Белоснежка шатко балансирует на привычной грани между опиушным кайфом и истерикой, переминаясь с ноги на ногу у обочины автострады на окраине большого города, в котором не живет. Кайф нынче выдался совсем дешевый и паршивый, его едва хватает на то, чтобы подернуть тонкие белоснежкины косточки слоем глянца, зато истерика наделяет восприятие тысячей глаз, в которой потрепанная трущобная панорама кажется необъятным продолжением тела. Белоснежку трясет. До наступления темноты осталось ждать еще несколько часов - до того момента, как сбившиеся в блок мотели включат неоновые вывески, а люксы на вторых этажах разгорятся новогодними гирляндами, стирая из кадра всякие признаки жизни и времени, вроде осенних красок, которыми скудно расцвечены хилые придорожные растения, или особой глубокой синевы, свойственной октябрьскому небу перед закатом. Белоснежку трясет от холода - не так уж просто торчать на пронизывающем ветру в одном лишь легкомысленном красном платьице с большим, кукольным бантом на груди, перчатках до локтей и каблукастых босоножках, когда на улице середина октября. Белоснежка выплевывает из прелестного алого рта постоянно задуваемые туда ветром шоколадные локоны и совершает очередную попытку заткнуть их за ухо, нервную и безуспешную. Белоснежка дрожит от гложущего никотинового голода, которым терзается уже не первый час, так что желание закурить постепенно затмевает все остальные, разрастаясь до размеров мечты. От идеи попросить сигарету у товарок Белоснежка тоже дрожит, как и от мыслей о предстоящем вступлении в рабочий процесс. Содрогается, предвкушая последствия длительного обмана, который неизбежно раскроется в самом скором времени, это ясно, потому что с каждым днем Белоснежке все труднее притворяться, участвуя в разговоре. Не секрет, почему - у Белоснежки ломается голос. Не секрет для него, однако Майкл, похоже, так часто и упоенно повторял мантру о белоснежкиной непригодности в ряды мужчин, что сам в нее поверил, иначе принял бы уже какие-нибудь меры по предотвращению порчи товара. Порчу Белоснежка находит не менее неизбежной, предвосхищая последствия. Скандал разведет, скорее всего, кто-нибудь из клиентов, воспользовавшись случаем, чтобы куда-нибудь пристроить свой праведный гнев. Потом эстафета перейдет к местным шлюхам, гнев которых окажется настолько праведным, что превзойдет всякие границы - всем известно, что мальчикам в этой профессии платят гораздо меньше, и обращаются с ними гораздо хуже, чем с девочками. Когда товар будет уже безнадежно испорчен совокупными следами гнева, Майкл лишится поводов для беспокойства, так что и он ни в чем себе отказывать не станет. И теперь не отказывает, если приспичит, однако делает это достаточно искусно, чтобы не оставлять видимых следов и не слишком калечить. Бедро у Белоснежки, впрочем, саднит в месте последнего ожога даже сейчас, пробиваясь сквозь дурь. Угроза разоблачения уже нависала над ним однажды несколько месяцев назад, когда не в меру настырный клиент лез и лез ему под юбку до тех пор, пока не добрался куда положено, невзирая на сопротивление, но этот предпочел скандала не разводить, философски рассудив - не все ли равно, кто у тебя отсасывает, главное-чтобы-рот-был, сделал дело, вышвырнул Белоснежку из кабины своего тягача, отчего он так разбил локоть о гравий, что еще месяц потом с трудом рукой шевелил, и уехал, не заплатив. Праведный гнев, что же еще.
Белоснежка шумно сглатывает непрерывный поток слюней абстяжного курильщика, устало трет свои большие и кошачьи, китайского разреза светлые глаза. Больше всего ему хочется оказаться в каком-нибудь теплом, тесном и безопасном месте и там расплакаться. На ум взбредает только старая гримерка матери в стрип-клубе, куда она иногда брала его с собой в раннем детстве. Иных безопасных мест не существует. Больше не существует. Такой ход мысли рискует привести к победе истерики, так что Белоснежка осекается, прикусывая губу, и старается сосредоточиться на мечтах об убийстве. Эдак и все прочие вещи, которые были у того, другого, на ум взбредут. Были в той, другой жизни, отголоски которой изредка жалят Белоснежку, мимолетно проскальзывая по коже в первой половине дня, когда он не успевает пресечь какие-нибудь особые ассоциации со звуками и запахами, когда он сидит в школе, окруженный сверстниками, одетый в вещи того, другого, и изображает из себя этого другого, потому что люди в школе не слишком внимательны и не замечают никакой разницы. Звуки и запахи - проклятие Белоснежки, от которого нет спасения. Он панически боится музыки, но она все равно настигает везде, льется из баров и мотелей, звучит харкающим голосом магнитол в кабинах легковух и тягачей. От запахов не скрыться тем более, флешбеками пронизан весь воздух, ароматы свежего асфальта и жженых листьев, сварочной окалины и жженого графита в метро, бензин, выхлоп и стиральный порошок, клубничное варенье и горячий шоколад отзываются болью в кончиках пальцев, будто в каждый загнали по булавке. От этого избавляет лишь насморк, с которым Белоснежка имеет дело почти постоянно благодаря слабому от рождения иммунитету, однако и насморк тоже - палка о двух концах, потому что в самые утомительные моменты рабочих будней он, и без того астматик, задыхается порой до полуобмороков, оттого что рот занят, нос забит, а очередная рука крепко держит за волосы, не давая отстраниться - но иной способ избавиться от обоняния ему неизвестен. Спасения не существует вовсе. О побеге Белоснежка даже не задумывается, потому что бежать некуда. Это он уяснил в ходе последнего побега, когда провел в незнакомом районе города больше суток, отхватил пиздюлей от беспризорников за мнимые претензии на чужую территорию и в конце концов упал в голодный обморок на каком-то людном проспекте, слайд которого медленно и плавно перетек в околоток, где добрый дяденька участковый поведал о вреде бродяжничества и добросердечно вызвонил Майкла, чтобы тот приехал и вернул своего блудного пасынка в родное гнездо. Майкл вернул. Родное гнездо - пародия на ферму, где давно передохли все злаки и животные, - расположено в семидесяти километрах от столицы, но города Белоснежка не знает. Пошатываясь на трущобной обочине, куда Майкл чуть больше часа назад привез его на своем раздолбанном форде, дрожа в легком шелковом платье, которое ласкает его тоненькие снежные бедра, плещется вокруг них, словно маковые лепестки, Белоснежка с закрытыми глазами изобретает тысячный способ убийства.