Аннотация: Художественное исследование феномена страха и фобий
Где начинается страх
1. Sickness
2. Fearstarter
3. Phobophilia
4. Cuniculophobia
5. Paranoid android
Бросающуюся в глаза надпись "Snickers" я прочитал как "Sickness". Тогда меня незамедлительно осенило, что только болезнью я могу назвать атмосферу, в которой росту. Это та кислотная жижа, от которой питается цветок моего существования. Нормальные условия были раньше, но ненормальным я был уже с самого начала, и даже не жалел об этом. Я скорее убеждал себя, что мне везет с тем, что я не похожу на остальных. Это была приятная, даже несколько высокомерная, погруженность внутрь с ее собственными проблемами. И собственными радостями, которые чаще всего обеспечивало мне окружение, не погруженное тогда еще в болезнь. Но вот она пришла, не неожиданно, естественно, как процесс гниения, как логичный переход к новой глубине, к буферу старости, который отделяет нас от бетонного тупика смерти. Раньше я мог себе позволить быть ненормальным, так как цветок моей жизни питался здоровой водой, но теперь я плавно-незаметно превратился в "нормального", просто потому что ненормальными сделались все вокруг, и болезнь стала нормой. Я болен, и все мое окружение тоже. Больны все мои родственники. Все мои друзья больны. Вся нация больна. Весь мир. Я не похож на них, но мне и мысли не приходит назвать себя здоровым.
Им кажется, что со мной все в порядке, поэтому и рассчитывают на меня, встречая как свою надежду. Но я не тот, кого они ищут. Я еще беспомощнее, чем они. Еще беззащитнее и неадекватнее. Хотя я вижу, как соседи сходят с ума, круша в гневе квартирную мебель. Куда уж более? - подумаешь. Время движется, и природа неизбежно садит кого-то на скамейку запасных, выбирая из народа в очереди. Кто-то, точно по блату, продвигается в этой очереди быстрее других. Им только и можно сказать: здоровье у тебя ни к черту уже, а психика, повинуясь физике, уже не может отображать адекватную панораму. Именно это относится к моему дяде. Поэтому за ним надо все время присматривать, что и делает мой папа, каждый день уезжая в соседний город. Смотрит, чтобы он опять не пошел долбиться к соседям или душить их домашних животных. У самого отца, кстати, тоже проблем хватает: сердце мучило его с самой юности, а в больных-то условиях вовсе расцвело болью во всех красках. Бабуля была, пенсия которой хоть как-то покрывала покупку лекарств, но сейчас пенсии нет, так как нет бабули. Тело ее уже при всем желании нельзя было дальше поддерживать у ключа жизни. О смерти деда мне до сих пор неудобно говорить; последний раз я видел его с ножницами в руке; кто мог бы тогда подумать, что все так закончится? Выручали, бывало, друзья, хотя и не материально, а на словах, хотя и не моих родственников, а меня, но и последние из них в результате подсели на героин. Брат раньше как-то крутился. Лишь изредка опорожнял завтрак и обед прямо на пол из собственного рта, клал мокрые тряпки себе на лоб и через день ездил в амбулаторию. Теперь язва совсем замучила, отправился в далекие края под нож, прихватив все деньги. Оставалась мама - последнее рациональное звено. Ей удавалось неплохо сводить концы с концами; у нее было чувство энтузиазма и юмора, которое помогало выжить в таком мире. Даже подшучивала над некоторыми выходками дяди, о которых ей рассказывал мой отец, ее муж. Я, напротив, не видел, как ни старался, в таком мире и лучика света, а тем более ничего смешного. Но вот она уже лежит за несколько километров в больнице, каждый день с трудом узнавая меня и себя. И мне надо искать денег для прибора искусственного кормления. Да и если бы только для этого! Но заработать денег самостоятельно мне не по плечу. Это точно не про меня. Мне нужен гид в этом мире, который бы все объяснил. Самостоятельно я способен только сойти с ума: плыть по течению такого мира не стоит труда. Еще когда брат был дома, он часто бредил в жару. От этих голосов на всю квартиру я не мог сосредоточиться на чем-то своем, так что приходилось слушать, невольно искать логику, а в этом бреде был лишь страх. Он всегда там обитает, как и во всем безумии. Так что я слушал логику страха. Мама каждый день в окне палаты видела собственное отражение и пугалась этому незнакомцу, глядящему с улицы. Вот здесь вызревал и мой страх, и не только от того, что я верил им всем, их патологическим подозрениям, верил их миру, но и просто оттого, что постоянные волнения и срывы затягивали меня во что-то новое.
Здесь вот и рождается страх. Он рождается здесь и сейчас. Сейчас - это когда ты находишь рычажок, который тебя переносит в мир страха. Для каждого свой рычажок. Я знаю, где мой. Он - в каждой моей комнате. Конкретнее - у меня на стенах. Я давлю выключатель - и вещи оживают, вся нечисть бежит в углы, а черви, получив сигнал, лезут наружу сквозь доски в полу. Ты не слышишь сигнализацию, предупреждение об опасности, зато начинаешь слышать шаги и шелест, грозный скрип форточек. От этого страха сбежать невозможно: тебе приходится запускать его каждый день, но даже если ты попытаешься хитрить - они узнают об этом и начнут охоту на тебя даже без активации. Мать с братом в больницах, отец у дяди, кто у кого, и в квартире только я, где я трясусь от страха и одиночества. Причем иногда одиночество так больно рвет грудь, что даже страх кажется преодолимой проблемой. Потеря рассудка ставит стены между тобой и миром с ее реальностью, а когда теряют рассудок все, то мир редеет, и лопаются вены, просто необходимые для поддержания жизни.
Необходимость связи я ощущал, просиживая дни в пустой квартире. Но не было никого кроме моего страха, который я однажды в мыслях назвал своим другом. Я его продолжал бояться, но уже где-то в глубине мое жаждущее связей естество радовалось тому, что в квартире живет кто-то кроме меня. Да и не надо бояться меня, убеждал меня страх, я же никогда не делаю резких движений, я никогда не действую неожиданно для тебя, не подкрадываюсь когда ты не ожидаешь; я словно советуюсь с тобой перед тем, как появиться. А ты по своей близорукости это предупреждение зовешь боязнью. Да, я угрожаю опасностью, но я говорю с тобой, и ты со мной говори. Изучай меня!
И к одному дню я действительно глубоко продвинулся в общении с моим страхом. Любопытство потянуло меня на опасное путешествие в самое сердце боязни, где я смог бы найти ее корни и взглянуть на почву, из которой она высится. Я был одет, я был вне квартиры, потому что искать причину страха надо было не там.
Это был семиэтажный дом, серо-коричневого цвета, если смотреть на его высокие грани, на вершину айсберга, на перископ от подводной лодки. Дом изобиловал входами да дверьми, но войдя в большинство их них, ты не найдешь ничего кроме тупика и обмана. Правильная дверь укрыта тенями и замаскирована кустами, и ей мало кто пользуется. Эта дверь с другого боку, и ведет она не вверх, а под землю. Когда ты откроешь эту дверь, ты сразу поймешь, что не ошибся. Твой взгляд начнет всасываться в яркий проход из белых и красных полос, которые выливаются из бесконечности и текут, извиваясь, неизвестно куда, хотя ты уже можешь догадываться. Полоски крутятся в хороводах спиралей, а ты идешь, и сможешь найти выход, если нырнешь прямо в точку пересечения красного и белого, тогда тебя поглотит воронка, и ты найдешь себя в просторном и угловатом на вид коридоре. Этот коридор будет пугать вниманием к тебе, потому что он будет буквально слеплен из очей. Это не обязательно будут глаза. Это могут быть статуи, повернутые взглядом непременно к тебе, прямо как люди на портретах, которые тоже там будут. Это будут любые вещи, замаскированные под нейтральные, на самом же дел созданные, чтобы шепнуть тебе о чем-то ужасном. Этот коридор будет живой, и, не сомневайся, ты будешь в центре его внимания, потому что здесь все сидит в засаде, не зная отдыха. Если ты сможешь преодолеть этот коридор, то упрешься в синие идеальной формы ступеньки, которые под очень крутым углом уходят куда-то наверх, да так, что тебе шейные позвонки не позволяют разглядеть, куда же именно. Все в этом месте просто дышит целесообразностью, поэтому ты не сомневаешься, что ступени созданы для того, чтобы ты поднялся по ним. Отдохнувшие в долгом сидении ноги быстро перебирают ступени, в то время как уши заняты идущим параллельно твоим стараниям ладом Шепарда, уходящим бесконечно вверх, но после часа пути ты не видишь ни конца, ни края. У тебя даже появляется шутливая мысль, что эти бесконечные ступеньки можно было бы использовать в качестве неиссякаемого материала для хозяйственных целей. Ты бежишь, надеясь, что вот-вот покажется конец, но его все нет, и ты ругаешь себя, ведь отлично знаешь, что именно на вершине ступеней гнездится ядро страха. В огорчении ты спускаешься, но здание не оставляешь. В живом коридоре ты обнаруживаешь искусно оформленную боковую дверь, резную, с инкрустациями из слоновой кости, которую раньше не замечал, и надеешься насытиться тем, что таится там.
А там настоящая газовая камера в действии, и чем выше к потолку, тем газ гуще и зеленее. Именно посередине этой комнаты, на пьедестале, окруженном пятью стеклянными стенами, ты видишь то, от чего тебя бросает в озноб. Это оно, думаешь ты, смотря на черного кролика. Он велик в размерах, но все же не больше тебя. Он двигает своими щеками и носом, будто что-то пережевывает. Он смотрит на тебя только украдкой, боковым зрением, но до тебя уже доходит мысль, что просто так в таком здании тебе никто не даст прикоснуться к зверьку. Ты готов убежать, хочешь закрыть глаза, но в то же время все же жаждешь завершить эксперимент, зашедший в такие дали и глубины. Ответ рядом, думаешь ты, и протягиваешь руку. Кролик начинает двигать мордой еще быстрее, но потом ты понимаешь, что он, наоборот, замедлил пережевывание. Черная шерсть стоит торчком и, прикасаясь только к ней, ты уже чувствуешь дрожь моего тела под шерсткой. В следующий миг меня обожгло прикосновение чьей-то руки, и я закричал от страха, сгоняя чью-то тень со своего пьедестала. А в ладони я сжимал собственную руку.
Успокоившись, я почувствовал, как сердце забилось ровней, и решил поднять веки. Мне было хорошо, и я стоял посередь дороги, но далеко от дома. В маршрутке ото сна меня пробудили приглушенные жалобные стоны, врывавшиеся в мое ухо. Машина прозябала в тишине остановки, а стоны отделяло от меня и всех остальных днище маршрутки. Я посмотрел по сторонам и, претворившись завязывающим шнурки, придвинул правое ухо ближе к днищу. Стоны были настоящие, но вот мы двинулись, и иллюзия рассеялась. Тогда я успокоился и обратно припал к спинке, посмотрел на город через окно, и даже стал винить себя в том, что поддаюсь глупым галлюцинациям. На следующей остановке я навострил уши, и вновь услышал звуки. Только теперь они напоминали лишь монотонные механические гудки. Мы тронулись, и я сказал себе: посмотри на этих людей - они ничего не слышат, значит, ничего и нет. Ведь это невозможно! Следующая остановка была моя, и прежде чем выпрыгнуть, я отчетливо услышал жалобное хныканье под своими подошвами. Маршрутка отъезжала, а я, как дурак, припал к земле, стараясь что-то разглядеть. Идиот! - ругал я потом себя за свое странное поведение. Однако в мыслях я не исключал и того, что кто-то действительно звал на помощь, а моя апатия погубила чью-то жизнь.
После я ругал себя за такие мысли. Уже замаячил дом, когда перед моим носом содрогнулись кусты, выплюнув парня, который отрезал мне дорогу. Друг, выручай, говорил он. Я посмотрел за плечо, но улица была на тот момент не особо людной. Он смял мне футболку на спине. Выручай! Пожалуйста, поверь тому, что я говорю. Две тысячи пятьсот пятьдесят шестой год. Нас отправили в прошлое, потому что чрезвычайная ситуация! Земля подверглась атаке инопланетян! они распространили заразу, которая изменила мужчинам генный код так, что у нас теперь будет рождаться только дефектнее потомство. Ты нам нужен. Достаточно всего одного мужчины, мы тебя долго не задержим. У нас аппаратура.
Я рассматривал его в упор и видел рвение, достойное хорошего актера. Уходи от этих придурков-мошенников, говорил разум.
Мы тебя отблагодарим! Спаси человеческий род.
И я шагнул к ним в кусты, где, заметил я краем своего кроличьего глаза, притаился еще один из будущего, но внимание мое плавало в мыслях. Я думал о том, что большинство, кажется, не обеспечило еще условия для зарождения реальной уверенности, потому что сейчас, если ничего не предпринять, безумие будет расти, и, хотим мы того или не хотим, наша жизнь будет в своих доказательствах и действиях все более и более опираться не на то, что реально может нас спасти, то есть на достоверные знания, а на полную бессмыслицу, которая сможет вылиться разве что в социальный бред.