Аннотация: Часть Ш "Консулат Друза" состоит из восьми глав.
Часть Ш. Консулат Друза
Ш- 1. Решение принято
С устранением Германика Тиберий испытал такое облегчение, что, обычно осторожный и недоверчивый, на какое-то время уверовал в незыблемость своей власти. Германик был грозным соперником ; число его сторонников значительно превосходило друзей Тиберия. Отныне у Рима остался один законный государь, - Тиберий, - провозглашённый преемником самим Августом, что бы ни толковали злопыхатели о подменённом завещании. Пятнадцать олимпиад, шестьдесят лет - предел человеческой жизни; далее начинается дряхлость. Тиберию перевалило за роковую черту ; благоразумие требовало подумать о будущем. Убедившись за годы правления, как тяжек труд государя, он помышлял теперь о покое с такою же настойчивостью, как ранее о власти. После кончины Августа вполне могла разразиться жестокая усобица, гражданская война , однако его стараниями в государстве был сохранён мир; он разумно поделил власть с сенатом, удовольствовавшись скромным наименованием принцепса - первого среди равных; его заботы о благе народа, о пополнении казны, строгое соблюдение законов признали даже враги. Настало время дать сыну принять участие в управлении, а самому незаметно отойти от дел, чтобы, когда истает жизнь державного властителя, государство не испытало никаких потрясений при смене Цезарей. Друзу исполнилось тридцать три года; онудостоин многочисленных почестей, справил триумф над Марободом; в следующем году станет консулом. Более того, он отец троих детей от жены - такой же внучки Августа, как и Агриппина (правда, официально не признаваемый). Разумеется, Тиберию было кое-что известно о поведении сына, достойное порицания, однако следовало помнить, какое воспитание получил молодой человек в доме Азиния Галла, и великодушно его извинить. Жестокая судьба вырвала младенца из заботливых отцовских рук, дав в наставники ничтожного пустозвона, окружив сорванцами-полубратьями, лишив материнского присмотра, потому что беспрерывно рожавшей Випсании было вечно недосуг. Друз ведёт себя как всякий молодой человек, - то есть, любил развлечения, пирушки, цирковых возниц, палестру; с возрастом всё это пройдёт, а что до склонности к вину, он унаследовал её от отца. В молодости Тиберий одно время много пил и даже считался пьяницей. Он распрощался с опасной привычкой, едва жизненные обстоятельства изменились к лучшему. Друз тоже протрезвеет, когда почувствует на своих плечах бремя ответственности.
Цезарь задумчиво разгуливал по обширному покою, поджидая Квириния, испытанного друга и многоопытного служаки, на коего решил возложить дело большой важности. Квиринию нездоровилось, однако, узнав, что его зовёт Тиберий, старик тут же встал и отправился на Палатин. Он был благодарен Цезарю за осуждение Лепиды, приговорённой к лишению воды и огня, то есть к изгнанию, и сожалел только, что негоднице оставили имущество - якобы из нежелания обижать её нового мужа. Слуги доставили носилки с сенатором прямо к дверям обиталища Тиберия. Квириний вылез , и, высокий, костлявый, двинулся вперёд мерным шагом военного.Старики обнялись и поцеловались. Тиберий не лицемерил: престарелый консуляр снискал его расположение много лет назад, и с тех пор ни разу не обманул.
Услыхав о намерении Тиберия дать ему важное поручение, Квириний встревожился: уж не вознамерился ли Цезарь снова отправить его в какую-нибудь глухомань вроде Иудеи, дабы навести там порядок ? - Я помню о твоих семидесяти пяти годах, - остановил его Тиберий. - Боги послали тебе долгую жизнь и крепкую старость, вызывающую зависть. Успокойся: ехать никуда не придётся. Знай: я намерен покинуть Рим на весь год консулата Друза и хочу, чтобы ты стал наставником молодого человека, присматривая за ним . - Ты хочешь уехать? - испугался Квириний. - Не далее Кампании. - А государственные дела? - Дела останутся за мной. Друзу только Рим , терпеливо объяснил Тиберий.- Пусть он покажет себя. Я желаю, чтобы народ увидел правителя в моём сыне. До Квириния наконец дошло, что Тиберий задумал сделать сына как будущего Цезаря, а на время своего отсутствия поручает ему направлять молодого человека. Очень мало зная нрав Друза, Квириний возгордился:
- Я сделаю всё, чтобы Друз приобрёл как можно больше славы и любви народной, - горячо заверил он повелителя.
Они проговорили бы ещё долго, но настало время смены караулов, и Тиберий распорядился пригласить к себе префекта претория, как только тот появится во дворце. Старики опять расцеловались, и Квириний в хорошем настроении отправился восвояси.
Спускаясь по лестнице, он встретил Сеяна, и он и вежливо поздоровались, хотя относились друг к другу насторожённо. Сеян догадался, что Квириний имел доверительную беседу с Цезарем, содержание коей останется ему неизвестно, поскольку Тиберий всегда давал понять, что взаимоотношения его с ровесниками ничуть не касаются молодого помощника . Сеян не стал ломать голову. Вряд ли что-нибудь интересное, , какие-нибудь стариковские воспоминания.
Тиберий отлично знал, что мысль оставить Рим на Друза не может понравиться Сеяну. Неприязнь, существовавшая между сыном и ближайшим сподвижником, заботила и огорчала Цезаря. Вернее, неуместная ревность сына, честившего Сеяна "этруском"и "безродным проходимцем", отнимающим у него отцовскую привязанность. Тиберий досадовал, но сделать ничего не мог: отдалить от себя преданного помощника ради сыновьего каприза он не собирался.
Префект доложил о строительстве воинского лагеря, близившегося к концу. Его детище , помимо прочего, позволит наконец собрать воедино разбросанные по городу преторианские когорты, что заметно облегчит управление ими, а мощные стены крепости всегда смогут надёжно укрыть властелина с семьёй.
- Надеюсь, эта забота не помешает тебе сопровождать меня на побережье, - перебил Тиберий. Сеян не подал вида, что намерение домоседа Цезаря явилось для него новостью, а Тиберий, довольный тем, как ловко, невзначай, сообщил помощнику о своём намерении покинуть город, заговорил о желании вознаградить помощника за недавние труды. Сеяну уже были дарованы знаки преторского достоинства. Цезарь предлагал ему любое имение в благодатной Кампании либо в любой другой области Италии, на что Сеян возразил, что ему вполне хватает отцовского наследства. Зная скупость Тиберия, он не пожелал огорчать правителя, вводя в расход. Он и в самом деле не жаждал земельных приобретений: рабский труд на земле обходился дорого, а с колонами много хлопот, да и дары Цереры ныне ценились мало; гораздо выгоднее учёные рабы, гораздо ценнее свободные деньги. Выслушав отказ, Тиберий качнул головой: - Я готов усомниться в твоей искренности, ибо нестяжательство противно человеческой природе. Посмеявшись шутке, Сеян объяснил, что ему достаточно обильных даров, стекающихся со всех концов лишь потому , что его почтил своим расположением Цезарь; некоторые приношения столь несоразмерны его положению, что он передаёт их в эрарий. - Мне это известно, - подтвердил Тиберий. - Кроме того я получаю жалованье как префект преторианцев... Тиберий милостиво кивал, готовясь осчастливить младшего друга необычной наградой. - Я желаю, чтобы нас соединили узы более крепкие, чем сейчас. У тебя недавно родилась дочь. Что бы ты сказал, если бы я посватал её за отпрыска моего дома? Сеян удивился. Уж не собирается ли Тиберий сговорить с новорождённой крошкой Элией одного из своих внуков-близнецов? Угадав его мысль, Тиберий поторопился разъяснить: - У Клавдия, моего племянника, есть сын. Пусть со временем у тебя появится общее с домом Цезарей потомство. В этом я следую примеру Августа, выдавшего в знак дружбы свою дочь за неродовитого Агриппу. Будучи искушённым царедворцем, Сеян сразу же рассыпался в благодарностях за высокую честь. Клавдий - тайный стыд дома Цезарей, тщательно скрываемый от народа дурачок, породил вкупе с распутной женой дурашливого мальчишку-заику; его-то и прочил Тиберий в женихи дочери Сеяна. Честь была действительно велика: обыкновенному римскому всаднику, да к тому же этруску, то есть человеку без вереницы предков со звучными римскими титулами, а, значит, выскочке предлагалось породниться с божественным Домом Цезарей. . Подобревший Тиберий принялся милостиво излагать планы на будущее, так что Сеян вскоре в подробностях знал о намерении Цезаря уехать из города по крайней мере на год, оставив вместо себя Друза. С Цезарем не спорят, но соглашаются, а, если хватает ловкости, поступают по-своему.
По уходе Сеяна довольный собой Тиберий распорядился дать знать Друзу, что желает говорить с ним. Набросав на бумаге ряд мыслей, кои намерен был внушить будущему соправителю, старый он стал ждать. Но сын так и не явился , сославшись на нездоровье. На самом деле он приходил в себя после попойки; показаться на глаза строгому отцу опухшим и разившим перегаром, было неудобно.
О намерении и сговорить сына Клавдия и дочь Сеяна Тиберий сообщил своей невестке Антонии, матери Клавдия. В отличие от Ливии Августы, появлявшейся только на людях в строгом образе римлянки древнего благочестия, Антония на самом деле была такой , то есть чванной, упёртой старухой . Выслушав сообщение молча , поскольку питала неизбывное почтение к брату мужа, своё недовольство она предпочла скрыть. Все уже давно возмущались непомерными почестями , оказываемыми Тиберием Сеяну; не только Агриппина, но и Августа с Антонией считали, что Тиберий на старости лет совсем свихнулся, превознося выскочку-туска до неприличия. Услыхав о намеченной помолвке, Палатин закипел, а точнее, зашипел, ибо вслух выражать недовольство поступками Цезаря никто не решался. Безмятежным оставался один Клавдий, отец жениха, попросту ничего не знавший; когда Антония сердито объяснила сыну, что ему предстоит породниться с этрусским семейством, Клавдий заговорил, и сквозь рёв и рык, вырывавшийся из его глотки, Антония с трудом уразумела, что сынок давно собирается заняться этрусской историей.
- Замолчи, недоделанный урод! - в сердцах велела мать.
Друзу, явившемуся наконец на Палатин, тотчас сообщили о новых почестях Сеяну. Он вышел из себя, не стесняясь в выражениях, начал возмущаться. . Дом Цезарей будет опозорен столь недостойным брачным союзом, устои государства будут поколеблены; было сказано многое другое, тут же разносимое по дворцовым переходам.
Тиберий встретил сына насупленный. Друз, не замечая настроения отца, тут же завёл сгоряча разговор о намечаемой помолвке и даже возвысил голос. Наблюдая за ним, Тиберий не мог не отметить с горьким чувством, как безобразен сын и одновременно- как напоминает чертами лица родителя. Отсутствие должного воспитания, непоставленный голос, неумение сдерживаться, размахивание руками огорчали отца не в меньшей степени, чем уродливо вытянутый череп Друза, чего не могли скрыть густые волосы. Какого непривлекательного человека породили они с Випсанией! Тем не менее, это был единственный сын; другого судьбой не дано.
- Совсем ли поправилось твоё здоровье, дитя моё? - медленно заговорил Цезарь. - Будь благоразумен в своих развлечениях. Соблюдай меру и помни, что мы всё время на виду. Я советую тебе уделять больше внимания семье и чаще навещать Ростральный дом. Никогда не забывай о своём высоком положении и особом предназначении...
Тиберий говорил и говорил, медленно, с остановками. Внимая наставлениям отца, Друз ощущал, насколько чужд ему этот мрачный, нудный старик , - и насколько бывает приятней в обществе весёлого, снисходительного отчима, Азиния Галла, коего он с младенчества привык считать родным отцом. Тиберий, глядя на своего носатого отпрыска, тоже не испытывал тёплых чувств, но, будучи старее и разумнее, старался вызвать их в себе, вспоминая младенца, коего три десятилетия назад он поднял с пола Рострального дома.. - Я учил тебя ходить, сын мой. Ныне учу быть Цезарем - растроганно произнёс он "Он ещё вспомнит, как я описал ему парадную тогу", - с раздражением подумал Друз.
Заметил пустые, скучающие глаза сына, Тиберий умолк. Тяжкий вздох вырвался из его груди , и он невольно подумал: - Только бы боги продлили мне жизнь, чтобы успели возмужать близнецы! Иначе народ римский получит недостойного владыку.
Через несколько дней после объявления о помолвке сына Клавдия с дочкой Сеяна мальчишка внезапно умер. Его нашли задохнувшимся, со вбитой в горло незрелой сливой. Перепуганные домочадцы утверждали, будто это несчастный случай. Заика отличался странностями: на исходе отрочества, уже с пушком на щеках, он забавлялся, подбрасывая вверх зелёный плод и ловя его ртом. Узнав о злосчастной участи сына, Клавдий промямлил: - Надеюсь, обед сегодня не запоздает?
Сеян не поверил в случайность гибели "жениха", однако несостоявшийся свойственник государя не решился начать расследование самостоятельно, о чём вскоре ему пришлось сожалеть, так как гибель мальчишки повлекла за собой другие смерти, гораздо огорчительней.
Ш- 2. Уроженец Вольсиний
Сеяна, получившего разрешение съездить в Вольсинии, где пребывала его семья , заботили невесёлые мысли. Итак, наследником станет Друз, но пилюлю подсластили, обещав помолвку и почти родство. Тиберий всё-таки решил сделать наследником власти Друза. Отцовские чувства заглушили мудрость правителя. Государство передадут в недостойные руки, как сундук с барахлом.
Что ещё придумает Тиберий? Разговоры о желании отказаться от власти и уединиться где-нибудь, чтобы стариться в мире, - не болтовня для отвода глаз, но всерьёз ? Что, если он действительно мечтает уединиться где-нибудь на Родосе, передав власть сыну? А как же другие? Как, например, Сеян, которого Друз смертельно ненавидит? Но Тиберий никогда не думает о других. Уж не предположил ли он, что помощник тоже хочет отказаться от деятельной жизни и стариться где-нибудь на Родосе в его обществе ! Но позабыл, что помощник младше него на четверть века и хочет жить.
Бедняга Германик... Стоило ли устранять обходительного, мягкосердечного молодого человека, если в итоге власть получит разнузданный Друз! Если бы не Агриппина ! Первопричина его гибели, движущая сила смуты - эта внучка Августа, и она не угомонится даже вдовея. Скорее всего, Тиберию ещё долго придется мечтать об уединении и покое.
Славные Вольсинии, когда-то величайший город этрусков - "учителей римлян", уютно расположился в лесистых горах; утратив былую славу, он вёл тихую жизнь захолустья . Поздно вечером к одному из самых богатых домов , принадлежащему знатной старухе Теренции, подъехало несколько всадников: это прибыл из Рима внук госпожи. Дом сразу ожил, засветился огнями, наполнился людьми. Расцеловав и даже немного покружив над землёй свою сухонькую бабку, Сеян поспешил к жене. Апиката только что кончила кормить младенца (следуя обычаям старины, она сама вскармливала детей) и была прелестна в своём радостном замешательстве. Уютный дом, приветливые лица, молодая мать с дитятей, а за стенами мирно спавший город, и так далеко Рим с его треволнениями, - как не почувствовать успокоения!
- Теперь ты получил права отца трёх детей, о чём давно мечтал, - горделиво напомнила Апиката, самодовольно улыбаясь при виде склонившегося к младенцу мужа. Действительно, он желал этих прав. С рождением дочери его семейное счастье стало полным, а сопутствовавший образцовому семьянину почёт лишь увеличивал радость.
Дни в бабкином доме пролетели незаметно. Дети вызывали у отца горделивую нежность. Благодарность жене, родившей ему чудесных малышей, наполняла его. Ранее питаемая им любовь к Апикате - чувственная, немного покровительственная - перешла в иное качество, сделавшись теплей и дружелюбней. Жена ему досталась милая, добронравная, чуть упрямая, иногда вздорная, - зато деловитая и преданная дому, ставшим для него прибежищем и местом отдохновения в мире, где могли ежеминутно сожрать .
Старая госпожа Теренция удовлетворённо взирала на счастливых супругов. Она гордилась внуком, достигшим высоких почестей и званий. Мужественный облик Сеяна вызывал в ней особое торжество: высокий рост внука и крепкое сложение, гордая посадка головы были её достижением: Сей Страбон, её сын, ростом не вышел, и она подыскала ему в жёны рослую невесту, к тому же девицу большой знатности и богатства. Как же ныне ей было не гордиться!
Ловя на себе оценивающий взгляд старухи, Сеян ласково усмехался. Он обожал свою бабку, а с тех пор как не стало матери, искал в ней замену утраты. Теренции было уже под восемьдесят. Иссохшая, порывистая, деятельная, живая; на старушечьем лице молодо поблескивали весёлые, чёрные глаза. Приветливая и шутливая с равными; по-старинному крутая с зависимыми;в доме её боялись, честя за глаза "этрусской ведьмой", какой она и являлась. Иногда в сумерках, когда старая госпожа стремительно проходила по дому, обозревая владения, её можно было принять за полную сил молодую женщину, и Сеян ясно представлял, какой она была более полувека назад, когда , молодой Август, который звался тогда Октавианом, ещё не поссорился с тщеславным Марком Антонием, и тот, понукаемый египетской царицей, ещё не поднял меч на отечество. Как, должно быть, хороша была в молодости Теренция, как кружила слабые мужские головы! Почему она пошла замуж за Сея Страбона, неприметного воина, нового человека в Риме? Почему, покинув Город, вот уже шестьдесят лет одиноко живёт в глуши?
В сопровождении жены и бабки Сеян посетил старинные гробницы Сеев и Теренциев, своих предков - обязательное действо при наездах в Вольсинии. Он знал славную историю этрусков, почитал их культуру, ценил произведения древнего искусства, даже немного говорил на исчезающем языке, но в душе чувствовал себя римлянином . Да он и был римлянином по высокородной патрицианке матери. Однако, желая угодить бабушке, тщательно исполнил все поминальные обряды .
Вечером, когда Теренция сидела у фонтана, сгорбившись, сложив на коленях руки и о чём-то размышляя, Сеян, подсел к бабушке и, приласкавшись, полюбопытствовал: - Наверно, ты очень любила деда, раз всё бросила ради него, отвергла Рим и стала жить в Вольсиниях? Глаз старухи остро блеснул: - Угадал: всему виной любовь. Он нежно взял старческую руку, тонкую, как у отроковицы, обтянутую сморщенной кожицей, и поднёс к губам. - Подлиза, женский угодник, хитрюга, что тебе надо от меня? - любовно спросила старуха. - Немного сочувствия. Я нынче недоволен собой. - Да ну? - рассмеялась она. - Ты от рождения полон самодовольства. Он и в самом деле рос самоуверенным мальчишкой, ибо превосходил сверстников во всём . Бабка всегда любила подтрунивать над ним. Он обижался, а теперь чувствовал благодарность, что своими одёргиваниями Теренция отчасти подготовила его к большому миру. Без бабки сон его детства был бы слишком золотым.
- Значит, ты считаешь меня самодовольным балбесом? - развеселился он. - Разумеется! Как и всякого мужчину твоего возраста. Все вы неперебродившее вино: шибает в нос и вызывает икоту. Сеяну пошёл тридцать седьмой год. Ласково улыбнувшись бабке, он погрустнел, думая о своём. - В чём дело, дитя моего сердца? - нежно осведомилась она.- Поделись со старухой. - Я был недальновиден и допустил ошибку. - Больше ничего не хочешь добавить? Скрытен даже с родной бабкой. Гляди, не лопни от своих тайн. Не мог он признаться, что сожалеет о гибели Германика. Благодаря его помощи Друз станет наследником!
- Я служу дому Цезарей, бабушка, - задумчиво сказал Сеян. - Иногда приходится делать такое, что лучше помалкивать. - Очень-то не надрывайся, - посоветовала она. - Я открою тебе маленькую тайну, внук. Мне уже недолго быть с вами, и я хочу, чтобы она не ушла со мной. Задумавшись, Теренция поникла, и Сеян выжидающе сжал её хрупкую руку. - Когда-то я клятвенно обещала помалкивать, - встрепенулась она, - но, думаю, лучше сказать. Так слушай. - Не от Сея, легата Юлия Цезаря, зачала я своего единственного сына, а твоего отца. Мой возлюбленный теперь стал богом для всего Рима, но для меня он был богом уже тогда, шестьдесят лет назад. Ливия победила меня. Она всегда побеждала, потому что бессердечна и холодна, как лёд. Дело прошлое, но иногда болит. К погоде, наверно, дружок.
Сеян смотрел на бабку во все глаза: старуха, видно, тронулась. Что она мелет? Не хватало ему в деды Августа! - Сознайся, ты всё придумала, - встревожено потребовал он. - Вот как? - вспыхнула она. - Значит, тебя ничуть не удивляет, что я - племянница знаменитого Варрона и невестка Мецената, вышла за безвестного вояку? Девушки так поступают, когда надо что-то скрыть. Тебе не странно, что Август всегда заботился о Сее Страбоне, твоём отце, не меньше, чем о прижитом с Ливией Друзе, и так ему доверял, что сделал префектом претория? Будь неладны все бабки на свете! Наверно, Теренция говорила правду. Он вспомнил, как в детстве, при купании, она хихикала, глядя на родинки, украшавшие его живот, приговаривая: - Точь в точь, как у отца и деда. Вы оба одинаково мечены божеством. Про родинки, украшавшие тело Августа , знали все: это был знак власти.
- Знал ли мой отец о своём происхождении? - отрывисто осведомился он. - Конечно, - пожала плечами старуха.- Ему сказал сам родитель. Они с Августом очень любили друг друга.
Почувствовав нечто вроде досады, он колко спросил: - Прелюбодействуя с Августом, ты надеялась, что он женится на тебе? - Октавиан... - грустно поправила она. - Он был тогда Октавианом. В своей жизни он сделал только одну ошибку: женился на Ливии. Я считаю, две: вторая ошибка - не развёлся с нею, когда собирался. Да, мой милый: властелин Рима всерьёз подумывал о разводе с супругой. Особенно в те дни, когда мой живот вдруг стал пухнуть. Напрасно женщина с кукольным лицом и камнем вместо сердца, угождая супругу, ткала в атрии шерсть ; напрасно посылала сопернице отравленные пирожные с ласковыми словами впридачу Дни, когда я ждала ребёнка, были тяжёлыми для всех нас: Октавиану очень хотелось законного сына. Его намерение развестись с Ливией было неколебимо. И тут мой рыжик внезапно заболел так тяжело, что все подумали: конец. Он выздоровел. Знаешь, как его вылечил от смертного недуга догадливый Муса? Врач удалил всех близких от постели больного и сам готовил ему пищу. Но когда он выздоровел, я была уже замужем и в Вольсиниях.
Костлявые плечи Теренции содрогались от смеха, похожего на всхлипывания. Рыжик - это про божественного Августа?! Многое в прошлом становилось ясным. Заботливое внимание старика Августа к нему - мальчишке, и усыновление его Элием Галлом - близким к Владыке сенатором, и особенная приторная ласковость Ливии... Итак, если бы шестьдесят лет назад Теренция выиграла бой, Цезарем сейчас был бы не Тиберий, но... кто? - Ливия тебя ненавидит? - зачем-то спросил он. - Ничуть. Ведь я ей давно не опасна. Гадюка жалит, если ей угрожают. В остальное время Ливия - милая женщина.
Оба помолчали. - Спасибо тебе, бабушка, за такого дедушку, - иронично поблагодарил внук.
- Не бери в голову, - попросила Теренция. - Я открыла это тебе лишь для того, чтобы ты не надсаживался, угождая Тиберию. Он узурпатор, истребитель потомков Августа, беззаконно присвоивший имя Цезаря. Его настоящее имя Клавдий Нерон. - Да ведь и твоего Рыжика звали по-настоящему Октавием, а не Цезарем и не Августом, - с досадой напомнил внук. "Я мог бы сейчас быть Цезарем", - содрогнулся он от неожиданной мысли. Вот от кого этот неугасимый позыв действовать. Божественный дед щедро одарил его не только родинками на брюхе.
Здесь, в Вольсиниях не было уединённой молельни со статуей Фортуны, куда бы он мог спрятать своё смятение. Сев на коня, Сеян поскакал вон из города куда глаза глядят. Итак, он приходился Августу внуком! Как Германик, как Агриппинма. Он ударил коня пятками, и тот , тряхнув головой, поскакал в ночь. Бабка утверждает, что всё позабыто за давностью лет. Но в Риме обитает ещё одна старуха, которая, конечно, ничего не забыла. И у этой старухи большая власть. Оказывается, он всё время ходит по острию ножа, не догадываясь об опасности. Если Ливия пожелает рассорить его с Тиберием, ей достаточно одного слова. Тиберий не переносит потомков Августа.
Тиберий... Нет ближе человека. Их знакомство началось так давно, что сейчас и не вспомнить. Новая жизнь - вот чем стала для Сеяна служба в Германии под его началом. Дикие леса, враждебные страны, опасные сражения, - и незабываемые беседы под звёздным небом, когда умудрённый жизнью полководец рассказывал жадным слушателям о великих людях прошлого и недавнего настоящего, а ещё о загадках непознанного мира, тайных письменах звёзд многом другом. Один из первых людей в государстве, пасынок Августа, величественный внешне, он был приветлив в общении, отличаясь редкой обходительностью. Молодёжь обожала своего военачальника. В ранней молодости, как положено юнцам, Сеян искал наставника, - образец для подражания. Сначала это был Апиций - законодатель изящного, гурман, эстет, умевший наслаждаться прелестями жизни. Тиберий поразил юношу безупречным достоинством, твёрдостью нрава; расслабленный чревоугодник Апиций померк в сравнении с человеком , соединившим в себе все достоинства истинного римлянина. А потом сколько трудностей позднее пережито вместе! Скольких опасностей удалось избежать... Сеян продолжал понукать коня, и тот нёсся вперёд, в надвигавшийся лес, тяжело грохоча по каменистой дороге. Однако скорость не давала облегчения всаднику. Если Тиберий узнает... Став Цезарем, он и так уже не прежний. Ныне он склонен в каждом видеть соперника. Втайне составляет гороскопы всех выдающихся римлян с целью узнать, не угрожают ли они его власти. Бег коня замедлился; покрывшиеся пеной бока животного тяжело вздымались. Мысли Сеяна приняли иное направление. Значит, по его жилам струится кровь Августа, слившись с кровью этрусских царей, от коих ведёт свой род Теренция. Кровь знатнейших римлян - Корнелиев и Элиев, кровь его матери Галлиты отнюдь не портит смеси. Не чужак, но плоть от римской плоти, и если желание властвовать придёт когда-нибудь к нему, оно не будет бесстыдным желанием самозванца. Тиберий часто говорит, что власть - чудовище. Возможно, для тех, кому она не по плечу. Так почему он готовит в наследники Друза?
Уронив поводья и пустив коня шагом, Сеян задумался. Никогда до сего дня не представлял он себя Цезарем. Мысли эти были столь опасны, что он мог позволить их себе только в глухом лесу. Но разве Тиберий не твердит, что власть должен наследовать достойный человек? Друз в роли государя станет всесветным несчастьем. Сколько лет ещё отпущено Тиберию? Да продлятся его дни, но готовиться к будущему надо заранее . В любом случае Друз не должен получить власть.
Он вернулся под бабкин кров в ночи, уже спокойный и улыбчивый, как обычно. На прогулке он принял решение, и больше не колебался: колебания не были ему свойственны.
Ш - 3. Её Компиталии
Дети! У неё родились дочь и два сына, а, значит, она была уважаемой и счастливой женщиной. Да, два сына, коих она никогда не видела. Едва к ней вернулось сознание после болезни, она попросила мать привезти малюток, однако Антония негодующе отказалась перетаскивать близнецов с Палатина в Кариныс целью её ублажить . Долго не встававшей с постели роженице оставалось довольствоваться отчётами Юлии, часто навещавший братцев . Она надеялась увидеть детей, когда окрепнет и сможет выходить из дома, но, едва повеяло весной, Антония увезла младенцев в Байи. Огорчённая Ливилла написала матери, что хочет приехать. Ответ долго не приходил; наконец Антония сухо сообщила, что близнецы нездоровы, и приезд дочери нежелателен. Прошёл почти год, когда обстоятельства наконец позволили матери увидеть собственных детей. Близнецы находились в саду, окружённые няньками и кормилицами. Войдя, она опустилась невдалеке на скамью и с улыбкой стала наблюдать за толстощёкими карапузами, занятыми своими важными делами. Дети показались ей чудесными созданиями - крепкими, спокойными, очень красивыми. Как ей удалось породить такое чудо? Перворождённая дочка во младенчестве была хилым, плаксивым существом. На Ливиллу они не обратили внимания: ещё одна женщина, коих и так много вокруг. Всласть налюбовавшись, она хотела приблизиться, как бдительная Антония строго распорядилась укладывать детей спать. . Вернувшись в привычную пустоту Рострального дома, не в силах думать ни о чём другом, кроме сыновей, она вспоминала свои недоступные сокровища. Прижать к себе младенческие тельца, дать теребить себя за волосы и хватать за нос, слушать их голоса, вдыхать их запах, целовать, - но только так, чтобы никто не мог подглядеть . Единственным способом заставить вернуть детей было бы слово Тиберия Он всегда держал себя с племянницей-снохой отменно вежливо, но и только, ничуть ею не интересуясь; она же цепенела в его присутствии. Теперь же, после кончины Германика и возникших в ней тяжких подозрений, всякое общение с Цезарем стало для Ливиллы мучительным. И всё-таки она решила просить мрачного дядюшку о милости. Однажды, во время скучной религиозной церемонии , оказавшись рядом с ним, она спросила, когда близнецы вернутся в родной дом. Тиберий очень не любил прямых вопросов и начал мямлить что-то невразумительное. Он не хотел огорчать племянницу, однако отобрать близнецов у Антонии было невозможно. - Разве моим внукам плохо на Палатине? -наконец изрёк он с мягким укором. Поняв, что это отказ, Ливилла промолчала. - Ты хочешь лишить меня, старика, возможности часто видеть их? - нашёл новый довод Тиберий. - Сама ты можешь навещать близнецов хоть каждый день, а мне добираться до Рострального дома затруднительно. . Это была для Тиберия очень длинная речь, и он умолк, полагая, что сказал достаточно.
Понимая, что мать будет недовольна частыми её появлениями, она решила пренебречь этим, однако сердитая Антония заявила, что близнецов можно видеть только в определённые часы, и то очень недолго. Не вступая в спор, Ливилла только передала матери слова Тиберия, считавшего, что она может видеть детей "хоть каждый день". Антония сморщилась, как от горького. Ливилла тут же прошла к детям. Отогнав нянек подальше , она брала на колени то одного, то другого, целовала и тискала их, счастливо шепча ласковые словечки. Антонии тотчас донесли о самоуправстве дочери, и она поспешила в детскую. Понаблюдав с неудовольствием за Ливиллой, матрона ворчливо посоветовала ей оставить детей в покое. Осмелевшие в присутствии хозяйки няньки с причитаниями отбирали у неё то одного, то другого малыша, пока не унесли прочь обоих под предлогом кормить
Обычно уступчивая, наученная безмолвно подчиняться чужой воле, Ливилла внезапно стала проявлять настойчивость. Ловкий ход подсказал Эвдем: в следующем году Друз должен стать консулом; пусть она скажет дядюшке-свёкру, что отсутствие в доме сыновей не прибавит консулу народной любви. И она приготовилась к борьбе. Близнецы должны жить с матерью. Они были её порождением - два маленьких чуда, тяжёлые тельца, смышлёные глазёнки, нахальные носики... При мысли о своих мальчишках её наполнял восторг. Если бы не Домиция!
Домиция вошла в её жизнь в годы отчаянной пустоты, когда у Ливиллы не было ничего и никого . Корыстная, вероломная, дурная, но единственная за всю жизнь подруга. Они приходились друг другу двоюродными сёстрами: их матери были родными . Домиция прониклась искренним сочувствием к Ливилле, узнав, что та, тридцатилетняя женщина, не смеет распоряжаться без ведома матери даже своими украшениями . Подкупленная участливостью "сестрицы", Ливилла стала доверчивой. Однажды той удалось вырвать у подруги признание, что они с Друзом супруги лишь по видимости. - Но ведь у тебя были любовники? - уверенно осведомилась Домиция. - Как можно, что ты! - испугалась Ливилла. - Сестрица, бедняжка! - охнула подруга. - Я даже не догадывалась, как ты несчастна! Мой Мессала тоже не спит со мной. Гнильё, слабак. Зато он не мешает мне спать с настоящими мужиками.
Прикинув, доносить ли до сведения тётки узнанное, Домиция смекнула, что ничего о т этого не выиграет, а доверие Ливиллы потеряет. Сестрица должна стать, как все женщины, и завести любовника: добродетельных женщин она не выносила.
Весело рассказывая о своих любовных приключениях, искусительница мимоходом пыталась выведать, не приглянулся ли сестрице какой-нибудь вертопрах, однако та оставалась бестрепетной, сколько ни нахваливала искусительница очередного модного красавчика. Как-то мимоходом Домиция похвалила мужественную внешность Сеяна. - Пожалуй, ты права, - равнодушно согласилась Ливилла. Слишком равнодушно, и Домиция насторожилась. Она что-то скрывает! Тут же решив, что надо попробовать свес ти её с Сеяном (причём решив вполне бескорыстно), она стала ждать случая.
Раз в обществе молодых бездельников, увлечённо обсуждавших близившиеся Компиталии, Домиция объявила, что только в деревне умеют праздновать .
- Правда, Оллий?- много значительно улыбнулась она одному из своих любовников. Этот Оллий, неродовитый всадник, со школьных лет приятельствовал с Сеяном, по какой причине и был принят высшем обществе. Проглотив наживку, он принялся расхваливать деревенские праздники и кончил тем, что пригласил общество к себе на виллу. Правда, одумавшись, он упрекнул Домицию, но та обещала свою помощь в устройстве праздника, если он залучит к себе Сеяна. Самым трудным было уговорить подругу побывать на деревенском празднике. - Это невозможно, - твердила Ливилла. Уверенная, что на свете возможно всё, Домиция , красноречиво расписала ночную свободу, гостей в масках, пьяное веселье и возможность потихоньку исчезнуть с праздника неузнанной. Кому придёт в голову заподозрить в обличье жалкой флейтистки особу дома Цезарей?
- Флейтистка? - ахнула Ливилла. - Да ты рехнулась!
- Ничуть. У тебя будет огромный парик и разрисованное лицо, - вдохновенно живописала соблазнительница. - Мать родная, и та тебя не узнает. Надо же хоть раз в жизни развлечься! Не робей, там все будут в масках. Сеян обещал нарядиться Вакхом. . Неожиданно, подуав, робкая слушательница сообщила дрожавшим голосом: - Знаешь, а ведь в детстве нас с братом учили играть на флейте...
Ливиллу на праздник доставили в закрытой повозке. Велев служанкам нарядить подругу точно так, как прочих флейтисток, Домиция собственноручно размалевала ей лицо и нахлобучила лохматый парик. Растерянно позволяя проделывать всё это с собой, Ливилла ужасалась и замирала в ожидании чего-то небывалого. Оставшись довольна своей работой, Домиция заставила сестрицу для поднятия духа отхлебнуть сладкого вина из уже ополовиненного ею самою бокала.
Веселее тех Компиталий никто не видывал. Шутовское ночное шествие с факелами и песнями, танцами, смешными непристойностями; городские гости в венках из плюща. Отплясывающие вперемешку со слугами и поселянами; смешные жертвы Ларам перекрестков - сломанные вилы, рваная упряжь и прочий хлам; забавные шерстяные фигурки, маски из коры, фонтан вина. Это для простолюдинов. Для избранных гостей Оллия в уютном триклинии было приготовлено изысканное угощение, а ещё флейтистки и танцовщицы. Они вошли стайкой, - неотличимо одинаковые, полуобнажённые, с разрисованными лицами. Домиция не сразу узнала Ливиллу. Из-под лохматого парика сверкнули испуганные глазищи. Подивившись чудесной перемене, довольная Домиция непринуждённо подсела к Сеяну и, пока флейтистки старательно дули в свои трубочки, услаждая слух гостей приятными мелодиями, озаботилась подпоить оживлённого префекта. Крепкий мужик захмелел не сразу, а, распалившись, полез к рыжей прельстительнице. - Я приличная женщина, - смеясь, отвергла она ухаживания префекта. - Для лёгких утех есть флейтистки. Погляди на ту с краю: по-моему, самая хорошенькая . Проследив, как Сеян уводил в темноту покорную флейтистку, удовлетворённая успехом Домиция решила и сама отдохнуть с одним юным дурачком. Увлёкшись, дальнейшее она упустила. Обыскав на рассвете весь дом, полный пьяных, и обнаружив в укромной спальне мирно почивавшего Сеяна, но не найдя рядом своей подруги, она немного встревожилась. Но, убедившись, что исчезла и повозка, доставившая их с сестрицей из города, она успокоилась.
Ливиллу она нашла уже в Каринах. . - Я сбежала, - лязгая зубами, простонала та. - Довольна ли ты приключением? - потребовала отчёта Домиция. - Говорят тебе, я вырвалась и убежала! - отчаянно выкрикнула подруга. Вглядевшись, Домиция увидела дрожавшее лицо, безумные глаза. Уж не приступ ли падучей у сестрицы, - болезни, к которой так склонна вся их семейка? Каки ни выпытывала она, Ливилла упорно твердила, будто Сеян был пьян и не стал её домогаться. Жаждавшая истины Домиция пыталась выспрашивать и Сеяна, но тот лишь ухмыльнулся и погрозил ей пальцем: - А ты меня напоила. Вскоре Ливилла уехала в Иллирию к мужу .
Ш - 4. В курии
- Отцы сенаторы! - гремел оратор, сотрясая раскатами зычного голоса стены курии. - Рим на краю гибели, и он погибнет, если мы не совладаем с ужасным злом, поразившим наше общество. Боги карают нечестие в любых формах, и если мы не примем самые суровые меры к захлестнувшему нас злу, небожители нас покарают. Вспомните, наши предки всегда отличались благочестием и учили юношество пре6выше всего ставить любовь к отечеству, добродетель, скромность нравов, почитание старших... Оратор - пожилой, мрачный мужчина говорил долго и напористо, временами так вскрикивая, что задремавший сбоку от Веллея Патеркула сосед на скамье, встрепенувшись, испуганно осведомился: - Что случилось? Восстали провинции? Бунтуют легионы? Молодой человек, сидевший рядом с Веллеем, откликнулся с улыбкой: - Продолжай дремать, досточтимый коллега. Всего-навсего пустяковый случай: вчера на гладиаторских играх молодой Сулла не уступил место Корбулону, и тот требует возмездия. Разбуженный сосед успокоился: - Я думал, галлы у ворот. А молодёжь действительно сделалась непочтительной, её надо учить.
Веллей помалкивал. Редкий гость в сенате, он вёл себя тихо, не вмешиваясь в разговоры. После того как Сеян не одобрил его поэму, разумнее всего было вернуться домой, в Неаполь, но мысль уехать и никогда больше не побывать у Блезов и не увидеть очаровательную Юнию удержала его. Цецилиан, его родственник, у которого он остановился, снимал квартиру в доходном доме и с радостью согласился, когда дядюшка предложил поделить между ними квартплату поровну. Сеян, отказавшись вручить поэму Цезарю, сказал: - Твои восхваления Тиберия, в искренности коих я не сомневаюсь, ибо знаю тебя, для прочих будут выглядеть как лесть. А лести Цезарь терпеть не может. К тому же в поэме много недоделанных стихов, а у нашего государя изысканный вкус, он читает только первоклассных поэтов. Впрочем, жестокий критик тут же утешил огорчённого автора: - Друг мой, ты не унаследовал от великого Вергилия, твоего родственника, крупицу поэтического таланта, зато у тебя хороший стиль, бойкое перо. Почему бы тебе не живописать прозой какой-нибудь из германских походов Тиберия? Цезарю будет приятно прочесть свидетельства его выдающихся воинских свершений. Веллей тут же воодушевился. Замечательная мысль. Воспоминания нахлынули потоком. Зачем звонкие дифирамбы и пышные эпитеты? Достаточно будет точного изложения событий, чтобы перед читателями возникла величавая фигура выдающегося полководца и замечательного человека. Кто, кроме очевидца, сможет передать важные либо трогательные подробности деяний обожаемого императора! То, как Тиберий был внимателен к соратникам, как ел с ними, сидя на земле, как заботился об их здоровье и даже завёл особую повозку для прихворнувших!
А кто расскажет, как они, приближённые Тиберия, проводили вечера во глубине дикой Германии, расположившись под сенью какого-нибудь тысячелетнего дуба в пять охватов ! Вокруг ревело зверьё, над трясинами гуляли болотные огоньки, в небесах горели чужие звёзды, а они, горстка образованных молодых людей, отложив усталые мечи, рассуждали о природе добродетели, взглядах Эпикура, наилучшем устройстве государства, законах мироздания, декламировали сладкозвучных Каллимаха и Эвфориона! Тиберий, старший друг, наставник, знавший больше всех и чувствовавший поэзию тоньше других, милостиво дозволявший молодёжи внимать своим речам.. А кто передаст миру его остроты, весёлые выдумки и розыгрыши? Кто поведает о такой невинной слабости, как его пристрастие к сладким корешкам, растущим в Германии по лугам и называемым морковью, - склонность, ярко показывающая непритязательные вкусы великого человека?
Веллей хотел тут же засесть за работу, но помешали семейные недоразумения. Пользуясь гостеприимством брата и его жены, ближайших своих родственников, он он привык рассказывать им всё без утайки, и однажды похвалил красоту дочки Блеза. Жена брата тут же встревожилась: ведь вздумай деверь жениться, придётся делить имение, общее у братьев. Шустрая особа оказалась на беду знакомой с досточтимой вдовой Павлиной. Женщины встретились и доверительно побеседовали. До сведения Веллея было тут же доведено, что в случае раздела имения ему мало что достанется. Так как оно содержится целиком на её деньги. Огорчённый Веллей уверил, что не помышляет ни о каком разделе, однако отношения были омрачены.
Ему и в голову не приходили столь дерзновенные помыслы о красавице-девушке. Кто он такой, чтобы помышлять о дочке Блеза! Конечно, если бы его поэму одобрил Тиберий...Да и не столь уж он безроден! Разумеется, с Юниями ему не сравниться, но его предок Гай Веллей - народный трибун и друг Цицерона; другой прадед Минатий Магн превознесён в анналах Квинта Гортензия; его дядя Капитон был римским сенатором; двоюродный дядя Вергилий - солнце латинской поэзии; наконец, его отец - личный друг отца Тиберия Цезаря. Такие предки никого не посрамят.
Расстроенный внезапными неладами с родственниками, он благоразумно решил перебраться из дома брата к племяннику Цецилиану, человеку холостому. Тот снимал квартиру в доходном доме и уже предлагал войти с ним в долю.
Устроившись на новом месте и успокоившись, Веллей велел слуге купить побольше чернил и засел за работу . Родственник, у которого он поселился, исполнял должность претора и почти не бывал дома, так что его ничто не отвлекало от литературного труда. Немного досаждало лишь исчезновение слуг: квартира Цецилиана была невелика, слуги жили в помещении по соседству, куда Веллей поместил и своих молодцов. С тех пор он редко видел кого-нибудь из них: они исчезали затемно - то занимать места в цирке, то успеть к какой-нибудь раздаче, то примкнуть к какому-то шествию. Приходилось просить об услугах посторонних людей - за приличную мзду, разумеется. Но по сравнению с пережитыми трудностями то были пустяки. Прервать литературный труд его заставили лишь начавшиеся заседания сената. Ему нравилось бывать в курии. Торжественный вид помещения, великолепно отделанного при Августе, нарядность белых сенаторских тог с пурпурной каймой, многомудрые лица отцов Отечества - всё наполняло его почтительным восхищением. Он готов был терпеть жаркую тогу и жавшую обувь - сапоги с лунками, раз этого требовало исполнение гражданского долга. В тот день, сидя на скамье, отведённой для сенаторов преторского достоинства, он нетерпеливо ждал, когда от пустяков отцы-сенаторы приступят к обсуждению важных государственных дел. В Галлии бунтовали Сакровир и Флор, в Африке Такфаринат совершал набеги на римские поселения, Фракия была неспокойна; сенаторы же всё утро лениво решали, является ли предзнаменованием воронье гнездо на крыше храма Квирина и следует ли запрашивать об этом квиндецемвиров, пока внезапно явившийся Корбулон не внёс сумятицу своими жалобами на непочтительность юного Суллы.
Председательствовал Цезарь Друз, консул этого года. Тиберий, едва вступив в должность совместного с сыном консулата, поспешил уехать в Кампанию. Отсутствие обожаемого императора огорчило Веллея, а Друз разочаровал. Он ожидал найти в молодом человеке все лучшие черты отца; Друз, действительно, был похож на Тиберия, но (подумалось Веллею) как ремесленная копия с оригинала Праксителя. Юного обидчика Корбулона защищали знатные родичи. Слово взял Мамерк Скавр, седовласый красавец с чёрными бровями и помятым лицом многоопытного сластолюбца. Сосед Веллея вздохнул: - Этот надолго. Скавр был известным оратором и любил блеснуть красноречием. Непочтительный Сулла приходился ему пасынком.
- Отцы сенаторы! - звонко начал оратор. - Здесь много говорилось о непочтительности юношества , временами справедливо. Однако вспомним времена Ромула, великого основателя нашего Города. Разве не был Ромул юношей, когда закладывал Рим, и разве не юноши ему содействовали в том? Когда Ромул на празднике в честь Цереры... - Уф! - сокрушённо поник сосед Веллея. - С основания Рима начал. Теперь его не остановишь. - Когда же мы приступим к важным делам? - не удержался от недоумения Веллей. Сосед - приятный молодой человек с живым лицом насмешливо отозвался: - Самое важное дело для сенаторов - распределение провинций, это не сегодня. Когда состоится жеребьёвка , курия будет полна, вот увидишь. Дремавший справа сосед приоткрыл глаза и ворчливо заметил: - Будто всё не решено заранее. Небось, ты уверен в успехе. Молодой человек, сделав вид, что не расслышал, весело засмеялся, указывая на сидевшего возле консула старого сенатора: - Смотрите, как хмурится Квириний! Его веселье осталось для Веллея непонятным, меж тем всё обстояло просто: сладкозвучный ораторт Мамерк Скавр был тем человеком, ради которого Лепида бросила Квириния после двадцати лет брака. Теперь оба спорили из-за рождённого ею младенца, дружно отпираясь от отцовства. Поняв, что молодой сосед - завсегдатай курии , Веллей попросил указать ему самых выдающихся сенаторов. - Покажи новичку твоего дядюшку, Лепид, - ядовито предложил сосед справа. - Мания Лепида, принцепса сената, знают все, - весело возразил молодой человек.
- Принцепс сената - твой дядюшка? - поразился Веллей. Оказалось, он сидел рядом с Марком Лепидом, внуком того Лепида, что, решив отомстить за отца-триумвира, составил заговор против Октавиана и поплатился головой. Уделом потомков стала бедность, и молодой Лепид, сложив недавно преторские полномочия, сильно надеялся на получение выгодной провинции. - С помощью дядюшки ты её получишь, - заверил сосед справа. - А мне и надо: я женюсь, - ничуть не задетый, ответил Марк Лепид, и, более не желая поддерживать разговор, обернулся к Веллею. - Знаешь ли ты сенатора, сидящего рядом с Кокцеем Нервой? Прославленного законоведа Нерву знали все, и даже Веллей. Отыскав глазами невзрачного старикашку, сидевшего рядом с Нервой, он вопросительно покосился на Марка Лепида. - Это Вибий Руф Знаешь, на ком он женат? На вдове Цицерона. Веллей изумлённо воззрился на шутника. Со дня гибели великого человека прошло шестьдесят пять лет. Посмеявшись его удивлению, Марк Лепид пояснил: - Она была почти дитя, когда Цицерон женился на ней, а ныне даже Августа младше её. Вдова Цицерона! Сей дивный вития живёт и будет жить вечно, пока существует наша Вселенная. Погубитель его - кровожадный Антоний похитил у знаменитого оратора и спасителя Отечества несколько лет старости, но бессмертная слава неподвластна злодею. Дома в Неаполе Веллей ежедневно увенчивал его бюст цветами. - Как бы я хотел увидеть эту замечательную женщину! - Зачем? Публилия не любит воспоминаний. Цицерон женился на ней ради денег, и они сильно не ладили, пока не развелись, чего добивалась дочка Цицерона, бывшая вдвое старше мачехи, - смеялся Марк Лепид, забавляясь смущением собеседника.
Мамерк Скавр наконец закончил вою речь, и слово взял какой-то почтенный старец, начавший шепеляво перечислять обиды, причинённые ему невоспитанными юнцами. Сенаторы оживлённо переговаривались, не обращая внимания на оратора, и в курии стоял шум, так что наконец Квириний указал на это Друзу, а тот лениво призвал собрание к порядку. - Сенаторы теряют время, - вздохнул Веллей . - Наказали бы непочтительного юношу и дело с концом. - Наказать Суллу? - удивился Марк Лепид. - Кто посмеет Он приятель сыновей Германика , днюет и ночует на Палатине. А Корбулон своим склочным нравом всем порядком надоел. Ну его
Как ни распинался шепелявый старикашка, нападая на современные нравы и распустившееся юношество, утомившиеся сенаторы решили в конце концов не принимать никакого постановления по делу непочтительного Суллы. . Скавр непринуждённо принёс извинения Корбулону за пасынка, тем дело и кончилось. Корбулон проследовал к преторским скамьям. Свободных мест было много, однако ему почему-то приглянулось место между Веллеем и его соседом - сонливым толстяком. Плюхнувшись на скамью и ощутимо толкнув Веллея в бок, Корбулон покосился на Марка Лепида. - Здорово, - буркнул он.- Ты, юноша, конечно, уверен, что получишь провинцию. Дядя непременно замолвит за тебя словечко. Марк Лепид невозмутимо промолчал. Корбулон завозился, устраиваясь поудобнее, причём опять толкнул Веллея. Заметив в верхнем ряду ещё кого-то, он осведомился, как тот съездил в Нолу и не сломал ли шею в пути, что не диво при разбитых дорогах. - Я бы на твоём месте непременно узнал имена всех нерадивых магистратов, ведавших дорогами, - гремел он. - вывел на чистую воду всех воров подрядчиков и призвал к ответу всю эту шайку! Поражённый в самое сердце Веллей вспыхнул от негодования: лесами и дорогами ведал именно он после претуры, и оставил их преемнику в полном порядке. - Воры, бездельники, казнокрады! - ворчал Корбулон, ёрзая на скамье. - Как можно употреблять такие выражения! - не выдержав, сокрушённо пробормотал Веллей.
- А вот можно! Я потребую включить вопрос о дорогах в повестку дня! - вскипел Корбулон. - Молчок ради всех богов, - шепнул Марк Лепид, невозмутимо рассматривая перстни. - Здесь кто-то не согласен со мной? - наконец-то соизволив заметить Веллея, в упор осведомился Корбулон. - Мы с тобой совершенно согласны, - безмятежно отозвался Лепид. - Дороги разбиты, леса кишат разбойниками. Вот нашёлся бы человек, подобный тебе, он сразу бы навёл порядок.
- Не стоит обращать на Корбулона внимания, - весело шепнул Марк Лепид расстроенному Веллею - Беднягу недавно бросила жена. Теперь он судится с нею из-за сына и приданого. Это в придачу к десятку исков . - Почему бы тебе не попросить леса и дороги? - внезапно обратился Корбулон к Марку Лепиду. - Лепид предпочитает провинцию Сирию, - ехидно подсказал толстяк. - Лепид предпочитает жениться, - засмеялся молодой человек. - Любопытно, на ком? Кто ему отдаёт дочь? Насколько мне известно, он жених не из богатых. Перестав улыбаться, Марк Лепид мягко заметил: - Скудость средств не следствие моих пороков, но получена мною от деда, имевшего несчастье разгневать государя. Свою же знатность я не запятнал ничем . - Он женится на дочке Блеза , - сообщил Толстяк. - А, получит в управление Сирию, станет богаче нас с тобой. Веллей вздрогнул; не слушая более сенаторов, он растерянно размышлял о дочке Блеза. Значит, лилия просватана и вскоре выйдет замуж за сидящего рядом весёлого молодого человека? В этом нет ничего удивительного; удивительна внезапная боль в сердце. Или он питал надежду?
Он вышел из курии в числе последних. Сильно жали сапоги и ныло в груди. У входа каждого сенатора вмиг окружала подобострастная свита, и лишь Веллей, выйдя на улицу, остался одинок. Неаполитанец был здесь чужаком, в Риме его никто не знал. Желая развеяться, он побрёл по форуму, поскрипывая новыми сапогами, ни на минуту не дававшими забыть о себе. Люди давали дорогу человеку в сенаторской тоге, удивлённые тем, что он разгуливает в одиночку. Приблизившись к ростре Юлия, Веллей замедлил шаг Рядом на мраморное ограждение сел ворон и, наклонив голову, дружелюбно прохрипел; - Здравствуй, сенатор! Веллей остолбенел. - Здравствуй, здравствуй, сенатор! - закричал ворон, ероша перья. Птица говорила по-человечески! - Это ворон сапожника Неона, - объяснил прохожий. - Его мастерская возле храма божественного Юлия. Обучен говорить, как человек. Заслушаешься. - Да здравствует Цезарь Тиберий! - Заорал ворон. - Да здравствует римский сенат! Веллей не находил слов от изумления, но ворону надоело орать, не получая угощения, и он улетел. Пожелав увидеть хозяина чудесной птицы, Веллей тут же прошествовал ко храму божественного Юлия.
- Ты ли Неон? - осведомился он у ремесленника, сгорбившегося над работой. Тот , внимательно осмотрев сенаторские сапоги, поднял голову: - Грубая кожа, я из такой не шью. Это не моя работа. - Подумав, сапожник добавил. - Побьюсь об заклад на денарий: это работа Филета, что стучит напротив, у Порциевой базилики - Скверные сапоги, - согласился Веллей. - А как жмут проклятые! Но скажи, правда ли, что тебе принадлежит говорящий ворон? Восхищённый Веллей дал монету на корм птице. В свою очередь благодарный Неон переобул его в разношенные, но удобные башмаки, взамен оставив новые сапоги. Оба расстались, довольные друг другом
Дома, когда Памфил снимал с него башмаки, Веллей упрекнул слугу: - Зачем ты купил мне сапоги у Филета, хотя всему городу известно, что он плохой сапожника? Смерив хозяина мрачным взглядом, Памфил объявил: - Всему городу известно, что Филет - самый дорогой сапожник в округе. Я купил сапоги у Неона, что работает возле храма божественного Юлия.
Ш - 5. Стражник
Пребывая поначалу в изумлении от даров судьбы в виде Хионы и своего превращения в стражника, Грат вскоре вполне успокоился. Служба стражника была не в пример легче и безопасней работы пожарников, да и платил и им целых 275 денариев - побольше, чем даже легионерам. Жили они вместе с преторианцами в новых казармах на Виминалеи подчинялись напрямую городскому префекту. Разумеется, преторианцы глядели на стражников свысока: у них, людей военных, служба во дворцах, жалованье полтысячи. Всякие льготы. Однако, стражники, следя за рынками, банями, харчевнями, зрелищами и празднествами, имели неплохой приварок, так что жаловаться не приходилось.
Центурия Грата охраняла Субурру возле Мясного рынка , - место хлебное, но работы навалом. Ворьё, жульё, драки, ограбленные лавки. Споры, ссоры, поножовщина, а тут ещё бродячие собаки, потерянные овцы, разбойное вороньё и прочая живность, так что Грат порядком уставал на дежурствах. Горбатый переулок, куда он поместил Хиону и где уже проживала его мать, он посещал часто, но недолго и без ночёвки. Квинта, так и не признав его сыном, прочно обосновалась в самом тёмном углу, расположившись прямо на полу, поскольку боялась свалиться с кровати. Обычно старуха бывала пьяна, шумлива, задириста; нанятую прислуживать девчонку таскала за волосы и очень нехорошо ругалась. Трезвая, она съёживалась, как пустой мех, и, сидя на полу, хныкала и кляла судьбу, поминая дорогих покойников, а при виде Грата клянчила деньги, которые и получала.
Кроме вина была у Квинты ещё одна слабина: старухе не давала покоя Ливия Августа, мать Цезаря Тиберия. - Скажи на милость, чем я хуже? - приставала она. - И ростом выше, и пригляднее, и родила семерых; она же - еле-еле двоих. Да ещё прелюбодейка: при живом муже с другим спуталась,из семьи увела. А я - честная вдова. - Да ты о ком? - поначалу не понял Грат. - Д всё о ней, - сердито указала она на монету с изображением Ливии . - Мои предки поселились на Семихолмии раньше Энея, а, значит, раньше её предков. Подумаешь, патрицианка. Ну, а я - плебейка. Она двоемужница. А я - унивира, единомужняя. - Лучше напейся, старая, чем болтать вздор, - посоветовал сын. - Спасибо, добрая душа, - радостно соглашалась она, побрякивая полученными деньгами.
Появление Хионы Квинта встретила спокойно. - Мать, - сказал Грат, - я сдал угол с кроватью этой женщине. - Тогда я сдам другие два угла, - пообещала Квинта. - И не зови меня матерью. Коза подзаборная тебе мать, а не я.
Хионе нездоровилось. Они с Квинтой сидели, нахохлившись, по своим углам и молчали, а девчонка-служанка приносила им из лавки съестное, подметала да выливала помои в окно на головы прохожих. Потом неведомо как в дом протоптали дорожку скоморохи, о чём Грат узнал от Квинты: старуха тревожилась, как бы актёрская шваль не обворовала её, хотя было непонятно, что у неё можно украсть. Явившись однажды в Горбатый переулок, он застал целое сборище: два молодца, облачённые в пёстрое тряпьё, оглушительно кричали друг на друга, размахивая руками, а большеголовый карлик, ныряя у них между ног, пронзительно дудел на свирели Квинта сидела на полу, вытянув узловатые ноги; в одной руке у старухи была бутыль, в другой - ломоть хлеба; выпучив глаза и позабыв о еде, на наблюдала за представлением. ;В ответ на удивлённые расспросы лицедеи пояснили, пояснила что репетируют мим "Жена бондаря", который станут играть на улицах. Грат, растерявшись, не знал, что сказать. Мим "Жена бондаря" был широко известной похабной пьеской: застигнутая врасплох прелюбодейка-жена убеждает мужа, будто гость хочет купить бочку. "Покупатель" заявляет, будто бочка грязная, и тогда муж лезет в бочку соскоблить грязь, а жена и любовник, потешаясь над простаком, завершают на глазах зрителей то, чему помешал приход мужа. Грат молча созерцал, как Хиона вместе со всей братией вопила и прыгала, непристойно вихляясь. Куда девались её неприступность, молчаливость, суровые брови! Женщине в летах, никак не шло корчить из себя молоденькую дурочку. Перегнувшись к залезшему в бочку "мужу" , она выставила пышный зад, любовник прильнул к ней; и зрелище сделалось совсем бесстыдным.
Разозлившись, Грат хлопнул дверью. Он был слишком римлянин, чтобы терпеть подобное непотребство .
Впрочем, пребывание Хионы в Горбатом переулке продлилось недолго. Однажды Квинта встретила его ликующим сообщением: - Запропастилась, сгинула, провалилась в тартарары. Грат встревожился: как-никак, ему было поручено приглядывать за актрисой. Птичка снова выпорхнула из рук. Сеяна не было в Городе, да ведь рано или поздно он вернётся, и тогда придётся держать ответ. Жизнь стражника, едва наладившись, грозила снова рухнуть под откос, как повозка с отскочившим колесом.
Облегчив душу парой проклятий, он от правился искать Хиону.Первое, что пришло ему в голову, наведаться к Федру, но потом он вспомнил про хлебопёка, с которым негодница ранее сожительствовала. Не вернулась ли она к содержателю? Пекарь помогал работнику поднять мешок с зерном, когда его окликнул Грат. Мрачно оглядев стражника и не найдя ничего для себя интересного, он неприветливо отозвался, услыхав имя Хионы. Нет, он давно не видал комедиантку . Наверно, её уже нет в городе, потому что проезжая мимо гробницы Лентула, за которой Хиона всегда тщательно ухаживает, он увидел запустение, погасшую лампаду, увядшие цветы. - Что ещё за Лентул? - удивился Грат. - И почему она ухаживает за его гробницей? Удивлённо поглядев на него, хлебник пожал тяжёлыми плечами.
Кажется, у Хионы в её плотно заселённом прошлом некто Лентул, человек небедный, судя по наличию гробницы, занимал значительное место. Огорчённый Грат ушёл от пекаря ни с чем. Где же она? Он знал, что в огромном городе с человеком могло стрястись что угодно: воды Тибра каждый день выносили к морю трупы неведомых бедняг. Хиона носила золотые серьги, - разве этого не достаточно? Но могло быть и другое: она сбежала с актёрами разыгрывать на улицах свой похабный мим , обретаясь в трущобах. Следовало повидать Федра, наставника юношества, наверняка знавшего кого-нибудь из актёрской швали. И Грат направил шаги к Аполлону Сапожников, на Ярёмную улицу.
Травница Стафида, проживавшая о бок с Федром, так что они могли не тол ко перестукиваться, но даже переглядываться через щели общей стены, , не ожидая в час полуденного отдыха покупателей целебных снадобий, коими она промышляла, сидела на постели в полутьме своей каморки и тяжко вздыхала. Пошёл уже третий год, как потерялась её воспитанница, а она всё никак не могла утешиться. С малых лет кормила-лелеяла крошку Альбуцию, купала, расчёсывала светлые волосики, учила уму-разуму, но у стрекозы всегда были на уме одни удовольствия , а скромности девичьей ни на асс. Где она нынче , и что с нею? Размышления её прервались, когда кто-то затряс входную дверь, бывшую на крюке. Кто? Уж не её ли девочка, голодная и драная? На пороге стоял перепуганный Федр. - Впусти меня скорее! - взмолился он. - Спрячь куда-нибудь. И, отстранив её, он бросился к кровати и ловко юркнул под одеяло. Не успев помешать соседу, Стафида увидела перед собой Грата. Тот осведомился у женщины, не у неё ли сосед. Федр при этом вопросе взволнованно завозился под одеялом. Никогда не лгавшая Стафида смущённо предположила, что сосед куда-нибудь ушёл. - Подожду, - решил Грат. Федр под одеялом издал скрежет зубовный. - Ты не одна? - полюбопытствовал гость, заглядывая внутрь каморки через её плечо. Из-под одеяла торчали тощие ноги Федра в стоптанных башмаках. Заметив это, Грат хмыкнул:
- Никак я не вовремя? Сож итель? - кивнул он в сторону кровати. - Значит, упустил тебя Федр. Дурень опасался, что ты ему не пара. Он де образованный, а ты совсем простая... Из-под одеяла донёсся стон. Услыхав такое, Стафида , наполнившись возмущением, сорвала одеяло с Федра: - Вон! Не ожидая, пока Федр соберётся с силами и поднимется, травница, женщина крепкая, схватила его за руку и вытолкала на улицу.
Федр юркнул в свою конуру и запер дверь перед носом Грата. Напрасно тот пытался его удержать, вопрошая о Хионе. Федр не произнёс ни слова, но когда Грат уходил, то, высунувшись из окошка, баснописец на прощание пожелал гостю,чтобы его раздуло, как ту лягушку. Раздосадованный стражник пообещал при случае научить его обходительности.
Св идетелем перебранки стал какой-то человек, подошедший к лавке травницы. Уже отойдя прочь, стражник признал в красиво одетом и причёсанном мужчине Эвдема. Помедлив, он собирался окликнуть знакомца, но тот уже вошёл в лавку. Похоже, он также узнал Грата, хотя виду не подал. Досадливо махнув рукой, тот зашагал прочь.
Итак, Хиона снова исчезла. Он не оставил попыток разыскать миму, расспрашивая о ней кое-кого из актёрской братии, но в ответ получал только удивлённые взгляды: всем давно было известно, что Хиона умерла в изгнании. Ничего не оставалось, кроме как положиться на время и счастливый случай. На кирпичной стене своего дома в Горбатом переулке он написал крупными буквами "Грат ждёт Хиону" и, подумав, рядом изобразил сердце, пронзённое стрелой.
Ш - 6. Наедине с жизнью
Тиберий счёл разумными доводы племянницы и пред отъездом на побережье велел Антонии перевезти близнецов в Ростральный дом на время консулата Друза. Детей доставили в Каринывместе с няньками, кормилицам и и прочей обслугой - во главе с Антонией . Младенцы были чудо как хороши, но, кажется, совсем не нуждались в матери. Строгая бабка тут же установила новый порядок в доме. Видеть детей Ливилле разрешалось только урывками. Властная матрона, испытывая недоверие к неумёхе-дочери, мало чем отличавшейся, по её разумению, от дурашливого братца Клавдия, полностью оттеснила её: близнецы были поручены ей самим Тиберием , и она не спускала с них глаз.
- Исполняй добросовестно свои обязанности супруги консула и не суй нос в мои , - решительно потребовала она.
У Ливиллы и в самом деле появилось множество новых обязанностей. Она вынуждена была принимать участие в бесчисленных молениях и жертвоприношениях, торжественных шествиях, выполнении скучных обрядов и, самое тягостное, присутствовать на обедах, даваемых консулом. Ливилла терпеливо сносила всё. Суетливая жизнь, на которую обрекли её обстоятельства, и частое пребывание на людях тяготили её . Просыпаться и всякий раз начинать новый день сделалось трудной и тяжкой работой. Немного легче стало летом, когда Антония, забрав близнецов, переместилась в Тибур. Знать постепенно разъезжалась, перебираясь ближе к морю, однако Ливилла и летом вынуждена была оставаться в городе. Новым огорчением стало вселение в дом Друза. Выполняя наказ отца изображать доброго семьянина, он перебрался из загородного имения в Карины, едва увезли близнецов. В доме снова стало шумно. Вход на половину госпожи посторонним воспрещался, но Ливилле сильно досаждали утренние наплывы в атрий посетителей и ежевечерние пирушки на половине супруга.
Ростральный дом жил, как обычно, ничуть не замечая тревог и огорчений госпожи. С утра его наполняла бурная деятельность: орава слуг наводила чистоту перед тем как ворвётся в атрий толпа посетителей; пекарня и поварня начинали чадить затемно; на задний двор со скрипом въезжали тяжело гружёные снедью возы. Иногда Ливилла дивилась, зачем им столько припасов, однако всё привозимое съедалось и выпивалось с ошеломляющей быстротой. Кавардак усиливался к вечеру , если хозяин ночевал дома и по обыкновению пировал с друзьями ночь напролёт .
Их супружество с первых дней было для обоих неприятной обязанностью. Смирившись с необходимостью терпеть друг друга, супруги никогда не ссорились, старательно изображая на людях образцовую пару. Оба опасались Тиберия: проницательный старик подозревал их в неискренности. Иногда он приглашал сына со снохой к себе и беседовал с ними; Друз угощал отца трескучими школьными декламациями на тему как выполняли супружеский долг предки. Ливилла помалкивала. Тиберий морщился, недовольный фальшью сыновьих речей. За молчуньей племянницей-снохой с старик исподтишка наблюдал. Умный человек, он не мог не видеть, как мало супруги соответствуют друг другу, и однажды прямо спросил, довольна ли дочка жизнью. Она ответила так же прямо:
- Я никогда не стремилась ко второму браку.
Он ещё спрашивает! Разве не в угоду ему Август согласился отдать её после Гая Цезаря замуж за двоюродного брата?
В другой раз Тиберий насмешливо заметил племяннице:
- Ты ведь посреди Рима живёшь будто в деревне.
Она промолчала, ёжась под изучающим взглядом. Дядя умел читать чужие мысли; скрыть от него что-либо было нелегко.Иногда ей даже казалось, что, не разговаривая вслух, они мысленно вели постоянную беседу. Будто он всё время спрашивал: Какая ты, дочь моего брата, жена моего единственного сына? А она всё время испуганно пряталась.
Эвдем да Мирра, маленькая служанка госпожи, купленная ею не за расторопность, а потому что та ранее принадлежала Апикате, составляли весь круг приближённых Ливиллы. Однако надежда на покой снова обманула её: из Тибура прибыл иудейский царевич Ирод Агриппа с письмом от Антонии, в котором мать просила быть с ним предупредительней. Этот Агриппа , доверенное лицо Антонии и приятель Друза, не имея за душой ни гроша, вёл разгульную жизнь в долг, бессовестно используя покровительство знатных лиц. Наглый и невыносимо льстивый, алчный и злопамятный, он был ненавистен Ливилле. Ничуть не смущаясь отвращением госпожи, он явился к ней с рассказами о близнецах. Пришлось терпеть
Поселившись на половине Друза, вскоре, как ни в чём не бывало, он явился с поручением от хозяина: если госпоже что-либо понадобится, пусть сообщает через него, Агриппу. матери и супругу . Резкие черты его лица, бесстыдные и похотливые глаза навыкате внушали ей такое отвращение, что она старалась не глядеть на царевича, но тут негодование пересилило , и , возмущённо посмотрев на него, она попросила уйти и более не показываться.
При встрече с мужем она сдержанно выразила недоумение вмешательством царевича в их отношения. Друз молча пожал плечами .
- Друз, я хочу съездить к детям, - напрямик заявила она.
- А кто тебя тут заменит? - раздражённо осведомился он. - Агриппина в трауре. Прикажешь вытребовать из деревни столетнюю Августу? Ты супруга консула, изволь выполнять свои обязанности.
И укатил с приятелями за город.
- Друз не самый плохой из мужей, - в ответ на её сетования заметил Эвдем. - Тебе предоставлена свобода. Что верно, то верно: свобода перемещаться из одного угла дома в другой. Прежде рядом была по крайней мере дочь.
Разлука с дочкой усиливала тоску. Став женой Нерона, Юлия после свадьбы перебралась на Палатин , в дом Агриппины. Во время кратких встреч с матерью она ни на что не жаловалась. Она всегда была замкнутой девочкой, но, в отличие от матери, обладала твёрдым характером. Лишь однажды, в ответ на упорные расспросы, призналась: - Они меня не любят .
Неужто Агриппина свою давнюю неприязнь к Ливилле обрушивает теперь на беззащитную девочкку7 Встревоженная Ливилла решила переговорить с Августой. Бабка вызвала к себе Агриппину, и Ливилла высказала своё недовольство, предупредив: - Если обращение с моей дочерью не улучшится, я доведу обо всём до сведения Тиберия. Грозное имя произвело впечатление: Агриппина сдержала гнев, но не смогла отказать себе в удовольствии уязвить Ливиллу: - Я не виновата, что твоя дочь непривлекательна для молодых мужчин. Мои дочки красавицы все три.
Пытаясь что-то сделать для Юлии, Ливилла решила поговорить с мужем. Он дружил с мальчишками Агриппины и часто у них бывал. Отправив супругу записку с приглашениемЈ она принялась ждать. Вместо Друза к ней опять явился царевич Ирод Агриппа. Со сладкой улыбкой он сообщил, что у консула болит голова от множенства государственных забот, и тот просит супругу сообщить что той надо через посланника. Отказавшись, Ливилла опять потребовала свидания.
Зная грубый нрав Друза, она ждала встречи с тяжёлым сердцем. Он всё-таки явился, сопровождаемый всё тем же Иродом Агриппой. Поскольку царевич и не думал оставлять их вдвоём, она холодно напомнила: - Разговор мужа и жены не требует посторонних ушей. Царевич, ухмыльнувшись, льстиво поклонился ей и вопросительно глянул на Друза. - Подумаешь, тайны, - сморщился тот. - Ирод, досчитай за дверью до пятидесяти и тотчас возвращайся. Царевич удалился. - Друз, я должна снова говорить о детях... - начала она. - О каких детях? - встревожился он. - Больше детей не будет, клянусь Геркулесом. Бедняга до сих пор не мог оправиться от испуга, когда два года назад жена явилась к нему в Иллирию с намерением получить ребёнка, поскольку Тиберий ждёт внука. Возмущённый Друз тем не менее возражать не посмел. Они заключили полюбовное соглашение сделать несколько попыток, - и, к великому облегчению Друза, первый же его подвиг оказался успешным: всё сработало.
- У нас достаточно детей, - успокоила мужа Ливилла. - Но вот наша дочь Юлия и Нерон... - Что, что Юлия? - раздражённо перебил Друз. - Они не ладят. Юлии неуютно в доме Агриппины. - Ещё чего? Вздуть обоих , и делу конец. - Друз, ты должен поговорить с Агриппиной... - Да ну тебя! - возмутился он. - Не собираюсь я вмешиваться в ваши бабьи дрязги. Разбирайтесь сами. Ирод, Ирод! - поманил он тут же явившегося царевича. - Ты не забыл пригласить высокочтимую супругу на игры? -услужливо напомнил тот. - Да, вспомнил, - приостановился намерившийся уйти Друз. - Тебе надо показаться в цирке. Супруга консула и всё такое. Я выставляю двенадцать пар гладиаторов. Ливилла побледнела. Глаза Ирода Агриппы мстительно блеснули: он знал, что она не выносит ни гладиаторов, ни звериные травли.
Пока отцы-сенаторы обсуждали в курии важные вопросы, на Квиринале заседал женский сенат. Не в пример мужьям, привыкшим мыслить с размахом, женщины занимались обычными житейскими делами, а именно подготовкой близившихся Матроналий - празднества в честь Юноны Луцины, когда матроны вперемешку с рабынями шли в храм на Эсквилине, чтобы принести жертву цветами, прося богиню о счастье и мире в семье. Председательствовать на собрании по обычаю должна была супруга консула, то есть Ливилла, однако на заседании пожелала присутствовать Августа, явившаяся из Тибура, и внучка с облегчением уступила ей своё место. . Благодаря мастерству всемогущей старухи собрание не затянулось.
Ласково взяв внучку под руку, Августа увлекла её с собой в носилки, доставившие их на Палатин.
. Уютный дом Августы был подобен дорогому ларцу, предназначенному хранить бесценное сокровище - маленькую, белоголовую старушку с кукольным личиком и певучим голоском. Расписные стены и потолки, наборные полы, вышитые занавесы, ковры, статуи и красивая утварь - всё тут радовало глаз. Прожив полвека возле державного мужа, предпочитавшего скромный быт, Августа на старости лет пристрастилась к роскоши и нежилась в своём раззолоченном уюте. "Мать Отечества", она всех любила, всех сватала и женила, обогащала, утешала, ласкала; когда было надо - убивала. .
Утонув в пуховых подушках, бабушка и внучка сидели в тёплом уюте ковров и занавесок, где гасли все звуки и голоса . Ждали Агриппину, которую Ливилле меньше всего хотелось видеть . Они с детства не любили друг друга, а ныне, когда одна овдовела, а другая родила близнецов, Агриппина прямо возненавидела золовку; даже на свадьбе своих детей Юлии и Нерона обе не перемолвились ни словом. Зато теперь Ливилле приходилось, пересилив себя, быть как можно любезнее, - ради бедняжки-дочери . О, если бы в живых оставался брат, всё было бы по-другому! Брат по-прежнему часто снился ей. Он то ускользал от неё, занятый разговором с какими-то людьми, то оборачивался, брал за руку, тянул к себе, но, передумав, снова отпускал. В последний сон он шагнул к ней, и когда она радостно устремилась навстречу, строго сказал: - Заинька, разве ты не знаешь, что я умер? Она пробудилась с мокрыми от слёз щеками.
Вздохнув, молодая женщина сказала: - Какое несчастье, что Германика больше нет! Августа медленно взяла холеной ручкой персидское яблоко и поднесла к губам нежный плод, но не укусила, а задумчиво понюхала его, неожиданно проговорив: - Значит, судьба решила, что верховную власть после Тиберия примете вы с Друзом. - Власть? - изумилась Ливилла. - Друз способен править лошадьми, но не государством. Я же не умею править даже собственным домом. Несчастный римский народ, достойный лучших правителей. - Дитя, не отмахивайся бездумно от великого дара судьбы, - укоризненно покачала седой головкой старуха. - Пока не отхлебнёшь вина, не узнаешь его вкуса. Так и власть. Ливилла пытливо глянула на бабку: - Бабушка, или ты не слышала? .Говорят, что моего брата из-за власти отравили. Поморщившись, Августа отвернулась : нет, она не привыкла отвечать на все вопросы, эта подобная хитроумному Улиссу женщина. Да никто и не осмеливался их ей задавать кроме неразумной внучки. Подумав, она решила приструнить глупышку: - Дитя, возблагодари богов, что твой великий дед пожелал передать власть Тиберию, а не твоему брату. Получи власть Германик, то-есть Агриппина, мы все на другой же день отправились бы в ссылку на дальние острова. И это в лучшем случае. Верь мне, Германик и слова бы поперёк не сказал, когда его любимую сестричку заковали бы в кандалы. Ах ты, моя глупенькая девочка... Бабка говорила что-то ещё, но Ливилла не слушала, поняв главное: Августа знает, что Германи ка уморили. Бедный зайчик, его всё-таки растерзали псы!
Грузно топая, в покой вошла Агриппина , сопутствуемая юными супругами Нероном и Юлией. Вошедшие чинно приветствовали Августу, затем Юлия кинулась обнимать Ливиллу. - У, маменькина дочка, - улыбнулась Августа. - Да уж! - неодобрительно буркнула Агриппина, усаживаясь. Вдова была сильно завита и в тяжёлых серьгах, несмотря на траур. Ливилла, лаская дочь, недовольно отозвалась: - Что плохого, если Юлия - ласковая девочка? - Мои дочери воспитаны не так, - враждебно отрезала Агриппина. - Внучки, попридержите языки, - потребовала Августа. Все замолчали.
Гладя руку дочери, Ливилла заметила свежий кровоподтёк. Юлия, закусив губу, потупилась. В короткие встречи с матерью она ничего не рассказывала про свою замужнюю жизнь, лишь безнадёжно вздыхая в ответ на расспросы. - Он дерётся, - однажды призналась она. - И больно щиплет.
Погладив кровоподтёк на руке дочери, Ливилла гневно глянула на Нерона. Мальчишка стоял возле грузно рассевшейся матери. Красивое лицо с мелкими чертами; неподвижные глаза.
- Не в час вам ссориться, внучки, - недовольно заговорила Августа. - Я всегда считала, что нет большей глупости, чем женские свары. Ваших детей ждёт величие. Нерон и Юлия - надежда Рима, Империи, всего земного круга. Они молоды, у них впереди такая длинная жизнь... - Тебе плохо у Агриппины? - шепнула дочери Ливилла. - Ах, мама! - пролепетала та - Они все ненавидят меня. - Кто - они? Не выдержав, Агриппина резко спросила: - О чём вы там шепчетесь? Гневно нахмурившись, Ливилла готова была разразиться упрёками, но почувствовав, как при звуке голоса Агриппины испуганно напряглась дочь, сдержалась. Августа, зорко оглядев своё потомство, велела правнукам: - Поцелуйте бабку, дети, и пошли вон. Нерон и Юлия повиновались.
- Ливилла, Агриппина, я призвала вас для мира, - властно объявила старуха. - Думаете, мне неизвестно, что вы всегда соперничали из-за Германика? Теперь его нет. Заклинаю вас обеих его именем, забудьте былую неприязнь. Ливилла, перед тобой горькая вдова твоего любимого брата, родившая ему стольких детей. Агриппина, Ливилла - сестра твоего дорогого мужа, она из т ого же теста. Забудьте всякие распри. Явите всем в Матроналии образец согласия. Я стану молиться за мир в нашей семье. Он нужен вам обеим. Германика не воскресить... Агриппина зарыдала басом. - ... так пусть он воскреснет во внуках, которых породят Юлия и Нерон, - недовольно окончила Августа. Ливилла усмехнулась: упомянув об их спорах из-за Германика, Августа позабыла о другом их соперничестве из-за любви деда. Август всегда предпочитал Ливиллу. Так и не признал открыто её отца своим сыном, он среди домашних ничуть не скрывал своего кровного родства. Да будь это возможно, Агриппина, законная внучка, ещё в детстве свернула бы сопернице шею. И всё-таки снохам Тиберия надо ладить. Хотя бы ради благопристойности. Ладить с Агриппиной! Если бы не безмерное честолюбие этой громогласной, напыщенной женщины, Германик был бы жив!
Они сидели рядом, три женщины из Дома Цезарей, одна в беспорочно белых одеждах, другая - в чёрном вдовьем покрывале, третья - в цветных шелках, такие разные, такие чуждые друг другу, и вместе с тем неразрывно связанные общей долей. Старуха надеялась, что встреча закончится благополучно, но Агриппина, не сдержавшись, начала жаловаться на притеснения Тиберия , запальчиво выложив всё, что думала оБ этом . Переждав её крики, Августа ласково попрощалась с разбушевавшейся вдовой, попросив расцеловать девочек.
Оставшись с бабкой вдвоём, Ливилла не преминула сообщить про слёзы Юлии. Августа крепко сжала ротик: - Ты должна сделать всё, чтобы брак дочери окреп. Юлия обязана народить Дому Цезарей много детей. - Вот как? Зачем? Разве ты не сказала, что Тиберий прочит в наследники Друза, - напомнила Ливилла, раздосадованная тем, что бабка и пальцем не собирается двинуть, чтобы защитить Юлию. - Здоров ли наш Друз? - невинно осведомилась Августа. - Прошёл ли его кашель? У всех детей Випсании слабая грудь. Да продлят добрые боги жизнь моего внука на радость всем нам! Ливилла насторожилась: Друз и в самом деле часто покашливал. Значит, Августа допускает, что Друз может не дождаться кончины отца. И тогда наследником станет Нерон. А как же близнецы?!
Ш - 7. Осиное гнездо
Агриппина обитала в одном из палатинских дворцов, так что возвращение от Августы не заняло у неё много времени. Челядь, заметив мрачное лицо госпожи, в страхе попряталась по углам. Не обращая на мелюзгу внимания, матрона проследовала к себе, желая предаться гневной скорби на свободе. Она по-настоящему страдала. Внучка божественного Августа, от рождения назначенная царствовать, недавно она своими руками поставила урну с прахом любимого мужа, а вместе с нею и все надежды, рядом с урной отца Германика, и вышла из священной гробницы жалкой вдовой, коей уже никогда не суждена верховная власть. Ей только что минуло тридцать семь лет. Она могла бы родить ещё несколько детей вдобавок к девяти произведённым, - но уже никогда более супружеское семя не падёт на её плодоносное лоно, и оно не исторгнет в сладких муках младенца царственной крови. До недавнего времен и всё сулило ей годы долгого счастья: Германик был младше супруги на несколько лет, его сила кончилась бы ещё не скоро. Муж был мягче воска в её руках. Когда она заневестилась, он ещё не вошёл в возраст, и ей пришлось ждать долгих четыре года, пока жених подрастёт. Она была терпелива: сидела вместе с ним на уроках, проверяла выполнение домашних заданий, наблюдала за развлечениями и оберегала от дурных влияний. Главную опасность представляла сестрица жениха: Ливилла вечно стояла у неё поперёк дороги, и Агриппина сделала всё, чтобы отдалить мужа от опасной сестры. Все восемнадцать лет счастливого супружества она знала, что муж - самое ценное её достояние, потому что женщина, как бы знатна она ни была, не может властвовать самостоятельно. Германик был признанным наследником императорской власти. Август в преклонные годы не начинал без совета с ним ни одного важного дела. В курии Германик сидел возле владыки и первым после консулов подавал мнение. Часто император умышленно не являлся в сенат, поручая любимому внуку зачитывать свои речи. Роковой, непростительной ошибкой мужа был отказ принять верховную власть, предлагавшуюся ему германскими легионами. Как она упрашивала! Он твердил, что не хочет гражданской войны, - а на самом деле трусил: в сенате уже было оглашено завещание Августа, назвавшего преёмником Тиберия, но Агриппина знала доподлинно, что оно подложно. Будь проклят день, когда в доме деда появилась Ливия, изгнав с супружеского ложа Скрибонию, бабку Агриппины. Эта парочка - Ливия и её гнусный сынок, захватила власть, сокрыв истинное завещание Августа!
Ей хотелось что-нибудь сломать или кого-нибудь прибить, однако, войдя к себе, она узрела Пульхру - свою наперсницу и троюродную сестру, так что решила горестно поплакать. Пульхра сразу всё поняла и с готовностью присоединилась к патронессе. Обе женщины громко зарыдали: огромная, массивная Агриппина, удобно развалившись на диванчике, запрокинув голову и расставив колени; Клавдия Пульхра - припав к плечу обожаемой родственницы. Пульхра рыдала как единомышленница. Она вдовела давно и уже успела позабыть своего Вара, бездарно погубившего в дремучих лесах Германии целое войско - три легиона. Она оплакивала то, что сынок её, неся отцовский позор, не мог рассчитывать на высшие должности в государстве; да и богатство их, всё ещё значительное (супруг, управляя богатыми провинциями, очень много скопил), отнюдь не умножалось, но таяло. Единственной её надеждой был приход к власти Агриппины. - Если бы можно повернуть время вспять! - стонала Агриппина. - Все мы так умоляли Германика решиться и объявить себя императором! Он отговаривался, твердя, что не хочет кровопролития, боится за детей. Пульхра, Германик не был рождён с душой властелина! Однажды я высказала Ливии всё, что думаю о ней. Старуха сидела белее мела, не в силах ни встать, ни позвать на помощь, но улыбалась. "Мы все скорбим об утрате нашего дорогого Германика, - сказала она. - Иди домой, милая Агриппина, и проси богов даровать тебе немного благоразумия."
Агриппина не таилась от Пульхры, в преданности которой не сомневалась. Ревнивая и недоверчивая, она всегда тщательно избегала сверстниц , выбрав в подруги невзрачную особу, рядом с которой сама казалась женственней и привлекательней. Всё обсуждалось подругами, клеймилось и осмеивалось - нелады Тиберия с матерью, распутство Друза, "недоделанный" Клавдий, чахлая кислятина Ливилла. Если бы слова их превращались в змеи, Палатин сделался бы гадюшником.
- То, что не получилось у отца, обязательно осуществят дети, - утешала Пульхра. - Мой астролог давно высчитал, что твой сын достигнет высшей власти. Верь звёздам, они не обманывают. - Помеха - сын Тиберия Друз! - Друз не вечен, как всякий человек. В Риме много друзей нашего Германика, и пока не перевелись мастерицы изготовлять яды. Одну я случайно знаю. Агриппина мрачно глянула на собеседницу: - Что же ты так долго молчала? - Я разыскала ведьму недавно, - заторопилась Пульхра. - Она делает яд, который действует медленно, чтобы ни у кого не возникло подозрений. - Она возьмётся его изготовить? Пульхра таинственно шепнула: - Я принесла на всякий случай. И с этими словами благородная матрона извлекла из складок одежды склянку с тёмной жидкостью. - Дай, -выхватила склянку Агриппина. - Мне пришлось заплатить кучу денег... - Ты получишь сторицей, если снадобье подействует. Это наша надежда. Да свершится правосудие! Сильно разочарованная тем , что подруга не торопилась с деньгами, Пульхра промямлила: - Ты необыкновенная женщина, моя любимая патронесса. - Я внучка божественного Августа и не отступлю перед опасностями.
Тут в двери появилась детская рожица одной из дочерей Агриппины. - Прокул спрашивает, можно ли ему доложить тебе о посетителях? - пропищала девочка. - Почему ты шляешься по дому? - нахмурилась Агриппина, пряча склянку. - Где няньки? - Ах, твоя дочурка прелесть, -встрепенулась Пульхра. - Как ты счастлива в детях, моя дорогая! Позволь мне взглянуть на этого амурчика. Пульхра льстила неспроста: она лелеяла надежду со временем получить девчонку в жёны сыночку - Подойди, - приказала дочери Агриппина. Та с неохотой повиновалась. Вынеся с явным отвращением объятия и поцелуи Пульхры, она сердито вытерла щёку со словами: - Теперь мне можно уйти? - Молчать! - прикрикнула мать. - Если велю, будешь стоять здесь, как вкопанная. Тонкие губы девочки покривились, однако она не шелохнулась, вперив в мать большие глаза. - Вылитый Германик! - восхищалась Пульхра. - Сколько ей - шесть, семь? И оглянуться не успеешь, как заневестится. - Похожа на Германика, говоришь? - усмехнулась Агриппина, разглядывая дочь. - К счастью, только внешне. Эта моя дочь выкована в германской кузнице и твёрже камня и железа. Я носила её во время бунта легионов. Знаешь, когда она стала брыкаться в моём чреве? В тот день, когда её отец отказался от власти. Поди ближе, - велела она дочери. Та повиновалась. Агриппина зажала её меж колен, разглядывая точёное личико. - Воины тогда прямо взбесились, и мы были на волосок от гибели. Я спасалась бегством из лагеря с Гаем на руках и с нею в животе. - Почему отец отказался от власти? - раздался детский голосок. - Цыц! - приказала мать. В ответ девочка зло заклацала зубами. Мать тряхнула её так, что шея ребёнка не удержала тяжести головы, и та мотнулась в сторону. - Твой отец не всегда слушал меня и поэтому плохо кончил. - Не слишком ли многое ты открываешь ребёнку? - засомневалась Пульхра. - Не слишком, - холодно заверила гостью девочка. - Пошла вон, - велела мать. - Гай дерётся, - вспомнив свою детскую обиду, пожаловалась та. - Знаю я тебя! - погрозила пальцем Агриппина. - Кто дразнит братьев? Кто бьёт сестёр? Вели няньке сегодня вечером высечь вас обоих.
Младшая Агриппина возмущённо удалилась. Её сменил служитель, испуганно доложивший грозной хозяйке, что в атрии полно народу, и все хотят знать, выйдет ли к ним госпожа. В числе важнейших посетителей он назвал сенаторов Гатерия Агриппу и Азиния Галла, а также почтенного эквестора Тития Сабина. "Деверьям", то есть Гатерию и Азинию, хозяйка разрешила войти, Тития и прочих велела отправить домой.
- Дайте же мне узреть надежду и украшение Рима! - раздался из-за дверей звучный голос Азиния, и жизнерадостный толстячок вкатился в комнату, протягивая к Агриппине руки. Гатерий, желчный старикашка, ограничился неразборчивым бормотаньем. Оба гостя являлись супругами единокровных сестёр Агриппины - дочерей её отца от ранних браков, оба ныне вдовели. Агриппина им доверяла. Попотчевав вдов новостями из курии (новое письмо Тиберия, в котором он просит избрать проконсула в Африку для борьбы с Такфаринатом), сенаторы принялись пылко бранить Сеяна. Выскочка, проходимец, этруск безродный, наглый временщик! Нелюдим Тиберий с ним податлив, как воск. Лишь с одобрения проклятого этруска соискатели почётных должностей становятся преторами и консулами. При распределении провинций честному сенатору, не бегавшему на поклон к Сеяну, надеяться не на что. Проконсулом Африки выберут, конечно, Блеза - дядю Сеяна. Сенат наполняется выходцами из муниципиев именно в угоду ему, и недалёк час, когда в курии появятся даже провинциалы, так что потомкам Ромула придётся заседать на сенатских скамьях рядом с варварами. - Меня беспокоит армия, - раздражённо завёл Гатерий.- Вы заметили? Ныне легаты назначаются лишь из этрусков. Плавтии, Вибии, Апронии, - долго перечислять. Прирождённому римлянину трудно получить легион, если только он не женат на этрусской женщине, как наш Гетулик, например. - Это заговор! - осенило Агриппину. Таким зычным голосом она приветствовала в Германии воинов, и сенаторы вздрогнули. - Неужто вам невдомёк? - продолжала она. - Проклятый этруск создаёт свою партию, прокладывая себе дорогу к высшей власти. Пугливо оглянувшись, Азиний коснулся её руки, призывая к осторожности; потом, наклонившись к матроне, доверительно сообщил: - Друз возмущён предпочтением, которое его отец оказывает Сеяну. Азиний приходился Друзу отчимом, поддерживая с пасынком доверительные отношения. Его сыновья были единоутробными братьями Друза, и в случае прихода его к власти заняли бы блестящее положение в государстве. Вдова Германика тоже знала об этом и потому насупилась. Спохватившись, Азиний изобразил на лице озабоченность: - Меня беспокоит здоровье пасынка. У Друза слабая грудь, точь в точь, как у матери его, моей незабвенной Випсании. Женщины со вниманием обратили к нему увядшие лица. - Да ведь и Салонин, твой старший сын, покашливает, - желчно напомнил Гатерий. - В отличие от тебя я озаботился наследниками, и Салонин не единственное моё дитя, - язвительно заметил Азиний. Агриппина задумалась, причём настолько крепко, что в комнате повисло молчание. Догадавшись, что патронесса желает ухода посетителей, Пульхра засуетилась: - Наша Агриппина сегодня утром побывала у гробницы божественного деда и не успела по обычаю своему почтить память своего незабве6нногог супруга, украсив венком его статую... - Какое сердце, какая верность, - пробормотал Азиний. - Она во всём подобна римлянкам древнего благочестия, - поддержал его Гатерий. - Образец матроны, украшение нашего времени, Агриппина затмила древних Клелий и Лукреций. Гатерий не нашёл, что добавить к похвалам Азиния, и , посрамлённый промолчал.
- Не верь Азинию, - шепнул он, прощаясь со вдовой. - Ему наруку возвышение Друза. Принимая старческий поцелуй, Агриппина недовольно отстранилась от несвежего дыхания.
Меж тем Азиний, рассыпаясь в любезностях, обещал Пульхре исхлопотать должность эдила для некоего Фурния, отчего та прямо расцвела. Сделав вид, что позабыл свиток, толстячок вернулся и, приблизившись к Агриппине, тихо попросил: - Не верь Гатерию. Его сынок - задушевный приятель Друза. Верь только мне. Будь здорова, украшение женского пола, надежда Рима. Агриппина благосклонно кивнула сладкоречивому коротышке: он явно нравился ей больше Гатерия. Родственно прощаясь, Азиний влепил ей в шею сочный поцелуй.
- Что скажешь? - хихикнув, осведомилась у подруги Агриппина по уходе деверьёв. Пульхра не задумалась: - При виде тебя оба пускают слюни вожделения, но пышная роза не для таких мошек. - С тобой говорят о важных делах, а ты несёшь чушь, - обиделась матрона. - А ну-ка признайся, кто таков этот Фурний, за которого ты хлопочешь? Пожилая Пульхра, закрасневшись, потупилась: - Ты знаешь, я много лет честно оплакивала мужа и ни на кого не глядела. - Не ври. У тебя был сожитель. - Это Фурний. Клянусь, только он умеет меня расшевелить. Веришь ли, за одну ночь он может до семи раз! Не вдовей долго, милая сестра. Наши годы уходят... Никто не узнает. - Мне трудно угодить, - отмахнулась Агриппина. - Нет, пустое! Здесь жжёт, Пульхра, - стукнула она себя кулаком в грудь. - Германик, умирая, просил отомстить за него. - Отомсти, великолепная! - пылко подхватила Пульхра. - Отомсти и царствуй!
Тут до слуха обеих матрон донеслись возбуждённые голоса и женский визг. - Что это? - грозно осведомилась Агриппина, поднимаясь во весь свой немалый рост. Навстречу гневной госпоже уже бежали испуганные служанки. На улице поймали беглую рабыню, сообщили они. - Хиона? Актриса? - обрадовано переспросила госпожа. - Ведите её сюда.
- Пожаловала! - насмешливо воскликнула хозяйка, едва беглянку толкнули к её ногам. - А ну, покажись, - рванула она её за волосы, заставив женщину поднять лицо. - Постарела и подурнела. Ни славы, ни поклонников, ни подарков, так ведь? Ненависть переполняла Агриппину. Пока она, порядочная женщина, рожала детей, эта беспутная рабыня жила в своё удовольствие, пела и плясала, наряжалась, наслаждалась своей презренной славой мимы, кружила головы патрицианской молодёжи: сам Германик восхищался ею! И это больнее всего. - Сколько времени ты не приносишь дому Германика никакого дохода? У тебя нет денег? Заплатит твоя спина. В погреб её! Хиона распростёрлась на полу: - Пощади, госпожа! Памятью твоего супруга, моего доброго господина заклинаю тебя! - Ты посмела взывать к памяти моего супруга? - в бешенстве закричала Агриппина. - Нечестивым языком блудницы ты осмелилась... - Задохнувшись от ярости, она принялась бить рабыню ногами Пульхра, с любопытством наблюдая за происходившим и видя, что патронесса вне себя, сочла нужным вмешаться: - Дорогая, дорогая Агриппина! Подумай о своём здоровье. Прошу тебя, успокойся. Служанки по её знаку утащили вон избитую Хиону, а Пульхра, обняв подругу, заботливо усадила её и протянула бокал вина.
Ш -8. Прощание
Приставленный к Друзу Квириний писал подробные отчёты Тиберию в Кампанью о молодом человеке, ничего не утаивая. Вести были неутешительны. Друз не желал никого слушать; его промахи в сенате следовали один за другим: вопреки недвусмысленным указаниям отца он допустил, чтобы Марк Лепид, на дядю коего Тиберий имел зуб, получил в управление Азию; сорвал принятие закона, запрещавшего пребывание в провинции жён военачальников, что было задумано против Созии Галлы и Гая Силия, командующего Верхним войском в Германии - друзей Агриппины; оправдал Ветера - союзника фракийского бунтовщика Рескупорида. Приглядывая за возведением нового дворца на Палатине, Друз требовал безмерной пышности отделки, да к тому же начал возведение в пригороде собственного дома, тратя отцовские деньги без счёту, что вызвало особую досаду бережливого Тиберия. Квириний с простодушной откровенностью сообщал, что ведёт себя Друз не как подобает консулу и отцу семейства; ночи он проводит в кутежах, окружив себя пьяницами и беспутниками: это Норбаны - Флакк и Бальб, Децим Гатерий, Апоний Сатурнин, Цестий-сын и прочие им подобные молодые люди, да ещё единоутробные братья Друза - Азинии; главным же наперсником у Друза иудейский царевич Ирод Агриппа, что вовсе непристойно для сына кесаря и попросту римлянина.
Тиберий досадовал, читая отчёты Квириния, и сердился на обоих - и на докучного старика , и на лоботряса-сына. Его досада была тем несноснее, что он не мог поделиться ею с Сеяном, поскольку для него не была тайной взаимная их с Друзом неприязнь. Сеян никогда не жаловался на сына Тиберия; узнав что по милости Друза в сенате провалены нужные постановления, не проронил ни слова. Дела настоятельно требовали его присутствия в Риме, однако Тиберий упрямился, не желая отпускать помощника. Время на побережье они проводили не без приятности, переезжая с виллы на виллу в сопровождении огромного штата обслуги и преторианцев, без чего было никак не обойтись, потому что все дела по-прежнему вершились Цезарем: к нему шли письма наместников со всех концов необъятной империи, от него исходили указания им и начальникам легионов, охранявших рубежи государства и спокойствие в провинциях. Тиберий потом у и не отпускал Сеяна, что не желал остаться без его помощи. Сеян помалкивал, хотя понимал, что надо в Рим; зная Тиберия, он понимал, что начни старика убеждать, тот упрётся. Меж тем бездействие становилось опасным: из Галлии шли тревожные вести. Сообщения о волнениях там начали поступать ещё в прошлом году: на сходках перед народом бунтовщики произносили возмутительные речи, - мол, пришло удобное время отвоевать независимость; легионеры, якобы, узнав о гибели Германика, ропщут и сами готовы поднять оружие против Цезаря-убийцы. Дело дошло до того, что тревор Флор и эдуй Сакровир, собрав множество народа, стали вооружаться, открыто готовясь к войне. Большую опасность представляла ненадёжность Гая Силия, легата Верхнего войска, сподвижника Германика, человека решительного и дерзкого. Сеяну было известно из доносов шпионов, что жена Силия Созия Галла вела с Агриппиной усиленную переписку, причём, судя по перехваченным письмам, вовсе не о женских делах. Последнее из этих посланий, в котором Созия объявляла о готовности войска принять под свою защиту вдову Германика и его детей, Сеян счёл нужным показать Тиберию. Старик расстроился, покрылся сыпью, но медлил, не зная, на что решиться.
Тут из Рима пришло новое послание Квириния. Друз опять отличился, причём на сей раз умудрясь вызвать гнев народа. Во время устроенных им гладиаторских игр он проявил устрашившую зрителей кровожадность, заставляя гладиаторов биться до смерти. На арене было пролито столько крови, что присутствовавшая на играх жена Друза лишилась чувств. Читая отчёт, Тиберий кряхтел: сам он терпеть не мог гладиаторские бои, травли зверей и прочие развлечения простонародья, никогда не баловал зрелищами римлян и разрешил их в своё отсутствие с целью привлечь к сыну народную любовь ; Друз же ухитрился разозлить сограждан.
Тут же сев писать сыну, Цезарь велел помощнику отправляться в Галлию, дабы на месте разобраться в обстановке. Понимая, что Агриппину ни в коем случае нельзя упускать из виду, Сеян испросил разрешения завернуть по дороге в Рим, и Тиберий, насупившись, кивнул.
Прибыв в Рим, Сеян отправился прямиком на Виминал, где возводился преторианский лагерь. Сооружение это - воинский городок, а, точнее, неприступная крепость, должно было стать опорой власти Цезаря. Мысль собрать воедино разбросанные по всему городу преторианские когорты, дабы надёжней охранять новый порядок в государстве, пришлась Цезарю очень по душе и, обычно скупой и прижимистый, средств на строительство он не пожалел. Осмотрев всё, Сеян остался доволен: к возвращению Тиберия лагерь будет полностью готов. Осматривая лагерь, префект по обычаю своему не преминул расспросить воинов о житье-бытье, живо интересуясь новостями. Между прочим ему поведали о недавних кровопролитных гладиаторских играх. Жестокость сына Тиберия возмутила всех. Особенно поразил воинов один случай: уже под конец, два гладиатора-победителя, сражаясь один на один и показав высокое мастерство, стали нарочно затягивать битву, надеясь получить разрешение остановиться. Народ, довольный зрелищем, начал требовать, чтобы их отпустили. Однако распоряжавшийся играми Друз вышел из себя и, наперекор зрителям, велел гладиаторам биться до смерти. Как потом выяснилось , они были единоплеменники и товарищи. Потерявшие надежду на спасение бойцы в отчаянии поразили друг друга и одновременно упали замертво на окровавленный песок. Друз же будто в насмешку поднял палец, отпуская мертвецов на свободу. В ответ народ разразился такими возмущёнными криками, что струхнувший распорядитель игр поторопился уйти вместе со своей пьяной свитой.
Прибыв в Рим, Сеян отправился прямиком на Виминал, где возводился преторианский лагерь. Сооружение это - воинский городок, а, точнее, неприступная крепость, должно было стать опорой власти Цезаря. Осмотрев всё, Сеян остался доволен: к возвращению Тиберия лагерь будет полностью готов . Осматривая лагерь, префект по обычаю своему не преминул расспросить воинов о житье-бытье . Между прочим ему поведали о недавних кровопролитных гладиаторских играх. Жестокость сына Тиберия возмутила всех. Присутствовавшая на играх супруга консула даже лишилась чувств, и слуги унесли её вон. Не только женщины, не выдерживали даже мужчины. Особенно поразил воинов один случай: уже под конец, два гладиатора-победителя, сражаясь один на один и показав высокое мастерство, стали нарочно затягивать битву, надеясь получить разрешение остановиться. Народ, довольный зрелищем, начал требовать, чтобы их отпустили. Однако распоряжавшийся играми Друз вышел из себя и, наперекор зрителям, велел гладиаторам биться до смерти. Как потом выяснилось , они были единоплеменники и товарищи. Потерявшие надежду на спасение бойцы в отчаянии поразили друг друга и одновременно упали замертво на окровавленный песок. Друз же будто в насмешку поднял палец, отпуская мертвецов на свободу. В ответ народ разразился такими возмущёнными криками, что струхнувший консул поторопился уйти вместе со своей пьяной свитой. Во след ему неслось улюлюканье.
Когда Туберону, одиноко прозябавшему в доме (Апиката с детьми была в Вольсиниях), вручили записку брата, он был погружён в славную историю Этрурии, своей прародины. Изучение истории этрусков было его сладким отдыхом. Он знал, что завистливые люди, желая уязвить Сеяна, презрительно называли его "туском"(этруском), как будто принадлежность к знатному роду Сейев может кого-то унизить. Когда предки Юлиев и Клавдиев пасли скот на болоте, знатные этруски Сейи заседали в сенате великолепных Вольсиний. Всё, чем ныне так гордятся римляне, происходит из Этрурии. Разве не Этрурия обучила диких пастухов Лация государственности? Разве не этрусские боги ныне царят на Капитолии?
Не без сожаления отложив перо, горбун спустился из своего "скворечника", взял письмо, сломал печать и тут же радостно ахнул: Сеян находился не на Кампанском побережье, а в Риме, в преторианском лагере. В доме тут же началась оживлённая суета. Приготовления ко встрече хозяина ещё не были закончены, когда явился он сам. Весело поприветствовав брата, Туберон принялся излагать новости. Сеян слушал вполуха, однако сообщение, что их дядюшка Блез до сих пор в городе, вызвало его недовольство. Блеза неожиданно задержали семейные дела: Марк Лепид, будущий проконсул Азии, посватался к дочери Блеза, и отец решил сыграть свадьбу не откладывая. - Никаких свадеб! - вскрикнул Сеян. Было чему возмутиться: Такфаринат продолжал разорять Африку, а избранный для борьбы с ним военачальник продолжал сидеть дома. Сеян вознамерился тотчас отправиться к Блезу, однако день выдался хлопотливый, стемнело, баню уже затопили, а поутру он собирался в путь поэтому, велев передать Блезу наказ немедленно отправляться в провинцию, Сеян прошёл в кальдарий.
Баня ещё не успела как следует нагреться, но массажист тотчас приступил к делу. Растирая мускулы господина, он думал, почему так устроено на свете, что одному человеку судьба даёт всё - тело атлета, звание римского гражданина, знатность и богатство; другому же выпадает рабская доля. - Довольно, - встал господин и, отстранив слугу, плюхнулся в бассейн; вода выплеснулась на каменный пол. Банщики приоткрыли дверь в горячее отделение, из неё вырвались клубы пара. Служители с мочалками, губками, маслом и другими принадлежностями для мытья последовали туда за хозяином. В предбаннике брадобрей уже раскладывал свои орудия: господину предстояла малоприятная процедура. Два юных прислужника старательно грели простыни завернуть хозяина после купанья. Не обращая внимания на всю эту суету, Сеян прошёл в тёплое отделение, где предоставил банщикам намыливать и тереть себя. В тридцать восемь лет его тело по-прежнему оставалось крепким и послушным, однако он уже замечал, что к вечеру устаёт, - не то, как в молодые годы, когда можно было проводить дни и ночи в трудах и удовольствиях, не нуждаясь в отдыхе.
- Что происходит в Галлии? - озабоченно осведомился Туберон, едва братья остались одни. - Так ли велика опасность, как говорит молва? Правда ли, что восстали все шестьдесят четыре гальских общины? При воспоминании о галльских- делах Сеян поморщился: - Опасность есть. Мятежниками захвачен Августодум, меж тем Силий шлёт нам лживые, успокоительные донесения и это самое скверное. Туберон, понимая, что брат открывает ему тайные сведения, тихо ахнул: - Силий обманывает? - Вот именно. Флор и Сакровир - только вершки; корешки здесь, в Риме. Последние слова Сеян высказал несколько горячо. - Силию ничего не стоит рассеять мятежников. Разве устоит вооружённая рогатинами и ножами толпа варваров против римского войска? Однако кое-кому в Риме нужно возмущение всей провинции, а, значит, беспорядки в государстве .
Туберон непроизвольно скрестил пальцы: - Не хочу помыслить, чтобы вдова Германика, образец матроны, рискнула на такое преступление! Сочные губы старшего брата дрогнули усмешкой: - Разве я обвиняю кого-нибудь из женщин, этих нежных созданий, сотворённых богами нам на радость? Речь о Силии, недобросовестном легате. - Слыхал я от многих, - озабоченно продолжал Туберон, - что галлы недовольны своим приниженным положение. Достойным людям, к какому бы народу они ни принадлежали должны быть даны права римских граждан. На губах Сеяна во время его речи продолжала гулять усмешка. - Если хочешь, я доложу Тиберию, что мой брат требует прав для провинциалов. - Но разве это не справедливо? - Итак, ты за справедливость? Может, ты предложишь заодно и рабов освободить? Увы, старина, мир, в котором нам приходится существовать, вопиюще несправедлив. Не будь слишком требователен. В конце концов жизнь всегда немного игра, и так приятно побеждать. - Ты рассуждаешь как здоровый человек, я - как больной. - Прости. - Сеян прикрыл глаза: не станешь же объяснять брату, что он часа два выслушивал сообщения приставленных к Агриппине соглядатаев, уличавших её в сношениях с Германией и Силием, и делал нужные распоряжения на случай, если буйная вдова начнёт действовать. - Ну, что поделывают отцы-сенаторы? Да бываешь ли ты, лентяй, в курии?
Потолковав о сенате, Туберон перешёл к другим и делам. Сеян слушал рассеянно; тем не менее он ничего не пропустил мимо ушей, давая чёткие ответы на вопросы брата. - Мне удалось заинтересовать Клавдия этрусской историей. Речь о племяннике Тиберия, ты понял? - Продолжай опекать дурака. - Грамматик Федр зачем-то принёс мне переводы Эзопа... - Распорядись издать за мой счёт сборник этих басен на дешёвой бумаге. - Что делать со зверинцем твоих сыновей? - Кроликов и поросят на кухню, а страус и мартышки пусть ждут владельцев. - У твоего давнего сослуживца Веллея Патеркула что-то стряслось с родственником. - Пусть изъясниться письменно. - Апиций настоятельно просил тебя навестить его, как только ты появишься в городе. - Апиций? Как он? - встрепенулся Сеян. Апиций, дядюшка жены, когда-то наставник изысканности, законодатель вкусов, на которого они, подростки, глядели с восхищением, ловя каждое слово; стареющий брюзгаЈ помешанный на кулинарии автор Поваренной книги. Что ему понадобилось? Придётся идти, хотя Сеян думал отправиться к Сатрию повидать крошку Альбуциллу.
Перед выходом из дома он наведался в молельню к своей Фортуне. Маленькое деревянное изображение божества досталось ему от отца; по слухам, некогда оно принадлежало самому Сервию Туллию. Привычно моля Фортуну о покровительстве, он не забыл упомянуть Тиберия. Всякий раз, как им приходилось разлучаться, он тревожился о безопасности Цезаря, хотя владыку охраняли надёжные воины. Случись что с державным стариком, - и неохота представлять, какая участь постигнет самого Сеяна. Ничего не менять в установленном Августом порядке; никогда ничего не менять - вот натура Цезаря. Меж тем требуется изменить многое как раз ради того, чтобы сохранились порядки Августа. И что за пагубная мысль сделать наследником сына! Этого ни в коем случае нельзя допустить. Сегодня утром он мельком видел жену Друза в процессии матрон, направлявшихся к храму Весты. Сестра Германика сделалась мила собой, и, если бы не явная простоватость, могла иметь вес и влияние на Палатине не менее других женщин. Да где уж этой тихоне равняться с тигрицами Дома Цезарей!
Приход Сеяна не обрадовал Апиция, хотя он подтвердил, что действительно желал встречи. Они давно не виделись, и Сеян с грустью отметил, как постарел его научитель: ввалились глаза и щёки, углубились морщины; тонкое лицо приобрело горестное выражение. Двадцать лет назад этот пресыщенный нелюдим был изящным щеголем, утончённым эпикурейцем, кумиром золотой молодёжи. Согласившись сопутствовать Гаю Цезарю, направлявшемуся в Афины, Апиций увлёк за собой много знатных юношей и превратил увеселительную поездку беспечных прожигателей жизни в школу высокого искусства жить согласно учению Эпикура. Сеян вспоминал о времени в Афинах с удовольствием. Именно Апиций удержал его от многих низменных удовольствий, коим с жаром предаётся неопытная юность, чтобы к сорока годам превратиться в жалкую развалину с вылезш ими волосами и гнилым телом. Именно Апиций поощрил его склонность к роскоши, научив, что красота - в мере. Их добрые отношения продолжились и в Риме. В доме своего покровителя Сеян встретил девушку, ставшую его женой. Апиката, рано потеряв родителей, погубленных дружбой с Младшей Юлией, воспитывалась в доме родича, не имевшего своей семьи.
Усевшись наконец и глянув на свиток, лежавший перед Апицием, Сеян прочёл: "Смешать солёную икру морского окуня, куриную печень, мозги африканской газели, залить растопленным барийским сыром , посыпать имбирем, миндалём, майораном..." - Непостижимо, - засмеялся он. - Это едят? Ныне я предпочитаю лагерную пищу: тушёную чечевицу со свининой. - Это моя новая Поваренная книга, - любовно коснулся свитка Апиций тощими пальцами. - Она только что появилась в продаже. Вот поистине бессмертное творение, которое переживёт Энеиду. - Прикажу купить для жены. - Я уже послал экземпляр твоей супруге. Но ей нужен от меня рецепт соуса с молоками нильских рыбок, да вот его-то она как раз и не получит, - не без желчи сообщил хозяин. - За что такая немилость? - Она и думать забыла про дядю, её воспитавшего. - Апикате приходится думать о многих. Она - госпожа, домина: весь мир для неё замкнут нашим домом. - Она и о родителях своих никогда не вспоминала, - мстительно произнёс Апиций. - Да ведь все люди таковы, - примирительно напомнил гость. - Чем меня попотчуют в этом изысканном доме? Лицо хозяина омрачилось: - К сожалению, нынче я не ждал гостей, и ужин будет скромным. Заказаны жаворонки в меду, омар со спаржей и гусиная печень в винном соусе. Если ты желаешь, я прикажу... - Я ничего не желаю! - испугался Сеян. - Вполне достаточно жаворонков.
Ужин был верхом изысканности. Светильники в виде цветущих деревьев ярко озаряли триклиний; огонь отражался в золотой и серебряной посуде; кушанья накладывались такими маленькими порциями, что Сеян попробовал и жаворонка, и омара, и гусиную печень. Вино было настолько великолепно, что у обычно мало пившего гостя в голове зашумело. - Как ты велел приготовить ту огромную рыбину, что приобрёл весной на Субуре? - подмигнул он. - Откуда ты знаешь? - смутился Апиций. Весной к столу Цезаря была прислана диковина - необыкновенно большая мурена, какие не водились в местных водах. Подивившись, Тиберий сказал, что подобное чудо достойно только стола Апиция. Шутки ради он велел отнести её на рынок, причём назначит непомерную цену. - За такую цену её даже Апиций не купит, - заметил Сеян. - Спорим, - предложил Тиберий. Все знали, что люди Апиция с утра обыскивали рынки в надежде купить что-нибудь диковинное. И в самом деле: едва рыбина появилась на прилавке, они тут же купили её и торжествующе уволокли домой. Тиберия всё это очень позабавило. Умеренный в еде, он презирал чревоугодников, а над Апицием не упускал случая подтрунить, в пику Сеяну. Надеясь развеселить старика, Сеян поведал эту историю. Невозмутимо вВыслушав, тот грустно отметил: - Ты всё ещё восхищаешься Тиберием. - Как и тобой! - легко возразил Сеян. Апиций отрицательно качнул головой: - Ты был моим и Эпикура учеником семнадцатилетним юношей. Но вот уже двадцать лет, как ты принадлежишь Тиберию. - Поверь, он для меня не только государь, но добрый друг. - А ты для него слуга. - "Сотрудник", говорит он, - осторожно поправил Сеян. - Ты его не любишь и потому несправедлив. - Нет, не люблю, - подтвердил Апиций. - Напрасно ты считаешь его другом. Он всех порабощает и заставляет служить себе. А любит он только себя. Сеян удивлённо воззрился на хозяина: никто в Городе не смел так резко отзываться о Владыке. - Ты его мало знаешь. - Сынок, ты тоже мало его знаешь. Что до рыбы, я вскоре буду не в состоянии купить и головастика. Открою тебе забавную тайну: я разорён. Слышишь, я нищий. Проел всё. Скучно. Можешь передать Апикате: пусть не ждёт наследства. Воображаю, как она будет разочарована.
Поначалу поверив сообщению и встревожившись, Сеян успокоился, узнав, что у ворчуна в сундуке завалялось три миллиона наличными, так что о нищете Апицию пока не приходилось тревожиться, - хотя, конечно, ранее его состояние было огромным. - Когда ты окончательно разоришься, - пошутил Сеян, - мы возьмём тебя на хлеба, и ты напишешь для Апикаты тайную Поваренную книгу, где раскроешь все свои кулинарные секреты. - Только не соус с молоками нильских рыбок!
По мере приближения ужина к концу хозяин всё более мрачнел. - Скучно, - вдруг простонал он. - Мне скучно. Сеян усмехнулся про себя: приверженец изысканного ничегонеделанья заскучал. - Попробуй другой жизни, - посоветовал он. - Войди в сенат. Тиберий возвысил его, как никогда, наделив множеством полномочий. Послужи отечеству. Апиций со скукой понюхал розу: - Что есть отечество? Я не люблю современников. Имея деньги, не умеют жить. Выдумывают средства, возбуждающие угасшие голод и жажду: глотают цикуту и порошок из пемзы, чтобы вырвало, и снова едят и пьют. А развлечения Венеры?.. Фи! - Ты говоришь о пресыщенных богачах. Я их тоже недолюбливаю. Наши землевладельцы, побросав имения, бездельничают в городах; народ же римский предпочитает набивать себе мозоли, аплодируя в цирке, а не трудясь на нивах и виноградниках. Меж тем заброшенная земля хиреет. Благодатная Италия уже не в силах себя прокормить. - Скучно, - подавил зевок Апиций. Сеян почувствовал досаду: - Скучно, потому что ты ничем не занят. Деяние в природе человека. Посмотри на муравьёв и пчёл, зверей и птиц. Всякий занят делом, никому не скучно. Неужто назначение человека - нежиться в триклинии перед заваленным снедью столом? - Ты полагаешь меня бездельником? - обиделя Апиций. - Меня, автора Поваренной книги? Сеян осекся: вино слишком развязало ему язык. - Твой ужин великолепен, - встал он. - Я отпишу тебе в духовной своего лучшего повара. Пожалуйста, не верь ему, если он станет утверждать, будто моё "гиперборейское яблоко" - его изобретение. Придумал я. Сырая морковь из Германии, приправленная римской редькой, лукулловыми вишнями, мёдом и уксусом; всё вылепить в виде яблока и залить оливковым маслом. Я слышал, твой Тиберий от этого кушанья без ума.
Прощаясь, Апиций пристально поглядел на гостя: - Я был привязан к тебе, как к сыну, а ты забыл меня - Нет-нет, - остановил он порывавшегося возразить Сеяна, - я тебя не упрекаю, я сейчас о другом. Я и сам знаю: во мне есть нечто, оставляющее людей равнодушными к моей персоне. Я учу их наслаждаться жизнью; они воспринимают мою науку и тут же покидают меня, чтобы стать сенаторами, купцами, воинами, отцами семейств. Я надеялся, что Апиката, моя родственница, станет мне дочерью и успокоит меня на старости лет, - она же ушла в твой дом и больше не вспоминает обо мне. Даже мои домочадцы, к которым я снисходителен, ничуть не привязаны ко мне. Мой лучший повар... знаешь, он меня ненавидит. - Ты написал великую Поваренную книгу, - утешил расстроенного старика Сеян.
Шагая по направлению к дому Сатрия и вспоминая только что состоявшийся разговор, Сеян досадливо потряхивал головой: прежние знакомцы иногда жерновами повисают на шее, требуя неустанных забот. И зачем он ворчит на Апикату? У жены трое детей, ей не до капризных, скучающих дядюшек. И зачем позвал его сегодня? Неужто похвастать Поваренной книгой?
Он шёл к своему клиенту строго говоря по делу: давно было пора посмотреть хозяйственные счета школы. Об Альбуцилле он старался не думать. О ней думал кто-то другой в нём, лукаво усмехаясь и дразня то её попкой, то грудкой. Не дожидаясь просьбы гостя, Альбуциллу вытащили из постели, и она предстала перед Сеяном взлохмаченной и надутой. Впрочем, при виде него она сразу же довольно ухмыльнулась, потом снова надулась, но не выдержала и, весело рассмеявшись, повисла у него на шее. Сатрий молча наблюдал за её выходкой. - Способная ученица, - немного смутился Сеян. - Весьма, - холодно согласился начальник школы. - Пойдём же, я покажу тебе всё, чему обучилась, - беспечно предложила красотка, увлекая гостя за собой.
Утром, когда Сеян с отрядом воинов уже собирался отправиться в Остию, а затем морем в Массилию, ему сообщили, что Апиций ночью покончил с собой.