Аннотация: Роман в издательстве! Закончен! Выложу все целиком, как только выйдет книга через месяц. Любовные сцены, погоня, бегство, красивый сильный мужчина, обворожительная женщина.. и юмор, конечно!
Все её мужчины - Бегство
Отрывок из романа ВСЕ ЕЁ МУЖЧИНЫ"
--------------------------------------------
12 апреля 1920 года, понедельник, вечер, г. Ваденсвиль.
Саломея была красивой, светло-серой, почти белой кобылой-восьмилеткой с огненно-рыжей гривой. В конюшне пахло навозом и кожей. Не успела я войти, как обе лошади вытянули красивые головы из стойла, застучали копытами и зафыркали. Я прошла мимо к полке с седлами, и Саломея нежно дернула меня губами за рукав редингота и посмотрела темно-карими, почти черными глазами под рыжей щеткой длинных ресниц. Я вошла в бокс и оглядела лошадь со всех сторон: красивые, широкие плечи, тонкие ноги, точеная арабская голова с черными ноздрями, огненная грива с волнами от заплетенных кос.
Лошадь дернулась, запрядала ушами и прислушалась, в соседнем боксе заржал вороной жеребец. Муханов вошел в конюшню:
- Ты уже здесь? Лучше себя чувствуешь?
- Да, лучше.
- Я подумал, далеко не пойдем. Не хочу, чтобы ты переутомлялась.
- Значит, в Пфеффикон не поедем?
- Поедем, это как раз недалеко, верст восемь вдоль набережной.
Мы выехали на брусчатку, спустились в кружевные кованые ворота на шоссе. И лошади зацокали по серой плитке тротуара. На повороте шоссе у большого дома с синими ставнями и с надписью "Боб`с бар", Муханов приполнял кепку:
- Привет, Сью!
- Привет! О, Ева, ты потрясающе смотришься верхом... Я не знала, что ты умеешь. - Сью с рыжими мелкими кудряшками над веснусчатым лбом ловко перекинула во рту от одной щеки к другой громадный леденец и потрепала Саломею по морде. - У меня в Киеве тоже была такая... серая в яблоках... я очень неплохая наездница... Вы случайно не проедете мимо почты?
- Предем... - Улыбнулся Муханов, и Сью подпрыгнула на месте.
- Не захватите два письма?
- Конечно.
Сью скрылась в баре, вместо нее на солнышко важно вышел жирный полосатый кот и мешком завалился на коврик перед дверью. Через минуту выскочила Сью, и с размаху налетела на кота:
- Вот зараза! Мама, уберите вашего кота!
- Животное должно таки гулять и дышать свежим воздухом, - раздался голос из глубин бара.
- Клянусь, если он еще раз кинется мне под ноги, я заведу бульдога... Извините... Вот письма... Это в Киев. Пишу несколько месяцев подряд, и ни одного письма в ответ. Я так волнуюсь...
Мы выехали на шоссе и завернули в сторону Рихтерсвиля. На железнодорожной станции крупным, черным шрифтом пестрело расписание поездов рядом с подробной картой Швейцарии и названием городка Веденсвиль. Поезда со станции шли как в Цюрих, так и в противоположную сторону до Пфеффикона и через дамбу на озере на противоположный берег. Самый первый поезд отправлялся в 4.30 утра. Я подъехала к карте. Одно название рядом с городком Вивей на Лак Леман привлекло мое внимание. Блоне.
Муханов подъехал и встал рядом:
- Что там, милая?
- Не знала, что вокруг столько маленьких городков, - соврала я.
На самом деле у меня не выходило из головы - как же мне вернуть медальоны и деньги. Я была уверена, что Муханов держит их в сейфе у себя в гардеробе. В окошке над поворотным диском замка было восемь цифр. Восьмизначный код ни за что не открыть, если только не знать его наверняка. Как бы выведать код? Даже в порыве страсти Муханов не скажет мне его. Это то, чем он может меня удержать, когда ко мне возвратится память. Память возвратилась. Но долго ломать комедию перед Мухановым не удасться. Бог знает, сколько у меня теперь новых знакомых в этом... ммм.... в Веденсвиле. И ни одного я не помню в лицо. Эта Сью так странно на меня смотрела - кто же мог подумать, что во время амнезии я позабыла, как сидеть в седле! Конечно, можно списать странности поведения на беременность, не выходить в город, но мне не удасться обманывать Муханова долго. Я должна ехать в Блоне. Забрать детей и ехать. Там ждет меня Даниэль д`Амбрасетти, мой старый друг детства, а теперь, как еще оказалось, и любовник. Я наморщила лоб, стараясь представить, как теперь должен выглядеть доктор д`Амбрасетти, которого я не видела почти три года. То есть видела, конечно... но я совершенно этого не помню. Дан, мой старый друг, хранитель детских тайн - был моим любовником! В голове не укладывалось! Я попыталась представить, как бы он целовал меня, но вышло плохо. Я скорее, могла представить, как меня целует булочник во "французской" буланжери на углу, чем Дан.
А если Дан не ждет меня? За три месяца ни одного письма... Хотя... он может не писать намереннно, чтобы не возбуждать подозрений Муханова? Мол, прокатился с ветерком с приятной дамой и теперь, прости-прощай, чужая жена. Если Дан так все рассчитал, то он должен был знать, что диссоциированная фуга пройдет, я вернусь в нормальное состояние и безусловно, не захочу жить с человеком, которому меня отдал отец, как товар за семейные долги. С Мухановым мы разошлись два с лишним года назад. Мне хотелось поддержать его, когда он пошел в Добрармию, но кто же мог предположить, что все закончится постелью. Для Муханова помириться - значит, переспать. Он ловко заманил меня в западню и теперь не отпустит.
Весь оставшийся вчерашний вечер я ломала голову над кодом. Единственное до чего я додумалась, что код должен состоять из даты, последовательно число, месяц, год или наоборот, как раз восемь цифр. А иначе запомнить восьмизначное число очень сложно. Сегодня, когда Муханов уехал на службу, я открыла гардеробную и попыталась вскрыть сейф. Какие только варианты я не подбирала, дни рождения членов семьи, его, мой, детей, тети Юлии, в прямом и обратном порядке, даты приезда в Цюрих, отбытия из Москвы, все национальные праздники - сейф не поддавался. Через полтора час я сдалась и улеглась на ковер перед шкафом. В комнату вошел Саша, вернувшийся с утренней прогулки:
- Мама, что ты тут деяешь?
- Ищу хлыст. Свой куда-то положила, не могу найти. Хочу прогуляться с Саломеей.
Саша сел и стал крутить маленькими пальчиками колесо на сейфе. В таком виде нас застал Муханов. Я увидела над собой его ноги и жесткий блеск сапфировых глаз. Он сердился на меня. Я отказа ему в ласке вчера ночью и сегодня утром под предлогом плохого самочувствия.
Он взял на руки сына и задал тот же вопрос:
- Что вы тут делаете?
Саша обнял отца маленькими ручками, и лицо его разгладилось:
- Мама ищет пьётку! Она свою потеяла, теперь ищет твою!
- Хлыст в кресле рядом с valet de chambre. Но, кажется я видел твой хлыст в конюшне, Ева. Ты оставила его там... Хочешь прогуляться? - Он впился взглядом в мои губы.
Я грациозно поднялась с ковра и обволокла его шею. Муханов пожирал глазами мою полуобнаженную грудь и губы. Я знала, что с ребенком на руках он бы не стал целовать меня, зато я могла делать вид, что сгораю от желания.
- Хочу... до обеда. Пойду к себе, переоденусь.
15 апреля 1920 года, суббота, ранее утро, г. Ваденсвиль.
Отношения с Мухановым хуже день ото дня. Я не подпускаю его к себе и это злит его неимоверно. Несколько раз вечером и утром он стучался в двери моей спальни, и я отталкивала его. Вчера, в пятницу утром, он не постучал, прекрасно, наконец-то, он оставил меня в покое. Вечером Спартак ушел в одиночестве в бар, а я опять ломала голову над кодом. Уложила детей, почитала, поскучала и сама пошла спать.
Уже сегодня, в ночь с пятницы на субботу, меня разбудил приглушенный женский смех за стеной, возня и стоны. Я накинула пеньюар и открыла дверь в соседнюю комнату. Сомнений не было, стоны доносились со стороны кровати. Я нащупала на стене тумблер и включила свет. На кровати сидела голая рыжеволосая Сью и не хуже чем давича леденец перекатывала во рту член Муханова.
Увидев меня, она поперхнулась и взвизгнула.
- Какого черта тут происходит? - Я не узнала собственного голоса. Он звучал глухо и грозно. В окне над садом отвесно раскололась молния и, сухой взрыв грома накрыл озеро и окрестности.
- Ты... ты... - я не находила слов, задыхаясь от гнева. - Ты... как ты мог привести эту шлюшку в наш дом?
- Что? - Взвизгнула Сью и вскочила. - А еще баронесса...
Я взглянула на ее серо-мышиный лобок и рассмеялась:
- Крашеная потаскушка... - Муханов хмуро изподлобья наблюдал за мной, - Ты пришла в мой дом, залезла в постель и думаешь, это тебе так просто сойдет с рук...
Я схватила с турецкого ковра шпагу и со свистом восьмеркой рассекла воздух. Спартак было дернулся с места, но я быстро поднесла кончик к его горлу:
- Стой на месте, Пати... Без глупостей... Я поговорю с твоей шалавой...
Сью вжалась в стену.
- Так значит, Сью, ты хорошая наездница?
Сью кивнула, и кудряшки мелко задрожали.
- Лучше бы ты подавилась сейчас его членом, Сью Малкиель... Я еще раз рассекла воздух, и Сью, сшибая стены, с диком криком припустила вниз по лестнице. Я услышала, как хлопнула входная дверь и отбросила шпагу в угол комнаты.
Голый Муханов стоял неподвижно, но я видела, как ярость наполняет его глаза.
- Зачем ты притащил ее сюда, в нашу постель? Ты хотел унизить меня? Хочешь, чтобы надо мной потешался весь город? Объясни, для чего тогда ты привел меня в этот дом и разыгрывал примерного семьянина!!
- Ты сама виновата! - выпалил Пати. - Ты холодна, как лед... Вспомни, хотя бы раз за последние месяцы ты предложила мне себя? Приласкала меня по собственной воле? Дала ли себя приласкать? Я постоянно кружу вокруг тебя, как попрошайка, вымаливая каждый поцелуй, не смея и пальцем дотронуться до твоих божественных сисек и до святая святых, и если ты соизволишь раздвинуть ноги, то я должен быть бесконечно благодарен тебе за такое снисхождение! Кому рассказать, засмеют - я не знаю, как растут волосы на лобке у жены. В последнее время ты решила отказать мне даже в этой малой крупице любви. Мне осточертело быть в роли просителя! Я устал трахать тебя, в то время как ты лежишь, как бревно!
- Я - бревно? Ты просто не в состоянии обуздать свой член, свои низменные пороки!
- Что? - Прошипел Муханов. - Что? После нашего развода у меня не было ни одной бабы! Не потому что не мог, а потому что не хотел! Ты опустошила меня! Я старался, как мог вылечиться от любви к тебе! Может быть, поэтому и пошел воевать! Ты знала это? Ты знала... а иначе не прискакала бы ко мне с предложением последней любви! И даже тогда ты строила из себя добродетель - возьми меня и умри! А на самом деле, кроме меня никому ты нужна...
Я стояла, как в столбняке от его слов, но Муханов и не думал униматься:
- Я хочу жить с женщиной, которая любила бы меня, а не снисходила до меня. Уж лучше быть со Сью, чем трахать тебя! Сью всегда хотела меня, в отличие от тебя... и я согласился и трахнул ее, и она была счастлива!!
Только бы не разреветься. Вокруг валялись надушенные шмотки Сью:
- Хорошо, Пати. Я - бревно... и поэтому ухожу от тебя...
- Нет! - проревел Муханов и опрокинул меня на кровать. - Хоть раз полюби меня, как любила его!
Спартак смотрел на меня так яростно, жила на лбу вздулась, я почти физически чувствовала, как он борется с желанием придушить меня. Я слышала, как смешивается наше шумное дыхание, как пот с его тела капает на мое. Рука скользнула в густую гриву волос, пальцы опустились на переносицу и горячие губы. Все мое тело устремилось вверх, к его груди и плечам, к ошеломленному лицу, и жадная ладонь обняла мой выгнутый стан и горячие губы страстно впились во влагалище.
До утра я демонстрировала Муханову свое умение ездить верхом и другие чудеса джигитовки. Откинувшись на влажные от пота подушки, он прошептал:
- Ева... я, как заново родился...
Я, отдуваясь, рухнула рядом:
- Неплохо для бревна?
Внезапно меня осенило, я поняла, каким был код от сейфа.
16 апреля 1920 года, воскресение, утро, г. Ваденсвиль.
Вчера пошла на птичий рынок и купила девятимесячного, очаровательного, французского бульдога по кличке Ричард. Он необыкновенный, маленький, но храбрый. С тех пор, как память вернулась ко мне, я везде разъезжаю верхом на Саломее. Это удобно потому, что лишний раз меня никто из пеших знакомых не останавливает. Я ограничиваюсь вежливым кивком и следую дальше, унося свою тайну. Бульдог лежал в плетеной корзинке, прикрепленной к луке седла и подскакивал и рычал всякий раз, когда Саломея переходила на рысь. Когда мы подъезжали к дому с синими ставнями и вывеской "Боб`с бар", я уже порядком испортила Ричарду настроение. Сью, как всегда, когда не было посетителей, торчала у входа бар, пуская клубы дыма за кофейным столиком. Жирный кот лежал на коврике перед открытой дверью, в глубине бара играл патефон и ворчала мамаша Малкиель. Завидев меня, Сью сжалась в комок на венском стуле и тупо вытаращила голубые, глупые глазищи.
- Привет, Сью! - приветливо поздоровалась я и спрыгнула с Саломеи.
- Привет, Ева. - Она попрехнулась дымом и с опаской покосилась на хлыст в моей руке.
- Для тебя, только "ваша милость", Сью. - Сью открыла рот и чуть не выронила папиросу. Я рассмеялась. - Я пошутила, глупенькая... Хотела похвастаться перед тобой.... Кстати, давай забудем о нелепом недоразумении вчерашней ночью. Я знаю, ты бы никогда не поднялась наверх, если бы знала, что моя спальня рядом...
Я посмотрела в распутные голубые глазки - конечно, она поднялась бы, даже если рядом были дети, престарелая мать и сам папа римский:
- Я была на птичьем рынке. Посмотри только, какую прелесть купила! Кажется, ты о таком мечтала. - Тут я сняла с луки корзину с бульдогом, и открыв крышку, выпустила недовольного Ричарда рядом с котом. Все десять килограммов кошачьего жира взвились вверх с невероятной быстротой и мгновенно исчезли в глубине бара. Немедленно из полумрака послышался кошачий визг, собачье рычание, звон разбитого стекла и истерический женский крик:
- Соня, ты таки купила проклятого бульдога!
Сью понеслась спасать имущество. Я заглянула в открытую дверь: кот, демонстрируя чудеса эквилибристики и гибкости, носился по барной стойке, снося все на своем пути. Вдоль стойки, рыча и подвывая от бессилия достать добычу, сновал бульдог. Наконец, Ричард догадался вскочить на табурет, с табурета на барный стул, со стула на стойку, и кот был вынужден переместился на ярус выше. С полки немедленно посыпались бутылки с коньяками X.O. и V.S.O.P. Ричард не удержался на скользкой полированной поверхности и плюхнулся на пол. Запас прочности кота тоже иссяк, и он, подчиняясь ненавистной силе тяжести, свалился рядом. Ричард гонял кота по столикам, и тот скакал по ним, не хуже обезьяны, снося свечи в подсвечниках и цветочки в вазочках, и наконец, дал деру на улицу в кусты. За котом выбежала плачущая Сью.
- О, Сью, мне так жаль. Твой кот-недотепа устроил такой беспорядок. Я все видела. Стояла тут, не хотела мешать...
Я вскочила на лошадь и неспешно отправилась к дому. Через минуту меня нагнал довольный, сопящий Ричард. Он попрыгал около лошади, просясь в корзину. В саду я высыпала содержимое корзины детям, и все втроем радостно закружились на лужайке.
Дома Муханов озабоченно встретил меня в дверях:
- Что там случилось внизу?
- Не знаю. Что-то там с котом Сью, - ответила я невинно и впилась губами в нижнюю губу Муханова. Он пошатнулся от неожиданности, но остался доволен.
- Я ждал тебя целое утро... Где ты была?
- Покупала французского бульдога для мальчиков... Дети играют с ним в саду за домом... Хочу сейчас... Я так голодна...
- У нас нет времени... Я должен ехать...
- Тогда ты не раздевайся... - Я сунула руку в карман брюк и нащупала член.
- У нас только пять минут...
- Пяти минут достаточно...
- Ты никогда раньше так не делала... - Муханов уцепился за косяк открытой двери и целовал меня взасос.
Парадный вход в дом - единственное место, которое просматривалось с улицы и из бара. Я оглянулась и увидела Сью. Она стояла у своих дверей и пялилась на нас. Рука скользнула к пуговицам на брюках, муж стонал так, что я испугалась, как бы из-за дома не прибежали дети.
Как только он уехал, я бросилась к сейфу. Торопясь, набрала комбинацию цифр: 13121918 - день его второго рождения, когда после расстрела он выбрался из могилы. Замок щелкнул и дверь открылась. Медальоны и червонцы лежали на полке в целости и сохранности. Рядом, среди прочих документов я увидела свой паспорт на имя Блонской Евы Сигизмундовны, метрики детей и их паспорта. Я закрыла сейф, теперь оставалось лишь продумать план побега и назначить день отъезда. Тянуть нельзя, все следует сделать во вторник, максимум в среду.
(пробельная строка)
Перед ужином мы совершили вечернюю прогулку вдвоем. Ричард носился в конюшне вокруг Саломеи и просился в корзину.
- Возьмём его с собой, Ева. Он не помешает. - Улыбнулся Муханов и легко вскочил в седло.
У бара я натянула поводья. Кот на этот раз сидел на подоконнике и настороженно смотрел на нас из окна. В баре плотным туманом висел табачный дым, и входная дверь была распахнута настежь. Я открыла корзину и вытащила Ричарда. Пес от предвкушения борьбы сучил лапами в воздухе и извивался упругим тельцем. Кот тут же соскочил с подоконника, и в баре вновь послышались крики и звон разбитых бокалов:
- Иди, Ричард, сделай свои дела.
Ричард, разогнавшийся еще в воздухе, пулей влетел в бар. Он был там недолго, всего около минуты, но шум поднял неимоверный. Прекрывая все звуки, утробно выл сонин кот, разбрасывая посуду и напитки. Наконец, кот вылетел из бара и грузно вскарабкался на ближайшую березу.
Ричард тут же отстал, гавкнул и с чувством выполненнеого долга потрусил впереди лошадей. Из бара вновь выскочила растрепанная Сью. Выглядела она далеко не красоткой, лицо покраснело от выпивки и гнева, помада на губах расплылась.
Муханов чуть приподнял шляпу:
- Привет, Сью.
- Привет, Сью! Опять твой кот чудит? - И я тронула лошадь.
- А ты мстительная... - добавил Муханов, когда мы отъехали на набережную.
- Нет, что ты, - проворковала я нежно. - Разве это месть?
История на этом не закончилась. Часа в два ночи кот все еще сидел на березе и утробно выл. Вокруг собралось семейство Малкиель и чем могли, подбадривали своего питомца. Сью стояла под березой и пыталась шваброй согнать его вниз. Муханов подошел к окну, прислушиваясь к кошачьей истерике:
- Может быть, помочь им снять кота?
- Для этого совершенно не обязательно туда идти, милый. - Я кивнула на винчестер, стоящий в ружейном шкафу. - Ночь лунная, ты снимешь его без труда.
Я обняла его блестящие от пота плечи и мягко навалилась грудью на его грудь.
- Ты чертовка... - прошептал Спартак и посадил меня на подоконник.
- Разве ты не этого хотел от меня?
За окном выл кот на березе, в спину светила луна, освещая наши тела на подоконнике.
(пробельная строка)
19 апреля 1920 года, среда, утро, поезд на Цюрих-Берн.
За окном мелькают деревья в нежной весенней зелени, и плывут чистые, умытые утренней росой альпийские луга. Поезд то взбирается на невысокие предгорья, то плывет среди моря бесконечных абрикосовых садов и диких зарослей. От этой идиллии хочется плакать и умереть. Иногда среди садов, полей и пашен мелькают крошечные городки, острые шпили лютеранских кирок, булочные с золотистыми багетами в витринах, швейные мастерские с кошмарными нарядами, мерии с черными чугунными оградами, местные жители с суровым и недовольным выражением лиц, мокрые мостовые, черные, раскисшие обочины сельских дорог. Тогда идиллия исчезает, заполняется запахами, перебивающими гармонию природы.
Сегодня в 4.30 утра я села в Веденсвиле на поезд до Цюриха, а в 5.15 уже пересаживалась на скорый, следующий до Берна. Из вещей - плащ и дорожный саквояж. Партмоне с документами и деньги лежат во внутреннем кармане жакета. Буквы прыгают, потому что дрожат руки. Но я должна написать, как все было.
В воскресение железно-дорожные кассы работали только в Цюрихе. Так что мне в любом случае, пришлось ждать понедельника, чтобы купить билет. Я проводила Муханова на службу, подождала, когда сизый дым от его бежевого "даймлера" развеется за поворотом и побежала к сейфу. Открыла, вынула несколько золотых, чтобы поменять их на швейцарские франки, потом бросилась в конюшню, седлать Саломею, и галопом вылетела из ворот. Все уже настолько привыкли к моим прогулкам верхом, что мой стремительный выезд не вызвал ни малейшего удивления ни у соседей, ни у Сью, которая, подскочив на стуле, быстренько захлопнула дверь при моём приближении. Я развернула лошадь и поскакала в сторону Пфеффикона. Когда оглянулась, увидела, что мышиное личико Сью прилипло к окну. Что ж, тем лучше, она увидела, в какую сторону я направляюсь.
Покупать билеты в кассе Веденсвиля мне не хотелось - слишком уж много внимания привлекала моя персона у местных. В Пфеффиконе железная дорога поворачивала на дамбу, делящую Цюрихское озеро на две части. На другом берегу дорога делилась на бесчисленное множество ответвлений, ведущих в кантоны северо-восточной Швейцарии. В этом городке меня никто не знал. Я купила три билета до Цюриха и еще три до Берна. Там же я приобрела подробную дорожную карту Швейцарии. Правда, с непривычки пришлось на первых порах помучиться: масштаб был в метрической системе, но я быстро научилась переводить версты в метры и километры.
Купив билеты и поменяв деньги, я отправилась домой. К моему удивлению, Муханов уже вернулся. Я увидела его у бара, где Сью строила ему глазки. В руках он держал вырывающегося Ричарда. На этот раз на бульдоге был поводок из стальной цепочки и плотного свиного ремня. Муханов крепко держал пса под мышкой, шансов вырваться у Ричарда не было. Кот (я с удивлением узнала, что его зовут Киев) сидел за окном и нагло вылизывался. Я соскочила с лошади и бросила Сью поводья. Он нежиданности она их поймала. Муханов просиял, увидев меня, словно мы год не видились и церемонно наклонился к руке.
- Спасибо, милый. - Я взяла у него Ричарда. - Что ты тут делаешь? Привет, Сью...
Он не успел открыть рот, как я отстегнула цепочку от ошейника, и Ричард, от возбуждения сделавший сальто в воздухе, сиганул в полуоткрытую дверь.
Сью испустила дикий крик и бросилась вдогонку. Я прислонилась к потному боку лошади с самым невинным видом. Муханов покачал головой:
- Еще пару таких выходок, и ты ее разоришь...
- Это была последняя...
Меня насторожило раннее возвращение Муханова. Мне показалось, что он что-то начал подозревать. Билеты и деньги лежали в портмоне в рединготе и теперь я ломала голову, куда бы мне их спрятать.
(пробельная строка)
Вечером, в 9 часов в семье было принято последний раз пить чай со сладкими булочками. Тетя Юлия и Пати всегда пили чай с молоком, я предпочитала - без молока. Я решила воспользоваться их привычкой и подлить в молоко снотворное - маковую настойку. Настойка совершенно безвредное, прекрасное снотворное, гарантирующее после приема крепкий и долгий сон. Чай всегда готовила тетя, но тут я решила ей помочь, и пока старушка отвлеклась на розетки с вареньем, подлила настой в горячее молоко и вернулась в столовую. Теперь я могла быть спокойна: никто не помешает мне утром открыть сейф, взять медальоны, документы и деньги, сесть на первый утренний поезд и доехать до Цюриха. Меня мучило лишь одно: как перенесут дорогу мои маленькие мальчики - им всего-то по три с половиной года.
С бьющимся сердцем я улеглась в постель, нужно выспаться, предстоял тяжелый день. В десять в дверь постучал Муханов. Спартак - очень настойчивый любовник, он не успокаивается до тех пор пока не уверен, что я полностью удовлетворена. Лишь в полночь он отпустил меня и заснул крепко и спокойно. Я с облегчением вздохнула и села на кровати - спать мне оставалось немного, так что не стоило и ложиться. Приняла душ, собрала все необходимое в саквояж, оделась в дорожное платье. Часы внизу отзвонили час ночи. Теперь оставалось самое сложное: открыть сейф, взять все необходимое и бежать с детьми к станции у шоссе.
Тихо ступая по мягким коврам, я вошла в гардеробную, поставила масляную лампу на стол и набрала шифр. Раздался щелчок, дверь открылась. В сейфе было пусто: ни паспортов, ни червонцев, ни медальонов. За спиной щелкнул тумблер и загорелась люстра.
- Ты не это ищешь, Ева? - В дверях, смежных с моей спальней, стоял Муханов.
Он небрежно бросил на столик у кровати документы. Грузно звякнул мешочек с червонцами. Спартак смотрел на меня совершенно трезвыми, злыми глазами, без тени сонливости. В руке он сжимал полупустой пузырек:
- Опиумная настойка? Ты слишком небрежна для заговорщицы, Ева. Я нашел это в мусорной корзине на кухне.
Я молчала, подавленная сознанием собственного бессилия.
- Хочешь знать, как я догадался? - Спартак оглядел меня с головы до ног и у меня подкосились ноги от страха. Убьет! Пронеслось в голове... - У тебя изменился взгляд...
Муханов приближался ко мне медленно и осторожно, как хищник, готовящийся к прыжку:
- Ты перестала смотреть на меня так, как смотрела неделю тому назад... Когда я нашел тебя в прошлый понедельник у сейфа, мои подозрения укрепились. А когда ты отказала мне в любви, я был уже совершенно уверен, что память к тебе вернулась. Я специально привел Сью в дом, мне хотелось понять, до каких границ ты можешь дойти и спровоцировал твои дальнейшие действия. - При этих словах кровь бросилась мне в лицо. Я не знала, куда смотреть от стыда и уставилась на носки собственных туфель... - Не скрою, это была самая приятная часть плана. Никогда ты еще не была так нежна, стараясь усыпить мою бдительность...
Я украдкой бросила взгляд на столик. Документы и медальоны - вот они, только руку протяни... Близок локоток, да не укусишь... Я представила, как срываюсь с места и впиваюсь ногтями в этот скошенный породистый подбородок и подняла глаза на Муханова. Он, вероятно знал, что я боюсь его, как огня, поэтому остановился, перекрывая вход в мою спальню:
- О шифре в замке ты догадалась, но это было и не трудно, не так ли? Я и не старался придумать сложный шифр. Ты взяла деньги и отправилась покупать билеты. Я знал, что ты провернешь это в мое отсутствие, поэтому сделал вид, что уехал в Цюрих, а сам развернул машину и последовал за тобой. Я видел, как ты покупала билеты, потом вышла с настойкой из аптеки. Я понял, что все должно случиться сегодня... ночью. Я ждал.
Вот только одно мне не понятно, на что ты надеялась? Неужели ты думаешь, что я дам тебе увезти моих мальчиков, сыновей, которых я растил с младенчества и которых люблю всем сердцем. Ты готова цинично предать меня, но ответь, какую жизнь ты им готовишь? Здесь они живут в любви, достатке и заботе, с родными, с любящим отцом. Куда собралась везти их ты? Неужели к доктору д`Амбрасетти. Прости, но я прочитал твой дневник, когда обнаружил его в моем в шкафу. Признаться, я не сразу понял, что ты его там прячешь от меня. Дневник лишь подтвердил мои догадки - вы были любовниками. Неужели ты думаешь, что Дан готов принять тебя, как сестру? Почему же тогда не пишет? Не важно, что сейчас ты не помнишь той любовной связи, важно то, что Дан это помнит прекрасно и, если ждет тебя, то только в качестве любовницы. Ты готова уехать от законного мужа, чтобы стать жалкой содержанткой? Он же не женится на тебе, это ясно. Подумай, что ему может быть нужно от тебя? И неужели ты думаешь, что он будет любить моих сыновей больше, чем я? Я знаю, что Сью ты мне не простишь... Простила бы, если бы любила так, как люблю я, когда простил тебе измены куда более болезненные, чем секс со шлюхой. Я пережил твои любовные увлечения Яковом, Ханом и доктором.
Муханов отшвырнул пузырек со снотворным в проем в двери. Я слышала, ка он глухо ударился о толстый ковер в моей спальне:
- Чем я так не угодил тебе, Ева? Разве не должна ты испытывать простую человеческую благодарность, за то, что я вытащил из-за тебя из нищеты твою семью, спас от позора твоего брата и отца из долговой ямы, а теперь твоих маленьких детей и тебя, жена, от голода и ужасов войны? За что я удостоин такой черной неблагодарности?
Муханов подходил ко мне все ближе и ближе. Я пятилась, пока не уперлась коленями в кровать. Спартак расстроенно смотрел на меня:
- Сядь... Сними плащ.
Я послушно села, он опустился рядом, касаясь полосатыми пижамными брюками моего бедра.
- Дай руку, Ева.
Я протянула руку. Муханов сжал мне пальцы, не больно, но ощутимо, так, что я дернулась. Он нагнулся к тумбочке и вытащил из ящика бархатную коробочку:
- Ты не носишь обручального кольца, Ева. Где оно?
- Осталось в Одессе, я сняла его после... известия о твоей смерти...
- Понятно... Хан не рассказал тебе, что дал мне нож и предупредил о залпах?
- Нет. Он сказал, что все кончено и передал дневник.
Муханов открыл коробочку. Внутри сверкали два новеньких, совершенно одинаковых обручальных кольца. Спартак взял одно и надел мне на палец:
- Это взамен утерянных. Теперь мне надень...
Я надела кольцо:
- Я не понимаю тебя, Пати.
- И не пытайся, дорогая... Я не верю, что ты не любишь меня, Ева...
Я удивленно подняла брови:
- Вот как?
Муханов кивнул:
- Я верю в твою благодарность и всегда в нее верил. Ты полюбила меня тогда в Константиново, я это почувствовал всем сердцем. И сейчас любишь, только не хочешь признаться в этом себе... Я же такой монстр... Вбила себе в голову, что я купил тебя... детей мне троих родила... Посмотри, все светловолосые, синеглазые, как я... Я же не принуждал тебя... и теперь носишь моего ребенка под сердцем... Мучаешь и меня, и себя...
- Неправда.
- Правда, и ты это знаешь. Чувствуешь, но не можешь принять. Неправда, это, когда интрижка в поезде с Даном. Тоже, скажешь, любила его без памяти? Где же теперь эта любовь? Правда... иначе бы не приехала ко мне в Одессу. Чем ты пожертвовала ради моего освобождения из плена? Что обещала Поренцо? Молчишь... Разве ради нелюбимых такое делают?
Я ошеломленно смотрела на Спартака. Внезапно, я поймала себя на мысли, что смотрю на его губы, на его руки и представляю, как он обнимает меня. Он смотрел на меня, как кошка на мышь, соблазняя взглядом и нежностью в голосе:
- Посмотри на нас... Разве ты не чувствуешь сейчас мое желание и не испытываешь такое же в ответ... Что же это, если не любовь? Ты говоришь, что не любишь, а сама краснеешь от моих взглядов. Когда твое тело дрожит в моих руках, разве это не любовь? Разве тот, кто не любит, может отдаваться нелюбимому с такой страстью? Вначале холодная, ты загораешься от моих поцелуев, потом пылаешь с такой силой, что я не променяю твой лед на все блага мира.
Муханов раздевал меня взглядом и если бы я стояла, у меня бы подкосились коленки:
- Ты любишь меня, я это знаю - шептал он. - Признайся себе самой в этом! Перечитай свой дневник с момента нашей встречи, там в каждой строчке - любовь... наша любовь. Ты можешь быть счастлива со мной, Ева. Я жизнь за тебя отдам, убью любого, кто посягнет на тебя. Я пять лет не отступал и впредь не отступлю... Люби меня, прошу тебя...
Я лишь покачала головой. Муханов вскочил, стянул трикотажную майку и сорвал с турецкого ковра кавказский кинжал. Со звоном упали на пол серебряные ножны. Спартак вложил мне в руку кинжал и коснулся острым лезвием своей груди под сердцем:
- Хочешь уйти? Уходи... но только так и не иначе... Убей! - Он нажал на рукоять и лезвие вонзилось в кожу, разрезая ее.
- Нет! Пати! Никогда! - В его глазах не было страха, но он остановился, и не отпуская рукояти, встал коленом на кровать рядом со мной. Я убрала кинжал и откинула его в сторону. Тонкая струйка крови стекала по обнаженному торсу, и я опять заметила, что плечи у него слишком широки для худого живота и узких бедер. Во рту пересохло, я облизала сухие губы. Муханов тут же накрыл их свои ртом и уложил меня на спину. Потолок вертелся над головой, пока он раздевал меня и раздевался сам. Неужели? Я отказывалась верить в происходящее. Его ласки резали мое тело острым наслаждением, я стонала и плакала, видя над собой его полуприкрытые в экстазе глаза, слушая учащенное дыхание, прислушиваясь к ударам сердца. Он отвечал со всей страстью, шепча любовные признания. Небо на горизонте выпустило тонкую бирюзовую полоску в черноту звезд, а мы все не могли оторваться друг от друга. Спартак лежал на подушке и смотрел на меня. В глазах - что-то утоленно-звериное, ласково-опасное. Муханов будто перестал дышать, глядя на меня сияющими глазами-сапфирами и выдохнул:
- Люблю тебя... до смерти. Лучше убью, чем отпущу... Моей любви на двоих хватит, ты же видишь... - Я молчала, смущаясь. Муханов держал меня в объятьях, прижимая все жарче и крепче, он качал меня на волнах, чувствуя мое тело, как свое собственное. И я таяла льдом на солнце и ничего не могла с собой поделать, растворялась в его объятиях, почти теряла сознание, обмякнув в его руках, и ловила хриплое "да"...
Я сползла с кровати, ноги подкашивались. Муханов тронул меня за руку:
- Ты куда?
- В ванную...
- Налей мне виски на обратном пути.
Я кивнула и поплелась в свою спальню. Все пропало. Мне никогда не уйти от него, не увезти детей к их настоящему отцу. В одном Муханов прав - секс с ним, действительно, потрясающий. Если бы он знал, что для меня смотреть на любимого человека - уже секс... что вспоминая лицо возлюбленного, я уношусь в такие высоты, что любой земной секс, даже такой, как с Мухановым, просто пыль... "А все остальное... дорожная пыль". Я зашла в ванную, напевая про себя популярную эмигрантскую песенку и включила воду, подставила под душ влажные от пота волосы. Живот тянуло внизу, я повернулась в профиль, посмотрела в зеркало напротив, для двух месяцев он слишком заметен.
Мой отец в октябре, он убежать не успел... Но для белых он сделал не мало...
Вода смыла следы любви, струйки воды текли с примесью сукровицы по белой мраморной ванне и исчезали в маленьком водовороте.
А я институтка... я фея из бара... Я черная моль, я лечучая мышь... Вино и мужчины... вот моя атмосфера... Приют эмигранта - свободный... Ваденсвиль...
Я положила руку на живот и прошептала:
- Бедный мой детеныш... такая вот колыбельная на ночь... нелегко тебе со мной в последнее время... ты уже давно должен спать...
В ответ в руку ударило что-то маленькое и хрупкое изнутри, и я замерла, не веря.
- Малыш, ты слышишь?
И вновь в руку отозвалось резкое движение. Я обхватила голову руками. Боже! Ребенок начинает толкаться в животе после четвертого месяца беременности. Значит, это не ребенок Муханова! Чей же? Дана... А если Георгия... От сделанного открытия меня бросило в жар. Но почему же у меня все не так, как у других людей? Я вылезла из ванной. Ребенок продолжал толкаться, требуя покоя, и я опять запела дрожащим голосом:
- Сейчас... О, как же там дальше? Мой отец в октябре... он убежать не успел... Но для белых он сделал немало... И та-та-та-та-та... забыла... слово "расстрел" прозвучал приговор трибунала... И вот я институтка, я фея из бара...
Закуталась в халат, вышла из ванной и мельком глянула на часы. Три ночи. Нога ударилась обо что-то твердое на полу. Я нагнулась - пузырек с маковой настойкой, немного, но осталось. Открыв пузырек, я спрятала его в рукав халата и мурлыча под нос, вошла в спальню Муханова. Он лежал посреди кровати, опираясь плечами и головой на изголовье, закрыв глаза. Я осторожно открыла караф, плеснула в бокал остатки настойки и долила немного виски. Пузырек опустила в карман.
- Налей побольше, пожалуйста.
Я долила до краев и протянула Спартаку. Он выпил виски почти залпом и посмотрел на меня:
- Что ты там напевала?
- Песенку... про институтку...
- Напой мне. Иди сюда...
Я скинула махровый халат. Он осел белой горкой, скрывая пузырек:
- Я плохо знаю слова. Ну, хорошо... Я сказала полковнику - нате, берите... Не донской же валютой за это платить! Вы мне франками, сэр, за любовь заплатите... А всё остальное - дорожная пыль...
Муханов закрыл глаза и пробормотал:
- Ты не проститутка, Ева... ты моя жена... - Он клюнул носом и опустил голову на грудь.
- Пати... Спартак! - позвала я. Муханов спал.
Господи, неужели мне удасться сбежать? Я бросилась к гардеробу и нашла два сыромятных ремня. Осторожно, стараясь не скрипеть матрацем, я подняла тяжелую руку Спартака и стянула ее ремнем, конец ремня протянула через прутья никелированного изголовья и как следует затянула в пряжку. Муханов мертвецки спал. То же самое я сделала с другой рукой, накрыла простыней его чресла. Связанный, он напомнил мне Иисуса, распятого на кресте.
Я бросилась одеваться. Схватила саквояж и сгребла в него все, что лежало на столике, документы, деньги, медальоны. На часах было без четверти четыре. Я еще успею на поезд. Натянула плащ и бросилась в детскую. Одела сонных близнецов и по одному спустила вниз, положила в детскую коляску. Часы пробили четверть пятого. До станции пять минут, я успею добежать...
Посмотрела наверх, там по-прежнему стояла тишина. Я взглянула на желтую картину импрессиониста, висящую над лестницей, и вспомнила, что оставила в спальне дневник. Бросилась наверх по ступеням, влетела в комнату, вытащила из-под матраца дневник, и тут прозвучал глухой удар в стену. Я вбежала в смежную дверь. Муханов, увидев меня, дернулся, пытаясь освободиться.
- Извини... - пробормотала я, и осеклась, взглянув в его налитые кровью глаза.
Он не ответил, молча дернул рукой, напрягая со стоном мышцы, и никелированная спица погнулась, грозя вывалится из изголовья. Неожиданно, Муханов подтянул ноги, и закинув их за голову изо всех сил ударил по изголовью. Кровать застонала, заскрежетала железом и отъехала от стены на добрых полметра. Изголовье с одной стороны отвалилось от основания. Спартак вздохнул, рыча размахнулся еще раз и изголовье слетело с петель. Я не верила своим глазам - он освобождался.
Муханов смотрел на меня молча, но взгляд говорил сам за себя. Убьет! Напрягая мышцы, с криком, он перекинул изголовье через себя, и оно со звоном опустилось на кровать перед ним. Я увидела кровь на его запястьях, попятилась и налетела на стол. Масляная лампа на столе со звоном опрокинулась и полетела вниз. Синее пламя немедленно растеклось по ковру и стало бысто пожирать его. Боже, пожар! В коридоре открылась дальняя дверь, тетя Юлия появилась в дверях моей спальни:
- Дети, что вы тут вытворяете среди ночи? Боже, Паша! Огонь!
Наконец, я очнулась и бросилась вниз. Не помню, чтобы я еще когда-нибудь так быстро бегала. Поезд уже стоял перед станцией. До отправления оставалось не больше минуты. Где-то, еще далеко, выла сирена пожарной машины. У бара я оглянулась, и увидела в утреннем свете столб серого дыма, вырывающийся с третьего этажа и фигуру Муханова в полосатых пижамных штанах, выбегающего из освещенного дома. Он увидел меня на шоссе и бросился к "даймлеру".
Я понеслась к поезду и успела войти в двери 1 класса за несколько секунд до отправления. Близнецы спали, вокруг коляски вертелся счастливый Ричард, бросившийся за мной вдогонку. Ни жива ни мертва я смотрела из окна поезда. Сверху, ревя, мчался "даймлер". Он круто, с визгом развернулся на шоссе и последовал за поездом, быстро нагоняя его.
Я отпрянула от окна, боясь даже представить, что со мной сделает Муханов, если догонит. "Даймлер" поравнялся с вагоном, и ранние пассажиры с недоумением смотрели то на меня, то на автомобиль с полуголым, разъяреным мужчиной за рулем. Поезд обязательно остановится в Пфеффиконе. Там пути поворачивают на дамбу, и состав резко замедляет ход и идет в "карман", если навстречу ему идет встречный поезд, и пассажиры выходят на шоссе. Тогда я пропала. Муханову ничего не стоит перегородить пути своим авто и добраться до меня. Если встречный приходит раньше, то он стоит в "кармане" и ждет прибытия нашего поезда, а пассажиры выходят на набережную. И меня есть шанс улизнуть, пока Муханов будет огибать длинный состав. Муханов, будто прочтя мои мысли, нажал на газ и ринулся вперед. Мне оставалось только молиться.
Встречный поезд стоял в кармане, мне повезло. Муханов хмуро смотрел на заспанного полицейского, который, кажется от страха мог и выстрелить, цепляясь непослушной рукой за деревянную кобуру и с ужасом оглядывая окровавленные запястья человека в пижаме и свежий порез от кинжала у него под сердцем. Муханов отступил и сел в автомобиль.
Поезд набирал ход, и "даймлер" не отставал. На повороте к Цюриху шоссе и железная дорога разделялись. Шоссе брало левее и выше, поезд по-прежнему следовал вдоль озера, так что выходило, что Муханов не мог успеть за мной на следующих двух остановках, на которых поезд стоял не больше минуты. Он ехал выше по шоссе и останавливался, следя не сошла ли я с поезда. Мое напряжение достигло такого накала, что я совершенно ничего не слышала и не видела вокруг себя. Сердобольные пассажиры о чем-то спрашивали меня, я лишь улыбалась и кивала в ответ, и не упускала из виду бежевый "даймлер", преследующий меня по шоссе.
После последней остановки перед Цюрихом "даймлер" набрал ход и уехал вперед. Я поняла, что Муханов постарается поймать меня на вокзале. Я не знала, на какой платформе остановится поезд, не знал это, наверняка и Муханов. Я встала, и положив Ричарда в ноги к спящим близнецам, стараясь сохранять вешнее спокойствие, первой из пассажиров вышла из вагона. На мое счастье, поезд, следующий в Берн, стоял на этом же перроне с другой стороны. Мне оставалось пройти несколько шагов в вагон первого класса. Я предъявила билеты, кондуктор с платформы открыл мне дверь купе и помог внести коляску. Не успела я откинуться на спинку бархатного кресла, как на перрон вбежал Муханов и ринулся в вагон, из которого я вышла минуту назад. Он метался взад и впред, как разъяренный тигр. Я вжалась в кресло ни жива, ни мертва. Поезд должен был отправляться через пять минут, мне эти пять минут показались вечностью.