Была ли она действительно существом из плоти и крови,
с лицом, как у всех женщин?
Или, может быть, под ее густыми
иссиня-черными волосами росли рожки,
без которых люди не могут представить себе посланницу ада?
В. Редер
Черт бы побрал эту гору!
С этих слов я начинаю свои воспоминания о тех самых временах, когда я только вступал на свой жизненный путь как самостоятельный человек. Расскажу обо всем, что произошло тем самым летом, когда одиноко стоявший утес сыграл в моей судьбе огромную роль. Как я перевернул новую страницу своей жизни. Итак, я начинаю...
Черт бы побрал эту гору!
У нас в округе нет вершины неприступнее этого одиноко стоящего, почти вертикального утеса. Несмотря на небольшую высоту, этот утес поистине неприступен. Сколько отчаянных смельчаков, воображая себя отважными героями, пытались взобраться на неприступную гору Гросс-Шпитце, ровно столько же безумцев и неудачников срывались вниз, сопровождая свое падение отчаянным криком. Конечно, не все они разбивались вдребезги. Некоторые из них лишь ломали себе руки, ноги и другие части тела. Доктор Венцель единственный на всю округу хороший врач сделал себе состояние, приводя в порядок их истерзанные тела.
В душе я немало удивлялся их нелепым попыткам покорить, по общему мнению, неприступную вершину. Самого меня никогда не посещала мысль становиться самоубийцей, я был вполне нормальным человеком и отнюдь не питал слабость к подобным, в высшей степени рискованным мероприятиям. Однако в жизни случаются и более невероятные вещи. Получилось так, что в один прекрасный день мне самому предстояло испытать судьбу и попробовать на прочность это препятствие, а заодно и свои силы...
***
Во всей округе не найдется девушки краше дочери мельника! Это известно всякому, однако, все знают и суровый нрав ее отца. Толстяк Зигфрид, как некоторые тайком называли хозяина мельницы, был самым богатым и самым скупым человеком в нашем захолустье. Этот ненасытный и коварный тиран, беспощадно эксплуатирующий несколько десятков жителей нашей деревни, вот уже три года был вдовцом. Его жена умерла, не выдержав издевательств этого деспота. Три его сына были самыми большими силачами в округе, и не одна потасовка не обходилась без их участия.
Особенно крутым нравом отличался старший сын Зигфрида, Петер. Он был едва ли на голову выше своего далеко не маленького отца и когда шел по улице был виден издали. Порой его можно было перепутать с той самой горой Гросс-Шпитце, о которой я уже рассказывал.
Средний брат Олаф стремился во всем походить на своего старшего брата.
Младший Юрген, был игрушкой в руках отца и старших братьев, и делал все, что ему говорили.
Единственной женщиной в доме Толстяка Зигфрида была его дочь Кристина, самая младшая в семье. И меня, бедняцкого сына, несчастного деревенского паренька с вечно пустыми карманами, угораздило влюбиться именно в нее.
Я, как и большинство местных парней нашего альпийского захолустья, ежедневно околачивался возле огромной мельницы Толстяка Зигфрида, в надежде что-нибудь заработать. Иногда мне удавалось перехватить несколько монет за долгие часы изнурительного труда - перетаскивания мешков с мукой или зерном. В другие дни меня и моего друга Штефана можно было встретить возле сыроварни Якоба. Мы не упускали возможности найти тут себе какую-нибудь работенку.
В свободное от работы время мы отправлялись удить рыбу на речку или просто болтали со Штефаном о разных разностях. Он был моим лучшим и, пожалуй, единственным другом.
Штефан такой же сирота, как и я, только, наверное, еще более несчастный. По крайней мере, я знал своих отца и мать и имел хоть какой-то кров. Когда мои родители умерли, я унаследовал небольшую деревянную лачугу на окраине деревни, ветхий домик с крошечным садом на берегу маленькой извилистой реки. Я до сих пор помню, как ловя рыбок в этой речке, я упал в воду, и отец вытаскивал меня из холодного потока, тихо браня. Мой отец никогда не решался по-настоящему ругать меня, словно боясь, что я не выдержу этого и убегу из дома.
Мне было пять лет, когда свирепствовавшая в наших краях чума унесла две жизни в нашем доме. Это были жизни моих несчастных родителей. Меня, чудом избежавшего болезни, приютили соседи, семья из девяти человек пополнилась еще одним маленьким мальчиком.
Я вырос и вернулся в родной дом. Не знаю точно, но вероятно именно от отца я унаследовал свой характер. Я тоже, как и он, всегда старался опираться только на свои силы.
Штефан появился в наших краях, когда мне едва исполнилось восемнадцать. Он в поисках лучшей доли бродил по деревням, перебиваясь случайной работой. Я приютил его, когда он едва живой постучал в двери моей лачуги во время осенней бури.
С тех пор прошло полтора года, наступило лето, и мы снова бродили по окрестным деревням в поисках работы. Иногда нам удавалось что-то заработать, но чаще всего мы сталкивались с жестоким соперничеством со стороны местных жителей. Настоящей удачей были дни, когда Толстяк Зигфрид нанимал нас таскать мешки с мукой или поработать на мельнице. Этот жадный мельник, когда выпадал случай срочно выполнить чей-то заказ, был не так уж и скуп. Именно в один из таких редких дней, когда нам удалось перехватить небольшую работенку я и увидел дочь Толстяка Зигфрида. Удивительно, но раньше мне никогда не приходилось ее встречать, хотя я так много слышал о ней.
***
Толстяк Зигфрид стоял у ворот мельницы с закатанными рукавами и, уткнув огромные ручищи в свои толстые бока, хмуро наблюдал за нами.
Я, Штефан, Виль и еще трое местных крестьян перетаскивали пыльные мешки с мукой из закромов и грузили их на телеги. Хотя время жатвы должно было прийти только через два месяца, мельник спешил распродать старую муку по хорошей цене.
Дом Зигфрида стоял рядом с мельницей, и когда на крыльце показалась девушка в скромном платьице, этого не заметил никто из нас, так быстро нам приходилось сновать с тяжелыми мешками на плечах от мельницы к телегам и обратно.
- Пошевеливайтесь, ленивые скоты! - то и дело покрикивал Толстяк Зигфрид, глядя, как мы выбиваемся из сил.
Вот и еще два мешка, один ухватил Штефан, в другой вцепился я. Тяжесть невероятная, но делать нечего, хотя мы и не обладаем большой силой, но работаем всегда до полного изнеможения, поэтому Зигфрид обычно доволен нами. Я волоку огромный мешок, едва не падая, сзади заплетающимся шагом торопливо идет Штефан. Он спотыкается и падает вместе с мешком. Толстяк Зигфрид недовольно морщится и подходит ближе. Я не успеваю помочь Штефану, и Зигфрид показывает всем свою невероятную силу. Он одним движением отрывает моего друга от земли вместе с накрывшим его мешком и ставит на ноги. Сильный толчок в спину и Штефан вместе с мешком в одно мгновение оказывается у телеги. Выглядит это забавно, но никто не смеется, один лишь Виль едва сдерживает улыбку, но под грозным взглядом Зигфрида спешит за очередным мешком.
Толстяк Зигфрид, завидев дочь кричит:
- Принеси мне молока!
Девушка исчезает за дверьми, так и не замеченная никем из нас, впрочем, она тут же выбегает из дома, торопливо неся в руках большой кувшин с молоком. Только теперь мы можем, как следует разглядеть ее.
Последний мешок уложен на длинный воз, теперь можно и передохнуть. Кристина проходит мимо нас, шестерых тяжело дышащих, усталых людей. Мы со Штефаном не можем оторвать взгляда от ее маленькой фигурки. У нее ангельское личико, длинные волосы, заплетенные в толстую косу, большие голубые глаза. Виль не удерживается и звучно прищелкивает языком. Остальные трое крестьян не обращают на дочь мельника никакого внимания. Мельник выпивает большой кувшин в два приема и отсылает дочь обратно в дом.
Наступило время расчета, он награждает каждого из нас несколькими монетками. Сегодня, на удивление, он не так скуп как обычно. Несколько возов трогаются с места и отъезжают от большой мельницы. Мы расходимся по домам усталые, но довольные заработком.
Ужинаем молча. Изголодавшийся Штефан ловко орудует ложкой, я вяло жую кашу из тарелки и думаю о дочери мельника. Наконец, мой друг нарушает тягостное молчание.
- Послушай, Алоиз, - говорит он мне, - ведь это была дочь Толстяка Зигфрида? Я слышал, что она очень красивая, но теперь вижу, она еще лучше, сущий ангел.
Удивительно, но мы, оказывается, думаем об одном и том же! Я отхлебнул кислого молока и сказал:
- Да ты, верно, влюбился в нее? Забудь об этом, дружище, Толстяк Зигфрид никогда не согласится выдать ее за тебя, - я хитро прищурился, и еле сдерживая смех, добавил, - если, конечно, ты будешь его спрашивать.
Штефан нерешительно пожимает плечами и безмолвствует. Алоиз, то есть я, тоже хранит молчание. Посмотрим, что будет дальше.
***
Следующий день мы со Штефаном решили отдохнуть. Заработанное вчера, позволяло побездельничать некоторое время, кроме того, после такой работы трудно пошевелить рукой, а не то, чтобы работать. У меня так ломило спину, что я провалялся целый день и только к вечеру поднялся на ноги. Штефан чувствовал себя не лучше моего.
Знойный день медленно угасал, вечер уже вступил в свои права и Штефан решил пойти погулять. Я не препятствовал ему, у меня было одно дело.
Как только Штефан удалился с глаз, я окольными путями направился к дому мельника. По дороге в поле я нарвал цветов. В это время они были особенно хороши, хотя я не знал, смогу ли я подарить их, но все-таки очень надеялся на это.
Мельница стояла, как и полагается, на самом высоком месте в деревне. Дом был рядом, вокруг него не было забора, грозного мельника не осмелился бы побеспокоить ни один вор. Я осмотрелся, и, убедившись, что никто мне не мешает, нырнул в густые кусты перед домом.
Кристина, дочь мельника сидела на веранде. Она была совсем недалеко от меня, поэтому я хорошо видел, как она что-то вышивает на белом платке. Она напевала песенку, я прислушался.
...где ты, судьба моя, где, отзовись
днем или ночью ко мне ты явись...
Я не знал, был ли я ее судьбой, но отзываться сейчас, перед окнами Толстяка Зигфрида, я бы, пожалуй, не решился. Впрочем, мое любопытство взяло верх, я немного высунулся из кустов. И чуть не подпрыгнул от неожиданности! Совсем рядом, в зарослях, сидел Штефан и тоже наблюдал за Кристиной! Он заметил меня и юркнул обратно в густую листву. Я не стал засиживаться и потихоньку выбрался из кустов. Окольными путями я быстро вернулся к себе домой. Штефан уже был там.
- Как это понять, дружище, ты ухлестываешь за дочерью мельника? - весьма насмешливым тоном спросил я.
Штефан словно не замечая моей насмешки, ответил, полный достоинства:
- Я просто хотел еще раз увидеть ее... плохо разглядел вчера, там у мельницы.
Я кивнул, и хотел было уйти, ведь он мог спросить меня о том же... Увы, не успел я сделать и шага, как он настиг меня своим вопросом.
- Алоиз, что ты сам делал под окнами Зигфрида? - очень серьезно спросил он.
Я не знал, что ответить и тут мне пришла в голову одна мысль. Если Штефан задал мне тот же вопрос, что и я ему, то я отвечу ему так же, как он мне.
Мой ответ ему не понравился. Он стал допытываться и я выложил все, что было у меня на душе.
- Нам обоим нравится Кристина, - торжественно сказал Штефан, - богу было угодно, чтобы он сделал нас соперниками.
Мой друг поднялся на ноги, то, что он сказал, прозвучало так замечательно, будто передо мной был не обычный деревенский паренек, а настоящий рыцарь. О таких людях мне рассказывал мой отец.
- Я хочу, чтобы все было честно! По рукам?
- По рукам! - воскликнул я.
В дверь осторожно постучали.
Это была Берта, только она стучит в дверь так осторожно. Берта дочь тех самых соседей, которые приютили меня, когда я остался сиротой, мы росли вместе, и я сохранил в памяти каждый миг этого чудесного времени.
Берта часто приходит к нам, ей интересно сидеть с нами. Эта тихая деревенская девушка мне как сестра. Ее грустные, зеленые глаза могут свести с ума кого угодно, но я стараюсь не думать об этом. Мне почему-то жаль ее, хотя ей не на что жаловаться. Ее родители стараются изо всех сил, чтобы дети жили безбедно. Берта тоже не отстает от них, ее часто можно видеть хлопочущей по хозяйству, а творения ее рук, когда речь идет о вышивке можно отнести к произведениям искусства.
Берта всегда ведет себя скромно. Штефан часто в шутку подтрунивает над ней, зовет тихоней и смеется, что у нее так мало друзей. Я не сержусь на него за это, он никогда никого не обижает.
Как только Берта вошла, мы сразу же умолкли. Не хотелось, чтобы она узнала о дочери мельника, ей,наверное, будет очень грустно от этого.
- Вас что-то не видно сегодня? - шепчет Берта тихим голоском и начинает хлопотать по хозяйству, она варит кашу для нас. Мы привыкли к этому, поэтому совсем не удивляемся.Вместо ответа я дарю ей букет полевых цветов собранных для Кристины, дочери мельника. Глаза Берты, ее грустные, грустные глаза, как-то оживляются, она смущенно благодарит меня, и возвращается к своей каше. Я горделиво смотрю на Штефана, он растерянно хлопает глазами.
Ужинаем втроем, я ем без аппетита, но не подаю и вида, не хочу обидеть Берту.
Ночью ворочаюсь без сна, вспоминаю прошедший день и думаю о том, что будет дальше.
***
Последующие несколько недель, нам было не до дочери мельника. Мы исколесили все окрестные деревни в поисках работы. Где только нам не приходилось зарабатывать на хлеб!
Мы помогали строить хлев одному зажиточному крестьянину, возводили плотину на реке, ловили рыбу в озерах, трудились на лесопилке и где только можно. Ночевать приходилось в самых разных, порой не слишком подходящих для этого местах, но нас трудно чем-то удивить, Штефан всю жизнь был бродягой, я же, совсем неприхотлив. Случилось так, что нам пришлось надолго забыть о нормальном ночлеге, и только хороший заработок позволил вернуться домой.
Теперь, когда все было позади, я и Штефан могли, наконец, заняться тем, о чем не переставали думать все это время...
Дочь мельника по-прежнему редко выходила из дому, отец старался не выпускать ее одну, поэтому кто-то из братьев всегда сопровождал Кристину на прогулке.
Мы неотступно следили за домом Зигфрида. Два или три раза в неделю Кристина выходила из дому в сопровождении кого-то из братьев. Счастливыми были дни, когда за сестрой следовал самый младший из братьев, Юрген. Он почти всегда отвлекался от порученного задания, гонял бродячих собак или швырял камнями в пролетавших ворон. Юрген был одного с нами возраста, но не отличался умом. Петер и Олаф не раз бранили его за баловство, но ему все было нипочем.
В один из летних дней Кристина вышла на прогулку вместе с Юргеном. Мы осторожно, чтобы нас не заметили, следовали за ними. Младший из сыновей Зигфрида был в каком-то особенно веселом настроении и совсем не обращал внимания на сестру. На этот раз он задался целью вырезать из толстой ветки дубинку и так увлеченно работал ножом, что ни слышал ничего вокруг. Брат с сестрой и мы со Штефаном минули окраину деревни и оказались на большом лугу меж окружавших селение утесов. Трава была уже достаточно высокой - скоро ее должны были косить. Кристина пошла собирать луговые цветы, а Юрген уселся на траву и ловко орудуя ножом, увлеченно продолжил свою работу.
Время для знакомства было самым подходящим. Я расхрабрился и вышел из-за большого дуба, где мы прятались, и, делая вид будто прогуливаюсь, двинулся в сторону собиравшей цветы девушки. Мой друг Штефан остался позади, затаившись за большим деревом, он все еще боялся показываться и был немного нерешительным в эту минуту.
Кристина не сразу заметила мое появление. Я подошел совсем близко, когда она, наконец, увидела меня.
- Здравствуйте, - сказала она, с большим любопытством рассматривая меня. Ей редко удавалось поговорить с кем-нибудь кроме отца и братьев, и она была, наверное, очень рада увидеть новое лицо.
Я не знал как себя вести с ней и только смущенно и несколько неуклюже поклонился в ответ на ее приветствие.
- Ваше лицо мне кажется знакомым, я видела вас где-то совсем недавно. Вы ведь из нашей деревни? - спросила она, продолжая выбирать наиболее красивые цветы на лугу. Кажется, она была очень любопытна. Не каждый решится запросто заговорить с незнакомым человеком.
Немного осмелев, я ответил как можно вежливее:
- Должно быть, вы видели меня на мельнице вашего отца, я иногда работаю там... меня зовут Алоиз, я здешний житель, - вырвалось у меня.
- Как интересно, вы работаете на мельнице отца, живете в нашей деревне, а я совсем вас не знаю. Где вы прятались?
Я не знал, как мне ответить на этот вопрос и стоял, уставившись на нее. Должно быть, у меня сейчас был очень глупый вид.
- Почему вы молчите? Вы, верно, не слишком разговорчивый?
Сам не знаю зачем, но я подтвердил это предположение. Хотя я совсем не молчун, но сейчас я мог только соглашаться со всем, что она скажет. Мы еще немного поговорили о разных пустяках, и она очень важно сообщила мне свое имя. Имя, которое я знал давно и так часто теперь произносил во сне. Она расспросила меня о моих родителях, узнала, где я живу и чем занимаюсь, когда не работаю на мельнице. Время пролетело так незаметно, что мы совсем позабыли про ее брата. Ему видно наскучило строгать дубинку, и он позвал сестру домой. Меня он даже не заметил, будто я вовсе отсутствовал.
Кристина попрощалась со мной и, сказав, что возможно еще увидит меня во время следующей прогулки, ушла со своим братом, который так и не обратил на меня ни малейшего внимания.
Конечно, я сразу же вспомнил о прятавшемся за деревом Штефане и подошел к нему. Он все так же стоял словно заколдованный. Я был очень горд тем, что так ловко сумел заговорить с дочерью мельника и теперь показывал всем своим видом свое преимущество перед Штефаном. Тот только хлопал глазами. Мой друг очень осторожно, чтобы не обидеть, расспросил меня, о чем мы говорили с Кристиной. Идя домой я рассказывал ему все в подробностях, хвастливо привирая на каждом шагу. В это время я был очень весел и гордился собой.
***
Каждый новый день теперь, приносил мне новую надежду. Я ежедневно, когда был свободен от работы, приходил на луг в надежде встретить Кристину, но ее все не было. Штефан страшно завидовал мне после того дня, но как настоящий друг делал это без всякой злобы.
Уже неделю я старался встретить дочь мельника и всякий раз день проходил зря. Я уже подумывал, что отец больше не выпустит ее на волю, как однажды, Штефан пришел домой крайне взволнованный и какой-то веселый. Когда я спросил его о причине такой радости, он, несколько смущаясь, сказал, что сегодня у него была встреча с одной милой девушкой. Я заметил у него на лице небольшой синяк и спросил, откуда он.
- Я немного повздорил с ее братом. Он оказался очень грубым, и я не смог его успокоить.
В нашей деревне никто понапрасну не распускает руки, и я сразу понял, о ком он говорил.
- Ты встречался с Кристиной, и ее брат тебя поколотил? Кто это был, Петер или Олаф?
Штефан сказал, что это был Олаф. Я мог и сам догадаться об этом. Петер так бы отделал Штефана, что он не смог бы самостоятельно добраться до дома.
Я удивился, как это Штефану удалось сделать то, чего я добился всего лишь неделю назад - встретиться с Кристиной. Конечно, ему повезло меньше, ее средний брат отличался свирепым норовом, но теперь мне казалось, что Штефан в более выгодном положении. Я был так поражен этим, что не стал расспрашивать его, как это получилось. Штефан тоже стремился поменьше говорить. Он сказал лишь, что познакомился с девушкой благодаря бродячей собаке, которая напала на нее. Где был ее брат в это время, он не объяснил.
С этого дня стали происходить удивительные вещи. Раз в неделю, в один из дней я встречал Кристину на лугу в сопровождении младшего брата Юргена, по-прежнему, словно не замечавшего меня. Мы гуляли, разговаривали о разных разностях, и всякий раз договаривались о следующей встрече.
Со Штефаном происходило что-то еще более удивительное. Он, так >же как и я, раз в неделю исчезал из дома и приходил поздно, каждый раз принося на лице ссадину или синяк. Оказалось он тоже продолжает встречаться с Кристиной и одним из ее братьев. Как ему это удавалось, я не знал, но по лицу его я всегда видел, кто из братьев сопровождал сестру на этот раз.
Однажды Штефан едва добрался до дома, когда ему пришлось столкнуться сразу с двумя братьями. Я старался отговорить его от таких встреч, но Штефан упрямо твердил, что Кристина ему дороже ссадин и ран полученных от ее братьев. Часто он расспрашивал меня о моих встречах с ней и старался умалчивать о своих. Поразительно, но Толстяк Зигфрид ни о чем не догадывался и по-прежнему иногда нанимал нас работать на мельнице...
***
Лето уже близилось к концу, когда я и Штефан совершили невероятный поступок, делать который еще не доводилось ни мне, ни ему. Расхрабрившись, мы предложили любимой девушке свои горячие сердца, натруженные, мозолистые руки и совершенно пустые карманы. Кристина подумав, назначила время и место встречи, чтобы дать ответ на такое неожиданно смелое предложение не только для нее, но и для нас. Я, вспоминая эти дни, не раз потом поражался всей нелепости и наивности наших помыслов. Невероятно, но в разговорах с каждым из нас она никогда не упоминала о том, что с ней встречается кто-то еще.
***
Место, где нам была назначена встреча, было, пожалуй, чересчур зловещим. В небольшой лощине, в тени громоздившейся вертикальной стеной горы Гросс-Шпитце.
Штефан сказал мне, что как раз сегодня исполняется ровно месяц, как с этой неприступной вершины сорвался очередной безумец.
- Говорят, он почти добрался доверху, только наступил на треснутый камень и полетел вниз. Виль сказал мне, будто тот отчаянно кричал, когда падал вниз, - печально сказал Штефан, тяжело вздыхая.
- Зачем же он стал карабкаться на эту скалу? Он же знал, что никто еще не смог на нее взобраться?
Штефан немного поразмыслил. Он был совсем не глуп. Наверное, если бы ему удалось стать школяром, из него вышел бы настоящий ученый, по крайней мере, мне тогда так казалось. Штефан сказал:
- Верно, этот отважный человек хотел стать первым покорителем этой горы. Ему хотелось побороть свой страх...
Измышления моего друга были прерваны появлением Кристины. Она неожиданно выпорхнула из-за скалы. Дочь мельника остановилась перед нами. Поразительно, но если мы оба были в страшном волнении от этой встречи, Кристина совсем не показывала своего напряжения.
- Это место я выбрала потому, что тут должен разрешиться ваш спор. Я согласна бежать от своего отца и братьев только с тем, в ком я буду уверена на всю жизнь.
Ее голос на удивление звучал очень твердо и даже жестоко. Однако мы были так взволнованы, что не замечали ничего.
- Кто из вас сможет принести мне эдельвейс, который растет на этой скале, с тем я и сбегу из дома. Сбегу потому, что отец никогда не согласится...
Мы никак не могли и предполагать такого! Взобраться на Гросс-Шпитце! И это в тот момент, когда еще не увяли цветы на могиле очередного неудачного скалолаза!
Штефан крепился, как мог, я же стоял и не мог вымолвить и слова. Когда же я, наконец, смог говорить, я задал глупый вопрос только для того, чтобы разрядить ставшую тягостной и неловкой тишину.
- А что если на вершине не окажется эдельвейса? - спросил я, не подумав.
Кристина смерила меня взглядом, не сулившим мне ничего хорошего, и сказала:
- Эдельвейс там, я знаю это наверняка, а если ты трусишь достать его для меня, тебе незачем ходить за мной как тень. Мне не нужен такой трус!
Я стоял в полной растерянности. Неужели она говорит серьезно? Штефан и тот хранил молчание, и только когда она спросила его, тихо шепнул в ответ:
- Я достану этот цветок.
Штефан повернулся и торопливо пошел прочь. Через минуту, отойдя уже далеко, он вдруг обернулся и посмотрел на неприступную скалу Гросс-Шпитце. Казалось, что он смотрит на нее каким-то недобрым взглядом, как на злейшего врага, которого во что бы то ни стало надо усмирить. Еще через несколько минут он уже исчез из виду.
***
Весь вечер мы не разговаривали друг с другом, я не ссорился со Штефаном и был уверен, что и ему не за что быть на меня в обиде. Просто наступил момент, когда между нами вырос невидимый барьер в виде Кристины. Каждый из нас думал о том, что было сказано сегодня днем у горы. Я не знал, стану ли я выполнять неожиданную и очень странную прихоть девушки, о которой думал прежде только хорошее.
Наступившая ночь стала бессонной. Полночи я не сомкнул глаз и думал о том, что же принесет завтрашний день.
***
Утреннее пробуждение пришло быстро. Несмотря на то, что мне удалось заснуть только под утро, я проснулся словно от удара.
Штефана не было в доме. Я сразу понял, где он мог бы находиться и, не теряя времени, опрометью бросился в сторону места вчерашнего разговора.
Гросс-Шпитце безмолвно стоял вдалеке, когда я, не помня себя от тревожного предчувствия, мчался по лугу, утопая в траве влажной от росы.
Гора представляла собой одиноко стоящий утес. Другие вершины, громоздившиеся вокруг, были хоть и гораздо выше, но более пологими, поросшими деревьями и кустами.
Задыхаясь от быстрого бега, я торопливо обошел утес вокруг. В окружности он был не более нескольких сот шагов. Я не заметил Штефана поблизости и на какое-то мгновение даже успокоился.
"Может быть, он оставил эту дурацкую затею", - с облегчением вздыхая, подумал я.
Я присел на траву, чтобы отдышаться и прийти в себя. Ужасно разболелась голова, такие резвые забеги были не для меня.
Пахло ароматной травой и полевыми цветами. Я замечтался и не сразу услышал осторожные шаги. Кто-то едва слышно ступал по траве мягкой походкой. Я приподнялся и увидел дочь мельника Кристину. Она была очень нарядно одета, а на ее голове был венок из цветов. Подойдя ко мне поближе, она словно не замечая меня, прошла мимо, остановилась в нескольких шагах впереди и, всматриваясь вперед, воскликнула:
- Он все-таки решился!..
Я подскочил как ужаленный змеей! Подлетев к стоявшей впереди девушке, я проследил за ее взглядом.
Как я был невнимателен и поразительно недогадлив! Я обошел гору и, не увидев внизу Штефана, решил, что он оставил эту глупую затею. Он же в это время карабкался почти по отвесной стене!
- Боже мой, зачем он это делает? - закричал я, что есть силы и, сорвавшись с места, побежал к утесу.
Теперь мне хорошо было видно то, что я проглядел до этого. Штефан осторожно переступая с камня на камень, уцепившись обеими руками за узкие выступы, карабкался вверх. Невероятно, но он уже почти достиг половины пути. Я не знал, как ему удалось забраться на такую высоту, но заворожено смотрел на его смелые попытки обогнуть большой уступ на пути к вершине.
Кристина тоже подошла поближе и теперь стояла рядом со мной. Я посмотрел на нее и заметил в ее взгляде гордость. Она без сомнения была в восторге от такого поступка ради нее. Я снова бросил взгляд вверх, Штефан теперь был еще выше. Чтобы увидеть его мне приходилось сильно задирать голову вверх. Мой безумный друг уже с успехом преодолевший очередной выступ теперь нашел небольшое углубление, где мог немного отдохнуть.
Я, увидев, что сейчас ничем не отвлекаю его, стал кричать, умоляя спуститься вниз. Штефан только качал головой и смеялся. Нас разделяли не меньше ста футов, но я чувствовал, как тяжело приходится моему другу.
Чтобы обуздать его я стал просить Кристину.
- Ты должна сказать ему, чтобы он вернулся. Хватит и этого. Он уже все доказал.
- Нет, он должен сорвать эдельвейс, или если его нет, достичь самой вершины! - было мне ответом.
Все выше взбирался отчаянный Штефан. Я видел, как смело он смотрел на медленно приближавшуюся вершину. Очередной выступ казался ничем не труднее других. Штефан бесстрашно продолжил преодолевать почти отвесную стену. Мое сердце колотилось как безумное от предчувствия беды. Я не сомневался в том, что сейчас что-то произойдет. Штефан наступил на небольшой камень, торчавший из стены, и стал подтягиваться на руках. Вдруг камень стал шататься. Я испугался и не напрасно. О, ужас! Камень из-под ноги моего бедного друга вылетел и рухнул вниз. Штефан потерял опору и повис на руках над пропастью.
- Осторожней! - вырвалось из уст Кристины.
Штефан все еще висел над бездной, отчаянно пытаясь подтянуться вверх.
Я упал на колени и стал просить Господа спасти моего несчастного друга. С дрожью в голосе я умолял небеса предотвратить страшное несчастие и возносил руки к небу. Увы, небеса остались глухи к моим мольбам. Силы Штефана иссякли, и он сорвался вниз...
Мой несчастный друг, оказался по-настоящему смелым человеком. Он не кричал когда летел вниз. Даже самые смелые люди в таких случаях не сдержались бы от последнего в своей жизни крика отчаяния. Штефан не издал ни единого звука и упал на землю недалеко от нас.
Я, находясь на грани помешательства от увиденного, закрыл глаза. Они сами собой наполнились горькими слезами. Соль разъедала мои глаза. Я шагнул к месту падения. Как незрячий присел на траву и стал искать наугад того, кого боялся найти. Скоро я наткнулся на горячее тело и, не осознавая происходящего, попробовал открыть глаза. Мне удалось это не сразу, но когда я увидел то, что было передо мной, мне захотелось снова закрыть глаза и больше не видеть этого. Окровавленное тело лежало на земле. Штефан был мертв. Я с болью в сердце и затуманенным разумом пытался осознать увиденное. Еще мгновение назад мой лучший друг был жив и старался покорить неприступную скалу. Теперь же мертвое тело лежало на земле. Я старался не думать о том, что будет потом. Теперь я и сам не знал, как буду дальше жить. Разум отказывался подчиняться мне. За то недолгое время, что Штефан был моим другом, он успел стать частью моей жизни...
Кристина, еле держась на ногах, подошла ко мне и присела на теплую землю. Она плакала. Сейчас я не старался ее утешить, в эту минуту мне трудно было держаться самому. Я посмотрел на небо, оно было таким чистым и безоблачным. Страшно было умирать в такой удивительно ясный день, но Штефан не думал о смерти, когда старался покорить неприступный утес. Жизнь была трудной, но прекрасной и только нелепая смерть оборвала ее так внезапно.
Долго мы еще оплакивали нашего друга сидя перед безжизненным телом. Наконец, Кристина поднялась на ноги и сказала:
- Надо позвать людей...
***
Я стоял на кладбище и смотрел на свежую могилу. Берта была рядом. От горя ее глаза стали бесцветными. Она стойко перенесла весть о гибели Штефана, но я видел, что она сейчас больше напоминала тень прежней Берты. В день похорон она была очень подавлена, и я едва довел ее до дома. К моему ужасу, Кристины на похоронах не было. Может быть, ее не отпустил отец, для него Штефан был нищим бездельником и он никогда не замечал его, если ему это не было нужно.
Берта положила цветы на могилу Штефана. Я постоял еще немного и увел ее подальше.
- Зачем он это сделал, скажи мне, Алоиз, зачем он это сделал?
Конечно, я не мог сообщить ей всей правды и сказал что-то не слишком убедительное.
Берта, молча, шла рядом со мной. Она тоже думала о несчастной судьбе нашего друга и ее глаза снова и снова наполнялись слезами...
***
Место, где нашел свою смерть мой единственный друг, я теперь посещал часто. Я молился, стоя перед утесом Гросс-Шпитце, вспоминая в своих молитвах бедного Штефана. В течение двух недель со дня похорон моего друга я каждый день находил время на посещение этого места. Кристину я не видел, она вдруг исчезла из виду, словно ее и не было.
И вот однажды я снова оказался там. Скала по-прежнему выглядела неприступной, но с того дня она стала казаться мне какой-то особенно зловещей.
Я стоял и ни о чем не думал. Тишина, царившая в воздухе сегодня, не тяготила как прежде. И все же она не была абсолютной. Я, как и совсем недавно услышал за спиной тихий шаги человека, идущего по траве. Оборачиваться мне не пришлось, я догадался, кто это был. Ко мне подошла Кристина. Она посмотрела на то самое место. В безмолвии мы стояли рядом. Я видел ее лицо сбоку. Оно казалось грустным. Вдруг она сказала:
- Ты должен достать этот эдельвейс.
Сначала мне почудилось, что я ослышался. Сказанное ею было настолько нелепым, что я просто не поверил своим ушам. Я переспросил ее и услышал то же самое еще раз.
- Ты должен достать этот эдельвейс, - повторила она с удивительной холодностью. Я посмотрел в ее глаза, они были безумными. Будто прозрачные, они светились каким-то удивительным блеском.
- Как ты можешь говорить такое? Штефан погиб из-за этого проклятого эдельвейса! Из-за этой проклятой горы я лишился своего друга, а теперь ты хочешь избавиться и от меня?
- Ты должен достать этот эдельвейс, - упрямо повторили ее уста. - Ты окажешься трусом недостойным своего друга. Он не оказался трусом, он оказался лишь слабым. Ты должен доказать свою силу, ты должен доказать, что ты не трус. Подумай, завтра утром ты должен достать этот цветок.
Она развернулась и быстро пошла в сторону деревни. Я стоял на месте не в силах понять сказанное той, ради которой погиб один человек и теперь был близок к помешательству другой.
Я не знал, что будет завтра, но предчувствовал, что жизнь моя с этого дня не будет такой как прежде.
***
Вечером я и Берта сидели на берегу тихой извилистой реки. Изредка перебрасываясь словами, мы смотрели на идущее к закату солнце. У меня из головы не выходили слова Кристины об эдельвейсе. Я был так задумчив и грустен, что не смог скрыть своего мрачного настроения от всегда тонко понимающей меня и чувствующей все перемены в моей душе Берты.
- Алоиз, тебя что-то тревожит, ты все думаешь о Штефане? Скажи мне, о чем ты сейчас думаешь? Твои глаза мне совсем не нравятся, в них что-то изменилось. Ты стал каким-то другим, будто неживым. Сегодня ты выглядишь еще хуже. Скажи мне...
Я не мог сказать, чем были заняты мои мысли сейчас и бессовестно врал, придумывая самые невероятные причины, не упоминая при этом главного. Все же я был уверен, что Берта не поверила ни единому моему слову.
***
Рано утром на заре, я, ничтожный из людей, предатель памяти своего друга, недостойный сын своих достойных родителей, оскорбляя их память и злостно обманывая единственного человека оставшегося рядом со мной, маленькую и верную Берту, шел к проклятому всеми в округе утесу. Шел в безумной надежде достать этот никчемный цветок или погибнуть, сгинуть, превратиться в тлен, низвергнувшись в бездну. Я не мог объяснить самому себе, зачем я иду на верную смерть, и только лишь порыв безумия направлял меня в эту минуту словно поводырь.
Небо снова было безоблачным, утренний воздух еще не успел, как следует прогреться, а я уже осмотрел утес со всех сторон и понял, что лучшего места для восхождения чем то, которое нашел Штефан, мне не найти.
Я с отчаянным ожесточением устремился по почти отвесной скале, цепляясь за узкие выступы, наступая на камни, летевшие потом вниз с оглушительным свистом, карабкаясь, как обезьяна по деревьям. Какая-то злость, овладевшая мной на время, подстегивала меня, в бешеном и отчаянном азарте и слепой ярости от собственного бессилия я в фантастическом темпе преодолевал одно препятствие за другим. Я был гораздо выше того места, где впервые увидел карабкающегося по скале Штефана, когда, отдыхая на одном из выступов, я вдруг заметил маленькую человеческую фигурку, быстро приближавшуюся к утесу. Она двигалась в мою сторону поразительно быстро, и я подумал, что это Кристина мчится посмотреть на меня. Через несколько минут я заметил, что это Берта бежит по мокрой траве как молодая лань. На ходу она что-то кричала, и мне не сразу удалось разобрать, что она требует, моего возвращения на землю.
"Возвращение на землю" - какой глубокий смысл я теперь вкладывал в эти слова! Я снова устремился ввысь. Камни вылетали из-под моих ног десятками, но я не падал вниз лишь потому, что взбирался по стене стремительно быстро. Я трижды резво и очень удачно миновал огромные выступы в скале и вскоре очутился перед самой вершиной. Острый пик Гросс-Шпитце здесь, вблизи, не казался таким уж неприступным. Я без труда взобрался на небольшую площадку на самой вершине и тут же заметил маленький цветок. Здесь, не в пример месту, где стояла перепуганная насмерть Берта, было очень ветрено. Цветок склонялся под порывами сильного ветра. Я избавил его от дальнейших страданий и, сорвав доказательство своей смелости и безрассудства, посмотрел вниз. Где-то в начале луга, я увидел еще один силуэт. Я точно знал кто это. Теперь я стоял во весь рост, как вершина человеческой силы и вместе с тем напрасного труда. Только сейчас я понял, насколько глупо я вел себя в это время. Понял, как глупы и нелепы были человеческие попытки взобраться на вершину.
"Покорение этой вершины ни доставит никому радости, не принесет пользы людям, не сможет направить кого-то на путь истинный".
Спуск с Гросс-Шпитце был, наверное, гораздо труднее, чем восхождение, но я был так занят своими мыслями, новым, приобретенным с таким трудом и такой ценой взглядом на жизнь, что спустился как-то сам собой, ни разу не подвергнувшись серьезной опасности.
Я спустился вниз. На том месте, которое я теперь всегда буду называть "то место", стояла Берта. Ее глаза были в слезах. Я посмотрел в сторону деревни. Там, в сотне шагов от меня, с гордым видом стояла Кристина. Она была в самом нарядном платье из всех, что я видел. Она улыбалась мне. Теперь я крепко сжал эдельвейс в руке и шагнул в сторону дочери мельника.
Я услышал приглушенный плач Берты. Сквозь слезы она шептала мне:
- Алоиз, Алоиз...
Я сделал еще несколько десятков шагов и был уже недалеко от Кристины. Она улыбалась мне и говорила:
- Иди ко мне, мой герой, ты заслужил награду.
Ее слова громким набатом отзывались в моей голове. Я слышал ее голос, и он будто с небес шептал мне:
"Иди, иди же, Алоиз, награда ждет тебя, ты заслужил ее, заслужил..."
Внезапно я остановился. Я опомнился и остановился. Мне хотелось кое-что сказать человеку, который теперь ждал меня, но внезапно я раздумал. Я засмеялся, мне стало почему-то безумно смешно, и я засмеялся. Лицо Кристины передернулось, она все еще не понимала причины моего смеха, но ей все это ужасно не нравилось. Я постоял еще немного, заливаясь истерическим смехом и повернувшись, пошел к человеку, который никогда не требовал от меня ничего кроме понимания и настоящей дружбы. Человеку, который по-настоящему любил меня безо всяких условий.
Берта перестала плакать. Ее глаза наполнились радостью. Я впервые видел эту грустную девушку такой счастливой и веселой. После того как я, наконец, сделал свой выбор и подарил ей самый дорогой подарок в ее жизни, добытый с таким трудом Эдельвейс, она была счастливей всех на свете.
***
Теперь, глядя сквозь пелену прожитых лет, я пишу эти строки и вспоминаю те далекие времена моей юности, первой и единственной настоящей любви в моей жизни. Любви, о которой я долгое время не догадывался и был одурманен странной страстью к предмету, не заслуживавшему той преданности, что я доказывал.
Разумеется, сейчас я уже не тот наивный и малограмотный юноша, что был прежде. Годы великих свершений, торжество науки и разума, тысячи и тысячи прочитанных мною книг, обогатили меня. Прожитые годы сделали мудрее. Все это позволило писать эти строки, не боясь быть непонятым или поднятым на смех. Наступили новые времена, старые давно канули в лету, и все же я и моя дорогая и единственная Берта считаем, что несмотря ни на что это было самое лучшее время в нашей жизни.