Грушина Галина. Козлище (Caprineus). часть .вторая -

CAPRINEUS

Часть П. ДОМ ЦЕЗАРЕЙ

-- Триумф Друза

-- Синий аметист

-- Братья

-- Тайные слёзы

-- Стариковская месть

-- Обе хороши

-- Перемена участи

-- Тюрьма

-- Озарение

-- Утаённая любовь

-- Свадьба Юлии,

П-1. ТРИУМФ ДРУЗА

По отомщении Германика в обширной Римской державе вновь установилось спокойствие. Правда, кое-где на окраинах бунтовали варвары, недовольные благодетельной властью римлян, но в столице чернь успокоилась. Справить сыну триумф Тиберием было задумано давно. Он не упускал случая возвеличить сына, хотя сделать это бывало непросто, ибо никаких заслуг за молодым Цезарем не числилось. Он командовал римским войском в Иллирии, где римляне всё время терпели поражения, пока вождь иллирийцев Маробод, подкупленный большими деньгами , не сдался в плен, завершив войну.

Сколько быков, сколько баранов, выбеленных и разубранных цветами, закалали в праздничный день триумфа! Сколько дорогого ладана сожгли на огне алтарей! Двери всех храмов распахнулись, гремела музыка, путь шествия заранее устлали цветами. Встречать триумфатора вышли сенат в полном составе, всадничество, весталки, процессии знатных дев и матрон с пальмовыми листьями в руках. Ликующая чернь заполнила улицы, приветствуя торжественную процессию. По Священной Дороге гнали пленных варваров, несли картины с изображением лесистых гор Иллирии и сражений, якобы выигранных Друзом. Эти картины сохранились ещё со времени триумфа Тиберия, состоявшегося при Августе, их лишь слегка подновили и слелали другие надписи. Рабы тащили носилки с трофеями, срочно собранными отовсюду. На изукрашенной повозке символическая фигура Иллирии оплакивала свою судьбу; на другой Победа-Виктория венчала лаврами могучего римского воина. Триумфальная колесница Друза, предшествуемая пленным Марободом в золочёных цепях, двигалась, часто останавливаясь, под рукоплескания толпы и возгласы "Ио-хо-хо!" окружавших её воинов. Друз в алой одежде и золотом венке, скрывавшем его уродливый череп, упивался торжеством, приветствуя народ величественными взмахами руки. Следом ехала роскошная повозка, в которой находилась юная дочь триумфатора, держа на коленях недавно родившегося братца; другого близнеца показывала народу сидевшая тут же Антония - тёща триумфатора. Но его жена и мать отсутствовали: супруга Друза принять участие в торжестве не могла , не оправившись до сих пор от родов, а мать умерла за несколько дней до триумфа.

Пышное шествие поднялось на Капитолий, где триумфатора принял в объятия державный родитель и торжественно повёл царственного юношу в храм Юпитера Всеблагого Величайшего, чтобы совершить жертвоприношения и благодарственные молитвы богам. Народ сильно занимало и даже волновало отсутствие Августы. Почему бабка триумфатора не принимала участия в торжестве внука? Без неё не обходилось ни одно публичное празднество . Приболела? Выражает таким образом недовольство? Или всё-таки появится?

Но Августа так и не появилась. Она мстила сыну. Совершив утром ежедневные жертвоприношения перед изображением обожествлённого супруга, недовольная и насупленная, она прогнала служанок и ещё некоторое время оставалась у алтаря одна, погружённая в размышления. Сын продолжал своевольничать, даже не поблагодарив её за помощь в деле Пизона. Пышное чествование Друза означало, что Тиберий готовит объявление сына наследником высшей власти. Почему Друза? Разве не осталось от Германика сыновей, уже приближавшихся к тому, чтобы облачиться во взрослую тогу? Они - потомки Августа, в них течёт священная кровь, в то время как Друз отношения к Августу не имеет, как, впрочем, и Тиберий - усыновлённый пасынок. Да и мать Друза была недостаточно знатного происхождения. Ливия согласилась на брак сына с дочкой Агриппы, лишь в угоду Августу, желавшего этого. Но Агриппа умер, и его дочь Випсания сделалась не нужна в доме Цезарей. Желая сыну другой жены, а именно дочери Августа, Ливия добилась своего, развела сына с Випсанией и женила его на Юлии. Но вместо благодарности Тиберий по скверному нраву своему затаил обиду на мать. Он строптиво удалился тогда в добровольное изгнание на Родос, где и оставался семь лет, пока его брак с Юлией не был расторгнут.

Друз рос в доме отчима распущенным юнцом, склонным к безделью и низменным удовольствиям. Однажды Ливия, не выдержав, сочла долгом выговорить Азинию Галлу, отчиму парня , свою обеспокоенность необразованностью внука. Коротышка Азиний, напыжившись, заявил:
- Сам воздух дома Поллиона пропитан учёностью. Не беспокойся, пресветлая госпожа: мои мальчики впитывают культуру с каждым вздохом.
- И всё-таки заставь Друза учиться, - потребовала она.

Но заставить Друза делать то, чего ему не хотелось, было невозможно, и Азиний это знал, решив не портить отношения с пасынком. Всякое учение Друз ненавидел , предпочитая палестру и гладиаторов.
Недовольство Августы усилилось после того, как Тиберий, не посоветовавшись с нею, договорился с Антонией, вдовой его умёршего брата, поженить их детей. Августа неохотно смирилась из соображений бесспорной выгоды такого брака, хотя понимала, что бедняжка Ливилла, её единственная внучка, тихая девочка, не найдёт счастья в союзе с Друзом: ведь тот предпочитал для любовных утех мальчишек. Разбранив и припугнув негодника-внука, Августа строго напомнила ему, что дом Цезарей ждёт рождения младенца. Пусть постарается. Вскоре и в самом деле у молодых супругов родилась девочка. Но тем дело и кончилось. Счастливого рождения мальчишек-близнецов пришлось ждать много лет.

Германик был лучшим из её внуков - пригожим, ласковым, разумным юношей, склонным к наукам и поэзии. Он был очень похож на отца, младшего сына Августы, рано погибшего. Ныне Германик пребывал в мире теней, вместе с отцом и дедом, а Тиберий - полновластный, никого не опасающийся властелин.

За последние годы её пожилой сын очень изменился. Временами Августа удивлённо разглядывала сутулого, насупленного старика, недоумевая, её ли это порождение. Как страшно преобразился младенец, которого она , шестнадцатилетняя, любовно прижимала к груди! Достигнув седьмого десятка, он более не желал признавать материнскую власть, и от государственных дел её оттеснили. Она смирилась, но не простила.
- Скажи, мой милый старенький муж, - мысленно обратилась она к почившему супругу, подняв на мраморное изображение Августа большие, выцветшие глаза. - Стоило ли тратить столько усилий, и даже идти наперекор твоей воле, чтобы к власти пришёл Тиберий, во всём утесняющий мать? Не триумф Друза праздновал ныне Тиберий, а неколебимость своей власти. И если в её старом сердце ещё оставались материнские чувства , то ныне угасла последняя искра. Сжав кулачки, старуха отчеканила:
- Наследовать империю должны дети Германика - твои потомки, божественный Август.
Мраморный супруг безмолствовал, но она знала: он согласен.

П - 2. СИНИЙ АМЕТИСТ

Яшма, сардоникс, аметисты, топазы - камни, украшенные резьбой были рассыпаны на мраморной столешнице перед Цезарем. Длинные пальцы Тиберия осторожно перебирали капли застывшего пламени. Эти пальцы , выточенные Божественным Мастером с особым тщанием, тоже были прекрасны и Тиберий залюбовался своими руками. Триумф Друза отшумел ; можно забыть о Германике и Пизоне. Но забывать он не умел.

Устранение Германика не принесёт мира с сенатом, к чему он стремился все пять лет своего правления. Принимая после долгих отказов власть, он твёрдо объявил, что не желает единодержавия и просит сенат разделить с ним все тяготы управления столь обширной державой. Сенаторы же с лицемерными слезами молили его принять всю полноту власти. Он не согласился и продолжал добиваться помощи от сената, упорно называя себя принцепсом, - первым среди равных, а не государем. Сенаторы осмелели настолько, что бывало, расходясь при голосовании на две стороны, не следовали за Цезарем, оставляя его в меньшинстве. Он проявлял терпение, повторяя:
" Добрый и благодетельный правитель, обязанный вам, отцы сенаторы, столь обширной и полной властью, должен всегда быть слугой сената. В вашем лице я имею господ и добрых , и справедливых."Но всё было напрасно: его не любили. Заговор следовал за заговором; и если бы не Сеян...

Ко всему ещё одна напасть - нелады с матерью. Да, она помогла ему получить власть. Август скончался, когда Тиберий был в отъезде, и Ливия скрывала смерть супруга вплоть до возвращения сына, приказав всё так же обкладывать мёртвое тело компрессами и поить лекарствами. Но своим преемником Август выбрал Тиберия самостоятельно , во всеуслышанье сказав: "Так как злая судьба лишила меня внуков, пусть моим наследником станет Тиберий..." - Где мой ребёнок, мать? - не сдержавшись, недавно осведомился он.
- Какой ещё ребенок?- опешила Августа.
- Випсания была в тягости, когда нас разлучили.
- А-а... - поняла Августа. - Не было никакого ребёнка. У Випсании случился выкидыш. Ваше единственное порождение - Друз. Хватит ворошить прошлое! Не то мы снова наскажем друг другу кучу ненужных слов.
Великолепные аметисты и топазы, достойная удивления работа художников... Пальцы с ногтями безупречной формы... Эти пальцы не только красивы, но так сильны, что легко протыкают яблоко; однажды он щёлкнул шутливо нерадивого слугу и рассёк мальчишке лоб до крови. Красивая рука. Он и сам безупречен с головы до ног. Ныне он Цезарь и властен повелевать всем и каждому. Вот только зажили бы давние раны!

Родос был самым тяжким временем в жизни Тиберия . Женатый против воли на проклятой Юлии, дочери Августа, разлучённый с любимой Випсанией, оболганный , унижаемый собственными пасынками, он решил бежать и даже объявил голодовку, когда его не отпустили, четыре дня не принимая пищи. Удалившись на Родос, он впал в такое ничтожество, что враги открыто предлагали убить его, уверенные, что наказание не последует.

Не шелохнувшись при виде вошедшего Сеяна, Тиберий продолжал перебирать драгоценности. Префект претория имел право входит к Цезарю в любое время без доклада. Присев рядом, он одобрительно заметил:
- Красивые камешки.
- Я кое-что ищу, - пояснил Тиберий. - Да вот же он!
И пальцы принцепса выхватили из кучи большой синий аметист. Полюбовавшись резьбой, Тиберий потянул камень префекту:
- Нравится? - На камне была искусно вырезана сцена совокупления Леды и Лебедя.
- Нескромная картинка, - усмехнулся тот.
Тиберий задумчиво заговорил:
- Когда я впервые взял в руки этот камень, я был очень молод и несчастлив... Я приобрёл его на Родосе.
Сеян насторожился: Родос - запретная тема; никто не смел в присутствии Цезаря заикаться о Родосе. Даже он. А меж тем Родос - место их знакомства. Состоя в свите Гая Цезаря, внука Августа , и сопровождая его на Восток, Сеян видел, как, посетив проездом Родос, Гай с приятелями унижал изгнанника.
Вздохнув, Тиберий продолжил:
- И вот я состарился, а камень сияет всё тем же небесным светом.
- На то он и камень, - Сеян постарался придать голосу беспечность.
Тиберий сгрёб драгоценности в кучу:
- У тебя, наверное, дело, мой друг? Или какая-нибудь новость?
Дело, приведшее Сеяна на Палатин, - проект здикта о коллегиях, контролирующих выборы кандидатов на высшие магистратуры центурий, было не к спеху. Но имелась и новость.
- Новость такова, - доложил Сеян. - Азиний поместил урну с прахом супруги в колумбарий Випсаниев.
Дрогнув, Тиберий потупился . Сеян терпеливо ждал, что воспоследствует. Випсания , мать Друза, в прошлом любимая супруга Тиберия и вторым браком жена коротышки Азиния, недавно умерла . Наконец, голосом тягучим, медленно, заикаясь, Цезарь выдавил : -
- Тебе следует знать: я виделся с Випсанией перед её кончиной.
Префект удивился: его осведомители ничего не доносили о посещении принцепсом дома Азиния. Никто не предполагал, что старик захочет увидеть женщину, встреч с которой тщательно избегал всю жизнь.Он с любопытством ждал подробностей, однако принцепс опять надолго замолчал.

- Что ты думаешь о Салонине? - внезапно спросил Тиберий.
Вопрос относился к старшему сыну Азиния и Випсании, родившемуся у нее вскоре после развода с Тиберием. Усмехнувшись про себя, Сеян осторожно перечислил:
- Малорослый, кривоногий, лысый, безобразный... одним словом, вылитый Азиний.
Тиберий его остановил:
- Не продолжай. Я знаю, что Салонин - не мой сын. До Салонина Випсания родила девочку.
- Девочку?! - поразился Сеян. - Откуда это стало известно?
- Мне сказала она сама.
Мысленно обозвав Випсанию глупой гусыней, не сумевшей промолчать до конца, Сеян с досадой предположил, что Тиберий, чего доброго, теперь захочет отыскать следы дочери. Только этой заботы префекту претория не хватало!
- Сколько лет может быть ей сейчас, если девочка выжила? - осведомился он. -

- Около тридцати пяти, - потупился Цезарь. - Проклятые бабы! - внезапно простонал он.
Сеян изумлённо отметил, что глаза старика полны слёз. Тиберий никогда не позволял себе так откровенно проявлять чувства. Устыдившись собственной слабости, тот отвернулся, и пока брал себя в руки, Сеян прикидывал, кто подразумевался под "проклятыми бабами". Одной, без сомнения, была Випсания; другой - Августа?

Лицо Цезаря стало каменно спокойным; он заговорил бесцветным, сухим голосом:
- Ты угадал, я хотел бы знать судьбу несчастного младенца, но сомневаюсь, что это возможно. Ребёнок исчез, а те, кто совершил преступление, умели заметать следы.
Подумав с досадой, что Тиберию следовало расспросить Випсанию, наверняка знавшую подробности , Сеян кивнул:

- Я запомню твоё желание.

Заговорили о делах. Тиберий одобрил проект эдикта, сказав, что рад выполнить задуманное Августом. Это означало, что не настойчивость помощника, добивавшегося порядка в выборах магистратов, но лишь почтение к Августу подвигло его завершить это дело. Понимая, что хлопоча о выборах, он вторгается не туда, ущемляя власть принцепса, он попытался загладить шероховатость, начав о другом:
- Как жаль, что из-за треволнений последнего времени нельзя было торжественно отметить пятилетие твоего правления, Цезарь.

Тиберий внезапно отозвался просто, с несвойственной ему искренностью:
- Тяжёлые это были годы, друг мой.
- Это были прекрасные годы, - живо возразил Сеян. - Мятежи усмирены. Мир на всех границах. Республика окрепла, подвластные народы процветают, государство богатеет.
Тиберий добродушно хмыкнул:
- Ну прямо готовая юбилейная речь.
- Я говорю от души. Что может быть ценнее спокойствия в государстве? Римский народ благословляет Цезаря, первая забота которого, чтобы хлеба было в избытке, и цены на него не повышались. Даже рабы, и те не забыты: отныне им позволено жаловаться на жестоких хозяев; больных запрещено выбрасывать, провинившихся - убивать.- И Сеян продолжил перечисление достижений с тем большим удовлетворением, что являлся соавтором Цезаря в этих новшествах.
Благосклонно прислушиваясь к его словам, Тиберий важно кивал:
- Да, кое-что сделано. Благо народное - главная забота властителя. Не только военной мощью, но прежде всего внутренним благоустройством должно быть крепко государство.
- Теперь, освободившись от врагов, можно приступать к нововведениям, которые ты издавна замышлял, - весело заключил Сеян
- Какие нововведения? - насторожился Тиберий. - Моя цель - сохранить всё, что было устроено божественным Августом, в неприкосновенности.
Эти слова пришлись Сеяну не по душе. Сколько раз в доверительных беседах сам Тиберий указывал на множество упущений Августа - на разорение провинций и Италии, всеобщую продажность и стяжательство, ненужные вйны и многое другое! Как, обладая неограниченной властью, не попытаться что-нибудь улучшить?

- Чтобы сохранить всё, как есть, надо многое изменить, - осторожно заметил Сеян.
- Сказано хорошо, - кивнул Тиберий. - Не помню, кем.- И со стуком сгрёб камни. - Они вечно молоды, а я стар и устал от жизни. Ты сказал, что в государстве покой. Так зачем что-то менять? Мой долг отныне - подготовить преемника власти и передать ему созданный гением Августа Римский мир . сли хочешь знать, моё самое большое желание - освободиться от власти. Став рядовым гражданином, я уеду куккда-нибудь. Может, в Грецию, а, может, и поближе, на какой-нибудь уединённый остров, чтобы окончить жизнь в мире и покое, вдали от людей. - Произнеся это, старый хитрец впился глазами в собеседника, удовлетворённо отметив изумление, появившееся на лице Сеяна.

Некоторое время префект помалкивал, услышав то, что менее всего ожидал. Очень довольный произведённым впечатлением , Тиберий принялся гладко и нудно говорить, что, мол, нет ничего удивительного, если шестидесятилетний старик хочет уйти на покой и уступить дорогу цветущей молодости, что главная обязанность любого правителя подыскать себе достойного преемника; у него же, хвала богам, есть совершеннолетний сын.
Сеян слушал не без замешательства. Осторожный и дальновидный правитель, Тиберий не передаст управление громадной державой никчёмному бездельнику-сыну и от власти ни за что не отречётся. Или он замыслил сделать Друза соправителем.

- Всё будет так, как решишь ты, - встал префект. - Только боги вечны и всемогущи, человек ограничен и преходящ...
- Скажи лучше, мимолётен, как облако небесное.
Тиберий тоже поднялся и опёрся о плечо Сеяна:
- Разве я не говорил тебе много раз, что устал от людей и желал бы хоть на старости лет пожить в тишине и спокойствии? Власть - тяжкое бремя; я принял её лишь потому, что не было иного выхода. Когда-нибудь я отойду от дел и уеду. Ты последуешь за мной? - неожиданно заключил он.

- Моя жизнь неотрывна от твоей, император, - рассеянно отозвался Сеян, назвав его императором по привычке, как в воинских походах всегда называли Тиберия подчинённые.

Взяв из кучи драгоценностей рассыпавший синие искры аметист, Цезарь протянул его префекту:
- Держи. Этот родосский камень залог того, что любое твоё желание будет исполнено мною.
- Моё единственное желание - служить тебе, лучшему из государей, - стряхнув задумчивость, твёрдо произнёс префект.
Огромные, сумрачные глаза Тиберия, на миг потеплев, снова прикрылись веками.

П- 3. БРАТЬЯ

Апиката с детьми в преддверии весны уже перебралась за город , и в небольшом старинном доме Сейев было тихо. В отсутствие госпожи хозяйством привычно ведал горбун Туберон , младший брат Сеяна. Выйдя поприветствовать старшего, он сразу заметил, что Сеян чем-то раздосадован. Не торопясь расспрашивать, он подождал, когда тот насытится, и тут между делом спросил:
- Ты чем-то огорчён?
Братья говорили по-этрусски, на полузабытом языке предков, мало кому известном , и потому не опасались, что их кто-нибудь подслушает. Сеян с досадой отозвался:
- Кажется, нас собираются завещать, как сундук с барахлом, никчёмному бездельнику.
- Нас с тобой?
- Вместе с Римом.
Туберон, понявший, о чём речь, отозвался как можно небрежнее:
- После триумфа, устроенного Цезарем сыну, это ни для кого не новость.
- Но почему выбран именно Друз? - возмутился Сеян. - У Германика подрастают сыновья. И теперь на свет появились близнецы - родные внуки Тиберия.
- Тиберию за шестьдесят. Он не может рассчитывать прожить так долго, чтобы увидеть расцвет внуков.
- Цезарь крепок, как дуб, и переживёт всех нас. Да хранят его боги!
Туберон, помолчав, вдруг сказал:
- Германик был лучше Друза .

- Германик был безвольной тряпкой в руках наших врагов, - не без досады возразил Сеян. - Знаешь, что ещё сказал Тиберий? Он хочет отречься от власти. Или он на самом деле постарел и выжил из ума?
Туберон засмеялся:
- Ума лишился ты, если допускаешь, что Тиберий когда-нибудь выпустит власть из рук. ,

- Ты прав, - кивнул Сеян. - Власть нельзя выпускать. Агриппина ни за что не угомонится, так что вряд ли нам скоро можно будет отдохнуть.

В доме Сейев имелось особое помещение, где хранилось древнее изваяние Фортуны, привезённое Косконией Галлитой, матерью братьев, из Вольсиний. Небольшая деревянная скульптура, облачённая в претексту якобы самим Сервием Туллием, древним латинским царём, пользовалась особым почитанием в семье. Эта Фортуна обладала тайной силой приносить удачу . В редкие минуты душевной смуты Сеян имел привычку уединяться в молельне для раздумий, и Фортуна никогда не оставляла его своим покровительством.

Спрятав в стенной нише драгоценный дар Тиберия - синий аметист, он совершил обычное возлияние перед святыней. Преклонив колени, он устало опустил голову , ни о чём не моля доброе божество, но дав мыслям течь, как заблагорассудится. И всё-таки почему Друз? Пять лет он денно и нощно упрочивал власть Тиберия, веря, что наконец-то Цезарь приступит к тому, о чём они так часто беседовали под звёздами Германии и Паннонии, и в садах Мецената, , и на Палатине - трудам на благо государства. Побывав прошлым летом в Египте, он воочию убедился, как опустошена богатейшая провинция: обязательные поставки зерна в Рим, алчные наместники и засуха сделали так, что мировой житнице грозил голод. Узнав из его докладов о негодных управителях, Тиберий разгневался и отписал наместнику: "Стриги моих овец, но не сдирай с них шкуру" . Но этим дело и ограничилось. Толку от грозного окрика владыки было мало. Разве один Египет? Все провинции ограблены, да и сама Италия в упадке . Прекратить окрестные войны. Разве недостаточно земель и народов уже завоёвано Римом? Навести порядок в управлении государством. Положить конец грабежу магистратами провинций. Сделать закон основой жизни каждого гражданина...

Намерениям Тиберия долго мешали, но сейчас, когда больше нет Германика, у них наконец развязаны руки. Устранение соперника было самым трудным и неприятным поручением. Цезарь давно жаждал смерти племянника, при непременном условии самому остаться в стороне. Лично Сеян не имел против Германика ничего , а вот против Друза имел. Заносчивый и чванный сын Тиберия ненавидел префекта претория ещё со времени мятежа паннонских легионов. А, может, и раньше.

Узнав о кончине Августа и перемене власти, в Паннонии взбунтовались легионы. Мятеж следовало срочно погасить, пока искры не долетели до германских легионов под властью Германика. Усмирять легионы встревоженный Цезарь отправил сына с несколькими сенаторами, а сопровождать их две преторианские когорты во главе с Сеяном. Тот был назначен помощником префекта претория Сея Страбона - своего отца: старика предполагалось вскоре отправить управлять Египтом, передав всю гвардию в руки сына. Помимо охраны посольства, Сеяну было поручено удерживать неопытных миротворцев от необдуманных действий.

Воинский лагерь был полностью захвачен мятежниками. Легат Блез благоразумно ни во что не вмешивался, ожидая вестей из Рима. Посольство, войдя в лагерь, сразу же оказалось в ловушке: мятежники заперли ворота и расставили везде часовых. Чувствуя себя главным, Друз разбранил легата, распустившего воинов - тем более оскорбительно, что Блез был дядей Сеяна. Он самоуверенно пообещал тотчас навести порядок и, не слушая уговоров быть пообходительнее, велел собрать воинов.

Собравшиеся на площади легионеры тесно окружили трибунал, на который взошёл Друз; встревоженная свита осталась позади. Призвав к тишине, Друз зачитал послание Тиберия, обещавшего доложить сенату о требованиях воинов и поручившего сыну удовлетворить их в том, что возможно на месте. Толпа возмущённо загудела. Раздались крики_ подняв на плечи одного из заводил, воны поднесли его к трибуналу. Тот снова громогласно повторил их требования: ограничить срок службы шестнадцатью годами, уволить ветеранов, а, главное, платить легионерам по одному денарию в день, что можно начать делать прямо сейчас.

Вместо того чтобы миролюбиво обещать повременить, Друз запальчиво выкрикнул:

- Сказано вам, это будет решать сенат!

Воины вознегодовали: зачем же он приехал, если не имеет полномочий? Видя, что дело плохо и Друза вот-вот стащат с трибунала за голые ноги, Сеян велел своим преторианцам вмешаться. Это было вовремя: завидев мечи, безоружные мятежники стали расходиться, сыпля проклятиями и грозя кулаками. Испуганные сенаторы с трудом увели в палатку разозлённого Друза. Одного сенатора всё-таки побили.

Мнения начальников разделились. И если благоразумные призывали к уступкам мятежникам и ласковому с ними обращению, то Друз со сторонниками требовал свирепых мер. Сеян молчал; служба воинов и вправду была тяжела, их требования вполне умеренны. Они просили всего лишь установить чёткие правила службы и строго соблюдать их. Что касается желания получать за службу по одному денарию в день, раз уж преторианцы получают по два, оно было справедливым и могло осуществиться тотчас, однако именно это вызывало дружное недовольство начальников, даже Блеза. Холодная ночь, и та не внесла успокоения ни в палатке легата, ни во всё лагере.

Там происходило что-то странное. Повсюду начинали трубить рожки, будто созывая воинов к сражению. Загудела букцина. Кто-то стал яростно бряцать медью. Встревоженные начальники, перестав спорить, умолкли. На улице совсем стемнело.

- Луна! Луна! Гаснет луна! - раздались полные ужаса крики.

Так и было: в ту ночь произошло лунное затмение, перепугав невежественных воинов. Угасание луны было дурным знаком; боги порицали мятежников, их начинание ждёт неудача.

Легат Блез, не растерявшись, тотчас разослал по палаткам знакомых ему преданных воинов уговаривать бунтовщиков образумиться, ссылаясь на волю богов, так явно показанную луной. Прислушались многие, и к утру лагерь затих.

Созванные утром на сходку воины вели себя смирно, выслушав с опущенными головами спесивую речь Друза, снова взобравшегося на трибунал. Одобрив мысль Сеяна заплатить воинам требуемое, Блез предложил послать в Рим за разрешением, а пока всем увернуться к своим обязанностям. Воины согласились. И всё бы обошлось, если бы не преступление, совершённое Друзом и чуть всё не погубившее.

Позвав к себе в палатку двух заводил бунтовщиков, будто для переговоров, он велел своим гладиаторам предательски умертвить их . Трупы зарыли тут же в палатке. Не остановившись, он продолжил злодеяния, отправив гладиаторов ночью обойти палатки , убивая бунтовщиков. Погибло много воинов; трупы бросали за лагерный вал для устрашения других. Никто из начальников не смел перечить сыну Тиберия, думая, что он исполняет распоряжения отца. Но Сеян жёстко осудил действия Друза, разъярив того до крайности, но и напугав гневом отца.

Дурная погода наступавшей зимы - ливень, холод и сильный ветер прогнали легионы в зимний лагерь, а посланников - в Рим, где им предстояло отчитываться. Мятеж угасили, а считать трупы не стали.

Нет, Друз не должен получить власть, а Тиберий не вправе отойти от дел. Пусть его сын, предаваясь жалким порокам и своей отвратительной кровожадности, являет миру своё ничтожество, чтобы всем, и в первую очередь родителю, стало ясно, какого Цезаря может получить со временем народ римский. Время отвести невзгоды ещё есть. И, значит, надо верить в будущее.
Сеян благоговейно коснулся губами деревянной ноги Фортуны:

- Благодарю тебя, всемогущее божество! Не оставляй меня никогда своим покровительством.
Его разум снова был ясен, а на душе легко и спокойно.

П-4. НЕПРОСЫХАЮЩИЕ СЛЁЗЫ

Если кто-то в доме Цезарей продолжал скорбеть по Германику, то не мать и бабка, женщины рассудительные и деловитые, не осиротевшие дети и даже не вдова, кипевшая мстительной злобой, но сестра. Ливилла оплакивала брата искренне и сокрушённо, печаля дочь и заботя врача.

Стояла тёплая погода, и Юлии удадось уговорить не желавшую вставать с постели мать выйти на воздух. Во внутреннем садике красовалось изваяние Германика в полный рост. Сев напротив, Ливилла уставилась на брата. Он был изображён совсем юным, со свитком в руках - напоминанием о том, что Германик любил поэзию и сам сочинял стихи. Скульптор умело запечатлел в камне ласковую и какую-то несмелую улыбку подростка.

- " Дважды звёзды, блистая в пространстве Вселенной, вместе с громадою Неба, вкруг неподвижной оси..." - прошептала Ливилла строки из переведённой братом поэмы Арата "Звёздное небо", и, едва начав декламировать, не смогла удержать слёз.

Стояла тёплая погода, и Юлии удалось уговорить не желавшую вставать с постели мать выйти на воздух. Во внутренне садике красовалось изваяние Германика в полный рост. Сев напротив, Ливилла подолгу смотрела на брата. Германик был изображён совсем юным, со свитком в руках; скульптор запечатлел в камне ласковую и какую-то несмелую улыбку подростка. Свиток напоминал о том, что Германик любил стихи и сам их сочинял .

- "Дважды звёзды, блистая в пространстве Вселенной,
Вместе с громадою неба, вкруг неподвижной оси...", - прошептала Ливилла строки из переведённой братом поэмы Арата "Звёздное небо".

Едва начав декламировать, она не могла удержать слёз. Как они любили глядеть на звёздное небо! Двое хрупких детей, столь одиноких в ночи, на крыше спящего дома. Они определяли созвездия Плеяды, Телеги, Венок Ариадны, Лиру, Кассиопею; он находил Сириус - пламя из пасти Большого Пса, и звезду Каноп - ярчайшую после Сириуса. Он увлечённо рассказывал о планетах, - их пять, они странствуют по небу, будто живые. Взявшись за руки, запрокинув головы, дети с замиранием любовались величавым зрелищем Млечного Пути. Он говорил, что над головой каждого человека сияет его личная звезда. И, значит, в необъятном небе уже погасла звезда Германка?

Германик для неё был не просто братом, но половиною души. Погодки, в детстве похожие, как близнецы, они росли вместе, - два хилых, глазастых ребёнка на тонких ножках. Плодоносное чрево Антонии, безупречной матроны, извергнув дюжину младенцев, под конец истощилось, породив этих слабеньких двоих; последним, тринадцатым, родился дурачок Клавдий , "недоделок", по выражению матери. Младшую троицу, стыдясь, она отослала в деревню, с глаз долой. Это спасло их, потому что вся первая десятка детей Антонии умерла, сражённая моровым поветрием, бушевавшим тогда в Риме. Вскоре Антония понесла ещё одну утрату: в далёкой Германии насмерть разбился, упав с лошади, муж. Забот и переживаний вдове хватало, и она долго не вспоминала о младших детях. долго не вспоминала о младших детях. Они росли на приволье, вдали от Палатина, предоставленные нянькам и себе. Неразлучная парочка замкнулась в своём тайном мире, бывшем лучше и увлекательнее мира взрослых. Они придумали особый язык, на котором могли разговаривать друг с другом сколько угодно, не опасаясь, что кто-нибудь узнает их тайну - Сатурново царство их воображения, где бок о бок жили царь Латин и царь Сервий Туллий, где совершали подвиги Горации, а Нума Помпилий приходил в гости обсудить деревенские новости.

Антония вспомнила о детях, когда Германику пришло время учиться, и вытребовала их из деревни. Перед ней предстали два маленьких дикаря, робко жавшихся друг к другу - плаксивый мальчишка и замухрышка-девчонка; самого младшего, ущербного Клавдия, она отослала назад. Германик перешёл под надзор учёных греков: ему предстояло пройти обязательный курс наук вместе с Друзом - сыном Тиберия и другими высокородными отпрысками , вкупе с несколькими иноземными царевичами. Разлучённую с братом Ливиллу отдали нянькам.

Август зорко присматривался к подраставшим внукам. От двух жён у него их было восемь. Юлия, дочь Скрибонии, родила пятерых (Гая, Луция, Юлию, Агриппину, Агриппу). Друз, тайный сын от Ливии, оставил троих (Германика, Ливиллу, Клавдия). Неожиданно для семьи венценосный старец стал выделять Ливиллу. Увидев маленького, плюгавенького старичка, девочка не испугалась , доверчиво улыбнувшись, а когда Август привлёк её к себе для поцелуя, восхитилась:
- Ай, дедушка, какие у тебя сверкающие глазки!

Польщённый Август хихикнул, а Ливия одобрительно потрепала внучку по плечу: ничего приятнее старичку нельзя было сказать.

Заметив расположение супруга к Ливилле, умная старуха стала часто звать девочку к себе. Юлия, дочь Августа , обеспокоившись, настояла чтобы её Агриппину звали к деду так же часто, и Ливилла увидела ту, что позднее разлучила её с братом. Ей советовали подружиться с сестрицей Агриппиной, но та, законная внучка Августа и к тому же старше Ливиллы на три года, сразу невзлюбила соперницу в дедовой любви, глядела враждебно, а раз при встрече в узком коридоре так толкнула непрошенную сестрицу мощным бедром, что хлипкая девчонка отлетела к стене. Обиженная Ливилла пожаловалась бабушке, надеясь встретить сочувствие; однако Ливия внезапно отчитала её, приказав не докучать старшим.
Подавленная девочка призналась деду:
- Бабушка не любит меня.
Тот не согласился:
- Любит. Но по-своему. Не огорчайся. Она и со мной бывает строга, однако я уверен в её любви.

Предусмотрительный Август задумал переженить внуков, чтобы соперничавшее потомство обеих его жён слилось воедино. Главная честь выпала Ливилле: она была назначена в жёны Гаю Цезарю, старшему внуку Августа, намеченному в наследники. Германик в невесты получил Агриппину. Жених Ливиллы Гай Цезарь был уже взрослым юношей, на восемь лет старше неё; он был назначен дедом правителем Востока и вскоре собирался отплыть за море, так что со свадьбой поспешили: в возрасте тринадцати лет Ливиллу облачили в огненный наряд невесты. Совершив обряд, её тут же отправили за море вместе с Гаем и его огромной свитой, ничуть не озаботившись её желанием, тем более чувствами.

На землю Эллады она прожила недолго: Гай Цезарь, собираясь плыть дальше, отослал её назад, вовсе не желая тащить с собой на Восток навязанную ему в жёны девчонку. По возвращении оказалось, что в Риме она тоже никому не нужна. Брат уже был недосягаем: занят при деде, в сенате, и к тому же под башмаком у Агриппине, на которой женился, едва достигнув шестнадцати лет . Ливилла послушно поселилась у матери, облегчённо позабыв мимолётное супружество.

Семнадцати лет от роду она овдовела, так и не повидав супруга. Гай не стал мудрым правителем Востока, не оправдал возлагаемых на него надежд, и скончался где-то в варварских краях от случайной раны и разгульной жизни. Место наследника освободилось, и на Палатине опять вспыхнула борьба. Ливия выдвигала своего сыночка Тиберия; Август противился, взирая благосклонно на Германика и Агриппину: он хотел передать власть внукам, а не пасынку. Супруге он сделал подарок, придумав выдать Ливиллу за младшего Друза, её внука.

Второе замужество Ливиллы, устроенное Аввгустом в угоду супруге, было понижением: беспутный сын Тиберия , не являлся кровным родственником Юлиев и видов на власть не имел. Непривлекательный внешне и с грубым нравом, он сразу не понравился невесте, однако протестовать было бессмысленно. Отпраздновав свадьбу, молодожёнов отправили с Палатина в Карины, в Ростральный дом.

Безмерно приближенный к власти , брат постоянно находился при Августе,. От имени Германика давались пышные цирковые игры и травли зверей, возводились храмы и общественные здания, проводились денежные раздачи народу; всем было ясно, что Август избрал его наследником. Он даже зачитывал в сенате речи своего державного деда, когда тому нездоровилось.
- Мой бедный брат, - однажды при встрече сказала Ливилла. - Ты рождён для тихой жизни поэта и учёного, а не для курии и воинских подвигов.
- Но ведь форум и война - долг римлянина, а наука и поэзия - удел беспечных эллинов, - грустно напомнил он.
- Взгляни на Клавдия, - упомянула она их ,младшего брата. Тот, несмотря на бороду и женитьбу, всё ещё ходил в школу, читал древних авторов и , наставляемый Титом Ливием, , кропал подобие научных трудов.

- Клавдий - дурачок, какой с него спрос, - безнадёжно возразила Ливилла.

- Но ведь и мы с тобой как есть дурачки, - ласково напомнила сестра.

- Ты упрямилась, когда тебя выдавали замуж? - не без досады осведомился он. - Вот и я не противился воле старших.

, - Клавдий - дурачок, какой с него спрос, - безнадёжно возразил Германик.
- Но ведь и мы с тобой родились дурачками, - напомнила сестра.

- Ты упрямилась, когда тебя выдавали замуж? - не без досады осведомился он.- Вот и я не противлюсь воле старших.

Они долго - шесть лет - не виделись. Назначенный дедом командовать Верхним войском, Германик пребывал далеко, и даже в его недолгие приезды не мели возможности поговорить по душам: встречи были прилюдными , да и Агриппина ревниво не отходила от мужа ни на шаг. Понимая, что брат наделал много ошибок, вызвавших недовольство нынешнего Цезаря, а неумная, тщеславная жена всё время впутывает его в новые опасные затеи, Ливилла беспокоилась за брата. Она знала, что никакой он не полководец, положение его при Тиберии шатко и, к сожалению, его окружают опасные люди.
О своих опасениях она пыталась говорить с бабкой, однако Августа осадила её:
- У нашего Германика достаточно заступников без тебя. И первая - Антония, ваша мать, пользующаяся большим уважением Тиберия. - В голосе старухи прозвучала ревность. - Лучше ты бы сама постаралась понравиться дядюшке.
Понравиться Тиберию! Возможно ли это? Змеиные глаза, костистые пальцы. Никогда Тиберий не ласкал их, сирот, детей своего безвременно погибшего брата. Навещая иногда Антонию, он равнодушно проходил мимо - высокий, хмурый, погружённый в свои заботы . Ни разу не приостановился, не погладил по головкам.

Последняя встреча с братом была свежа в памяти , словно произошла вчера. Перед самым отъездом на Восток, раз ввечеру, Германик нежданно явился в Ростральый дом , - один, без свиты.
- Как? Агриппина разрешила? - смеясь, раскрыла она брату объятия.
- Вы все слишком к ней пристрастны, - смутился он.
Брат огрубел, зачерствел, как ломоть позабытого хлеба. В глазах что-то тоскливое. Или это страх? Подошёл к двери, быстро её распахнул.
- Нас никто не подслушивает?

Убедившись в уединённости помещения, сразу же заговорил о наболевшем.
- Сколько раз я писал дяде, что власть мне не нужна! Сколько раз я отказывался от власти! Веришь ли, после смерти Августа воины принуждали меня с мечом у горла назваться Цезарем. Я и то отказался. Но он не верит! Я свято соблюдаю волю Августа, а меня подозревают в вероломстве. Нет, прочь из Рима! Вздохну свободно, когда между мной и дядей заплещется море.
- Продекламируй мне лучше свои новые стихи, - ласково попросила сестра.
- Стихи? Видела бы ты, как скривился дядя, когда я поднёс ему свою поэму!
- Твоё переложение Арата - выдающийся труд, - не согласилась она.- Он тебе завидует.
Слабая улыбка мелькнула на лице Германика. Постарел, морщины, волосы поредели на висках, - но прежний милый мальчик. Тонкая шея, остренький подбородок, простодушный взгляд.
- Ты не очень изменился, - ободряюще улыбнулась она.
Но в его голосе снова прорвались горечь и обида:
- А мать находит, что я стал похож на свою жену. Она не любит Агриппину. Наша мать странная женщина.
Это была ещё одна запретная тема: в детстве они оба страдали от материнской сухости, но никогда не жаловались и не рассуждали об этом. Ускользая от опасного разговора, Ливилла принялась расписывать памятные ей чудеса Эллады, которые ему вскоре предстояло увидеть пог пути в Азию. Он рассеянно слушал, подперев кулаком острый подбородок.

- Знаешь, что ответила наша мать, когда Август спросил её, кому передать власть, мне или Тиберию? - внезапно пожаловался он . - "Конечно, Тиберию!" - вот что она ответила.
- Откуда ты взял? - поморщилась Ливилла.
- Она сама сказала.- Он вскочил. - Наш дядя дороже для неё всех детей и внуков в придачу. Она не отказалась бы выйти за него замуж, - Даже если мать так сказала, нам-то что? Ты сам говоришь, что власть тебе не нужна.
- Мне - да. Но не моим детям - законным потомкам Августа.
Глубоко огорчённая услышанным, Ливилла уставилась на брата: это не он, это Агриппина! Так вот что твердила жена денно и нощно своему доверчивому супругу!
- Ты под башмаком у жены.
- Не повторяй глупые речи! - негодующе потребовал он. - Жена, а не мать моя надёжная защита и опора.
- Брат, ты никогда не слыхал и не услышишь от меня дурных слов о твоей жене, - мягко укорила она. - Умоляю об одном: не слушай Агриппину, когда она начинает говорить о власти. Будь осторожен.
- Ты, конечно, права, - угас он. - Не стоит раздражать сильных мира. Нет, бежать, бежать отсюда за три моря...
Пытаясь отвлечь его, она заговорила о своей жизни. Германик безучастно слушал.
- Моя дорогая сестричка, - вздохнул он. - Зачем мы принадлежим к дому властителей? Я рождён быть поэтом, а не императором. Наверно, и ты рождена не для того, чтобы киснуть в Ростральном доме.
- Я вовсе не кисну, - с улыбкой возразила она. - Я любуюсь цветами на земле и звёздами в небе. Когда я смотрю на небо, я чувствую присутствие чего-то неизъяснимого, какого-то высшего начала... Может быть, наши боги - лишь бледные подобия истинного божества. И вряд ли Ему угодна кровь несчастной скотины, которой мы заливаем наши алтари. Тем ли богам молимся? Зачем нам бесконечные военные походы и разорение чужих народов?

Он строго покачал головой:
- Это не римский взгляд на вещи. Так заведено от века. Мы должны подчиняться законам, завещанным предками.
Она с грустью отметила, что больше они не понимают друг друга с полуслова.

Уходя, он обернулся. Яркая луна светила ему прямо в лицо:
- Ты спрашивала про стихи. Вот послушай. - И он прочёл поразившие её строки:
Не давшись в зубы пёсьей своре,
С утёса зайчик прыгнул в море.
Но пёс морской его схватил
И бедолагу проглотил.
Родился зайцем я, к несчастью,
И ждут меня одни напасти.

Поражённая услышанным, она молчала.

Посещение Германиком Рострального дома вызвало на Палатине переполох. Агриппина; осушив слёзы, зло сказала:
- Твоя сестра недружественна нам.

Ливиллу посетила мать. Разговор был краток, но горяч.
- О чём вы толковали? - потребовала Антония отчёта.
- О чём могут толковать друг с другом не видевшиеся шесть лет брат и сестра? - удивилась Ливилла.
- Ты должна была немедленно послать за мной, чтобы я присутствовала при вашей встрече.

- Мать, я потрясена, - только и нашла слова Ливилла.
- Ты глупа, как подошва, - отрезала раздосадованная матрона. - За что меня покарали боги детьми-дураками?
- К детям полагается быть снисходительными. Так всегда говорил дед...
- Не смей называть Августа дедом! - окончательно вышла из себя Антония. - Твой дед Клавдий Нерон. Август для тебя божество, и только!
Ливилла заупрямилась:
- Август не раз, сажая меня на колени, повторял, что я его родная внученька.
Это был откровенный бунт. Антония сердито удалилась.

Эвдем застал госпожу расстроенной. Он тут же посоветовал тёплую ванну с травами, отвергнутую ею. Настаивать он не стал, как, впрочем, и узнавать печали. Имел ли он право вмешиваться? Любое вмешательство в ход событий, равно благое и разрушительное, приводит в движение загадочно цепь причин и следствий, порождая непредсказуемый результат. Эта женщина умерла бы от послеродовой горячки, если бы не он ; её опустевшее место заняли бы другие, и река жизни понесла бы вдаль свои мутные воды, но уже по-иному. Он вмешался, и тем самым перепутал нити судьбы. Чем грозило это в будущем?

П- 5. СТАРИКОВСКАЯ МЕСТЬ

После обеда, пребывая в мирном настроении, Тиберий готовился полакомиться любимыми своими грушами, когда доложили о приходе Квириния. Старый сенатор принадлежал к числу доверенных лиц принцепса и потому был немедленно принят. И зло, и добро, причинённое ему, Тиберий за поминал навсегда, а Квириний сделал много добра. Он любезно приветствовал сенатора и даже предложил одну из громадных, жёлтых груш, коими весьма дорожил. Однако насупленный гость чуть не с порога выкрикнул:
- Я пришёл искать справедливости, государь!
Незаметно вздохнув, Тиберий, пока гость усаживался, всё-таки укусил бочок груши; сладкий сок, брызнув, потёк по августейшему подбородку, и слуга поторопился вытереть его. Досадливо отмахнувшись, Цезарь велел всем удалиться: Квириний имел право на разговор с глазу на глаз.

Человек незнатного происхождения, Публий Квириний ещё при Августе достиг высших должностей в государстве благодаря своей отменной деловитости. Август так ему доверял, что, отправив управлять Востоком своего внука Гая Цезаря, дал тому Квириния в руководители (заменив не оправдавшего надежд Лоллия). В тяжкие дни родосской ссылки, когда весь мир отвернулся от пасынка Августа, прогневившего владыку, и даже мать - родная мать! - не желала иметь с Тиберием дела, Квириний счёл нужным посетить изгнанника и даже почтительно просить советов у завоевателя Армении. Он же потом уговорил Гая Цезаря не препятствовать возвращению Тиберия в Рим.

Возвращённый в лоно семьи и обласканный Августом, Тиберий отблагодарил Квириния, предложив его вместо себя в жёны очень знатной девушке Эмилии Лепиде. Желая снова женить сына, Ливия предлагала ему многих; девушек; одной невесте, немного перестаравшись при знакомстве, он даже сделал ребёнка. Если бы Лепида Тиберию приглянулась, он и её попробовал бы, тем более что она сама хотела выйти за него замуж. Однако он счёл более занятным увидеть чванную правнучку Суллы Феликса и Помпея Великого за безродным Квиринием и настоял на своём. К сожалению, супружество Квириния оказалось неудачным и к тому же бездетным. Недавно, протерпев двадцать лет в браке, тот с нею развёлся .

- Ты не ешь фрукты, - посетовал властелин.
- Какие фрукты беззубому! - буркнул Квириний, садясь.
- Может, выпьешь вина? Пригуби сетинского: оно спасает от несварения.
- Врач советует мне употреблять только суррентские вина.
- А, по-моему, врачи сговорились их прославлять, хотя это всего лишь превосходный уксус. Для таких стариков, как мы с тобой, подходит что-нибудь бодрящее.
Тиберий лукавил, равняя их возраст: Квириний был настоящим стариком, лет на пятнадцать старше него. Костистый, сутулый; простонародное лицо, впалый рот над тяжёлым подбородком, лысина. И Тиберий с удовольствием перевёл взгляд на свою холеную руку, сжимавшую грушу.
- Да, я старик, - обиженно подтвердил гость._- Но пока не выжил из ума, хотя моя жена давно утверждает обратное.

- Слова и поступки бывших жён луше забывать, - снисходительно заметил Тиберий, намекая, что и сам когда-то пострадал от происков злой жены (да будет проклята память Юлии!).
- Как бы не так! - внезапно разъярился Квириний. - Мало того, что эта блудница двадцать лет позорила меня; мало того, что пыталась меня отравить; нынче она лжёт, будто рождённый ею ублюдок зачат мною, и я должен завещать ему своё имущество.
Тиберий насупился: Квириний был очень богат, наследников не имел; его имущество должно отойти в казну. Младенец у Лепиды, уже вновь вышедшей замуж, родился до истечения законных трёхсот дней, и она вполне могла потребовать у Квириния признания отцовства. "Счастливчики родят на пятом месяце", - вспомнил Тиберий забавный стишок, когда-то распевавшийся римской чернью о его собственной матери. Ливия начала сожительствовать с Октавианом , еще будучи супругой Клавдия Нерона, отца Тиберия, и даже понесла от любовника. Прелюбодейка, всю жизнь изображавшая безупречную матрону!

Квириний меж тем горько жаловался на дурную жену, за двадцать лет не родившую ему ни одного младенца, а ныне навязывавшую приблудыша.
- За неё вся знать, а у меня нет никого, кроме тебя, Цезарь. Вот я и пришёл искать защиты.
Тиберий задумчиво прикидывал свои выгоды. Лепида - сестра Мания Лепида, принцепса сената. Очень кстати. Пора сквитаться с Манием за его ретивую защиту Пизона.
- Я не оставлю тебя в беде, старый товарищ, - решительно пообещал он. - Однако поскольку тут затронуты лица самого высокого ранга, действовать придётся осторожно. Положись на меня и наберись терпения. Ты сказал, она пыталась тебя отравить?
- Несколько раз. Ещё в Иудее...
Мысли Тиберия при упоминании Иудеи невольно перенеслись к сыну. Он подозревал, что Друза сбивают с толку негодные дружки, и первый из них - иудейский царевич Ирод Агриппа.

- Вы оба жили в Иудее, а я слышал, что эта земля - средоточие всяческих суеверий. Не привержена ли твоя бывшая жена к иноземным культам? - подсказал Квиринию нужную мысль принцепс.
- Не к культам она привержена, а к магам, колдунам и астрологам, - возмущённо заговорил гость. На Востоке они кишат , как блохи. Пока мы там жили, она постоянно якшалась с ними!
Почитание варварских божеств всего лишь дурная болезнь. Но обращение к магам и астрологам преступление, запрещённое законом. Тиберий нахмурился.
- Помнишь Либона Друза? - продолжал Квириний, - Мне известно, что она уже тогда обращалась к астрологам, спрашивая, когда овдовеет, чтобы выйти за Либона. А я, обманутый муж, хлопотал у тебя за государственного преступника!
- Она получит по заслугам; будь спокоен, мой Квириний, - твёрдо заверил Тиберий расстроенного старика. - И Тиберий милостиво протянул ему грушу.

П - 6. ОБЕ ХОРОШИ

Как и опасались власти, волнения в Городе всё -таки случились , и вовсе не из-за Германика. В Риме не стало хлеба: осенние ненастья задержали корабли с египетским зерном. Торопясь нажиться на беде, хлеботорговцы начали выпекать караваи пополам с отрубями и бобовой мукой, к тому же бессовестно взвинтив цены. Кое-где голодные уже громили хлебные лавки. В помощь стражникам наводить порядок на улицах градоначальник отправил пожарных.

Декурия Грата охраняла участок на Велабре. На соседней улице толпа ворвалась в булочную, и пожарники поспешили туда. Когда они подоспели, двери булочной уже были сорваны с петель, мостовая побелена мукой, соседние лавки наглухо заперты, и на улице ни души. Нищий калека выковыривал из грязи затоптанную корку хлеба, да какая-то старуха, держа под мышкой украденный каравай, с руганью грозила кулаком изображению Ливии Августы, украшавшему перекрёсток. Когда, плюнув в сердцах, старуха заковыляла прочь, Грат удивлённо узнал свою мать .

Он неуверенно окликнул её. Покачиваясь, старуха остановилась и вперила в него мутные глаза, бормоча ругательства. - Замолчи, старая карга! - не выдержал Грат. - Не видишь, что ли? Я твой сын.
- Ты мой сын? - подбоченилась пьяная . - Ты грабитель. Хлеб я тебе не отдам. Да я сейчас так закричу, что прибежит стража.
- Очнись, старая, я твой сын. Мой отец Корнелий Левша, а ты моя мать Квинтия.
Она помолчала , жуя губами:
- Ты мой сын?
- Ну да.
- Который же? - задумалась старуха, покачиваясь . - Старшего моего сына обезглавили по воле мужа этой распутной бабы! - И она вновь со злобой потрясла кулаком в сторону бесстрастного изваяния Ливии. - Младшего засыпало обвалом.
- Я средний, по прозвищу Грат.
- Грат? Грата забрали в легион.

- Меня и забрали.
- Ну тебя! - отступила она, прижимая к груди буханку. - Всё ты врёшь, лишь бы хлеб отнять.
- Я твой сын Грат! - потерял он терпение.
Она хитро прищурилась:
- А почему ты такой старый? Мой Грат был мальчишкой...
- Где отец и сёстры? - перебил он. - Где твой муж?
- Помер.
- А дочери?
По лицу старухи скользнуло смутное воспоминание.
- Кто их знает, потаскух? Слушай, ты, правда, мой сын? Люди! - вдруг завопила она. - Слышите, люди? Вернулся мой сын!
Грата встревожил её крик:
- Уймись, старая. Пойдём отсюда. Где ты живёшь?
- Слышите, люди? Он спрашивает, где я живу. В Риме, конечно, как и положено римлянке. Под акведуком.
Она была грязна, оборвана, от неё скверно пахло, но это была мать, - женщина, родившая его на свет тридцать лет назад, и, кажется, успевшая об этом позабыть.

Везёт же меченому! Приходится смиренно принимать удары судьбы. И вот откуда ни возьмись мать, о которой надо позаботиться. И Грат повёл её в Горбатый переулок.

Уже давно он арендовал приглянувшееся жильё. У вигилов как ни старался, он так и не стал своим: пожарники, сплошь безродные рабы, понимали, что свободный римлянин им не чета. Он не навязывался, держался особняком , и , избегая казармы, снял жильё в Горбатом переулке.

Когда, устроив мать, он туда наведался через пару дней, то обнаружил исчезновение всей утвари. Мать сидела в углу на грязном полу; в другом углу кто-то спал. Старуха была пьяна и встретила его руганью:
- Какой же ты сын, раз держишь мать голодной и с пересохшим горлом?
Вручив ей корзину с принесённой снедью, он первым делом вытолкал за порог какого-то спавшего бродягу. Квинтия равнодушно наблюдала за действиями сына, прикладываясь к горлышку бутылки.

Служба не позволяла ему ежедневно бывать в Горбатом переулке, да и желания уже не было. Когда Квинтия бывала трезва, она, согнувшись в три погибели , неподвижно сидела в своём углу, подобная куче грязного тряпья, - очень старая нищенка с трясущейся головой; либо принималась хныкать дребезжащим, слабым голосом, жалуясь на хвори. А ведь десять лет назад он оставил мать крепкой, женщиной. Старухе всё время хотелось выпить, и она лукаво склоняла к тому сына. Но Грат пил мало. Навеселе она заметно менялась: её старушечий стан выпрямлялся, в запавших глазах появлялся блеск. Хитро щурясь, она спрашивала:
- Кто ты, парень? Нет, я тебя не рожала. Мой сынок Грат был молоденьким сорванцом. А ты матёрый мужик, лицо у тебя мордастое, тело в шрамах. Но всё равно, спасибо, что приютил одинокую.
- Расскажи мне про своего Грата, - просил он. - Славный был паренёк?
- Лентяй и балбес, каких свет не видывал, - подумав, объявила она. - Делать ничего не делал, а ошивался в театрах да цирке. Не было толку от него ни на грош.

Всё так! В юности он был заядлым театралом. Таинственность театра, - другая жизнь, где существовали Атрей и Клитемнестра, Эдип и Медея; поддельное золото и жестяные громы, бычья кровь вместо настоящей, - а ещё Хиона. Счастливые годы, когда он подвизался клакёром, дружил с Перценной, восхищался мимой Хионой... Перценны давно нет на свете, а Хиона из зелёной былинки стала сочным капустным кочаном. Юность, увы, невозвратна. А театр?

И он там вскоре побывал. Сердце Грата радостно ёкнуло, когда их декурию назначили дежурить в театре Помпея. Громадное каменное строение, вмещавшее семнадцать тысяч зрителей, возвышалось на Марсовом поле . Правда , актёры уже были не те, что во времена его молодости, да и зрители приходили не наслаждаться, как раньше, а поорать да побезобразничать. Накануне, требуя хлеба у властей, зрители не дали актёрам раскрыть рты. Напрасно знаменитый Афенион, прижав ладони к груди, кланялся направо и налево, - зрители выли, топали ногами и швыряли на сцену заплесневелые корки. Их попытались уговорить эдилы, - но огрызки полетели в магистратов. Пришлось вмешаться вигилам. Представление было сорвано, настроение испорчено. На несколько дней театр закрыли.

Зрелища возобновились только с началом Римских игр. Их декурия снова дежурила в театре. И снова не обошлось без скандала. В то время, как на сцене разыгрывался весёлый мим с мордобоем и ручьями крови, несколько знатных матрон устроили в зале бесчинство. Как потом выяснилось, их привела в театр высокородная женщина Лепида просить народ защитить её от преследований бывшего мужа Квириния. Она протягивая руки к стоявшей тут статуе Помпея Великого - строителя театра и её прадеда, а её подруги, зычно голося, поддерживали её. Актёры на сцене смущённо умолкли. Зрители, тронутые слезами столь знатных женщин, стали проклинать Квириния - безродного выскочку , и заодно помянули нелицеприятно Цезаря. Шум начинался превеликий. Стражники растерялись; их трибун бестолково метался, пытаясь защитить ряды знатных зрителей от простонародья. На помощь пришли вигилы. Сохранивший хладнокровие Грат подсказал сотоварищам:
- Хватайте баб и выносите вон.
Тут же выбрав среди матрон самую молодую и упитанную, он сгрёб её в охапку и понёс на свежий воздух. Матрона визжала и царапалась, но вскоре перестала отбиваться , обмякла и захихикала. Она была рыжая, потная, очень тяжёлая, так что Грат, мужчина крепкий и мускулистый, запыхался, таща её до порога, где и отпустил.
- Из-за тебя я потеряла фибулу, - оправляясь, упрекнула матрона.
- Расступись! - гаркнул он на зевак, окруживших их. - Потеряна золотая пряжка. Всем искать.
Внимание зевак тут же устремилось долу. Рыжая с усмешкой наблюдала за происходившим.
- А ты ступай поскорее прочь, - посоветовал Грат. - Где твои холуи?
- Проводи меня, раз уж вытащил наружу.
- Я при исполнении...

Она расхохоталась, показав крупные зубы.
- Да ты знаешь, кто я? Перед тобой Домиция, родственница Цезарей.. Стоит мне сказать слово Верану, и тебе сильно нагорит. Выполняй то, что приказываю.
Имя префекта вигилов заставило Грата благоразумно притихнуть. В самом деле , почему не проводить упитанную родственницу Цезаря ?

Домиция жила на Целии, что было довольно далеко. Усевшись в наёмные носилки, рыжая прелестница велела Грату идти рядом. Из скученного, грязного , перенаселённого чернью города они направились в совсем другой Рим , где даже воздух был иным, - прохладным и свежим. Здесь в окруженных зеленью особняках жила знать,
Носилки остановились перед входом в один из богатых домов.
- Иди за мной, - кивнула ему через плечо женщина .
Их встретили нарядные слуги, раболепно приветствуя госпожу; на грубого пожарника, сопровождавшего её, косились с презрительным недоумением.
Миновав несколько богатых покоев, они очутились в небольшой комнате с расписными стенами. Велев ждать, матрона исчезла за занавеской. Грат огляделся не без любопытства: в таких роскошных покоях ему не доводилось бывать. Возле покрытого ковром дивана стоял резной столик слоновой кости и вычурный светильник в виде золотого дерева: на диване были разбросаны вышитые подушки. Зацепившись пальцами за кожаный пояс и широко расставив мускулистые ноги, пожарник в ожидании щедрой оплаты неприязненно оценивал безрассудную роскошь богачей.
Вышитая разноцветными птицами занавеска откинулась, явив ухмылявшуюся Домицию. Она уже переоделась: прозрачная туника почти не скрывала налитого тела. В руках женщина держала большой кубок с вином. "Э-ге! - подумал Грат.- Вот так приключение!"
- Тебе нравится у меня? - осведомилась она и, сделав несколько мелких глотков, протянула кубок пожарнику.
- Я на дежурстве, - в сомнении уставился он на вино.
Она нетерпеливо повела плечами; туника поползла вниз, и взору Грата предстали такие красоты, что его голова пошла кругом ещё до того, как он пригубил вино.

Удовлетворённая и томная, с губами , раздувшимися от простонародных поцелуев, Домиция надела пожарнику на палец кольцо с камнем: из тёмной глубины проступало белое ухо и вилась надпись: "помни обо мне".
- Это пропуск, - объяснила она. - Я тобой довольна и хочу, чтобы ты приходил сюда по урочным дням.

- Ты и вправду родня Цезарям?

- Двоюродная, - небрежно отозвалась она.

Пьяная гордость распирала его: подумать только, в роскошном теле этой расточительницы, которым он обладал, струилась родственная Цезарям кровь!

, П - 7. ПЕРЕМЕНА УЧАСТИ

Донос, обвиняющий Лепиду в попытке отравить мужа и подозрительных гаданиях, стал причиной событий в театре. Приятельницы горой встали на защиту преследуемой скверным старикашкой Квиринием женщины. Домиция, внучатая племянница Августа, тоже собиравшаяся вскоре разводиться, сочла нужным посетить супругу Друза .

Не обращая внимания на слуг и стремительно пройдя атрий, Домиция была остановлена незнакомцем с пронзительными глазами. Она с любопытством оглядела его:

- Наверно, ты и есть врач, излечившее мою сестру? Толкуют, ты большой знаток женских немощей. Хочешь поработать на меня?

Пристально оглядев женщину, веявшую несокрушимым здоровьем, врач покачал головой:

- Врач не нужен тебе, госпожа. Скорее, повитуха, раз ты беременна.

- Ополоумел? - возмутилась гостья. - Болячку тебе на язык! - Втайне она сожалела, что дала повод огласить ненужную правду: ведь всему городу известно, что они с супругом живут врозь.

Негодующе пожав полными плечами, Домиция устремилась мимо.
- Дорогая сестрица! - ворвавшись к Ливилле, раскрыла она объятия. - Как давно я тебя не видала! Как я рада твоему выздоровлению и тому, что мы снова станем проводить вместе время!
Страдальчески поморщившись, Ливилла изобразила приветливую улыбку.

- Родив близнецов, ты сделала счастливыми не только всех нас , твоих родственников, но и целый Рим. Да что там - весь земной круг! Я видела недавно детей на Палатине: чудесные мальчишки!
И она принялась оживлённо говорить о великой радости дома Цезарей. Ливилла , потупившись, слушала.

- Мы с тётей Антонией довольны, что эти твои детки не уродились столь носатыми, как бедняжка Юлия . К счастью, они пошли в тебя. Согласись, опасность была, что Друз одарит их своим ужасным носом .

Нахмурившись, Ливилла хотела ответить, однако Домиция не дала ей раскрыть рта.

- Какой красивый камень! - воскликнула она, поймав её руку и залюбовавшись перстнями. -Подарок мужа? Барбат мне никогда не делает подарков. . Веришь ли, он ничем не одарил меня, даже когда я родила дочь. Моя семейная жизнь печальна, сестрица . Ах, какой камень!
Сняв перстень, Ливилла протянула его приятельнице:
- Возьми, если он так тебе нравится.
- Ай, ни за что! Такая красота!
-Бери, он мне не нужен. Меня засыпали драгоценностями, а я не люблю, чтобы камни касались тела, ты же знаешь... - довольно нервно поясняла Ливилла, вкладывая перстень в руки гостье.

Домиция расплылась в улыбке..
- Ты настоящая подруга! Целую, целую тебя. Да, чуть не забыла: ведь я по делу. Сестрица, надо выручать Лепиду. Представь себе, её бывший муж, этот отвратительный Квириний, обвиняет её в попытке его отравить. Этак на каждую из нас могут возвести напраслину. Ты, наверно, знаешь: после развода она родила. Всё законно, до истечения трёхсот дней. Квириний просто обязан признать ребёнка своим детищем, а он не желает.

Наотрез отказавшись присоединиться в театре к знатным женщинам и молить народ защитить Лепиду, Ливилла сказала, что всё ещё не выходит из дома.
- Тогда замолви перед Тиберием слово за Лепиду, - настаивала Домиция. - Матери близнецов он ни в чём не откажет. Скажи, что женщины несправедливо утесняются мужчинам. Ливилла, защищая Лепиду, ты будешь защищать себя.
- Мне ничего не грозит, - устало вздохнула Ливилла и позвонила.
- Но Квириний обязан отказаться от своих вздорных обвинений и признать ребёнка! - настаивала гостья.
Вошли служанки.
- Прости, милая Домиция, я всё ещё не совсем здорова и быстро устаю...
- Но ты поговоришь с Тиберием?
Заверив, что сделает всё, от неё зависящее, Ливилла попрощалась с гостьей.

Знай Грат, в чьи сети попал, догадайся, что привлекательная женщина может быть так же опасна, как змея, он поостерёгся бы снова являться к Домиции. Считая себя молодцом хоть куда, он верил, что пришёлся госпоже по нраву, не замечая, что весьма скоро его простонародные ласки наскучили ей. Попытавшись научить неотёсанного мужлана кое-каким постельным изыскам, она потерпела неудачу: Грату был а присуща неистребимая, чисто римская стыдливость. Встретив неожиданное сопротивление, она предупредила строптивца:
- Не зли меня. Непослушных слуг я стегаю плёткой.
Это сообщение пожарнику не понравилось, и дело чуть не дошло до ссоры.

Домиция была разочарована: Грат для длительного употребления не годился. То ли дело возничий Леандр, не раз побывавший в опытных женских руках и многому обученный. Пожарнику следовало отвести другую роль. Развод с постылым супругом был желателен, но не устраивал её по многим причинам, а вот вдовство было как нельзя кстати, и пожарник мог бы в этом деле помочь.

Грат не был глупцом. Услышав вопрос, приходилось ли ему убивать, и может ли он убить человека ради женщины или за хорошие деньги , он насторожился. Не склонный ходить вокруг да около, он спросил напрямик:
- Разве у тебя в запасе нет собственных гладиаторов для такого случая?
Домиция зло блеснула глазами:
- Никто из моих людей не должен быть замешан .
- Ясно, - кивнул он.

Помолчав, она на всякий случай пояснила:
- Это, конечно, шутка. Я тебя проверяю.

Похоже, она задумала кого-то прикончить... И он благоразумно решил больше не показываться на глаза опасной матроне. Однако он плохо знал Домицию. Вскоре какие-то люди схватили его прямо на улице и, угрожая ножами, затолкали в носилки. Опутанного верёвками, его швырнули на пол под ноги Домиции. Разгневанная матрона больно пнула его ногой:
- Ты вздумал сбежать от меня, раб?
Лёжа связанным на полу, он дерзко предупредил разъярённую Эмпузу:
- Я не раб, а римский гражданин. А ты не Цирцея, и в свинью меня не превратишь.
- Я превращу тебя в падаль, если пожелаю. Тебе выбьют зубы, сломают рёбра, а потом бросят в Тибр. Хочешь?
Насмешливо наблюдая за его попытками сесть, она молчала, о чём-то размышляя.
- Я дам тебе лазейку, чтобы уцелеть. Ты подпишешь бумагу, в которой сознаешься в убийстве сенатора. И тогда я, может быть, отпущу тебя.
- Вели своим холуям развязать мне руки, - подумав, попросил он.
- Одну руку, - кивнула она.

Он подписал, не читая, какую-то бумагу, но, вместо того чтобы отпустить, его, связанного, заперли в чулан. Ближе к рассвету охранники вытащили Грата на улицу. Он решил, что пришёл его последний час, однако верёвки разрезали и велели ему убираться как можно дальше и навсегда.
- Тебя станут искать, как убийцу, так что прячься лучше, - предупредили его. - Постарайся не попасться властям хотя бы несколько дней.

Прощай, развесёлая жизнь пожарника. Придётся исчезнуть из Города. Люди всех мастей станут топтать камни форума, развлекаться на Марсовом поле, нежиться в его любимых Публилиевых банях, а он, чьи предки жили на семи холмах ещё при царе Нуме, снова обречён спать под звёздами на сырой земле и дрожать от каждого шороха. Меченый, что тут поделаешь!
Следовало предупредить мать, чтобы не ждала больше денег, однако идти в Горбатый переулок не хотелось. Любопытно, что стояло в бумаге, которую он сгоряча подписал? Впрочем, какая разница! Он бунтовщик и дезертир, этого властям достаточно.
И всё-таки мать следовало предупредить. Вспомнив про наставника юношества ,с коим он свёл недолгое знакомство, он решил попросить Федра навестить Квинтию в Горбатом переулке .

П - 8. ТЮРЬМА

К сорока годам Федр сумел приобрести всё, что нужно для спокойной жизни: кровать с настоящей ременной сеткой (левую заднюю ножку заменял чурбашек), платяной сундук ( в нём хранились рукописи, а единственный плащ владелец не спускал с плеч), жаровню и немного посуды. У него даже было несколько книг; в стенной нише помещалось маленькое деревянное изображение Аполлона Мусагета, - тут они и хранились . Жильём своим под наружной лестницей большого дома Федр был доволен: Палатин, где он обучал грамоте маленьких рабов, находился невдалеке. Правда, стены его чуланчика были щелястыми, потолок скошен, а в углу на полу тёмнела дыра, - вход в обитель старой крысы, избавиться от которой он давно потерял надежду. Зато по римским ценам совсем недорого.
Скромный холостяк, он стал присматриваться к одинокой соседке., жившей за общей стеной-перегородкой. Вдыхая запах горячей пищи, доносившийся иногда из её окна, он пришёл к выводу, что Стафида - женщина хозяйственная и располагает средствами покупать мясо: стало быть, травы, которыми она торгует - надёжный источник дохода. Такая женщина и себя прокормит, и мужа голодным не оставит. Девчонка-воспитанница от неё сбежала, и теперь почтенная травница одинока, как и Федр . Правда, она необразованная, а он литератор-грамотей и даже бывает на Палатине (с чёрного хода). Зато она ещё молода и приятна видом, а он, увы, потрёпан жизнью. Колебания его немного затянулись, но раз, втянув в ноздри дразнящий запах съестного ( свежий хлеб, чесночная колбаса), он озабоченно подумал, что если уж жениться, то теперь самая пора: волосы у него седеют, зубы шатаются, суставы побаливают, - словом, наступила зрелость. Лучше Стафиды невесты ему не сыскать.

Отдёрнув занавеску от ниши, где прятался Мусагет, Федр обратился к своему божеству с просьбой о знамении: жениться либо ещё погодить. В углу возле крысиной норы что-то зашуршало.
- Благодарю тебя, Сияющий! - обрадовался Федр, сочтя шорох одобрением Аполлона.

Снова призывно запахло соседской колбасой, и он окончательно решился. Сейчас он выйдет на улицу, постучит к Стафиде и скажет:
- Давай, соседка, жить вместе.

Он уже сделал шаг к двери, но тут внезапно она сама распахнулась: на пороге стояла какая-то женщина.
- Боги всеблагие, Хиона! - всмотревшись, ахнул Федр. - Зачем тебя принесло?
Отстранив его, гостья молча вошла в каморку и устало опустилась на сундук.
- Дай напиться, - попросила она.
- У меня ничего нет, - негодующе возразил Федр. Пусть актёрка знает, как живут честные люди.
- Так сходи за водой.
- Пойдём, я доведу тебя до фонтана.
Она отрицательно качнула головой:
- Я останусь у тебя ночевать.
-Как? Почему у меня? У тебя наверняка есть содержатель, - залепетал Федр.
- Был да сплыл, - раздражённо отмахнулась гостья.
Врываться к идущему свататься мужчине и объявлять, что останется у него ночевать - какова?
- Удобно ли тебе будет у меня? - пошёл он в наступление. - Кровать у меня одна и неустойчивая, а по полу бегает крыса. Разве тебе больше негде остановиться?
- Негде, - отрезала она.
Он был в затруднении. Хиона когда-то была его ученицей, - воспитанницей, можно сказать.
- Дашь ты мне наконец напиться? - напомнила она.
Недовольный хозяин взял кувшин и, понурившись, поплёлся к двери.

Растворив её, он тут же попятился: на пороге стоял ещё один незваный гость - пожарник Грат.
- Да ты, проказник, тут не один, - заметив женщину, хмыкнул он. - Найдётся у тебя, чем промочить горло?
- Фонтан в десяти шагах! - вышел из себя Федр, тщетно стараясь закрыть перед нахалом дверь.

Пойти за водой ему всё же пришлось, но не успел он сделать несколько шагов, как кто-то схватил его за плечо; кувшин его упал и разбился. - совсем новый кувшин, купленный им недавно на Субуре . В его каморку ввалились стражники. Оттуда послышался женский визг и шум драки. Что-то загрохотало: наверно, рухнула кровать . Из каморки вытолкнула Грата, потом вывели растрёпанную Хиону. И всех троих, толкая в спину, куда-то погнали.
- Стафида! - отчаянно воззвал Федр, к выглянувшей из своего оконца соседке. - Побереги моё имущество.

Городская тюрьма - в прошлом заброшенная каменоломня помещалась на форуме возле храма богини Согласия. В это уютное местечко, называемое Мамертинским подземельем, их и привели .

Федра наполняла возмущённая обида: он, учитель в палатинской , и вдруг - тюрьма! Теперь его могут погнать из школы, а это означает крушение судьбы. За что его схватили? Уж не за басни ли, за переложения на язык латинян Эзопа, - научное занятие, вызывавшее завистливое осуждение сослуживцев?
- Ай_ай_ай! - схватившись за голову, причитал бедняк, вспомив иные крамольные строки "Волка и Ягнёнка". У сильного всегда бессильный виноват... За одно это может нагореть.

Их тут же отправили в подземелье, где в полутьме копошились всякие бедолаги. Грат и Хиона, усевшись по углам на земляном полу, хранили мрачное молчание. Оба знали за собой опасные провинности. Грат несколько лет служил в Паннонии и, если честно, был бунтовщиком и дезертиром. Враждебная, дикая страна, где он, беспечный театральный клакёр, оказался не по своей воле, лагерное существование по трубе. Жизнь легионеров была тяжка: работать приходилось больше не мечом, а лопатой; жалованье не платили годами, больных не лечили, кормили плохо, лупили безжалостно. Когда легион взбунтовался, он оказался среди горлопанов, а как только их предали и началась безжалостная расправа с бунтовщиками, он успел бежать за лагерный вал. Дикий лес, полный зверья, стал тогда его спасением. Неужто карающая рука закона всё-таки добралась до него?

Что до Хионы, у неё были свои опасения. Знаменитая актриса-мима в прошлом, привыкшая властвовать над театральной толпой , она не могла привыкнуть, что ныне всё изменилось . Прославившись в юности игрой в весёлых и непристойных мимах, а ещё своей дерзостью и живостью, она накликала беду, всё чаще отпуская со сцены колкие словечки, метившие в значительных лиц. Актёры ей с охотой подыгрывали, зрители хохотали, обиженные грозили карами. Раз, когда в городе подскочили цены на хлеб, актёры так взбудоражили зрителей, что те начали вслух клясть власть, а когда их попытался утихомирить вышедший на сцену эдил, его забросали огрызками. О бесчинствах простонародья в театре доложили городскому префекту; тот счёл нужным довести это до сведения Цезаря. "Всех - вон!" - распорядился Тиберий. Актёрам было велено убираться из Рима и не показывать тут носа никогда.

Следом за Хионой в изгнание отправился Лентул - её сожитель . Знатный человек, он был отвергнут обществом за порочность и сочинение пьес-мимов, в которых она блистала. Будучи слабого здоровья, он не перенёс тягот изгнания и умер, умоляя поместить его прах в фамильную гробницу. Вскоре ребёнок, родившийся у Хионы, последовал за отцом, и она, собрав в одну урну их прах, дерзновенно явилась в Рим, пренебрегши запретами.. Преодолев все трудности и поместив драгоценную урну в гробницу Корнелиев, сама она занемогла и если бы не один пекарь , её давний поклонник, чуть не погибла. Оставаться в городе было вдвойне опасно: ведь она была даже не отпущенницей, а полной собственностью женщины - одной из рабынь Агриппины. И нынче числилась в бегах. Некоторое время ей удавалось скрываться в городских дебрях, пока на улице её не опознал Федр. Болтун клялся, что был нем, но раз в Горбатом переулке появились воины и даже Сеян, значит, донёс властям. У неё с префектом претория были личные счёты: своё время Сеян лично возглавлял отряд преторианцев, разгонявших бунтовавших в театре зрителей, и угрожал ей. Она тогда сильно ему надерзила и еле удрала прочь. При нынешней встрече он вёл себя мирно , и она послушно пообещала добровольно явиться на допрос, а сама тут же сбежала. Кто знает, что ждёт её впереди.

Ночь в тюрьме все трое провели неважно. На следующий день Федра вызвали на допрос .Баснописец был введён в залитое дневным светом помещение и предстал перед самим префектом претория. В последнее время по городу стали гулять обидные для Цезаря стишки, поношением Тиберия-правителя. "Цезарь конец положил золотому Августову веку; ныне, покуда он жив, веку железному быть", - дерзко злословили анонимки. Сеян распорядился хватать всех неблагонадёжных стихоплётов. Как и полагал Федр, его погубили басни.

Дрожа от страха и подобострастно кланяясь, бедняга остановился перед великолепным префектом.
- Кто таков? - последовал резкий вопрос.
- Гай Юлий Федр, отпущенник божественного Августа, наставник юношества.
Сеян взял лоскут папирусной бумаги:
- Сочиняешь хулительные стишки?
- Нет, не я! - рухнул на подогнувшиеся колени Федр.. - Клянусь, это не мои стихи. Это Эзоп .Я излагаю его для юношества звучным языком римлян.
- Значит, по-твоему, в тюрьму надо сажать Эзопа?
- Боги! - завопил Федр. - Будь проклят день, когда я вздумал пересказывать эти побасёнки! . Если бы знать, что моя любовь к литературе может вызвать гнев всемогущих людей! Милости прошу, господин!
- Молчать! - прикрикнул Сеян и углубился в чтение бумаги. - Вот тут в доносе написано: "Федр дурно влияет на детей, прививая им вредные взгляды. Под видом переводов из Эзопа он высмеивает знатных людей, тем самым подрывая устои государства..."
- Смею ли я? - только и нашёлся злосчастный сочинитель.
- А басни-то ядовитые, - отметил Сеян.
- Им полтысячи лет!

Нахмурившись, Сеян процитировал строку из доноса:
- "Однажды Галка, пыжась глупой гордостью, павлиньими подобранными перьями разубралась..." Это ты о ком? "Лягушка на лугу Быка увидела, и, росту столь огромному завидуя, надула кожу дряблую - и лопнула..." А это о ком?
- Смилуйся, господин. Это всего лишь наставление детишкам.

- Коли ты басни сочиняешь, то в силах и пасквиль написать.
- Нет, нет!
- А это тоже Эзопово? "При перемене власти государственной бедняк меняет имя лишь хозяина". Против властей выступаешь?
Спрятав лицо в ладонях, Федр залился слезами.

Когда ввели Грата, Федр стоял на коленях и всхлипывал. Обойдя его, пожарник устремил глаза на префекта и довольно вызывающе представился:
- Вигил третей центурии Первой когорты Гай Корнелий Грат.
- Знаешь этого человека? - кивнул на Федра Сеян.
- Учителишко.
- Сам пожарник- ведёрочник, - не выдержав, буркнул Федр.
- Молчать! - гаркнул Сеян. - Зачем приходил к нему?
Смекнув, что тут судят Федра, Грат осмелел:
- Послушать басни. Очень хлёсткие стихи.
- Ага! - повернулся Сеян к Федру. - Значит, ты, к тому же, распространяешь свои побасенки среди неучёного народа? Теперь посидишь у меня под замком . - И он сделал страже знак увести всхлипывавшего учителя.

- Признавайся, - велел он Грату.

Тот задумался, прикидывая, в чём признаться безопаснее: то ли рассказать о побеге из лагеря, то ли о шайке разбойников, к которой позднее его прибило. Префект претория являлся высшим воинским судьёй, - значит,о дезертирстве заикаться не стоило. Но и последующая дружба с разбойником Климентом означала ссылку на галеры (самое меньшее). Он решил поведать о Домиции: скорее всего, рыжая матрона уже дала ход проклятой бумаге, которую он подмахнул, иначе бы его не схватили.
- Я не убивал сенатора, - решительно заявил Грат.
- Вот как? А кто его убил?

- Это у неё надо спросить. Меня заставили что-то подписать, а прочитать не дали. - И он без утайки поведал о своём недавнем приключении.

И пожарник без утайки рассказал про своё недавнее приключение.
- Знатная женщина хотела, чтобы ты кого-то убил? - недоверчиво переспросил Сеян.- Как её имя?
- Домиция. Богатая. А больше ничего о ней не знаю .
- Кого же она хотела отправить к предкам?
- Наверно, мужа. Кого же ещё?
- Ты не врёшь?
Размышляя о чём-то, - судя по ухмылке, забавном, - Сеян сделал несколько шагов по комнате и остановился так, что свет из единственного окошка падал прямо на лицо допрашиваемого. Внимательно вглядевшись, он вдруг воскликнул:
- Слушай, я узнал тебя. Паннония, бунт легионов. Ты был в числе заводил.
Грат понял, что пропал.
- В военную тюрьму ! - распорядился Сеян.

Ввели женщину.
- Хиона? - удивился префект. - Рад тебя видеть. Зачем ты сбежала от меня, милочка?
Хиона мрачно молчала. Весьма довольный тем, что сбежавшая от него мима снова в руках, Сеян продолжил шутливые укоры . Прервав молчание, она неприязненно пояснила:
- Я приехала в город похоронить прах мужа и сына, и более не задержусь .

- Я обвиняю тебя не в самовольном приезде, а в том, что ты, нарушив слово, сбежала от меня, - задумчиво рассматривал он женщину . - Ты чья-то отпущенница? Говори правду.

Мрачные глаза женщины вперились в него, будто горячие уголья, и она с вызовом ответила:
- Нет, я наёмница. Хозяйка с детства отдала меня в наём актёрской труппе.
- И тебя до сих пор не выкупил ни один поклонник?
- Я приносила много денег своей госпоже.
- Как её имя?
- Юлия... Юлия Тюхэ, отпущенница отпущенника.

- Не лги. Ты собственность Агриппины, вдовы Германика, а, значит, беглая служанка. Как видишь, я всё знаю о тебе. Сколько тебе лет?
- Двадцать восемь. - В её голосе послышался вызов.
На вид не меньше тридцати пяти... Столько было бы неведомой дочери Випсании... Глаза Клавдиев, непостижимым образом оказавшиеся на увядающем лице комедиантки, мрачно смотрели на него, и он прекратил расспросы. Наконец, постаравшись придать голосу как можно больше проникновенности ,он произнёс :

- Больше не прячься. Я не желаю тебе зла. Живи где хочешь ; отныне ты под моим покровительством.

Хиона недоверчиво смотрела на префекта:
- Значит, мне можно остаться в Риме?
- Да. Под присмотром.

К удивлению Хионы и Грата, их опасное приключение закончилось внезапным освобождением Грат возликовал: Сеян поручил ему стеречь актрису, для чего нанять особое помещение.
- У меня есть жильё, - обрадовался он. - Горбатый переулок, что между Этрусской и Ярёмной улицами. Четвёртый дом от ларов, если идти по теневой стороне. А если с другого конца, то прямиком от зада статуи Сципиона .
- Помни про свои былые проступки, - мрачно осадил его радость префект. - Тебе надо заслужить прощение . Не спускай глаз с женщины; упустишь - ответишь .
- Да я ведь пожарник , человек занятой - замялся Грат.
- А ты уже не пожарник. Ты зачислен в городскую стражу.
- Вот это да! - присвистнул он. Как тут не обрадоваться! Жалованье у стражников было побольше, чем у вигилов, а работа полегче.

П - 9. ОЗАРЕНИЕ

Сеян ещё некоторое время оставался погружённым в размышления, хотя дела давно призывали его на Палатин. Он продолжал упорно думать о Хионе, вновь и вновь поражаясь сходству жалкой комедиантки и - страшно вымолвить - Цезаря Тиберия . Теперь, когда старая гусыня Випсания зачем-то вспомнила, что после Друза родила девочку, можно было предположить невероятную вещь.

Давно была пора отправится на Палатин , однако Сеян решил ещё раз допросить схваченного вместе с актрисой и пожарником баснописца. Федр с готовностью выложил всё, что знал о Хионе. Девочка обучалась в Палатинской школе маленьких рабов, потому что принадлежала Юлии, внучке Августа, а после ссылки той перешла в собственность Агриппины.

- Посиди пока в подземелье, - решил префект. - Может, ещё что-нибудь вспомнишь.

О Грате Сеян тоже раздумывал. Он припомнил паннонский бунт воинов , лунное затмение, кровавую резню в лагере, учинённую Друзом. Грат, наверняка в тот же день и дезертировал, ибо в числе убитых его не было. Подозрительный молодец, конечно, достойный тюрьмы. Однако он располагал к себе спокойной прямотой взгляда, вызывая у префекта доверие. Пусть тюрьма останется для него предупреждением.

Взбегая по ступеням Палатинской лестницы, Сеян размышлял о Домиции. Без сомнений, это супруга Мессалы Барбата . Она состояла в числе осведомительниц префекта, докладывая о тайных сходках в домах знати, причём делала это не из преданности властям, а единственно из удовольствия вредить ближним. Если Грат сказал правду и благородная матрона намеревается укокошить собственного мужа, в это следует немедленно вмешаться . Домицию надо приструнить .

На Палатине проходил торжественный приём по случаю дня рождения Ливии Августы. Маленькая старушка в белоснежных одеждах об руку с величественным сыном, не достигая его плеча, обходила ряды гостей, вежливо здороваясь с каждым по имени и выслушивая льстивые речи. Мать и сын являли миру образец согласия. Тиберий по случаю праздника надел полагавшийся Цезарю золотой венок из дубовых листьев, чего никогда обычно не делал, и Сеян, остановившись у входа, с усмешкой подумав , означает ли венок сыновнюю покорность, поскольку Ливия всегда настаивала на его ношении декора, либо наоборот, - напоминание властолюбивой матери, кто ныне главный в государстве.

Когда поздравления были закончены и чета властелинов удалилась во внутренние покои отдохнуть перед вечерним пиршеством, Сеян приблизился к находившейся тут же ослепительной Домиции и предложил ей сопроводить его на террасу. Прелестница, закутанная в цветные шелка так, чтобы отовсюду мелькало налитое, осыпанное веснушками тело, выглядела воплощением здоровья и молодости; от неё резко пахло потом и пряными духами.

Внимательно выслушав обвинения префекта в намерении убить мужа и ничуть не смутившись, она деловито осведомилась, откуда взялись порочащие её невинность сведения.
- Мы давно знаем друг друга, - остановил её Сеян, - так что не будем ломать комедию. Сказано тебе, не смей злоумышлять против Барбата. Он такой же родственник Цезарей, как и ты. Или тебе захотелось участи Лепиды - лишения имущества, ссылки, позора?
Подумав, она решительно тряхнула рыжими волосами:
- Префект, ты сердишься без причины. Верни мне своё расположение, которое я высоко ценю.
Видя, что вкрадчивый тон и поигрывание голыми плечами не трогают его, она понизила голос:
- В знак своей дружбы я открою тебе тайну, за которую ты будешь мне благодарен. Кое-кто сохнет по тебе, мой Сеян. Ты влюбил в себя одну мою подругу.
Забавляясь её нахальством, Сеян усмехнулся:
- Мне известно, что твоё сердце уже занято одним юным красавцем, а другие женщины не интересуют меня.
- И впрямь тебе известно многое, - не растерялась Домиция, - . Но не имя моей влюблённой подруги. Нет, не требуй, чтобы я назвала его. Мне легче проглотить пылающий уголь. И не пытайся догадаться. Эта женщина вне подозрений. Ты её здесь встречаешься , но тебе и в голову не приходит, что она изнывает по твоим ласкам. Ты умеешь ласкать женщин, префект?

Непроницаемые, блестящие глаза Сеяна, не моргая, смотрели на собеседницу, - однако в глубине его глаз что-то дрогнуло. Уловив это мерцание, Домиция удовлетворённо ухмыльнулась:
- Решай сам, как поступить. Бедняжке никогда не хватит смелости намекнуть тебе о своих чувствах. А теперь прощай надолго. - Она вздохнула. - Скоро мне предстоит тяжкое испытание: я собираюсь рожать.
- Советую тебе уехать для этого в деревню, и задержаться там по меньшей мере на год, пока не забудутся некоторые твои неосторожности. - напутствовал её префект. Она широко улыбнулась ему на прощание накрашенными губами.

Он продолжал стоять на террасе , пытаясь избавиться от тошнотворного запаха собеседницы и рассеянно глядя на огни города . Её подруга... Скромница, тихоня. Сказано достаточно. Не водилось скромниц среди подруг Домиции, кроме одной - Ливиллы, жены Друза Цезаря. Поверить в это было невозможно, хотя...

Для Сеяна не существовало загадок в семье Цезаря. Одинокого старика окружали властолюбивые женщины. Из них только Антония - вдова его погибшего брата, питала расположение к Тиберию. Августа же и Агриппина (тоже обе вдовы) алчно стремились к власти, одновременно изображая "женщин древних нравов", то есть добродетельных занятых домом матрон . Особняком стояла Ливилла ; племянница Тиберия и одновременно сноха(жена его сына). Он помнил её издавна, ещё по Афинам, когда в числе прочей молодёжи сопровождал Гая Цезаря на Восток. Она была премилой девчушкой, пугливой и неуклюжей. Выданная замуж за Гая подростком, она явно тяготилась навязанной ей ролью супруги наследника. Потом, через годы, наезжая в Рим из войска, он видел её уже супругой Друза, поблекшей и подурневшей, и всё такой же замкнутой и пугливой. Считалось даже , что умом она подобна брату своему дурачку Клавдию. Он никогда не разговаривал с нею. Иногда ему казалось, что он не безразличен ей: но, привыкнув нравиться женщинам , он не придавал этому значения.
Допустим, влюблённая приятельница Домиции - Ливилла; однако вскружить голову племяннице Тиберия, его ничуть не прельщало . К тому же такое беззаконие вряд ли понравится Цезарю . И он перестал раздумывать о Ливилле.

П - 10 . УТАЁННАЯ ЛЮБОВЬ

Разрешившуюся близнецами сноху Цезаря продолжали заваливать подарками. Всемогущий свёкор-дядя прислал пышный убор из сокровищницы египетской царицы, в том числе оплечье дивной работы - индийские самоцветы в золотом кружеве. Подношения августейшей бабки - огромное зеркало, павлиньи перья, золотая шаль_ тяжёлые шелка из Китая. Бесценные дары были выставлены в атрии, и знатные гости дивились их красоте и стоимости. Домоправитель ревниво караулил сокровища, готовый по первому слову госпожи Антонии запереть их в ларь: добропорядочной матроне всё равно неприлично носить каждый день подобные вещи. Подарки и подношения сыпались на роженицу отовсюду; знатные посетители тянулись гуськом в Ростральный дом, однако больная хозяйка никого не принимала. Новорождённые же близнецы находились в доме Антонии на Палатине, где и были совершены все необходимые обряды; Тиберий собственноручно надел на шеи внуков заговорённые буллы. Он был так доволен их появлением, что даже похвастал в курии рождением двойни, - событием, редким в любой, а, особенно в знатной семье.

Антония, погружённая в хлопоты о младенцах, стала редко наведываться в Ростральный дом. Друз, счастливый отец близнецов, тоже отсутствовал, уехав в Иллирию. Получив наконец разрешение, домоправитель облегчённо запер подарки в ларь, и мирная жизнь Рострального дома потекла по раз проложенному руслу. Госпожа не принимала гостей и сама не выезжала; хозяйская дочка Юлия гостила в Тибуре у прабабки. Если бы не весёлая возня слуг, устраивавших иногда уборку в просторных покоях старого дома, стояла бы тишина.

Нежелание госпожи покинуть свой тихий угол и часто проливаемые ею слёзы тревожили лишь врача.
- Ты здорова, госпожа, - убеждал он. - Неужели ты не хочешь выйти в сад? Зацвела пунийская яблоня. Говорят, такой ни у кого нет. Её привёз с Востока и посадил ещё строитель этого дома. А посетить Палатин, взглянуть на своих младенцев, которых ты ещё не видела?

- Они должны были отправить меня в могилу, - пробормотала она раз со странным выражением. - Ты помешал. Но когда-нибудь они совершат то, для чего назначены Судьбой.

- Вздор, - возмутился врач. - Ты боишься всех на свете, даже собственных детей. Встань, взгляни на себя. Ты молодая женщина! Надень красивую одежду, сделай причёску, принарядись.
- Наряжаться дурнушке? - безнадёжно возразила она .
Эвдем удивлённо замолчал . Дурнушка? Если добавить коже свежести, а глазам - блеску, то она станет красавицей. Всё это в его руках; главное, чтобы она сама захотела.
- Если ты позволишь мне немного поработать над твоим личиком, думаю, я сумею кое-что исправить .
Она развеселилась:
- Исправить ? Ты умеешь и это? Что ж, попробуй.

. В то время по Городу гуляла какая-то кожная болезнь; заболевших было так много, что Цезарь эдиктом запретил приветственные поцелуи, дабы не распространять заразу. Поэтому достаточно было слуха, что супруга Друза Цезаря снова занемогла, как атрий Рострального дома опустел . Оказавшись вдвоём с госпожой, Эвдем принялся за дело.

Их уединённое существование было нарушено лишь однажды, когда в середине лета в доме появилась приехавшая из Баий Антония с целью проверить счётные книги. Лицо Ливиллы было в бинтах, и мать не стала возле неё задерживаться, устремившись в таблин к диспенсатору. Женщина древнего благочестия, унивира - единобрачная упруга, она была сама безупречность . Единственной её слабостью являлась несвойственная обычной женщине любовь к математике. Матрона готова была часами просиживать, извлекая квадратные корни и решая многоэтажные уравнения. Эта её способность настолько поражала всех, а особенно Тиберия Цезаря, что он всегда был внимателен к невестке, почитая умнейшей из женщин. Бухгалтерская наука также была не чужда ей: Антония идеально вела хозяйственные книги и самолично управляя своими многочисленными имениями . Беспомощность неумехи-дочери вызывала у матери пренебрежение.

- Надеюсь, ты скоро выздоровеешь ,- сказала дочери Антония перед уходом. - Постарайся хотя бы к свадьбе дочери. Тиберий назначил её на осень.
Ливилла ахнула: как, тринадцатилетнюю Юлию уже сосватали?.. Не спросив матери! И кто назначен женихом? Антония назвала как само собой разумеющееся имя старшего сына Агриппиныи Германика, - то есть, племянника Ливиллы и двоюродного брата самой невесты.
- Нерон и Юлия уже прекрасно поладили друг с другом . Мы с нашим дорогим Тиберием очень рады их согласию и будущему союзу.
- Юлия совсем дитя, - пролепетала огорчённая Ливилла. - И траур по Германику ещё не закончился.
- Германик оплакан, его погубитель наказан . Никак, ты собираешься спорить?
Нет, спорить она не обиралась, зная, что это бесполезно.
- Мать, ты ни слова не сказала про близнецов.... - неуверенно напомнила она .

Ливилла до сих пор не видала своих младенцев. Это, правда, никого не беспокоило.

- Что я должна тебе рассказывать? - резко перебила лепет дочери Антония. - Ты сама можешь приехать , никто тебе не запрещает. Хотя, помня о своей болезни, лучше повремени.. Близнецы будут находиться на Палатине: так хочет Тиберий, желающий видеть внуков каждодневно.

По уходе Антонии Эвдем вынужден был напоить госпожу сонным настоем и сидел возле неё, пока та не заснула. Она плакала во сне, и он опасался, что её лицо распухнет: эта женщина была его созданием, а он дорожил своей работой.

Более их никто не тревожил. Повитуха Секунда, иногда наведываясь, донимала врача ненужными расспросами.

- Госпожа здорова, но у неё болит душа, - раз пояснил он задумчиво.

- Ну, это не по моей части, - подозрительно покосившись , отмахнулась она.

Разрешив наконец госпоже взглянуть на себя в зеркало, он торжествующе ждал её одобрения. Она ничего не сказала вслух, но долго гляделась в серебряный диск, пока не уронила руку с зеркалом :
- Кому всё это надо?
- Твоя новая красота? А твоему супругу?
-Друзу? - удивилась она. - Не прикидывайся, будто ты ничего не знаешь про моего мужа . Он предпочитает греческую любовь. - И когда Эвдем не понял, презрительно пояснила. - Он мальчишник.

Врач действительно ничего не знал о семейных тайнах хозяев.

- Но у вас же есть дети, - удивился он.

- Ему приказал отец, - презрительно пояснила госпожа. - И родилась Юлия. Потом у нас долго никого не было. Устав от попрёков родни, я поехала к мужу в Иллирию за близнецами. Не спрашивай про отвратительные подробности...

Женщина, все секреты тела которой были ему известны, по-прежнему оставалась неведомой тайной . Как лечить такую пациентку? Посещая её каждое утро, врач брал тонкую руку больной, находил пульс и осторожно спрашивал:

- Как себя нынче чувствует госпожа?

По её лицу пробегали какие-то тени, и она отворачивалась.

- Поднимись же наконец с постели, навести детей...

П о её лицу опять бежали тени, дрожали губы, но она молчала.

Однажды, когда Ростральный дом сморил полуденный сон, Эвдем по обычаю своему сидел подле задремавшей госпожи. Дверной занавес был откинут, и в спальню беспрепятственно тёк напоённый запахами цветущего сада воздух. Сон Ливиллы был беспокоен: она вздыхала, её веки трепетали, нежные губы шевелились.
- Люций... - внезапно страдальчески позвала она.
Эвдем замер, прислушиваясь, но женщина замолчала. Заворочавшись, она пробудилась. При виде врача на её лице появилась сонная улыбка.
- Кто такой Люций? - требовательно осведомился он.
- Люций? Какой Люций?
- Не знаю. Ты звала его во сне.
Отвернувшись, она зарылась лицом в подушку. Эвдем осторожно коснулся её:
- Можешь ничего не объяснять, если не хочешь.
- Но мне нечего объяснять! - с досадой откликнулась она. - Не смей больше сидеть возле, когда я сплю.
- Ты скрываешь от меня свою болезнь, и я не в силах помочь тебе, - осторожно повторял он, лаская руки госпожи. - Я останусь беспомощным лекарем, пока ты мне не доверишься.

Довериться?... Этот неизвестно откуда взявшийся врач развязывал все узлы, размыкал все замки, разрушал все препоны. Довериться? Так много и долго придётся рассказывать...
Синее небо вечных Афин, мраморные храмы акрополя, - а ей двенадцать лет. У неё хрупкое тело отроковицы тонкие руки и ноги, слабый голосок. Но у неё уже есть муж - цветущий двадцатилетний юноша , заносчивый, неуправляемый и самовлюблённый. Это Гай Цезарь, наследник Августа императора. Занятый своей взрослой жизнью, он редко вспоминает о девочке-жене, - только когда надо принять участие в религиозной церемонии или освятить общественное здание , ибо он облечён державным дедом высоким званием правителя Востока. Тогда её облачают в роскошное платье , и она молча сопутствует своему великолепному супругу. В остальное время она предоставлена себе.

В свите Гая Цезаря, составленной из знатной молодёжи, состоял юноша, проявлявший, подобно ей, интерес к афинским древностям. Он был сыном префекта претория Сея Страбона, выходца из этрусского города Вольсинии , однако именовался Элием Галлом (в силу усыновления в род Элиев); впрочем, все звали его Сеяном. Однажды она осматривала алтарь, сооружённый благочестивыми афинянами "неведомым богам", раздумывая над тайным смыслом посвящения. Столкнулся с нею и вежливо приветствуя супругу Гая Цезаря, юноша улыбнулся так открыто и хорошо, что у неё дрогнуло сердце. Статный атлет с мускулистой грудью, он был бронзовым от загара с головы до ног; даже тёмные волосы его, выгоревшие на солнце, золотились и, ей показалось, искрились весёлые глаза. Скромница, она смиренно потупилась, не ответив на улыбку. Возможно, гибельное чувство, наполнившее впоследствии всю её жизнь неизбывной и сладкой болью, тогда и зародилось в ней .

Вскоре Гай Цезарь, двинувшийся далее на Восток, где ему суждено было погибнуть, отослал за ненадобностью обратно в Рим навязанную ему в жёны девчонку .

Вновь она встретила Сеяна, когда была уже двадцатилетней женщиной, супругой Друза и матерью Юлии. Бравый военный не походил на бронзового юношу её детских мечтаний. У него был орлиный, немного нахальный нос , сочные, надменные губы и весёлые глаза. Бравый молодой мужчина , он снова восхитил её. Влача год за годом безрадостную жизнь, связанная постылым браком с никчёмным двоюродным братом, она привыкла погружаться в мечтания, где неизменно присутствовал бронзовый юноша, - ныне возмужавший, ведущий взрослую жизнь, и по-прежнему для неё недосягаемый.

Служа в паннонском войске под началом Тиберия, Сеян долгое время бывал в Риме только наездами. Многое изменилось, когда её дядя и свёкор Тиберий сделался Цезарем и Ливилле пришлось чаще появляться на людях . Иногда она видела Сеяна, сделавшегося префектом претория и доверенным лицом Цезаря. Собственная скованность приводила её в отчаяние. Она прямо деревянела в его присутствии, сухо отвечала на вежливые приветствия и тут же отворачивалась, - чтобы потом упиваться воспоминаниями о его лице, голосе, смехе, словах.

Зная, что он женат, она настойчиво искала сведения о его жене . Однажды ей повезло: супруга Сеяна продавала свою чем-то не угодившую орнатрису, и Ливилле удалось её купить С помощью этой служанки Ливилла изучила все наряды и драгоценности жены Сеяна, её характер, привычки, даже тело. Она знала все закоулки в доме Сеяна, как зовут его слуг, что он любит из вин, какие ласковые словечки говорит жене... Так она жила до тридцати лет. Затем случилось то, о чём Ливилла не могла рассказать никому на свете ; мысль, что тайна известна Домиции, наполняла её страхом и отчаянием.
- Доверься мне до конца, - просил Эвдем, - и тогда я помогу тебе.
Довериться? Нет, невозможно.

П-11 . СВАДЬБА ЮЛИИ

Осенью в городе было объявлено о предстоявшем свадебном торжестве в Доме Цезарей. Тиберий решил сочетать браком свою внучку Юлию с Нероном, старшим сыном Германика. Этот союз, означавший возвышение дома Агриппины, народ римский радостно приветствовал. Беря в супруги внучку Цезаря, Нерон как бы признавался вторым наследником власти, сразу после сына Тиберия. Отметались последние подозрения в недоброжелательности владыки к дому Германика.

Ливиллу наполняла горечь. Снова брак двоюродных подростков. Всё повторяется: её дочку приносят в жертву Дому Цезарей.
- Нас воспитывают кое-как, - пожаловалась она Эвдему, - а потом, не спросив нашего желания, выдают за грубых мужей, обрушивая на полудетские плечи заботы взрослых женщин.

Дочь была её единственной отрадой, которую собирались у неё отнять, как отняли близнецов. Эвдем советовал поговорить с мужем, но Друз был далеко.

К свадьбе дочери он приехал, но от супруги всё время ускользал. Однажды Ливилла столкнулась с мужем в узком переходе; он шёл в отхожее место и потому был без свиты. Воспользовавшись случаем, она остановила его .Обсуждать свадьбу дочери он не стал, заявив: "Не наше с тобой дело" . Тогда она потребовала:
- Ты должен попросить отца вернуть мне близнецов. Теперь, когда я здорова, а Юлия покинет дом, у меня есть возможность заниматься малышами. Вспомни, следующий год - год твоего консулата. Пусть дом консула будет полон детей, пусть все увидят, как достойно ты исполняешь долг отца и гражданина.
- Да, пожалуй, - нехотя согласился Друз, дохнув на жену вчерашним перегаром.

Следствием беседы супругов стало лишь то, что Антония сердито отчитала дочь:
- Неужто ты надеешься, что Тиберий доверит тебе своих вскармливать наследников?

Последние дни перед свадьбой мать и дочь подолгу проводили вместе, пытаясь успокоить девочку. Ливилла рассказывала о себе, о том, как её выдали замуж первый раз и отправили в Афины; о втором своём замужестве она повествовала более кратко. Юлия молча слушала.

- Он красивый мальчик, - уговаривала Ливилла. - Ты умница и, конечно, сумеешь поладить с ним.

- Да, - грустно кивала Юлия.
Обе не произносили имени той, поладить с кем не надеялись - Агриппины.

Справившись со священными книгами и календарём., жрецы назначили день свадьбы. Накануне торжественного события Юлия с помощью матери принесла в жертву домашним ларам свои игрушки и куклы. Ночью обеих в закрытых носилках доставили на Палатин, оцепленный преторианцами. Церемония должна была начаться в доме Антонии. Дочь и мать провели вместе время до рассвета. Молитвы и жертвоприношения утомили Юлию, и она уснула, а Ливилла так и не смогла сомкнуть глаз. Трезвые раздумья мешали спать. Суженый дочери, по слухам, любимчик Агриппины. Бедняжке Юлии придётся жить под властью грозной свекрови, а она не приучена ни к крику, ни к грубости.

Когда наутро она увидела свою дочку закутанной в огненные одежды , и пронуба (почётной свахой избрали Юнию Силану, правнучку Августа) возложила на голову Юлии свадебный венок, материнское сердце не выдержало, и Ливилла, зарыдав, опустилась перед дочерью на колени, прижимаясь мокрым лицом ко впалому отроческому животу. Разве не столь же бездушно вырвали из детства и её саму?

Путь свадебного шествия был заранее продуман. Чтобы обеспечить порядок и безопасность, везде были расставлены преторианские караулы и оцепления из городской стражи. Из дома Антонии, куда утром жених явится за невестой, свадьба спустится по палатинской лестнице на форум и торжественно проследует к капитолийским храмам; совершив обряды, молодожёны вернутся тем же путём на Палатин, но уже во дворец Агриппины, где произойдёт пиршество.

Едва рассвело, атрий Антонии уже был полон народу. Сенаторы в белых тогах с алой каймой и их многоцветные супруги почтительно обступили властелина. Тиберий держал за руку жениха, словно опасаясь, что тот сбежит. Нерон, красивый подросток, имел ви д капризно морщился; его тонкие губы нервно подёргивались. Рядом возвышалась Агриппина, не пожелавшая снять тёмные одежды даже ради торжественного дня; на груди величавой вдовы красовалась огромная камея с портретом Германика. Гостей поразила её причёска : неведомая мастерица создала сложнейшее сооружение; тут были и волны, и локоны, и чёлка, и чужая коса; всякий волосок, не смея шевельнуться, хранил отведённое ему место. .
Не менее причёски Агриппины гостей занимало отсутствие Августы. Мать Тиберия, непревзойдённая мастерица свадеб, отказалась приехать из Тибура, сославшись на болезнь. Августа не почтила своим присутствием главную свадьбу года! Гости значительно переглядывались. У всех на памяти был свеж недавний скандал из-за посвятительной надписи на цоколе статуи божественного Августа, когда Тиберий распорядился поставить своё имя на первое место, стерев материнское. Все были уверены: отсутствие Августы - знак вражды.

Окутанная пламенеющим покрывалом, появилась невеста, ведомая родителями и пронубой. Свадебная церемония началась. Когда жрецы отправились вопрошать богов об отношении небожителей к заключаемому союзу, то есть вспороть брюхо свинье и посмотреть на её кишечник и матку, среди гостей наступило недолгое молчание. В эту минуту Клавдий, дурашливый сын Антонии, удивлённо озираясь по сторонам, громко спросил:
- А зачем мы здесь собрались?
Гости зашевелились, зашумели, стараясь скрыть глупость племянника Тиберия, но Клавдий повысил хриплый , похожий на рёв животного голос:
- Я спрашиваю, какой сегодня праздник? Мне поесть охота, я с утра голодный...
Антония с трудом сдерживала гнев; не будь свидетелей, она надавала бы дураку-сыну оплеух, как обычно поступала. Тиберий выразительно посмотрел в сторону племянника, но ничего не сказал. К Клавдию наклонились, зашептали, объясняя, что нынче происходит бракосочетание сына его брата и дочери его сестры.
Выслушав объяснения, Клавдий снова заревел своим ужасным голосом:
- Свадьба - это хорошо. Я и сам женат уже не в первый раз, и другим советую. Как человеку прожить без жены? Это же закон природы! Тело требует своего. Раз уж мне это дано...
Ему не дали договорить, выведя на улицу.

Тиберий хмурился: более выходки Клавдия его раздосадовал сын. У Друза был подбит глаз. Мол, занимался вчера борьбой на палестре. Скорее - следы драки где-нибудь в ночном переулке. Сын связался с беспутными озорниками, проводит время в попойках, - а ведь на следующий год он доложен исполнять обязанности консула.
Чувствуя недовольный взгляд отца, которого побаивался , Друз старался повернуться к нему неповреждённой стороной лица.

Гаруспики торжественно объявили собравшимся, что ауспиции благоприятны: боги прямо-таки жаждут союза Юлии и Нерона. Все оживились, готовясь направиться на Капитолий, где их ждали весталки и фламин Юпитера: благородные отпрыски должны были сочетаться по древнему обряду Ромула. Свадебная церемония продолжилась.

Торжество в доме Цезаря доставило много забот префекту претория. Оградить доступ народа на Капитоий,, расчистить проход для шествия знати было делом городской стражи; заботой Сеяна являлось обеспечение безопасности правителей. Лично проверив оцепление, он присоединился к свадебному шествию уже у подножия Капитолия. Подобрав тоги, гости устремились на штурм крутой лестницы, ведшей наверх священного холма. Впереди всех красовалась величественная Агриппина; большая и сильная, она без всякого затруднения преодолевала ступеньки. За нею поспевал жених. Невеста шла рядом с Тиберием и пронубой.
Ливилла отстала. Гости шли мимо, не обращая внимания на скромно одетую женщину с закутанной головой , и рассуждая вполголоса, кто станет наследовать Тиберию - Друз или Нерон? Ливилла ступила на лестницу ; длинная стола мешала ей, и, оступившись, она чуть не упала. Тут же сильная рука подхватила её , не дав свергнуться вниз. .
- Осторожно, госпожа, - улыбнулся Сеян. - Эта лестница хоть не Гемонии, но всё равно опасна.
Он! Совсем рядом, и так внезапно! Она остолбенела. Его лицо - живые, тёмные глаза, зубастый рот; тепло его руки. Он улыбался беспечно и открыто, как улыбается цветущий мужчина милой женщине, с которой у него ничего не связано, решительно ничего.
Отшатнувшись, она освободила руку . Резко отвернувшись, чтобы он не заметил, как стеснилось у неё дыхание, она ускорила шаг, догоняя прочих. Несколько сбитый с толку, Сеян следил за удалявшейся женщиной. Странная женщина эта сестра Германика Нет, Домиция имела в виду кого-то другого...

Поднимаясь по лестнице следом, он всё поглядывал вверх, - но Ливилла ни разу не обернулась.

-
-

П. Дом Цезарей

Оставить комментарий © Copyright Грушина Галина (Galgrig178@yandex.ru) Размещен: 20/08/2022, изменен: 20/08/2022. 112k. Статистика. Повесть: Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Продолжение исторического романа "Козлище" (Caprineus). Часть вторая - "Дом Цезарей" состоит из 11 глав.

Грушина Галина : другие произведения.

Козлище (Caprineus). часть .вторая -