось довольно подходящие, теперь же сцена полна молчания. Он попытается поднять голову и изобразить боль, которая видна на разукрашенном гематомами лице, просить о милости глупо, он наемник. Я вставляю в винтовку патрон, приставляю ствол к затылку, спускаю курок. Все больше не существует такого человека и прежде не существовало, он более не купит сыну машинки, а жене шубу или украшение, он теперь жмур. День долог словно бесконечность, курево на исходе, хочется немного выпить и пожевать тушенки, забыться во сне и чтоб девка теплая была рядом, а мертвец он потом явится, через неделю.
  
  
   Так возникает некто незнакомый, перепутавший этажи, нумерацию комнат. Пьяный навеселе, подвешенном языке с извинениями, бойкой, боевой подругой в шубе до пят, под которой упругое молодое тело, полный минимализм вечернего туалета. Пара стопок водки и дядя отъезжает, мирно сопя в кресле, он устал от заблуждений и образа жизни ему за полтинник, так что вечерок в отрыве, вкупе с шикарной, раззадоренной визави истощил запас его прочности. Она разочарована, пьет без меры водку, не замечая моего присутствия рядом. Старый козел - в этом вся злая штука любовь, откровенность разочарованной женщины перед принятием уже предрешенного поступка. Ей хочется сбросить шубу и отдаться незнакомцу тут же в присутствии этого недееспособного рогоносца. Закусив губу беззвучно стонать, чувствуя в себе твердый член без устали обрабатывающий ее манденку, если бы она хотела спать, нахрена я тогда бы распинался. Лживая мораль осуждения всегда подталкивает к совершению аморального и я туда же. Просто трудно отказать женщине, когда сам ее хочешь. Я наливаю, с каждой рюмкой трезвея, наблюдая ее нетерпеливое ерзанье в кресле, моя гостья что-то задумала.
  
  
   Разговор вяжется, клеится, слово, за слово, продвигая нас к полноконтактному прелюбодеянию. Она пьяна, но от беспомощности перед своей, же сексапильностью несколько тушуется, ей нужен мой предлог. Я замолкаю, пристально глядя ей в глаза, голубизна которых в утренней серости бездонна. Хотите - почему-то на вы - Я могу позвать свою подругу. Жанна очень веселая, знает множество смешных историй, она вообще душа любой компании. Почему бы и нет - и я киваю в сторону старого пердуна храпящего вовсю. Она уходит, слышен щелчок дверного замка, верный признак обмана, упущенного шанса и скорого пробуждения ее папика, может к лучшему, что остаток времени проведу среди тишины, но в дверь снова еле различимо робко постучали.
  
  
   Незнакомка в том же облачении и эффектная подруга Жанна в гостиничном халате, сквозь ткань которого прорисовывались волнующие округлые формы тела. Смуглая или загар, вполне подходит под образ пляжной красотки из глянцевых журналов. Боюсь наговорить глупых восклицаний, но вы. Я снимаю шляпу перед вами - ее улыбка магична, в ней все эликсиры жизни, она воскрешает дремлющий в истине разум.
  
  
   Карина так зовут незнакомку, вдруг спохватилась, что необходимо сменить туалет, и мы остаемся наедине без потерявших актуальность слов. Я подхожу, становлюсь на колени и просто отдаюсь во власть этих карих глаз. Руками развожу колени и замираю, любуясь открывшимся моему взору видом. Ее беззвучный смех, запрокинутая голова, пальцы, зарывшиеся в волосах, медленно тянут на себя, все ближе и ближе приближая этот вожделенный центр новой вселенной. Я выдыхаю жар, по ее телу пробегает мелкая дрожь. Подожди немного - шепчет она. Давай дождемся Карины. Разыграем? - предложение безоговорочно принято.
  
  
   Жанна быстро сбрасывает халат, знаками показывая держать себя в руках, быстро с завидной ловкостью раздевает меня, хватает резко за член. Не плохо - подмигивает мне и увлекает в спальню. Быстро разбрасывает подушки, комкает одеяло - Вот так лучше - и мы валимся на кровать. Теперь замри, притворись что спишь, очень крепко спишь - доли секунд и ее язычок пробегает по стволу, задержавшись на головке. Так, отлично - довольно произносит она, выходя из спальни. Снова тишина и вот послышались тихие шаги. Вырубился твой мачо - они уже в спальне. Посмотри сама. Жан, глянь, а он стоит. Ой, и в правду, что делать будем подруга? Я со спящим не пробовала. Давай ты первая. Нет, боюсь, а вдруг проснется? Так сама же хотела, вот он, действуй. Но тогда я думала, что он сам начнет. Хм, член вот стоит, чего еще надо. Карин, я тебя не понимаю - я едва сдержал приступ смеха. Она приблизилась, слышно было как, шурша, сползла одежда и после губы коснулись члена. Раздался легких шлепок, она ойкнула, руками уперлась в плечи. Здорово было оказаться в ней и ощутить выдох оседающего на меня тела. Напряжение спадало, она раскрывалась, осваивалась, раскачиваясь маятником, не впуская его до конца.
  
  
   Жанна, хрипло срываясь, шептала - Давай, так осторожней, аккуратней. Я плыл и млел, чувствуя ее возбуждение, обильную влагу. Карина задрожала, дыхание сорвалось, стало тяжелым, гортанным и она, расслабившись, впустила меня целиком, затем сжала бедра, ее сердце разрывалось, этот бешеный пульс раскаленными иглами вонзался в мое тело. Прикидываться спящим было не возможно, я открыл глаза, видя перед собой уже слетевшее с катушек существо, не женщина, а сплошь эрогенная зона, наэлектризованная с отсчетом, ведущим к аннигиляции. Хватаю ее за плечи и впиваюсь липким поцелуем, уверенными толчками вонзаясь в раскаленное нутро, пожирая эту податливо-независимую обреченность, тяжелыми хлопками скачущую на мне. Карина резко отталкивается руками, отстраняясь в сторону, яростно теребит клитор в глазах бешенство, бессмыслие, она подымается во весь рост и после падает, вскоре она сорвется в пропасть и душа вырвется криком стоном, дикой самки, которая вдоволь насладилась даром матери природы, чтоб снизойти легкой поступью в царство вечной неги. Насыщение, бессилье наэлектризованной нервной системы, плотно сомкнутые веки, улыбка слабого, счастливого человека, ощутившего радость, она получила свое.
  
  
   Теперь в поле моего зрения оказалась Жанна, сплошь самодовольная ухмылка. Я усмехнулся в ответ, предпринимая попытку выиграть эту дуэль, загипнотизировать ее, обвить кольцами удава, вероломно добиться своего, она не так покладиста, в ней присутствует природа хищника. Она издала гортанный рык, предназначенный для кого-то из мягкого пластилина. Сможешь осилить, попробуй, возьми - звучало серьезно, словами не пустыми, словно в ее руках были зажаты нити манипулирующего кукловода.
  
  
   Природа жалящего существа, стихии воды и огня. Одержимость расширенных зрачков, нагота, влекущая к безумным поступкам первого шага навстречу. Меня увлекла эта странная игра пластики тела, кровь бешено лилась по венам, по всем чертовым капиллярам, отдаваясь пульсацией боя миллионов тамтамов в висках. Я не желал совать голову в предлагаемую петлю. И попробую, и возьму - хрипло выдохнул принятое решение, протягивая руку вперед. Вот пальцы коснулись плеча, проскользили по талии, остановились на бедрах, перебирая тонкую полоску волос, кончиками осторожно пробрался в преддверие исходящее жаром. Она отстранилась, играя все той же высокомерной ухмылкой. Я опустился на колени и просто зубами вцепился в кожу, обхватил крепко ее ягодицы и притянул к себе, уверенно приближаясь к заветному. Она инстинктивно дернулась, проверяя крепость хватки, а после поплыла, осела.
  
  
   Мы повалились на пол, так и не найдя опоры кровати, за стенами вскипал очередной, пронумерованный день, а здесь время испарилось, сосредоточившись в наших телах, которые вели борьбу за это обожаемо вожделенное удовольствие. Я пиявкой впивался, всасывался, испуская дух от этой калейдоскопичной круговерти в голове, моля об одном, чтоб это продолжалось и продолжалось до бесконечности, среди которой изойду в песочный прах, покоящийся на дне самой глубокой морской бездны. Она выгибалась дугой, стонала навзрыд, покрывалась искрящейся испариной, дрожала, слабея ежесекундно, тлея огарком свечи среди океана черной нефти, чтоб после полыхнуть пламенем бедствия, разрушительным морем огня.
  
  
   Я вырвался ничего не соображая, схватил член и мощным толчком вонзился в нее, уже животное, а не философ созерцатель заполнило меня. Мысли, истины, анархия все в тартарары и кашу, одно желание, повторить толчок, ее ноги сплетаются ядовитым плющом за спиной и подталкивают к этому. Утерян контроль, потерян человек некогда бывший мной. Плоть в плоть, в трении, скольжении, агонии, поцелуях, укусах, проникновении, безудержном пожирании самкой самца и возрождении среди мрака смерти. Жанна опрокидывает меня на спину, седлает, вращая бедрами, наскакивает и сползает, обжигает поцелуями, полосует кожу ногтями, рычит обреченно, впивается в шею, вспарывая языком, плоть проникает с кровью в сердце, раскаленным оловом разливается по телу. Я содрогаюсь, бьюсь в мучительных конвульсиях выламывающих суставы, задыхаюсь, лаская языком окаменелые соски пышной груди. Ее губы находят мои, жуют, покусывая, пуская солоноватую кровь, в голове стоит оглушающий доминирующий звук надорванного грудного стона. Не могу больше - это обоюдная мольба, но этого мало. Теперь она на спине с искаженным от страсти лицом, с жилами вытянутыми в струны и я уничтоживший неумолимое время бьюсь в этом ритуальном экстазе, предчувствуя взрывной оргазм. Отстраняюсь и исхожу в семя, видя лишь белое, белое, которого много даже слишком, она прижимается ко мне и обнимает, в бреду нашептывая - Ты мой, ты мой.
  
  
   Я не верил в любовь и, наверное, никогда не поверю. Жестокое чувство, одушевленное безмозглыми дураками. Любовь никогда не порождает взаимности, человек из страха перед одиночеством, идет навстречу другому, упрямо надеясь, что он обратит его в свою любовь, из этого проистекает та самая кабала и бремя, ярмо на шее со звенящими бубенцами, ты чей-то раб или хозяин. Женщина покорная обретает смысл жизни в детях и датах. Мужчина растворим в обретаемых мыслях. Он идет дорогою извилистой по жизненным коллизиям, или просто деградирует в козла. Я смотрел, как они одевались, любуясь умопомрачительными телами, за окнами был день холодной зимы с уже не интересными словами о чем-то, что вместимо в рамки прощания. Развеселил старикан, понукаемый своими спутницами, он высокопарно извинялся, сраный аристократишка, фантом их черного Роллс-ройса. Они ушли, оставив воспоминания о былой ночи, кто они? Поцелуй хранящий тлеющую страсть, губы в губы еще не остывших женщин, им надо, необходимо постоянно с различными вариациями, продлевающими скоротечную иллюзию молодости. Соответствовать всем догмативным критериям журнальных фемени, но видели бы вы этих мертвых невостребованных сучек, ночами, крапающими свои статейки. Я люблю женщин и для этого не обязателен посыльный с оранжереей в корзине.
  
  
   Снег у обочин, серый, грязный, проходные утробы дворов, вывешенное на сушку белье, семейные трусы по колено, ужасные молочные рейтузы, линялые простыни, нестерпимый смрад коммуналок, в склепах которых скрыты, вернее погребены юные гении лаунжа, мейнстрима, с азартом гоняющие в футбол. Живейшие из живых, дворовые псы разбойники, начисто лишенные продажности, я родом отсюда, из этого мирка, вселенной, недосотворенной господом, где стучат костяшки домино в мозолистых руках работяг, глухо позвякивают граненые с дешевой водкой, рождающей присказ истины старых кварталов.
  
  
   Древность сошедших под откос цивилизаций, плавильня наций, Вавилон, если хотите, многоязычный иконостас собора, где раввин да православный поп в одном сапоге служат дневную мессу для паствы крохотных коморок, в которых молодая плоть восстает для жизни. Мелодия талой капели. Глаза женщин идущих на работу, чтоб выбиться из сил в люди и вернуться к столбняковому члену подвыпившего мужа. Варить пищу и с тяжелыми мыслями кувыркаться в койке, ожидая плевок спермы. Очередная душа будет зарегистрирована краснощеким холостым участковым. Девочка по имени Наташа, Наталья, Натали, первая любовь, первый шаг к совершеннолетию, быть может, она уже здесь не живет, ведь участковый всегда имеет шанс стать капитаном. Я вдыхаю воздух мира породившего меня. Он призрачен, те, кого помнил, ушли навсегда.
  
  
   Дань уважения Савве Гольдману, ты пережил всех этих царственных ублюдков и убедился в своей правоте, что все прозябают в жопе, а история просто проститутка.
  
  
   День убийственно долог. Солнце скатывается по небосводу, сыпля ржавчиной песочного покрытия обледенелых дорог. В моих руках увядшая роза, предмет просто так отданная мелочевка у портала метро. В подземке есть уютная кафешка под вывеской "Вечность" так почему бы и не разбавить не состоявшееся цветочное свидание в кругу незнакомой публики под бутылку вина. Ведь на дне ожидает истина, а она бог знает, куда мчит оголтело.
  
  
   Глядя на эти лица, местами даже личинки лиц, я подумываю, что в подобных местах стоит начать делать наброски предстоящих мыслесодержащих романов. Ты подобен Робинзону, это остров на котором нет внутренних раздражителей, но в тоже время безоружный поток масс постоянно наталкивает на создание пары значимых фраз, способных болезненной занозой вонзиться в геморройный зад общества. Вино оседает в желудке, прорисовывается будущая история, там человек придумавший идею сотворить рай на земле, он не успевает осуществить задуманное, потому что погибает от нелепого случая, он даже не помышлял о таком исходе и последние секунды он познает отчаяние. Нарисуется, не сотрешь одинокое сердце с тоской и грустью тянущееся к розе. Незнакомка и секс, ей по душе Би Би Кинг. Странность, я давно не слышал блюза, а у нее драма, человеческая, личное, пьяное с излитием якобы души и горечи одиночества, когда за тридцать, пресловутое касаемо не касающееся. Желание подарить нежность и ласку, складируемые в комод с постельными принадлежностями. Ведь вы понимаете меня?
  
  
   Да еще бы. Ведь у меня есть уши, чтобы слышать. Мозг, который анализирует. Язык, говорящий слова, естественно я понимаю, проникаюсь, воспринимаю, держа вашу руку своей. Мы плывем в ауре сочувственных обезьяньих ужимок, ублюдочной, лживой мистерии этих псевдо убаюкивающих глаголов к празднеству двух нагих тел в наследной койке, а надев утром очки, вы словно не узнаете меня. Не припомните ночных кульбитов, минета, как так, разве это была я? Виноват лишь алкоголь. Сорвалась, что поделаешь, мне еще детей учить музыке. Раздолбать бы тебя порнушным ганг-бэнгом, с кучей онанирующих дебилов, тебя и твое же не востребованное одиночество. Страшно и гадко жить во лжи и подохнуть в оной, так и не признавшись себе в том, кто ты есть на самом деле.
  
  
   Молчалив, продолжая держать, поглаживая руку, только глаза не лгут, но они лишены дара речи, хотя красноречивы когда пылают одержимостью. У нас тут трагедия, он бросил ее, ради похотливой соплячки, которая не умеет печь фирменные блинчики и чего ему надо было, ведь рядом было совершенство. Конечно, а сейчас напейтесь мадам, как последний дворник и похулиганьте. Наконец приоденьтесь в красивые вещи и потусите в клубе, сейчас заведений превеликое множество на все вкусы и возраста, познакомьтесь с кем-нибудь, хватит штудировать классиков, каждый человек обожает бессмысленное веселье, поживите в свое удовольствие без блинчиков и бесконечно долгих вечеров за томиком умершего молодым поэта. Вот увидите, что ваш герой заскучает если не за вами, то за комфортом и блинчиками, тогда и принимайте решение послать его или простить, вернувшись в уныние.
  
  
   Бессмысленно, но всегда чем-то оправдано, когда в тупике, одолей мост, перейди с одного берега смерти на другой в пепле, не потеряйся на середине, не позарься на золото суицидального прыжка вниз, а там другое измерение. Новые с нуля не знакомые люди предложат по-цыгански срисованную линию судьбы. Вскроют ладонь, высосут гной пережитого, наградят ожерельем с позолотой надежды. Будешь радоваться тому, что раньше угнетало, в итоге чистенький, тошнотворный "Свободная касса" гамбургеры, кока-кола, свет ламп, реальность жратвы пожираемой жующими ртами. Мозг отключен, он в жопе, утоляешь голод, чтобы пройти Дао батарейки Энерджайзер, еще образуется общество усталых медсестер, после ночной смены. Ты попутчик, человек никто, из неоткуда. Одна из них обязательно подберет мужичка на ночь.
  
  
   Зима не станет летом, в нас эта дрожащая скованная льдом и страхом зима, после криминальной хроники о неистребимых отморозках, которых порождает та же зима человеческих черепных коробок. Виктория, не победа, а серая мышь. Пуглива, робка, неуклюжа в телодвижениях, рождена, чтобы рожать. Дева пава под абажуром за круглым, карликовым столом короля Артура. Колбасная нарезка в руках и припрятанный по случаю на всяк, про всяк, коньяк. Ее бойкая подружка Кристина, извечный девичий тандем, полная противоположность обласканная толпой воздыхающих кавалеров. Забитая периферия в большом городе, приодетая в барахлишко, но пуритане на генном уровне. Кто я? Летчик-водолаз? Десантник-кавалерист? Герой-крахобор? Или молодой человек в шоколаде, муха в паутине, кто? Мы выпьем коньяк, после водку. Девицы утратив сон, раззадорятся. Полифония мобильного уведет Кристину очередным тет-а-тет. Он ревнует, и готов посшибать рога всем, вплоть до президента. Мне весело, есть твердая почва для шуток.
  
  
   Смех, приглушенная музыка. Виктория преображается от поглаживания ягодиц, ее не хитрое бельишко намокнет и она не вспомнит того первого засранца, что тупо драл ее у ржавого памятника фалосоподобной ракеты невдалеке от дискотеки, грубо тиская сиськи. Входит Кристина, ей пора, но мы настаиваем, и она с радостью остается, опрокидывая махом рюмку. Эх, была, не была! - это предзнаменование чудного времяпрепровождения. Приятны эти пустые застольные беседы о больнице, сплошь анекдоты. Перелом конечности умопомрачительно смехотворная штука, я умолчу об утках, не за столом. Роль незнакомца с тайной близка мне, это интригует девиц, кто я? Откуда пришел? Не маньяк ли? Со смешком глуповатым, но ведь допустимо.
  
  
   Уйти к чертовой матери, после сигареты упавшей в унитаз, почему-то подумалось так. Уйти от этих залежалых любовных, тусклых романов, пугающих своей серийной востребованностью. Ведь эти, уже женщины заражены до корней волос литературно романтичной содомией, с типажами персон от которых рвет кровью. Грусть, тоска, безвыходность, обреченность, отчаяние, счастье чуждое сомнамбул избежавших расстрела мародеров у кирпичной стены разваленной Гоморры. Послать эти душные чертоги в зад, на волю к всеобъемлющему одиночеству, посреди нагого сумасбродия мира. Пусть им достанется осатанелая мастурбация, игра в поддавки с фалоиммитатором. Человека можно убить, за то, что он человек.
  
  
   Улица, манящая адом неоновых реклам, адом спешащих демонов в человеко-овечьей шкуре, адом обращенных в прах и пепел соборов, синагог, минаретов. Бродяги Иуды, попрошайки, юродивые, цыганва. Дно, клоака социума, эти оборотни в телах растленного разума играют слезою Христа. Мир переполнен рабами божьими, которые на дурняк получили вольную на все четыре стороны, но, по сути, они грязные рабы, ленивые, глупые с мечтой об одном, заставить творца пахать в их угоду, своего рода революция. Великий по задумке фарс и если некто вновь апробирует роль великомученика готового пожертвовать собой ради всеобщего спасения, я первым брошу камень, возьму этот грех на душу, только не видеть позор и шоу, на котором эти выродки облагородятся.
  
  
   Красноречивость молчания в том, что оно лишено красноречивых слов. Ты не критикуешь, не выражаешь претензий, недовольства, не харкаешь в рожу прохожего. Идешь, играя на струнах пассивной инертности, ты сторонний наблюдатель, созерцатель поверхностного слоя жизни до начала асфальта, под которым крысы и немота истории человечества. Я впервые в жизни увидел Глашу. Одинокую, незнакомую, но спокойную не в суете сует, как бы вечную, на века. Она промелькнула искрой метеорита, подобно мистификации исчезла, растворилась среди не проснувшихся. Я увидел капли крови на снегу, уверовал что рано.
  
  
   Ночь пройдена до опустевших улиц, уже гаснущих фонарей. Сонный портье. Гостиничный бар среди безлюдья и тишины, мой номер оплачен далеко вперед, как бы куплен. Я вернулся в искомую пустоту, опустошенный человек, отвергший единство многообразия, почему не Куба? Почему не прозревший Непал? Или карликовый Люксембург? Да потому что до Сибири далеко, в руках водка, больная вынуто-вывернутая душа, божественное время, когда мир уснул, хлебнув из чаши ночной летаргии.
  
  
   Можно спокойно марать чистые листы бумаги всем, что взбредет в голову. Уснуть, сопя в унисон с этим псом городом, пересчитывая песчинки в часах повседневного волшебства, что дарит фантасмогоричные видения элементарного дневного кошмара жизни, в распятии спущенного с цепи существа. Сон не долог, сон ужасает вскрытыми венами истины, от чего начинаю хлестать водку, идущую в кишечник ключевою водой. Хмелею, снисходя к завываниям, увы, ни одна разудалая манденка не воскресит к самопознанию, она не подходящий инструмент. Дракон видений в дыму, шипя, нашептывает слова - Иди далее. Следуй за моим хвостом, и куда? Загадить рвотой унитаз? Это ли выход спасения к убогому воскрешению червя, разлагающегося среди болотной тины. Вода убивает, но не умирает вместе с тобой. Она растворяет плоть твою и становится частью течения, чистого, кристального в лучах солнца, где не видны частицы твоего праха, мыслей, разума.
  
  
   Мне снился Моррисон. В отличие от многих ныне мертвых, он мог говорить и болтал, не умолкая, что стоило пожить еще с пяток годков.
  
   - Рановато я браток, поспешил, видишь, ли, не подумавши. Может сгоряча просрал отмерянное. Глупо ведь глупо, не об том помышлял - он смолк, задумавшись, поглядывая на не допитую водку.
  
   - В раю вино и то по воскресеньям отпускают, когда создатель любит отдыхать. У, делов то много и все неразрешимые, путаные от понедельника и до субботы. Туда-сюда и курнуть в закутке небесном некогда, чего ж о рае и Данте мало начеркал в своей комедии, не ведал, как дела тут обстоят. Для лохов все эти арфы и радостное блеянье, придурков влачивших терпеливо бремя жизни и невзгод. Рай он то, другой. Ты тут таков, каков ты есть. Не санаторий, нет этих даоских миллионных я, реинкарнаций, прочей хренотени, которую парят все кому не лень. Все моралисты, дармоеды без угла, демагоги скуки, здесь на черновой работе. Почту сортируют, подметают и не в почете. Так потусуются и вновь алоха, на землю к пастве. Вот Диоген безумный кадр. Имеет ту же бочку, в ней живет, еще другую подарили с пивом, а он все так же перлы выдает. За честность держат здесь, хоть бывает изрядно пьян и сумасброден. Пристрастье заимел мочиться вниз на бесовское отродье и всяку ушлу шваль. Вот сукин сын ведь точно попадает. Вообщем ходячий анекдот - тут Моррисон улыбнулся.
  
   - Ну, все братан пора. Поболтали, теперь дорога ждет, в путь. Я ведь на должности спешного курьера, депешу срочную несу, куда, секрет и не расспрашивай. Привет живым еще и тем, кто дышит. Будь. Он стрельнул сигарет, хлебнул водки и исчез.
  
   Вещий ли сон, либо бреду подобен? Наутро трудно распознать, но пепельница полна окурков. Бутылка водки пуста, мой перпетуум-мобиле едва тарахтит, сонливо взбрыкивая прерывистым пульсом, требуя очередной не дозированной нагрузки. Оптимистичная полоса "Bitter sweet symphony" оживает в груди, что-то маячит впереди, сродни концу радуги, где есть спрятанный горшочек золота, не метал презренный, а в чистом виде. Надо сорваться с места и успеть вовремя на небесную каравеллу, туда, где горизонт сходится с краем земли.
  
  
   Пилигрим, человек, которого я мог знать когда-то и вероятно знал. Это его рука оставила следы страниц книги "Паломничества" на кирпичных стенах города. Не его путем, но по следам пойду и я. Ведь удалось, же ему пройти, уйдя за даль понимания первичных желаний. Растворившись исчезнуть в легкой дымке млечного пути. Отвергнуть плен громоздких слов свобода, равенство, братство, не разочарование, а ясность ума, отрицание навязчивого жизнелюбия и оптимизма легкости бытия, он ушел легкой поступью через мост и после сжег его. Лучший мечтатель покинул здешние чертоги, и радуга исчезла, остались дети, мобильные телефоны, тупое кино и война правителей против своих народов.
  
  
   Я открываю дверь в себе, чтобы выйти и натыкаюсь, налетая всем телом на преграду кирпичной стены с ровной кладкой псевдо лица. Стена вопит - Придурок это седьмой этаж! Я вызову милицию! Мамаша ради бога, прекратите, этот кипеж в женской бане! Водка в человеке порождает буйство и слепость, среди которой ты попутаешь выходы в иное. Я успокоюсь и усну. Возьмите деньги, не сотрясайте воплем воздух. Князь Мышкин погорячился, с кем не бывает. Человек болен, помилосердствуйте Христа ради. Придурок! Идиот! Кретин! Больной ублюдок, алкоголик, наркоман, распутник, конь в пальто! Сколько во мне даров природы увидело мутное око этой алчной жабы административного статуса. Я ужаснулся, что эта тварь породила, каких недоносков выпустила в мир, которые же прижились клещами в теле агонизирующего, теплого трупа. Они создали лиловые гнойники очерченного мирка смрадной субстанции, пустив ветви, опутанные грызущей тлей. Тьфу, обмылки рода человеческого.
  
  
   Конопляные холмы, это аварийный особняк в старом городе, его вряд ли снесут, а вот отреставрировать смогут. Когда-то давно здесь жил крупный фабрикант с семьей, еще в те дремучие времена, когда молодость бродила дерьмом революционных идей, не подозревая об ужасах гражданской смуты, а растамания вообще не обозначила своих начал. Время незримо сгладило все следы деятельности бывшего буржуя-контры, подселив в некогда недурственные апартаменты других жильцов, пролетариев, проходимцев, временщиков. Пришлые новой волны надо отдать им должное прижились, окрепли, пустили корни, пережив войны, зимы, чистки, коммуны, светлое недоношенное будущее. Теперь их наследие и призраки обитают тут, ведя бизнес, что и не грезился их предкам. Конопляные холмы, Эльдорадо, Клондайк, точка на карте, где купите все, если вас не разведут, не кинут, не отобьют голову тяжелым предметом.
  
  
   Черный лимузин, наполненный дерьмовой радостью и собаками в шаге от передоза. Они уже пустили по ветру не одну тысячу зеленых купюр. Большой ублюдок, огромные деньги в ручонки холеные дилера по прозвищу Заратустра, что он болтает, навряд ли сравнится с оригиналом, тут в этом движении даже пройдоха Насреддин пойдет камнем на дно. Злая с цепи охрана те же лица в масках, что ежедневно борются с наркогидрой в хрониках телевизионных новостей, впускают, держа псовой хваткой за яйца. Хлопает дверь, рука тянется к кнопке домофона. Открываются новые двери, ведущие в мягкий, тускло освещенный коридор, это звукоизолировано, тут мочат должников. Я бесшумно ступаю по полу к единственному выходу из этой утробы.
  
  
   Клетка. Толстые стальные прутья. Полутьма. Неон очерчивает контуры бара с безжизненным ликом человека гранитных черт. Он подобен мраморному ваянию, даже видны синеватые прожилки вен на лысом черепе, висках, шее. Это Саид, живое воплощение ангела смерти, его лицо некогда поразила редкая болезнь, и оно омертвело, исчезла мимика, а вслед за ней и способность улыбаться, шутить, воспринимать адекватно иронию и юмор. Саид прирожденный хладнокровный убийца, боже избавь встретить подобного типа в своей уютной квартире, когда висит должок, и вы полагаетесь на компромиссы.
  
  
   Граф М - эдакое шипение затаившейся змеи. Беломраморная рука, лишенная волос протягивает, пододвигая бокал с красным вином. Охрана бесшумно исчезает, оставляя нас наедине. Лучше какой-нибудь Вельзевул из преисподней, чем общество данного субъекта порожденного миром наших страстей. Пей вино - сказано так, что стынет кровь, там, наверное, яд, содержащий душевную агонию, вытяжка гноя из мертвой плоти или кровь жмура недавно освежеванного этими палачами. И он испил, той чаши яд! Познав всю боль терзаний жертвы! Эти восклицания принадлежали Заратустре. Я расслабился, это не сидеть мишенью в змеиных глазах убийцы, с которым не может быть диалога, по одной простой причине, ему не зачем болтать с людьми.
  
  
   Саид такой, в его обществе не изречешь истины, а вот поднапрячься и выдавить золотое яичко вполне реально. Правда хочется отдать денежки и сдристнуть? Заратустра усмехнулся, не сводя глаз с полностью отрешенного подданного, иначе не назовешь. Он же не бессмертный, не заговоренный? - вопрос отметается в широком маховом жесте отрицания. Не будьте простаком граф М. Он же внушает реальность ужаса или вы в силах набить ему морду. Хотите я дам команду и посмотрим, в какой жопе окажется ваша голова - Заратустра с издевкой усмехается. Дешевый Мефистофель думаю про себя, сейчас бы ствол, а вы не боги, черта лысого после пули во лбу воскреснете.
  
  
   Сложным натурам не многого надо. Отдохновения истерзавшейся души. Чего сник? Бросай ты это дело, давай поболтаем, а то финансовые дела меня суетой отяготили, уже не то ремесло. Финансирование, отмывка, бухгалтерия, корпоративное мышление, наверное, видел крейсер у входа с шалавами и недоноском плешивым? Этот короед ведет мои дела, куратор херов - Заратустра поморщился. Деньги не пахнут, а вот он пес шелудивый утверждает обратное, что за времена пошли? Как будто мне уже не позволено купить пачку сигарет в магазине напротив, потому что деньги в герыче и смертью воняют. Эй, Саид слышал расклад этого доверенного лица? Я закурил, вряд ли кто-то вечен по линии жизни, значит, Дамоклов меч над Заратустрой обозначил свои контуры и где-то на сходняке, крыша вынесла судейский вердикт, еще не оглашенный прилюдно. Они решили легализоваться, и если Заратустра метнется в сторону, он будет низложен, слит. Так вы теперь есть юридическое лицо? - он махнул рукой.
  
  
   Человек пьет красное вино в обществе гротеска безмолвного ужаса, второй коим являюсь я, разбавлен в клубах сизого дыма, он причудлив, внемлет молчанию и служит ответом. Я молчалив, отрешен и существует то самое понимание без слов, которому они то, эти слова совсем не нужны. Эрос моего сластолюбия в постоянном везении, по незримым причинам, конечно же, имеющим реальные корни, перевоплотился в эго антипод. Смерть - Заратустра говорил с расстановкой и вдруг замолчал. Посмотри на мою ладонь. Этот въевшийся бороздой жирной линии след судьбы, исчез. Видишь? Его, черт возьми, нет и, теперь мне хочется жить! Даже самым последним мудаком, вечным энурезом, но пойми жить! Жить, жить, быть, есть. Живым, цельным и целым, не под нож. Ведь разве это страх? Нет, лишь жажда уцелеть! Я перевожу взгляд на Саида, который безучастно колдует над содержимым шейкера. Теперь в нем присутствует что-то детское. Сосредоточенность над дурью забавы ради, он полностью поглощен действием. Это Танатос, бицепсы, кости, равнодушие, смерть.
  
  
   - Попробуешь фирменный? - вопрос возвращает в действительность. Берет и плавит мозги нещадно. Злое зелье - в подобных словах всегда искус наравне с тайной, это не шуточный выбор, даже не героин, ты рискуешь умереть только не здесь и не сейчас. Выпиваю, чувствуя языком спиртовую основу и волокна растительного происхождения, они вяжут слюну своей терпкостью. Экзотика братан, южноамериканские корешки, хрен выговоришь, но ведет, как сказка не ведомо куда - он из хвастовства называет цену. Это не шепот, а набат колокола. Далекий, зовущий, идущий из под толщи воды кишащей множеством теней, безликих, мерзких, холодных. Хаотично мельтешащих перед глазами в громаднейшей, выставленной на показ ухмылке Заратустры. Во лбу, которого зияет дыра и медленно сползает одинокая струйка крови, огибающая рельефы черепа. По межбровной ложбинке тянется, прорезая сломанную переносицу, исчезая в кровавом месиве разбитых губ, раздробленных скул, подбородка. Время истощено - гортанно хрипит это изуродованное существо на фоне застывших глыбами льда волн.
  
  
   Сигареты одна за другой, падают, шипя, потрескивая угольками, сыплют искрами. Вот возникает образ великого халявщика Танка со студнеобразными обвислыми грудями. Он всхлипывает, почесывая не бритую щетину, шевелит дутыми рыбьими губами, царапает стекло ноготками, за которым один пидор чистит анус другого. Шаманское зелье всецело овладевает мною. Я плыву, всплывая в мутном потоке вздутым трупом, боясь выдохнуть скопление тех сидящих во мне тошнотворных газов. Вижу дорожные фонари, неоновую рекламу, морды скотов, животных, олигофренов, изваяний, кретинов, безликих химеричных существ без намека на сочувствие. Растворяюсь в бурлении карнавала, где лихо вращают бедрами шоколадные танцовщицы в бисере алмазного блеска. Самки с характерным запахом молодого вина. Звучит четкий, ритмичный бой барабанов, это и рокот и расстрельная дробь, сопровождающие экзальтированный акт совокупления белой женщины и лилового негра. Она тяжело выплевывает жгучий, будоражащий нервы стон сквозь стиснутые зубы, ее глаза пусты в опустошении, там два спелых агата или фонтанирующая кровь. Это не остановить, ей перерезают глотку, и толпа возбужденных людей втаптывает вздрагивающее, окровавленное тело в брусчатку. Они исполняют самбу на грани смерти и экстаза под тот же ритм барабанов.
  
  
   Смерть. Глафира. В этом пышном, многоликом, красочном карнавале безудержно танцующих полунагих людей. Слепящие улыбки отовсюду. Лес рук с зажатыми талисманами надежд. Сумасшедшая мистерия, идущая под нож гильотины с воплями и одержимостью революционной марсельезы, сафари вечно молодых проклятых убийц с пеной в уголках губ. Лезвие ножа, вспарывающее плоть, из которой вырывается эмбрион кровосмешения плененной свободы, непризнанный, проклято-заклейменный, отвергнутый, преданный анафеме, который держа за неокрепшие ножки, разобьют о пыльную мостовую осатаневшие от водки и кайфа хмельные гуру-сталкеры мертвых храмов веры. Срываюсь с края, уходя, сползая, знаю, что есть крылья за спиной, не ангельские, но от ворона. Они могут вынести к солнцу, к потолку черной комнаты без дверей, в чреве которой загниваю. Пилигрим ушел. Ушел дельфином средь лазури моря отдающего вкусом жженого сахара и прокисшей патоки. Я тону в этом, рвусь ввысь, камнем идя ко дну бездны. Чернота сомкнутых, вспухших век, Заратустра демоноангел с той же лукавой простотой усмешки, что и минуту вечности назад, живой, смакующий вино или мою кровь. Танатос, это он.
  
  
   - Этому ты не раб, на это не подсядешь плотно, это исцеление, оно расширяет грани познания. Никакие героиновые мутанты не перешибут своим гниловатым пирогом рая эту нить из узелков древнего разума влекомого вглубь личных, неопознанных вселенных. Дверь в царство боли к пророчествам смерти и далее по дороге знака бесконечности, но не замкнутости. Разве это имеет реальную цену? Разве это не дар, который я преподношу тебе в самом, что ни на есть бескорыстии. Забывая о порочности любого человека и в частности о своих пороках. Разве, вопрошаю я, это не та глубина перевоплощения, перерождения, что дает понимание не доступное миллиардам других? Граф М, а у людей фирменный Саида вызывает только понос. Они тут же обсераются, как малолетние гавнюки в памперсах и разбегаются подобно крысам в углы со штанами полными дерьма. Даже не подозревая, сколько стоит сей дьявольский эликсир и что он принесет этим ублюдкам. Я ведь напоил бухгалтера и его блядей именно этим, представляешь, в каком дерьме сейчас барахтаются эти животные. Оно хлещет и хлещет безостановочно, а они захлебываются собственным зловонием, напуганные до смерти. Бога просят о попуске - Заратустра расхохотался. Пилигрим, дельфин пожираемый смертью, карнавал. Это оригинально, стоит растолковать символы - он похлопал по плечу. Подарок есть дар братан, а теперь пора прощаться, ведь скоро прибудут бескомпромиссные исполнители приговора. Остальное получишь у выхода. Ступай падший к возрождению, ступай не мозоль око.
  
  
   Вырваться на волю, из обездвиженной духоты вен в морозное покалывание утра, с перевернутой, опустошенной до последней капли чашей спутанных мыслей. Теперь закурить и обновленным засранцем, легкой поступью в мир газетных новостей. Я младенец, заново слепленный, скроенный, окрепший, выползший червем в мир божий. Я люблю вас никакая девушка без имени, хоть вы и не мыты, но принимаете душ регулярно с необъяснимым постоянством. Я обожаю вас взбалмошная кокетка, красотка, в чьих глазах антилопьих и выразительно обреченных, застыл скомканный шанс. Хотите розы? Не жаль мне ускользающих денег, но живые цветы, разве в ваших ручонках они будут благоухать?
  
  
   Спросите меня о чем угодно, о сущей безделице или в чем смысл жизни? Я рассмеюсь многозначительно, словно знаю ответ, он и так ясен без дураков, ведь это просто тайна. Хочу веселья, среди рукоплесканий которого я могу радоваться жизни. О, не смотрите так на меня господин прохожий, вы есть сумерки, а я невесом и плевал я желчью на хлопья винта в тощих венах сошедшего в тираж гения. Плевал, разве беспричинная радость это преступление против этого дня, нет и еще тысячу раз нет. Мне хорошо и во все горло, из легких свист, сердце то бьется, не смотря на то, что Заратустра умрет и что девушке любовь не придет долгожданным подарком букета роз от маргинального менеджера по продаже кошачьих писсуаров. Я вернусь в отель и принесу самую клятву клятв той жабе администраторше, что никогда и не под каким предлогом не гляну в окно, после расцелую ее всю, разве что не в зад, это извращение. Скажу много разных хороших слов всем встречным, пусть думают, что это любовь. Хотя, да будет так и хлопнет в ладоши маленькая девочка Настя, которую обделил вниманием скотский мирок жалких бяк и бук. Зачем тебе затертые буквы старых кубиков, я вырываю большую часть своей радости и дарю тебе всю без остатка, когда-нибудь ты поймешь, осознав цену этого бескорыстного дара. Вырастешь, вдохнешь, съешь, выпьешь, наденешь, и не стоит слов благодарности. Я дарю солнце, лучезарность, апельсиновый цвет, летний дождь и лужи, небо, птиц вольных, легкие полные жизни. Дарю, понимаешь, дарю!
  
  
   Я живой. Я последний император змеевидных дорог, властитель падающих белых хлопьев снега, тот, кто весел и беспечен, тот наследный принц, глазами которого течет остывшая темная река, пыхтит мотор моей лодки и пепел падает в воду. Мосты, каналы, студеная вода, гул города миллиона башен, а я в лодке посредине всего. Увлечен течением, плыву, повторяя заученное (что в одну воду не войдешь дважды). Мои мысли полны опустошения и это придает цвет талого снега глазам, кажется, за спиной начинают расти крылья. Я реально чувствую это, почему бы и нет. Стать ангелу подобным, человек, окрыленный с настоящими крыльями радужного цвета, способный дотянуться до неба, солнца, звезд. Пилигрим.
  
  
   Кружит снег, скрывая очертания бегущей по наитию жизни. Одиночество сейчас желанно, в нем полно упорядоченных воспоминаний, которые играют в едва различимой рассеянной улыбке, нет тех суетных желаний одолевающих каждого встречного. Кругом белый снег. Снег. Снег, тишина зимней летаргии. Я жил, живу не зря, не о чем сожалеть, додумывая молитву покаяния отцу небесному. Путь пилигрима предельно прост и ясен, идти.
  
  
   Кофе, салфетки, миловидная девушка, болтающая по телефону без которого она вряд ли проживет. Молчание ей не к лицу, оно принесет страшное одиночество и пустоту стен, напомнит о смерти, поэтому поток словесной чепухи неиссякаем, а я смотрю на нее безучастно. Уйду, позабыв малозначимым эпизодом черно-белого фильма. Война, пыльная дорога, времени нет. Крестовый поход строго в пустоту и против врага, который на самом деле идет навстречу нам, чтоб прикупить оружия и трахнуть одну на всех медсестру. Мы тащим ее труп волоком, зверю надо мясо, думаем так, а сами не догадываемся, что они тоже не дураки и знают, где у девки нужная дырка. Страшно сейчас, ночью бывает, проснешься мертвым и сигареты твои сперли, шаришь руками в карманах, а там бирка с номером в несколько цифр. Рад бы свалить беглым шагом, но там темнота кромешная страшно. Сидишь без сна, воняют тела еще живых, в них остатки сигаретного дыма, напутственная речь папы, фото дамочек, которых выдают за благородных девиц и постоянно кто-то храпит. Крестовый поход, мы все сбились со счета, который и сколько еще будет, во имя чего-то, абсолютно не нужного. Я бы с удовольствием убивал бы за сигареты и туалетную бумагу, довольно серьезный повод начать войну, равно как и за гроб господень, демократию, свободу и прочее.
  
  
   Проще когда у тебя есть мотив или приказ, и ты заряжен на выполнение выстрела, на поражение. Хуже, когда проиграл состояние и крепостных и необходимо стрелять, чтобы заработать на новую жизнь. Снится, что вернулся героем, грудь в орденах, карманы полны денег, графиня добродетельная поджидает на брачном ложе, вся извелась в ожидании, истосковалась, хочется ей, действительность не радует, ведь сон ушел, пора выполнять приказы. Утро, зной, песок и в нем пылает солнце, до родины слишком далеко. Остатки хлеба, обрывки шутки, смеха, водки бы хлебнуть и затупиться до автоматизма. Неверные уже поджидают, всю ночь готовились, смерти море, равно как и подлости, будет праздник, в честь которого всегда пью, день гибели всех дураков, остальные даты просто пустые звуки я перестал любить праздники. Убивать! Убивать! Рычит слоган честного человека, он тоже не брезгует золотом трупов, у него замок и двое детей они никогда не узнают, за что куплена жизнь.
  
  
  
   "Дорогая моя графиня М. Я все же набрался смелости, и решил написать вам, это надеюсь короткое письмо. Сейчас в минутку зловещего затишья мне явилось видение, о котором собственно я и спешу сообщить вам. Я вспомнил наш прощальный бал, вы блистали, затмив всех остальных присутствовавших, равных вам не было. Наш с вами танец был завершающим, вы быть может, вспомните того самого робкого юношу, который отважился пригласить вас и нас увлекла музыка. Знайте же, я был вашим тайным поклонником, теперь мне не страшно сознаться в этом, потому что я действительно вас любил, и чувство это милостиво сохраняет мне рассудок сейчас, потому как я стараюсь не забыть это светлое время. Явилось же мне вот что, туман и пустота темного пространства, в котором меня поджидал неизвестный, который заберет меня навсегда из мира живых, и я безропотно последую за этим человеком, поэтому я и спешу сообщить вам о своих чувствах. Быть может это признание запоздалое и покажется вам смешным, но проявите снисходительность и строго не судите меня. Это последнее что я спешу сделать, будучи на стороне живых, а после можно смело ступить дальше, я признался"
  
  
   Был бой, может страшный и кровопролитный, может просто забивали скот, смерть не зачем сравнивать со смертью. Гибли по разному рядовые люди с обеих сторон, после решили затеять рукопашную схватку, чтоб весело разбавить монотонную бомбежку, были вопли и мат, трещали кости. Аллелуя - повторяли все хором и радовались как дети подаркам на рождество. Надежда, что совсем скоро мы одолеем врага, и все к чертовой матери закончится, окрыляла, но, увы, ненадолго. Эффект пропадал и требовалось нечто веское и тогда враги ликовали и нам кричали в спину оскорбления, атака вспыхивала с неимоверной быстротой, можно было стать мужчиной или убийцей, но приходил страх и сухость во рту. Я стал нервным, всегда не хватает патронов, мне кажется, их кто-то крадет или тела врагов требуют большего количества пуль, поэтому сдают нервы и надежда не частая гостья в моей голове.
  
  
   Я прожил еще один день, вечером перечитал письмо и счел его излишне сентиментальным, не нужным, банальным наконец, решил порвать. Зачем ей знать, что существует человек на белом свете, и он любит эту женщину, простой не дутой любовью, действительно зачем? Завтра порву, перечитаю и порву и забуду ее навсегда. Забили косяк, покурили после ели тушенку, вот оно простое первобытное счастье, когда все не имеет смысла, тебе не скучно ты близок к удовлетворению током жизни. Нахрен медитировать и мечтать о машине, даче, бабе, кругом смешно и сыто пузо, в нем жирует душа и хохочет по бестолковке, ей, как и тебе проебом все, она в ладах с телом. Гармония вселенская не обоссаться бы от радости.
  
  
   Водка с ней один на один в неравной схватке и просто так на вылет из системы координат, должен же у человека быть выход. Две нити белых порошка и снова водка. Джаз, я пританцовываю с сигаретой в зубах, пьяный, беззвучно смеюсь, отсчитывая удары сердца, когда-нибудь оно остановится, замрет. В тот день я перейду в иную ипостась. Мой скорбный лик сменит довольная мина и отбуду навсегда в другие чертоги, а когда вновь вернусь. Мир обязательно изменится в лучшую сторону, где человекоубийство исчезнет навсегда, отпадет за ненадобностью, превратится в миф о мифе, страшилку, а война займет место на полке забытых историй.
  
  
   Человек способен лишь на человеческие поступки, которые куда страшней объяснимых законов природы. Если вникнуть в суть проблемы, задаешься одним только вопросом. Каким же дерьмом мы твари набиты? Поверьте, я не разочаровался, просто взгляд изменился на вполне обыденные вещи и может мы действительно паразиты на теле планеты, какой в жопу венец творения или продукт эволюции, любая бактерия есть совершенный механизм, и творит, куда большее, нежели сотня килотонн, падающая на городок без названия. Мы осуждены на вполне заслуженную боль якобы бессилья толпы и муки вечных незаконнорожденных. Замерзающий на улице человек вызывает одну не излечимую радость, что это еще не ты. Человек этот изначально паразит, презревший начало Танатоса, отрицающий прозу данного момента, он будет замерзать среди спешки и радости. Я могу бесконечность смотреть на него и то доброе, что способно родиться среди мыслей, подскажет только сухое - Выпей человек - и умирай дальше. Почему утеряна способность, помочь, понять, поднять? Он грязен, болен и ты брезглив. Безнадежный бродяга, рожденный таковым и, увы, не подвластный лечению, быть может, и с человечеством происходит нечто подобное.
  
  
   Живой, сродни гордому Могиканину. Борьба и война с химерами надуманных догматов морали беспокойного сна, животной паникой маргинальных религий, где тебя распинают за соблюдение не адекватных заповедей, где человек не успевает досказать главного, что зреет в нем. Бессмысленна! Глупа! Изначально проиграна! Главное остаться живым во всеобщем сожжении трупов. Разве после этого уверуешь в рекламу гаданий, любовных заговоров, сглазов, порчи, пития целебной мочи. Омовений кровью, похуданием диет людоеда, ожирения скотством. Тебя нарекут тем самым хромым бесом, изгонят, четвертуют, колесуют, отрекутся, проклянут, забьют как паршивую овцу. Даже эта чумазая, копченая цыганка отшатнется не влазя в будущее. Ты живой!
  
  
   Пьян. Пьян, как свинья у кормушки. Болтанка. Кондратий. Аве опохмел. Шалом, мутноокое лихо. Виват сумасбродство! Отсутствие дней и ночей, затерявшихся порванной нитью среди беспробудного пьянства, стаканно-бутылочных мезальянсов, высказываний в населенную молчаливыми призраками пустоту комнаты, ванной, спальни. Бог умер, да и остальные сдохли, я помню, как упился на поминах. Вольтер, Ницше, Декарт, мертвецы с паспортами, Дали и Гоген пьют, мучимы бессоньем, но мертвы, кто там еще? Многие и малочисленные вертятся в гробах, кладбища величия полны и ухожены, но земля перейдет в иные руки, вообще тут много чего понастроят. Алхимическое варево, смотришь в звездное небо над городом и видишь не зримое. Другое, нет, не этот ирреальный, иррациональный мирок богов на иждивении. Все идет все движется, от мысли человеческой до созвездий. Плавно перетекает материей гармонии в хаос атомов, где взрыв беззвучный порождает искру голодного ума, разума, безумия, слабоумия, деградирующего прогресса единиц корпеющих над проектом оружия способного разрушить до основания стены чего-либо, а может просто уйти и выращивать капусту?
  
  
   Даун таун, где кружится голова, и крутятся деньги. Почему именно тут? Шагами вымеряю пространство респекта в надежде обнаружить среди круглосуточности божественное время открытия магазинов. Лицезрею, как тут шустрят футлярные люди с заполненными органайзерами, слепцы с целеустремленностью поводырей и акульими аппетитами. Падает курс, сыплются люди, стереотип, вот он лежит на асфальте без галстука. Красноречивый софос магнат, ставший за секунды реальным утиль охлосом, изо рта сочится струйка крови, мозги по тротуару и шокированная фотомодель замершим манекеном не для витрин, хватает судорожно ртом воздух. Скоро его соскребут, ее приведут в чувства, конечно, она в хлам напьется и кто-то под шумок выебет эту стерву в свое удовольствие, сдобрив трагедию кокаином до чертей мохнатых. Передоз, сорванная крыша, попытка шага назад, стекляшки глазенок, отражение неба, падающий снег. Очередная амбиция, приодетая в парадный макинтош отправится восвояси на периферию, матку, муравейник прущих глобальных гениев неореализма.
  
  
   Бессердечный более полон добра, нежели рыдающий мародер, мизантроп сама добродетель в сравнении с миссионером, опускающим лохов на денежные эквиваленты. Голый король так же смешон, как и бродяга в короне, это все кружит водевилем, затягивает искусно подсаживая. Меня клеит ухоженная леди, женщина, не приемлющая отказов в принципе. Самцы не рассуждают среди междуножия, они с грубой силой действуют. Входят как пуля со смещенным центром тяжести, а для обломов есть муж в тигровых тапочках, кастрированный мурзик для расслабленных поглаживаний по плеши, аксессуар первой необходимости, чтоб не болтали подруги.
  
  
   Предельная ясность предельно проста, когда договориться можно за пару минут и остальное лишь пустая трата времени. Мы на животный манер обнаружили себе пару, чего время терять, дальнейшее за малым, извольте, скоро будет секс.
  
  
   Мыльный сериал под названием "траходром" начат. Мы с моей визави отхватили главные роли, никаких резиновых статистов или эпизодичных электроприборов, все живьем, напропалую. Постельный декаданс с дублями, воплями, выпущенными когтями, животное порево, от которого икнется всем рогоносцам мира. Смотрите, снимайте, учитесь дети онана, вуайеристы, фетишисты, активы и пассивы, лицезрейте эту разверзшуюся мокрую, голодную щель. Готовьте смазки, кремы и попкорн, надевайте очки для стереокино, мы платы не берем. Шутами кувыркаемся среди декамеронова пира, получая конвульсивные щедроты плотских утех, ведь скоро сбросят занавес и наступит темнота, где тлеет сигарета.
  
  
   Позвони. Мы встретимся? Обязательно? Конечно никогда! Не под каким предлогом! Лучше сделать счастливой бедную Лизу из Урюпинска, вырвать ее из плена серой безликости. Сотворить Елизавету не за вышиванием чаек над морем, а преподнести бескрайний океан с солеными брызгами к стопам. Сорвать мешковину одежд и выставить наготу первозданную ласковым лучам солнца, пусть будет богиней рожденной из пены, пусть радуется, смеется, а не гибнет в солярии и под ножами хирургов, не обращается в захламленную тварь. Я и так богач и богатство мое поболее Крезового, оно в ином. А анархичной свободе, саркастичной усмешке, походке гуляки, умении рассмеяться в дождливый день, потерять зажатую в руке шляпу. Безумие ли это? Нет! Обыкновенное здоровое жизнелюбие без налета зубного камня с кариесом.
  
  
   Звездопад, парад планет, планетарий сказ тягучий о трех китах, о рыбе багамут, современность зачастую не своевременна. Комета, летящая по эллипсоидной орбите, радость, что виден ее хвост, далее усеченное начало и пресечение всего. Морда убогой, ограниченной девки из рабочей столовой, которая закладывает коллег с мечтой, что когда-нибудь в тридевятом царстве, она встретит мазохиста лягушонка. Бесполого принца ее мечтаний - Чтобы все завидовали - повторяет она во сне. Злобное, бешеное порождение сумерек. Я ведь был свидетелем столь ужасного стечения обстоятельств, делил с оборотнем и кров и стол, а после рвало желчью при одной мысли, что подобное возможно на свете белом. Это побуждает к совершению поступков, иначе быть безропотной жабой в тошнотворной сказке. Мерзкие ручонки схватят тебя, словно удачу и затолкают в рыжую, зловонную клоаку, после исторгнут бременем самого настоящего ублюдка, бездушного с жилисто-узловатым сердцем. Обособленного злым визгом - Мое - трупом. При таком раскладе война лекарство. Солдатиком, затерявшимся среди пушечного мяса, но в очередной обряд очищения, павшим для многих, выжившим для себя. Через реки полноводные крови, вплавь, к храму, где не замолить грехи, но все, же выговоришься до хрипоты и пустой пачки сигарет.
  
  
   Голова полна мыслей. Человек подмерзает в серости предрассветных сумерек, до автобуса еще бесконечный час, после метро, гостиница, бутылка водки, продолжение истории. Попутчик странный Яков, редкая погань с маниакальным уклоном, о чем еще подумаешь если этот дикий придурок чешет о судьбе Ч. Мэнсона в четыре то утра. Я подумываю набить ему рожу для профилактики душевного недуга, прескверный тип просто толкает к совершению довольно опрометчивых поступков. Попутка, наличные моего кармана избавляют от назойливого урода, иначе быть ему битым и притом нещадно.
  
  
   Вопрос, ответ. Да так никуда. Отосплюсь в гостинице, а после музей или театр. Отпуск у меня, значит отдыхаю. Чего же не теплые страны? Родину холодную люблю. Последнее пресекает расспросы водилы, он накручивает громче радио, ворчит чего-то под нос. Видно определение Родина, вызывает в этом человеке некое состояние, которое необходимо задавить любым способом, а я люблю смотреть, молча в черноту стекла, там Родина. Героям проще, они всегда находят равных злодеев или благодарную толпу. Вот зло, ату его! Реальность выглядит иначе, зло в нас и оно определяет все текущее, трудно вести войну с собою. Ату! Вот этого героя из себя. Он чушь эфемерная, зазевался средь рухнувшей ночи. Всегда анархично торжествуй! Горлопанит царь в голове с еще не надорванной глоткой, и порвут на части, с усердием и привкусом бунта психотропов, до рудой залившей плаху лобного пятака справедливости. Деревья. Деревья, нумерация трасс, мелькают огоньки не погасших пригородов, близок пантеон небоскребов, набитых толковищем агрессивной массовки, готовой ради денег на любое жертвоприношение.
  
  
   Что ищу? Может кого? Лишь пиво пенится в бокале. Обочина трассы. Занесенная метелью кафешка на самом, что ни на есть отшибе мира. Мы вынуждены переждать снегопад, белую холодную пелену, скрывшую очертания дороги. Редкие посетители, незнакомые судьбы, приглушенные голоса, музыка разбавленная этносом, я воевал на земле этих людей, теперь пью пиво ничего не значащий посетитель за столиком. Метет метель за окном. Трасса закрыта на неопределенное время, об этом говорит подошедший шеф, прикуривает, внимательно осматривая присутствующих. Глянь ка, а та белобрысая глаз с тебя не сводит - он подмигивает куда-то вглубь зала. Сверкает золотой витриной, хлопает по плечу и направляется к стойке бара.
  
  
   Я всматриваюсь вглубь зала, встречаясь взглядом с незнакомкой, улыбаюсь, получая взаимность в ответ, которая теряется в дыму. Слишком много сказано слов, чтобы завязать разговор с этой блондинкой, но она изменит местоположение парой кошачьих трюков. Окажется рядом, потому что скучно. Как дела? Я угощу ее пельменями, раскупорим бутылку дрянного винчишки, посмеемся с пары дежурных анекдотов. Легкость общения девушки, чьи слова просты, не раздражительны для слуха, они естественны. А чем ты занимаешься? Вроде бы пишу книгу. Какую, если не секрет? О людях, разных еще живых и смертных. В голове четко всплыл эпизод расстрела мародеров. В самом начале живые тела, очень, очень желающие жить, после мертвые, безобразные трупы. Уродливо стянутая кожа лиц, пулевые отверстия, загустевшая кровь, весь осязаемый набор перетекающих метаморфоз, так интересных мирному населению. Смерть и кружащие над смердяками мухи. Мы отираем пот, курим, перебрасываясь пустыми фразами. Кругом бездонное небо и почему-то непоколебимая тишина, и нет той боязливой оглядки после автоматной очереди. Одни и стрекочут цикады, словно сбылось заклинание, и мир исчез.
  
  
   Припомнилась молодость, молоко на губах, рвота брудершафтов, тисканье упругих сисек не знавших младенческих десен, все это было утоплено в тупизме рафинированных речей злобных подонков из телевизора. Боже сколько же помоев они пролили из экрана в наше-то не занятое время, какими уродами мы растем, оболваненные шляпники, культивированное сорное пространство. Любовь превращается в стервозную меркантильную блядь с большим всепрощающим сердцем нашей бабы, ее манда огромна, доступна для любого роду племени, а что до нас, кабаки, ныне клубы. Где та же Родина в горькоте суррогатной водки, мордобое, братании и поножовщине. Нам даруют новые боги ценные планы, многообразие ломовой кислоты, героиновые движения в небытие божественно продуманных откровений и извечный бег с горе-бедой зажатой в руках. От кого? Куда? Зачем?
  
  
   Видели, как мы подыхали на столах пиров горкой? Вкушали ощущение этого веселья, в коктейлях, вечеринках, где все рядились в клоунов и отребья свастики, избирая профессиональный путь. Мачо педерасты тигровых шляпок от кутюр с рыбьими губищами минетчиков, они селебрити Ё. Стриженые бородки молокососных мордашек. Кривляния не уважаемых в квартале субъектов далеких от реалий, превративших время в пятиминутку рвотного клипа, говоря это я тоже становлюсь смешным. Я презирал шоу и останусь при своих взглядах, это оскорбительно для достоинства. Многие умерли там, среди бутафории воздвигли дворцы, наладили конвейер, говнецо производят, народ съедает и тоже серет, такова суть дерьма. Трепаться по этому поводу устанет язык, зачем, если востребовано, вполне логично звучит, но существует другое, которое начинают скрывать, ибо тебе баран будет не понятно, почему? Может за всем этим пердежом я смогу использовать свой шанс, ценить и наслаждаться искусством. Каждый выберет свое, но блестящая упаковка превращает бытие обезьяны в цивилизованного потребителя, побеждает тот, кто имеет тебя.
  
  
   Улыбка, затертая фальшивая улыбка за которой мое же лицо, играющее деланной мимикой. Впариваю словесный порожняк в уши, лицезрею хлопающие ресницы, влажные от вина губы незнакомой девицы. Опротивело, осточертело все это, одно и то же, каждодневное. Поиск извечного разочарования в человеческом счастье, ты ведешь покорную суку, чтобы выебать ее, а остальное мыльная, гребаная пена и никакого жизнелюбия.
  
  
   Зачем ей слушать все это? Даже когда мои глаза закрыты, я способен видеть, способен воспринимать до мельчайших деталей. Могу обрубить реальность купленным героином и оторваться, не воспарить, отрешиться, абсорбироваться, абстрагироваться, что угодно. Шершавым языком пройтись по вене, холодом иглы войти в тело, взять контроль. Вот она кровь! Вот ее агония! Эпилепсия! Спазм! Клубится духом немым в стекляшке баяна. Войдет в мой храм, принесет мучения Христа, Иуды, Пилата. Бросит, швырнет эмбриональное подношение богу, возродит надрывный смех-хохот пьяных греческих гетер. Жизнь в искушениях, ради одной полубредовой попытки рассказать чужому человеку правду, а его же ждет на квартире падшая с резиновым фаллосом Приапа, плеткой в фетише. Она анализирующая киска-пупсик, я не вижу связи.
  
  
   Город ждет. Этот упырь предлагает водку и беспробудное многодневное пьянство. Я разрушаюсь, валюсь навзничь крепостным валом, не могу гадить рвотой. Все оседает, фильтруется, блондинка исчезает среди ячеек дымной памяти. Никто не лезет в душу, я прокалываю ее безоглядно на альфу и омегу. Тяну синие руки к звезде Алцион. Приходящие уходят за дверь. Я труп, шепчу, молитвы зазывая бездомных бесов. Они гибнут во мне легионами, исходят в пену, дым, гарь, обращаются в сажу, рвоту, мочу. Давай поговорим, но погоди, о чем же? Тебе кажется новенький "Порше" это горизонт мечтаний, а что же за той линией? Неужели чертыхнулся? Неужели Рубикон? Пойди, посмотри очередное ток шоу, найдешь там, несомненно, мудрый совет. Решишь проблему, почерпнешь неврастеничного эпатажа в утренне-вечернем сказочном бардачке житейских истинок, слоганов, сведенных в лаконизм рекламного корма.
  
  
   Барон Борзых, его скво, тощая Лиза, сон или явь? Утреннее недоумение застигнутых врасплох людей, по глупой случайности открывших дверь. Ты, чей будешь? - сходу спрашивает прорисованный набыченый боец в черной коже, вечно и неизлечимо провоцируемый. Второй оппонент лезет в карман за стволом. Я знаю, что он снимает с предохранителя, вряд ли будем за круглым столом пить чай с плюшками. Гостям, что здесь не рады, а барон? Борзых оседает на стул, тощая сидит полной дурой, раскрыв рот. Это кто? - наседает боец, хватая барона за шиворот. Я начинаю смеяться и резко бью ногой по руке в кармане. Раздается выстрел, и штаны братка намокают, он шокирован видом текущей крови, сейчас ему станет так больно и вырвется крик. Уклоняюсь от удара второго и сбиваю его с ног, завершая наш несостоявшийся диалог ботинком в грызло, он тухнет. Слышно как кровь клокочет в глотке, он уже левый пассажир, их участь не завидна.
  
  
   - Граф М, ты чего творишь? Совсем крышей поехал? - после закричал Борзых. Совсем потерялся солдат? - он был напуган, если не больше. Тощая мертвенно бледна, глаза навыкате, зрачки расширены, нервно покусывает губы. Идиот. Да он же пьян! - Борзых ее не слышит. Два не жильца его более занимают, нежели реплики со стороны. Лизок чего делать будем? Такого беспредела нам не простят. Мне становится смешно даже очень - Ну право же барон, достаточно истерик. Скажите правду обо мне, не время стесняться титулов, тем более перед данными примитивами. Скажите, пришел герой с косой, защитник всех попавших и просто положил данных субъектов криминального мира на пол мордой и был таков. Ты чего городишь граф М, какой в жопу герой с косой? Они очухаются и резать нас станут, из-за тебя козла недалекого, а Лизка в положении, четвертый месяц. Я может отцом стану. Мы с движения спрыгнем все по уму рассчитано. Новая жизнь, никаких связей другой мир, без дерьма. Барон ты на герыче сидишь и девка твоя от смерти неотличима, какие детишки? Дальше ломка, совсем ты потерялся! На лыжи становись и дуй в деревню, где никогда не найдут. Эти звери мочить вас пришли, а не с опущенной богемой общаться. Они не выбивают долги, они людей валят!
  
  
   - Мне обещали. Слово Заура закон. Он сказал, никто не посмеет ослушаться - куда подевалась вся баронская спесь, правдоподобный аристократизм. Передо мной сейчас находился обгадившийся со страху малолеток. Сколько ты должен им? Неважно сколько, а вот они - он утер идущую носом кровь, руки пробивала дрожь. Придурок - всхлипнул Борзых, попытался закурить, после смял пачку, отбросил сигарету. Придурок, чертов придурок - повторял он. Я поднялся, подошел к лежащим бандитам, вынул запачканный кровью ствол. Пошарил по карманам, нашел глушитель и запасную обойму, у первого взял трубу, порылся в меню, вышел на нужный номер, коротко сказал. Возникла проблема - это было началом инсценированной мною войны.
  
  
   Привинтив глушитель, произвел два контрольных выстрела в затылок. Начало было положено, по моемому Ницше говорил "Что не стоит спасать козлов, недопонимающих это спасение" Борзых просто потерял дар речи, вид жмуров мутил этого закоренелого засранца. Теперь ты убеждаешься воочию, время на исходе. Беги, обратного пути нет. Я закурил, действительно сегодняшней ночью много людей погибнет в перестрелке и об этом с три короба наврут. Хотя наплевать, пусть большинству выпадет шанс пострелять в живого человека. Я направился на кухню, заварил не дурственный кофе, закурил, отметив для себя, что выпивка отсутствует. Поганый притон, услышал, как хлопнула дверь, медленно докурил сигарету, после потушил на кухне свет. Закрыл глаза, представив, сколько будет жертв, их вооружение, однотипные рожи отморозков, потные ручонки и все же придется повозиться.
  
  
   Дело не хитрое, выхватить в лоб пулю можно всегда, пуля любит дураков - повторял наш ротный, эдакий спец по военным хитростям Суворовских времен. Осмотрев прихожую, нашел оптимальную для стрельбы позицию (шкаф с баронским барахлом) было то самое место. Погасив свет, оставил один тускло мерцавший светильник, затем усадил жмуров за стол в зале и зафиксировал тела скотчем. Проверил заново ствол, постоял недолго в дверях, вслушиваясь в сонную тишину квартиры. Скоро вновь почувствую вкус адреналина, чем не кино? Интересно скольких успею положить, и кто отправит меня вслед за пилигримом. В дверь постучали, еще пара минут и замок вскроют. Я бесшумно залез в шкаф, присел и прикрылся вещами.
  
  
   Дверь бесшумно открыли и вошли люди, их было пятеро. Проверь зал, ты кухню - прозвучали команды шепотом. Шаги удалились, значит в прихожей осталось трое потенциальных противников. Вскоре вернулись разведчики. Оба готовы - это являлось прелюдией. Я распахнул створки шкафа, как в тире, выстрел, выбил, еще выстрел на повал, на третьем они опомнились и метнулись к выходу, и ни один не добежал. Последний тянул руку к дверной ручке, я контрольным выстрелом добил его. Глянул в глазок, никого, но на лестнице обязательно кто-то должен быть. Толкнул с ноги дверь, и ее прошила автоматная очередь. Густой пороховой дым и тишина. Выскочил, увидев замершего врага, его лицо, руки пытавшиеся передернуть заклинивший затвор. Пуля в лоб, мозги по стене. Прислушался к этой ставшей роковой тишине. Спокойно спустился вниз, выглянул наружу. Боевой Лэндкрузер и меренок с опущенным стеклом, там смуглое лицо всемогущего Заура, чье слово закон, вот такой расклад. Они ждали результатов, что означает только одно, эти уроды даже не обложили дом грамотно, просто послали козлов с пушками и надеялись, что делу конец. Нет, ребятки будем воевать.
  
  
   Внезапность в мирном течении событий, она смертельна. Она застает врасплох, на этот раз автомат не дал осечки, очередь до пустого рожка, наповал все клиенты, сидящие в салоне авто. Крошево битого стекла, игра на добивание, никто так и успел оказать достойное сопротивление, а менты прибудут, когда иссякнут пули и люди. Пассажиры мерена оказались упакованы все как один, в джипе оставались живы еще двое. Паренек с пробитым горлом, явно не тянул на жильца, а Заур с пулей в плече имел шанс увидеть мое лицо. Видишь, как вышло лихой человек, не задавайся вопросами, ответы поздно искать. Война без причин, это заурядное убийство. Ты начал я завершил начатое, зачем вопросы, все просто ты или я. Выходит не твой день сегодня амиго - грянул выстрел. Я так сильно захотел перепихнуться с какой-нибудь шикарной девицей, чтоб совершенно потерять рассудок, забыться до полнейшей амнезии, не помнить ничего о произошедшем в этом моменте времени.
  
  
   Такси уносило с места ночного происшествия, словно и не было всего случившегося. Может сейчас, валяюсь в кровати, так и не отойдя ото сна с бутылкой водки и тлеющей сигаретой. Наблюдая как по потолку ползут замысловатые, калейдоскопичные узоры, на пороге спальни возникнет она, которая отдастся без уговоров с моей стороны. Блондинка из заснеженного кафе снимет плащ. Распустит волосы. Расстегнет молнию юбки, которая сползет, тихо шурша, ее руки замрут на бедрах и я попрошу продолжить начатое. Вот она нерешительно, но снимет последнюю деталь туалета. Красота и страсть, предчувствие предрешенного поступка, это все иллюзия иллюзорного сна, дымка, которую развеет порыв холодного утреннего ветра. Алло, барон у вас все нормально? Кто это? Граф М, ты что ли? Какими судьбами, где ты, чего не заходишь? Через пару часов по новостям покажут ужасы бандитской разборки, и заплывший жиром майор поведает о нелегкой борьбе с наркомафией, об авторитете по кличке Заур, которого завалили прошлой ночью и что это лишь начало начал очередного передела территории. Но мы будем бороться, прилагая все мыслимые и невозможные усилия, когда-нибудь закон и справедливость восторжествуют, тогда-то наступит новая, золотая эра добра.
  
  
   Очередной, новый, крещеный, солнечный день прокураторской зимы начат. Он придет во все задернутые шторами окна квартир многоэтажных домов. Люди проснутся нехотя, лениво потирая глаза, им в западло подыматься и идти на работу, но надо, иначе безденежье, крах благополучия, отрезанные газ, вода, электричество, а без таковых нет кислорода. Нет жизни, посиделок на кухне, информации, постоянного секса, рождения отпрысков, бутербродов и кофе, наконец. Они спешно одеваются, бегут к лифту, чтоб выползти тонкими струйками на промозглую, серую улицу. Там этот поток людей становится полноводным, хаотичным, наполненным утренним раздражением давки. Каждый хочет вернуться в теплую постель и сладко зевнуть, вырвать из времени крохи блаженного сна, самого необходимого на данный момент. Метро, троллейбусы, трамваи, такси вечные маршруты, увлекающие миллионы занятых служащих, работяг с приглушенным перегаром в неторопливый ход катафалка из живых фрагментов, некоего целого, единого, пугающе гармоничного с интеллектом шахматных партий и домино. Это социум, а душа то желает колыбели.
  
  
   Забываемся за разговорами в курилках. Мы обожаем апробировать утренний прикус именно там. Делимся пережитым, плевыми впечатлениями, выходим на дистанцию рабочего забега, но в сущности, что произошло? Еще один день за плечами и преддверие нового с восходом солнца, гудком, боем часов. Энергия масс переходит в коэффициент полезного действия с направленным вектором в ограниченное количество рабочих часов. Так создавались пирамиды, дворцы, политические строи, империи, безумие. Я люблю созерцать эту предрассветную накипь суеты, смакуя зыбкую отрешенность от мира идущих на работу, ты не такой, эта способность утрачена подобно рудиментам. Нет, ты не выше, не воспаривший над всеми, ты тот, кому не зачем спешить, твоя судьба изменчива. Она ближе к слепой фортуне, чем к карьерной лестнице. Тебе просто везет и не стоит упорно добиваться кровавых лавров победы. Куришь, почесывая задницу, голова трещит от переработанной водки, и выпьешь еще, выползешь на улицу, остановишься у столба, задумавшись над разрешимым вопросом, куда же идти?
  
  
   Я бесцельно блуждаю, вымеряя шагами пространство. Любуюсь солнцем, сижу на лавочках, дымлю сигаретой и это уголовно не наказуемо, разве что подозрительно для некоторых, привыкших протоколировать. Прогуливаются дневные бездельники, это домохозяйки, молодые мамаши, студенты и зреющие тунеядцы, особая категория человеческих особей, относящаяся к паразитирующему виду, эти могут безошибочно определить с кем прошагать в ногу весь день. Будь я беден, наверное, тоже ошивался бы у попрошайного слива с мутными глазенками водянистой натуры гения не способного подтереть свой зад, но с чистым языком, белыми ручонками и вазелином про запас. Но вот деньги их обилие в купе с неумением выбросить на ветер, да, я не желаю накормить до отвала всех уродов праздно голодных, похожих все как один на Соплю. Деньги в моем случае инструмент, ключ от множества дверей, путь к особому познанию мира, по ту сторону моих глаз, чтобы узнать некую тайну, о которой всегда буду молчать.
  
  
   Дорога, небо его цвет не ясен, но глаза раскрыты, и солнце не слепит, боль к ней примешан запах пота, горелой резины, еще горечь от железа во рту. Вскоре понимаю что дела плохи, на самом деле ситуация просто катастрофическая. Я лежу на спине, а все кружится в глазах, поэтому нет возможности, определится с цветом неба и не ослепляющим солнцем, все это вертится и страшно закатить глаза, тогда будет куда проблематичней. Я не слышал взрыва, что-то извне, пришло, реактивно прошив плоть насквозь, свет потух, цвета размылись и поблекли, оставив привкус железа холод под кожей. Страх парализует, может, я могу бегать как никогда в жизни, но сейчас тело замерло, и лицо в пыли смотрит неестественно равнодушно, конечно ему плевать потому что, это, черт возьми, оторванная голова. Теперь я всецело понимаю, что меня серьезно зацепило и осколки вонзились в плоть мою. Хочу ли я жить? Там идут враги, они начнут игру на добивание, по одному выстрелу в голову, я хочу жить.
  
  
   Тут-то начинается самое веселье, голова говорит мне - Беги чувак. Я начинаю шевелиться, припоминая этого парня, мы еще спорили насчет скальпов, от самого перевала он пытался доказать мне, что снимать скальпы с врага, правильное дело, это трофей, которым просто обязан гордится воин. Беги, куда бежать, если кругом дерьмо одно, в руках остался самый простой аргумент на право существовать, автомат. Совершение поступка является самым простым обоснованным действием, напоследок оставить деяние в виде трупов, тебя будут помнить, покуда не убьют. Я припомнил девушку, которая напомнила мне о правилах игры, какой, но они с ее слов существовали, она была убеждена в этом. Правила, что это такое? Какие аналогии есть возможность провести? Тогда мне было легче раскрыть ей свое понимание мира, и нашего места в нем. Правила, они проистекают из уверенности человека в собственных силах и угрозе тех, кто стоит за его спиной. Мы все имеем шанс, сильно ошибиться, вопрос только в милосердии людей по другую сторону, достаточно ли они гуманны. Сейчас нет правил, есть призрачный элемент внезапности и когда они приблизятся, я стану стрелять, питая призрачную надежду, что мой голос будет услышан и эта оторванная голова заткнется.
  
  
   Плачет гитара, рука теребит струны. Хриплый голос, завывая, поет о перекрестках разбитых дорог, о судьбах полных скитаний. Мое одиночество разбавлено пивом и сигаретным дымом. Пусть эта не замысловатая песня звучит до бесконечности. В ней грусть и тоска, слова близкие сердцу, востребованные душой. Я впервые в этом клубе, официантка, длинноногая мулатка, улыбаясь, пояснила, что они только открылись, и сейчас проводится конкурс на оригинальное название. Не желаете поучаствовать, победителю достанется приз - она сказала это так, словно приз она и есть. Живой. Прошу прощения, что вы сказали? Назовите клуб "Живой" вполне подходящее название, если хозяева желают поддерживать туже атмосферу. Хорошо - ответила она.
  
  
   На сцене появился король Элвис, публика тут же окружила его плотным кольцом, слышалось восторженное - Король! Король! Меня это немного рассмешило, странное место. Элвис улыбался, благодарил фэнов, раздавал автографы. Все, все ребята стоп, достаточно. В этом зале есть человек, который. Элвис замолчал и поклонился кому-то из зала. Теперь же я представляю на ваш суд свою новую песню. Ну что, пожалуй, хватит слов да будет музыка. Ну как? - спросил некто за моей спиной. Незнакомец присел и протянул руку - Господь - представился он. Насчет внешнего вида голову не ломай. Предпочитаю удобное облачение - сказал он, снимая ковбойскую шляпу. Было чему, удивится, выглядел, конечно, господь довольно не привычно для своего статуса, потертая джинса, эта шляпа, да и лицо вполне человеческое, морщины глубокими бороздами въевшиеся в кожу, глаза в которых читалась мудрость не одной жизни. Я посмотрел на пиво, затем на сцену - Элвис у вас другой. Элвис самый настоящий, это при жизни он был другим - ответил господь. Он подозвал официантку, сделал заказ, затем повернулся ко мне - Кури у нас можно - опередил с ответом он.
  
  
   - Так вот, я насчет названия. Живой. Мне кажется для вывески вполне подходящее название. Сейчас переговорим со вторым совладельцем, и если темный даст свое согласие, считай, что ты получил свой билет в данные чертоги. Седой повернулся к стойке бара и махнул рукой бармену. Неторопливо тот подошел, посмотрел мне в глаза. Выставляйся князь, у нас по ходу дела победитель нашелся - бармен присел, перевел взгляд на меня, затем снял головной убор. И как сей земной балаган будет озаглавлен? - спросил он. Живой - ответил я и снова уставился в кружку, выдержать подобный взгляд было нелегко, это глаза инквизитора и палача в одном лице. Знаешь вполне подходящее. Живой - последнее он как бы сжевал. Подошла официантка - Принеси фирменный и порцию моего - сказал он, та покачивая бедрами удалилась. Бармен достал сигару, повертел ее в руках, снова уставился на меня. Я тебе еще тогда говорил, зачем нужна толпа креативщиков, просто спроси у первого подходящего человека и не зачем тратиться на позорные словечки, тем более, во сколько это обходится. Мне просто трудно поверить, что творится. Открываешь маленький филиал, бар с живой музыкой и сразу же набегают не посетители, а ты обещал достойных - бармен привстал. Всякие паразиты, у меня подобных в приемной столько толпится. Представляешь, льготы требуют, видите ли, угорают от чада и требуют тишины после 23.00 иначе что? Куда катится мир? Если в аду грешники говорят о правах человека. Уму непостижимо! Знаешь, кто пришел первым? Санэпидемконтроль, во как. Нет ли у нас тут не мытых нелегалов, больных чесоткой, вирусным гепатитом, грозились закрыть, бумажки в нос совали. Дальше больше денег стали требовать сукины дети. Я же первейшее зло, я его поганое колено на все поколения вижу вперед и корни, сплошь подонки и подлецы, а они еще грозятся. Господь усмехнулся - Князь давеча общался с властью и не мог быть адекватным. Между прочим, заметь, это ты данный балаган сотворил, я тебе еще в эпоху Эллинов намекал, давай как-то решать проблему с пантеоном Олимпийским, негоже разводить диалектику, порождать многоуровневую власть и тому подобную бредятину. Нет, ты уперся рогами, теперь удивляешься, что на земле твоя власть ограничена этим баром, который находится на муниципальной земле, та в свою очередь стоит немало и то краткосрочная аренда. Взятки надо давать, кланяться.
  
  
   Сквозь дым я увидел Моррисона, он махнул мне рукой в знак приветствия и принялся за настройку гитары. Ладно, черт с ними. Ты то, чем живешь, дышишь, граф М? можешь не отвечать, он и так знает - прокомментировал седой. Любит он эти дела. Разводы свои с простого вопроса начинает, а там пиши, пропало. Не хуже цыган облапошит, одним словом бес лукавый. Бармен усмехнулся - Собственно паренек врать не собирался, ты, что действительно зашел случайно, просто выпить? А зачем еще в бары заходят? Кстати музыка у вас мировая - ответил я. Вот народ, к чему идем. Элвис король, а он сказал музыка классная. Не чтишь кумиров? Мне казалось достаточно знать, а чтоб голову повело, не по мне такая радость. Охренеть, какой человечище у нас остановился, никого не признает, все отрицает, поди, атеист, наверное? Принесли заказ, бармен посмотрел на официантку - Знакомьтесь Лилит, можно сказать первая разведенка в истории человечества, последняя женщина матриархата. Хороша? Ну чего молчишь, женщина с большой буквы, нечета Еве, та дура полная. Всего лишь пять минут развода, и она слила род людской под плод запретный, между прочим дрянь полная на вкус. Обыкновенный символ, люди вообще падки на это, если блестит, значит красивое. Кстати пей мой фирменный три шестерки, мозги прочищает и жжет как напалм. Мы подняли бокалы, и выпили молча.
  
  
   Время зерном просыпалось на пол и зазвенело бутылочным стеклом, я стал теряться или плыть, может меня просто накрыло. Темнокожая женщина апельсины в ее руках. Оранжевое в белых ладонях, глаза наполнены медью в зрачках серебро, белоснежная улыбка доброжелательного человека. Слова и начинает припекать мозг, мысль испарилась там рефлекс, голод, запах самки, стимул размножения, я вынимаю сигареты, стараюсь невозмутимо закурить. Братья и сестры все нормально, думаю, какое-то время я покурю и вернусь, чтоб совсем не выпасть из контекста. Разговор шел своим чередом, и никто не обратил внимания, где меня носило ближайшие тридцать лет, существуют наваждения, но после проходит, все, так как есть, куришь, киваешь в знак согласия, еще не поймался. Мы тут посоветовались с князем и собственно пришли к решению, что надо как-то отблагодарить тебя - господь посмотрел на бармена и Лилит. Наверное, тебе решать чего просить.
  
  
   - Слушай, ты опять все спутал. Надо предлагать, человек не в состоянии требовать то чего он желает. Бармен отложил сигару - Хочешь ее? Ты только посмотри, такая наполнит всю твою жизнь смыслом, если не погубит, то окрылит. Нет, ты посмотри, присмотрись внимательней, это настоящая женщина, равных которой не сыскать. Подумай парень, что сейчас на кону, это больше чем все остальное, какая она, прикоснись, почувствуй ее ток, тепло, дыхание. Признаться честно я едва понимал, кто передо мной находился. Бармен понял все сразу и господь рассмеялся. Вот поэтому батенька вы на вторых ролях ходите, грешите совершенством, в чем всегда есть перебор. Человек может и купился, но посмотрите, где он сейчас? Питаешь ты слабость к этим болезнетворным обезьянам. Он торч, пилигримом бредит. Твоя паства, знает, что ты есть, своим путем идет. Ничего найдет искомое, я помогу. Не шипи твой коктейль бродит - урезонил господь. Они поднялись и пошли к сцене, официантка посмотрела мне в глаза с нескрываемым сожалением, собрала пустую посуду и оставила визитку. Вы являетесь почетным клиентом, этот столик за вами до скончания веков. Выпивка за счет заведения.
  
  
   Легкое состояние отрешенности, может даже эйфории, в голове звенят бубенцы мягким переливчатым звоном. Многое кажется глупостью порожденной игрою абсурда, тайны не представляют интереса, потому как зачем их лишний раз раскрывать. Это газы в желудке, смрадная органика, от которой торчат всевозможные длинноносые индивиды. Я шагаю среди распродаж, приходя к одной единственной мысли, что близок запой Нового года с нашим безудержным гаргатюанским размахом и пафосом. Кружит белый, девственный снег. Улицы пусты ни души и одинокий милицейский патруль стрельнет сигарет, а я угощу их водкой, хоть не особо жалую но парни подмерзли и улов не богат, так что разопьем мы белую на троих. Поделимся истинами анекдотов. Сейчас они больше люди, потому что холодно, зима как никак, да дежурство близится к концу. Выпьем, после пусть снова олицетворяют закон.
  
  
   Ночь подыхает, тускло отражаясь в неоне реклам, пустынном завывании ветра. Мой взор устремлен вдаль ленты шоссе. Тишина с исходящим подземным гулом, запустение. Горизонт сер, монотонен, в нем нет никаких знаков. Кажется, будто бы планета прекратила свое вращение навсегда, она замерла, выжидая хронометраж парада планет или что-то в этом роде. Я почему-то представил расположение бильярдных шаров и руки, держащие кий. Мастерский удар и все вылетит к чертовой матери, под нескрываемую радость всех сектантов мира, вот будет праздник у праведного заблудшего стада. Тишина. Пустота громоздких каменных строений. Тлеющая сигарета в руке, тонкая струйка выдыхаемого дыма, глаза продолжающие дырявить серый горизонт, пока все не смажется, пока не достигну кенсе. Белое отличимое от снежной пустоты. Много, много белого, без пульсации мыслей, это вакуум, новое измерение на расстоянии мучительного шага вперед. Неужели или может быть, именно здесь, есть следующая надпись, обрывок слова, эхо шагов пилигрима.
  
  
   Ангел с бледным, безжизненным лицом кукольного существа, его глаза наполнены болью и грустью. Белые одежды измазаны кровью, кружат вороны в тихом безмолвии. Рядом на фонарном столбе покачивается висельник. Я замечаю, что он безрук, что глаза выклевали птицы. Ангел поворачивается спиной, но крыльев нет, там две ужасные кровоточащие раны. Пытаюсь открыть рот, но он прикладывает палец к губам и произносит - Тише. После жестом подзывает ближе. Нетвердые шаги, хруст, скрип снега под ногами, расстояние сокращается. Пилигрим не ушел, он остался тут, не буди его вопросами - и ангел показывает на висельника. Скажешь слово и он сожрет тебя, не оставив шанса. Но. Это зависает долгой нотой. Застрявшим в глотке, криком отрицания, не согласия. Обернись назад и ты повторишь его путь, точь в точь. Ты столкнешься с самим собою. Ты возжелаешь крови, убийства, насилия. Твой зверь вырастет в прожорливого пророка, способного дать любое наставление на завтра и первое, о чем он требовательно попросит. Убей ангела в себе. Поверь, в человеке есть эта скрытая сила. Он вымученно улыбнется. Как это больно, какое мучение жить без крыльев, убивать человека зверя, убивать человека крысу, лить кровь, орошая душу.
  
  
   Я разворачиваюсь, чтоб уйти, на этот раз решительно, но сталкиваюсь с самим собой, в руках острая бритва и в этом безмолвии молниеносно рассекаю ватный воздух. Лезвие впивается в плоть и чувствую, что пенится вытекающая кровь, чертыхаюсь с мольбою в глазах. Втягиваю носом воздух, но там сухо, изморозь. Иглы холода, а во рту полно горечи и соли это кровь. Я валюсь наземь, корчусь в судорогах, лезу вглубь раны пальцами, вижу, что радуга ускользает, исчезает за горизонтом белого пространства и моя текущая кровь рисует извилистый знак дороги. Зеркальное отражение без единой царапины тает куском льда, так жутковато трансформируясь, растекаясь чернильным пятном размытой тени. Теперь вороны с огненными глазенками четко вопят - Жатва, жатва! Тысячи мертвецов в молитве поклонения идолу. Бритые наголо головы, воздетые к небесам руки и тень гигантского колокола с вырванным языком, над ним пылает пламя, в котором крылатый воин с обнаженным мечом ведет обряд крещения.
  
  
   - Молодой человек, что с вами? Вам плохо? Нет мне значительно хуже - механически отвечаю, пытаясь разглядеть за всем этим абсурдом спросившего. Я жив или более мертвец? Зомби с заведенным механизмом рефлексов, инстинктов, функций? Вам действительно плохо, а когда плохо, лучше перейти на другую сторону улицы и спросить у прохожего время, и действительно ли вы бледны? Он обязательно вам подскажет правильный ответ, который не удовлетворит вас, и вы вероятней всего задумаетесь. Зачем спрашивали? Главное узнать время и оставшееся вряд ли удивит вас безграничным трагизмом душевных переживаний. Вы знаете точное время, а с ним тягаться не по силам никому. Есть время идущее вперед и хотите вы того или нет, оно тянет и вас. Щедрый совет. Спасибо - я закурил и зашагал к подземке, являясь на данный момент первым человеко-пассажиром.
  
  
   Веселье настигает человека шальной пулей в голову и жизнь превращается в водевиль, варьете, клоунаду из оргазменных гримас, где события сходят потоком беспрерывных лавин, бреющих мозг мой в граненый алмаз или того хуже в глянцевый глобус с разметкой ведических легенд. Почему я совершаю это действие, а разве можно воспротивиться? Зачем? Распахнуты двери в пространство удовольствий, развлечений, где деньги лишь первоначальный взнос. Красная дорожка к гротескному конкурсу пудовых сисек, танкоподобных жоп, истеричному хохоту плоскогрудых моделей с заостренными бритыми лобками и подбородками. Они вечные лики презентаций, банкетов, костюмированных вечеринок. Количество бесполого эпатажа заражает легкие кокаином, опиумным дымком, следами крема на щеках. Я болтаю в обнимку с толстым Бахусом, ряженым под Мерлин Монро. Он директор агентства раздолбанных попок, он говорит, что просто помешан на мальчишечьих попках. Хватает мою руку и тянет под юбку. Стоит, не свалишь! - кричит этот сатир, от дерьма в горящих драконовых ноздрях я захожусь истеричным хохотом. Опрокидываю рюмаху дымящей анисовой. Хватаю его подругу и висну на ней, нашептывая кошачье мурлыканье.
  
  
   Пусть она нервно дергается, пусть играет в эту самку, пусть заплюет меня верблюжьими плевками. Хаос долбит молотом о наковальню. Я на отрыве и окружение как карты в покере, всегда есть возможность скинуть, чтоб запереться в кабинке туалета с пьяной куклой. На все плевать! Она ищет понимание, хватая член губами, и кокс творит свое чудо ночных сатурналий. Мы вываливаемся, вальсируя по белому мрамору. Скрипим жилами, кожей, зубами, спариваемся в поцелуе искусанных в кровь губ. Тьма и свет разрывают наше сплетение. Уводят дальше вниз, по лестницам к VIP отделениям разноплановых услуг. Только руки отовсюду, протягивают очередные ключи и двери открываются. Похотливая мораль вседозволенности будуарных рассуждений. Потеря пространства и времени, желаешь в обязательном порядке. Сауна, две русалки, массажист, все бисексуальны, я порно продюсер, исполнитель главной партии вздыбленного члена. Пшел вон, пидрила! - они заливаются смехом, сплевывают сперму. Самец - задувают в уши, этот призыв алчной матки. Борьба голышом. Финиш в постели, кальян, гнойная рвота пресыщения.
  
  
   Снова шоу продолжается, от столика к столику. Конкурс на решительное безумие, где не ясны правила, но определено действие. Она снимает все, зрачки расширены, струится бисер пота. Хлопает шампанское, ее подруги визжат, аплодируют. Двадцатилетие наготы молодого тела прослойки сливок общества. Будущность искристого коктейля настоящего поглощаемого до дна и сцена заполняется эксгибициональными девицами, решительно срывающими одежды. Я способен еще видеть их ягодицы, тянуться и поглаживать бархатную кожу, истошно вопить от параноидального кайфа, жрать чистоганом водку, реветь утробно - Бис!
  
  
   - Говори, что я тебе нравлюсь. Повторяй это бесконечно, мне так нравятся эти слова. Я хочу, чтоб ты это говорил! Говори, говори не молчи. Данный миг не повторится. Видишь, как тело мое податливо, как оно липнет к твоей ласке. Я хочу, до изнеможения. Ведь все это ради тебя и только для тебя. Что же ты сидишь? Бери меня! Избавь от этой лихорадки! Тяни куда угодно, только овладей сейчас же, сию минуту. Войди, трахни, выеби как последнюю блядь на планете. Вырежи любовь сердца, наполни бокал кровью вен своих, не останавливайся, не смей так поступить! Она мастурбирует, безумная, оторванная, потерявшая рассудок в адреналиновом марафоне телодвижений. Взрывает шампанское, льет на грудь. Твердые соски касаются губ и исчезают в темноте, из которой возникает хищный оскал лица сведенного судорогой боли. Губы искривлены и шепчут бредовую абракадабру. Она набрасывается на меня и покрывает тело горячими, влажными поцелуями. Я теряюсь, растворяясь в этом взаимном влечении вечной ночи. Начинаю пылать, выгораю, рассыпаюсь пеплом истлевшего трупа. Она приносит боль реинкарнации, каждый толчок есть спасение, в ней снова обретаю жизнь.
  
  
   Марго, Рита, Маргарита так удобней, созвучно с плеском душа, глазами цвета миндаля, которые упорно выискивают в тебе эмоциональную брешь взаимности. В них нет покорности раба, они не остыли, там огонь. Она распускает волосы, затем собирает их в хвост, они русые. Садится мне на колени, обнимает. Мы молчим, может долго, и ждем чего-то извне. Проходят минуты, часы. Оживает город за окном, я курю, поглаживая ее живот, иногда касаясь легким поцелуем губ. На данный момент слова излишни в этом нет надобности. Лишь эта девушка, которая не уйдет, как остальные списанные в архив ячеек памяти. Она будет тут, пока не умрет любовь, не остынет страсть. Мы останемся вот так, сидеть, молча, как заговорщики и понимать друг друга, языком полутонов тишины, созерцая свет дня, глумление циничных масс над судьбою песчинок в часах. Слыша звон колоколов собора воскресшей веры, сумевшей простить миллионы ослепших и ныне слепых.
  
  
   Я не уйду - вдруг скажет она. Даже если прогонишь, назло останусь, пока не увижу лед в твоих глазах. Это впервые. Это пугает, но желанно, очень, очень. Веришь, а почему не знаю и не ищу ответа. Хочу, чтоб так было. Поцелуй меня, обними как можно крепче. Жестокое чувство - после добавит она и уйдет в спальню. Я докурю, обдумывая ее откровения. Это жестоко. В этом все. Сладость, горечь. Смерть, жизнь, неделимость, свобода. Обреченность, замкнутый круг, неизведанный путь двух начал. Пойду вслед, чтоб лечь рядом с ней, обнять крепко, вдохнуть полные легкие смеси кружащих голову ароматов женщины запавшей в душу, забравшей часть живого сердца навсегда. Она спала, я не осмелился прошептать слово любовь. Посмотрел, запоминая этот ускользающий миг, закурил последнюю сигарету. Все уходит безвозвратно, бесшумно исчезает в туманной дымке вечности, только пепел, щемящая боль не твоих слез. Пройдет, уйдет, где-то время, когда все так легко разрешалось? Когда была возможность вернуться по сожженным мостам? Прощай, прощай мон шерри и пусть люди в зале рассмеются из-за комичных откровений, сопливой мелодраматичной истории о нас, далее ожидает новая сюжетная линия.
  
  
   Как говаривал Заратустра - Любовь, идеальный наркотик и по цене, и по качеству. Ее придумал господь, а продавать стал дилер Сатана, следовательно, продукт превратился в кидняк. Роза ветров, привычные до тошноты морды, вероятность клинических случайностей подстерегающих в словах - Заборзели вы граф М, а ну выворачивай карманы, буржуйская морда. Здравствуй Сопля, с Новым мать его годом тебя! Подкинь ка сценарий праздника судьбоносных насмешек, великий разводящий путаных путей дорог. Я вернулся, чтоб вкусить заново эликсир твоей болтливой стряпни.
  
  
   Карнавал гламурных кондомов. Фейерверк постных физий. Немыслимая по своей тупости речь, увлекающая в депрессив и грузы, после передоз, отчужден в отвлечении вырубленного субъекта северо-западного угла помойки. Комичные кувыркания не мытых, нелепых молдавских горгон. Смех мертв, я ору как можно тупо и беспомощно, потому как они в жизненных умозаключениях не проходимы, не пробиваемы. Их можно пинать как собак, да и навряд ли они из Молдавии, эта страна слишком далека от реальности, слишком глубоко спрятана их терра инкогнита. Сопля в своей обетованной стихии, руководит движением. Чудо как хороши. Воспитанницы пансиона благородных девиц. Тут же, матерные трели и глохнет мир, есть особи которые сморкаются еще в занавески, они извергают чудовищные отрыжки. Просто жесть, без пяти минут поэзия - восклицает он, по-гусарски лихо, расплескивая водку в стаканы. Потанцуем? - она не уверена в своих телодвижениях, пьяная девка готовая босой пройтись по углям с мутными очами проницательного человека. Молодой человек, а как вас зовут? - падает на колени, заливается пустым смехом. Я такая пьяная, как берите меня всю, целиком и полностью. Где откопал подобных нимф? Сопля удивлен вопросом. Ты чего? Славные девушки, приехали покорять Вавилон, только за это их можно иметь. За любовь вседержительницу помойную надираемся до безобразия. Девки идут в разнос любительского стриптиза, который видели по телевизору, подобное перешибает пьяный угар и хочется пить долго, чтоб это нравилось, чтоб влезть на это смело, и бросить вызов судьбе. Я смог, я победил отвращение или ухожу под лед. Шутовство, позорное кривляние.
  
  
   Нехитрая одежонка с въевшимся потом тружениц, видевших последнее омовение лишь в детской пластмассовой ванночке. Потупленный взор подобный прицелу, это желание секса, да просто групповой оргии, которая ломится в дверь конспиративной квартиры. Там три индивида с вином, водярой, заряженными папиросами "Беломор". Приблатненные отморозки Иван, Степан и Колян с ними верная мурка Анюта, под широй уже не нервная, пассивная сомнабулистичная корова, которой сильно насрать на окружающую действительность. Она плюхается на диван, одним раскрытым глазом оценивает меня. Бескровные губы шевелятся, выбрасывая изжеванный вопрос - Верите ли вы в бога, так как я? А он есть, существует? Вы меня запутали. Что насчет минета? На этом вопросе ее зрячий глаз закрывается, и она уходит наглухо, далеко за грань неопознанного пространства.
  
  
   - Эй, братуха качни ее. Она втыкает, чего как не родной - бросает один из трех, стаскивающий трусы с разболтанной девицы. Я вижу, что Сопля загнан в угол, что парни начинают быковать. Наша псевдо поэзия плавно переходит в грубое животно-словесное тошнилово. Вторая чудачка уже повизгивает. Она раздета донага. Нелепо стыдлива, сплошь комизм и трагичное стечение обстоятельств. Сопля маякует, что лучше плыть по течению. Девок шпилят со знанием дела. Иван кончает, поворачивается ко мне - Сопля, кто это? Он начинает пить мою водку, тянется лапой к моим сигаретам. Слышится хлесткая пощечина - Не мычи сука! Стонать надо. Ну, братан, поговорим не много, а то чего-то на девок ты не падок. Иван работает с Гариком, ну ты в курсе граф М - тупо мелет Сопля, начинает суетиться за столиком и после убегает на кухню. Я неподвижен, рассматриваю золотую гайку на его пальце, вызов в наглых глазенках однозначного садюги. Там, за всей этой напускной хренью, человек с одной ходкой, приподнятый на базаре. Оживает Анюта.
  
  
   - Вань, а Вань? - она снимает куртку, вываливая коровье вымя в топе с красным сердечком. Странный гость у Сопли, в бога не верит, вопросы мне провоцирующие задает. Наверное, крутой паренек? После вырисовывается Степан отирающий член носовым платком. Грязные бляди, как бы не подхватить чего - он переводит взгляд на меня. Так что, молодой человек позабыл уважение дома. Хамит уже, не видит в нас людей? - я улыбаюсь. Да нет, я просто зашел навестить старого приятеля, оттянуться немного, ничего провокационного. Ванек, да что вы, в самом деле. Граф М свой человек - вмешался несмело Сопля. Кто тебе разрешил пасть раскрывать? Мы тут сами разберемся с гостем. Что делать будем потерпевший? - Иван подымается во весь рост и нависает надо мной. Может исправим положение? - отвечаю с расстановкой. Вот видишь уже начинает просекать тему - подключается к разводу, как бы свой в доску Колек. Там в куртке есть деньги, вполне достаточно - Иван быстро понимает - Проверь Колек. Через минуту в комнате возникает Колян, в его руках вся моя наличность. Да Буратино с копеечкой. Хорошенький, богатенький Буратино - глаза Анюты блестят. Вань пусть сгоняет, чего вола тянуть?
  
  
   Разливается запотевшая водка по стаканам. Мне ставят полый граненый, им кажется, что лох опущен на деньги. Сопля к тебе надо почаще наведываться в гости, при таких знакомых, глядишь и девки будут чище. Ты пей, не теряйся браток. Сейчас раскумаримся, а там смотри и Анюта глаз на тебя положит. Появляется девица с разбитой губой, ее собачьи глаза с мольбой смотрят на Ивана. Быстро стерлись шалавы - говорит он, выпивая водку. Чем же ты живешь Буратино? Вижу, деньги у тебя водятся, наверное, менеджер? Задрачиваешь у компьютера, порнушку качаешь? - он воспроизводит на лице улыбку, поблескивают золотые зубы. Очевидно, что урод почувствовал почву под ногами, теперь будет нагнетать атмосферы, чтоб засвистело очко. Я подыгрываю в тему - Серьезная контора, преуспеваем на рынке. А меня возьмешь секретаршей? - спрашивает, Анюта ехидно посмеиваясь. Можно посодействовать - вполне серьезно отвечаю. Сопля бледен, он уже учуял неладное и теперь перебирает в уме окончание данного фарса.
  
  
   Хлопает дверь. Слышна возня в прихожей, и вот в зале появляются жрицы любви, счастливый по уши Колян, в руках которого два пакета со жратвой и пойлом, да пара чеков для Анюты. Ну, вот и праздник Буратино. Будем пить, и веселиться, ты не бзди, давай расслабляйся менеджер. Иван подымается, хлопает по плечу, резко хватает за шею - Что обделался сученок? Короед серливый! Я нахожусь на расстоянии удара, он поздно понимает это, хватаясь беспомощно за кадык. Степан бросается ко мне, цепляется за кресло, падает на пол. Я что есть силы, бью ногой в затылок, набрасываясь на Коляна, выворачиваю ему руку до хруста в суставах. Слышу, как он вопит от боли, разворачиваю лицом к себе, сбиваю с ног, прохожусь по почкам. Снова подымаю, крошу ему по-армейски зубы, ломаю нос. Сопля, где бита? Анюта вскакивает, начинает бежать. Хватаю ее за волосы, валю на пол. Что Анюта, будем проводить собеседование на вакантную должность? Пусти сука! - визжит она, выхватывая пару смачных оплеух.
  
  
   Приходит в себя Степа, правда слишком поздно. Я перекручиваю биту и превращаю это тело в отбивную. Много крови, соплей, стонов, наступает тишина развязки. Три тела вне зоны доступа, бледный Сопля и Анюта в своем вызывающем топе с коровьими сиськами. Пульс у Ивана есть, подтягиваю его к дивану, не реагируя на лепет бледного Сопли, повторяющего - Гарик, Гарик. Пойди, запри дверь дегенерат. Рубашка вся в крови. Что, Анюта не ждала зла от менеджера? Чертова брутальность - наливаю водки, долго смотрю в грани стакана. Животные - произношу шепотом. Гарик зароет тебя, найдет и закопает живьем - шипит злобно Анюта. О себе подумай убогая, жизнь твоя плевок. Гарик, он не господь бог и имя ему не легион, если говорить в тему. Ты сама сейчас под вопросом, потому что перед тобой самый бездушный, кровожадный враг. Враг, понимаешь это нелепость двуногая? Приходит в себя Иван, начинает шевелиться, откашливается. Живучий отморозок попался. Что царевич, к бою готов? - не дожидаясь ответа, битой разбиваю ему голову. Подымайся, секретарша будем проводить собеседование с пристрастием, вот упакуем криминалитет, чтоб не мешал интимной обстановке.
  
  
   Звучит Пинк Флойд. Сигаретный дым смешан с загустевшей кровью. Сопля снова суетится на кухне, немного расслабился, вероятней всего нашел, куда сквозануть поутру до спокойных времен. Ведь он еще не знает, что Гарик вылетел на встречную полосу и его темно-синий "Субару" в лобовую расцеловался с длинномером. Человеку оторвало голову и ее еще не скоро обнаружат ребята из неотложки, что тело будут вырезать из гармошки машины. Я курю, молчалив в этом безразличном созерцании грудастой девки. Ты спрашивала меня о боге. Сейчас самый подходящий момент поговорить о нем. Есть ли он? Да, отвечу тебе. Он реален как все сущее, ибо он во всем. Следовательно, твой вопрос, верю ли я ему или в него, находит свой ответ. Пей водку, или совсем сторчалась? Кровожаден ты граф М - Сопля выпил, налил поновой. Они что, часто к тебе захаживали? Раньше раз в месяц, а после сам понимаешь, прикормились, потолковали кое с кем и я стал. Шестеришь? А что делать, копейку надо зарабатывать, да и жить как-то тоже.
  
  
   - Пинк Флойд вещь, я там часто их слушал. За день бывает такая канитель, а их врубишь вроде бы попуск. Расслабишься, плана покуришь, на смерть по иному посмотришь, о вечном задумаешься. Темная сторона луны, стоящий альбом - Сопля часто закивал головой. Совсем пьяный, я посмотрел на Анюту, улыбнулся плотоядно. Там многие мечтали о таких, как ты. Письма писали, хранили фотокарточки в нагрудных карманах. Да, меняется оружие, методы войны, стратегия, а солдатики остаются солдатиками, им нужен кто-то ждущий дома, о ком тепло вспомнить, а ты сторчалась сучка. Вот и остается одна на всех Родина, да пафос речей. Сопля уже сопел в кресле или делал вид, что спит, скользкий он тип. Раздевайся - приказал перепуганной девке, расстегивая штаны. Праздник, как и шоу должен продолжаться, а что будет после, не имеет значения. Сейчас она раскорячится, примет указанную позу, мотор.
  
  
   Эрозия тела склонного к полноте. Бритый лобок, бледно розовые губы, игра пальцев по клитору. Животное начинает плавиться воском, слышен глухой стон. Она расслабляется, впускает пальцы в себя, ерзает, вращает бедрами, заводится, уже сама лезет в штаны. Из всех видов человеческой продажности, женская стоит первой. Это врожденное непостоянство натуры, разведенное алкоголем или тем самым любопытством, толкает слабый пол во все тяжкие. Вот она играет на выживание, массируя член, не помня, что было двадцать минут назад. Ненависть, презрение, позабыты, задвинуты в уголок. Конечно, потом Анюта расскажет свою историю тем опущенным уродам в запредельной ярости, как я брал ее силой, бил, угрожал, а сейчас она близка к удовольствию. Тяжело дышит, отсчитывает толчки, пластично движется, подмахивает, ожидает, быть может, затяжной оргазм или его имитацию, ей хорошо. Девка в своей роли, колышутся сиськи, хлопки, шлепки. Скоро она задрожит, покроется испариной. Брызнет сперма, и я отвалю, растворившись, в миллионе проснувшихся аборигенов. Начнется новый день, приближающий переломную дату истраченного года. Время убывает, неумолимо прогрессируя в этой бесконечной агонии жизни.
  
  
   Что значит быть? Я думал над этими словами в материнской утробе, стесненный околоплодной рубашкой. Я мыслил и грезил этим, когда руки акушеров тянули меня сонного, повзрослевшего среди родовых схваток кричащей женщины, желавшей в данную минуту аборта, отдохновения, весеннего дождя. Лепестки, подхваченные порывом ветра, этот вальс кружащихся, невесомых частиц, опадающих среди тишины. Тишины, где быть, означало неповторимость момента счастья. Крик, вонзенный в барабанные перепонки. Навсегда до самой смерти - шептала она, умирая, тускнея, окрашиваясь в бледный траур мертвеца. Быть, быть? В неосознанном блаженстве детства, тающем фруктовом мороженом. Вопрос без ответа, который не догнать, даже если мчаться быстрее ветра. Стены растут, вопрос мучает. Пьяные люди приносят грязь и пыль бессмысленных разговоров, судеб. Ты жаждешь найти выход, обнаружить ту потаенную дверцу в мир, созданный тобой за миллионы лет до тебя.
  
  
   Поиск оживленных светом глаз. Знаки, разбросанные по небу, закодированные в пыли книг, развязках шоссейных дорог, венах руки уходящих под кожу, в слезах возрастающей боли. Стены тюрьмы темнеют, мраком заполняются углы, и приходит плюшевый бес. Ворчун, он каждую ночь говорит тебе о тайнах грядущего, называет верные цифры, преподносит непереносимый дар проклятия. Знать, что принесет восходящее завтра. Пробуждение ото сна, сна в вопросе - Что значит быть? Этот ответ верен, до грамма взвешен, имеет рыночную стоимость, безразличен в ухмылке проводника забравшего билет. Он пьян от золота, осевшего на дне его поганки души. Солнце уходит, сползая к закату дня, место беса никогда не пустует, там возникнет ангел моей талой воды. Он нем, в его глазах прощение укора, чаша Грааля в руке с единственной каплей застывшей крови. Испей до дна, прими пилигрима - это не совет, всего лишь молчаливое предложение. Да, без отступления нет. Нет без отступного да.
  
  
   Тьма в тени дня. Истина, намазанная на белый хлеб, сахар и чай, бутылка непочатого портвейна. Исхудалое лицо, впалые щеки, полумрак ставших кровной родней сумерек. Ты возносишься и дешевеешь. Блекнут меновые ценности, грамм за граммом. Реинкарнируются в состояние самадхи, культивированное дорогой пилигрима. Быть, когда нет и невозможно вскрыть струны души. Лишь боль, непонятная речь незнакомцев, занятых камланием для последующей деструкции мозга. Смотришь в их глаза, улавливая только блеск начищенных медных монет, пулевые отверстия во лбу, выступивший опий. Быть, значит забрать эти сгустки мягкого пластилина, узко направлено, но это выход в иное пространство, где смерть порождает огромный мир улиц города. Там бурлит карнавал пестрых масок, сыплется конфетти, хлопают хлопушки, шум и смех не смолкают.
  
  
   Джаз, на данный момент просто музыка одиночества. За закрытой дверью старого дома осталось пройденное обыкновенная дорога. Нет, не терновый венок, а месть способным распять, воздаяние искушенной в искушениях. Она сейчас выпьет водки, полезет в сумочку, вывернет содержимое. Перетянет жгутом руку, поколдует, разбавляя героиновый нектар, вмажется так и не сумев вынуть иглы. Приход. Восход. Прыжок через реку. Сон бытия. Реальная черная кома. В ванной стонут забитые на мясо быки, а распластанная на диване мурка Анюта завернет радужные видения в серую мешковину, наденет холщевую рубаху, замедлит дыхание и горизонт рухнет. Ей хорошо. Ей больно. Она мертвец. Джаз, кофе, сигареты, расписание на салфетке, просто очередная черточка Робинзона. Еще одна и крестик, все мы в какой-то мере любим героин.
  
  
   Рекламный ролик двадцать пятого кадра. Две минуты притяжения к полу. Стиснутые зубы нечищеные дней семь, на улице близится Новый год, можно что-то прикупить для не существующего человека. Что значит быть? Далекая земля, горы. Чертовы горы. Отголоски скомканной в сердцебиение кролика войны. Каплевидное эхо событий имевших место здесь и сейчас. Короткая пулеметная очередь в-никуда, по щекам стекают горькие слезы, в них искрятся звезды, как же хочется жить. Именно сейчас, ночью, ведь никто же не видит, что плачу, боюсь и сигаретный дым только помеха. Миг передышки. Накатывает очередная волна перестрелки, свистят пули, и подступает рвотой страх, не до распирающего нутро смеха, в обойме пара патронов и те, по ту сторону твердо уверены в этом. Скоро совсем скоро, люди начнут грызть друг другу глотки, вспарывать ножами животы, кроить черепа саперными лопатками, чтобы быть, иметь скальп врага за поясом.
  
  
   Еще кофе? По деньгам тяну на бутылку коньяка. Вопрос уходит с разочарованием в повседневности. Почему мы пьем? Потому что требует душа, она не переносит на дух животину тела. Ей подавай нирвану, белый лист без закорюк отягощающих мыслей. Сокращайте объемы вдыхаемого воздуха, идите к просветлению и куда подальше. Учитесь этому, учитесь парить ползком. Вот таблица вычислений с печатью и подписью главного минималиста. Он пережил цирроз печени, освоил чудо, теперь сам чудотворец. Пишет макулатуру, зарабатывает стартовый капитал. Я пью, напиваюсь до тяжелой головы, мну чаевые, нехотя выползаю на улицу, где свинец туч давит на зрение. Сейчас так тошно, снова это перепутье дорог, пробки, сигарета в зубах, собачий холод, как будто провел всю ночь на улице.
  
  
   Такси. Сводки новостей. Войну наконец-то с позором победоносно завершили. Жертвы принесли не зря. Мировая общественность хмуро довольна, не вовремя залечили чудный геморрой, надо где-нибудь еще развязать конфликтик и с размахом локализовать во имя дерьмовой демократии, прогресса, вообще смысла жить да быть, а нет войны и все кислород по нулям. Нет движения для тел. Духу не свойственен этот техногенный рост. Душа она такая, тонет в водке и героине, вечно болеет, ищет чего-то от бога, или просто спущенный зверь. Ох уж эти оборзевшие футбольные фанаты. Прогноз погоды, минуса, минуса температур. Вас беспокоит ремонт квартиры? Поменяйте окна! Наши окна, ваши деньги. Пустой вопрос пусто решен. Реанимированный попс идол, блеет над пепелищем сгоревшей дотла любви. Тонет в соплях, душит слезой. Подыхает на разворошенных углях чувств, в припеве оживает, пританцовывает. Приходите на концерт, проведите с пользой досуг. Для тех, кто в пути, лучше вернитесь домой и застрелитесь.
  
  
   Так куда везти? - спрашивает таксист, нервный человек с ненормативной лексикой в общении. Подобных ему необходимо запускать на орбиту, чтоб они свысока крыли надежды налогоплательщиков. Гостиница, в бар там я свой человек. Бармен в приподнятом настроении наливает и готов продолжать это вечно. Он даже перебрасывается словами со мной на тему прочитанной недавно книги, потому как уверен, что я маститый писатель. Время идет, чередуясь с водкой. Занимаются столики, наступает не раздражающая суета. Я в обществе двух женщин, только что вернувшихся с какой-то конференции по поводу освоения рынка. Вообщем дамы после дебатов отдыхают, словоохотливы, достаточно эрудированны для многообразия вскрываемых тем. Просты в распитии водки, не равнодушны к духу соревнования.
  
  
   - Итак, вы являетесь закоренелым эгоистом. Послушать вас, в пору в петлю соваться. Разве стоит собственно так драматизировать саму жизнь? Я допустим, счастлива, признаюсь, конечно, жизнь полна негативом и многим другим, что хуже яда, но право, же еще не кромешная темнота. Вам же все подавай на грани, но человек при этом быстро выгорает и всем это известно. Не скрою, вы натура с выраженным творческим началом, конечно отсюда и проистекает обособленность, эгоизм, пренебрежение ценностями и это собственно наталкивает на мысли о смерти. Экзюпери, его маленький принц хранил свою розу под стеклянным колпаком, он любил и дорожил этим сокровищем. Вы же уничтожаете все с завидным постоянством, главное обдуманно, а надо ли? Мы пропускаем еще по рюмашке. Может попробовать иначе. Я так поняла, вы питаете страсть к игре, тогда как говорят в казино "смените стол" попытайтесь написать более доступное произведение. Детектив, бульварное чтиво, войдите в образ понимаемого героя. Пилигрим, извините, но это навязчивая идея, его путь, явно героиновые суждения. Оставьте господа и дьявола церкви, священнослужители в подобных вопросах сведущи, зачем изобретать колесо. Не поймите превратно, это не укор или критика. Я говорю о позитиве в мыслях.
  
  
   Александра, спортивного телосложения блондинка, ослепительно улыбнулась, словно плакат эпохи физкультурных праздников. Надежда повторила заказ, расстегнула пуговку блузы - А вы издавались? Простите мне мою прямолинейность, но я впервые сталкиваюсь с настоящим писателем, это правда - она усмехнулась. Пора переходить мои дорогие, на "ты", уже как бы освоились. Пьем за знакомство, за любовь, за красоту, за тех, кто в море. В глазах плавающее декольте Надежды, аромат ее парфюма, смех, очередной анекдот, настоящие женщины редкость, как собственно и настоящие мужчины. Немного позже выяснилось, что мы сталкивались тут, дня три тому назад, но ваш покорный слуга был неадекватен. О чем же будет история? - спрашивает Саша. В этом и есть проблема, как таковых много и органично сплести их в некое подобие сюжета просто не возможно, или мне приходится, что-то искать, или пить. Нет, это не тупик, я ищу отправную точку, после которой не будет возврата.
  
  
   - Предложение - говорит Саша. Переносим праздник в более спокойное место, ничего такого - она делает ударение на последнем. Оттягиваемся, выпиваем до утра. Итак, возражения есть? Нет, значит, действуем - подводит итог она. Уверенно направляемся к лифту, подымаемся на этаж, пошатываясь, вваливаемся в номер, осваиваемся, заполняем столик напитками. Надежда отправляется в ванную комнату, наступает момент монолога Александры, это будет набор узнаваемых клише, всегда присутствует одиночество, с которым трудно справится, если не умеешь им пользоваться. Она тянется к сигаретам - Конечно, есть эта не скрываемая потребность дарить любовь, ласку. Я же женщина, но с каждым днем ее берут все меньше и меньше, да и у Надежды та же канитель. Бывает, сорвется, притупит сексом, а после пустота. Ты отдаешь все детям, но они растут, они становятся взрослыми, их проблемы напоминают твои в несколько иных декорациях. Мужчины напоминают предметы, ты можешь воспользоваться этим, тем, но в остальном инопланетные существа, иногда ждешь понимания, живого разговора. То как он говорит с тобой, в лучшем случае представляет подростковый треп, хуже, когда он царь и бог, твое мнение не в счет, это вздор. Остается одиночество и право потребителя продаваемых услуг и товаров, а хотела бы чуточку понимания и уважения, чтоб меня воспринимали как человека. Я молчал, как инопланетное существо, действительно диалог между полами редкость, каждый на этой войне засел в собственном окопе и превратился в труса, притупившего себя страхом.
  
  
   Почему хорошие люди часто бывают одиноки? И мне стыдно, что задаюсь подобным вопросом, давным-давно смог бы найти ответ, прочислить и забыть. Ночь в самом начале, вся впереди. Мы молчим, чередуя сигареты и водку. Бывает так, нахлынут откровения, и, кажется вот именно этот незнакомый человек, тебя поймет. Поймет, потому что не близкий, не в курсе дел домашних. Он сможет выслушать, а слова сами собой вылетают. Куришь, вспоминая разное, так и выкладываешь всю жизнь, от нуля и до скрываемого возраста. Вопросы, однозначные ответы, диалог. Долгие монологи в дым к окну, размытым теням, ползущим по потолку, всех нас страшит время, и как мы переживем то, или иное неминуемое, да нас пугает завтра, даже ужасает. Ты просыпаешься и понимаешь, что перевалило за черту, а там вроде и ты, по крайней мере, все знакомое, обыденное и треклятый кризис о котором, неоднократно повторяясь, говорили. Я жив и этого вполне достаточно. Зачем все остальное? Нелепая борьба в карьере, капитале, за трудовой стаж и звездочки, создание семьи, возведение любви. Испытать гордость после, ты выполнил данную миссию, оставил след после себя, пройдет сто лет и на том кладбище построят новый дом из композитных материалов, ты не вернешься больше сюда.
  
  
   Молчим. Надежда готова возразить - Собственно, а ради чего ты живешь? Зачем вся эта философия? Одиночки, редкая вымирающая особь - поддержит подругу Александра. Неужели не любил и не был любим, разве достичь желаемого... У меня нет желаний. Я просто живу и данного вполне достаточно. Приходят и уходят разные люди, хорошо, когда интересные, хуже злые, амбициозные, не в меру самоуверенные, так же деньги. Деньги вообще многогранная вещь. Они есть все и в тоже время пустое. Они рабство, они потеющие ручонки, палка о двух концах, толчок в спину на рельсы судьбы. Не так давно, я ничего не имел. Был пьяным отребьем на задворках вселенной, а теперь я опять же пьян, но не в картонной конуре среди сообщества выброшенных за борт. Что там светило? Обделенная роскошью, ограниченная девчонка из рабочего квартала. Возразите тем, что счастье произрастает и там, увы, нет и сотни причин для мучений, подобных и вашим, или на сотню миллионов дороже. Мы лишены шага за черту круга, вот великая беда. Почему у меня нет мечты, потому что я достиг ее, осуществил и через год устал до тошноты, бросил на произвол исчез навсегда. Потерялся в бесконечность. Я тогда думал что все, есть шанс жить. Мой остров в теплом океане, республика Кичивань, мой рай. Тропические кущи, поля каннабиса, сказочные рифы полные говорящих рыбок, черепах. Тигровая акула, которая приходила каждую ночь и мы болтали с ней до самого утра. Я резко встал - Пришла тошнота. Проклятая тошнота, твой мир живой и ему наскучил ты. Ни одной строчки, только сны, уводящие в темноту, наполненную штормовым предупреждением. Наваждение от ярких красок, это не страсть, просто тошнота. Я ушел в степень, один. Один на темной, холодной улице. Никому не нужен, со свободным выбором, от гоп-стопа и до баллотирования в президенты мира. Разве плохо не иметь денег на платный туалет? С этого просто начинается, назовите прозрение. Я замолчал.
  
  
   - Прав ты философ. Живи, потому что жив. Остальное придет, и не удержишь навечно в руках. Сегодня богат как шейх, завтра серая крыса на задворках без исповеди. Пьем до последней капли, много сказано слов. Утопим же данное время в водке, а завтра как знать - она выпила, отшвырнула рюмку в сторону. К черту все! Вот еще выпьем, и впервые будет достаточно. Тошнота страшна. Надежда усмехнулась - Довольно исчерпывающая ночь прошла. Завтра я проснусь и почувствую желание жить, странную радость в груди. Пойду и с легкостью посмотрю назад, я забуду о прошлом, пьянея от каждой минуты своего бытия. Спасибо вам не изданный писатель. Мы распрощались.
  
  
   Ночь прошла. Осталось полусонное, отупелое состояние, визитки на память, хотя вряд ли позвоню по этим номерам. Мексика. Далекая Мексика, Тихуана, Мехико точки на глобусе, где никогда не было снега. Там босоногая шпана шмонает пузатых янки, разворачиваются действия разных боевиков, пульсирует трафик, жиреют картели. Кокаин, герыч полноводным потоком шурует в оплот всемирной демократии, порождая волну нигилистичных гениев. Окно темень, фонари. Метет метель, завывает ветер, тлеет сигарета. Слышны шаги входящего человека, он садится в кресло и смотрит в мои глаза.
  
  
   Пустая тишина тянется долго, долго и незнакомец продолжает молчать, не сводя с меня взгляда. Он, наверное, ждет вопроса, чтоб я узнал его имя, цель визита. Водки? - спрашиваю, не дожидаясь ответа. Он, молча, кивает, снимает пальто, на свитере видны пятна крови, руки в ссадинах и дрожат. Гена - представляется он, быстро выпивает, наливает еще, опрокидывает рюмку. Что-то произошло? - вопрос действует на человека, он замирает, оглядываясь по сторонам. Ничего существенного, так пустяки. Я закурю? Валяй. Нет, они неверно все поняли. Может же человек оступиться, совершить опрометчивый поступок? Он жадно затянулся, опять налил водки, выпил. Нет. Нет, черт возьми, это все глупо, нелепо, не исправить. Ты совершил преступление?
  
  
   После вопроса Гена задрожал. Это все Эдик с его неуемной энергией. Стоп, стоп Гена, давай все по порядку - я налил по рюмке и закурил, ожидая историю Гены. Эдик и я, мы работаем в службе эскорта - он по-собачьи, виновато глянул на меня. В принципе легкие деньги, да и не малые. Очередной вызов. Выехали в эту гостиницу. Заказчица тетка хоть куда, заведует ювелирной конторой, одного ей мало, предпочитает молодых, атлетичных, это пока телефонный разговор. Берет полный пакет услуг, вообщем пыль столбом. Гена немного освоился - Приезжаем, бабенка по всем параметрам глянец, в одном халатике, заведена. Проходим в номер, а там облом. Сморчок старикашка на ладан дышит, муж мать его и три амбала лысых об люстру черепами цепляются. Бабенка щебечет, мол, муженек со своими тараканами, любит смотреть. Эдик говорит - Платят, чего стесняться, надо отрабатывать. Налей еще - просит Гена. Я тогда еще подумал, быть не ладному. По ходу дела раздеваемся, проходим в спальню. Вкатывают этого засранца на коляске по пояс раздетого. Присматриваюсь, а он весь синий, места живого на теле нет. Законник той еще мать ее светлой эпохи, кряхтит, если заведем его шнягу, то получим вдвойне.
  
  
   - Идиот этот Эдик. Бесбашенный. Дело за малым, пялим его подругу, эту женушку. Жесть по-полной. Она в экстазе, визжит и тут этот козел заявляет, хочу твою задницу. Гена округлил глаза - Вот это поворот! Требует, давай задницу, иначе свистну братве, и не заштопают дырку. Эдик ему - Ты чего городишь дед? А он в ответ - Какой я на дед? Пидрила подставляй жопу, иначе живьем закопаю - совсем с катушек слетел старый, а Эдик придурок носок ему в рот. Черт возьми, бред какой-то. Дедуган закашлялся, и ласты склеил с носком во рту. Задохнулся законник, мы и обмерли, на жену смотрим, когда в себя придет, чем обрадует. Не тут-то было, она сама в панику, что делать? Эдик носок вынул и говорит - Ты минет, делала, вот он хрен старый и не выдержал - а она как закричит. Да он, мол, всю сознательную жизнь мальчуганов петушил, на девок и не кидался, какой там минет! Тут заваливает амбал, видит наши дебаты и жмура в коляске. Гена пожал плечами - Не знаю, как я выбрался оттуда. Они там, наверху в пентхаузе ищут меня - он посмотрел на меня с мольбой в глазах. Что делать? Это же бандиты. Они найдут, вопрос времени. Глупо, глупо, бред! - принялся причитать он.
  
  
   Послышался стук, и вошли люди. Гена вскочил, бросился к окну. Теперь я разглядел в его руках пистолет, медленно поднял руки вверх и посмотрел в сторону вошедших. Раздалось два тихих хлопка и у Гены по свитеру расползлись большие пятна крови, он всхлипнул и осел, продолжая смотреть на меня. Два действительно амбала, один с глубоким порезом на щеке вошли в зал. Готов - сказал один другому, отходя от трупа. Теперь проблемы начали вырисовываться у меня. Опусти руки, расслабься - тот, что с порезом присел, отер сочившуюся кровь. Шустрый парнишка был. Человека в номере завалил, оружие отобрал, мне вот шкуру попортил - он глянул на меня, перевел взгляд на початую водку, пепельницу полную окурков со следами помады. Вижу, ты отдыхал, дверь не запер. Может, ждал кого? Он случайный - ответил я. Да и я так подумываю, но сам посуди, проблема у нас вырисовывается - он кивнул на труп, посмотрел снова на меня.
  
  
   Хлопнула дверь, вошли еще люди. Возглавлял их сухощавый тип с бильярдным шаром вместо головы и практически черными глазами, в которых читалось умение принимать решения. Папа наш завернулся - сказал человек за моей спиной, скорей всего он целил мне в затылок. Девка ноет, что не при деле, мальчуганов хотел, ну а те в отказную. Носок в рот и весь расклад. Лысый посмотрел пристально на меня - Труп у тебя на руках молодой человек. Какой труп? Он ничего не ответил, достал сигареты, разлил водку, кивнул на рюмку. Мы выпили по одной, напряжение не спадало, ствол все так же находился у затылка. Мне нет дела до происходящего. Я просто пью водку, иногда общаюсь с женщинами. Ведь легко научиться, не видеть, не слышать, не болтать. Смерть одного, другого, третьего не моя трагедия. Я забываю, потому что не зачем помнить - я замолчал, разлил водку, поднял рюмку, выпил, усмехнулся несколько вымученно. Подумалось, если он встанет, значит, грохнут на месте, какие драгоценные секунды, как много сейчас пройдет перед глазами и главное только хорошее. Звездное небо, голуби, оконченная война, добрый десяток лиц, не зря пожил.
  
  
   - Лады, живи парень. Водка то есть? Расслабиться надо, а то родственники нагрянут, наследство делюганить начнут. Одна головная боль - лысый резко поднялся. Эй, горе-беда пошуруй в запасах, оформи поляну. Может я и прикрыл глаза в ожидании выстрела, но ничего не произошло. Время есть, выпьем за упокой души отошедшего - он снова сел. Как звать тебя? Граф М. Сильно звучит. Святой - он протянул руку - Будем знакомы. Ты не понтуй граф, мы погостим и уйдем. Будут, конечно, и другие гости, нервные очень. Говорить эмоционально станут, но не суетись. Сидишь как мышка и не дергаешься. Только он договорил, и мы растормозили очередную белую, как в комнате оказалась, вернее, влетела новоиспеченная вдова и человек по виду бухгалтер.
  
  
   - Святой, Святой, что произошло? - с порога затараторил полноватый бухгалтер. Меня хватают, ничего не говорят. Папа отошел от дел. Как отошел? Не понял? - он посмотрел на Святого, на меня, на вдову, увидел лежащий на полу труп. Старый пидор преставился - ответил лысый бухгалтеру и хищно оскалился. А-а что собственно произошло? - смог выдавить из себя очередную глупость, растерявшийся бухгалтер. Приедут все наши с оравой бойцов, будут требовать наследство папы. Конечно, с тебя спросят, затребуют отчеты - Святой усмехнулся. Осмыслил тему хорек? Вдова расхохоталась, плюхнулась на диван - Вот это да! Значит, грызню затеял Вовочка упырек. Заткни дуру! - рявкнул Святой и женщине ощутимо влепили звонкую пощечину, вдова тихо заскулила. Я понял одно, скоро начнется бескомпромиссная разборка и дай бог мне выжить в этом аду.
  
  
   Мы продолжаем пить водку в обществе на смерть перепуганного бухгалтера и почему-то очень веселой вдовы. Теперь всецело осознаю, что чертовски пьян и могу вырубиться прямо в этом кресле. Лицо Святого плывет в сигаретном дыму, в слезящихся глазах, собственно как и стены. Мне задают вопросы, я отвечаю что немой. Да он набрался - и это звучит довольно часто, с натянутым смехом невидимой женщины. Люди прибывают, и если отбросить троение в глазах, народу меньше не становится, это толковище. Ты чего несешь! Какие на х... фонды! Где деньги? После сыплются угрозы вперемешку с матом. Размытые тени сходятся, растворяются в свете ламп. Они клубятся черным паром, растекаются по полу липкой субстанцией, приобретают резкие очертания распластанных тел с пулевыми ранениями разной степени тяжести и едким запахом гари. Тут стреляют, как в голливудском спаме про беспредельщиков, какие там переговоры, они мочат друг друга из автоматов. Летят злые пули, бьющие живые тела наповал.
  
  
   Я сползаю, видя, как кресло прошивает автоматная очередь. Смерть гладит по волосам, шепчет на ухо - Прорвемся. Боязно, но не страшно, заснуть бы до утра, вырубиться до беспамятства. Сворачиваюсь калачиком. Слышна отчетливо милицейская сирена, она то и пробуждает сквозь свинец отяжелевшего мозга. Заставляю себя убраться из номера. Там в коридоре лежит с разбитой мордой толстая баба, визжит как свинья, ее лицо знакомо. Кругом хаос, порожденный бандитской разборкой. Испуганные, заспанные лица постояльцев, многоголосая какофония женских криков. Вдова подхватывает меня и тянет к лифту, чего-то говорит, утирает слезы, после смеется. Холл полон ментами, ОМОНом, кругом нервная суета. Я тухну, не противясь водовороту, в котором кружу, не реагируя на вопросы и испуг окружающих людей. Наступает темнота без цветовых пятен закрытых глаз.
  
  
   - Сегодня ожидается снегопад. Минус восемь. Ветер северо-западный. Бродяжничает по земле арктический циклон. С наступающим Новым годом! Популярный шлягер от мега звезды, супер звезды с миллионными тиражами канонизированного динозавра сцены. Моррисон мертв, Кобейн послал все это в жопу и вышиб себе мозги, а с этого еще процеживают деньгу. Ну, ты набрался паренек, хорош ничего не скажешь - женщина у окна. Контуры ее тела, жуткая головная боль, сухая гортань, вкус канализации во рту, а за стеклами снег. Бескрайняя белая пустота, в которой нет линии горизонта. Она поворачивается, подходит ближе и молча, смотрит долго, долго не отводя взгляда. Доброе утро граф М. Кофе будешь? Пожалуй, да - хрипло отвечаю, начиная кашлять. Вот и славно, значит живой - женщина уходит. Алла - напоследок бросает она.
  
  
   Скромный особнячок не бог весть, какой окраине планеты. Кругом снег, ни одной видимой дороги, только эта сонная деревенька с черными точками в снежной дали. Бородатый дед сторож, вечно под газом и два злобных ротвейлера. Алла объясняет, что тут надежное место, о котором практически никто не знает в шумном мире, разве что папа в аду. Отсидимся какое-то время, утихнет шумиха - она подает кофе. Сейчас мы в розыске. Братве нужен общак, ментам свидетели, а перероют офис картавого, ну бухгалтера, а там завещание и последние распоряжения папика и все окажутся где-то очень глубоко. Она усмехается, как-то странно смотрит на меня, этот взгляд не разгадаешь. Грохнул бы тебя Святой, он по природе своей Иуда и меня туда бы отправил, да Аскер все карты попутал, по горячке пальбу начал, он ебнутый. Зверье, с виду только люди, упыри ненасытные, а ну их. Новый год сегодня, праздновать будем.
  
  
   Потрескивают поленья в камине, просторная зала погружена в мягкий полумрак, горят свечи, стол полон изобилия. Нарядная Алла в облегающем вечернем платье неотразима. Она сказочная фея, дивная, прекрасная, нереальная. Полная жизни, желаний, слов идущих непрерывным потоком. Потому что все позади, за далекой чертой проклятого, злобного города с его скоротечным временем, бесцельной борьбой, насилием, а тут, в этом мирке, как бы все остановилось. Близка, осязаема вечность. Есть ты, есть я, есть мы. Поднимем же эти бокалы за нас, за то время, которое придет незаметно с боем часов. Раздается треск стекла, пуля входит в затылок, идет на вылет, застрянет в стене. Вторая пробивает спинку стула, где секунду назад был я. Наступает тишина, уже зловещая. Плохо зависать меж двух огней, не поживешь в удовольствие. Теперь сколько их войдет в дом, с одной лишь целью, освежевать жертву, лишить жизни. Донесся гул мотора, хлопнула входная дверь. Одна машина, четверо или пятеро противников, прикинул в уме.
  
  
   - Вылазь мил человек, клад искать будем - раздался голос Святого. Подымайся чего залег? - он был один в руках винтовка. Я поднял руки - Полегли родственнички мои, я один то и остался, сиротинушкой - он подмигнул. Империя распалась, ушла так сказать в анналы истории. Святой сел на стул Аллы - Жалко бабу, смазливая чертовка была, ну да все мы там будем в свое назначенное время, кто-то раньше - он смолк, прислушался, огляделся. Ладно, сантименты по боку. Давай двигай в подвал, поработаешь не много. Пробило двенадцать, я так и не успел выпить шампанского. Не дуйся боец, она бы перепихнулась с тобой, после про тайник рассказала бы, а там гляди и слила без угрызений совести. Ушлая девка была - это он сказал, когда я вынул из тайника кейс. Вот они папины сокровища немалые и все мои. Святой на секунду отвлекся, опустив оружие, этого было достаточно, чтоб вилкой проткнуть его череп. Дядя, дядя сплошал ты по незнанию - вряд ли он услышал мои слова, что поделать, собаки пожирают собак. Человек берет грех человекоубийства на душу, после с мылом моет руки, направляется в церковь. Платит за свечу, что-то бубнит под нос с родни молитве. Уходит как бы замазанный перед создателем, увы, не веселая проза действительности.
  
  
   Ночь. Новогодняя мистерия, бездонная пустота вокруг. Два трупа замотанные в белые шелка простыней, мои руки кровоточат. Что же сказать вам, мои дорогие усопшие? Я опечален фактом вашей смерти и видит бог, я не желал этого, но такова жизнь. Святой убивает тебя Алла, я вынужден убить его, что собственно закономерный процесс, иначе быть мне на его месте, а это преждевременно, я не закончил своих дел здесь. Я прощаю вас мои дорогие отошедшие. Покойтесь с миром, ибо могила ограждает нас от суетности этой жизни, в ней заключен покой, равновесие, забвение. Наверное, вы и лишились многого, но смею вас заверить, что эта новая ипостась принесет, несомненно, большее, нежели данное время. Там крылья, рай, отпущенные грехи, быть может, настоящая свобода души, то, что при жизни мы вряд ли по достоинству ценим. Я замолчал, слов не осталось, налил полный стакан водки. Прощайте - после выпил, отер губы, засыпал могилы под жалобное завывание ветра, пошел к дому.
  
  
   На черном бархате искрилась алмазная россыпь, в моих глазах просто стекляшки, я никогда не знал им цены. Захлопнул кейс, с тоской глядя на водку, приближаясь к единственному выходу, напиться в одиночестве. Припомнил незнакомку, которую, наверное, полюбил. Ведь бывает такое, какая-то ночь и все, навсегда, к бесконечности. Первая и последняя любовь, желанная, востребованная до скрежета зубовного. Пустынная трасса, рекламные билборды, завихрения, дорожные знаки, разметка. Джазовая волна, близость энергетического потока города, в котором бурлит праздник. Горит свет, хлопает шампанское, счастливые детишки утром найдут подарки. Пьяные деды морозы практически все подарили и наверстывают упущенное, тиская половозрелых снегурок. Это наша жизнь, выведенная в одну неделимую формулу, логично объяснима, приправлена житейской мудростью, определенной заработной платой, халтуркой на стороне. Первыми шагами и открытиями крышки унитаза, разочарованиями, грехом и отрицанием последнего, уголовной ответственностью и всем остальным.
  
  
   Звучит блюз. Господь теребит струны гитары, кивает в знак приветствия. Сцена в сигаретном дыму и один лишь луч прожектора освещает музыкантов. Смуглая мулатка напевает знойным голосом, растягивая жвачно слова текста, похлопывает рукой по ноге в такт. Во мне пара не детских порций фирменного коктейля, я плыву, храня непроницаемое лицо. Атмосфера не напрягает, бар практически пуст в нем не убрали следы вчерашней вечеринки и что-то присутствует в воздухе. Некая энергетика для одиноких душ, бывает такое, именуемое временем одиночек, тем, кому мира мало. Тем, кто пылает жаждой познания, поиском истины, тишиной среди которой рычит озлобленная душа, взалкавшая крови, насилия, но способная говорить. Сейчас возникают призраки далекого, недавнего прошлого, Нерон и Калигула безумцы, тираны, деспоты в черном монашеском саване. Александр великий, полубог воплоти, утративший империю, но не величие. Он молчалив, взгляд безучастно блуждает по стенам, в нем созерцательное равнодушие, призрак, всего лишь бестелесный фантом.
  
  
   Смолкает гитара, господь задумчив. Она совсем не дурна, славно поет. Согласись, цепляет голос, как по струнам - хлопает легонько мулатку по попке, направляется ко мне. Та самая Клеопатра. Засветилась в общеизвестной исторической драме, но талант раскрылся в ином - он усмехнулся. Отшумел праздник, уже знаю, можешь не говорить. Тут вчера злодей заправлял, так, что его проделки мерзкие, да и здесь карнавал на крови кипел. Вон видишь, знатные римляне откисают, поговаривают, Нерон был в ударе, Рим заново жег - он опять усмехнулся, принесли вино. Вот так-то граф М, иногда все по гармоничной масти, иногда анархия. Он смолк, я посмотрел в дно пустого стакана, углубился в молчание, мысли. Устал я боже. Вот иду, иду одержимый поиском неведомого и уже утерял вопросы, сыт исчерпывающими ответами. Слушаю ветер, а он об одном и том же. А там что? Земля, океан, лес, склепы городов. Я думаю, что достаточно - прервал он задумчиво. Вот ты тоже пришел со своим и уверен, что я буду трепать языком, как психоаналитик. Нет, дружок, больно это узкая специализация, слушать и потакать. Да и не каждому дано умение слышать меня. Когда-нибудь, еще сам, правда, даты не наметил, мы будем расширяться, в твоем понимании это революция духа, проще апокалипсис. Вообщем в планах новая земля, но это после того, как отыграется сегодняшняя пьеса. Я закурил - Как в Библии? Приблизительно, но без геноцида грешников и заблудших, вполне цивилизованно, кто может и хочет, добро пожаловать к нам. Собственно если ты сможешь жить там, ты будешь жить, а так пожалуйте в обитель падших, в своем роде увлекательное житие, ты монстр мочишь себе подобных, бескомпромиссное времяпребывание и сплошь действие. Валхала, чувак. Ну да ладно слушай музыку, отдыхай сил набирайся, кое-что, и для тебя припасено. Поди, всю ночь по ящику гнали фанерные шоу с этими эпатажными гавнюками, а что делать, не топить же их как котят в ванной. Роль, амплуа, вживаешься в образ и пиши, пропало. Лицо истерто до дыр, душа присела на звездную пыль и человечек кумир просто сторчался. Ноль в золотистой фольге.
  
  
   Я хотел еще кое о чем расспросить, но смолчал. Будущее, будущее, пусть оно будет за ним, это все же его привилегия, начинать творение, следовательно, и заканчивать. Вообще мне повезло, я был рядом с самим господом, радуйтесь врачи желтого дома, и все сатанисты мира просто обделаются от зависти, изойдут в мерзкую желчь от самого факта, что мне довелось видеть лукавого за барной стойкой и пить его фирменное зелье. Это ребятки даже издалека не напоминает ваши дерьмовые чаепития кровью или анатомические вырезки у жертв. После донесся сочный вокал Клеопатры, она просто декламировала текст, разбавленный божественной джазовой импровизацией, в этой музыке было все. Ной любил море и в тему хлынул потоп. Есть всегда, там за горизонтом, новая земля и новый народ. Сатана допил содержимое своей чаши, что-то пробубнил, занял место у клавиш и оживился после выпавшего сольного момента. Я закурил, прикрыв глаза, не заметив, как на столике образовалась текила, присела рядом девушка с историческим прошлым. Может леди Годива, может Елена троянская. Они так всегда, после каждого Нового года. Начинают импровизацию. Я открыл глаза, прицелился на текилу. Глаша - представилась девушка, ослепительно улыбнулась. Я вас где-то видел. Вам часто говорят, что вы красивы? Некоторых это пугает и мне приходится преображаться в более доступное, не противоречивое обличье. Я угадала с текилой? Легкое головокружение, может от ее духов. Граф М. Шут и король, человек живой, солдат без войны, где-то без вести пропавший, местами чудак. Была бы шляпа, я снял бы ее перед вами.
  
  
   Я разлил текилу. Будем знакомы Глаша. За знакомство - ответила она. Подумалось, что данный миг, это самое то, что ни на есть преддверие большой, единственной, настоящей любви. Кем бы она ни была, но это есть. Знаете Глашенька, все больше утверждаюсь в решении стать писателем и напишу, будьте уверены. Я подумал в очередной раз, о чем собрался писать, и почувствовал, что готов к этому ремеслу. Давайте выпьем еще, и может не раз Глаша. Я чувствую в вас, что-то близкое родное, скорей всего частицу собственной души - мы выпили по второй. Именно души, хотите, верьте, хотите, нет. Я уже по уши в вас влюблен и страшусь этого. Боюсь, что к утру ближе вы исчезнете, испаритесь как ночной призрак и придется вновь идти, следовать за звездой ни на йоту не близкой. Дрогнул ли я? Решил остановиться, найдя обыкновенное человеческое счастье? Нет, эта любовь вряд ли заменит дорогу. Она в вашем лице придаст сил, продлит этот тернистый путь. Я уверен, что вы способны ждать, ждать, если придется вечно, пожертвовать всем не растеряв любви. Этой россыпи дорогих бриллиантов сердца. Я закурил, затянулся во все легкие, ожидая действия без слов.
  
  
   Музыка. Божественная, живая, головокружение без голода в пустом желудке. Текила, соль на губах. Полуприкрытые глаза, только я и она. Кругом пустота космоса, под ногами закручиваются в спираль вселенные, веет прохладой, кружат белые лепестки мега светил. Цветение порождает плод, ты пробуешь на вкус, осознавая его запретность, так как не в состоянии определить, что же это на самом деле. Любовь, искушение или начало начал? Шепот вряд ли окажется истинно верной правдой, он чей-то, принадлежит невидимой силе. Просто необходимо молчание и это кружение, кружение в легком невесомом танце с закрытыми глазами, наполненными эйфорией, а не прогнозируемой болью. Ведь кровь течет по венам, циркулирует, ее хватит на миллиарды лет и триллионы протянутых кубков. Как легко, невесомо ваше податливое тело, как горячи ваши уста. Вы молчите и это красноречиво, от этого исходит бессмертие и желание жить, любить. Это будет всегда, вряд ли руки спрячут раскрытую тайну в ларец за семью печатями и росписью Пандоры. Поздно, мы кружим, нас не остановить, даже меланхоличной осени, ее траурному листопаду желтых, золотом облагороженных листьев.
  
  
   Господь теребит струны, и голос женщины влечет роковым финалом развязки. Близится утро, шествует гротескным парадом весна, она нарядна, полнокровна, тревожит подсохшие гнойники вен. Дорога выведена синими точками на мертвенно бледной руке. Часы и время обращены в пустоту пребывания обезличенной особи с живым сердцем, там любовь, слышишь любовь! Прислушайся, навостри уши, вот он неповторимый, мелодичный перезвон бубенцов, от которого сходишь с ума, притупляя бытие героиновой тягой. Сгораешь, выгорая, это бегство, амок, нирвана, ускоренный метаболизм. Моя любовь, моя смерть, мое воскрешение из пепла в прах и волны океана вселенной. Заблудший по выходу из глубины, одинокий скиталец на вересковом холме, среди ветра несущего хмель не доступной свободы, готовый к битве, кровопролитию, летаргии сна, смерти. Она не страшит, есть господне начало и промысел, ну и что, книга завершена, обещания выполнены.
  
  
   Заратустра говорил. Героин в чистом виде, быстро раскрывает глаза. Настолько стремительно, что не успеваешь умереть, потому что уже умер, поэтому его разбавляют мучением, чтобы иметь какой никакой бизнес. Первые шаги к последнему пристанищу, вялые, старческие в слепоте обесточенного существования к огоньку лампы. Шепот молитвы, воскрешающий вздутие вены, где кровь да любовь штопанные черной засаленной ниткой. Я смотрю в этот белый лист, оставленный про запас. Он был неоднократно скомкан, там будет постскриптум, взятый из пуговиц глаз игрушечной крысы. Последнее человеческое, что вымученно ляжет почерком не твердой руки, словами рваных предложений. Музыка тягучая и противоречие легкости текста обеззвученной исповеди. Я просто слышу эту музыку, которую чувствовал еще в материнской утробе, пытался воспроизвести, насвистывая детскую считалку. Видел подвешенными нотами в небесной знаковости и стуке колес, теперь молчу, не желая доводить линию.
  
  
   Разное из последнего распечатанного набора оставляет следы крошек на столе. Будет звонок телефона и голос скажет - Ты ушел в тираж. Назовет мою цифру. Теперь меня клонировали, меня достаточно много, я не востребован в единственном числе, не нужен как личность, даже для этой темной норы в которой обитаю. Склеп, почему бы и нет. Подохну тут, буду разолгаться, чтоб не стать мумифицированной задрочкой в глазах объективах удивленных туристов с биркой на пальце "Человек живой, инкогнито". Глаша, мне еще десять минут. Я возвращаюсь к тебе для ворчания и своих конспиративных дел, ты снова подаришь любовь, сорвешь пыльные шторы, распахнешь настежь окна. Впустишь это обжигающее солнце, шальной ветер, сдувающий мой героин, скажешь - Я люблю тебя!
  
  
   P. S ГЛАФИРА.
  
  
   Как бы ни быстро или вяло протекал последний день умершей прыщавой весны, многим удалось пройти его с реальными проблемами. С трубой в зубах на стульчаке, решая шахматную партию на черной доске, черными фигурами. Часы во времени или время в часах. Прямая полоска света от еще не захлопнутой двери, иконостас на стене и белые нити дорожек, ватная вязь тишины. Глаша принесет абсент.
  
  
   Деградируем ли мы, когда наступает регресс? Иногда, но чаще постоянно я вижу в людях всего лишь анализы. Мне хотелось бы это эмоционально приукрасить, но медяк в руках и глазах не блестит начищенными сторонами, их страсти безразличны мне. Глаша, Глафира, чудное создание. Она молода, ее тело упруго, мозги набиты романтичной фигней, а как точена ее фигурка, волнующи груди, улыбка чаровницы, глаза от беса, искрятся пылающей страстью, ты во власти этого существа. Я восстаю из пепла от ветра, ее щенячья доверчивость ранит меня в сердце. Почему? - задаюсь вопросом. Потому что совесть, как перегар от попойки. Но я не пью и никогда не пил, я тот, кто осилит дорогу вечности, умерев в самом начале. Но Глаша, это Глаша, она идет рядом, я пытаюсь ей вяло доказать, что любовь всего лишь страсть, а страсть слепа и безрассудна. Нет - отвечает она, обнажая душу и обнажаясь. Я хочу быть другим, чтоб самому застать и устроить истеричную провокацию.
  
  
   Дороги мои белые нити, спасите меня, убейте, по злому погубите, отвергните на корню спасение, я возжелал разрушения. Глаша всепонимающе смеется, а после со знанием хохочет до слез, от моих абсентовых брожений, мне хорошо, копошусь бледно в неврастении и психозах. Глафира же наблюдает, нет, она не демон. Иногда утром, диким, ужасным, ранним утром, я вижу, как она расправляет крылья и плачет по мне, ублюдкам соседям, эти клопы грызутся, плодятся, порождая обреченных.
  
  
   Мир полумрак, сумерки и в нем гниет сирень, розы которые отравил рвотой. Я догадался, что она ангел, но почему, какой? Пойми этот гребаный вопрос, вопрошающего в сумерки, но тишина идет с небес. Глаша с ее необыкновенным взглядом рассматривает, как я тщетно пытаюсь подняться на коксе, барахтаюсь в пыли, чего-то мелю языком, болтливо превознося сумеречный бред. Мне кажется, что жизненные задачи вполне разрешимы, но они Гордиев узел, Дамоклов меч. Разрубив одно, я иду под лезвие, занесенное над головою. Я уже торч, мне об этом расскажет любой мент.
  
  
   Вечер поздней ночи. Дурацкие смешки молодой пары, она хихикает, он удавом сжимает кольца. Романтика подохла еще в шестидесятые, я помню это по сводкам новостей, когда глашатаи вопили - Любви нет, есть фишка! Можно сыграть на флейте и втроем, подняться со склона и до оргии. Вообщем они визжали сексуальная революция, я обозревал очередное по счету порево.
  
  
   Глафира равнозначна покою, может уболтать в отказную по любой масти, ее голос из бархата, нежно нашепчет слова и вязкие вопросы. Но уже пришла зима, остыло море, всплыло над водой безразличие. Выбери между выше и больше. Я ненавижу огромные женские зады в белом с красным, это эквивалент плоти и крови. Тошнотворно, когда у тебя адекватное восприятие действительности. Ты способен запеленговать недостатки и загадить этих убогих плевками саркастичного высокомерия. Любой должен воспринимать реальность, иначе он смешон.
  
  
   Стоишь, видя бегущих, в их лицах смерть и постоянство гниения, разложения, затравленность обреченных взглядов. Их спасает спешка, для очередного хода пешкой по белому в черное. Шепот Глаши, я понимаю что ночь и откуда вынута эта преданность, сумасшедшее желание спасти, вытолкнуть на свет божий, который наверняка убьет меня. Попробую спрыгнуть на вокзале, обещаю ей и ухожу. Выразительно бывает лицо случайного человека, когда его спросят о точном времени, поэтому я не ношу часов.
  
  
   Придет Ипатий, это враг, которого ценю как друга, он будет долбить в дверь столетиями, пока ему не откроешь. Глаша не любит его, она старается не впустить, прогнать взашей, но Ипатий принес необходимые ингредиенты для гипер скачка. Молчалив, я это приметил. Ипатий никогда не говорит и иногда мне кажется, что он маньяк, о котором писали еще позапрошлом столетии. Неуловимый Ипатий потрошитель, гроза всех без исключения беззащитных жертв. Молчун со слезою Христа в глазах.
  
  
   Я всегда спрашиваю - Как дела? Но молчание подразумевает разные ответы и это хорошо, потому что, у Ипатия, они не лучше. Но Глаша любит меня, а этот молчун вряд ли понравится отличной девушке, в этом я уверен. Хотя ему пофиг, со знанием дела он гремит осторожно на кухне. Я хочу, но думаю о Глаше, о том, что произойдет ближе к утру. Жую сладкое медовое печенье. Ожидание самое проклятие для нетерпеливого человека. Часы, там время идет не зависимо от наших возможностей и желаний. Я разобью их, но ход стрелок будет бежать из секунды в минуты, из минут в часы, к бесконечности лет, неисчислимости звезд.
  
  
   Тишина, совсем тихо, тихо. Почему же притих Ипатий? Затаился? Ни записки, ничего не оставил. Только сытый ужин, заправленный баян, розовая лампа и честные слезы Глаши. Тишина, немая мольба в ее взгляде, ну почему же так тихо, почему она молчит? Неужели больше не любит и хочет, извинившись сказать. Прости, ты безнадежен, ты над крышами домов, а мне необходима любовь, теплая и разная, с цветами. Зачем ты даришь холодные звезды? Они убивают.
  
  
   Послаблена хватка и уходит контроль. Я тлею бикфордовым шнуром, но в конце, почему-то безболезненно и как-то неприятно захлебываюсь слезами болезненного сна. Во мне зима, изморозь. Сердце сонно вздрагивает, а в легких тлен и мох. Боли нет, только меня заполняет вата. Скрипят суставы. Удается разлепить глаза, и вот осознаю, что финал. Глаша в черном саване, ее глаза лишены век и губы мертвенно серы, она холодна. Соткана из другого материала, тянет свои руки, мне противно, я боюсь, не желаю по-детски плачу, но не противлюсь. Холод ее дыхания, ледяные пальцы вонзаются в сердце и тянут душу в черноту. Нет, Глаша не плачет и не смеется, она уносит в кромешную темноту, чернейший мрак, там поджидает Ипатий. Рогатый, гниющий с крыльями летучей мыши, почитатель талантов загубленных душ и Глафира оставит меня в бездне. Покинет поцелуем на прощанье, исчезнет навсегда, чтобы обрести снова любовь.
  
   КОНЕЦ...
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"