Перед самым отъездом в Чечню мне приснился отец. Три года назад он умер - внезапно, во сне и с тех пор снился только маме, да изредка младшей сестре.
Я опоздал на его похороны, потому что почти сутки "выбивал" деньги в штабе дивизии, жалованье нам тогда задерживали почти на четыре месяца. Потом, сжигаемый чувством вины, ехал в поезде с двумя пересадками, потому что зимой самолеты летали из Крыма только в Киев, Стамбул и Москву. Я опоздал на похороны ровно на двенадцать часов: приехал на рассвете слякотным мартовским утром, а папу похоронили вчера, на сельском кладбище, на родине моей матери...
С тех пор мне казалось, что отец обижается на меня и потому не снится. Стоя у могилы, я просил у него прощения, ведь он любил меня и не мог всерьез обидеться за опоздание. Но он так и не приснился мне ни разу. И вдруг это случилось. В последнюю ночь перед моим отъездом на войну.
Я увидел себя в нашей старой квартире, которую мы продали, когда папа скончался, а мама переехала жить в другой город к моей сестре. Квартира была абсолютно пустой и очень хорошо отремонтированной: пахло свежими обоями, новенькой столяркой и паркетным лаком. Заходящее солнце наполняло комнату чуть красноватым и оттого зловещим светом, беспрепятственно проникающим сквозь деревья, выросшие во дворе, пока я учился в академии, ходил в моря, ездил по стране, защищал диссертацию, получал звания и награды, растил сына. Я приезжал в этот дом очень редко - раз в год, да и то на несколько дней, потому что всегда куда-то спешил, однако родители на меня за это не обижались.
И вот я увидел себя как бы со стороны, растерянно бродящим по чистым пустым комнатам, освещенным февральским закатом. Да, да, это был именно февраль! Я знал это, хотя ни разу не выглянул в окно, чтобы увидеть тающий снег, да и вообще не думал о календаре. Уже потом я узнал, что этот странный сон снился мне именно в Прощеное воскресенье, но тогда я не знал об этом, просто стоял в центре пустой гостиной и думал о том, что за окном февраль.
Вдруг отворилась дверь, и в комнату вошел мой отец. Он был в том самом костюме, с орденскими планками, в котором его похоронили три года назад. Наверное, я должен был испугаться, но я не испугался, я сказал ему: - Здравствуй, папа! Как ты здесь оказался? Как живешь? Последний мой вопрос был глупым: как может жить человек, который давно умер?! Отец растерянно улыбнулся в ответ и развел руками. Потом подошел к окну и стал смотреть во двор. Когда-то он часто стоял вот так, у окна по вечерам. Мне очень захотелось коснуться его плеча, но я почувствовал, что этого делать нельзя. Я спросил его еще, уже не помню о чем, а потом вдруг стал рассказывать о том, как я жил без него эти три года.
Я рассказал ему о своей семье, которая переехала жить в Петербург, о том, что жена нашла работу в очень престижной фирме, а сын, хотя и хороший парень, но совсем не хочет учиться и не читает книг. Я рассказал, что год назад умер мой тесть - очень хороший мужик, и отец грустно покачал головой, он очень уважал моего тестя, и дал мне понять, что знает о нашей беде. Я рассказал, что очень хочу издать свою книгу стихов, но на это пока нет средств, что меня ценят на службе, но я устал и подумываю об отставке. Я рассказал, что меня полюбила юная и очень милая девушка, а мне страшно, потому что я старше ее на целых двадцать лет.
Я рассказал и о том, как хотел и как спешил проститься с ним, но меня целых два дня не могли рассчитать на службе, а поезд тащился по тающим снегам так болезненно долго...
И еще я рассказал, что завтра еду на войну, что мог бы отказаться, но это не в моих правилах. Я поеду туда, а через пол года обязательно вернусь....
Я рассказал ему обо всем этом, а потом вдруг предложил выпить: в соседнем доме гастроном и если отец подождет минут десять, я мигом принесу коньяк и что-нибудь закусить.
Отец покачал головой, на этот раз отрицательно и вдруг знакомым до боли голосом сказал: - Знаешь, Володька, я здесь проездом, я очень спешу... Хочешь, поедем со мной?...
Я отказался ехать. Отказался интуитивно. Только потом вспомнил о правиле - никуда не ходить с покойником во сне. Я ответил, что не могу поехать с ним, потому что еще не пора, потому что завтра мне надо ехать на войну, а через полгода обязательно вернуться домой, и я могу только проводить его до порога этой квартиры.
И я проводил отца до порога. Он медленно спустился по лестнице на один пролет, потом вдруг оглянулся, посмотрел на меня и сказал: - А хорошо, что ты со мной не поехал... И медленно растаял в полумраке подъезда. А я сразу же проснулся, вышел на кухню, плеснул на дно стакана коньяку и потом долго стоял на балконе, вдыхая сырой холодный воздух. Был февраль. Ночь. Прощеное воскресенье.
*
Ровно через тринадцать дней в меня стреляли.
Стреляли из винтовки, на закате мартовского дня, с лесной опушки, еще не подернутой зеленоватым дымком набухающих почек. Смерть пронеслась так близко, что я почувствовал ее щекой.
В тот же миг стоящий рядом БМП огрызнулся из пулемета и двинулся вперед, прикрывая меня броней. Той же ночью, в развалинах сельской школы, мы сушились у раскаленной "буржуйки", пили водку из крышки котелка и заедали ее "гуманитарным" пористым шоколадом. Потом я укутался в чужой, пропахший горьким дымом, бушлат и долго пытался уснуть. Мне очень хотелось рассказать об этом отцу, но с тех пор он больше не приходил ко мне никогда.