Грушковская Елена : другие произведения.

        

   Рань и тишь. Янтарно-розовое утреннее солнце сияло на умиротворённо застывших берёзках и ивах вдоль дороги. Собственно, это была не дорога, а старая железнодорожная насыпь, рельсы с которой были давно убраны: новая, действующая ветка пролегала немного в стороне. Склоны старой и новой насыпей образовывали ложбинку, поросшую влажной от росы травой и редкими кустиками. Там, где когда-то ходили поезда, теперь ходили люди. О том, что это бывшая железная дорога, напоминали только торчащие вдоль неё остатки срезанных мачт.

   В придорожной траве, поблёскивавшей росинками в косых утренних лучах, темнела распростёртая человеческая фигура. Одна нога в стоптанном пыльном сапоге чуть выступала за кромку травы на дорогу, а возле головы дремала серая кошка.

   Солнце поднималось всё выше, роса высохла. Прогрохотал мимо поезд, а человек лежал неподвижно, лицом вниз, и его покой хранила серая кошка.

   По дороге пробежал мальчишка с удочкой и ведром, поднимая босыми ногами пыль и блестя пшеничным ёжиком волос на солнце. "Мяу", - услышал он с обочины. Он ни за что бы не остановился (кошек он не видал, что ли?), но мельком глянув, остолбенел.

   В траве у дороги лежал убитый солдат. Почему мальчишка решил, что тот мёртв, он и сам не знал - просто какая-то холодная тяжесть повисла под сердцем. Ведро грохнулось на дорогу, мальчишка попятился. Серая кошка - не полосатая, а дымчатая, даже с голубоватым отливом - смотрела на него прозрачно-жёлтыми, холодными глазами. Сторожила она, что ли, покойника?

   Забыв о ведре, мальчишка со всех ног бросился на станцию. Хорошо хоть удочку из рук не выпустил. Сердце обгоняло бег босых загорелых ног, шлёпавших по дорожной пыли, а в спину дышало сырым, туманным холодом. Прямо так, с удочкой, он и хотел заскочить в одноэтажное серое здание станции, но один из мужиков, куривших у крыльца, со смехом поймал его. Путь мальчишке преградили полы его грязно-серой рабочей куртки.

   - Санька! Ты откуда мчишься как угорелый, а? Пожар, что ль, где?

   - Дядь Егор, пусти... - выдохнул Санька. - Мне к папке... Там солдат...

   - Обожди-ка. - Руки дяди Егора держали его за плечи крепко. - Что ещё за солдат? Где?

   - Там, на дороге... И кошка... Дядь Егор, ну пусти, мне к папке надо!

   Но Санькин отец, к счастью, как раз сам вышел на крыльцо - высокий, худой, слегка сутулый, в чёрной железнодорожной форме со светлыми пуговицами. Ветерок шевельнул его аккуратно зачёсанные со лба русые волосы, а солнце заставило прищуриться, и он не сразу заметил сына. Хоть он был ещё молод - и сорока лет не исполнилось, но его уже называли уважительно-фамильярно - "Лукич". Он работал начальником станции.

   - Папка! - рванулся к нему Санька.

   Санькин рассказ был сбивчив. Убитый солдат, кошка. "Там, на дороге через старую насыпь", - показывала взволнованно мальчишечья рука. Отец выслушал, хмурясь, потом кивнул мужикам:

   - Айда, глянуть надо.

   Конечно, он не мог не поверить Саньке - такой неподдельный испуг был в глазах мальчишки. Но когда они пришли на то место, никакого солдата там не оказалось, кошки тоже след простыл - только кузнечики стрекотали и шелестели берёзы, да валялось посреди дороги оброненное Санькой ведро. Мужчины переглянулись, Лукич обратил суровый вопросительный взгляд на сына.

   - Ты чего выдумываешь?

   - Папка, он точно тут лежал!

   Санька бросился осматривать и обшаривать место, где он видел мёртвого солдата, стараясь отыскать хоть какие-то следы, но трава была даже не примята.

   - Папка! Да я правду сказал, он тут был! - воскликнул Санька в отчаянии, снова встретив не предвещавший ничего хорошего отцовский взгляд.

   - Делать нам больше нечего, как только на твои выдумки время тратить, - сказал Лукич. - Марш домой! Никакой тебе рыбалки. Мамке в огороде помогать пойдёшь, живо!

   Санька знал: отец был серьёзным человеком, люди его уважали и прислушивались к нему, хотя он был ещё совсем не стар. Ослушаться его он не посмел, подавленный тем, что, получается, он отвлёк занятых взрослых людей от дел...

   - Давай, давай, топай. Да ведро-то прихвати.

   Тоскливый свисток паровоза раздался вдали, и отец ускорил шаг, чтобы успеть на станцию. Санька с угасающей надеждой дёрнул дядю Егора за куртку:

   - Ну я же не соврал... Он был, правда. И кошка серая.

   Дядя Егор только усмехнулся и взъерошил Санькин пшеничный ёжик.

   - Топай домой, фантазёр.

   Ну как же так?!

  

   Весь день Санька проторчал дома, выполняя мамкины поручения и приглядывая за младшей сестрёнкой, четырёхлетней Люськой, но мёртвый солдат и кошка не шли у него из головы. Неужели ему померещилось? Ведь он своими глазами видел! Холодные кошачьи глаза запали ему в душу, не давали покоя, и на грудь давила тягучая, смутная тревога.

   Когда вечером отец пришёл домой, Санька робко заглянул ему в глаза.

   - Кошку видел, - сказал тот, снимая китель. - Точь-в-точь такую, как ты говорил. По рельсам вышагивала. Как зыркнет на меня глазищами...

   - Где кофка? - громогласно полюбопытствовала Люська, подбегая к отцу.

   - На работе у меня, - ответил он ласково, подхватывая её на руки. - Серая, пушистая, а глазищи... Как плошки! Вот такие!

   - А она к нам плидёт?

   - Не знаю, может и придёт.

   - А она чья?

   - Ничья, наверно. Сама по себе, приблуда.

   - Плиблуда?

   - Ага, где хочет, там и ходит...

  

   После ужина Санька спросил:

   - Папка, можно мне завтра на рыбалку?

   - Иди, - разрешил отец. И добавил: - Только пораньше выходи, с утра. Часа в четыре.

  

   День закончился. Это было двадцать первое июня тысяча девятьсот сорок первого года.