В щели, под досками кладок утопленник подморгнул левым глазом.
Левым - это хорошо.
Дед Кирилл, не знамо от какого благодушия, отцепил его клюкой и пихнул на быстрину - ниже по течению, верстах в двух у Горелого Моста, живая вода, если повезет, не зацепится за корягу, да струей подтянет к левому берегу, то - кто знает? - в любом случае, шансов-то поболе, чем у его озерных собратьев, буде по времени есть таки (обычно утопленники весной редкость). Опять, и водица холодная - то для него тоже хорошо, славно, повезло, можно сказать. И задумался: что за примета такая - утопленник по весне?
На поверхности памяти подобной закладки не было, а копать в глубь за такой ерунды деду Кириллу не хотелось. Пущай себе плывет весенняя примета - будут и иные. Ну, а не подобьет бедолагу к левому берегу, значит, судьбина у него такая - плыть, ворочаясь с боку на бок, пугая баб, стирающих белье... до тех пор, как не начнет слоиться, что та луковица, отдавая кожу за кожей, пока не источится до маленькой куколки и окончательно потеряет память.
Человек жив, пока память имеет. Родовую память. Память рода. Не момента рождения - что помнит каждый - когда из теплого влажного уютного дома вдруг выдавило в жесткую сухость воздуха, заставило хлебнуть первый глоток мира и изойтись в крике от знания, что обратного пути нет. Что не будет боле степенных разговоров с предками - их рассказов о... От истошного собственного крика многие так и забывают эти рассказы... до времени, когда...
Дед Кирилл постоял у кладок, вспоминая, зачем пришел. Потом обнаружил в левой руке ведро, зачерпнул воды, поставил на специально вкопанный для такого дела пенек, нагнулся, но, прежде чем хлебнуть, по привычке всмотрелся, не влетел ли шальной малек... И в сей же момент отпрянул так сильно, что едва не свалился задом - водица была мертвой.
Ох, и не простой, верно, тот утопленник!
Посмотрел на клюку, которой пихал тело. Теперь придется забросить. Клюки было жалко - притертая, из столетнего крученого вереска, никакой жучок не берет. И когда будут закапывать самого деда Кирилла, то в ногах ему положат - кости сопреют, рассыплются, а клюка и в земле от времени только крепче станет. Наговоренная клюка.
В сердцах сбил ведро с пенька наземь, сам уселся вместо него и задумался.
Надо бы теперь по хатам пройтись, предупредить, чтобы воду с реки не черпали, пока семь потоков не пройдет. Как же без клюки-то? Посидел, вынул из кармана головку душицы, растер между пальцев - шибанула волна запаха, отгоняя нечисть. Стал перебирать - чего такого необыкновенного происходило в последние дни?
В запрошлую неделю, ближе к утру, домовой сел на грудину. Попробовал повернуться, но отнялось все - обмер. Даже открыть глаза не смог - тотчас две мохнатые мягкие лапки придавили веки. От испугу едва не поплыл рассудком, особо, как тот принялся раскачивать, пихать деда Кирилла головой в стену. Тут оставалось только одно верное, опасное средство. То, что передавалось из поколения в поколение... Дед Кирилл попытался вспомнить - сильно ли обругал домашнего? Если грязными словами обложил, тот мог исчезнуть и с концами... ой, не хорошо! Под худое слово топор ломается, а тут...
Еще деревенский дурачок принялся картофельную яму копать. Это по весне-то и картофельную яму? Ну и досмеялись - выкопал четыре черепа. Дед Кирилл тоже ходил смотреть. Черепа были не русские. Дурень выставил их на край, а потом расколотил палкой. Внутри ничего особого, тот же самый крупнозернистый рыжий песок. Местный песок, не чужой. Интересно, что других костей в яме не оказалось, как и то странновато, что голов было четыре, а не три. Факт, не русские головы...
Как всегда по весне мальчишки собирали и приносили стреляные гильзы войны, которая только должна произойти. Той, в которой должны были погибнуть...
Примет много, а все вместе собрать, ничего путного не сходится. Ни плохого, ни хорошего. Обыкновенные приметы - весенние.
Яму, дурака, таки заставили закопать. Не хотел... Лучший аргумент дураку - кулаком промеж глаз, что хоть и не довод, не логика, но зело действенно. Даже по весне.
От реки вдоль тропы в ряд стояли тонные одонки - ровненькие, будто обстриженные ножницами, уже почернели с краев - сенца в прошлый год наготовили в избыток. В пойме завсегда трава вымахивала по пояс. Теперь, верно, пойдет на подстилку - весна ранняя, зелень уже занялась...
Глянул на реку.
С того разу, как огольцы с динамитом рванули заброшенную древяную лучку и спустили воду с запруды, чтобы полюбоваться на голых русалок, река обмелела. Ой, не пошла им та рыбалка впрок!..
Дед Кирилл хихикнул.
Поток погнал мимо одеяло желтых прошлогодних листьев, торчащая коряга источенного комля дерева, что застряла поперек реки года два назад, распорола его надвое, затем быстрина перемешала, у уже против кладок листья на мгновение сложились в слово 'ЖДУ' на ромейском, а старая ольшина за спиной подтверждающе скрипнула три раза.
Дед Кирилл почесал залысину, вздохнул. Понятное дело - Весна! - придется идти, попусту просеять мужское семя, вместо того, чтобы вспрыснуть его тем, от кого еще могли пойти его малые копии. Все из-за того, что однажды по молодости не устоял, снасильничала над ним на ковре кленовых листьев одна озорная... чье имя и по весне вслух поминать неловко! Ладно бы просто снасильничала, но произошло это под древом исполнения желаний. Да и он, по всему видать, возжелал того же самого, теперь же - смех да грех! - едва ли не на пороге старости, но в каждый год по весне, когда все просыпается и идет в свой первый загул... тоже придется идти. Ему-то седина в бороду, но что за ей бес в ребро?
Дед Кирилл крякнул, но не то, чтобы очень расстроено. Тут же поймал себя на этом и устыдился. Вдавил в землю клюку - пусть зацветает. Будет дерево для висельника, место хорошее, может и самому пригодится...
Сделал первую ходку. Хорошую ли, плохую - не понять. Но попал явно не туда... Дорога была - 'катись боком'. Здесь весна запоздала. Колея застыла причудливыми изгибами. Глубокие лужи затянуло льдом, который под собственным весом просел, ломаясь по краям. Там, где чернелось, подтаяло больше и теперь блестело, искрилось на солнце тонкими слюдяными чешуйками.
В этом миру дед Кирилл уже не был дедом. Десятка на три годков помоложе. И глупее - решил он. Потому постановил вести себя строже.
Человек - сравнительно позднее явление в природе. Опыт его по сравнению с опытом природы - ничто. Слушать следует то, что в себе - давнее.
Кирилл прошел версты две по горбатой, вконец разбитой неизвестными повозками дороге, вышел на иную - плоскую, пошире и остановился в нерешительности.
Каких только дорог и тропинок ему не приходилось топтать; и уложенных каменьями - один к одному, набитых, насыпных, просто земляные, кореженные, как перед этим, но только не такую - жуть, да и только! - залитую черной застывшей смолой...
Что ж, всяк дурит по собственным рецептам. Дед Кирилл опасливо ступил на черную дорогу - не мягкая ли? - сдернул ногу... Не прилип, не завяз. Закинул, глянул на подошву... и подошва не почернела. Крякнул, набираясь решительности, на цыпочках забежал в центр страшной дороги, прямо на белую полосу, что половинила черноту, разбивая на две части, и потопал прямо по ней.
Там, где полоса прерывалась, он подседал и перепрыгивал на следующую, забавно семеня в воздухе ногами в лаптях и опорках...