Аннотация: Первая глава к произведению, которое затем было написано совсем иначе, одиноко лежала, пока не была преображена в некое подобие зарисовки
Ночь.
Ночь царила даже в поезде, этом осколке цивилизации, который вроде бы и двигался, а вроде бы и нет в этой тяжелой, пронизанной неслышимыми звуками тишине. Звуков извне действительно не было слышно, тройное стекло окна уничтожало их, как только они рождались в почти осязаемой кромешной тьме за окном. Но они были! Неуловимые ухом, но ощущаемые всем телом, словно это не звуки, а всего лишь призраки звуков, ворвавшиеся в вагон бизнес класса из непроглядного мрака опустившейся на мир ночи. Ночь убивала свет, его не было вне вагона. Было мое отражение, отражение кресел спереди и отражение ламп дневного света на потолке, были отражения людей, сновавших между вагонами неизвестно зачем, но ничего другого просто не существовало. Я мог только догадываться, что есть невидимые звезды, скрытые невидимыми тучами, есть невидимая лесополоса в двадцати метрах от железной дороги, есть невидимые дикие звери, которые невидимыми и полными ужаса глазами смотрят на пролетающие вдалеке с пугающим шумом ярко освещенные вагоны поезда "Москва - Санкт-Петербург". Много чего еще есть в непроглядной мгле, и многого человек никогда не узнает, ибо кому под силу поднять стекло, и взглянуть прямо в глаза ночи? Кому под силу в беспокойное тепло вагона запустить холодное спокойствие тьмы? Кому под силу насладиться им так, как наслаждались когда-то наши предки? Никому из этих слабаков, с которыми я ехал в этот поздний час из одной столицы в другую. Да и мне было не под силу.
Ночь за окнами неожиданно кончилась. Замелькали бледно-желтые фонари, красные огоньки на шлагбауме, призрачные деревья вдоль путей, сам крошечный вокзал какой-то станции, где даже не каждая электричка остановится, несколько человек, которых на такой скорости даже разглядеть толком было невозможно.... На такой скорости.... Действительно, только проезжая мимо этой станции я понял, что поезд буквально "летит стрелой".
Я приподнялся в кресле, нащупал кончиками пальцев петельку шторы у верхнего края окна, и резко потянул. Плотная желтоватая ткань отгородила меня от ночи, но ей это совершенно не помешало продолжать смотреть на меня, проникать в меня, задевая за какие-то жилки внутри. Дикая ночь была уже в вагоне, она выдавливала в вентиляционные щели слабые городские сумерки, разбавленные беспокойным светом электричества и неоновой рекламы, пролетевшие три сотни километров вместе с поездом, чтобы окончательно погибнуть в валдайской глуши. Она заполняла собой все пространство вагона, словно вода, черная и холодная вода, поднимавшаяся от пола и до потолка. И эта ночь, пришедшая из огромных засыпанных листвой осенних лесов, с пустых убранных полей, с холодных речных вод, убивала все человеческое внутри. Все то, что привнес город, принесла цивилизация, все это растворялось, исчезало, превращалось в пустоту, а на опустевшее место приходил страх, обычный страх, который для многих стал как раз таки необычным. Страх без причины, а, может быть, причина и была.... Конечно, она была. Это был страх перед вечностью, перед бесконечностью мира, перед его неопознанностью, перед всем тем, о чем цивилизованный человек предпочитает не вспоминать, забивая свою голову, словно защищаясь, всяким мусором, вроде инфляции, террактов, политических кризисов или покупкой туфель к новому сезону. Именно испытав этот страх, с трудом поддающийся описанию, мы начинаем медленно, будто по спирали, возвращаться на самое дно своего обыденного сознания, по пути задумываясь над самым главным - над смыслом жизни. Ведь именно цивилизация мешает нам понять то, что знали древние, понять то, что должен понять каждый живущий человек, смысл своего существования, смысл не только своей жизни, но и смысл жизни всех людей, всей планеты, всего космоса! Человек в силах понять это, и не сойти с ума! В силах! В этом и есть половина смысла жизни, именно в этом!
--
Не желаете кофе? - спросила меня девушка с приятной улыбкой в униформе синих оттенков, - Мы можем вам предложить эспрессо, капучино, двойной эспрессо, горячий шоколад. Что желаете?
Моя спираль оказалась слишком короткой и слишком крутой. Я снова был очень близок к тому чувству просветления, когда все тайны мира открываются в один единственный миг, а мне предлагают кофе. Благо, что хоть несколько сортов.
Девушка была симпатичной, крашеная под блондинку, хотя скорее ранее была шатенкой; естественный цвет подошел бы ей больше, но она была еще в том возрасте, когда человек не ценит то, что имеет.
--
Нет, спасибо.... Почему-то мне совсем не хочется сейчас кофе, - ответил я, - Я бы лучше выпил стакан воды, если можно?
--
Вам минеральной? Газированной или нет? - она улыбалась, но ее глаза были немного отрешенными, уставшими что ли.... Хотя, конечно, она устала, в первом часу ночи после дня толкотни в Москве кто угодно будет уставшим.
--
Нет, просто воды из чайника, не утруждайте себя излишне. Да и чайнику, я, знаете ли, доверяю чуточку больше чем какому-нибудь там заводу....
--
Подождите, пожалуйста, минутку, я принесу вам стакан воды, - она все так же мило улыбалась, рассматривая меня своими отнюдь не веселыми глазами.
Она напомнила мне осень. Да, почему-то именно осень, ее ласковые последние деньки, когда небо кристально чисто, трава еще зелена, но по утрам на лужах уже лед, а на дорожках ковер из желтой листвы. Красота и грусть, смерть, и надежда на скорое возрождение.
Она снова окинула меня взглядом и улыбнулась, кокетливо, словно в золотой осени нежданно-негаданно наступило бабье лето; я слегка улыбнулся ей в ответ. Правда, улыбка у меня была уставшей, немного натянутой что ли.... А она двинулась дальше по вагону, интересуясь у бодрствующих пассажиров, не желают ли они какой-нибудь кофе.
Мой заказ принесла совсем другая девушка, совсем не такая поэтичная, даже совсем не красивая, с красными глазами и слегка опухшим лицом. Это была характерная истеричка, и если бы я сказал ей что-нибудь не так, то наверняка умылся бы своей же кипяченой водой, да и еще оглох бы на левое ухо. Но я не сказал ей ни слова, даже не поблагодарил, похоже ее это устроило, впрочем, меня тоже.
Поезд пролетел еще мимо какой-то станции, снова огни, огни, огни - был какой-то крупный город, но какой - я так и не понял - все потухло, и снова там за стеклом было лишь отражение, как в мутном зеркале.
Стрелки часов показывали четверть третьего ночи, но у меня было ощущение, что часы меня обманывают, и не на минуты, и не на часы, а на долгие, долгие годы, прошедшие мимо меня, но не оставившие даже следа. Я попытался вспомнить свою жизнь десять лет назад, но воспоминания, откликнувшиеся на зов моей памяти, были какими-то расплывчатыми, туманными, словно вовсе не моими. Я помнил какие-то отдельные поступки, которые я делал, помнил какие-то лица, помнил и некоторые обстоятельства, связывавшие все воедино, но у меня вовсе не исчезло ощущение, что вся моя память совершенно не моя. А лица все сменялись и сменялись, бежали какой-то странной чередой, а потом бежал я, сам, не зная от чего. И вокруг все мелькало и кружило, и в этой неописуемой круговерти жила ночь, там же жили своей собственной жизнью и звуки, оторванные еще тогда, в поезде, оконным стеклом. А потом я проснулся....
За окнами было по-прежнему темно, но то и дело, в этой тьме мелькали огоньки, а под полом вагона бешено стучали на привокзальных стрелках колеса. Пассажиры, ехавшие со мной, стаскивали с багажных полок свои чемоданы, кряхтели и зевали, а кто-то уже звонил по мобильному телефону и громко кричал в трубку, обещая выйти через десять минут, и устроить кому-то взбучку, если при выходе с вокзала его не будет ждать автомобиль.
Было пять часов утра субботы.
Я вышел из вагона последним, делая шаг на перрон, я вздрогнул - на улице было ощутимо холодно даже в пальто, хотя синоптики обещали ночью не ниже минус трех градусов. Изо рта шел пар, и он медленно, клубясь и тая, поднимался к горевшим бледно-желтым светом фонарям над платформой, а потом, уже совсем невидимый - к темным и мрачным небесам, которыми все еще правила ночь, холодная, одинокая, и дикая.