Здравствуйте, уважаемые мною, умныя и всякообразованныя люди.
Давненько я отсутствовал, по своим дурацким делам разъезжал. Оно, ведь, как: ухватился за што неумное, глянь - доброхоты тут же кучу накидали. Ровно в подкидного дурака играю. Ну, конешно, подкидывають мне. Я ж - король дураков.
Но не суть. Давеча возвращался домой ужо, да свернул в трактир - вечеряти. Поздно было. Людей нет. Одни помойные коты по улицам шастають. Войдя в залу испытал смешанные чувства: свет электрический был выключен везде, за стойкой скучала девица при свечке, мерцающий свет пробивался сквозь щель кухонной двери, да в алькове, на одном из столов коптил огарок, плавая в лужице воску. За сей стол я и поспешил, рассудив, што в неверном свете меня скорее обнаружать, чем в густой тьме залы.
Однако, там уже был посетитель: навалясь верхней половиною туловиша, расплескавшись по столёшнице руками, здоровенный, крепкий мужик изволил почивать среди хлебных крошек, у полупустой тарелки носом. Меня оное соседство не могло обескуражить - зело голоден был, потому, присев с противоположной стороны я щелкнул пальцами в сторону скучающей девицы.
- Меню, голубушка.
Скрипнув своей тяжестью, прихватив ламинированный лист А4, ледокол "отдам сиськи в добрые руки", нырнул во тьму и появился из неё у стола. Похоже было на фокус: раз - нет человека, хлоп - а вот он!
- Можете не читать, - произнес её, с хрипотцой, голос дешёвосигаретной вонью. - Кужня не работает. Но могу разогреть.
- У вас же свету нет?
- На открытом огне.
- То есть там, - я наклонил голову в сторону приоткрытых дверей, откуда дрожал отсвет пламени, - костёр?
- А как ещё? - ответила она вопросом. - Горячего чаю, с дороги?
- Да, а что покушать?
- Уха, да жаркое из утки.
- Водочка?
- Вы как не в России, прям, - улыбнулась девица, - кто об этом спрашивает? Её выносят на стол как соль и перец. - Качнув бёдрами, " вот ручки бы приделать", она отправилась на кухню.
- Сколь можно холодную, - крикнул я вслед "кораблю".
В помещении было несколько свежо - одёжу я снимать не стал, лишь положил рядом с собою шляпу. Огляделся. Помимо спящего нечаянного соседа - достопримечательностей не было. В пляшущем свете огарка трудно было разобрать края столёшницы, не то, разглядывать помещению. Тьма, как есть первозданная. Я поёжился.
Из тьмы явилась рука с четырьмя пальцавми, густо поросшая чёрной шерстью, с синюшными, как у покойника, ногтями. Она погладила по голове спящего мужика.
- Я его жалею, - сказал голос в моей голове. - Он часто сюда приходит. Поначалу его выгоняли, но после - я заступился. И несчастного перестали трогать. - Из-за моей спины, через левое плечо, показалось свиное рыло, всё поросшее той же шерстью. Сдуру я решил - медведь, но когда блеснул тёмно-серый пятак, обнаружил хряка.
- Что ты, б..., такое, - возопил я прянув от кабаньей головы и чуть не опрокинув стол со спящим.
- Успокойтесь, ваше нижайшество, - ответствовал хряк, поблескивая чёрными, без белков, очами. - Я - домовой. Местный.
- Как же ты можешь гладить по голове одного, будто ты за его спиною, при том выглядывая из-за моей? - Я хотел наговорить матюков, со страху, но почему- то вышел такой дурацкий вопрос.
- Нам, домовым, это ничего. Могу при этом высунуть ногу в окно, а вторую - в трубу, на крыше, прибираясь другой рукой в сортире. Да вы присаживайтесь.
- То есть ты растягиваешся?
- Нет, захихикал домовой, - просто материализую ту часть себя, какую хочу, там, где этого пожелаю.
- Ты безразмерный?
- Для меня нет преград, если вы это имели ввиду.
- То есть, ты можешь пасть раскрыть сдесь, а зад отклячить в Лондоне?
- Технически - да. Но, есть такое понятие, как суверенитет.
- Знаю, когда кажный дурак огораживаясь забором, воображает, что этот-то кусок земли, точно его.
Домовой снова захихикал:
- Где-то так. В Лондоне живёт свой - прямо во дворце. Вы же догадываетесь, что я не один такой на свете?
- Скорее уж во тьме.
- Это нам тоже всё равно.
- Как ты со мной говоришь не открывая ... - я запнулся. Кабанья морда приоткрыла пасть и хрюкнула.
- Вот поэтому я и не открываю пасть, - ответил хряк. - Я просто думаю вслух, и твой мозг начинает фонтанировать образами, а ты воспринимешь это как речь..
- Как это вслух?
- Я могу думать и не вслух. Тогда ты ничего не почувствуешь.
В этот момент появился чайник. Из тьмы, на мгновение, мелькнули округлости в кружевах. Аромат горячего настоя был приятен и желанен. Не мешкая, я налил себе в поставленную чашку. Любой дурак может представить себе наслаждение мной испытуемое.
- Сволочи. Ублюдки пархатые, - вдруг произнёс спящий, не меняя положеня и вовсе не шевелясь
- Кому это он? - спросил я в темноту, ибо, с появлением девицы, кабан пропал.
- Это он переживает, - ответил голос в голове и снова мохнатая лапа стала поглаживать голову почившего.
- А, что с ним случилось? - произнёс я отхлёбывая напиток.
- У него очень насыщенная жизнь, - задумчиво прозвучало во мне, - так сразу и не начнёшь.
- Ну, вот энтот возглас, к чему?
- Мальчик верит в теорию заговора, - неожиданно промурлыкало в ответ.
- Тут ещё кто есть? - встрепенулся я.
- Нет никого, это я, - ответил хряк обычным "голосом". - Я могу произвольно менять всё: свой цвет и голос, внешний вид и запах. Что, трудно привыкнуть? - насмешливо спросил он.
- Никак невозможно, - я снова взял чашку в обе руки. - А, што за теория такая?
- Простите, запамятовал, что вы верховный дурак и таких вещей знать не можете. - Морда снова появилась, но на этот раз смотря на меня из-под стола. - Это, известная многим мысль, что существует некая группа людей, которые из-подтишка правят миром, направляют его развитие, устраивают кому ништяки, а кому - неприятности. Вплоть до самых немыслимых.
- А такая группа есть?
- Нет, конечно. Откуда бы ей взяться, если люди часто не могут договориться даже со своими детьми. Или супруги между собой. Или родные братья и сёстры.
- Значить, такой группы нет?
- Есть, несомненно. Ведь мир как-то развивается. И не в разные стороны, а вполне себе - в одну.
- Што-то я не пойму: есть или нет?
- Потому, что вы, ваше нижайшество, калиброванный дурак. Вы есть непревзойдённая, несменяемая и неизменная величина вселенской дурости, - домовой гворил с почтением. Мне так показалось, но, поскольку на кабаньей морде нет мимических мышц, определённо сказать было нельзя. На всякий случай я приосанился, вздёрнул подбородок и повёл глазами, неспеша, из стороны в сторону, как бы обозревая далёкое будующее. Я всегда так делаю, когда меня хвалят.
- К чётру их, - я хотел было налить себе ещё чаю, и не заметил бы, из-за волнующих, в кружеве, прелестей вдруг явленных тьмою, небольшой чугунок с горячей ухой, но, сверкнувший каплями конденсата хрустальный графин водки, затмил тугую плоть. - О, какова огранка, - восхитился я игрой свечного огня сквозь рисунок.
- Вы не представляете, насколько возрастёт ваш художественный вкус, когда вы опорожните сосуд, - девица едко ухмыльнулась и качнула "ручки бы приделать", исчезнув во тьме.
Горячая уха, ледяная водка, аромат молодого женского тела - я не ел, я заглатывал вселенную. В один присест.
- Вы уже третью минуту скоблите ложкой в пустой тарелке, - раздалось во мне.
- Правда, - я отложил посуду в сторону, - с голоду, как ослеп.
- Вы, ваше дурейшество, и едите, как последний дурак.
- И это правда, - я повторил "взгляд в будущее". - А, что же ваш верующий в группу? Зачем пьёть как свинья, - спросил я и осёкся - хряк приблизил ко мне морду.
- Почему же как? Он и есть - свинья. - Кабан помолчал. - Вы знаете значение слова свинья?
- Ну, свинья, хрюшка, - я опасливо покосился на домового. - Просто животинка.
- Не просто, - хряк пожевал губами, - совсем не просто.
- Да бросьте, что в свинье особенного? То, что она постоянно порпает в земле - так она питается кореньями.
Кабанье рыло сменилось лисьей мордой. Тут из мрака выплыло жаркое. Неописуемой вкусноты яство, скажу я вам.
- Негоже человека свиньёю звать, - укорил я домового, набивши рот снедью. - Даже за дело быват чересчур. Тем паче, на пустом месте.
- Как на пустом - вовсе нет, - воскликнула лиса, - я вам доподлинно докажу это.
Из под мужичьей лавки показался рыжий хвост, который тут же стал загибать пальцы на второй лапе, свисавшей откуда-то из небытия:
- Во первых, этот человек ест своих соплеменников.
- Он людоед?
- Нет, просто он относится к ним, как к пище - готов сожрать любого, кто на его пути к прибыли и достатку.
- Ныне все такие.
- Не скажи, ваше нижайшество. Вот люди при власти, например, ведут себя по-другому. Управляют.
- Што такое?
- Управление, - задумчиво шепнула лиса, - такой способ заставить людей делать не то, что они хотят, а то, что тебе нужно.
- Ведь, совсем не глупо, не так ли? - подбодрил я домового, хрустнув солёным огурцом.
- Даже не смотря на то, что вы дурак, ужель не замечаете глупость происходящего? Одни богатые закупают вазы, полотна картин, статуэтки и прочее, но со временем, после смерти, теряют это, продают, утрачивают, проматывают наследники. Всё приобретают другие богатеи. И так бесконечно. Кто-то создал культ вещей, но сам собирает настоящие ценности.
Самая бльшая ценность - это дар. Планета, воздух, солнце...
Представте себе, что кто-либо скупил всю планету. Полностью. У него достаточно силы, чтоб объявить воздух и солнечный свет своей собственностью. Всю воду, любую. Свет звёзд, дуновение ветра. Ведь объявляет же группа людей, государство, недра своими и поверхность. И продают другим жителям. Управляющие людьми не просты.
- Да, ну? Строять каверзы, подсиживають, сваливають ответственность, выдирають из зазевавшегося рта - да в свою пасть, - я махнул рукой, - да, што и говорить, буд-то я не знаю!
- Но они делают это оглядываясь на народ. Он не должен видеть мелких трещинок властного монолита. Они сплочены, как оккупант в захваченной стране.
- Вот скажете, - ответил я иронично, - можно подумать простолюдин не оглядывается на последствия.
- Он оглядывается на закон окупационной администрации, но ведь он не для власти писан, а властью для народа. А этот, - лисья лапка легонько шлёпнула спящего по лбу, - готов грызть живьём таких же как сам, но не обойти грабительские законы. Дураки при власти придумали торжественную бессмыслицу: закон плох, но это закон, - то есть, еда - говно, но это еда; жизнь рабская, но это жизнь; имают насильно, но это - любовь... Оправдалки для трусов и униженных. А дураки без власти, ведомые такими лозунгами, гниют заживо, но улыбаются и чествуют своих угнетателей.
- Ты опасно говоришь. Был бы ты человек - давно прибили бы. Народ не хочет крови, а, если бороться с окупантами, то бойня неизбежна. И, каждый понимает, што это может быть его собственная кровь.
- Ну, да, вот, если бы кто-нибудь пришёл, весь такой из себя правильный, и мановением руки сделал бы всем свободу и полные закрома, тогда - да, такого можно и поддержать. А сами - не, боязно, вдруг пойдёт что не так, а мёртвому закрома ни к чему.
Зачем люди борются друг с другом, доказывают, убеждают, если добра и зла нет? Они есть, но не такие, как вы их описываете. Вы видели облака? Одна сторона их освещена, другая - тёмная. Они летают, клубятся, сходятся в тучи, сталкиваются с грохотом и блеском, подпитываются испарениями, проливаются дождями - для облаков нет выгоды. Это их работа. Результат их деятельности получают другие. Вы не думали, что человечество не изолированно, и результат его страстей востребован иными существами?
- Инопланетянами? - спросил я, ковыряя зубочисткой во рту.
- Вот жеж, дурак! Почему инопланетянами? Вы, что, с облаками на разных планетах?
- С облаками-то на одной, а вот с теми, как их... - затянул я и махнув рукой закончил: - Где они, кто? Как выглядять, зачем им наши страдания?
- Вы задаёте такие дурацкие вопросы, каких не один учёный касаться не будет. Потому, что он ходит на работу за зарплатой. Вы не заметили, что люди делают вид, что исполняют требуемое, только, чтоб в бухгалтерии не было сомнений? Никто не любит свою работу.
- Неправда, есть люди, которым интересно, отдающие все силы своей профессии.
- О, величайший глупарх всея земли! Какие-то небывалые люди у вас. Человек - не робот. Он не может всю жизнь выполнять одно и тоже, тем более, с удовольствием. Человек любит разнообразие - это его природное свойство. Пэтому наказанием является тюрьма - отсутствие разнообразия мира.
- А как же призвание?
- Ложь. Нет никакого призвания. Есть некое желание и первоначальный интерес, который, через время, разбивается о сопротивление и наплевательство других.
- Очень спорные мысли.
- Вот и поспорте с кем-нибудь. Создайте поток живительной энергии для тех, кто вами питается.
- Вы говорите страшные вещи.
- О, если б вы знали истинное положение вещей!
- То есть власть и народ разные люди?
- Люди здесь только те, кто при власти. Остальные - скот.
- Да, почему скот-то? - я аж недонёс ложку ко рту.
- Да, потому, - прорычала, сменившая лисью морду, медвежья пасть у моего уха, - что занят только бытом. Дальше порога не желает знать, хоть мир рухни.
- Так у них и времени-то нет, штоб хоть што-нибудь ещё знать. Работають с утра до вечеру, не поднимая головы. Рады уж тому, что удаётся накормить детей, как-то одеть - обуть их, и свой срам прикрыть.
- Потому и зовутся быдло, от того, что бытом заняты. И ведь, власть изначально опустила свободный народ до быдла, освободив себе время, возможности, хапнув денег, и обезопасила себя: даже, если быдло и подумывает о бунте, то времени и средств у него нетути. Куда этот скот денется, коль денег у него в заначке, от силы на неделю?
- Вы наблюдаете мир в странном, перевёрнутом, выгодном для себя виде.
- Почему же перевёрнутом? Разве мир устроен как-то иначе? Люди ходят вниз головой?
- Нет. Но, например, деревья, цветы...
- А, што с ними?
- Задумывались ли вы, что даря жене цветы, вы подаёте ей жопки и половые органы растения?
- Што-о-о?
- Именно. Она нюхает половые органы цветков.
- Письки?
- Их. И получает удовольствие.
- Неудобно признаться, но я тоже понюхал... однажы.
- И как вам?
- После твоих слов - даже не хочу об этом говорить. Но, што с деревьями не так?
- Вы же кушаете сливы - яблоки? Фу, гля!
- Што ты сказал?
- Я говорю: глянь, какая фу. А-а. Показалось. Так кушаете?
- Но, я же не знал, что это их какашки!
- Это не то, что ты сказал - это их яйца с зародышами.
- Гля!
- А тебя, дерево пользует в качестве инкубатора - обогревателя. Этакая ходячая матка для её дитяти.
- Это я-то - матка?
- Потом, ты серешь, не обращая на меня внимания продолжал он, - и семя остаётся в ховне. По древнему обычаю ты прикапываешь свою кучку, или, как порядошный дурак, прикрываешь лопушком - этого достаточно. В теплой органике семя прорастает.
- Семя в ховне?
- А сам-то семя, вообще, в мразь выпускаешь.
- Как-как?!
- Ведь тело без души - это труп.
- Штоб ты сдох, сволочь! Ты меня окончательно запутал! Меня сейчас стошнит!
- Вам плохо? - раздался из-за стойки голос девицы.
- Нет, я пошутил неудачно, - вежливо ответил ей конь.
- Плевать на твои деревья, - завёлся я, - народу-то што делать, учудить леворюцию?
- Революция - это рвотный рефлекс. Это природное противоядие. Но, если яд вливать по капле, то тело привыкает, даже может возникнуть зависимость.
- Выходиь народ - не скот, - догадался я, - его просто унизили до скотского состояния, да?
- Ты не умнеешь, ли, ваше дурейшество, - усмехнулся медведь.
- Ты, што это себе позволяешь? - испугался я - не хватало ещё свой дурацкий престол потерять из-за ветренных разговоров с домовым, - на каком основании подозреваешь?
- А, испугался за стульчик ручной резьбы во дворце? - заржала медвежья пасть оборотившись в конскую голову, - не дрейфь, ты - единица глупости вселенной. Вовеки, - пропел конь на церковный манер.
- Ну, и не пугай меня больче, - облегчённо выдохнул я. Жаркое было съедено. Несмотря на общую прохладность залы, водка и горячая пища сообщили телу известную приятность и доброту. Я даже готов был согласиться с потусторонним гостем, просто забыл, о чём мы говорили. - Каков же вывод нашей беседы?
- Какой может быть вывод, в беседе с дураком? - Конская морда посмотрела на меня грустными глазами и фыркнула.
- Да, какой? - спросил я, доставая из внутреннего кармана мятую и ломанную в двух местах, сигару. Выбрав кусочек, я прикурил от свечи.
- Тебе надо собираться домой, того и гляди, снег повалит, - сказал конь.
Я откланялся домовому, буркнул "всего хорошего" спящему, розчитался с девицей, и направился к выходу наощупь.
На улице тянуло явным холодом. Нехорошее предчувствие зародилось внутри. Ишо не ясное, но посеявшее тревожность в сердце. Старая царская карета линялой фальшивой позолоты, мерно поскрипывая, везла меня восвояси. Всю дорогу к замку неодолимый сон оволакивал мой мозг. В нём вспыхивали всякие огоньки чудной огранки, выплывали и исчезали морды всякого зверья, огромная, душистая сиська втыкалась соском мне в ноздрю, вызывая сладостную дрожь тела и муки, невесть откуда взявшейся, совести.