Грумдт Г. : другие произведения.

Рабочая тетрадь от 11 06. 2008 года

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
   Содержание:
  1. Три письма ниоткуда. Письма третье и второе.
  2. Записная книжка
  3. Встреча в реале.
  4. Иванов. Продолжение.
  5. Товарищ Гунявый.
  
  
  
  
  Три письма ниоткуда.
  Письмо второе.
  
  
   Сегодня утром мне исполнилось тридцать. Вообще-то тридцатник мне должен был стукнуть в полшестого утра, но уже где-то с половины пятого я лежала с широко распахнутыми глазами и ждала этого исторического момента.
  И вот минутная стрелка на прикроватных часах чуть-чуть обогнала маленькую и замерла ровно на середине круга.
   Вот и все.
  Моя молодость - кончилась.
  Я прошлепала босиком в альковку и подошла к мини-бару. Не найдя там шампанского, я налила себе полный бокал "Мартини", но потом неожиданно вспомнила, что "Мартини" (разумеется, "драй") - это любимый напиток моего мужа и тут же выплеснула содержимое бокала на пол.
  Кроме "Мартини-драй" в баре были: армянский коньяк "Ахтамар", пять бутылок бордо урожая 1969 года, граненое виски "Голд Лейбл", литровая бутылка водки "Финляндия" и какой-то пузатый ликер с ядовито-зеленой наклейкой. Немного подумав, я налила полбокала ликера и на треть разбавила его водкой.
  Девушка я малопьющая, в недалеком прошлом - полная трезвенница (тире - "девственница") и проглоченный мною ядреный коктейль ударил по шарам капитально. Альковная закружилась и закачалась, вдалеке заискрились какие-то малиновые молнии и ваша покорная слуга, с превеликим трудом отыскав дорогу обратно, как подкошенная, рухнула в свою одинокую койку.
  
   *****
  
  Проснулась я в половине двенадцатого. Звонил телефон. Я вслепую нашарила трубку и с отвращением поднесла ее к уху. В телефонной чашечке звучал энергичный и бодрый голос мужа. Не буду вам врать, что этот голос поднял мне настроение.
   - Привет, ты все дрыхнешь? - спросил меня голос Генриха.
  - Да, - буркнула я.
  - Прими мои искренние.
  - Сенкью.
  - Скромная сумма в твердой валюте, как всегда, перечислена на твой личный счетец.
  - Сенкью.
  - Ты даже не поинтересуешься ее размерами?
  - Вери велл. Хау мач?
  - Ровно столько же, сколько и все прошлые годы. Правда, в виду юбилея к цифре прибавился лишний нолик.
  - Сенкью.
  - И это все?! - возмутился Генрих.
  - Ну хорошо. Сенкью ВЕРИ мач. Ты доволен?
  - Более или менее. Как будешь справлять день рожденья?
  - Никак.
  - То есть?!
  - Да кому я нужна?
  - Как кому, а... Никита?
  - С позавчерашнего дня сэр Никита бодро шествует в сторону леса.
  - Мда-а... - голос мужа выдал тревогу. - И это у вас... серьезно?
  - Куда уж серьезней. Двадцать девятого у него свадьба.
  - Мда-а... Ну, а какой-нибудь там... заместитель?
  - Какой заместитель? Я девушка нудная и серьезная. Тебе ли это не знать?
  - Мда-а... - вконец опечалился мой благоверный, - ну... созови каких-нибудь... каких-нибудь там подружек-хохотушек. Их жен, мужей и любовников.
  - Не хочу никого видеть.
  - Даже меня?
  - Ты шутишь?
  - Естественно. Хотя где-то на днях нагряну. И не забудь, что в среду у нас с тобою мероприятие. Благотворительный бал в пользу умственно отсталых подростков.
  - С брюликами?
  - Да ты что! Никаких драгоценностей. Все очень скромно.
  - Хорошо, - обреченно вздохнула я. - Ты бы знал, как мне это все надоело.
  - А как я-то люблю балы!
  - Я не про балы. Я про другое.
  - Ну, мать... ты чего-то сегодня в миноре. Чай бачили очи, шо куповали.
  - Бачили-бачили... Какая же я была идиотка!
  - Знаешь что, солнце, на свете живут миллионы женщин, мечтающих поменяться с тобой местами.
  Я ничего не ответила.
  - Молчание - знак согласия, - назидательно продолжил Генрих. - Когда приезжает малой?
  - В субботу.
  - Я загляну?
  - Естественно.
  - Как он?
  - Хреново. Сплошные "оч. поср".
  - Да уж... - вновь расстроился муж, - не в папу... Что, может, и к лучшему... Ну да ладно, дела. Охренительно-неотложные. Такие дела, что, если я их завалю, меня ведь без шуток за яйца подвесят. Так что я отбываю. А ты давай там, не вешай носа. Договорились?
  - Да.
  - Чао!
  Голос в трубке замолк.
  А я осталась лежать в постели. Потом зевнула, встала и мельком взглянула в зеркало.
  Из него на меня смотрело опухшее от пьянства лицо тридцатилетней женщины.
  
   *****
  
  - Ну, хорошо-хорошо, - подумала я двумя днями спустя, - хочешь - не хочешь, а ведь но надо готовиться к этому идиотскому сборищу.
  Я оглядела свой небогатый, увы, гардероб и сначала выбрала черное. Но потом нашла его чересчур старомодным и решила напялить что-нибудь полегкомысленней. Например, это светленькое, от Кабани.
  Увы!
  Эта тоненькая хламида из нежного шелка требовала совершенно особенных, точно ей в тон туфель. Такие в моем гардеробе, конечно, имелись, но...
  Увы!
  И еще раз - увы!
  За те два-три раза, что я надевала хламиду с обувью, платье осталось практически новым, таким, как будто с него полминуты назад срезали магазинный ярлык, а вот лак на туфлях успел постареть и покрылся еле заметной сеткой морщинок. Так что для мероприятия класса "а" туфли теперь не годились.
  И мне оставалось либо надеть светло-серые, не попадающие точно в тон шпильки, либо совсем похерить хламиду. Я еще раз примерила черное с его полукруглым оперным вырезом и от отвращения чуть не выматерилась.
  Потом надела Родари с кофейными лодочками.
  Нет. Не то.
  Муаровая "Леди Ди". Я вновь посмотрелась в зеркало.
  Уж-ж-жас!
  Приталенное голубенькое с нежно-розовой лентой.
  Хм... Генриху б точно понравилось.
  Но...
  Но корчить валдайскую девственницу после пяти абортов - это, увы, моветон.
  Прямоугольное платье без выреза.
  Нет. Снова не то.
  Хотя, конечно... гламурно. Приветик из golden sixties. Make love, not war. Полуметровый шиньон и наивно распахнутые глазищи. Drugs, sex and rock"n"roll.
  Not in my line.
  Какая-то темно-лиловая сетка, едва-едва прикрывающая соски.
  Нет. Генриха хватит удар.
  Псевдоиспанское платье из алого шелка.
  Кажется... то.
  Самое то.
  Из зеркала на меня смотрела Карменсита.
  То-ре-а-дор, смелее в бой! Час-ти-ца ч-черта в нас!
  И так далее.
  Мне очень хотелось воткнуть в свои кудри красную розу, но это был бы уже перебор. Меня ведь ждал бал, а не оперные подмостки. Пришлось ограничиться бледно-коралловой диадемой.
  Правда, Генрих чего-то там вякал насчет драгоценностей, но, во-первых, коралл - это не брюлики, а, во-вторых, генерал перетопчется.
  Терпел, как говориться, и не такое.
  Майн гот!
  О, майн гот!!!
  *************************************************************
  Я скинула платье, оставшись голой.
  С каким бы немыслимым наслаждением я послала бы в жопу и этот дурацкий бал, и этого дурацкого мужа, и все их приписанные к счету нолики, но... не могу.
  Во-первых, привыкла, а, во-вторых - боюсь.
  Страшно боюсь.
  До жути.
  До обморока.
  Я очень боюсь своего внимательного и доброго мужа. Для него убить человека - значительно проще, чем нам с вами зарезать курицу.
  
   *****
  
  В полдевятого вечера за мной заехал черный "Хорьх" Генриха. Самого мужа в просторном, как комната, "Хорьхе" не было и мне пришлось довольствоваться обществом шофера - низкорослого и худого брюнета с лицом невыразительным, словно пуговица.
  За пару кварталов до Дворца Съездов "Хорьх" плавно притормозил и подобрал Генриха. В своем фраке и белом галстуке мой муж смотрелся великолепно. Настолько sharmant, что это было почти ridicule. Он походил на величественного седого актера, из года в год и изо дня в день мелькающего в качестве безымянного гостя на бале в сотнях и сотнях неразличимых фильмов.
  Миновав четыре кольца охраны, по залитой светом мраморной лестнице мы поднялись наверх. Бал начинался в девять, мы приехали в половину десятого, но оркестр, как всегда, безмолвствовал.
  Все ждали Главного. Президент, как всегда, задерживался и прибыл только в начале первого. При его появлении из сотен фрачных грудей вырвался невольный вздох облегчения, распорядитель с муаровым бантом сделал отмашку зеленой перчаткой и музыканты урезали вальс.
  Президент торжественно подал руку Первой Леди и бал начался.
  Президент танцевал отвратительно, а вот Генрих - прекрасно. На самой-самой заре супружества Генрих как-то признался мне, что в восемнадцать лет он опозорился на Бале Первокурсника, после чего, проведя бессонную ночь, поклялся стать лучшим танцором университета. Клятву свою мой супруг сдержал, и все те годы, что я его знаю, он танцует практически профессионально. Вот и сейчас, соблюдая субординацию, он стремился вальсировать как можно хуже, но это у него не получалось.
  Тем временем вальс сменился мазуркой. Все пары замерли, ожидая первого па Президента. Глава государства с видом концертного знатока какое-то время вслушивался в действительно неплохую игру оркестра, а потом, очевидно поняв абсолютную для невозможность совладать с мудреными шляхетскими фигурами, иронически хмыкнул, развел руками и отошел в сторону.
  Вслед за ним последовала и Первая Леди.
  Несколько сотен танцующих, выждав некий почтительный интервал-зазор, наконец закружились в танце. И снова мой Генрих изо всех сил стремился не выделиться и снова у него это не выходило, ибо с каждой нотой и с каждым тактом он танцевал все лучше и лучше, и уже через пару минут подавляющее большинство танцующих лишь для виду перебирали ногами, а на деле просто глазели на нас с мужем.
  Да, Генрих был великолепен!
  Даже стоявший у стенки Главный в конце танца лично сдвинул ладошки. Одинокий августейший хлопок тут же перерос во всеобщую овацию. У мужа хватило ума не кланяться, но его изрезанное морщинами лицо сияло, как медный пятак. Все присутствовавшие на бале дамы и барышни, умирая от зависти, смотрели на меня, его подругу. И вряд ли хоть кто-то из них догадывался, что в тот момент я едва-едва сдерживала слезы.
  
   *****
  
  Причиною слез был мой бывший любовник Никита. Несмотря на свое более чем скромное положение в обществе, он как-то умудрился добиться приглашения на бал и сейчас танцевал со своей белобрысой стервой.
  Fucking shit!
  Нет, пальцы отказываются печатать.
  Процитирую лучше колонку из желтой прессы.
  "Ла-ла-ла, три рубля (две трети колонки были посвящены присутствовавшему на бале пятнадцать минут Президенту), ту-ту-ту, бу-бу-бу, слово за слово, членом по столу... а вот, наконец-то: одним из главных украшений бала были знаменитый плейбой Никита Л. и его очаровательная невеста. Глаза всех присутствующих отрывались от созерцания воркующей парочки лишь для того, чтоб посмотреть, как действительный генерал Генрих фон Б-в, сочетающий славу светского льва с устойчивой репутацией грозы преступников, давал мастер-класс бальных танцев. Увы! Молодая поросль в смысле хореографического мастерства уступала прославленному ветерану на голову. И для того же Никиты Л. с партнершей танец был лишним поводом соприкоснуться полными страсти телами, и Искусство в нем было явно принесено в жертву Эросу. С величайшею неохотой юный плейбой был вынужден подчиниться диктату светских условностей и, оторвавшись от своей невесты, танцевал пару туров с другими дамами..."
  Одной из таких других и оказалась ваша покорная служанка.
  
   *****
  
  - Ты прекрасно выглядишь, - светски буркнул Никита.
  - Ты тоже, - в тон ему ответила я. - Сияешь, словно новенькая монетка в три шекеля.
  - Слушай-ка, заяц, - недовольно скривился мой бывший любовник, - мы с тобой люди взрослые и давай не будем больше обмениваться колкостями.
  - Давай. Нам осталось пять-шесть минут. Чем мы их заполним? Карьерными сплетнями? Болтовней о погоде? Или возвысимся до обсуждения последнего романа В. Ведрашко?
  - Как, кстати, он?
  - Был у мужа на юбилее. Ты знаешь, Генрих его недолюбливает и это взаимно, но старый студенческий друг - нельзя не позвать.
  - Ну и...?
  - Назюзюкался, как хавронья. Ко мне приставал. Облевал всю столовую. Потом во всеуслышанье объявил себя гением. Одно слово: писатель... Терпеть не могу алкашей.
  - Что делать, человечек-то творческий...
  - Мда... Ну, а ты как там?
  - В смысле назюзюкиваний?
  - В смысле карьеры.
  - Скоро снимаюсь в шикарном телепроекте. По роману того же Ведрашко.
  - "Без пряников не заигрывай"?
  - Не, новый роман. "Фултайм для Фултона".
  - Роль-то хоть главная?
  - Ты шутишь? Я, как известно, актеришко средний.
  - Ну, - мы оба почувствовали, что танец близок к финалу, - ну, - через силу продолжила я, - желаю, как говориться, всего... хорошего... Ты ни о чем не жалеешь?
  - Ну, заяц-заяц, - виновато улыбнулся Никита, - все уже тысячу раз переговорено. Ты, кстати, запомни, что это было ТВОЕ решение. О чем я тебя просил?
  - О... о ребенке.
  - Ты согласилась?
  - Нет.
  - Так какие же могут быть обиды? Мне тридцать пять лет, я очень маленький, очень скупо одаренный актеришко, снимающийся в бездарных телепроектах, и мне нужно хоть что-нибудь, ради чего я буду жить на этом свете. Ты меня понимаешь?
  - Да.
  - Так давай тогда расстанемся по-хорошему. Как сравнительно интеллигентные люди.
  - Давай, - ответила я и вдруг почувствовала, как на глазах закипают слезы, - только, Никита, скажи, а ради чего МНЕ теперь жить?
  - У тебя же есть сын.
  - Сын... это ЕГО ребенок. А у лично меня нет ничего, кроме маячащей на горизонте старости.
  - Ну, заяц-заяц... Какая в наши годы старость? Вот как на тебя мужики все смотрят.
  - На тебя, кстати, тоже.
  Никита по-юношески покраснел.
  - Ну ты скажешь... тоже ... - через силу выдавил он.
  Здесь танец, к счастью, закончился и мы вернулись к своим половинам. Я - к сверкающе-элегантному Генриху, а Никита - к своей белобрысой стерве. Следующим моим партнером был эрзац-майор Ульм.
  
   *****
  
  Эрзац-майор был человеком армейским и надетый по случаю бала фрак сидел на нем, как на корове седло. Доставшееся нам аргентинское танго майор вытанцовывал так, как делают тяжелую и нелюбимую работу - медленно и сжав зубы. Понятно, что ни малейших сил на подержание светской беседы у этого сурового воина не оставалось и все его бальные реплики сводились к "мда", "да-да" и "гм".
  Я, в прочем, не слишком по этому поводу печалилась. Неразговорчивость эрзац-майора дала мне возможность хоть как-то привести в порядок напрочь растрепанные бывшим любовником чувства.
  "Когда это все началось?" - вдруг подумала она.
  Когда это все началось?
  Ответ очевиден.
  Все началось четырнадцать лет назад...
  
   *****
  
  Все началось четырнадцать лет назад в мой шестнадцатый день рождения. Папа был год как в тюрьме. И один Господь ведает, с чего это наше репрессированное семейство вдруг поперлось на бал.
  Конечно, тот бал был не чета нынешнему. (На пафосные придворные сборища нас не приглашали уже два-три года, с тех пор, как отец попал в опалу). Выбранный нами бал был скромным приватным балом для членов Промышленной Лиги, задаваемый ее председателем Клявером каждый третий четверг каждого четного месяца. Хромой дядя Зиновий, оставшийся в нашем несчастном семействе за главного, во время сборов на бал ни раз и ни два говорил, что наш сегодняшний выход в общество - это вопрос престижа, демонстрация нерушимости фамильного духа и т. д. и т. п.
  Демонстрация нерушимости прошла, если честно, хреново. А началось все с того, что Клявер, завидев наше явившееся без спросу семейство (мы имели право являться незваными, потому что отец, даже сидя в тюрьме, оставался вице-президентом Лиги), итак, бедный Клявер, завидев нас, попытался было спрятаться за колонну, потом все же вышел, пролепетал трясущимися губами "sharmant", осторожно поручкался с дядей Зиновием, послал воздушный поцелуй мне и маме и облегченно засеменил к очередному гостю.
  В прочем, я по тогдашней своей неопытности всей скандальности его поведения не осознала. Мне было шестнадцать лет. Это был мой первый бал. Я не была в обществе два с лишним года, а до этого посещала лишь подростковые и юношеские балы.
  Я здесь вдруг БАЛ.
  Настоящий.
  Взрослый.
  И на мне настоящее, взрослое платье, подаренное отцом за три дня до ареста. Платье стоит целое состояние - восемьсот евро. Ни у кого на свете нет и не может быть такого шикарного платья.
  Оно мне очень идет. В нем я похожа на Дженни Доплин. И лишь стоит мне появиться в этом шикарном наряде в обществе, как все мужчины вокруг в меня тут же влюбятся.
  Все-все-все.
  Поголовно.
  А самым первым в меня влюбится тот незнакомый красавец возле колонны. Вон тот - в по-дурацки приталенном фраке. В прочем... почему - "незнакомый"? Это Боря Вайнштейн - сын магната сотовой связи, с которым мы когда-то (хи-хи) целовались на детском балу за портьерой.
  Как он подрос и возмужал!
  Целый Борище вместо Бори.
  Ему теперь не крикнешь: "Hellow, Bobby!", а он теперь не откликнется "Hie!". Ведь мы теперь не подростки.
  Мы - полноправные члены высшего общества.
  Соответственно, я, подражая все той же Дженни Доплин, ограничилась взглядом из-под ресниц и обольстительной полуулыбкой.
  Красавец Боб, завидев потрясную телку, тут же выпятил грудь, его негритянские губы скривились в циничной (как у Грегори Гуда) ухмылке и...
  И тут он узнал меня.
  Я ни разу в жизни не видела, чтобы маска сатира вдруг так резко сменилась выражением детской беспомощности. Боб Вайнштейн побледнел и нырнул за колонну. Причем, в отличие от неудачных маневров Клявера, этот Бобов нырок оказался вполне успешным: прошло десять, пятнадцать и двадцать минут, но больше черной шевелюры Вайнштейна я на этом бале не видела.
  ...И вот, наконец, заиграла музыка и распорядитель бала Семен Красавин (знаменитый телеведущий, получавший, как говорили, по две тысячи шекелей за вечер) подал руку хозяйке - восьмипудовой Кляверихе и закружил ее в вихре вальса. Наверно лишнее уточнять, что зачумленное наше семейство продолжало томиться у стенки. Уже отзвучал вальс и заиграла мазурка, а потом - быстрый чардаш, включенный в бальный канон при Георге III, уже разобрали всех барышень, кроме пары уродливых провинциалок и тридцатипятилетней вековухи Зейдлиц, а мы продолжали топтаться у стенки и делать вид, что полностью погружены в интереснейшую беседу.
  Вот поплыли звуки знойного танго.
  После него должен был быть перерыв, во время которого я твердо решила уехать. И вдруг - из-за группы танцующих к нам приблизился Эрик.
  Эрик Эзериньш - мой одноклассник и, отчасти, поклонник. Этот худой и нелепый чудак тайно сохнул по мне с четвертого класса.
  Одной из бесчисленной Эриковых странностей была нелюбовь к очкам, осложненная неумением надевать контактные линзы. В результате Эрик, несмотря на свои "минус двенадцать", ходил безо всякой оптики и мог, например, церемонно и долго раскланиваться с висящим в прихожей пальто или с размаху врезаться в стоящую на пути колонну.
  В прочем, сегодня Э. Эзериньш был молодцом. (Пара снесенных стульев не в счет).
  
  
  
  
  
  
  
  
  Следующим моим кавалером был сотрудник Президентской Администрации Вильгельм Делим. Если майор был типичным военным, то Делим - почти карикатурной штафиркой. Плюгавенький, маленький, без возраста и без пола с вечно юным лицом Дориана Грея.
  После окончания танца Вильгельм Делим незаметно вложил мне в руку визитку.
  Вот тебе и без пола!
  Потом я танцевала с Густавом Вагнером - величественным шестидесятичетырехлетним старцем, до сих пор продолжающем отбывать бальную повинность. И его чересчур открытый - по придворной моде семидесятых годов - фрак, и струившийся от него тонкий запах сигары, и его утонченные французские комплименты, все это напоминало о давным-давно миновавшем времени - об эпохе шапокляков и моноклей, целлулоидных воротничков, выбритых в нитку бородок и пикообразных усов (как у кайзера).
  В другом бы месте и в другое время я б сочла бы за счастье чуток поболтать с этим щеголем времен Империи, но сейчас я все время теряла нить разговора и не хуже давешнего эрзац-майора роняла то "мда", то "да-да", то "мг-мг". Шестидесятичетырехлетний придворный, быть может, впервые в жизни не сумел поддержать разговора с дамой и с видимым облегчением сдал меня Генриху. Перекинувшись с мужем парой ничего не значащих фраз, я направилась в Маленькую гостиную - небольшую непроходную комнатку рядом с бальной залой.
  
   *****
  
  Маленькая гостиная соседствовала с Большой. Разделявшая их стена обладала повышенной звукопроницаемостью и пропускала чье-то покашливание и характерный звук с трудом раскуриваемой сигары. Потом из-за стены донесся звон бокала, бульканье принятого внутрь горячительного и хриплое бормотанье: "Ч-чертов бал. Ни одной нормальной бабы. А мужики - сплошь пидарасы".
  (Голос напомнил мне эрзац-майорский, хотя на все сто процентов поручиться я не могу).
  Зато следующий - минуты через две-три - донесшийся из-за хлипенькой стенки голос не признать мне было бы мудрено: он принадлежал моему мужу. Оба его собеседника тоже были людьми хорошо мне знакомыми: это был министр развития Зейдлиц и министр почт и телеграфа.
  - Ну хватит же, Генрих, - прохихикал почтмейстер, - ты же не хочешь, чтобы мы с Зейдлицем обмочились публично.
  - Плохо ты его знаешь, - хрюкнул Зейдлиц, - он именно этого и добивается.
  - Это еще херня, - ответил им баритончик Генриха, - а самые стремные несуразности случились, когда мы с майором поехали в N-скую часть. N-ская часть была частью еще имперского закала. Только что без портретов кайзера. Но у всех офицеров - монокли и стеки. Но... имперская ностальгия, так сказать, ностальгией, а прогресс - прогрессом. И N-ская часть завела себе электронную почту. Дело это, как сами понимаете, не простое. Пара запросов в Андрианаполь, пара неспешных ответов и - через каких-нибудь там полгода электронный адрес был выделен и утвержден. После этого встал вопрос: как им пользоваться? Сажать за компьютер какого-нибудь каплея? С моноклем и стеком? Ему что компьютер, что телевизор. Нанять кого-нибудь вольного? Дело уж больно секретное и штатских не любит. В прочем... выход нашелся. Нашли одного солдата-срочника, разбиравшегося в компах на раз. Усадили его в отдельную комнату, выдали все что положено и - в том числе (для рассказа это важно) - специальный журнал, куда фиксировали всю входящую и исходящую электронную почту.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   *****
  
  Предстоявший нам с мужем обед был обедом, так сказать, полуофициальным. Это не был официальный обед, на котором присутствовало пара десятков знаменитых актеров-кинорежиссеров-писателей и рейхсмаршал Чих. Это не была неофициальная холостая пирушка на Дальней Даче без жен и лакеев. Предстоявшее нам торжество было полуофициальным: с одной стороны - без Чиха и Людмила Людовского (любимого писателя кайзера), с другой - с супругами и не загородом.
  В небольшой и уютной зале знаменитого Дома на Набережной (бывшей резиденции вдовствующей императрицы) собрались: сам Фридрих со своей очаровательной, хотя и сильно стареющей половиной, школьный друг Фридриха Герхард Раух - завкафедрой медиевистики и проректор Андрианапольского университета, министр обороны действительный генерал Гаюм с супругой, министр развития Зейдлиц со своею вечно надутой Гражиной, холостой министр финансов и мы с мужем.
  Мы с Генрихом прибыли первыми - в половину шестого. Вообще-то, приехали мы неприлично рано, но на этом настоял сам фон Бюллов. В их тесном кругу были свои чины и ранги и вторым, без пятнадцати шесть прибыл действительный генерал Гаюм, третьим - министр развития, четвертым - холостой министр финансов и только пятым - с почти часовым опозданием приехал скромный завкафедрой, встреченный прочими почти что подобострастно.
  Президент и здесь не изменил своим правилам и сам обед начался в половину одиннадцатого. С первым тостом поднялся министр обороны. Задача Гаюма была непростой. Согласно незыблемым, унаследованным еще от старой Империи правилам первый тост должен был поднят за Президента. Однако никаких президентов за нашим овальным столом не было. Был Фридрих фон Штурм, старый и добрый товарищ, отдыхавший в этом интимном кругу от навязшей в зубах субординации.
  И Гаюм, держа бокал с немецким пивом "Органайзер" (никакого бордо в этом тесном кругу не пили), чуть подумав выдал: "Я пью не за Фридриха, ибо не принято в доме первым пить за хозяина, и не за мудрость Фридриха, ибо кто же ее, эту мудрость не знает, и не за нашу дружбу с Фридрихом, ибо дружба не терпит высоких слов, я пью за его всемирно известную коллекцию марок, ибо именно ради того, чтоб отметить пополнение этой всемирно известной коллекции немыслимой красоты бриллиантом, мы и собрались за этим гостеприимным столом".
  Здесь Генрих с Зейдлицем сыграли на губах туш и пара лакеев внесла огромный позолоченный кляссер, в распахнутых недрах которого виднелась одинокая и невзрачная марка - виновница торжества.
  
   *****
  
  Сегодня я снова grand dame. Елизаветинское парчовое платье, алмазная брошь и атласные туфли. И все это не ради придворного бала, а по причине весьма рядового визита к вдове сослуживца мужа.
  У целых семь лет - каждый третий четверг каждого Божьего месяца - я захожу часа на два в эту обычную трехкомнатную квартиру и выгляжу при этом потрясно. Так хочет Генрих.
  Входную дверь, как всегда, мне открывает Валерий - муж вдовы. Этот лысоватый и полноватый мужчина с белесыми, часто моргающими ресницами сегодня неожиданно элегантен. На нем малиновый блейзер, фиолетовый галстук, ядовито-зеленые брюки и лакированные, как у курортного жиголо, баретки. Пробормотав пару-тройку невнятных приветствий, Валерий быстренько испаряется. Так что причиной его наряда служит явно не ваша покорная слуга.
  Итак, Валерий быстренько испаряется, а я попадаю в объятья к вдове. Вдова за последние годы сильно сдала.
  Где по-рубенсовски пышные формы?
  Где сногсшибательные наряды с ближайшего вещего рынка?
  Где обвивающее шею тройным кольцом ожерелье из поддельного жемчуга?
  Где жирно наложенный макияж?
  Где позвякивающее во всех местах золотище?
  Передо мною сидела почти не скрывающая своего возраста старушка. Чуть тронутые черной сажей глаза. Сжатые в скорбную ниточку губки. Вокруг глаз - очень заметная сетка морщинок.
  - Что с вами, Леночка? - спрашиваю ее я, лишь только мы с нею усаживаемся за столик с кленовыми листьями.
  - Да так... - отвечает вдова, - надоело прикидываться.
  - О, Боже! Что-нибудь с сыном?
  - Да нет, слава Богу, нет.
  - С мужем?
  - Да, с мужем.
  - Он болен?
  - Да нет... скорее слишком здоров.
  - Т. е. вы хотите сказать, что он... Неужели?
  - Да-да, - усмехнулась вдова.
  - И вы это терпите?
  - А что мне прикажите делать? Ах, если б мне было, как вам, только тридцать! Но мне, - моя собеседница сделала видимое усилие и произнесла, - мне... сорок семь. И я нужна только сыну. Стоит мне хотя бы немножечко фыркнуть и он тотчас перелетит к этой своей... прелестнице. Ах, Анечка, если бы я была как вы - молодой, богатой, красивой, да неужто я б стала терпеть! Да я бы...
  - Ах, Леночка, - перебила я собеседницу, - никогда и никому не завидуйте. В каждой избушке свои погремушки.
  - Да я не об этом! - не унималась вдова. - Да я знаю, у вашего Генриха какие-то там свои... проблемы. Но ведь вы остаетесь женщиной, а я... Был бы жив Гера, я бы вернулась к Гере, а так... Ну, да ладно. Как ваш Сережа?
  - Да все повесничает.
  - Мой (я имею в виду Злотана) тоже. Пятнадцать лет, а запросы как у тридцатилетнего денди! Автомобиль - только новый. Пойти отдохнуть с друзьями - полсотни. Пыталась я подсунуть его прошлогодний лицейский китель - так хлопнул дверью и не возвращался домой до половины одиннадцатого.
  - Они все такие, - улыбнулась я, пытаясь представить своего Сергея в перелицованном прошлогоднем кителе.
  
  
  Три письма ниоткуда. Письмо без номера.
  
  
  
  Дубак стоял жуткий. Ученик девятого "а" класса Владимир Ведрашко даже слегка пожалел, что не послушался бабушку. Хотя вообще-то Владимир бабушку слушался редко. И когда сия убеленная сединами старушка стала с пеной у рта настаивать на том, чтобы внук надел не модную куртку, а старую дедушкину шинель, она, если честно, закатила скандал для проформы.
  Ведь как ни глупа была бабка, но даже она понимала, что семнадцатилетняя долдон не может гулять по городу в генеральской шинели. И когда внук таки просочился на лестницу в своей тонюсенькой нейлоновой куртке, бабушка только для виду кричала:
  - Вова, на улице о-очень холодно! Хоть шапку надень!
  Тем более, что ученик девятого "а" всех этих воплей не слышал.
  Сбежав по парадной лестнице, он миновал навеки потухший камин и вышел наружу.
  Несмотря на то, что диктор Сереженька (высокий и томный блондин - любимый телеведущий бабки) сулил ближе к вечеру чуть ли не "минус сорок", электронное табло во дворе показывало "-28".
  По большому счету - пустяк.
  И Ведрашко, поглубже засунув руки в карманы, галопом помчался к ближайшей станции метрополитена.
  До ближайшей ямы метро было метров двести. В обычные дни ученик девятого "а" даже не замечал этой полуминутной пробежки. Но сегодня - несмотря на то, что предсказанные красавцем Сереженькой кары небесные еще даже не начались - ученик девятого "а" успел припомнить и Бога, и черта и, чего там греха таить, не раз и не два пожалел, что не послушался бабку. "Ах, - думал Владимир Ведрашко, - а как бы сейчас была к месту эта шинель - подбитая изнутри куницей, с бобровым верхом, добротная старорежимная вещь, не чета нынешним балахонам, беззастенчиво содранным с экипировки французской армии.
  А то что мимо идущие барышни, хихикали б и косились...
  Да насрать!
  Во-первых, мимо идущим барышням сейчас не до ученика девятого класса. Во-вторых, и самому Володе сейчас не до идущих мимо барышень. А, в-третьих...
  А в-третьих - яйца дороже. Ибо лютая стужа, давно уже отморозив и уши и ноги, мало-помалу добиралась и до...
  А вот и метро!
  Владимир нырнул в его прикрытую шапкой седого дыма яму и, не чуя одеревеневших ног, помчался рысью по переходу. Вон ряд тяжелых стеклянных дверей, вон божественно-теплый предбанник, вон ряд контрольно-пропускных автоматов, вон с трудом подцепленная потерявшими всякую ловкость пальцами монетка в четыре агоры, вон лоснящаяся эскалаторная лента, вон залитый светом гранитный перрон, вон новый отделанный синим пластиком поезд и вон - наконец-то - вернувшаяся к ученику девятого "а" способность думать хоть о чем-нибудь, кроме холода.
  "О чем-нибудь" это значит - о девушках. Напротив Владимира стояла настолько потрясная телка, что он мысленно возблагодарил Бога за то, что не поддался бабкиным проискам насчет зимней формы одежды. Хорош бы он был сейчас в генеральской шинели со споротыми погонами! Хотя, если честно, но даже в нынешнем своем прикиде - в импортной курточке, дорогущих кроссовках и настоящих штатовских джинсах ученик девятого "а" не вызывал у стоявшей напротив красотки ни малейшего интереса. Она смотрела на без пяти минут выпускника 999-ой гимназии, как на пустое место.
  Ну и... Бог с ним!
  Ведрашко решил тоже не замечать ее прелестей и попытался заставить себя думать о чем-нибудь постороннем.
  Например, о литературе.
  В девятом "а" сейчас проходили "Миннезингеров" Собинова. Несмотря на почтение, испытываемое Владимиром к любой классической литературе, роман Александра Собинова ему не нравился. Он был затянут, напыщен и испытывал явное влияние современных ему французов. Например, Юго. Или Мериме.
  - Нет, - подумал Владимир, - когда я стану писателем, - (а в том, что он станет всемирно известным писателем, ученик девятого "а" не сомневался ни минуты), - я буду писать совсем по-другому.
  
  
  
   Письмо третье.
   Время менагеров.
  
  Меня зовут Алексей Выставной. Мне двадцать четыре года. Я служу младшим лириком в подотделе просодии. Моя крошечная рабочая комната (двадцать восемь квадратных метров с двумя соседями: Старшим Лириком и Третьим Поэтом), находится на двести двадцать втором этаже Хрустального Здания. Место это очень престижное. В мои сравнительно юные годы работать в ХЗ и числиться в среднеэтажниках - успех почти что неправдоподобный.
  Хотя в данный момент я нигде не работаю. С завтрашнего утра у меня начинается ежемесячный двухнедельный отпуск.
  В данный момент в компании двух ближайших друзей - Третьего Поэта и зампомраввина Кацмана мы сидим в баре "Великий Менагер" и справляем мою отходную. Пьем мы сравнительно мало. Кацман не выпил и пяти чарок полагающейся ему по должности водки "Кошерная", а Третий Поэт - хронический язвенник - не пьет вообще. Ему просто приятно находится среди молодежи.
  Ваш покорный слуга - не страдающий язвой и не служащий в Министерстве Духовного Окормления - в выборе напитков абсолютно свободен и мечется между водкой "Липовый цвет" и коньяком "Хан Тархан". Будучи человеком относительно зрелым (мне двадцать пять лет), я, естественно, знаю, что мешать водочку с коньяком - поступок весьма опрометчивый, но ничего поделать с собой не могу: уж больно вкусно и то, и то другое.
  В прочем, Кацман тоже хорош.
  
  
  
  
  Как и полагается уважающему себя среднеэтажнику, я провожу его в родовом поместье. Имение у меня небольшое. Несколько сот десятин земли, душ пятьсот мужичков и четыре плохонькие нефтяные вышки. В урожайные годы оно способно приносить пару сотен тысяч евро.
  В неурожайные - тысяч семьдесят.
  Мало это или же много - вопрос философский.
  Это страшно много с точки зрения моего западного соседа мелкопоместного полковника Тетькина. Это очень прилично на взгляд моего северного соседа телережиссера Ефима Блокбастера. И это гроши с точки девяностотрехлетнего аристократа Бондарчука-Кончаловского, чьи необъятные земли охватывают мое поместьице с юга и запада.
  Каждому, как говориться свое.
   *****
  
  Такое бывает. Как-то, отрабатывая лабораторную работу в ЛВИ, я буквально разнес некстати подвернувшуюся мне лабораторию. Ошарашенный препод, так и не разобравшись, дебил перед ним или хулиган, зачтя отработку, немедленно меня выгнал. И я на всю жизнь запомнил: покидая комнату, мне надлежало пройти мимо шкафа, набитого ценным и хрупким оборудованием. И я понимал, что сейчас неминуемо шкаф задену, все разобью и дело кончится вылетом. Но все-таки пронесло. При гробовом молчании лаборатории я шаг за шагом пробалансировал к выходу, так ничего не задев и не разбив. Когда дверь за мною закрылась, раздался всеобщий вздох, который в тогдашних условиях вполне мог быть приравнен к аплодисментам.
  
   На смерть БН.
  
  По поводу этой смерти сказано много хорошего и еще больше гадкого. Гадкое вызывает, как и положено, физиологическую брезгливость, а хорошее - какое-то внутренне несогласие. Безусловно, время судить его не стало. Безусловно, какие-то (очень условные) шансы у Отечества есть и ежели оно, Отечество выкарабкается, то Старику все проститься. Но лично моя реакция была такая: для меня это тот человек, который привел за ручку в Кремль Гаденыша, и я ему этого, как ни крути, не забуду.
  
   *****
  
  Зашел писатель Смирнов, назвал меня гением и занял пятьсот рублей без отдачи.
  
   *****
  
  Империя эконом-класса.
  
   *****
  
  М е л к а я (она левша, показывая на правую руку): Эта рука у меня ленивая.
  
   *****
  
  Я: Ты что там, балуешься?
  М е л к а я: Я не балуюсь, я играю. Я директор звериного конкурса. А что у них раненое, я потом вылечаю.
  
   *****
  
  М е л к а я (старшей): Не смеись!
  
   *****
  
  
  В самом-самом конце девяностых, в эпоху ныне часто (и справедливо) ругаемую был весьма популярен интернет-форум www.bazarov.net. Ваш, только-только купивший компьютер покорный слуга был звездой этого форума под ником pizdatiy. У него было две тысячи с лишним френдов.
  Конечно, в наши - так счастливо переменившиеся - времена такой псевдоним выглядит странно. Но в конце девяностых этот матерный ник шел на ура.
  
   *****
  
  Член ордена колдунов Геннадий Кривда устраняет действие оккультных сил.
  
   *****
  
  
  Российские спецслужбы - это пес, спящий в барской кровати и жрущий из хозяйской миски. И требовать от такого пса нормальной караульной службы бессмысленно.
  
   *****
  
  Данность всегда кажется нормой.
  
   *****
  Стилистика дорогого борделя.
  
   *****
  
  
   Полпарадокса.
  
  Евреи, проживающие в Израиле, мало-помалу лишаются специфических черт, свойственных национальным меньшинствам. Т. е., на мой взгляд, перестают быть евреями.
  
   *****
  
  И брайтонские патриоты-заочники.
  
   *****
  
  
  Умные люди во главе таких стран не встают. Такие вот безнадежно большие и безнадежно убыточные корпорации возглавляют, как правило, люди ушлые, преследующие одну-единственную цель - чего-нибудь стибрить для себя лично.
  
   *****
  
  
  
  Мелочь, а - интересно. Юзернейм купленной мною сегодня карточки:
   EBENEZ95.
  По-моему, такой юзернейм не заслуживает забвения.
  
  
   Цитата дня.
  
  Когда я назначаю кого-нибудь на место министра, я имею девяносто девять обиженных и одного неблагодарного.
   Людовик XIV
   *****
  
  
  
   Подводя итоги.
  
  
  А отстаивать популярную сейчас версию и заменять слова "Советский Союз" и "Сталин" на слова "русский народ" и "русский солдат" - это лукавство в квадрате. Надо помнить, что эта война была задумана товарищем Сталиным, развязана товарищем Сталиным, стратегически выиграна товарищем Сталиным, потом тактически им же проиграна, потом еще раз выиграна за счет так называемого "людского ресурса" (т. е. за счет элементарной возможности класть на каждого немца по десять наших), что эта война велась преступными сталинским методами и преследовала преступные сталинские цели, и отделить товарища Сталина от этой войны так же нелепо, как, скажем, отделять Льва Толстого от романа "Война и мир".
  
   *****
  
  Существует беспроигрышный способ заставить самого разлиберального либерала голосовать на выборах за полковника Путина - противопоставить ему полковника Буданова.
  Другое дело, что режим на это никогда не пойдет. Ведь в таком случае среднестатистическая тетя Маня наверняка предпочтет проголосовать не за поднадоевшего санкт-петербургского дзюдоиста, а за неустрашимую грозу чеченских снайперш.
  
   *****
  
  
   Цитата дня.
  
  "Не буду скрывать, я являюсь сторонником ветхозаветной морали и питаю инстинктивное отвращение к всевозможным Осло и Хасавюртам" (один весьма юный, но, судя по этим строчкам, весьма и весьма перспективный молодой человек из Гайдаровского института экономических исследований).
  P. S. Господа, сегодня я буду циничен. И не могу удержаться, чтобы (в тысячный раз!) не добавить свою излюбленную цитату из Фазиля Абдуловича: "Партия - это сила, а комсомол-то зачем подскакивает?".
  Дала вам нынешняя власть по кумполу, указала место у самой параши, но даже оттуда, от самой-самой параши вы продолжаете верноподданнически рассуждать про свое инстинктивное отвращение к всевозможным Осло и Хасавюртам.
  
   *****
  
  Никакой осмысленной политики нет, во-первых, потому, что не по Арапке тряпка: куда уж простому полковнику, всю жизнь перекладывавшему бумажки со стола на стол, лезть в стратеги. А, во-вторых, такая политика просто не выгодна: ведь любая осмысленная политика рано или поздно приведет к тому, что из Кремля погонят полковников и призовут штафирок.
  
   *****
  
   Все о нем и немного о погоде.
  
  Я вот все думаю, а точно ли нынешний глава государства некогда был разведчиком? Может, он был кавалеристом, как Жуков, или танкистом, как Буданов? Уж больно он примитивно действует.
  Его тактический арсенал - как у лемовских боевых роботов (малоизвестный роман "Мир на Земле"). Те, как известно, сперва всегда заявляли: "Давай, братец, обнимемся. Мы войны не хотим, мы за мир", - а, обнявшись, начинали резать.
  P. S. "А о погоде?" - спросите вы.
  Да... о погоде...
  Погода сегодня отличная. В чем, безусловно, большая заслуга Гаранта.
  
   *****
  
  
   Сложность не в том, чтобы не убить, не предать и не солгать. Сложность в том, чтоб не убить, не предать и не солгать В КАЖДОМ КОНКРЕТНОМ СЛУЧАЕ.
  
   *****
  
  
  Государство в отставке.
  
   *****
  
  Все пороки и слабости Ельцина проистекали из того, что у него была психология советского барина. Все пороки и слабости Путина происходят из того, что у него психология типичного советского лакея.
  
   *****
   Пейзажик
  
  Дождь высек асфальт тугими холодными струями. На асфальте вздувались и тут же лопались бесчисленные пузыри. А в самых патетических местах раздавался оглушительный громовой окрик, а сразу же после него - пронзительный писк разбуженных этим окриком легковушек.
  
   *****
   Три цвета времени.
  
  
  
   I
  
  23 марта 1880 года на главной площади города N остановилась извозчичья тройка, а из нее вылез весьма и весьма прилично одетый господин неприметной, хотя и довольно приятной наружности. На господине была крытая куницами шуба, из под которой выглядывал пошитой по самой последней моде сюртук из чистой английской шерсти. В прорезе сюртука виднелась столичного кроя жилетка, стоявший же колом воротничок сорочки (хотя, между прочим, чугунки в городе N не было и любой приезжающий должен был ехать тридцать с лишним верст по грязи), итак, высовывавшийся из под шубы воротник был такой безупречной свежести, что сразу же становилось ясно, что господин этот из настоящих - из тех, что имеют в год тысяч десять, ездят исключительно первым классом, кутят у Додона и перекусывают у Палкина.
  Господин приехал по-модному, без лакея и свой небольшой саквояж нес сам. Выбежавшему его встречать гостиничному малому он сию, по-видимому весьма драгоценную, ношу не доверил и отнес ее в номер собственноручно.
  После чего спустился в обеденную залу. Там, кстати, случился один небольшой инцидент, настолько привычный для описываемого нами уездного города, что он привлек внимание только лиц, непосредственно в нем участвовавших да еще одного старичка, томившегося тяжелой полуденной скукой и бывшего радым-радешеньким и этакой малости. Господин спросил себе пирожок и рюмку водки. Рюмка стоила двадцать копеек, а пирожок - пятиалтынный.
  - Это почему же так дорого? - недоуменно поинтересовался спрашивавший.
  - Такие здесь цены-с, - привычно ответил буфетчик.
  - Так даже у вас в губернии за рюмку берут гривенник, а за пирожок - алтын.
  - Так то в губернии.
  - А у вас что?
  - А у нас банк-с. Шальные деньги - шальные цены-с. Здесь в гостиной еще по-божески. А пойдите в трактир напротив. Рюмка казенной - рубль.
  - Цельный целковый?!!
  - Да-с, целый рубль. Да и то ведь сказать, у нас здесь народ нищий, проезжий. Что с них, не в обиду будь вашей светлости сказано, взять. А в трактире - сплошь наши местные жулики. Кто там деньги считает? И что для них - рубль?
  - И много у вас богатых?
  - Много. Посчитай все. Кроме разве него да меня, - и буфетчик ткнул пальцем в тут же радостно закивавшего в знак согласия старикашку. - Последний дворник получает в неделю красненькую да еще не доволен. Такой у нас город-с. Наш городской голова намедни ездил в Париж, два месяца жил и радовался - дешево. После нашего городка везде дешево. Про Москву и Питер и разговора нету. Вот, говорят, у самого Елисеева парная телятина - пятнадцать копеек фунт. А у нашего Мищикова-купца? Сорок копеек-с. Про шустовский-то коньяк я и вообще молчу. Сказывают, что у Елисеева наилучший коньяк восьмилетней выдержки...
  Но здесь задрожала входная дверь и в гостиничную ресторацию вошел Алефацкий Иннокентий Петрович.
  
   II
  
  
  Вообще поговаривали, что Алефацкий был из жидов. Но, будучи автором, я в эти сплетни не верю. И дело здесь даже не в том, что Алефацкого часто видели в местной церкви. Это как раз подозрительно: молодой человек либерального кроя и взглядов вдруг богомолен как уже залезшая в могилу одной ногой старушка. Дело в том, что ничего специфически семитского в довольно смазливом обличье Иннокентия Петровича не было: узкий и чистый лобик с вечно прилипшей к нему потной прядкой, хитрые черные глазки, маленький носик с курносинкой и довольно изящный рот с подбритыми усиками.
  Алефацкий подошел к ресторанной стойке и, выпив рюмку казенной, закусив ее, правда, не пирожком, а солеными груздями (день был постный). Тут же (чем удивил приезжего) расплатился. Потом обратился к буфетчику:
  - Что ты там врал о Париже?
  
  
  
  Я здесь как-то уже упоминал нашего военрука Бориса Абрамовича.
   Его фамилия - Соловьев.
   За глаза мы зовем его, естественно, Дятловым.
   Это был не слишком типичный военрук.
   Раньше он преподавал в Академии тыла и транспорта. И еще он был (ей Богу, не вру!) кандидатом наук.
   В свой первый учебный день наш военрук подошел к доске и крупно написал на доске:
   262 г. до н.э.
   Потом развернулся к нам и спросил:
   - Какое знаменательное событие из военной истории соответствует этой дате?
  
   *****
  
  
   Литературная кухня
  
  
  
  
   Детская считалочка:
  
  Дон-дон-дери
  А дери-дери-дон-дон
  Санчес бэби,
  Санчес бэби,
  Пепси-кола!
  Гив ми, гив ми яга,
  Ага-яга, ух!
  В траве сидела саранча
  И пела песню "ча-ча-ча".
  
  А си-си-си,
  А жу-жу-жу,
  А си, а жу, а ай лав ю.
  
  Гив ми, гив ми стрелки,
  Торопят циферблат,
  Гив ми, гив ми стрелки,
  Колесики стучат.
  Мышка по полу бежала
  И желанье загадала:
  Раз! Два! Три!
  А водишь - ты.
  
  
  
  Рискованное сопоставление.
  
   Как прозаик должен относиться к поэту? Примерно так же, как марафонец - к спринтеру.
  
  
  
  
  
   *****
  
  Занятный и лестный отзыв Смирнова. В своем интервью он втиснул меня между Марковичем и Горчевым. Т. е. авторами, чья пресловутая "посещаемость" превышает мою в десятки (а, может, и в сотни) раз. После чего со вздохом присовокупил: "...но на бумаге все перечисленные мною писатели практически никому не известны. Что, конечно, прискорбно".
  Вот то-то и оно-то!
  Получается, что вся наша Сетература - это просто детские игры в ближайшей песочнице.
  Соревнование: чей куличек выше.
  
   *****
  Устами младенца.
  
  Смотрим мультфильм "Скубиду" (про огромную говорящую собаку). Два главных героя обжираются в ресторане.
  Я: А кто за них платить будет?
  С т а р ш а я: Этот... писатель.
  Я: А он что, такой богатый?
  С т а р ш а я: Ну да, богатый.
  Я: Никогда не видел богатых писателей.
  С т а р ш а я: А говорящих собак ты видел?
  
   Афоризм ?0.
  
  Жить в России, что тыкать хреном в тесто: усилий много, а результат нулевой.
  
  
  
   О злободневном.
  
  Если бы Бог наделил бы меня талантом графика и я решил бы изобразить нынешний русско-эстонский конфликт в виде карикатуры, то я нарисовал бы слона, лающего на Моську.
  
   *****
  
  У благодетеля нашего, похоже, снова летнее обострение. В прошлом году все мальчиков в живот целовал, а в этом - вообразил себя Махатмой Ганди.
  
   Смотрите, как на мне топорщится пиджак!
  
  Я - человек образованный. Даже с завязанными глазами смогу отличить Жанну Фриске от Оксаны Робски.
  
   *****
  Очередное "Письмо счастья" Дмитрия Быкова (про Махатму Ганди). Ирония столь тонкая, что может сойти за подхалимаж.
  
   *****
  
  Люди, рассуждающие о некой мягкости путинского режима, как мне кажется, путают мягкость с постепенностью. Да, каждый день холодает на одну-две сотые градуса. Но это не значит, что никогда не будет минус сорок.
  
  
   *****
  
  Санкт-петербургская газета "Вокруг смеха" имеет странную привычку помещать фотографии авторов. Неужели редакция думает, что фотографии пожилых некрасивых евреев способны хоть как-то поднять тираж?
  
   *****
  
   История о том, как на Всемирном съезде вегетарианцев делегаты съели одного выступающего.
  
  
   *****
  
  У меня есть знакомая (увы, платоническая). Девица почти что модельной внешности. 1987 года рождения. Ее рост - метр семьдесят восемь.
  Т. е. на три сантиметра выше моего. Что, конечно, меня слегка подавляет. И вот как-то в каком-то вполне незначительном разговоре я насчет ее роста прошелся.
  Барышня удивилась: "Но у меня рост - средний. Нет, честно-честно. Да половина девчонок в нашем классе было выше меня".
  Я недоуменно пожал плечами, но фразочку эту - запомнил. А потом стал приглядываться в общественном транспорте к барышням 1987-1988 года рождения. И убедился в том, что большинство из них выше меня.
  Вот тебе и голодные девяностые!
  
   *****
  
  Кажется, в "Новой газете" прочел о юбилее "Ста одиночества" (они написаны в 1967 году). Наверное, ни одна книга не влияла на меня сильнее. И, в тоже время, совершенно не хочется ее перечитывать. Для меня сейчас перечитать Габриеля - примерно тоже, что выпить портвейн "Три семерки".
  
   Серебрянская гомоза.
  
  Два с половиной дня прожил у тещи в деревне. Телевизор там ловит только четыре программы и горит с утра и до вечера. Путинского ТВ я не смотрел лет восемь. Ощущения? Фальши, натужной благостности, перемежаемой такой же натужной, без искры сделанной расчлененкой. И еще - очень странный подбор снимаемых. Практически нету интеллигентных лиц. Сплошные рязанские будки в половину экрана.
   *****
  В поселке три магазина: "Катюша", "Илюша" и "У мента" (по бывшей профессии хозяина).
  Теща - старшей: "Соня, сходи к менту, купи полкило сметаны".
   *****
  Тещин кот Василий Иванович достаточно крупный, килограммов на пять представитель породы "российская помойная". Что в нем действительно замечательно, так это шерсть - такая гладкая, бархатная, какой я даже у кошачьих чемпионов не видел. И это при том, что Василий Иванович с утра и до вечера шляется по поселку и питается "Китикетом" (пять пятьдесят за сто грамм в магазине "Катюша").
   *****
  Я привез ему "Хиллз". Василий Иванович покушал, но - без особой жадности (в охотку и с жадностью он ест только то, что ему удается украсть у собаки).
   *****
  Дежурная на вокзале: "Сейчас паровоз причепается. Отправление по готовности".
   *****
  Мы с женой (в ожидании до конца "причепленного" паровоза) провели часа два в привокзальной столовой. Там продается пиво, а туалета нет. Вернее есть, но через дорогу. Привокзальный бесплатный мужской туалет, для описания которого у меня не хватает таланта. Посетив его раз, вторично терзать нос и глаз не хотелось. Не хотелось настолько, что я всерьез рассматривал вариант: незаметно отлить в ближайшие кустики.
  Но... не решился. Издержки интеллигентского воспитания-с.
  Пришлось пересекать улицу и спускаться в зловонный провал сортира.
  Минут через ...тцать возвращаюсь. Моя благоверная в одиночестве цедит пивко.
  Ваш покорный слуга: "Все, мать, стареешь. Меня целых восемь минут не было и ни одна тля к тебе не пристала".
  
   Явка с повинной.
  
  Я за последнее время возвел немало хулы на Дмитрия Быкова. (В прочем, он сам виноват: быть честным, богатым, молодым и талантливым и, в придачу ко всему этому, не всегда безупречным - слишком большой искус для потенциальных зоилов). Короче, возвел я на Дмитрия Львовича немало напраслины. Но сейчас, прочитав его небольшой шедевр про бычка Бычу, торжественно заявляю: был не прав. Дяденька, простите засранца.
  P. S. К сожалению, в Сети ссылка на быковский репортаж с открытия Сочинской олимпиады отсутствует. Желающие могут посмотреть последний номер журнала "Собеседник".
  P. P. S. Начать свою жизнь с Московской олимпиады, на старости лет вляпаться в Сочинскую...
  ...Биография, что там не говори, издевательская...
   В дополнение к позавчерашнему.
  
  За те два дня, что я прожил у тещи, мелкая успела наябедничать на старшую, что та два раза назвала ее "сукой ебаной" и один раз - "пиздой петровной".
  Kids will be kids.
  В углу стояли обе.
  
   *****
  
  Прочитав сборник быковский статей (М, Вагриус, 2006), вынужден несколько снизить хвалебный градус. Быков человек не либеральный. Российское государство он не любит, но Киселева и Трегубову ненавидит на пару градусов жарче, чем Путина или Патрушева. Не то, что бы автор этого поста так уж тащился от Киселева (а, тем более, от Трегубовой), но ставить на одну доску журналиста - пусть тщеславного, пусть продажного - на одну доску с героями Беслана и Норд Оста все же не стал бы. А вот Быков ставит. И бесланских героев он проклинает скороговорочкой, а коллег прожигает глаголом подробно, с душой. Они ему ближе, понятней и ненавистней.
  И так во всем. Сидя по уши в нулевых, вспоминает всю относительность "свобод" девяностых. Гуляя на воле, мягко пеняет за "авторитаризм" сидящему на зоне Ходору. Не вылезая из ТВЦ и "Больших книг", наотмашь хлещет сарказмом отстраненный от дел "уникальный журналистский коллектив".
  Вместе это называется - "нравственный релятивизм".
  Какое-то внутреннее неблагородство. Принципиальное непонимание того, что на свете есть вещи, которые НИКОГДА делать не следует.
  Весьма характерна в этом смысле его почти что сыновья любовь к В. Катаеву (вплоть до попыток объявить его настоянную на маразме позднюю прозу одной из вершин литературы XX века). Своя своих в данной случае вполне познаша.
  И еще характерней почти не скрываемая ненависть к Евтушенко. Слишком похож. Слишком близок.
  Легко любить деда. А с отцом происходит почти неминуемое взаимоотталкивание.
  
  
   О нюансах самооценки.
  
  Мой рост - метр семьдесят шесть. Правда, при некоторых замерах получалось метр семьдесят четыре, но я, естественно, считаю намного более точными те измерения, где получалась на два сантиметра побольше. Итак, мой рост метр семьдесят шесть. В глубине души я полагаю его средним.
  Но вот о чем я подумал. А каким считает свой рост мужчина, возвышающийся над землей, скажем, на сто шестьдесят семь сантиметров? Так ведь тоже - средним. И, что самое странное, и человек, доросший до ста восьмидесяти с небольшим гаком, тоже ведь вряд ли осмелиться назвать себя сильно высоким.
  Т. е. что мы имеем? Процентов 96 взрослого мужского населения полагают свой рост средним. И только две пары жалких процентов с крайних концов гауссианы - только двух-с-чем-то-метровые гиганты и едва-едва различимые карлики - все-таки вынуждены признать, что их рост несколько отличается от общепринятого.
  
   Писк т. н. "души".
  
  Вы что! С писателями? О литературе? Тоже мне - нашли аудиторию...
  
   *****
  
   О мудрости Вождя.
  
  "СЛАБЫХ - БЬЮТ". В. В. ПУТИН
  Между прочим, мудрость сомнительная. Бьют не слабых. Бьют неадекватных. Например, на протяжении XX века дважды били Германию - безусловно, сильнейшее государство Европы.
  
  
   Подражание Гоголю.
  
  Иногда мне кажется, что вся так называемая "жизнь" путинской России - это просто загробное существованье отхлебнувшего халявной нефти имперского трупа.
  
   *****
  
  Типично американская, как бы беременная в длину машина.
  
   *****
  
  Среди этих людей я выделялся примерно так же, как выделяется в праздной толпе на Невском хмурый житель окраины в запыленной одежде.
  
   *****
  
   О наболевшем (на правах френдоцида).
  
  Очень-очень давно, во время оно, когда мой никнейм был на одну букву короче, а список френдов - человек на сто подлиннее, имел я одну дискуссию.
  Предметом дискуссии был Израиль. Я, как и положено безбашенному леваку-пацифисту, его осуждал и сравнивал с Кубой и Сев. Кореей, а мои оппоненты, как, в общем, и свойственно солидным, уверенным в себе патриотам, его защищали. Метод защиты был взят у Высоцкого: вдвенадцатером на одного с дальнейшим радостным добиванием поверженного ("Кто плевал мне в лицо, кто лил водку мне в рот, а какой-то танцор... и так далее").
  Но речь не об этом. Не за тем я пишу, чтоб после драки помахать кулаками, тем более, что о постигшей меня там конфузии и узнал лишь полгода спустя, с помощью Гугля (вот как полезно отключать доставку комментов!).
  Не слишком я жажду и чьего-то сочувствия.
  Я о другом.
  Все мы примерно знаем, как отличить человека, просто любящего Россию, от больного на всю голову патриота.
  Нужно спросить его про Катынь.
  Признает - вменяем.
  Начнет рассуждать о происках геббельсовской пропаганды - ты его не брани, гони.
  Любого закамуфлированного жидомора можно подцепить на крючок вопросом о Холокосте.
  Воспаленного америколюба - Хиросимой и Вьетнамом.
  Полу и четвертьфашика - проверив на отношение Хуршеде Султоновой.
  А в той давней дискуссии неожиданно выплыл тест для патриотов Израиля. В ее (дискуссии) еще относительно парламентской части я спросил оппонента, считает ли он, оппонент преступлением американскую бомбардировку Дрездена: 150 тысяч погибших, все погибшие -- мирные жители, в том числе больше тысячи американских военнопленных.
  Считает ли вы сей налет, спросил я его, поступком как бы не совсем благовидным?
  А мой оппонент, бывший на самом деле дамой, и отчасти даже поклонником (поклонницей), нежданно-негаданно выдал: нет, не считаю, потому как абсолютно все погибшие (включая, очевидно, грудных младенцев) голосовали в тридцать третьем году за Гитлера и должны были кровью искупит грехи Холокоста.
  Здесь, ошарашено клацнув челюстью, я покинул тот форум, после чего безответного меня там и начали коллективно топтать и поливать водкой.
  P. S. Как вам, господа, понравилось бы такое утверждение: расстрелянных в Бабьем Яре евреев жалеть, в общем, нечего, потому как подавляющее большинство из них было соучастниками сталинских преступлений.
  И чем эта мерзость лучше того, что выдала моя бывшая поклонница?
  
   *****
  
  Перечел повесть Хармса "Старуха". Да, собственно, какая это повесть - так, полрассказа. Ни начала, ни конца, ни середины. А как завораживает!
  В чем секрет здесь, не знаю. Наверное, просто в таланте. В идеально правильно найденной интонации. Ведь как настоящий шутник должен быть человеком чуть-чуть мрачноватым, так и истинному абсурдисту полезно быть личностью обстоятельной и занудной. Абсурд Хармса пленяет тем, что буквально переполнен бытовыми деталями. Ветчинной колбасой, длинной очередью в кассу, крокетным молотком, случайно стоящим в коммунальной прихожей (вы вот видели в жизни хоть один крокетный молоток? а в конце тридцатых годов такое было еще возможно), меховой шапкой с наушниками (так длинно тогда называлась ушанка), русскими сапогами с отрезанными голенищами и т. д. и т. п., - как бы это все раздражало у какого-нибудь бескрылого бытовика-реалиста! А у Хармса чарует и запоминается намертво.
  Абсурд этой повести очень естественен и целомудренен. Он напрочь лишен желания напугать, удивить и именно из-за этого и удивляет, и пугает. И как естественно Хармсовская "Старуха" вдруг прерывается на середине. Этим она очень похожа на "Записки покойника" - еще один неординарный текст, написанный в самом конце 30-ых.
  
   *****
  
  Веду жизнь растительную. Жру, сплю, смотрю футбол. В башке вдруг мелькнуло: а что бы подумал товарищ Сталин, глядя на нынешние, разноцветные и разноплеменные ЦСКА и "Динамо"?
  Наверно б, решил, что Мировая Революция победила.
  
  
   Не могу не процитировать.
  
  Читаю "Дневники" Шварца. Чтение специфическое. Достаточно сказать, что эту книгу я купил в конце 80-ых и только сейчас прочел ее до конца. До этого был чересчур суетливым и немудрым. А вот сейчас наслаждаюсь. И даже не стилем. Стиля, собственно, нет (одна из особенностей этого текста - принципиальное отсутствие правки). Наслаждаюсь самой личностью автора.
  Вот, например, такой отрывок:
  "Когда я попал туда, в Дом Кино, он был еще молод, и своею самоуверенностью раздражал и вызывал зависть. Для утешения я придумал, что разница между писателем и киношником точно такая же, как между обтрепанным и сомневающимся земским врачом и процветающим столичным дантистом. И как зубной врач, имеющий свой кабинет на Невском, выходит далеко за пределы ротовой полости: "Рассказ делается так: сначала завъязка, потом продолжение, потом развъязка", - так и киношники судили обо всем на свете, не сомневаясь в своем праве на то. Любимая их поговорка полностью определяла тогдашние настроения племени. Начиная вечер, ведущий спрашивал с эстрады ресторана: "Как живете караси?". И они, элегантные, с дамами неизменно отвечали: "Ничего живем, мерси!".
  Правда, приблизившись к Дому Кино, я обнаружил, что настоящие работники кинофабрики появляются там не часто. И не они создавали дух разбитного малого, что отличал ту публику.... ...... Шумно и уверенно держалась та безымянная толпа, что кормится возле процветающего дела".
  
  Написано о 30-ых годах. А по-моему - вполне современно.
  
   *****
  
  Инфлюэнца. Недомогаю. Дочка приносит из булочной мед "ЛУГОВОЙ". Ем мед с опаской. На зубах - хруст воображаемого полония.
  
   *****
  
  По поводу превращения г-на Соколова в своеобразного патриотического Епиходова.
  
  Интересно, а это лучше, чем винишком по бороде?
  
   *****
  
   Интересное осюсение: чувствую - посатывает.
  
  Перечел "Трудно быть богом". Не знаю, что уж здесь виновато: неважное настроение или то, что взрослым людям не следует читать детских книг, - но он произвел на меня впечатление безнадежно МЕРТВОГО текста.
  Как "Новая Элоиза". Или "Гаргантюа и Пантагрюэль".
  Все политические аллюзии показались мне плоским.
  То и дело встречающиеся советские благоглупости - невыносимыми.
  Мушкетерско-средневековый драйв - картонным.
  Впечатление достоверности производит один барон Пампа. Стоит появиться этому абсолютно книжному, целиком позаимствованному у Дюма герою, как текст тут же наливается силой и начинает дышать.
  P. S. Справедливости ради следует указать, что прочитанный в тот же день "Понедельник" и неделею раньше - последняя вещь БНСа "Бессильные мира сего" доставили мне немало приятных минут и произвели впечатление абсолютно живых литературных объектов.
  К чему бы это?
  
   *****
  
  Лично я вот предчувствую такой вот сценарий. Парламентские выборы. Победа сами знаете кого с туркменским счетом. Его уход в досрочную отставку, аргументированный желанием оправдать народное доверие и поработать в парламенте. Объявление досрочных выборов. Самодвижение Тяпкина, Ляпкина и Какашкина. Всенародный вопль, обращенный сами знаете к кому: батюшка, да на кого же ты нас оставляешь? Его неохотное и вымученное согласия.
  Формальности при этом сценарии соблюдены, а риск - минимален.
  
   *****
  
  
   Ищу соавтора.
  
  Вдруг родилось несколько строчек нового гимна "Единой России" (поются на мотив "Нам нет преград на море и на суше"). После чего дело застопорилось. Если кто-нибудь квалифицированно продолжит - буду благодарен.
  А вот и самые эти потенциально бессмертные строки:
   Решенье принято единороссно,
  Единодушно, единогласно.
   Вперед, товарищи, бодрее поступь!
   Бодрей, товарищи, кому не ясно?
  
  Дальше - припев (правда это уже полная "рыба"):
  
   Славься в веках, "Единая Россия"!
   Сам Президент нам выдал наш мандат.
   Та-ра-ра-ра-ре-лей
   Крепчай с каждым баррелем,
   Та-ра-ра-ра
   У нас здесь бой - не парад!
  
  А потом снова размер первого куплета.
  
  
   *****
  
   Музыкой навеяло...
  
  
  Намедни лазил по интернету. Вот несколько интересных фразочек:
  
  "Человек я вроде приличный. План Путина не курю, водочку пью умеренно. А здесь вдруг с утра такое..."
  
  "Топ-менеджеры, гламур-бухгалтеры и референт-патриоты..."
  
  "Вооруженное сопротивление диктатуре - занятие не слишком умное. Это удар по самому сильному ее месту, а не самому слабому..."
  
  Все три фразы запомнились. Ссылок же не даю, потому что, во-первых, лень, а, во-вторых, все это не важно. Кто говорит? Народ говорит.
  
   *****
  
  
  Сегодня у деда праздник. Приехали обе внучки. По давней традиции смотрим вечером телевизор. Смотрим жуткую дрянь: сериалы "Счастливы вместе" и "Папины дочки" (за обе эти картины ваш покорный слуга способен убить, а вот вместе с внучкам смотрит и нахваливает). В промежутке между Васнецовыми и Букиными мы попадаем на какую-то третью, не васнецовско-букинскую программу.
  На экране "The Beatles": "Help me if you can, I"m feeling down, and I doe apreciate you being round..."
  "Хелп" - альбом переходный. С одной стороны, они там четыре вполне коммерческих куколки Барби", с другой - эти Барби начинают резко умнеть и находятся на пороге "White album" и "Abby road".
  И вот пока я обо всем об этом думаю, Мелочь Пузатая Номер Один выдает:
   - О... какая-то древняя группа.
  Я (возмущенно): Это не "какая-то группа", а "Битлз".
  Мелочь Пузатая Номер Два: Кто такие?
  Я: Величайшая группа всех времен и народов.
  Мелочь Пузатая Номер Один (снисходительно): Но сейчас-то их никто не помнит.
  "Битлз" - это навсегда! - гордо парирую я и чувствую себя распоследним идиотом.
  
   *****
  
  Поразительно старый, чуть живой по причине преклонного возраста старичок заходит в православную церковь. Идет прямо к батюшке и, ухвативши его за рясу, долго-долго шевелит губами. Явно хочет чего-то сказать.
  
  Б а т ю ш к а: Что с тобою, сын мой?
  С т а р и ч о к (после паузы): Мне... девяносто пять лет...
  Б а т ю ш к а: Я слушаю тебя, сын мой.
  С т а р и ч о к: Мне... девяносто пять лет Моя жена умерла сорок четыре года тому назад. Мне необходимо исповедоваться.
  Б а т ю ш к а: Я слушаю тебя, сын мой.
  С т а р и ч о к: Моя жена умерла сорок четыре года тому назад. И с тех пор...
   двух-трехминутная пауза.
  ...у меня ни разу не было секса.
  Б а т ю ш к а (крайне внимательно): Я слушаю тебя, сын мой.
  С т а р и ч о к: И во позавчера я съел целую пачку... виагры и всю ночь прогрешил с двумя молодыми девушками.
  Б а т ю ш к а (слегка смущенно): Да-да, сын мой... велико твое прегрешение, но Господь у нас милостив, и мы сейчас подберем тебе епитимью. Когда, сын мой, ты последний раз был на исповеди?
  С т а р и ч о к: Никогда.
   Б а т ю ш к а (удивленно): Ты ни разу за все свои девяносто пять лет не был на исповеди?
  С т а р и ч о к: Понимаете, я... иудей.
  Б а т ю ш к а (возмущенно): Но, ежели вы иудей, то что вы, простите, делаете в православной церкви?!
  С т а р и ч о к: Понимаете... я такой счастливый, что я ВСЕМ об этом рассказываю!
  
   *****
  
  Купил сегодня новый номер журнала "Story". Номер раскрылся на статье Дмитрия Быкова.
  Майн гот!
  И куда деваться от этого человека? Боюсь, что, если когда-нибудь злая судьба занесет меня в Большой театр, то и там я встречу Дмитрия Львовича, распевающего арию Ленского или накручивающего тридцать два фуэте.
  Что же касается самой статейки... Мастерство не пропьешь, но написана она, мягко говоря, небрежно. Так делают пирожки, продающиеся на Центральном вокзале. Главное в такого рода продукции - чтобы место было бойкое, а сам товар - пожирнее и погорячее.
  "С пылу, с жару, пятак за пару!"
  Сделана же статья из того, что попало автору под руку. В ней содержится масса весьма интересного. В ней, например, сообщается, что Новелла Матвеева - великий поэт. Что сам Дмитрий Львович находится в данный момент в Калифорнии. Что Гитлер намного хуже Сталина. Что гоголевская "Шинель" - потому вещь великая, что Акакий Акакиевич в самом конце превращается в чудовище. И т. д. и т. п.
  Сама же статья посвящена... угадайте с трех раз! ...Чарли Чаплину. Почему не Владимиру Путину или боксеру Валуеву спрашивать не корректно. Потому что так попросили. Заказали б Валуева - была бы та же Новелла Матвеева, тот же Акакий Акакиевич, тот же набивший оскомину пяток рассуждений о русском народе, а в самом конце вместо гениального Чарли Чаплина появился б гигантский the Beast from the East - голливудский по форме и русский по содержанию.
  Короче, жаль, господа, что безусловно талантливый и отнюдь не старый еще человек дал превратить себя в обычный либеральный органчик, способный сочинить за полчаса умеренно прогрессивную статью на любую заданную редактором тему. И, может быть, стоит хоть как-то чуть-чуть поберечь себя и выбалтываться не до самого донышка?
  
   *****
  
  Странный термин "детская литература". По-моему, никакой такой "детской литературы" нет. Ведь между пятилетним и десятилетним ребенком разница намного больше, чем между десятилетним и взрослыми.
  
   *****
  Из подслушанного на днях разговора.
  
  - Да я пашу днем и ночью! У меня руки по локоть в полонии. Правда, Ароныч?
  - А то! Как цельный день стокилограммовые мешки с полонием потаскаешь, знаешь, как с утра поясницу ломит? Наше дело секретное, тонкое. Гастарбайтеров не наймешь.
  - Чистую правду сказал. Жалко мне тебя, Ароныч.
  - А мне тебя, Гексогеныч.
  - Не повезло нам.
  - Ага.
  - Давай, что ли, пива выпьем?
  - Давай.
  - А потом почитаем Гришковца.
  - "Рубашку"?
  - Естественно.
  
   *****
  
  
  Покойный Советский Союз держался на трех китах: на русской бережливости, на цыганском трудолюбии и на узбекском интеллекте.
  Был, правда, еще и четвертый кит - еврейская удаль, но это был кит подневольный и не основной.
  
   Мелочь, а неприятно.
  
  Про отказавшуюся сниматься в "Иронии судьбы - 2" Ахеджакову там походя сказано: уехала де в Израиль. Ход, ставший штампом. Тоже самое говорили про отказавшегося сниматься в продолжении "Ивана Васильевича" Этуша. А интересно, если когда-нибудь в будущем подобная неприятность случиться с актером безупречно русским, что они скажут? Спился и валяется под забором?
  
  
   *****
  
  
   Среди многочисленных моих странностей есть и такая: я терпеть не могу праздники. В том числе, увы, и Новый год. Теоретически ночь с 31 декабря на 1 января я стремлюсь проводить за письменным столом, а на практике - часто банальнейшим образом дрыхну.
   Вчерашняя новогодняя ночь была проведена мною как раз практически. За последние десять дней я так вымотался, что еле дополз до дому и рухнул в койку. Но перед этим случилось много чего интересного. Существуют условности, которыми не решаются пренебречь даже люди, вроде меня. И 31-го вечером, хочешь - не хочешь, пришлось угостить шампанским сослуживцев. А сослуживцы мои - сплошь подчиненные мне по службе девушки - узрев небывалое: то бишь открывающего шампусики шефа, естественно, защебетали, похорошели, расцвели и т. д. и т. п.
   Понятно, что возвращаясь домой, я уже не мог купить свою обычную вечернюю баночку пива. Я взял - однова ведь живем! - стограммовый мерзавчик коньяка "Московский". А на закуску - шоколадку. И далее, словно герой какого-нибудь В. Аксенова, с шиком путешествовал по метрополитену: небрежно достав из кармана мерзавчик, откручивал винтовую пробочку, делал хороший глоток, потом снова закручивал пробку, прятал мерзавчик в карман, отщипывал пару квадратов от спрятанной в противоположном кармане шоколадки и небрежно кидал их в пасть.
   Короче, являл собой Ужасно Одинокого Интеллигентного Мужчину. Что вызвало определенный переполох в дамской половине вагона. Но ваш покорный слуга, будучи неинтеллигентным и неодиноким, этот переполох проигнорировал.
  
   *****
  
  
  
  
  Америкэн инглиш. Что за язык, в котором слово "хуй" можно произнести вслух, а слово "негр" - нельзя?
  
   И старческой нежности нет в ней...
  
  Человеку на возрасте свойственно идеализировать прошлое и хулить окружающую его реальность. Со вторым у меня все в порядке. А вот с первым - проблемы.
  "Вах, и маладай биль - гавно билль!" - эта фразочка из избитого анекдота постоянно стоит в ушах и мешает созданию образа светлого прошлого.
  "Вот на груди красный галстук расцвел, юность бушует, как вешние воды..."
  "Иванова, к доске! Какой главный признак подобия двух треугольников?"
  "Зе-э-нит чем-пи-он!"
  "Читал "Сто лет одиночества"? Офигительно круто!"
   "Звездочка моя я-а-асная..."
  "Зе-э-нит чем-пи-он!"
  "Песня "Вэ гёрл" ансамбля "Вэ битлес"
  И так далее, и тому подобное... вспоминаешь все это, а глаза почему-то - сухие. И вот что, кстати, случилось вчерашнего дня.
  Человеку на возрасте свойственно не любить современную эстраду. Не любить современную эстраду легко.
  "Муси-пусси, маленький мой, я горю, я вся во вкусе рядом с тобой".
  И вот стою я, стало быть, в очереди в кассу. Для увеселения публики рядом с кассой включено "Дорожное радио".
  Радио это играет:
  
  Де-воч-ка мо-я,
  В этот вечер не со мной ос-та-лась ты.
  Я тебя нарисовал, я тебя нарисовал,
  Только так и не узнал
  Тво-ей люб-ви.
  
  Песенка эта - из древних. Пик ее популярности пришелся на самый конец восьмидесятых. В те годы был я, конечно, уже не молод, но и не дряхл, и мог еще многое. В частности, кинуть за ночь палок восемь.
  Казалось бы, воспоминания о совершенных под "Девочку мою" подвигах хочешь - не хочешь должны добавить ее образу теплоты.
  Но - ни хрена подобного. И песенка воспринималась, как однозначный бред беспробудно сивой кобылы. Те же "Муси-пусси" только в профиль.
  Короче, делать дерьмо всегда умели.
  
   *****
  
  Вот вы мне сказали: "Родина". А какая у человека, ни дня не служившего в КГБ, может быть Родина?
  
   *****
  Намедни видел на Большой Зеленина группу подростков, оравших "Зиг хайль!". Настроение, как легко догадаться, поднялось неимоверно. И вот чем я подумал: а ведь покуда Бледная Моль не поселилась в Кремле, никаких фашистов-подростков на улице я не видел.
  
   *****
  
  Был у меня приятель. Человек талантливый, пьющий и умный. Был он к тому же еще и великолепным рассказчиком. Его ни разу не виденные жена и дочка давно стали для меня персонажами своеобразной устной мыльной оперы: людьми почти что родными.
   И вот несколько лет назад этот мой умный и пьющий приятель завалился ко мне на работу. Находился он в столь приподнятом настроении, что просто прогнать я его не решился. Пришлось провожать до дому. И вот там - после нескольколетнего заочного знакомства - я наконец и познакомился с его близкими.
   Жена оказалась примерно такой, как я представлял. Усталая нервная женщина. А вот дочка...
   Я, признаться, ожидал увидеть эдакого избалованного профессорского ребенка: с капризами, заумью, легкой придурью (сам был когда-то таким же). А увидел... увидел обычную десятилетнюю девочку. И в глазах у нее - привычный ужас.
   Короче, я встретил типичную дочь алкоголика.
   С тех пор мое отношение к остроумцу-приятелю переменилось...
  
  
   *****
  
  Перед утренним офисом, словно галоши в приемной, стояли оставленные конторским народом машины.
  
   *****
  
  Вчера покупал в ларьках какую-то (не помню даже какую) фигню. Заметил прямо у кассы мировой закусон - "Кольца кальмара".
  И вот о чем мне подумалось. В те времена, когда я любил и знал биологию, головоногие моллюски считались своего рода венцом эволюции беспозвоночных. Кое-кто даже высказывал мнение, что, ляг эволюционная карта чуть-чуть по-другому, они б могли стать разумными. И в таком случае вполне б могла иметь место следующая картина: ряд подводных киосков где-нибудь в Марианской впадине. Кальмар средних лет подплывающий к ним за пивом. И предлагаемая к этому пиву закуска: "Пальчики человеческие сушеные" и нарезанная тонкой-тонкой пластинкой "Голяшка людская".
  
   *****
  
  Журнал "Коммерсант-власть" - глянцевая фига в кармане.
  
   *****
  
   О творческих тандемах.
  
  Нет, я не о том, о чем вы подумали. Варианты типа "Иван Василич - Симеон Бекбулатович" мне, честно говоря, не интересны. Я о тандемах не шуточных. О таких, в которых случается та таинственная интерференция усилий, что выводит его участников на уровень, не доступный никому из них поодиночке.
  Как мне кажется, наиболее эффективным раскладом является расклад типа "Леннон - Маккартни". Т. е. гениальный, но непрофессиональный мечтатель плюс крепкий, но слишком склонный к конформизму профессионал.
  Отечественный вариант такого союза - Ильф и Петров.
  Более или менее ясно, что ни Ильф, ни Леннон, без своих половинок просто бы не состоялись. А вот Маккартни с Петровым мало бы что потеряли в смысле известности, но было б забыты задолго до смерти.
  
   *****
  
  Ребята-кагебята, гопники с битами и бессловесный офисный планктон, свято уверенный, что нефть всегда будет стоить сто двадцать долларов за баррель, а кто думает по-другому - тот демшиза.
  
   *****
  
  Давно уже стало общим местом считать, что обе мировые войны выиграли только Соединенные Штаты, а все остальные страны (вне зависимости от взятых берлинов и компьенских вагонов) их - проиграли.
  Хотел бы внести дополнение. Есть все еще одна страна, выигравшая, на мой взгляд, Вторую мировую и назвать которую "победителем" в 45 году можно было разве что в шутку.
  Это Китай.
  
   *****
  
  Ни Орест и Пилад, ни Молотов с Риббентропом даже не грезили о такой бескорыстной дружбе...
  
  
   Сплю и вижу.
  
  Последняя должность товарища П. как бы вернула нас в год 1999. Мне остается робко надеяться, что возвратно-поступательное движение на этом не прекратиться и дальше нас ждет петербуржская мэрия, дрезденская резентура и коммуналка в Басковом переулке.
  
   *****
  
  Самая страшная угроза для моих дочек: "Все. Пошлю на Селигер. Будете там сидеть под портретом Путина и беречь русский язык, как десницу ока".
  После такой угрозы чуть ли не пару дней - как шелковые.
  
   *****
  
  Запах луковой шелухи. Так пахнут маленькие опрятные старушки.
  
   *****
  
  Физически ненавижу Аршавина. Крошка Цахес с девичьим румянцем.
  
   *****
  
  Это был абсолютно никчемный человек. Из тех, что годны лишь на то, чтобы, сидя у телевизора, орать: "Вперед, Россия!".
  
   *****
  
  Подхожу к родной Чкаловской. Вокруг - синё от зенитчиков, празднующих очередную победу. Лион Фейхтвангер говорил, что в сталинском СССР слишком много метро.
  В путинской Эрэфии слишком много футбола.
  
   *****
  
  Сегодня с утра услышал первые строчки нового гимна. Оказывается "держава" там рифмуется с "такая", а "страна" с "земля".
  Мда... был бы жив товарищ Сталин - ходить бы Михалкову-перу без яиц.
  
   *****
   Встреча в реале.
   (роман-мозаика)
  
  
  
   Пролог.
   История города Дивногвардейска.
  
  Мало кто сейчас помнит командарма Гуревича. А, между тем, в самом-самом начале Второй мировой войны это имя гремело. И чуть ли не на каждого газетного разворота на вас смотрели по-рачьи выпученные глаза, нахальный семитский нос и похожие на сапожную щетку усы командарма. А стоило вам лишь чуть-чуть открутить ручку радио, как оттуда тут же начинала литься песня Блантера на стихи Матусовского:
  
   Го-о-нял Гу-у-уревич я-а-пошек на Амуре,
   И мы по-го-ним их, когда на-аступит час...
  
  И даже в обстановке сугубо культурной - на поэтических вечерах в ИФЛИ - и там мог подняться товарищ Коган и с чувством продекламировать:
  
   Гу!
   Гу!
   Гуревич!
   Гремит орудие.
   Жу!
   Жу!
   Жуков!
   Шипит фугас.
   И речь
   начинаю
   не о простуде я,
   А о самом
   важном
   и нужном для нас.
  
  Всесоюзная слава Гуревича была так безмерна, что все три поколения сменявших друг друга лубянских лидеров: и товарищ Ягода, и товарищ Ежов, и даже Лаврентий Павлович Берия считали своим долгом хоть раз, да включить фамилию командарма в какой-нибудь расстрельный список. Но визировавший списки лучший друг всех чекистов каждый раз ухмылялся в усы и говорил: "Нэ врэмя".
  Чем вызывал законнейшее удивление и товарища Ягоды, и товарища Ежова, и даже Лаврентия Павловича Берия.
  Ведь (entre nous!) юный Сашка Гуревич отвоевал всю Гражданскую... нет-нет, не на стороне белых, это было б еще полбеды, юный Сашка провел все огневые годы в составе Червонного Казачества под началом В. М. Примакова, что, начиная где-то с середины тридцатых, было почти равносильно смертному приговору.
  Однако с Гуревича все стекало, как с гуся вода.
  И даже тогда, когда самого Примакова уже уморили в лубянских подвалах, и даже тогда, когда все его сослуживцы и жены (за исключением пощаженной за связь с Маяковским Лили Брик) получили свою свинцовую прививку в лоб от троцкизма, и даже, читатель, тогда, когда начали потихонечку прибирать к рукам бывших мужей его жен и сослуживцев его сослуживцев, - все это время Александр Рувимович продолжал преспокойно гулять на воле, выезжать за рубеж и вешать на узкую грудь орден за орденом, перещеголяв по части наград даже самого основателя Первой конной.
  Потом Александр Рувимович вместе с Жоркой Жуковым отличился при Халхин-Голе. Потом поучаствовал в короткой польской кампании. А потом настала пора Зимнего освободительного похода.
  Впрочем, сначала никого участия командарма в боях с белофиннскими бандами не предусматривалось. (Честолюбивый главком Тимошенко категорически отказывался делиться славой с итак уже чересчур прославленным подчиненным). По этой причине Александр Рувимович до поры возглавлял Среднеазиатский военный округ и лишь когда дела пошли совсем плохо, а именно - 11 февраля 1940 года - по личному приказу товарища Сталина командарм возглавил 222-ую дивизию имени Итальянского пролетариата и получил крайне жестко поставленную все тем же Верховным задачу: в десятидневный срок взять город Выборг.
  Эта задача была невыполнима даже чисто теоретически. Не только заграничные хлюпики, вроде Н. Бонапарта или А. Македонского, но даже самые прославленные из сталинских соколов: и Жорка Жуков, и Ванька Конев, и даже сам Андрей Андреевич Власов, получив подобный приказ, наверняка б горько выматерились и опустили бы руки. Но Александр Рувимович обладал замесом покруче и власовского, и даже жуковского,. И, пусть и с восьмидневным опозданием - лишь к 29 февраля 1940 года - он таки прогрыз оборонительные порядки финнов и, обливаясь кровью, на карачках выполз к окрестностям Выборга, взять который, впрочем, уже не мог: из всей доверенной Александру Рувимовичу 222-ой стрелковой дивизии в живых оставалась лишь рота штабной охраны.
  О чем командарм и доложил главкому.
  С главкомовской стороны кабеля раздалось совершенно, в общем, не свойственное С. К. Тимошенко сконфуженное молчание.
  - Ты это... - наконец, выговорил не отличавшийся политесом главком, - ни х..., короче, не делай. Жди дальнейших указаний.
  Гуревич недоуменно пожал худыми плечами и стал нервно расхаживать из угла в угол.
  Расхаживать командарму пришлось долго. Дальнейшие указания поступили лишь на следующий день утром. Ровно в половине пятого в просторной штабной землянке раздался звонок.
   - Гуревич слушает! - как всегда спокойно и без искательности произнес, снимая трубку, командарм.
  - Товарищ Гуревич? - переспросил его в трубке чей-то до отвращения штатский тенорок. - Пожалуйста, приготовьтесь. С вами будет сейчас разговаривать товарищ Сталин.
  Гуревич вскочил и рефлекторно застегнул на воротнике пару пуговиц.
  - Здрас-суй-т-те... Алэксандр Рувымовыч, - пророкотал в телефонной чашечке прежде знакомый Гуревичу лишь по граммофонным записям голос.
  - Здравствуйте.... Товарищ... Сталин!!! - выдохнул командарм, с удивлением чувствуя, как его сердце проваливается в живот, а во рту появляется препротивнейший привкус меди.
  - Как ваши дэла, Алэксандр Рувымовыч? - удивительно просто спросил командарма вождь мировой революции.
  - Э-э... - замялся Гуревич.
  - Ничего нэ бойтесь. Говорите начыстоту.
  - Дела очень плохи, товарищ Сталин. Нахожусь в пяти километрах от Выборга, но город взять не могу.
  - Пачему?
  - Вверенная мне 222-ая дивизия практически полностью погибла в боях. На данный момент имею в строю менее сотни сабель...
  - Пачему - "сабэл"?
  - Простите, я оговорился, товарищ Сталин. Конечно, не сабель, штыков. Про сабли я сказал по привычке.
  - Да все мы премного наслышаны, Алэксандр Рувымовыч, о ваших бесчисленных подвыгах во врэмя Гражданской. Ведь ви тогда, кажется, воевали под началом врага народа Прымакова?
  - Так точно, товарищ Сталин... Служил.
  - Нэ обращайте внымания, Алэксандр Рувымовыч. Это ведь я просто так, к слову. Нэ обращайте внымания. Мало ли кто и с кем служил. Я вон тоже с обер-шпионом Троцким просидел много лет в одном Полытбюро. Так что же мэня тэперь - на Лубянку? Как ви думаете?
  - Что вы! Что вы, товарищ Сталин!!!
  - Вот и я так же думаю. Нэ хочу на Лубянку. Так ви, Алэксандр Рувымовыч, полагаете, что у вас нэ достаточно... сил, чтобы взять финский город Выборг?
  - Никак нет, товарищ Сталин!
  - Что же, наверно, ви правы. Сто человек - это слишком мало, чтобы взять второй по значению город Финляндии. Но ми, большевики, очень не лубим терять попусту время. И, можэт быть, вам стоить попробовать захватить уездный городок Пустомякки? Чтоб не терять драгоценное время. На это у вас хватит сил?
  Гуревич надолго задумался.
  - Не спешите, Алэксандр Рувымовыч, - опять успокоил его товарищ Сталин. - Не спешите. Думайте, сколько вам надо. Такие решения не прынимаются с бухты-барахты.
  - Боюсь... - наконец ответил Гуревич. - Боюсь, что и этого я не смогу, товарищ Сталин... Видите ли, моя сотня са... т. е., простите, товарищ Сталин, штыков - это не кадровые части, а в большинстве своем поставленные под ружье политруки, писаря, интенданты и прочая шушера. Если это приказ, товарищ Сталин, ваш приказ, то я его, естественно, умру, но выполню, но... но, если мне будет позволено говорить откровенно, то я не уверен, что оставшиеся у меня солдаты сумеют справиться даже с силами финской самообороны. Не говоря о регулярной армии. Мне нужен полк подкрепления.
  - Подкреплений у меня для вас нэт, товарищ Гуревич! - неожиданно резко ответил товарищ Сталин. - Изискивайте внутрэнние рэзервы.
  - Какие резервы? - вдруг не хуже вождя заорал командарм. - Какие такие резервы, товарищ Сталин? Даже мой ординарец поставлен в строй. А начальник штаба дивизии командует ротой.
  - И-зис-ки-вай-те! - отрубил на той стороне телефонного кабеля Сталин. - И нэ надо со мною здесь торговаться. Мы нэ на тифлисском базаре.
  - Товарищ Сталин. Я сам поведу бойцов в атаку и это самый последний резерв, который я могу задействовать. Больше резервов нет. Разве что... разве что...
  - Договаривайте, Алэксандр Рувымовыч.
  - Понимаете, товарищ Сталин, в качестве заградотряда в тылах 222-ой дивизии находятся два батальона войск НКВД. С ними я бы взял Пустомякки.
  В трубке раздалось весьма продолжительное молчание. Потом - дребезжащий старческий не то смех, не то кашель.
  - Ну, ты... а-арол! - отсмеявшись, выдохнул в трубку товарищ Сталин. - Теперь-то я панымаю, за что тебя так лубил Прымаков. Два батальона Энкавиде! А очко нэ играет?
  - Я солдат, товарищ Сталин. И перебарывать страх - моя профессия.
  - Ну что же, а-арол, - трубка вновь задребезжала и закашляла, - если... (старческий смех) если к завтрашнему числу возьмешь Пустомякки - все прощу. Дам Героя. Дам маршала. Лаврентию скажу, чтоб шел не трогал. Не возьмешь - расстреляю. Ты меня понял?
  - Так точно, товарищ Сталин!
  - Удачи тебе, абрек. Ты мне понравился.
  
  
  
   II
  
  
   Интуиция не подвела командарма. Уездный финский городок Пустомякки действительно не имел оборонявших его регулярных сил. В Хельсинском Пантеоне Славы и сейчас можно прочесть высеченные золотом по мрамору имена 27 ополченцев, ценою собственной жизней остановивших продвижение советской армии. В живых из пустомяккских героев не остался никто. Как соглашается подавляющее число изучавших эту проблему историков (за исключением разве что Б. Лиддел-Гарта), наиважнейшую роль в сражении за Пустомякки сыграли финны Паасикиви и Веролайнен, шведские добровольцы Нильсен, Свенсен и Ларсен и русский эмигрант Иван Жадов.
   Сама оборона города стала возможной лишь вследствие инженерной смекалки Йохана Ларсена. Именно он догадался взорвать оба шлюза огибавшего город канала, вследствие чего вся юго-восточная оконечность города стала одним непроходимым болотом, пересекавшимся единственной насквозь простреливаемой железнодорожной насыпью. Обстреливал эту насыпь расположившейся на городской колокольне Жадов, сроднившийся с пулеметом еще во времен русско-японской войны.
   Естественно, что эту полностью господствующую над местностью пулеметную точку следовало любой ценой уничтожить. К моменту штурма у командарма оставалось два 75-миллиметровых орудия и десять артиллеристских снарядов. Но не было квалифицированных наводчиков. Единственным (хотя и не слишком умелым) наводчиком был старшина Овсюк, переведенный в войска НКВД только в июне, а до этого два года прослуживший в артиллерии.
   Еще одной (до поры неведомой командарму) препоной был старый таежный охотник Паасикиви, засевший в лесу со снайперской американской винтовкой.
   Вплоть до самого первого марта Паасикиви никогда не держал в руках боевого оружия и вообще - ни разу в жизни не стрелял в человека. Но старый Паасикиви был охотником, как говорится, от Бога, а душу любого оружия чувствовал так, как не каждый скрипач-виртуоз понимает и чувствует свою скрипку.
   Правда сначала он сплоховал - выстрелил в офицера. Этот лощеный чудак-военный, что под самое Рождество приезжал к ним в город, много раз повторял, что первым следует стрелять в офицеров и даже учил их распознавать коммунистических офицеров по палочкам и по ромбикам. Вот Паасикиви и выстрелил в одного такого, с тремя красными прямоугольниками (это был начальник штаба 222-ой дивизии полковник Гогоберидзе), заморская винтовка не подвела - пуля вошла точно в грудь, коммунистический офицер упал, словно срубленная к Сочельнику елка, и больше не поднимался.
   Коммунистические солдаты подняли бешеную стрельбу и долго сбивали пулями ветки в том месте, где был в момент выстрела Паасикиви, но старого охотника там уже не было. Он, не торопясь, отковылял на полверсты в сторону, забрался на заранее подготовленную высокую сосенку и осмотрел с нее окрестность.
   Лощеный щеголь наврал. Никакой неразберихи и паники среди коммунистических войск не возникло. Тогда Паасикиви решил, наплевав на щеголя, действовать дальше по-своему. Он заметил, что обе пушки наводил один и тот же, почти по-фински голубоглазый и светловолосый военный, и решил первым делом убрать его. Тем более, что голубоглазый стрелял не то, чтобы метко, но, во всяком случае, намного лучше, чем обычно умеют стрелять советские.
   Правда, свой первый снаряд светловолосый зарядил в белый свет. Снаряд лег далеко-далеко от церкви, возле универсального магазина молодого Кукконена (это был первый в их городе универсальный магазин, и Паасикиви еще подумал, что младшему Кукконену теперь вовек не окупить убытков). Зато второй пошел с небольшим недолетом и взорвался на православном погосте. ("Надо спешить, - подумал Паасикиви, - а то этот светловолосый сейчас, словно ножиком, срежет церковь).
   Но пока Паасикиви прицеливался, батарея успела выпалить еще раз. Снаряд действительно попал в церковь, но православная звонница выстояла. Уцелел и расположившийся на ней Иван Жадов. Во всяком случае, когда залегший было заградотряд опять поднялся в атаку, с колокольни опять раздалось веселое цырканье и матерящиеся в Бога и в мать бойцы заградотряда бросились драпать назад, причем самым первым бежал командовавший заградотрядом майор Скавронский.
   "Да-а, - подумал старый Паасикиви, - этот голубоглазый шутить не любит".
   После чего прицелился и - выстрелил.
   На этот раз американская винтовка чуть-чуть сплоховала: Паасикиви метил между лопаток, а пуля попала в шею. Голубоглазый уткнулся башкою в замок орудия и затих.
   Впрочем, всего этого Паасикиви уже толком не видел. Лишь только осознав, что попал, он тут же спрыгнул с сосны и заковылял вглубь леса. Русские, как и всегда, открыли стрельбу. И, как всегда, с большим опозданием. Пули срезали ветки и рыхлили землю там, где старого таежный охотник был минут восемь назад.
   "Похоже, только один из них хотя бы чуть-чуть умел стрелять, - подумал Паасикиви. - И его больше нету. А может быть, этот светловолосый был... финном? Воюет же за нас Иван, так почему бы и на их стороне не оказаться нашему? Бедный мальчик. И бедная-бедная его финская мама. Наверное, там, в России ей даже не разрешат сходить в кирху и помолиться за сына".
   Старый Паасикиви был, в общем и целом, прав. Оставшиеся в живых бойцы заградотряда стреляли хуже некуда. И, наверное, хуже всех стрелял рядовой Валентин Белолипецкий, который даже бойцом заградительного отряда не был, а все два с половиной года действительной прослужил в 222-ой дивизии на скучной, но выгодной должности дивизионного писаря и винтовку держал в руках только во время присяги. Посланная Белолипецким пуля пошла метров на триста в сторону и метров на десять выше, чем он целил. Она прошила голые ветви высокой и толстой березы, на которой на этот раз решил укрыться и оглядеться Паасикиви. Пуля попала ему в бедро. Старый охотник выматерился и камнем рухнул вниз, на снег.
   Упав он тут же потерял сознание.
  
  
   III
  
   Последние десять-пятнадцать лет Иван Жадов жил жизнью скучной и мирной. Он женился, осел в Финляндии, потом развелся, еще раз женился, потом связался с одной шведской сукой, высосавшей из него все, до единого пфеннига, потом еще раз женился - короче, все эти годы Иван Васильевич вел типичное бюргеровское существование.
   И если бы кто-нибудь вдруг сказал Жадову, что в 1940 году ему суждено погибнуть в неравном бою с коммунистами, то Иван Васильевич сперва б захихикал, а потом посоветовал б горе-пророку поменьше читать бульварных романов. В советско-финский конфликт Жадов твердо решил не вмешиваться и сразу же после его начала вывез очередную (четвертую по счету) семью в Стокгольм. Вывез настолько срочно, что в их пустомяккском доме осталось много ценного, за каковыми ценностями Иван Васильевич и вернулся первого марта, часа через после того, как состоялся телефонный разговор товарища Сталина с командармом II ранга Гуревичем.
  
  
   IV
  
   Еще в полвосьмого утра Жадов не собирался участвовать в этой (четвертой по счету) войне. Прибыв в Пустомякки, он занялся лихорадочными поисками машины или подводы, хотя инстинктом бывалого беженца и понимал, что думать вообще-то пора уже не о скарбе, а том, как самому унести поздорову ноги. Но, заглушая голос разума, Иван продолжал бесполезные поиски, поскольку явиться с пустыми руками в Стокгольм, к четвертой жене было стыдно.
   Где-то в половине девятого выезжавший на четырех подводах Кукконен сказал Ивану, что во дворе у старого Паасикиви якобы стоит еще одна, лишь немного поломанная подвода. Иван Васильевич опрометью бросился к Паасикиви, но вместо подводы нашел там пулемет системы "максим" и трех, бестолково суетившихся вокруг него шведских волонтеров.
   На его беду многочисленные подруги и жены сделали Ивана Васильевича форменным полиглотом, и он на хорошем шведском объяснил этому сборищу, что пулемет системы "максим" несколько отличается от сноповязалки и обращаться с ним, соответственно, нужно нежнее, нежели эти шведские олухи привыкли обращаться с сельскохозяйственной техникой у себя в деревне.
   Шведы в ответ послали Жадова отборнейшим шведским матом.
   Иван Васильевич плюнул и завернул тираду на диалекте родных осин.
   Дело, короче, шло к хорошей драке (несмотря на не юные годы, Жадов бы фиг побоялся троих), если бы к себе во двор вдруг на минутку не забежал старик Паасикиви. Увидев шведов и Жадова, старик на жуткой смеси шведских и финских слов объяснил волонтерам, что стоящий перед ними Иван - пулеметный бог и слушаться его надлежит точно так же, как они слушаются своего протестантского Бога.
   Шведы пошли на попятный, а сменивший гнев на милость Жадов начал показывать волонтерам, как полагается оборудовать мало-мальски пристойную пулеметную точку, где они оборудуются (две в кустах, одна, самая важная, на колокольне), как обслуживаются и именно в тот момент, когда Иван Васильевич демонстрировал забравшемуся вместе с ним на колокольню Нильсену деликатнейшее искусство ближней и дальней пристрелки, командарм II ранга Гуревич дал команду: "Вперед!".
  ******************************************************************************************************************************************************************************************************
   - Уходите! - истошно выкрикнул Нильсен. - Немедленно уходите! Вы - иностранец. Это не ваша война.
   - А ты... - ухмыльнулся Жадов, - ты разве... финн?
   - Я интернационалист! - пискнул швед (бездетному Жадову было трудно судить, но на вид ему было лет, от силы, семнадцать). - Сегодня Сталин в Москве, завтра в Финляндии, а послезавтра - в Стокгольме. Его нужно остановить здесь и сейчас.
   - Здесь и сейчас? - усмехнувшись, переспросил Жадов.
   - Да. Здесь и сейчас.
   - Хорошо, остановим, - вымолвил Жадов, а потом зачем-то добавил по-русски, - Не ссы.
  
  
   V
  
  
   Бой шел уже три с половиной часа, а решающего результата не было. Собственно, единственным видимым результатом боя были разбросанные по железнодорожной насыпи трупы. И хотя вид убитых был привычен Гуревичу, но ничтожные эти потери - двести с чем-то бойцов - в сложившихся сегодня условиях можно было смело считать критическими.
   Еще одна сотня павших - и штурмовать Пустомякки будет некому.
   - Бл...! - смачно выругался себе под нос почти не употреблявший матерной брани Гуревич. - И все из-за одного-единственного пулемета.
   Две ближние пулеметные точки (точки Свенсена и Веролайнена) удалось, худо-бедно, забросать гранатами, но точку на колокольне можно было убрать лишь точным орудийным выстрелом.
   - Вот, бл...! - повторил командарм.
   С орудийным огнем было плохо. После того, как снайпер выбил наводчика, корчивший из себя великого артиллериста майор Скавронский лишь попусту расстрелял пять снарядов и теперь в запасе у штурмовавших оставалось только два выстрела.
   И, если новый наводчик тоже промажет, придется пускать себе пулю в лоб.
   (Александр Рувимович сразу же после ареста Виталия Марковича твердо решил в лапы чекистам живым не даваться и, в случае чего, уничтожить себя собственноручно).
   Так что, ежели новый наводчик промажет, придется пускать себе в лоб пулю.
   Но шанс пока оставался.
   Вернее, два шанса.
   Два выстрела.
   Кому их доверить? Идиоту Скавронскому?
   Ни в коем случае.
   Его заместителю капитану Цегельнику?
   Хрен редьки не слаще.
   Кому-нибудь из бойцов?
   Это и вовсе глупо.
   Стало быть... стало быть...
   Командарм снова выругался и направился к стоявшим на опушке орудиям.
  
  
   VI
  
  За всю свою жизнь командарм стрелял из орудия лишь единожды. В Академии, на учебных стрельбах, где по-штатски сутулый преподаватель-полковник ставил всем им - легендарным комдивам и комкорам - высшие балы автоматически, и вся эта артподготовка была для них, в общем-то, пьянкой на свежем воздухе.
  И вот приходилось стрелять по-настоящему.
  Александр Рувимович даже и не пытался вспомнить преподанную ему в Академии артиллеристскую премудрость. Он знал, что неученый лучше недоученного и полагался лишь на удачу.
  А вот в удачу свою Александр Рувимович верил.
  Он сотни раз смотрел в лицо смерти и сотни раз оставался жив.
  Дай Б-г, повезет и в сто первый.
  Командарм наугад поставил прицел орудия и скомандовал: "Пли!"
  ******************************************************************************************************************************************************************************************************
   Да.
   Ему вновь повезло.
   Снаряд лег впритирку к церкви - на гойском погосте.
   Да-да.
   Ему повезло.
   Снаряд лег с малюсеньким (метров пять или шесть) перелетом.
   Следовательно... следовательно...
   Следовательно, угол нужно чуть-чуть... увеличить.
   Поставим, скажем, сорок шесть с половиной.
   Пли!
  ******************************************************************************************************************************************************************************************************
   Да.
  ******************************************************************************************************************************************************************************************************
   В точку.
  ******************************************************************************************************************************************************************************************************
   И где-то мгновением позже Гуревич сбросил с плеч полушубок, и оставшись в специально одетом для штурма парадном кителе, во всю мощь командирского голоса заорал:
   - ЗА-А РО-О-ОДИНУ! ЗА-А СТА-А-АЛИНА! В А-АТАКУ!
   И враз захмелевшие от командирской удачи бойцы отозвались в две сотни глоток:
   - У- У- У-УР-А-А-А-А-А-А!!!!!!!!!
  
  
   VI
  
   Старик Паасикиви лежал в кустах в сотне метре от насыпи. Рана его оказалась не очень опасной (на самом деле рана была смертельной, но старый охотник об этом не знал). Паасикиви обработал ее с помощью инпакета и сейчас бедро почти что не кровоточило, но все равно - ужасно мешало двигаться.
   И Паасикиви мог сделать всего один выстрел.
   А значит выстрел в таком сражении?
   Вон Иван с колокольни сделал, наверно, сто тысяч выстрелов, но все равно - еле держится.
   Какой молодец!
   А что может сделать старик своим одним-единственным выстрелом, после которого коммунисты наверняка продырявят его, словно росомаху?
   Вот, если бы можно было выстрелить в сердце Сталину!
   Тогда б Паасикиви не стал бы жалеть своей догорающей жизни.
   А так...
   Вот ч-черт!
   Коммунисты достали Ивана.
   Колокольня Никольской церкви покачнулась и рухнула. И сразу же рядам коммунистов пронеслось торжествующее "ура!" и они побежали в атаку.
   Вот ч-черт!
   Вместе сердитого лая максима их встретило робкое тявканье французского пулемета-автомата (это была единственная уцелевшая точка Йохана Ларсена). Пулемет отбрехивался из-за церковной ограды, но где ему было остановить толпы русских.
   Русские прошли почти половину расстояния и хотя один, другой, третий падают, но этот жидкий огонь не в силах сокрушить всепобеждающего напора русских и они все приближаются и приближаются, а впереди них бесстрашно бежит очень маленький коммунист в чем-то ярко-зеленом.
   Стоп.
   Паасикиви прильнул к прицелу.
   Что там этот военный говорил насчет палок и ромбов? На лацканах у маленького были именно ромбы. Закругленные. Ярко-красные. А самих этих ромбов было четыре.
   О, Боже!
   Старик не мог поверить такому счастью.
   Неужто же это - Сталин?
   Носатый.
  Усатый.
  Плюгавый.
  В петлицах - четыре ромба.
  Правда, без трубки. Но это, наверно, не важно. Трубку он курит после сражения.
  Но нет.
  Не сошлось. Внутри ромбовидных овалов не было звездочек. А Сталин ведь маршал и внутри его ромбов должны быть звезды.
  Но ничего-ничего.
  Это, наверное, главный помощник Сталина и он тоже, наверное, стоит этой его последней пули.
  Старик перевернулся на правый бок, так чтобы раненая нога не мешала, осторожно прицелился и выстрелил.
  
  
   VII
  
  Когда через три с половиной месяца товарищу Сталину принесли на подпись список переименований, товарищ Сталин был сильно не в духе. Во-первых (и это, наверно, главное) дела во Франции шли совсем не так, как хотелось. Вооруженные силы Германии, словно кегли, смели хваленных англо-французов и вышли к Атлантике.
  А, во-вторых, любое напоминание о позорной финской кампании было товарищу Сталину теперь неприятно. Хорош стратег! Испугался Антанты и заключил мир, удовольствовавшись вшивым Карельским перешейком. А не сыграл бы очком - имел бы сейчас пол-Скандинавии и в любой бы момент мог оставить друга Адольфа без стали и леса.
  Мда...
  Хотя бы перед самим собой не надо лукавить. В этой ситуации товарищ Сталин проявил себя человеком из прошлого, слепо верящим в мифическую мощь французской военной машины, и, как всякий человек из прошлого, остался с носом.
  Хорош стратег!
  Товарищ Сталин скользнул ненавидящим взором по всем этим Зеленогорскам и Репино и притормозил на номере семнадцатом.
  "?17. Переименовать уездн. г. Пустомякки", - прочел товарищ Сталин, - "в пос. гор-кого типа "Гуревичево".
  Вот мудаки!
  Нашли кого увековечивать.
  Да и город не взял. Погиб, как последний дурень, при штурме, а эти его герои-энкавэдэшники драпали, говорят, до самого Териокки.
  Вот мудаки!
  Товарищ Сталин вынул любимую вечную ручку, жирно зачеркнул весь номер семнадцать и мелко-мелко вписал:
  Уездн. г. Пустомякки переименовать в город Дивногвардейск.
  
  
   Глава первая.
   Шухер на бану.
  
  Собственно говоря, мы с Калягиным должны были встретится прямо в Дивном. А встретились на Финбане. В 11-10.
  Поскольку в 11-55 отходила единственная дивногвардейская электричка, играть в конспирацию дальше стало бессмысленным.
  - Привет, ты на слет? - спросил я.
  - Нет, - неумело соврал Калягин.
  - А я вот на слет, - честно признался я. - В Пустомякки. Хочешь, с трех раз угадаю твой ник?
  - О чем ты, друже?
  - Погоди-погоди... Telepuzik? Govnim-govno? Pizdatiy? - здесь я слукавил, поскольку под ником "pizdatiy" писал я сам. - Vbubendam? Hrensgori? Все, брат, угадал. По мимике угадал. Ты даже не тысячник! Ты всего лишь Zena-i-deti.
  - А вот и неправда, - вновь неумело соврал Калягин. - Никакая я не жена.
  - Ну надо, не ври. Ты Zena?
  - Ну... Zena.
  - А я-то все думаю, что это ты там за магазинчик описываешь! "А ну-ка возьми-ка карзынка! Запомни, послэдний раз без карзынка идешь". А это оказывается наш магазинчик, через дорогу. Только охранник там - русский. Ты зачем его отуречил?
  - Для конспирации, - грустно вздохнул Калягин. - А ты, Кирюха, наверное, этот... как там его... Pizdanutiy?
  - Где уж нам уж... - в свою очередь, застеснялся я ( у Pizdanutiy"го было семь с половиной тысяч френдов). - Я... я...
  - Ты небось Nikakoy?
  - Нет, я какой. Я - Pizdatiy.
  - О-о! - черные глазки Калягина уважительно округлились. - Ты, стало быть, тысячник?
  - Бери выше. Я - двухтысячник. На восемь тридцать утра у меня было 2138 френдов. А с вечера было 2139. Govnim-govno, скотина, отфрендился.
  - Ну, - предсказуемо пошутил Калягин, - говно - оно везде говно. Что в Сети, что в реале.
  - Все равно ведь обидно.
  - Кто спорит.
  До отправления поезда оставалось полчаса с гаком.
  ...Как ненавижу я эту расейскую нашу привычку приходить на вокзал загодя и по часу томиться, обложившись кульками и свертками! И, ненавидя, - ей следую.
  Ибо и сам россиянин.
  А это, увы, не излечивается.
  *************************************************************
  - Ну что... по пивку? - спросил я Калягина.
  - А в поезде не обоссымся?
   - Ну, Степа, ты и дерёвня! Поезд-то современный, с удобствами. Там, говорят, даже цветные телевизоры есть.
  - Вот поэтому и билеты стоят две сотни.
  - А чего б ты хотел? И на елку влезть и жопку не ободрать? ...Так будем пить пиво?
  - Давай, - печально вздохнул Калягин.
  Мы подошли к ларьку. Калягин обошелся дешевым "Петровским", а я, как двухтысячник, взял себе "Туборг-грин".
  - Хорошо! - выдохнул ополовинивший бутылку Калягин.
  - Что хорошо, то хорошо, - согласился я, интеллигентно посасывая из баночки.
  Вокруг и действительно было неплохо. Не жарко, но и не холодно. По залитому солнцем перрону сновал немногочисленный полдневный народ. У спрятанного под стекло паровоза стоял наряженный в пиджак и кепку Ильич и улыбчиво щурился.
  Калягин помахал ему "Петровским".
  Ильич царапнул нас взглядом и отвернулся. Мы не были его клиентами. Как все же обидно! Мы - два знатных блоггера - с точки зрения ряженого вождя мирового пролетариата были простой шелупонью, не заслуживающей какой-либо оценки.
  - А почему Пустомякки? - спросил Калягин.
  - Говорят, Telepuzik"у так удобней. Он же из Хельсинки.
  - А что Telepuzik такая фигура?
  - Конечно. Telepuzik - это Потапенко.
  - А Потапенко - это... ?
  - А Потапенко - это "Уроки Урарту".
  - У-у!
  - Вот те и "у-у"!
  Пока мы с Калягиным сплетничали, к Ильичу подошли два кавказца. После недолгой, но довольно ожесточенной торговли один из них сунул вождю не новую сотню, Ильич удовлетворенно кивнул, поспешно спрятал бумажку в карманчик жилетки, профессионально ловким движением установил треногу с "Поляроидом", нажал на какую-то кнопку и вприпрыжку вернулся к клиентам.
  "Поляроид" щелкнул и выплюнул снимок.
  Довольные дети гор пошли восвояси.
  Именно к этому времени калягинское "Петровское" кончилось.
  - "Охоту". Крепкую, - чуть захмелев, приказал знатный блоггер в гостеприимно распахнутое окошко киоска. После чего предсказуемо пошутил. - Мне ее крепко охота.
  Я года три уже знаю Степана. Но выпил с ним - так вышло - впервые. И то, как он присосался к "Охоте", мне не понравилось.
  Причем - активно.
  Не успел я выцедить и половину своего "Туборга", как пустая жестянка из-под "Охоты" уже шлепнулась в урну, а в толстеньких ручках Славика оказался вдруг "Бочкарев" - тоже в банке и тоже крепкий.
  Между тем к скучавшему у паровоза Ленину подошли два стража правопорядка. Один был толстый и рослый, словно коп из голливудовской ленты (я тут же начал звать его про себя "Большой Мент"). А второй - чернявый и маленький - был Ментом Эконом-класса.
  - Михалыч, можешь отдать за место? - спросил маленький.
  - Да-да, - суетливо кивнул Ильич и, как гонорар эскулапу, незаметно сунул в ладонь менту скибку бумажек.
  - Та-ак, - ничуть не стеснявшийся Мент Эконом-класса, не спеша пересчитал купюры (я, в общем-то, в жизни видел не мало, но вот мента-тире-бандита, настолько явно и нагло берущего мзду, узрел, пожалуй, впервые) - однако, Михалыч, мало. Тебе ж говорили, что с первого - штука.
  - А зимой?
  - А до зимы, - срывающимся на писк тенором произнес голливудец, - еще дожить надо. И что-то мне, Михалыч, подсказывает, что ты, с твоей борзотой до нее не дотянешь. Так что давай, не выябывайся и выкладывай штуку.
  
  - Я... - помрачневший Ильич уставился на подходившую к десятой платформе дивногвардейскую электричку, - я штуку не потяну. Так и передайте.
  - Не прибедняйся, Ульянов! - ухмыльнулся маленький.
  - А я не прибедняюсь. За штуку центровые менты обещали поставить меня к "Авроре". А там выручка не чета вокзальной.
  - Пожалуйста! - расплылся в улыбке маленький. - Иди хоть к "Авроре", хоть к Белому дому. Хоть к Эйфелевой башне. Ноги в руки и - свободен.
  - А пятьсот за сегодняшний день?
  - Свободен! Чтоб через две минуты тебя здесь не было!
  И оба мента неторопливо прошествовали к шикарным дверям вокзала.
  Вконец загрустивший Ульянов сгреб в кучу свой инвентарь: кочегарную лопату, треногу с фотоаппаратом и кумачовый лозунг "Зъмля - рабочимъ!" - и совсем уже было собрался, как вдруг... как вдруг располагавшиеся слева от паровоза ворота широко раздвинулись и в них въехал роскошный свадебный лимузин, весь в обручальных кольцах и лентах. Из лимузина высыпали: не сильно беременная (месяце на четвертом) невеста, практически трезвый жених и парочка в зюзю пьяных свидетелей.
   - Ой, Ле-нин! - капризным кукольным голосом произнесла свидетельница в панбархатном платье. - Де-душ-ка Ле-нин! Дедушка, будешь шампанское?
  - Я здесь уже не работаю, - хмуро буркнул Ильич.
  - Бра-а-атан, ты не пра-а-ав! - добродушно пробасил здоровенный свидетель в готом треснуть на необъятном заду и плечах костюме. - Реально не прав. У людей праздник, а ты выебываешься. Короче, братан, давай... не выделывайся, трахни шампунчика, а то, ежели я огорчусь, тебе же хуже будет.
  И здесь... черт дернул Калягина вдруг броситься на поддержку вождю мирового пролетариата! Конечно, Калягин был тоже хорош. Получше свидетелей, но - четвертая банка "Бочкарева крепкого", выпитого в течение получаса, это, согласитесь, все-таки - доза.
  И нахлебавшийся куража Калягин с криком: "Господа! Господа! Как же вы не понимаете!" - втиснулся между Ильичом и детиной в костюме.
  
  
  
  
  
  ...Случилось странное. Оба стража закона стали ниже ростом и тише голосом. Дело в том, что вернулись наши менты не одни, а в сопровождении Очень Большого Начальства. Чуть позади неторопливо шествовал сам товарищ Старший Лейтенант.
  Вообще-то, словцо "лейтенант" вызывает довольно привычный букет ассоциаций.
  Романтических ("Лейтенант, водивший канонерки под огнем неприятельских батарей...").
  Эротических ("Лейтенант, лейтенант, кирзовы сапожки, если девки не дают, попроси у кошки).
  Алкогольных ("Я думал раньше: "лейтенант" звучит "налейте нам").
  Но в отношении товарища Старшего Лейтенанта все эти ассоциации не работали. Разве что - третья.
  Да и то...
  Не очень.
  Лейтенант был лыс, пузат и не молод. Совершенно невозможно было представить его ни водящим канонерки, ни бегающим за девками. И, если в обществе равных по званию - седых капитанов и перезрелых старлеев - он еще мог накатить поллитру-другую, то, повторяю, представить его под шквальным огнем или на сельских танцульках не сумел б человек и с самым извращенным воображением.
  
  
   Глава вторая.
  
  
   I
  
  Спутниковые часы Калягина пропикали полтретьего. Мы давно уже были загородом. Погодка стояла отменная. Ни жарко, ни холодно. Чуть-чуть припекающее кожу солнце. Едва ощутимо колышущий остатки волос на моей голове ветерок.
  Погода стояла настолько исключительная, что мы, не колеблясь, выключили кондишен и, опустив все стекла, променяли его парниковый холодок на колодезная прохладу бабьего лета. Наша бета-джульетта, словно ружейная пуля, летела вперед. Обогнув пару поросших рыжими соснами сопок, она просвистела мимо какой-то чахлой рощицы и уперлась в развилку.
  Выбор на этой развилке был следующий. Если бы мы повернули налево, то, пропилив чуть не сотню километров до Выборга, мы должны бы были еще верст двадцать пять добираться до Дивногвардейска.
  Правый путь был ровно втрое короче. Пять километров до дер. Горемыкино, потом еще шесть до села Либералово, потом одиннадцать верст до поселка городского типа Большие Пиночеты, потом еще десять до дачного кооператива, зашифрованного буквами "В-кий М-гер" и вот он - город Дивногвардейск, словно спелое яблочко на блюдечке с голубой каемочкой.
  Конечно, изрядно смущали названия. Все эти "Либералово" и "Бол. Пиночеты" звучали странно. Как-то, прямо скажем, не по-советски. И даже - не по-антисоветски. Все эти "Горемыкино" - тире - "Либералово" звучали вполне идиотски, не вызывая ни в ком из нас даже тени желания узреть их воочию.
  Вот, правда, сама дорога.
  Во-первых, втрое короче.
  А, во-вторых...
  Нет-нет, шоссе на Выборг тоже было дорогой вполне пристойной. Где-нибудь в Рязани-Казани о таких дорогах только мечтают. Но автострада на Пустомякки была хайвэем ЕВРОПЕЙСКОГО класса. Дорогой такого качества, как будто она буквально с минуты на минуту ожидала прибытия друга Владимира с другом Джорджем.
  Чистая, гладкая, ровная.
  Короче, трудно представить себе шофера, который бы вдруг не свернул на такую автостраду. И наш молчаливый драйвер тоже, естественно, не устоял.
  Лихо бибикнув, он повернул направо. Ровный, словно паркетный пол, асфальт ласково зашуршал под шинами, как бы суля через двадцать-тридцать минут вывести нас прямо к цели.
  А погодка вокруг оставалась отменной.
  Калягин не выдержал и затянул какую-то песню.
  И здесь перед нами вырос знак:
  
  Дер.
  Горемыкино
  
  
  
   II
  
  Собственно, дер. Горемыкино состояла из десятка-другого строений, сгрудившихся между магазином и клубом. На скамейке у клуба сидел небольшой - метр с кепкой - мужик и плакал.
  - Что с вами? - спросил его жалостливый Калягин, высунувшись из нашего лимузина.
  - А-а... тя-я-ятька... сукнах...обидел! - простонал мужичок-с-локоток.
  - Как?
  - А-а... сукнах... ударил. Прям по яблишшу!
  - И больно?
  - А ты, бля-а, как думал? Дай десять долларов!
  - Что?
  - Дай десять долларов!
  - Простите, но у нас нету... денег.
  - Что - жалко?
  Здесь из глаз мужичка потекли слезы. Двумя тоненькими клоунскими струйками.
  - Что - жалко?
  - Да нет... - вконец растерялся Калягин, - но у нас действительно... нету денег. Вы... вы пожалуйста, не обращайте внимания на нашу машину. Она - простая игра случая и все мы, едущие на ней, отнюдь не крезы.
  - Опять, сукнах, Егорку обидели, - произнес у нас за спиной чей-то бас.
  (Таким подчеркнуто низким голосом в голливудовских фильмах говорят злодеи).
  - Да, сукнах, достали эти приезжие, - согласился с ним еще один голос (октавой пожиже).
  (Такими шатающимися тенорками в голливудовских фильмах, как правило, говорят подручные главного злодея).
  - Эй, ты! - прогромыхал бас. - Отдай, сукнах, деньги ребенку.
  
  
  Минуту-другую спустя небольшая полянка пред запертым клубом уже кишмя-кишела аборигенами. Все они были плотные, маленькие, похожие на небритых подростков. И все они были более чем агрессивны.
  - А-а! Сукнах! - продолжал заливаться Егорка. - Да-а-ай десять долларов!
  - Может быть... дать? - осторожно спросил нас Калягин.
  - Ни в коем случае! Ни в коем случае! Дадим слабину - до гола, блин, разденут.
  
  
   Глава вторая
   Необыкновенный НИИ.
  
   ...Ну, а дальше по Клинскому расположена фабрика "Нево-табак". (Стоит ей заработать и тугие волны вонючей сладости заливают весь здешний район Семенцы). Еще дальше - круглосуточный бар "Морозко" (который местные остряки прозвали, естественно, "Отморозко"), еще дальше - недорогой и довольно приличный китайский ресторан "Великая стена", а еще дальше - НИИ колбас полутвердого копчения.
   Давайте, чуть-чуть остановимся у этого типичного образчика позднего сталинского ампира. Перед нами - небольшой трехэтажный дом с десятком пузатых колонн, на побитом фасаде которого видна прямоугольная рамка с датой постройки - 1951 год. Цвет фасада, естественно, грязно-зеленый. Собственно, именно этот НИИ мы и посмели назвать в подзаголовке этой части "необыкновенным".
   Хотя на самый первый поверхностный взгляд ничего такого необыкновенного в нем вроде и нет. Здание как здание. И смотрящие на нас с фасада рабочий, интеллигент и колхозница ничем не особо отличаются от выложенных при Иосифе Виссарионовиче тысяч и тысяч точно таких же идеологически выдержанных барельефов. Да и работающий в этом здании многолетний его директор, доктор физико-математических Приходько Э. Э. - обычный крепкий ученый-профессионал. И только.
   Ни сейчас, ни ранее с неба звезд не хватает.
   Правда, его заместитель, доктор ветеринарных наук Замирайло А. К. слывет, надо честно признаться, порядочной сволочью, но ведь и это, как не крути, не редкость. И, если бы, скажем, собрать некий гипотетический всемирный слет замов и помов и выстроить их, как по росту, по мере убывания сволочизма, то вряд ли Аркадий Карлович поднялся бы в этом ряде выше двухсотого-трехсотого места.
   Что же касается всех прочих работавших в этом НИИ ученых, то даже самые умные из них были недостаточно умны, а самые глупые - недостаточно глупы, чтобы претендовать на место в истории.
   А, между тем, описываемый нами НИИ заведение совершенно особенное. Давным-давно сгинул всесоюзный НИИ колбас твердого копчения. Лишь до 1994 года сумел продержаться на плаву некогда могучий и грозный НИИ вареных колбасных изделий. И даже головное НПО "КОЛБАСА-ПРОМ" в Москве на улице Ленина давным-давно ужалось до трех с половиной комнат, и лишь один федеральный НИИ колбас полутвердого копчения в Санкт-Петербурге на Клинском проспекте прожил все эти ужасные годы даже не зная мерзкого слова "субаренда".
   Виною тому был Израиль Матвеевич Каган, зам Василия Васильевича по АХЧ - человек, масштабами своей личности, пожалуй, что не уступавший Наполеону.
   Да какой там Наполеон!
   Вы только сравните Бонапарта и Кагана. Нет, конечно, ни Аркольских мостов, ни чумных госпиталей, ни публичных истерик и обмороков за Израилем Матвеевичем не числилось.
  
  
  
  
  
   План:
  Глава I История города Дивносоветска
  Глава II Необыкновенный НИИ
  Глава III Происшествие на Финляндском вокзале
  Глава IV Роковой поворот.
  Глава V Первые последствия рокового поворота (деревня Горемыкино и деревня Либералово).
  Глава VI Село Большие Пиночеты.
  Глава ? Пустомякки.
  
  
  
  
   Деревня Либералово.
  Приезжают ночью. Практически ничего не видно. Слышно как за околицей рассыпается: "Све-е-тит ме-сяц, све-е-тит яс-ный..."
  - Кто это? - спрашивает Шестисоткин.
  - Наш деревенский министр обороны. Балалаечник-виртуоз.
   *****
  Вокруг села стоит огромный Семипроцентный Барьер.
  - Видишь, мил человек, какой Барьер? Нам через него не в жисть не перелезть. Так что нашего села, почитай, и нету.
  - А министр оборону?
  - Это Серега-то? Ну... Серега - талант! Ты только послушай
  (Балалайка почти человеческим голосом выводила "Пойду-выйду ль, я да...")
  Председатель вздохнул: Серега у нас, ясное дело, не задержится.
  
  
   Село Большие Пиночеты.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Продолжение "Иванова".
   Глава первая.
  
  "Здравствуйте..." - написал я и сразу задумался... Как хорошо этому носатому шоумену! "Здравствуйте, меня зовут Дмитрий Нагиев. - с полным на то правом заявляет он. - Удачи вам, любви и терпения".
  А мне что прикажете здесь написать?
  "Здравствуйте, меня зовут бизнесмен Иванов..."? А какой я, к чертовой матери, теперь "бизнесмен"?
  За время моего отсутствия весь мой так называемый "бизнес" накрылся медным тазом, и, если бы даже мне - каким-нибудь чудом - вдруг бы и удалось вернуть его, то какой из меня теперь, скажите на милость, "босс"? Не думаю, что даже самых покладистых и самых тихих сотрудников устроил бы шеф, время от времени начинающий то подмигивать левым глазом, то подергивать левой щекой, то плавно помахивать обеими руками, испуская при этом весьма немузыкальные выкрики, средние между "И-ы-а!" и "И-о-ы!".
  В общем, последствия спецоперации по моему освобождению таковы, теперь я - профессиональный пациент психоневрологической клиники. И никаких иных занятий последние 3,5 года у меня, увы, нет.
  Самое, пожалуй, неприятное: пропала память.
  В прочем, пропала не вся. Процентов эдак на пятьдесят. Скажем, родную улицу Декабристов с левой ее стороны я и сейчас помню до самой последней впадинки и выщербленки. Могу, например, с фотографической точностью перечислить расположенные по этой стороне дома: булочная, дом Сказки, угловой магазин "Ткани", молочный магазин, еще одна булочная, домовая кухня, бассейн, дом быта, синагога, ДК. Вроде бы все.
  А вот с правой стороны не помню ничего, хоть убей. Но ведь должны же там были быть хоть какие-нибудь дома? Ведь должны. Но какие?
  Не помню.
  НИЧЕГО НЕ ПОМНЮ.
  СОВСЕМ.
  Или вот возьмем, например, гениальный роман Льва Николаевича Толстого "Война и мир". Будучи человеком литературе отнюдь не чуждым, я перечитывал его раз чуть ли не сто. Ну, и помню, соответственно, почти наизусть. Но - только два первых тома.
  А из третьего удержалась в памяти лишь самая первая сцена. Там, где император Наполеон форсирует Неман. А вот что было дальше, опять же, не расскажу, даже если приставить к виску револьвер.
  Иногда мне даже и самому интересно.
  Может, его погнали мощным ударом на чужой территории?
  Или же он, подлец, дошел до Волги?
  Не помню. Ничего не помню. Совсем.
  Но вот про то некогда, как лежа на топчане, я высчитывал шансы на жизнь, я, отнюдь не забыл. И сейчас мне смешно, насколько же я мог тогда попасть пальцем в небо. Не сбылось вообще ничего.
   Во-первых, я не учел того, что жутко запил майор Черновил. Причина была уважительная: лакомое место начальника отдела отдали не ему, а Кощееву. Плюс зарубили давным-давно обещанную подполковничью звезду. И хотя товарищ майор много раз говорил, что в начальство не лезет, потому как живая следовательская работа ему в тысячу раз милей перекладывания бумажек из стопочки в стопочку, а насчет подполковничьей звездочки вспоминал бородатый армейский анекдот, что между "полковником" и "подполковником" разница примерно такая же, как между "жениться" и "поджениться", но... лишившися разом и должности и звезды - обиделся насмерть и запил по-черному.
  Естественно, что о никакой живой оперативной работы во время его запоя в ОБЭПе не было и никакая такая спецгруппа ОБЭП на зазря забитой мною стреле не появилась.
  Так что все мои дальнейшие хитроумные умозаключения рухнули.
  А спас меня Лева Бербраир.
   Лева Бербраир - мой бывший соученик по 235-ой школе, бывший собкор перестроечного "Огонька" и нынешний корреспондент радио "Свобода", оказывается, видел, как меня вывели из кафе и затолкнули в забрызганную коричневой грязью девятку.
  И, увидев, незамедлительно передал в пражскую редакцию своей конторы, что санкт-петербургский предприниматель и литератор М. Иванов похищен агентами ФСБ. (Лева - журналист перестроечной школы и, чуть что, во всем винит Лубянку).
  Начался международный скандал, дошедший до всесильного в те времена Коржакова. Коржаков вызвал Степашина, тот - своего зама, и в конце концов инспирированный Левой Бербраиром гнев обрушился на только-только занявшего свое место подполковника Кощеева.
   А тот совершил невозможное: вытащил Черновила из суперзапоя и по выцеженным из него агентурным данным вышел на Олежку и Стаса.
  А уже через день приютившее меня строение ?4 было кругом обложено "Альфой". А еще через день состоялся штурм.
  Да-а... Правильно говорят довольно многочисленные в нашем дурдоме бизнесмены-миллионеры. Никакие многоходовые комбинации в этой стране не проходят. Никогда. Ни за что.
  Ибо российская жизнь - не шахматы. Это в шахматах дошедшая до последней горизонтали пешка имеет девяносто девять шансов из ста попасть в ферзи. А в РФ эта слишком прыткая пешка может вполне, например, загреметь на зону. А в ферзи вполне может быть пожалована пешка g2, не сделавшая за всю игру ни единого хода, но зато находящаяся в непосредственной близости к королю. А потом объявят, что последние два с половиной часа мы играли отнюдь не в шахматы, а в "чапаева". И... и... Но, похоже, что мы отвлеклись.
  Итак, ровно в четыре утра состоялся штурм.
  Штурм я проспал. Сужу о нем по газетам, где не было помещено ничего, кроме снимков трупов убитых и моей улыбающейся фотографии. Если верить Леве Бербраиру, здание во время штурма обрабатывалось сверхсекретными дельта-лучами и мое нынешнее состояние - результат воздействия именно этих лучей.
  Может быть, он и прав.
  
   Товарищ Гунявый.
  
  Тюрлюлюкает жаворонок.
  Хотя (ежели разобраться) никакой это не жаворонок. Жаворонков здесь быть не может. Они ведь обитают в этой, как ее... лесостепной полосе, а нас здесь - еловая чаща. Наша укрепизбушка стоит на вершине небольшого холма, с юга, с востока и с запада окруженного непроглядным еловым бором и только с севера к нему подходит крошечное озеро.
  Озеро, в прочем, крошечным кажется только на карте. А живьем представляет собой стального цвета поверхность, убегающую почти что к самому горизонту. И над холодной и тусклой гладью носятся злые, голодные чайки.
  А где-то там, в вышине тюрлюлюкает жаворонок.
  Между холмом и озером втиснулся маленький пляжик. Там близ бледного и почти невидного в этот ранний предутренний час костра сгрудилось человек восемь ЭТИХ. Их скрюченные фигурки придвинулись к самому пламени, тщетно пытаясь согреться. Видать, им тоже несладко.
  (Что же касается лично меня, то мне на утренний холод плевать. Мне бы покушать. Жрать хочется ужасно).
  Еще штук тридцать ЭТИХ дрыхнуть в своих по-детски ярких палатках. А мимо палаток вышагивает ИХНИЙ часовой, противно вздрагивая в такт своей поступи узкой и длинной спиной, перечеркнутой черными ремнями портупеи.
  Тюрлюлюкает чертов жаворонок.
  Жрать хочется ужасно.
  Жутко хочется жрать. Жрать мне вдруг захотелось настолько, что я, наплевав на дисциплину, спрыгнул с крыльца и пошел в огород (наша укрепизбушка окружена огородом; так полагается).
  Итак, я пошел в огород. В холодном утреннем воздухе шагах в десяти от меня вырисовывались кусты смородины (с той особенной четкостью, какая бывает только сразу после рассвета). Кусты были ухожены - прополоты и окучены (я невольно подумал о том неведом мне человеке, который за ними ухаживал), но на мокрых зеленых ветках не росло ничего. На дворе был июнь. Было еще слишком рано.
  И вообще ничего съедобного в огороде не произрастало.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"