Эдик - корреспондент газеты "Суббота" (прозванной злыми языками за подборку материалов, тяготение к определенному кругу лиц и новостей "желтой пятницей") - мужчина характера, которому до седых волос будут говорить - "эй" и называть "Эдиком", в очередной раз выходит на лоджию "перекурить".
Лоджия занята. В дальнем углу, возле его любимого Эдика места, располагается незнакомый человек с немодными волосами редкого русого цвета - сразу видно, что не крашеными, а своими природными, в застегнутом наглухо плаще и ладно скроенных сапогах на тонкой подошве. Рядом, аккуратно прислоненными одна к одной, стоят лыжи, подле них палки, висит перекинутый через перила чехол, в углу, под левой рукой мужчины удобно расположена винтовка.
Биатлонист! - думает Эдик, ни сколько не задаваясь вопросом - что делает биатлонист на редакторской лоджии. В их редакции случается всякое...
Мужчина опускает бинокль и косится на Эдика.
- Это винтовка? - не удерживается Эдик от настырной корреспондентской привычки лезть не в свои дела.
- Да.
- Стрелять будете?
- Да.
- А во что? - интересуется Эдик и тут же спешит добавить: - Если не секрет, конечно!
- Дураков, - роняет мужчина.
- Понял, - тут же соглашается Эдик. - Ухожу...
И действительно на какое-то время уходит, чтобы тут же зайти в свой отдел и объявить во всеуслышанье:
- Там у нас на лоджии мужик с лыжами и снайперской винтовкой!
В общем шуме поворачиваются две-три головы, по виду ясно, что "недопонимают". Эдик повторяет свое сообщение слово в слово и неосмотрительно прибавляет:
- Не верите? Можете сходить посмотреть!
Головы отворачиваются, уставившись в свои компьютеры, а какая-то при этом бурчит:
- Как же! Уже иду! Передай, чтобы дожидался...
Эдик некоторое время стоит, хочет еще что-то сказать, но передумывает, понимая что будет выглядеть еще глупее.
- А президентша там не трахается? - спрашивают в спину.
- Нет, - говорит Эдик.
- Жаль!
В самом деле, был тут и такой случай с президентшей. Только вовсе не той президентшей, про которую в Латвии многие могли подумать, и не на балконе, просто от угла лоджии, если чуточку свесится, просматривается кабинет Главного, и то самое дело можно было разглядеть очень явственно, в том числе и в отражении полированной мебели редакторского кабинета, а что не рассмотреть, то дополнить собственным воображением. Весь отдел тогда сюда переходил. А речь о том, что во время уэкенда зашла к Главному "президент союза латвийских деловых женщин", да и задержалась... Какое-то время лоджия служила местом розыгрышей, большей частью глупых, пока все это не сошло на нет. Приелось. Потому идти и рассматривать какого-нибудь балагура в пожарной каске с водяным пистолетиком никакой охоты не было.
- Позвонили: внизу машина горит - с той стороны от "эсмиков" отлично видно! - объявляет кто-то.
Машина - это интересно. А "эсмики" - это газета "СМ - сегодня" - бывшая "Советская молодежь" того же хозяина, что и "Суббота", "Вести" и другие листки помельче, только об этом мало кто знает, их редакторские "мощи" на этом же этаже с другой стороны здания - там и лоджия один в один.
Эдик не идет "смотреть машину", а возвращается к стрелку, осторожно выглянув, переносит вес на носки, чувствуя себя чрезвычайно неловко, пытаясь оставить большую часть своего рыхлого тела с обратной стороны...
- Заходи! - говорит мужчина.
- Захожу! - предупреждает Эдик.
- Ничего, что я стул взял? - спрашивает мужчина, не отрываясь от бинокля.
- Ничего! - уверяет Эдик. - Это бухгалтерский.
И зачем-то добавляет:
- У них еще есть!
Решившись, делает пару шагов, нервозно закуривает, тут же ломая сигарету между пальцев, пробует раскурить обломыш, и кашляет поперхнувшись, должно быть попали крошки. Сминает все и и кладет в баночку, прикрученную к перилам. Одновременно думая, почему бы не взять у этого странного человека интервью, раз так случилось, еще не зная, что придется писать рассказ для редакции про "дружелюбного снайпера", но еще более подробный в заведении, где не способны оценить стилистику.
- Я вас не слишком отвлекаю? - вежливо интересуется Эдик.
- Ничего, - уверяет мужчина и поясняет: - Здесь работа левенькая.
- А что вы сейчас работаете, - спрашивает Эдик и опять извиняется: - Если не секрет, конечно.
- Обеспечение. Мост обеспечиваю.
- Понятно! - говорит Эдик, хотя ничего не понимает. - А сами от кого?
Мужчина привстает, ведет плечами, роняя прорезированный плащ.
- Форму видишь? - От этого! На нее работаю.
Эдику сразу же бросается в глаза, что форма какая-то не такая, категорически не та, что он привык видеть. Но до боли знакомая. Потом соображает, что должно быть военно-полевая форма, периода Отечественной войны, такую не раз видел в хронике и в кино - сейчас опять стали популярны фильмы "про войну", про то как гады-политруки гонят в бой против симпатичных немцев кривобоких солдатиков.
- Извините, я не представились, - вспоминает Эдик. - Эдик!
- Сашка, - говорит мужчина: - Александр! - и интересуется: - Эдик - это кличка такая?
- Вообще-то - Эдуард. Но можно - Эдик.
- Неважное имя, - говорит мужчина, назвавшийся Сашкой.
- Да, - тут же соглашается Эдик.
Винтовка притягивает внимание. В первую очередь странно коротким, совсем не таким, как в кино, оптическим прицелом, и старыми потемневшими от времени зарубками на прикладе.
- Это винтовка Мосина, очень старая, - словно угадывает мужчина. - Как раз для сегодняшнего дела.
- А метки - это то, что я думаю?
- Да. От прежних хозяев остались, - говорит мужчина, непроизвольно поглаживая приклад, и улыбается чему-то своему. - Заслуженная винтовка! Дождалась...
- Много, - уважительно говорит Эдик, глядя на отметины.
- Хорошая винтовка, и руки были хорошие.
- Хорошая! - тут же соглашается Эдик, большей частью, чтобы сделать мужчине приятное. - Много работы?
- Сегодня, можно сказать, ерунда, - честно признается Сашка. - А вот ночью... Придется побегать.
Эдик вздыхает, показывая, что тоже переживает.
- Зато город у вас удобный, компактный, - хвалит Сашка. - Все рядом. Концы короткие.
- Это плюс, - соглашается Эдик.
- Да, это, конечно, плюс.
- А на прикладе - это немцы? - наконец, догадывается Эдик.
- Немцы, - подтверждает мужчина. - Полицаям учета нет.
Коробочка на его поясе оживает.
- Второй! Левый сектор! На семь часов!
Мужчина каким-то ловким мягким движением поднимает винтовку, прикладывается, ведет стволом вниз и, как кажется Эдику, совершенно без паузы стреляет. Эдик смотрит в ту сторону, даже привстает на цыпочки, не сразу, но замечает лежащую фигуру на проезжей части у моста. Кажется, в форме... Нет, точно в форме! Полицейский? Фигурки, стоящие невдалеке, отбегают назад.
- Вы его убили? - шепотом спрашивает Эдик.
- Да, - просто и как-то невзрачно говорит мужчина. - Дурак оказался.
Поворачивает винтовку вдоль перил, щелкнув маленьким ножичком режет новую надсечку к ряду остальных. Эдик успевает разглядеть еще одну такую же светлую среди потемневших.
- К немцам?
- А для меня здесь все - немцы, - обдает холодом мужчина.
У Эдика будто прилипают подошвы.
- Второму работать центр на усмотрение!
Мужчина вскидывает винтовку. Держит дольше, словно что-то прикидывает. Стреляет.
- Опять? - слабо спрашивает Эдик.
- Нет, это предупредительный. Профилактика.
- Всем отход, второму - место! - командует коробочка.
- Смотри туда! - говорит мужчина.
Эдик не понимает куда - водит головой, затем слышит серию хлопков - будто ровной очередью щелкают китайские петарды, что любят взрывать мальчишки, затем дрожит и ломается привычное изображение, и Эдик соображает, что моста больше нет - исчез.
- Красиво?
- Красиво... - выдавливает из себя Эдик. - Теперь вы меня?
- Ты - дурак?
Эдуард Натанович вдруг понимает, что он дурак. В самом деле дурак. Дурак из всех дураков. Да такой, что даже убедительно соврать не сможет.
- "Второму" отход! - командует коробочка.
- Это меня. Прощаться не будем, хорошо?
Эдик кивает, потому что должен что-то сделать, широко распахивает глаза, видя, как мужчина перекладывает из руки в руку большой пистолет, которого до этого не было, не просто пистолет, а как ему кажется, просто ненормально большой пистолет... Тут Эдик закрывает глаза, кожей чувствуя, как человек проходит мимо, даже запах его чувствует, который не может охарактеризовать иначе как "мужской запах": какая-то смесь кожи, подпаленного масла и дыма костра, кажется, что на миг этот страшный человек подле него задерживается, смотрит на Эдика, сквозь спину его, что-то решая, и исчезает... Или не исчезает? Эдик некоторое время боится открыть глаза, но потом открывает, будто заново видит раньше серый, а теперь очернившийся погустевщий дым на той стороне реки, и второй, поднимающийся правее. Долго стоит не поворачиваясь, все еще боясь обнаружить за своей спиной... В ушах голос: "Прощаться не будем!"
И много позже слышит, когда путаясь в своих показаниях, равно и рассказе, описывает вовсе иного человека, и когда жалуется личному психотерапевту, просит навести либо отвести гипноз... Но все это позже. А пока Эдик подбирает желтую теплую гильзу и кладет в карман, откуда-то зная, что оставит ее себе...
2.
Словоохотливый коммуникабельный человек интеллигентного виду, если не принимать во внимание красную нарукавную повязку - "Дежурный по роте" трафаретным способом впечатанной белым на запрещенной в здешних местах кирилице, и военно-полевой формы старого армейского образца - похоже с Отечественной войны, разъясняет окружающим суть происходящего.
- Как - "что тут делаете"? - переспрашивает он удивленно. - Взрываем мост советской постройки!
- Зачем?
- Войну объявили - или не в курсе? - смотрит на часы и уточняет: - Уже семнадцать минут как!
Едва ли не половине понятно, что это телевидение свои уличные "розыгрыши" снимает, только обнаглело до степени, что даже мост ради этого перекрыли, и все же находится такой, который интересуется:
- А с кем войну?
- Да, какая, фиг, разница? - досадливо отмахивается человек в повязке. - Война - это война! - объясняет он со значением, но не конкретно, а в пространство, и тут же, вынырнув из несвоевременного философского настроения, подносит ко рту мегафон и принимается осаживать:
- Отступите назад! Мешаете взрывным работам! Мост закрыт!
- Навсегда закрыт, - словно по секрету добавляет он стоящим подле него.
В происходящем наиболее странное в том, что, хотя порядком народа скопилось, никто не пытался протестовать или даже осудить. Раз делают, значит, так положено. Еще каких-нибудь лет десяток-пятнадцать назад, нашлись бы такие, что стали брать за грудки и допытываться - нахер это надо? Впрочем, нашлись бы и такие, кто вызвался помочь. Сейчас ни тех ни других. Выродились люди, сравнялись, обмельчали в своем житейском "закуклиливании". Стали усредненными - "ни вашим, ни нашим" - лишь бы не трогали. Западный образ жизни как-то очень быстро превращает всех людей в чрезвычайно узких на поступок. В том числе и внутри себя, по собственной душе... Еще не подлезает под двери, не готова стелиться ковриком, но уже недолго. Да и слишком уж буднично происходил этот непорядок.
- Вон - полицейский сюда бежит! - сказал какой-то доброжелатель.
- Не добежит, - спокойно, почти равнодушно говорит человек с повязкой.
И действительно, не добегает, сперва, правда, переходит на шаг, тянет из кобуры пистолет, пытаясь понять - стрелять или арестовывать... Должно быть, в последние секунды жизни больше всего на свете мечтая спросить на этот совета, получить консультацию у "вышестоящего" - только не того "вышестоящего" перед которым предстояло через пару секунд предстать, а много-много ниже. С тем и умирает. Наглядно. Зрелищно. Словно саму жизнь выдувает из головы в виде маленького розового облачка. Это потом доносится звук, как будто легонько шлепнули по парте школьной линейкой, а с ним и осознание - сведение причин со следствием. Падает картинно - прямо. Вроде бы, так не бывает? - сомневается кто-то. Неправдоподобно падает. Но кто знает - как в таких случаях падать приходится?
Кто-то охает.
- Я же говорил.
Мужчина с мегафоном отворачивается...
Одним меньше, но дураков прибавилось. Всегда найдется такой, кто не в курсе.
- Что делаете? - требовательно спрашивает невзрачное лицо в костюме менджемента, стоимостью не меньше десятка годовых доходов для человека с зарплатой "минимального уровня жизни".
- Мост сносим.
- Кто разрешил?
- Общее голосование.
- Что?
- Общенародное голосование.
- Какой народ? - на глазах тупея спрашивает костюм.
- Например, я с друзьями. Вы против? Хорошо! Может быть переголосуем? Кто еще против? Подними руку! Выше подними!
Действительно, находятся и такие. Сильна земля идиотами. И костюм тянет - выше всех тянет, а потом смотрит, что тянуть нечего. Торчала рука и сломалась, повисла на коже. И опять следом жахнуло, вроде как кто-то приложил ученической линейкой по столу.
- Еще есть желающие голосовать? Да куда ты, придурок, руку затяни!
Где там!
- Шли бы вы, мешаете только, - укоризненно выговаривает мужчина.
Те, кто стоят ближе и дольше начинают подозревать нехорошее, уже не "то кино", и соображать, что пожалуй такое лучше на расстоянии наблюдать, подаются назад. Те кто только что подошел, наоборот теснят - выглядывать интересное. Уходить никто не желает. Вот это уже неистребимо. Пусть не всякий хлебушек сегодня по карману, зато зрелище, похоже, на дармовщину.
- Ей, славяне, кто жить хочет, пригнись! - орет Извилина, зная, что дураков хватает, кое-какие бошки сегодня обязательно поотрывает, словят свой осколок - да и не последний мост.
- Давай!
Бах, чпок, хрусь, бздык... Улетают троса с руку толщиной с левого берега на правый, словно не троса, а пружины ждали своего момента. Хрум! Прогибается мост, ломается костяшками домино, сперва на том берегу, потом и на этом... Роняет себя на воду в прощальный могучий всплеск... Был мост, и нет моста, будто корова языком слизнула...
3.
Латвия? С каких пор?
Истории известны лишь Лифляндия, что ... за свою 300-летнюю историю как ей жить определяли только немцы, который кстати было большинство, еще и ... Губерния от времен Петра.
Территорию, что сейчас называют Латвией, дарили продавали, ею складывалось наследство и приданное, но никогда в этих операциях не участвовало то население, что с разрешения власти - по факту - арендовало здесь земли. И это в абсолютном смысле, к какому бы классу социальному слою не принадлежали.
Латвия от 1918 по 1940 - тридцать с малым лет, чтобы войти во вкус. И едва ли не один в один повторение, словно мало было истории вляпаться в то же дерьмо. Дураку везде простор, но больше всего, когда до указов дорвется. Словно собрали дураков со всей Латвии, выбрав их на конкурсной основе (что отдельная песня), и стали они решать: как хуже сделать едва ли не трети собственного населения? Первым делом отделить от остальных - чтобы куда не сунулись, сразу понятно было - первым делом паспорта другого цвета, с английской надписью "alien passport" буквальный перевод которому: "чужой - враждебный", а на Западе, благодаря популярному одноименному фильму, ассоциировалось исключительно с космическими пришельцами. Уже не один пограничный чиновник озабоченно скреб себе затылок, с подозрением и опаской поглядывая на обладателя сего предмета идентификации.
Европа не успевала удивляться. Еще никто не додумался разделить собственное население по дате рождения. Те кто родились в Латвии до 1940 года и их потомки были занесены в "чистые", те же, кто расселялся после 1940 года в "нечистые", как и их потомки, даже самые, что ни на есть, "свежерожденные" теперь уже в "свободной и независимой". Какое-то время думалось - переходный период, наиграются, утомят их эти игры, утомятся. Ан, нет...
Странное дело, странное... Получить во владение землю, можно сказать, дважды подаренную Советской властью (которую люто ненавидели - как всякий раб, получивший нежданную свободу с рук своего хозяина, тут же начинает ненавидеть его), но так и не сделать выводов? Не из ярого ли желания повторить прежний путь?..
Из дураков и рабов получаются самые угодливые, самые исполнительные, самые безжалостные палачи.
Так почему Латвия?
Латвия - это несерьезно? В иное время и курица лютый зверь. Разве не доказали это "латышские стрелки", в одночасье ставшие карательными командами "золотого еврейского десятилетия", о котором до сих пор ностальгически вздыхают на форумах израильских сайтов? Или тут же (уж не на основании ли прошлого опыта?) сменив хозяина, сразу же, уже без прелюдий, ощетинились на прежних, ставших моментом чуждыми, сформированными из своей среды палаческими зондеркомандами. За годы войны немцы из прибалтийских добровольцев создали 23 литовских, 26 эстонских и 41 латышский полицейский батальон. И здесь отличились! Отрапортовались вдвое, переплюнули соседей. И это не считая влившихся в "СС". Немцев в "СС", и об этом мало кто знает, было едва с половину. Не латышские "зондеркоманды" лютовали зверствовали в Белоруссии? До той степени, что возмущались и сами немцы - пехотные вояки - мало знакомые с политикой "очищения земель".
Ой, дураки!.. Но не битые. Всякий раз сходило с рук. А ведь существовал уже меморандум от 2 апреля 1941, в котором говорилось, что целях осуществления великогерманской политики прибалтийские государства - Эстония, Латвия, Литва - должны стать объектами германской колонизации...", и были такие строки в протоколе "Совещания по вопросам онемечивания в прибалтийских странах": "...большая часть населения не годится для онемечивания... нежелательные в расовом отношении части населения должны быть высланы в Западную Сибирь. Проверка расового состава населения должна быть изображена не как расовый отбор, а замаскирована под гигиеническое обследование или нечто в этом роде, чтобы не вызывать беспокойство среди населения..." Гитлер знал цену своим "заклятым друзьям".
Во времена Российской Империи, среди прочих народов, отличались тем, что выходя в чины, как правило, зверствовали и по отношению к собственным землякам. Обогатили фольклор поговоркой, единственной в своем роде среди евророда человеческого, да, впрочем, едва ли знакомой другим народам мира, кроме неких папуасских островов: "Лучшее блюдо латыша - другой латыш..."
Что приобрела Латвия с прямо-таки не балтийской горячей страстностью заждавшейся любовницы бросившейся в объятия дядек из НАТО? Тут же вручив им (под честное слово) недавнюю, хирургическим путем приобретенную невинность?
России, против которой исторически создавался этот блок, уже приходилось схлестываться с подобным, как бы эта европейская шайка не называлась: Наполеоновская, Антанта, Фашизм или, как сейчас, Северо-Атлантический блок.
Постельная дружба бывших республик-союзниц с США, нисколько не усиливало ни его ни их, а напротив, ослабляло, отнимая слишком многое. Она заставляла пересматривать собственную стратегию.
Воевать с многократно более сильным противником почти невозможно, но можно сделать так, чтобы у него не имелось возможности воспользоваться плодами, находящимися на подаренных ему территориях. Для чего окружить себя кольцом выжженный ядерными взрывами земли. В первую очередь Прибалтику, ставшую на враждебную сторону, еще таких заклятых друзей, как Польшу и Румынию. Еще Чехию и Венгрию, первая из которых еще во время Второй Мировой всем своим промышленным комплексом работала на Германию - ковала ей победу, а вторая предоставила как минимум миллионный экспедиционный корпус для борьбы с русским коммунизмом - так называемых добровольцев, основательно удобрила просторы России, оставив кроме всего прочего ей полмиллиона пленными венграми, как некое историческое недоразумение. Один в один повторив свой бесславный поход под крылом Наполеона. Но такое происходило всегда, некоторые народы неспособны учиться и все время примыкают к некому пахану, надеясь под его крылом что-нибудь да урвать. Наполеон, призывая к себе на службу резервы до 15-летнего возраста, хвастался, что из 300 тысяч погибших в России, только 30 тысяч составляли французы, а остальные поляков, венгров и прочих австро-прусаков. Гитлер похвастаться не успел.
России приходилось разгонять Европу по ее подворотням. Но во всякой в истории некоторым государствам это сходило с рук. Латвии повезло два раза. По закону исключения в третий раз не должно было повезти. Кредит Гражданской и Отечественной был переполнен.
За дурость Бог простит, а люди бьют. Но не потому, что божьего в них нет или мало, а для собственной безопасности. Защищаются от дурака. Те, кто дураков приваживают, долго не живут. Дурак, рано или поздно, такого снисходительного "добряка" подставит - к самой полной мере - чашу дурака ему хлебать! Подведен будет добряк под расстройство - личное или государственное. Хорошо еще, если под легкую общую виселицу, что случись, к чужой ненужной войне, да под атомный огонь? Дурак про тебя, да и за тебя наговорит того, чего и во сне не думал, да и те слова, которые твои, на свой лад переиначит. Пожалеешь, что собственный язык не сглотил, да справку под это не взял, не обезопасился, но пуще, что не отрезал дураку то, что положено им отрезать - и не только язык, но и предмет размножения! Злобных дураков множить не след...
Дураков бьют, чтобы на их примере других выучить...
Есть ли бог-хранитель у государств?
Тот божок, что оберегает пьяных, влюбленных и дураков, на тот момент, должно быть, сам был пьян, влюблен, либо сошел с ума, но... Короче, не уберег.