Когда над воинским станом ночь раскидывала свое звезднотканое покрывало, степь, словно в ответ на это небесное великолепие, расцветала тысячами костров. Воины, утомленные дневным переходом, присев у огня в ожидании побулькивающего в котелках немудреного ужина, вели неспешные беседы о былых походах, кровавых сечах и славных героях.
Тогда-то молодые отроки из княжьей дружины перемигивались и начинали одолевать Илью Муромца уговорами:
- Поведай, Илья Иванович, как бился ты в краю чужеземном за дело правое...
Тот поначалу отнекивался, поудобнее устраивая на мягкой мураве натруженные седлом телеса. Однако, словно бы невесть откуда появлялся жбан ставленого меду и Илья, хлебнув из него изрядно, мягчел сердцем и говорил:
- Ин ладно. Слушайте, уноты. Поехал как-то я...
...по делу княжьему в град Ростов. И на дороге лесной узрел вдруг чудо-чудное. Отверзлись небеса, и в сиянии золотом нисходит с небес муж, в одежды диковинные обряженный. Кланяется мне и молвит: "Исполать тебе, сильномогучий богатырь Илья Иванович".
"И тебе,- отвечаю. - Уж не ангел ли ты небесный?"
"Вроде того, - говорит. - Аполлоном меня величают. Нужда в тебе, богатырь русский, великая. Град славный Илион, где мирный люд торговый обитается, обложил враг лютый, ахеяне поганые. А первый средь них тать и разбойник Ахилла. Похваляется силушкой своей, почитает себя первейшим богатырем на белом свете. Через то бахвальство народу тьму положил, и нет на него никакого угомона. Не хочешь ли постоять за дело правое, одолеть ворога окаянного?"
"Отчего ж не постоять, - говорю, - да только как мне попасть в края те далекие?"
"О том не беспокойся,- отвечает, - ибо владею я силой волшебной, что враз тебя на место доставит".
И не успел я глазом моргнуть - а уж стою в чистом поле. Одесную вижу град каменный, что, верно, Илионом называется. А ошуюю раскинулся окиян и на лукоморье лодей бесчисленное множество причалено. У тех лодей тьма неимоверная оружного народу теснится - войско ахеянское, не иначе.
Глядь - мчит на меня чудная телега о двух колесах, запряженная тройкой вороной. И правит телегою той молодец облика богатырского. На челе его - шелом с перьями, остальной же доспех бедный, только тело и прикрывает, а руки-ноги голые.
Подивился я: нешто разбойнички лихие на портки себе не награбили?
"Как звать-величать тебя добрый молодец? - вопрошаю. - Не ты ли Ахилла могучий, что мнит себя величайшем воином на белом свете?"
Тот себя в грудь десницей бьет и кричит: "Ахиллес!" Войско ахеянское в ответ имя его повторяет оглушительно, высоко копья воздевая.
А Ахилла в меня перстом своим тычет и голосит, что есть мочи: "Гектор! Гектор!"
"На себя бы поглядел, - отвечаю. - Ты не лайся, а слазь со своей таратайки. Выходи на честный бой".
Спешились мы с ним. Ахилла в меня копьем мечет. Поймал я то копье и преломил в руках. Достал тогда он меч, каковой и мечом язык не повернется назвать - и давай вокруг носиться. И все норовит своим ножиком глаз мне выбить. Тут начал я серчать. Махнул булавой - не попал. Другой раз махнул - опять не попал. "Да что ж ты скачешь, - говорю, - словно кузнец, тварь насекомая. Бейся честно, грудь в грудь!" Не хочет, ворог окаянный! Налетит, аки коршун, уязвит - и бежать. И до того меня досада взяла - словами не описать. Отбросил я булаву и щит, оборвал на его телеге упряжь и дышло у нее отломил. Им и прихлопнул татя, словно комара надоедливого.
Тут настала тишь великая - онемело все ахейское воинство. Долго было тихо. А затем вороги забегали, замельтешили, будто муравьи перед грозой, и давай орать: "Херакл, херакл!"
"Верно, - говорю, - пришел Ахилле вашему херакл. Кто следующий силушкой помериться?"
Охотников более не сыскалось. Посталкивали они лодьи свои на воду, попрыгали в них и давай загребать, что есть мочи.
Невесть откуда Аполоний появился: "Ох, уважил, так уважил, Илья свет Иванович! Злодея, будто мыша лаптем прихлопнул, тот и пикнуть не успел!" И давай меня нахваливать да на судьбу свою печалится, и все словами ненашенскими, непонятными. Дай бог памяти... О каком-то проекте "Хронос" рассказывал, клял начальника своего, Зевса, что сжить его со свету хочет, и даже бабу его, Диссертацию, зарезал без жалости. Не много я из речей тех умных понял, окромя главного: люд разбойный, Ученым Советом именуемый, зуб на него точит за то, что он роду человеческому иной, лучшей жизни чает. Посему вынужден Аполоний в иных временах хорониться.
Тут он умолкает и очи свои за мою спину таращит!
Оборотился я, глядь - позади стоит дюжина молодцов, и ликом и доспехом друг от друга неотличимых. В десницах сжимают оружие диковинное, на нас с Аполонием наставленное.
А рядом с ними старик мается, зело с виду грозный.
"Младший аналитик Аполлон! - верещит. - Вы арестованы!"
Два молодца друга моего сразу под микитки берут. А старче к нему подскочил и давай орать да ногами топать. Ты чего мол, сукин ты сын, сотворил?! Всю историю похерил, кричит, связи хронологические нарушил и эволюции полный кирдык устроил. Оттого белый свет теперь щитом медным накроется.
А тот ему не уступает! Не дал я, отвечает, вам, губителям рода людского, очаг цивилизации загнобить! От того человечеству, мол, великая польза и счастье будет. Теорию мою вы, кричит, осмеяли, забраковали, так узрите теперь, как она на практике работает. И ничего вам с этим уже не поделать.
Старик осерчал шибко. Да я, вопит, с тобой не знаю, что за это сотворю! Тащите, говорит, молодцы, его на базу, суд да ряд будем над злодеем вершить.
"Постойте, - молвлю тут я. - Не позволю забижать хорошего человека Аполония!"
Старче меня оглядел, как гривной одарил.
"А этого фигуранта, - говорит, - тоже прихватите. Узнает он у меня, как вмешиваться в исторические процессы!"
Тут уж я не сдержался. "Ты кого, - ору, - фигой обозвал, сморчок ты червивый! Меня, русского богатыря?!" Дышло я из десницы своей так и не выпустил, вот и давай им махать семо и овамо.
Раскидал я дружину старикову - не помогло им и оружье могучее. А старче сбёг. Сотворил, кудесник поганый, дыру сияющую и в нее прыгнул. Только пятки и сверкнули.
Подошел ко мне Аполоний, облобызал троекратно. "Спасибо тебе, - сказал, - Ильюша! Ворочу я тебя сейчас в твое время, и увидишь ты, как оно, время, изменилось. Как жить стало лучше, жить стало веселее. И помни, говорит, что в том твоя заслуга немалая".
Сказал - и оказался я вновь на лесной дороге.
Окончив свою повесть, Илья Муромец умолк и зорко огляделся: не ухмыльнется ли кто? Не любил богатырь, когда ему не верили. Последний из усомнившихся, княжий гридень Соловей, прозванный так за умение красиво свистеть, лишился своего умения совместно с дюжиной зубов.
- Ну и как? - спросил безусый отрок, что весь рассказ просидел с открытым ртом. - Изменилось время?
Илья, помрачнев лицом, ничего не ответил, лишь вздохнул тяжко.
Вдалеке, на краю стана, вдруг взвыли гнусавые рога. Волной докатился оттуда гомон людских голосов, в котором стали различимы отдельные крики:
- Союзники пожаловали!
- Трояне!
- Братья по оружию!
Внезапно оглушительный трубный рев раздался в ночи, заставив всех вздрогнуть. Из тьмы возникла гигантская серая туша, до нелепости невероятная в этом месте и времени.
- Слоны! - ахнул безусый отрок.
Сидящие у костра вскочили, с восторгом и страхом наблюдая, как величественно шествовали мимо диковинные звери, и пороховые ракетные установки на их спинах мерно раскачивались в такт тяжелой поступи исполинов.
Один лишь Муромец не двинулся с места, бормоча в хмельной тоске: "Заслуга моя, говоришь? Жить, говоришь, лучше? И-эх!"
Алеша Попович появился из темноты и присел рядом с Ильей, положив наземь свой пятизарядный штуцер. Принял протянутый ему жбан, отхлебнул и стал смотреть, как мимо, печатая шаг, проходит знаменитая троянская пехота.
- Ох, чудит наш князюшка, то бишь, тьфу ты господи, государь анпиратор, - хмыкнул вдруг он. - Полмира захватили - все ему мало! До последнего, говорит, моря... Ну скажи хоть ты мне, Ильюша, на кой хрен сдалась нам эта Япония?!
|
|
