"Принимаемые государством меры только кажутся адекватными, но если посмотреть на "картину в целом", то она не поддается разумному объяснению..." - "региональная" цитата (2020 год)
1. АРМИЯ
Существующий механизм прохождения по воинской службе предназначен для того, чтобы ликвидировать потенциальных вождей. И он успешно работает, оставляя основное поле деятельности тем, кто звезд с неба не хватает, а толпясь на своих ступенях, ревниво поглядывая по сторонам, дожидаются их раздачи. На рубеже тысячелетий "армия" - только прозвище... Уже к концу 90-х армия, хотя еще и являлась пугалом, но по факту, даже если бы нашлась группа офицеров, которая умудрилась бы поднять какую-нибудь воинскую часть, и даже несколько "условно боеспособных", но... по своему профессионализму являлась скорее пародией на армию. Настолько непрофессиональная в своих действиях, что выступив, мало отличалась бы от толпы на улице.
Но толпа более активна и целеустремленна, солдат же чрезвычайно пассивен. Подавляющее большинство призывников рассматривало свою службу как отбытие некого обязательного, едва ли не тюремного срока, который следует просто пережить, дождаться окончания "обязаловки", отпущенной государством. Появились новые солдатские поговорки, характеризующие собственное к нему отношение: "Если государство считает, что оно нас кормит, пусть также считает, что мы его защищаем!.." Оставалось ли государство в неведении? Или поступало так осознано? Да и существовало ли на тот момент само государство?
Легендарная неприхотливость русского солдата сошла на нет, когда вместо деревенских парней, которые издревна составляли костяк русской армии, простых и прямых рассудком, взращенных на природном, стали все больше поступать подростки рабочих окраин и "сотого километра", что, как заразу, внесли в армию замашки приблатненные, прихватили пены, не отсидев (с отсидками в армию не брали, исключение составлял лишь "стройбат"), внесли - впервые в истории русской армии - деление на касты: "дембелей", "дедков", "салаг" и прочих, едва ли отличающиеся от уголовной иерархии воров: "паханов", "мужиков", "сук" и "опущенных".
До 70-х никто не мог вспомнить факта так называемых "неуставных отношений" старослужащих к молодому призыву. С уходом ветеранов Отечественной постепенно исчезла практика прикрепления молодого солдата к старому, который полностью отвечал за него, в том числе за адаптацию и индивидуальную подготовку - что обеспечивало преемственность передачи навыков, неких секретов мастерства, лучшее "прохождение нормативов". Чем дальше государство отшагивало от социальной справедливости, того что объявило своим стержнем, на котором по сути и держалось все, тем более это корежило, опускало армию.
Власть истребляла армию во все время реформ, действовала в этом направлении вполне осознанно, потому теперь ей осталось только поддерживать состояние постоянной "неготовности" многочисленными структурными изменениями и системными издевательствами, которые отчасти носили и инстинктивный характер. Рабоче-крестьянская армия капитализм защищать не будет, а угрозу ему представляет. Удар по Армии был двойной, хотя били со всех сторон. Был момент, что главным казался материальный. Он разложил ее вверху и внизу, униженное оскорбленное среднее звено стало таять. Верхнее и нижнее сошлось на общем интересе - на воровстве. Впервые прапорщики сравнялись с генералами... Солдаты выстраивали собственные "линии справедливости": едва ли не нормальным, уж во всяком случае привычным, стали голодные обмороки, поступления в госпитали с диагнозом "дистрофия" - солдаты-первогодки попросту недоедали, за их счет выживали те, кто прослужил дольше, считая это вполне справедливым, естественным и даже, едва ли, не законным. Ведь разве они сами не прошли через это?.. Скотское отношение друг к другу, а государства к офицерству, давление прессы, кующей собственное "общественное мнение", в 90-е взявшейся брехать с подвываниями на армию, чтобы остальным, враз определившись - "против кого сегодня дружат", было легче ее рвать. Словно разом спустили с привязи сотни осатаневших шавок. Тщательно замалчивалось общее: причины и следствия, но всякий единичный случай в более чем миллионной армии молодых людей в военной форме - скопления, большей частью (во всяком случае - ночью) предоставленных самим себе, воодушевлял пламенных борцов за свободу и демократию петушиного корреспондентского пера. Землячества, переродившиеся в кланы, групповщина, деление на касты, и как следствие - сведение счетов с сослуживцами и собственной жизнью... пусть меньшее в процентах, чем в тот же период на "гражданке", но каждый случай подхватывался "демократической прессой" и давал повод давить и давить Армию. Армия перестала быть и Советской.
В Российской армии демократическими нововведениями принцип "отрицательного отбора" был доведён до абсурда. В армию, за редкими исключениями, попадали те, у кого не хватало возможностей от неё уклониться. Призыв стал питаться частью и человеческими отбросами. Величайшее "достижение" демократии - это призыв в армию людей, имеющих судимости. Раньше дело невозможное кроме специальных строительных батальонов. И эта категория людей стала формировать армию как организм. Но что гораздо страшнее, сложившаяся среда стала формировать и офицеров, чьим обязанностям выставили роль санитаров в этом заштатном сумасшедшем доме.
И бедствующий порой царствует. Только царство невелико недолговечно. В семье не без дурака, но хуже всего дураки восторженные, которые до того счастливы, что внутри себя удержаться не могут никакими приказами, захлестывает их. Вот, казалось бы, понятное дело и каждому дураку - "не дели печь под зиму"! А лучше вовсе не дели. Многим народам России вбили в головы, что это вовсе не их Отечество.
Россия всегда была сильна общенародным призывом. На войну ли, на общесоюзную стройку или целину, помочь соседу покрыть хлев, убрать сено до дождя, до грозы...
Армия по призыву сломалась на главном - земля и недра уже не принадлежали Общине (государственному образованию). Знание, что это - совместное владение, что существуют какие-то социальные гарантии общей справедливости, равной для всех, позволяло обществом, призывом этого общества, их защищать. Противный подход размывал понятие Родины. Воевать за чьи-то там нефтяные вышки? - говорили все чаще. Перевод на "профессиональные" вооруженные силы, на "контрабасов" - контрактников, имел под собой логику защиты частной собственности, но не государства. Наемники в собственном государстве защищают только "кассу" - таково их предназначение.
Казалось бы, неосмотрительно они так с армией. Армия не только воюет, это, пусть сегодня и плохонькая, но "общественная организация". В том то и дело - общественная! Общество, едва ли не община, разве можно оставить такое вне внимания? Расчехвостили, опорочили, и осталось лишь природное, самодеятельное: "Воин - не воин" - деление человеческих существ от всех времен. Таковым оно было и будет, как бы не хотелось многим видеть обратное. Едва или по духу, едва по профессии.
В тяжкие времена Россия призывала к себе своих воинов, "людей от сохи и меча", полагалось на них. В мирные - относилась чрезвычайно уважительно. Когда общество больно, первый признак - оно пытается измазать, уровнять до себя, до собственной болезни институт воинов. Словно само общество инфицировано на самоуничтожение...
"С потерей Москвы не потеряна Россия!" - вспоминали в те годы, как утешение, знаменитое Кутузовское. Нет - потеряна. Москва - не просто центр опухоли на теле России, она своей властью, словно метастазами, насквозь пронизывает ее. Жрущая, жиреющая, пропускающая через свои липкие руки все, что еще способны дать "территории", рассовывающая по всем углам на "черный день", словно не желая замечать, что этот черный день уже давно стоит над всей Россией...
Правда и то, что потомки (если таковые останутся), глядя на нас, будут с недоумением чесать затылки, почти как мы, когда рассматриваем Смутное время - удивляясь, как это можно было допустить до такого?
Власть лжива - это традиция всякой власти. Офицерство, какое бы ни было, из каких слоев общества не выходило, власти в укор, рано или поздно обрастает собственными традициями, без которых существовать не может. Знает, что данное властью слово, не держится (дело невозможное для офицерского кодекса чести), и закон, даже основной, всеобщий гражданский устав, закрепленный Конституцией, ничего не значит, но в собственном кругу, словно сам собой, пусть только отголосками от прошлого, кодекс офицерской чести становился основополагающим. Всякое воинство без этих, специальных сдерживающих условий, превращается в наемников.
Как объяснить человеку, служащему мамоне, что такое Честь? А Долг? Поймет ли о том, что нельзя купить за деньги, о требовании - как дышать! - поступков, что не несут выгоды и даже могут быть себе во вред? Честь - синоним честности, потому смешна в мире торгашей. Честь - это гордость, а следовательно, стоит в череде главных смертных грехов - неприемлема в мире, что узурпировал права на "материальную духовность". Не бывает Чести без Мужества. Истинное Мужество - сила характера, готового каждый раз делать хоть чуть-чуть, пусть на каплю, но больше своих возможностей, всегда, день за днем. Мужество - это свершение Поступка, в том числе и без свидетелей, в одиночку, Честь (но это позже, если остался жив) - никому не рассказывать о предмете, который составил бы кому-нибудь "пожизненную гордость". Честь - это Долг. Не денежный - а тот духовный, который готов подтверждать себя материально...
Честь, Долг - правильность, в иные моменты доходящая до занудливости. Та самая "академическая" правильность, что порой называют "идейностью" - настырность в вопросах, что считают вечными и незыблемыми, но удешевляются лозунгами. И стоит вывести собственную формулу - простую, понятную, до краев наполненную смыслом, чтобы следовать ей всю жизнь: "России принадлежит все, что ей служит!"
Есть характеры складывающиеся от рождения. Ощущающие собственную принадлежность к касте. Родина призвала и приказала. Ну, а царь Петр всех дворян поголовно обязал служить по собственному происхождению - создал тем касту в элите...
Когда слышится слово "офицер", первым делом представляют ровные ряды золотых погон, тянущиеся со времен Петра. Это не совсем так. Вернее, совсем не так. Цепочка эта была оборвана самым жестоким образом, потом начата новая, не имеющая с предыдущей ничего общего, хотя попытки сшить, создать преемственность, существовали...
2. РУССКОЕ ОФИЦЕРСТВО
Многое из забытого, но чаще специально замалчиваемого, вновь представлено и объяснено в трудах замечательного русского историка Сергея Владимировича Волкова. Как то, что 1917, лица, произведенные в офицеры по факту личного героизма или выпуска сокращенных офицерских курсов военного времени, автоматически становились дворянами, привилегированным классом, пусть не наследным, пусть их потомкам пришлось бы доказывать это достоинство заново, но шаг был сделан, и следующий был легче - законы Империи, предусматривающие защиту Отечества как привилегию, были в этом отношении чрезвычайно мудры. И то, что за три с лишним года Первой Мировой войны было произведено в офицеры 220 тысяч человек - больше, чем за ВСЮ ИСТОРИЮ РУССКОЙ АРМИИ. И что с начала войны потери офицерского корпуса в пехотных частях составили от 300 до 500% офицеров, и от 15 до 40 % в артиллерии. Как результат, наиболее распространенный тип "классического русского офицера", а именно - потомственный военный (во многих случаях и потомственный дворянин), носящий погоны с десятилетнего возраста - пришедший в училище из кадетского корпуса и воспитанный в духе безграничной преданности престолу и отечеству, практически исчез...
К концу войны ротами, а часто и батальонами командовали "офицеры военного времени", т.е. фактически гражданские люди, закончившие трех-четырех месячные курсы прапорщиков, к этому времени часть из них стала поручиками и штабс-капитанами, а некоторые даже капитанами (в подполковники офицеры военного времени, как не получившие полного военного образования, не могли производиться). Офицерский корпус к этому времени включал в себя всех образованных людей в России, поскольку практически все лица, имевшие образование в объеме гимназии, реального училища и им равных учебных заведений и годные по состоянию здоровья были произведены в офицеры. Кроме того, в составе офицерского корпуса оказалось несколько десятков тысяч людей с более низким уровнем образования. Генерал Головин сообщал, что из 1000 прапорщиков его 7-ой армии около 700 происходило из крестьян, 260 из мещан, рабочих и купцов и только 40 из дворян...
Эсер Шкловский в то же время писал: "Офицерство почти равнялось по своему качественному и количественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры, были произведены. Грамотный человек не в офицерских погонах был редкостью..."
У интеллигенции, как рассказывал тот же Н.Н.Головин, было гораздо больше возможностей устроиться, и в состав действующей армии, попадали как правило те, кто устоял от искушения "окопаться в тылу"; тем создавался своего рода социальный отбор - сортировка из наиболее патриотично и действенно настроенных, которые собирались и погибали на фронте, и уже всех остальных - тыловиков.
Генерал Гурко с пренебрежением говорил о "новом офицерстве, вышедшем из среды банщиков и приказчиков", заполнившем тыловое обеспечение.
После февральского переворота были отменены ограничения касавшиеся иудаистов, и к маю правительством Керенского было срочным порядком произведено и направлено в войска около 40 тысяч "новых офицеров". Это, наравне с печально известным приказом "Номер Один", исполненном правительством Керенского словно под диктовку Германского Генерального Штаба, можно и считать началом конца.
В октябрь 1917 год вошли совсем другие офицеры... Офицерский корпус наполнился массой лиц не просто случайных (таковыми было абсолютное большинство офицеров военного времени), но и совершенно чуждых ему. Если во время беспорядков 1905-1907 гг. из 40 тысяч членов офицерского корпуса, спаянного единым воспитанием и идеологией не нашлось и десятка отщепенцев, примкнувших к бунтовщикам, то в 1917 году в офицерской среде оказались тысячи людей, настроенных не просто нелояльно, но и враждебно к российской государственности, а также и многие сотни членов революционных партий, ведших в войсках подрывную работу...
Телеграмма Главкома Северного фронта - начальнику штаба Главковерха от 6 марта 1917:
"Ежедневные публичные аресты генеральских и офицерских чинов, производимые при этом в оскорбительной форме, ставят командный состав армии, нередко георгиевских кавалеров, в безвыходное положение. Аресты эти произведены в Пскове, Двинске и других городах. Вместе с арестами продолжается, особенно на железнодорожных станциях, обезоружение офицеров, в т.ч. едущих на фронт, где эти же офицеры должны будут вести в бой нижних чинов, товарищами которых им было нанесено столь тяжкое и острое оскорбление, и притом вполне незаслуженное. Указанные явления тяжко отзываются на моральном состоянии офицерского состава и делают совершенно невозможной спокойную, энергичную и плодотворную работу, столь необходимую ввиду приближения весеннего времени, связанного с оживлением боевой деятельности..."
Наиболее частый "непробиваемый" аргумент от вечных ненавистников России, подаваемый с изрядной долей сарказма, звучит так - и почему это "Белая Гвардия" позорно "сдала" Россию, не осилила в гражданской войне "Красную Армию"? Гвардии не было... Гвардия усеяла собственными костьми поля сражений еще в 1914-15 годах. Свыше 60% выпускников пехотных училищ в 1916-1917 происходило из крестьян, и как остальные офицеры военного времени, не имея достаточного образования, они не являлись по существу носителями офицерской идеологии и понятий, хотя успели приобрети неплохую практическую подготовку и опыт войны. Можно понять разрозненность чувств этих людей, едва ли могших рассчитывать получить офицерские погоны в обычных условиях - они были более чем обостренными. Как бы то ни было, но подавляющее большинство офицеров военного времени, еще не войдя в соприкосновение с пропагандистами иного, не менее жертвенно выполняли свой долг, чем кадровые офицеры, и гордились своей принадлежностью к офицерскому корпусу. И погибли, не отражая врага внешнего, а усилиями врага внутреннего, развязавшего гражданскую войну.
Неистовый Ленин без устали кричал, что "офицерство" составлено из "классовых врагов рабочих и крестьян - избалованных и извращенных сынков помещиков и капиталистов"...
Но и до того, еще в феврале 1917 года, еще до Октябрьской, положение офицеров превратилось в сплошную муку, так как антиофицерскую пропаганду большевиков, стоявших на позициях поражения России в войне, отныне ничто не сдерживало, она велась совершенно открыто и в идеальных условиях. Желание офицеров сохранить боеспособность армии наталкивалось на враждебное отношение солдат, распропагандированных большевистскими агитаторами, апеллировавшими к самым низменным сторонам человеческой натуры. Рядовое офицерство, несколько растерянное и подавленное, чувствовало себя пасынками революции и никак не могло взять надлежащий тон с солдатской массой. Но появился уже и новый тип офицера-оппортуниста, демагога, старающегося угождением инстинктам толпы стать ей близким, нужным и на фоне революционного безвременья открыть себе неограниченные возможности военно-общественной карьеры... Если большевики были откровенными врагами российской государственности, и их деятельность находила в глазах офицерства, по крайней мере, логичное объяснение, то едва ли не тяжелей воспринималась им предательское поведение по отношению к офицерскому корпусу деятелей Временного правительства. Последние, особенно Керенский, побуждали офицерство агитировать в пользу верности союзникам и продолжения войны, и одновременно указывали на "военщину", как на главного виновника ее затягивания.
Генерал Драгомиров отмечал, что "ужасное слово "приверженцы старого режима" выбросило из армии лучших офицеров... много офицеров, составлявших гордость армии, ушли в резерв только потому, что старались удержать войска от развала... Недостойно ведет себя лишь ничтожная часть офицеров, стараясь захватить толпу и играть на ее низменных чувствах".
Но это было еще лето 1917 года...
"Необходимо отметить, что состав офицеров далеко не обладает сплоченностью - это механическая смесь лиц, одетых в офицерскую форму, лиц разного образования, происхождения, обучения, без взаимной связи, для которых полк - "постоялый двор". Кадровых офицеров на полк - 2-3 с командиром полка, причем последний меняется очень часто "по обстоятельствам настоящего времени". То же происходит с кадровыми офицерами, которые уходят, не вынося развала порядка и дисциплины, нередко под угрозой солдат. Среди столь пестрого состава офицеров немудрено и появление провокаторов и демагогов, желающих играть роль в полку в надежде стать выборным командиром. Такие типы нередко попадают в комитеты, раздувая рознь между солдатами и офицерами в своекорыстных видах..."
(Из рапорта командира 37-го армейского корпуса командующему 5-й армией)
С августа по октябрь 1917 (еще до прихода к власти большевиков) последовали многочисленные перемещения среди командного состава, аресты и бесчисленные расправы с офицерами. Волна эта прокатилась по всей России. Одним из распространенных поводов для ареста производившихся по солдатским доносам, являлась "контрреволюционость" офицера. Офицеры разбились по группам, чуждым и даже враждебным друг другу: одни "поплыли покорно по течению", другие - объявили себя сторонниками Временного правительства, третьи, отрешившись от всяких дел, ждали возможности уехать домой, четвертые же понимали, что и дома им не удастся обрести покой, пока не будет сброшена революционная власть...
К ноябрю армия была практически небоеспособна. Величайших трудов стоило просто удерживать войска на позициях. Опасаясь целой, боеспособной армии как силы, способной выступить против них в случае попытки захвата власти, большевики продолжали прилагать все усилия по ее разложению. Первостепенное внимание уделялось физическому и моральному уничтожению офицерства - единственной силы, противодействующей этому процессу. Это стало "генеральной линией" большевистской партии. Ленин требовал без устали: "Не пассивность должны проповедовать мы, не простое "ожидание" того, когда "перейдет" войско - нет, мы должны звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц и самой энергичной борьбы за колеблющееся войско".
Преуспели! Офицеры, распыленные в толще армии, были бессильны что-либо сделать... Как свидетельствовал один из очевидцев: "Невозможно описать человеческими словами, что творилось кругом в нашей 76-й пехотной дивизии, в соседней с нашей и вообще, по слухам, во всей Действующей Армии!... Еще совсем недавно Христолюбивое Воинство наше, почти одними неудержимыми атаками в штыки добывало невероятные победы над неприятелем, а теперь... разнузданные, растрепанные, вечно полупьяные, вооруженные до зубов банды, нарочно натравливаемые какими-то многочисленными "товарищами" с характерными носами на убийства всех офицеров, на насилия и расправы"..."
По всей стране прокатилась волна погромов. Сознанием офицерства, как писал другой свидетель тех событий, - "уже мощно овладела сумбурная растерянность, охватившая русского обывателя....Чем другим можно объяснить, что во многих городах тысячи наших офицеров покорно вручали свою судьбу кучкам матросов и небольшим бандам бывших солдат и зачастую безропотно переносили издевательства. лишения, терпеливо ожидая решения своей участи. И только кое-где одиночки офицеры-герои, застигнутые врасплох неорганизованно и главное - не поддержанные массой, эти мученики храбрецы гибли, и красота их подвига тонула в общей обывательской трусости, не вызывая должного подражания".
Часть офицеров, не представляя себе сути и задач большевистской партии, наивно полагала, что те, взяв власть, будут заинтересованы в сохранении армии (нормальному человеку, а офицеру в особенности, трудно было представить себе, чтобы могла существовать партия, принципиально отрицающая понятие отечества и всерьез ставящая целью мировую революцию). Впереди был декрет "Об уравнении всех военнослужащих в правах", провозглашавший окончательное устранение от власти офицеров и уничтожение самого офицерского корпуса как такового, а также декрет "О выборном начале и организации власти в армии"...
Множеству офицеров, пробиравшихся к своим семьям, так и не суждено было до них добраться. Опасность угрожала им всюду и со всех сторон - от солдат, которым могла показаться подозрительной чья-то слишком "интеллигентная" внешность, от пьяной толпы на станциях, от местных большевистских комендантов, исполкомов, чрезвычайных комиссий и т.д., наконец, от любого, пожелавшего доказать преданность новой власти доносом на "гидру контрреволюции". Сами офицеры и их семьи практически безнаказанно могли подвергаться нападениям уголовников, всегда имеющих возможность сослаться на то, что расправляются с врагами революции (в провинции грань между уголовными элементами и функционерами новой власти была, как правило, очень зыбкой, а часто ее вообще не было, так как последние состояли в значительной мере из первых). Невозможно точно сосчитать, сколько офицеров пало от рук озверелой толпы и было убиты по инициативе рядовых адептов большевистской власти: такие расправы происходили тогда ежедневно на сотнях станциях и в десятках городов. Впрочем, и это было только начало...
3. ЗАЧИСТКА 1918-1920
В гражданских войнах выигрывает более жестокий, беззастенчивый, готовый лгать и лить кровь без оглядки. Белая армия осознавала, что воюет со своим собственным народом, назвавшиеся же "Красной армией", для которых народ служил инструментом достижения целей, не подразумевали второе значение этого слова - "красоту" - ни под каким видом, а гордясь кровавостью, относились к нему безжалостно, словно хотели истребить в этой войне как можно больше - на века! Троцкий ввел проскрипции - расстрел каждого десятого в полках, отступивших по каким-либо причинам с места боя.
Комиссары, даже не на первый взгляд, те же попы, поставленные над паствой, с той лишь разницей, что поповский интерес заключался, чтобы паствы прибыло, а комиссары, те кто знал конечную цель, паству прореживали густой гребенкой, всякое проявление над общим пассивным, рассматривали как угрозу этой "конечной цели", подлежащую немедленному уничтожению.