"Ещё видел я под солнцем место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда".
(Ветхий Завет, книга Екклесиаста, гл 3, абз. 16).
***
Судебный процесс над Модновым, проходивший в Киселёвске в 1969-м году, местная Фемида решила сделать показательным. Ведь судили не кого-нибудь, а пресвитера городской общины христиан-баптистов - "мракобеса, губителя душ, ненавистника прогресса".
Поводом для ареста послужил отказ Моднова регистрировать общину. При этом в "органах" закрыли глаза на тот факт, что Александр Иванович действовал не по собственной прихоти. Суть его веры запрещает любой контакт с государственной властью... В большинстве городов Союза с подобным как-то мирились. Но в Киселёвске решили: а) торжество Закона показать, б) "мифы о Боге развеять", и, попутно, - в) на всю страну прогреметь.
И гром действительно был. Но вопреки желаниям организаторов судилища, его раскаты услышали далеко за пределами СССР.
"Дело" Моднова стало главной новостью ведущих радиостанций мира...
***
Для процесса выбрали клуб завода "Гормаш". От суда ждали воспитательного момента, поэтому в актовый зал вводили группы учащейся молодёжи. Кто-то, говорят, пришёл с магнитофоном, и, в ожидании судебного спектакля, крутил "битлов". Не знали, чем занять себя до приезда прокурора, и народные заседатели. Один из них вошёл в комнатку, где томился Моднов, и спросил его:
- А может ли верующий человек говорить неправду?
Александр Иванович ответил:
- За нашу неправду умер Христос на Голгофе!
Вопрошающий хмыкнул. В глазах его появилось недоумение...
Суд возымел эффект, во многом обратный задуманному. На сотни вопросов Моднов отвечал цитатами из Библии, за что не раз был прерван председателем суда:
- Прошу не проповедовать!
Обвиняемый не спорил. Он выглядел спокойным, и уверенным в своей правоте.
Низложение "мракобеса" не получалось. Процесс круто уходил в сторону от выверенного плана. И тот из слушателей, кто умел трезво мыслить, внутренне хохотал над логикой слуг Фемиды.
Вот он - заранее подготовленный камень, брошенный в Моднова общественным обвинителем (а им был школьный учитель):
- Александр Иванович! Как вы можете наставлять своих детей в том, что бог есть? Гагарин летал в космос, и бога там не видел!
Но были серьёзные моменты, когда делались попытки разглядеть в подсудимом "прислужника Запада" (тягчайшее обвинение в эпоху Советского Союза), или когда по залу катился крик:
- Лишить его родительских прав! Отдать детей Моднова в интернат!
***
Моднов получил три года... И - странная вещь! В отличии от тех, кто не жалел средств и методов на его "посадку", начальники мест не столь отдалённых показали себя куда человечней.
В Кемеровской тюрьме, где Александр Иванович отсидел первые 11 месяцев, ему предоставили главную из возможных льгот - определили в обслугу, что позволило не маяться день и ночь в жуткой духоте камеры. Позже - в лагере под Новосибирском - офицер, ведавший "трудотерапией" зеков, тотчас исполнил просьбу Моднова о внесении его в список наружных работников. И хотя начальник лагеря фамилию "Моднов" из того списка вымарал: "Им распоряжается Москва!" - каких-то обид на ВэВэшников Александр Иванович не держал. Он считал их страдальцами: "Людей - над людьми... как за скотом... глядеть назначили... Да они любого зека несчастнее!"
В том лагере Моднов свёл знакомство с единоверцами. Они отбывали сроки по разным статьям, но базой обвинения было гонение за веру и всё, что с ней связано. Теперь они вместе возносили молитвы Богу и старались, в меру сил, облегчать положение друг друга. Не впасть в уныние помогало и сознание того, что дома, в родных местах, сёстры и братья по общинам заботятся об их семьях, которые часто были очень велики. Александр Иванович, к примеру - отец одиннадцати детей.
***
Сразу по возвращению домой Моднов понял, что спокойной жизни ему не будет. Через неделю после отметки "о прибытии" его вызвали в ГОВД, и майор, под чью опеку попал Моднов, грозно вопросил:
- Ты почему не работаешь?
Моднов ответил, что ему нужно оглядеться и привыкнуть к гражданской жизни. К тому же - надо поправить забор усадьбы и стайку, просевшую за годы его отсутствия. Майор выслушал - и отчеканил:
- Чтобы, до конца, следующей, недели, ты - работал. Иначе, пойдёшь, у меня, по, статье, за, тунеядство.
И хотя закон объявлял тунеядцем тех, кто не работал свыше двух месяцев, Александр Иванович наказ офицера исполнил.
Дальше - больше.
Приходя из ночных смен (Моднов трудился водителем самосвала), он слушал рассказы домашних о том, как в 2-3 часа ночи приезжала милиция. Люди в погонах задавали малозначимые вопросы, а их взгляды обшаривали каждую комнату... каждый угол обширного дома. В один из таких визитов был конфискован паспорт Моднова, позже - военный билет. И неделями Александр Иванович жил без документов, за что его - по законам тех лет - могли отдать под суд. Справок об изъятиях ему не давали...
А напротив дома - в любую погоду - частенько стоял человек в штатском. Он запоминал входящих-выходящих, и, не таясь, делал пометки в блокноте.
Моднов понимал, что против него затевают что-то очень серьёзное.
***
В один из дней 1982-го Александр Иванович задержался на автобазе - ремонтировал машину. К нему подошёл старший лейтенант милиции, отвёл в сторону, и тихонько сказал:
- В доме у тебя - обыск. Пережди здесь. А то дров наломаешь.
Моднов совету заступника не внял. Он поспешил в свой Таштагольский переулок, где увидел картину времён экспроприации. Усадьба - в оцеплении дружинников. По дому полдесятка милиционеров шныряют - вещи перетряхивают. Деньги, письма, квитанции сложены в стопку. Отдельно от них - копии жалоб в Генпрокуратуру и в Правительство.
Моднову показали санкцию на обыск, а когда он спросил, почему она от завтрашнего дня - офицер недовольно изрёк:
- Всё нормально!
Подъехал прокурор города. Осмотрел груды "подозрительных предметов" - и сказал:
- Странно... Я не вижу здесь того, что ОБЯЗАН увидеть.
Позже Моднов узнал причину обыска. У него искали подпольную типографию. Кто-то сообщил в "органы", что в доме печатают баптистские брошюры и антисоветские листовки.
- Ну, а радио ты слушаешь? - спросил прокурор Моднова. И когда тот указал на приёмник - подошёл к нему, вскрыл наружную панель и долго изучал схему: не рация ли?! Даже батарейки раскурочил: не тайник ли для микроплёнок?!
От лейтенанта, давшего знать про обыск, Моднов услышал вскоре о близком аресте. Эту информацию он использовал сполна. Взял на работе отпуск, и в тот же день - указав домашним помалкивать - отъехал в Анапу, к родственникам. Там он купался в море, загорал на пляже, и кушал фрукты - поправлял здоровье перед новой "отсидкой". А в Киселёвске на него устроили охоту. Заполночь врывались в дома членов общины... Метр за метром прочёсывали рощи и лесопосадки - не там ли прячется?..
Наконец, сигнал о "бегстве" Моднова достиг Анапы, и племянница, отводя глаза в сторону, как-то сказала:
- Дядь Саш... Тут без тебя участковый приходил. Спрашивал, что за гость у нас две недели живёт.
И Моднов решил: "Пора в объятия Фемиды!".
Вернувшись в Киселёвск, он прямо с вокзала нанёс визит прокурору. Дескать, слышал, что меня тут обыскались. Но арестовывать его тогда не стали. Полмесяца Александр Иванович жил в кругу семьи, несколько раз вызываемый на допросы. И следователь - неплохая в общем-то женщина - густо краснела, когда Моднов задавал ей многократно повторяемый вопрос:
- Почему вы ищите вину, а не справедливость?
И настал час ареста. В Моднове он до сих пор отзывается болью. Приезд милиции совпал с приступом астмы у жены Александра Ивановича. В доме суетились медики, отводя от пациентки смерть.
- Не входить! - скомандовал милиции разгневанный доктор. И люди в погонах, чертыхаясь, вышли во двор.
Вслед им неслось многоголосье детского плача...
***
На этот раз его судили по-тихому - обошлись без огромного зала и специально отобранной публики. Сходство с первым процессом заключалось только в статье, которую вменяли Моднову, да в абсурдности происходящего.
Наконец был зачитан приговор, и конвоиры повели осуждённого к выходу из судебного здания. Но - не тут-то было. На улице, против дверей, стояла толпа христиан-баптистов, готовых на всё, чтобы оказаться рядом с пресвитером. Дабы избежать эксцесса, Моднова вывели через чёрный ход. Но и там произошёл "внеплановый момент". Десятки людей сумели, таки, прорвать кольцо из милиционеров, и бросали под ноги Александра Ивановича цветы. Он в буквальном смысле шёл по ковровой дорожке из георгинов, нарциссов и гвоздик. Один букет протолкнули даже в салон спецавтомобиля.
- Я, - вспоминает Моднов, - каждый лепесточек в той машине подобрал. А потом, как ни мешали, пронёс цветы в камеру и раздал тем, кто в неё сидел. "Примите, - говорю, - дорогие мои!.. Ведь это не цветы, а сама любовь человеческая". Спросили меня, откуда букет, а когда я рассказал - у каждого слёзы в глазах появились: "Вот кабы нас так... Да где уж..."
География новых мест заключения была иной. Белово... Красноярск... Моднова - зачисленного в рецидивисты и враги народа - зеки окружили уважением. Не глумились над ним, когда он шептал слова молитвы. Не мешали, когда вёл беседы с единоверцем (а такой нашёлся).
***
Между тем, в сферах, откуда за Модновым ревниво наблюдали, созрел план увеличения его срока. Нужно было подтолкнуть баптиста к преступлению, и добавить ему несколько зонных лет. Потом прибегнуть к такому ещё раз... Потом - ещё... Метод, известный со времён ГПУ - НКВД.
Но с Александром Ивановичем он не прошёл.
Моднова отозвал в сторону авторитетный зек, и поведал, что начальник лагеря предложил ему: "Вступи с Модновым в конфликт! Да так, чтоб он кинулся на тебя с кулаками".
- Я-то отказался, - говорил авторитет. - Но... поберегись! Кто-то может согласиться.
И Моднов уберёгся. День в день отбыл он за "колючкой" три лагерных года, и в 1985-м вернулся домой.
Отовсюду гремело слово "Перестройка!". Новый генсек вещал с телеэкранов о начале больших перемен. Для Александра Ивановича это означало свободу его частной и церковной жизни. С него сняли запрет на выезд за границу, стали реже требовать: "Покажи бухгалтерию секты!". Не было открытой слежки.
У Моднова родился первый внук. Без особого сбоя шли дела в домашнем хозяйстве. И если что-то мешало пресвитеру вздохнуть полной грудью, так это нежелание до конца лет нести на себе клеймо уголовника. Он хотел очистить себя в глазах тысяч несведущих... обманутых людей.
***
После выхода Закона о реабилитации Моднов подал необходимые документы в комиссию, которая - будучи создана при горисполкоме - помогала несправедливо осужденным вернуть честное имя. Моднов полагал, что ему без проблем удастся достичь справедливости - так много "белых ниток" было в его "Деле". Но... В ответе, полученном комиссией на запрос от В.М.Юрьева - старшего помощника прокурора Кемеровской области - даже печать не стояла. Речь шла о заурядной отписке...
После многих проволОчек с Моднова сняли вторую судимость. Об этом его уведомили осенью 1992-го. Тогда же прозвучало обещание в пересмотре первого "Дела".
Но шли неделя за неделей, плавно перетекая в месяцы, а конкретных вестей к Моднову не поступало. Теряя терпение, он поехал в Кемерово. Зашёл в прокуратуру, и - едва инфаркт не получил. Ему сказали: "Документов по вашей судимости в архиве нет. Ваша реабилитация невозможна".
Моднов - к тому времени большой знаток юридических норм - сказал служителем Фемиды:
- Если документы утрачены - значит, должен быть составлен акт о наказании виновного в пропаже. Ознакомьте меня с ним! Если моё "Дело" уничтожено - покажите акт об его уничтожении!
Тщетно...
И тут стало выясняться, что, применимо к статье, по которой Моднова судили в 1969-м году, он реабилитации не подлежит. Об этом в ноябре 1992-го В.М. Юрьев отписал и Александру Ивановичу, и председателю городской комиссии К.М. Выборовой, чем заставил усомниться в себе, как в юристе, и вообще - в грамотном человеке. Потому что в длинном перечне уголовных статей, попадающих - согласно Закону - под реабилитацию, стояла и модновская. Причём, её номер в Уголовном кодексе РСФСР в точности совпадал с номером статьи, по которой Моднов получил срок в 1982-м, и недавно был оправдан.
Так, через помехи от людей, попирающих букву Закона, Моднов и члены городской комиссии двигались к намеченной цели. В январе 1993-го Александр Иванович был извещён о полной реабилитации. На душе у него стало спокойнее, в мыслях - светлее. Перестало болеть сердце. Что осталось прежним - так это неприкаянная память о былой несправедливости, да тревожные сны, в которых Александр Иванович видит забор из колючей проволоки, автоматчиков на вышках, и слышит лай безжалостных собак. Тогда он просыпается, и, не тая слёз, вопрошает ночную темень: