Ну-с, дорогие мои друзья, сегодня я расскажу о путешествии на планету Подгузничной демократии.
Честно говоря, я уж и не помню какого черта я делал в той отдаленной части Космоса, когда после очередного фортеля моего корабля мне пришлось совершить вынужденную посадку на планете, весьма похожей на нашу Землю, как по природе, как и по облику ее обитателей. Единственным отличием последних от большей части жителей нашей планеты был неестественно великий, так сказать, таз. Но тогда я не придал этому значения.
Планета оказалась достаточно продвинутой по части цивилизации и даже глобализации, и меня сразу ждала большая пресс-конференция. Речи, цветы, фанфары - все было как у людей. Пока дело не дошло до вопросов журналистов.
- Наших зрителей очень интересует, какие подгузники популярны на вашей планете? - сходу спросила одна прелестная краля.
И что мне было ответить? Как вы знаете, по правдивости я прочно держу второе место после достопочтенного барона. Вот я и ответь:
- Понятие не имею. Никогда этим изделием не пользовался. Во всяком случае, сколько себя помню.
Смотрю: глаза крали и народа вокруг чуть из орбит не повыскакивали. "Не то что-то сморозил." - думаю. Пытаюсь поправиться:
"Ну, детям жена какие-то покупала. Иногда."
Смотрю, крепкие парни оттеснили корреспондентов... Сказали им, что гость (то бишь, я) устал, и, наконец, доставили меня в гостиницу. Не худшую, прямо скажем, гостиницу. Звезд не ниже пяти по Центральному Галактическому Каталогу. Фойе с тропическими растениями, фонтаны, статуи - все было на высоте. Да и номер был очень даже ничего: огромный зал с гобеленами на стенах, две спальни... Да, вы, представляете, что тут говорить.
Сюрприз меня ждал в "удобствах". Унитаз отсутствовал, как таковой. Вспомнились вопросы о подгузниках. А день, как вы помните, был насыщенный. В общем, когда я попробовал справить малую нужду в максимально подходящую для этих целей душевую, меня остановил звук сирены. Через пять минут четверо здоровенных амбалов вывели меня из номера. Надеть штаны, к счастью разрешили.
Мои смутные сомнения реализовались в объективные реалии, когда я очутился в большом полутемном кабинете лицом к лицу с маленьким похожим на таракана человечком. Двое других, значительно более крепких, стали у меня за спиной. Еще одна миловидная блондинка расположилась за столом в углу комнаты.
- Ну-с, - промолвил мой визави, не переставая сверлить меня маленькими цепкими глазами, - будем признаваться?
- В чем? - как всегда невозмутимо переспросил я.
- Он еще спрашивает?!! - возопил дознаватель, но тут же, взяв себя в руки, ледяным тоном отчеканил. - В секретном задании от тоталитарной Унисы посеять сомнения в неоспоримости преимуществ Подгузничной Демократии!
Маленький человек стукнул кулачком об стол. Стукнул, видимо, слишком сильно, и нервно затряс рукой.
- Каких преимуществ? - между тем невозмутимо спросил я.
Маленький человек буквально взвился, как черт на сковородке. И тут я почувствовал, как будто кто-то вышиб испод меня стул. В состоянии глубокого недоумения и не менее глубокой обеспокоенности я очутился на полу. Несколько ударов по корпусу также не способствовали выходу из сего не слишком приятного состояния. Но оказалось, что это были только цветочки. Несмотря на чистосердечные признания в отсутствии каких бы то ни было поползновений против Подгузничной Демократии, и уж тем более порочных связей с тоталитарной Унисой (как я понял, соседней планетой, с которой уже успела установиться теле-радиосвязь), мой собеседник и два его помощника, казалось, отказывались меня слушать.
Один за другим мне задавались вопросы, большую часть которых просто стыдно повторить в приличном обществе. Сначала я решил, что они шутят, и даже пытался шутить в ответ. Так на вопрос: "Сколько раз в месяц вы опорожняете кишечник?", я сначала переспросил: "чей?", но под грозные взгляды собеседников с честнейшим видом произнес: "ноль целых, восемьдесят девять сотых". Вы не представляете какой радостью отразился мой ответ на лице дознавателя! И тут я понял, что шутки кончились.
Больше всего моего дознавателя почему-то интересовало, могу ли я назвать своего президента засранцем или куском, как бы это лучше сказать, фекалий. Сначала я честно ответил, что не могу, по меньшей мере, в виду отсутствия наличия оного объекта называемого "моим президентом". Вы знаете, что объяснить структуру нашей три-плюс-один-единой власти без пол-литра невозможно (а любые алкогольные напитки, включая пиво на Статуне были строжайше запрещены), но тем не менее в конце концов я честно признался, что ни канцлера исполнительного Тага, ни Верховного Секретаря законодательной Раты, ни Генерального Судию, ни даже его высокопреосвященство назвать предложенными мне словами я не могу, не погрешив супротив истины. Вы бы видели, как был воспринят мой ответ! Дознаватель вскочил со стула и забегал по комнате.
- Это что?! - как мне показалось, победоносно, спросил он, когда еще два подручных приволокли вырванный, что называется с корнем, унитаз.
- Унитаз, - честно ответил я, горько вздохнув по поводу судьбы своего корабля.
- Уведите его! - у дознавателя просто закончились слова.
Допросы продолжались несколько дней. Мне показывали фотографии, изображающие нашу стенографистку и каких-то моих предшественников в положении для недемократического неподгузничного мира совершенно неприемлемых. Как я догадался мне намекали на то, какая участь ждет меня, если я не признаю основные Подгузнично-Клизменные ценности. Я признал. А что мне оставалось делать?
В конце концов за злостное мочеиспускание в неположенном месте и надругательство над идеалами подгузничной демократии я был осужден на шесть местных месяцев тюремного заключения с последующим годом исправительных работ. "Хотя бы изучу новую политическую систему", - сказал я себе, и окунулся в сие изучение с головой.
Режим дня разнообразием не отличался. Содержались заключенные в практически открытых клетках по три-четыре человека в одной. Не скажу, что мне слишком повезло с сокамерниками, но и, что слишком не повезло, тоже не скажу. Видимо, как особого гостя меня поместили не к уголовникам, а к двум тщедушным диссидентам. Сначала они боялись, что, воспользовавшись явным физическим превосходством, я по меньшей мере начну, пардон, писать в их подгузники (что было самым невинным делом среди местных уголовников), но вскоре, видя мой весьма кроткий нрав, успокоились. Так что, если не считать страшной вони, к которой я уже начал привыкать, условия можно было считать вполне сносными. Завтрак и ужин приносился прямо в камеру в виде сухого пайка, на обед выводили под конвоем. Еще иногда выводили на прогулку или в библиотеку, раз в два дня меняли подгузник, а раз в неделю проводили опорожнение кишечника (да простит меня в который раз достопочтенный читатель). В библиотеке собственно книг было мало, и большую часть проводимого там времени заключенные смотрели телевизор, являвшийся здесь главным развлечением.
Когда настороженность сокамерников притупилась, они поведали мне историю своей планеты. Историю, к слову, презанимательнейшую. Когда-то это была обычная планета с обычным общественным устройствам, примерно как оно было у нас в позапрошлом тысячелетии. Но, начиная с какого-то момента, на планете осталась только одна сильная страна. В этой стране и раньше население было подвержено разного рода кампаниям, но, лишившись внешних врагов, эти кампании приняли клинический характер. Началось с запрета на курение и алкоголь. Сначала в транспорте, учреждениях, офисах, жилых домах, и т.д. Потом в радиусе сотни метров возле оных. Запираться в офисах и цехах, не оборудованных системами наблюдения, стало категорически запрещено. Но находились вольнодумцы, продолжавшие творить сии неблаговидные занятия в туалетах. Тогда в туалетах поставили дымные сенсоры, за запах алкоголя или табачного дыма стали сажать в тюрьмы. Сажать, заметьте, из самых добрых и демократических побуждений, совсем противоположенных тем побуждениям, по которым сажали всякие тоталитарные режимы. Так что вскоре народ практически избавился от сих, безусловно вредных для здоровья привычек. Но привыкшие к кампаниям люди оказались полностью дезориентированными. Против чего теперь было бороться? И тогда несколько концернов по производству подгузников начали кампанию по запрету самих туалетов - последних пристанищ тоталитаризма и терроризма. Сначала это выглядело забавно даже для статуновцев, но подгузничным концернам удалось получить эксклюзивное право на утилизацию (пардон) мочи. В результате любое (опять, пардон) мочеиспускание без использования подгузников было приравнено к самым страшным на Статуне преступлениям. Таким, как неуплата налогов, нелицензионное пользование информацией и терроризм. Так что вскоре Статуна стала именно такой, какой я ее застал. Главным же достижением подгузничной демократии считалась возможность совершенно безнаказанно назвать кого угодно, хоть самого Президента Стануны, куском дерьма или засранцем. Совершенно безнаказанно, к слову, только в приватной беседе, но никак не с трибуны. Уже при мне одного журналиста, случайно процитировавшего приватную беседу с оными словами в прямом эфире, уволили, и глазом никто моргнуть не успел. Однако, как следовало из местных учебников по истории, и этой очень важной для душевного здоровья возможности были лишены жители тоталитарных режимов. Теперь же практически все граждане Статуны (и даже лица без гражданства и определенного местожительства) по несколько раз на день пользовались сим замечательным завоеванием подгузничной демократии, называя своего президента этими самыми словами (совершенно не греша, к слову, супротив истины), от чего их душевное здоровье, согласно местным же средствам массовой информации, уже давно устойчиво держалось на уровне, существенно превышающем норму.
***
По прошествию трех месяцев (то есть, после половины установленного вначале срока) я был переправлен в уже знакомую "контору", для выяснения, успел ли я изжить в себе антиподгузничные пережитки тоталитаризма. Очередь была та еще, так что я был весьма обрадован наличию в фойе телевизора. Может быть, это было подстроено специально для меня, а, может быть, я и преувеличиваю свое скромное значение, но шла типичная для Статуны программа-проповедь о преимуществах Подгузничной демократии, и, о тех, кто их не приемлет, в том числе и обо мне.
"Они мочатся и опорожняются прямо в домах, учреждениях, даже транспорте, - гремел проповедник. - Везде у них оборудованы эти специальные помещения, название которых я просто не в силах произнести. Представляете, какая вонь там должна стоять?"
Хотелось поспорить с сим проповедником, ибо большей вони, чем та, что стояла на Статуне, мне встречать не приходилось. А побывал я, вы знаете, где только не. Но я был по эту сторону экрана, и мне оставалось только слушать.
"А все потому что, будучи жадными и недоразвитыми, они не понимают ни священности всеобщего долга Подгузничным (я просто почувствовал, что слово сие было произнесено с большой буквы) Корпорациям, ни медицинской необходимости клизм. Вы представляете, сколько дерьма в этих дикарях остается?
Подумайте, может ли такой человек, кто по несколько раз на день мочится и опорожняется у себя дома без подгузников и клизм, создать новые высокое технологии? Хватит ли ему времени и сил для развития мозгов? Конечно, нет. А вот воспользоваться такими технологиями для осуществления террора против Подгузничной демократии такой субъект может. К счастью мы расправились с основными базами недоразвитых засранцев на нашей планете. Но теперь нам грозит космос. Именно оттуда получают снабжение окопавшиеся среди нас враги."
Я опять хотел спросить, как же это они его получают, если первым достигшим Статуны кораблем был мой, но мое желание как всегда осталось нереализованным.
"Но посмотрите на прилетевшего к нам астронавта. - Тут на экране возникло моя физиономия в момент произнесения знаменитых "ноль целых, восемьдесят девять сотых". - Можно ли не восхититься? И можно ли добиться сего без регулярных клизм? Конечно нет. Смотрите дальше.
- У нас подгузники носят только дети, да и то не все и не регулярно, - говорил я на экране.
Видите! Как и все отсталые, не доросшие до подгузничной демократии народы, все лучшее они отдают детям. Но хватает не всем. И разве можно теперь на не возрадоваться тому благу, которое мы имеем!"
Хотелось спросить: "Как же это "такие отсталые, не доросшие до Подгузничной демократии, засранцы" бороздят Космос? Но... Не хочу повторяться.
"Вы посмотрите, что показывает телевиденье тоталитарной Унисы!"
На экране совершенно обнаженные молодые люди обоего пола выбегали из этакого деревянного сруба, бывшего, вероятно, баней, с нескрываемым удовольствием валялись в снегу, и забегали обратно.
"Вы видели, какой разврат там стоит! Юноши и девушки совершенно не стыдятся наготы своей."
По правде говоря, по приватным каналам телевидения Статуны я к тому времени успел увидеть такое, что не снилось и приснопамятному маркизу де Саду. Однако, что правда, то правда, после ненароком показанной по центральным государственным каналам обнаженной женской ступни, или, не дай Бог, пупка, да что там(!), если поцелуй на экране затягивался дольше, чем на три секунды, разгорался такой скандал, словно разбиралось дело о первичном грехопадении, и кого-то обязательно увольняли.
"Так замочим же проклятых унисовцев и их приспешников в собственных сортирах!" - резюмировал проповедник под бурные закадровые аплодисменты. Закадровые аплодисменты, как и закадровый смех, были неотъемлемым атрибутом местного телевидения.
В аккурат после окончания телепередачи я был вызван в кабинет, где без длительных предисловий мне было предложена сделка: я помогаю местным ученым разобраться с двигателями моего корабля, мне же в замен предоставляется полная подгузничная свобода, многомиллионные контракты по рекламе подгузников, апартаменты в центре столицы, должность министра без портфеля в самом правительстве Статуны, и даже личная секретарша, которой я смог бы мочиться в... Впрочем, простите. Всякой мерзости есть предел. На Статуне его не было.
Я согласился. Как вы догадываетесь, у меня уже возник план побега. К счастью, господа офицеры федеральной подгузничной безопасности не знали, что после включения гравитационного двигателя, корабль становится полностью изолированным от любого доступа извне, если оный не сопровождается генерацией нестабильного гравитационного поля. Последнее, к моему счастью, высоким технологиям Подгузничной демократии было недоступно. Так что, вышвырнув пинком под зад троих оставшихся на корабле агентов федеральной безопасности Подгуздичной Демократии, я вывел корабль на орбиту между Статуной и Унисой, и позволил себе задуматься над дальнейшим планом действий.
Для начала я скинул с себя всю изрядно провонявшуюся на Статуне одежду, отправил ее (одежду эту) в мусороуничтожающий бак, принял душ, провел принудительное проветривание и ароматизацию всех отсеков... В общем, попытался на сколько это возможно избавиться от всех витавших в воздухе ароматов подгуздичной демократии.
Унитаз, как вы, должно быть, помните, у меня выкорчевали. Так что помочиться пришлось, увы, в душевой. А с большой нуждой я решил потерпеть до ближайшей нормальной планеты, где я намеривался восстановить утраченные детали внутреннего интерьера корабля и пополниться продовольствием, запасы которого также были опустошены.
Ну, а пока я смог позволить себе откинуться на спинку кресла, откупорить припрятанную банку пива, раскурить сигарету и посмотреть, что показывали телепрограммы моей давешней тюрьмы. То, что я увидел, по тупости превосходило даже наши фильмы позапрошлого тысячилетия. Отдаленно похожий на меня продукт 3D графики (с такими почти натуральными тенями и переливами) проводил не то сценический бой, не то мудреный танец с той милашкой, что стенографировала мой первый допрос. А как подавались виды! Хотелось спросить, кто же был оператором, и как он успевал так за нами скакать? Но вопросы сии на планете победившей Подгузничной демократии, похоже, задавать было решительно некому. Как закончился бой можно догадаться: меня буквально размазали по стене собственного корабля, после чего грандиозный взрыв уничтожил все, кроме, естественно, оной стенографисточки, успевшей покинуть корабль буквально в последнюю четверть секунды.
Допив пиво, я переключил прием на передачи Унисы. В основном там шли художественные фильмы с изрядным количеством музыки. Красивые мужчины и женщины пели о весне и любви, выигрывали спортивные состязания, и отстранено смотрели куда-то за горизонт. Никакой, упаси Боже, рекламы подгузников. Более того, никакой рекламы вообще. В редких паузах между фильмами шли зарисовки о трудовых успехах народа Унисы, спортивных состязаниях и браво марширующих войсках, всегда готовых отразить любую внешнюю агрессию. Но, как ни странно, никаких пропагандистских трюков с очернением кого бы то ни было, хотя бы той же Статуны. Словно и существовала только одна светлая Униса, населенная как на подбор красивыми и добрыми атлетами. В общем, все было просто настолько хорошо, что где-то в глубине души зашевелился червь сомнения. Но как бы то ни было, посещения Унисы мой изрядно потрепанный корабль избежать не мог.