Лев Гунин
ОТ ПОЗНАНИ ДО БРЕСТА
Из сборника
ОТ ПОЗНАНИ ДО БРЕСТА
Стихи 1986 года
СЧИТАЛКА
Рёв самолета. День.
Синей машины тень.
Встали дорогой львы.
Лица твердят: "Увы".
Есть на траве трава.
В мареве красных два.
Белый халат. Колпак.
Рамка тебе не враг.
Серый приёмник. Руль.
Звуки речей, как нуль.
Синий капот. И герб.
Молот на нём и серп.
Падают вниз два льва.
Снова "один" - трава.
Глаз разряжён и пуст.
Слышится кости хруст.
Ветер гранит стекло.
В мире бессмертно зло.
Слово как камень: "Есть!"
В цифрах вам будет месть!..
Январь,1986.
* * *
на пороге на дороге
на туманной вышине
ждёт чудовище немногих
поджидая их во сне
повторится то что снилось
и нельзя остановить
злого холода могилы
или горя (если жить)
раз дошёл до этой точки
два пути припасены:
гибель бренной оболочки
или вечный вкус вины
если сердце разорвалось
но живётся как всегда:
значит жертвы было мало
или ратного труда
или кто-то из любимых
жизнь свою ему отдал
чтоб сразиться с ним могли мы
за туманный перевал
Январь, 1986.
ПЕСНЬ ЧАСОВЩИКА
я маленький и вёрткий часовщик
я - Центра несменяемый денщик
в моём глазу монокль для часов
тупое эхо прожитых веков
в моём окне - толпа
и каждый день
за мной не освещаемая тень
за мной живут уютные мальки
пружины
гайки
крышки
и кульки
в моём углу всегда тончайший звон
летит карета с куклой под уклон
стоят блядушки с мушкой на губе
филонят грузчики
безмолвствует ГБ
и легаши-менты гуляют тут
и на асфальт заплёванный плюют
всё что предел - имеет бледный вид
мне часто - очень - задница болит
на боль в заду слегка зудит язык
вот потому-то сам я часовщик
и завтра - думаю - уже под вечер - снять
из тех - престижных - фирменную блядь
с которой спал законченный пижон
из дома с флагом...
- Беня! Выйди вон!
Март, 1986.
Лев Гунин. Варшава. Лето, 1986
ВСЕГО 14 ЛЕТ НАЗАД
Туман одел квартал. Тихи дома.
В их окнах чья-то жизнь цветёт геранью.
И тянется дух комнат, бахрома
дыхания из ставень щёлок данью.
Дворы под сизым флером тишины.
И воздух свеж, и тротуаров блеклость.
И вспыхивают фонари одни,
без окон, отгороженных от света.
И мыслей нет. И улицы пусты.
И хочется, чтоб время не бежало.
И хочется, чтоб новые кресты
на кладбище оно не рисовало...
Март-Апрель, 1986.
ЕЩЁ НОЧЬ
Невидимая, скрытая мягкими
изгибами ткани,
темнотой очертаний,
слившаяся с фоном (действительно ли
она существует?).
Грузная, неподвижная, со спицами в
угадываемых руках,
она застыла глыбой
в окне печали.
Позолоченные спицы
отдельно от рук
вяжут незримую связь обречённых
на то же инстинктов.
Капли распада в глазах
блестят слезами на чёрных веках.
И румяна слов крысиным помётом -
отметины на её лице.
А если нет у неё лица - истлевшие травы
пучками сплетений
вЕками наметят контуры её форм;
и только блеск спиц
среди неподвижной черноты марлевых паутин
выдаёт движение нереальной жизни
на игрушечных склонах гор с игрушечным серпантином.
Сентябрь, 1986. Бобруйск.
МИССИЯ
(из книги стихов "Сопредельности")
моей жене Алле
Сквозь дебри страха и чащобы зол
я прорывался, становясь похожим
на тех, кто в этих дебрях жизнь провел.
Моя пятнистой становилась кожа,
и панцирь, весь зловонный, покрывал
мне тело, для которого был - ложе.
Я заскорузло-неуклюжим стал.
И навзничь я лицом к земле припал,
как сонмы тварей, лицеземных тоже.
И вот я здесь. Я много повидал.
Но даже здесь угольями теплится
под серым пеплом то, что мне придал
опасный путь, вояж в поля-станицы,
угар дорог, в окне мельканье шпал,
и хищный, но пугливый взор лисицы...
...я в крепости своей. Среди начал
совсем других. Но почему мне снится
чужой район - и рельсы, и вокзал,
и улицы кусок, и эти лица
с печатью силы злой, и в их глазах
ветвятся змеи, как мой дух ветвится?
На насыпь что-то поднимает в снах
мои глаза, и где-то поезд мчится;
хочу бежать - но гири на ногах...
Глаза открою - тишина. И длится
спокойный ход тугих минут: везде;
и преданность знакомая разлита
тут в воздухе самом, и страх в узде
тяжелых камней разума, и руки
уверенно молчат в родной среде...
Во всех предметах - эликсир поруки
за остальных, защита и удел.
Броня святая от угрозы внешней.
Я смыл с себя остатки грязи той,
налипшей среди вылазки успешной
в чудовищный и жуткий мир иной.
Но в забытьи буравы сверлят мозг,
и ужас силы мощной, неподвластной
связует, как приснившийся мне мост -
где поезда сквозь плоть мою, - с опасным
и тёмным чем-то,
и побег не прост.
И власть его не гасит расстоянье,
и стены от неё не защитят.
И никакое солнечное знанье
тьмы не рассеет прущей из засад.
И перед злобным, крепости воздвигшим
до облаков, железным царством т е х,
мирок мой беззащитен, как без крыши,
стотонной силой сломанный лемех!
Но, в землю опуская, где есть камни,
свой плуг - я всё же пашню проводил,
и пусть случайность, но она дала мне
защиту среди зла, где я бродил
так долго невредимым и тщеславным.
И - пусть объятый страхом и тоской
под окнами свирепых цитаделей -
я совершал намеченный путь свой,
я невредим, я доходил до цели,
немыслимо усталый, но живой.
1986, Варшава - Вена - Бобруйск.
Лев Гунин. Варшава. Лето, 1988
ИСКУШЕНИЕ
чёрные рясы
красная роза
в глине увязли
кареты колёса
плоть против воли
ум против тела
ряса от крови
вся почернела
роза от ночи
вся распушилась
капля точит
камень унылый
тело исколют
розы шипы
мудрости очи
слепы... слепы...
Ноябрь, 1986.
ПРАВО
право правами направлено в правильность русла
сильный всесилен вселенски всегда даже устно
своды законов немые утёсы бумаги
своды небесные грязью чернил замарали
ставит на стол стволовые столбища закона
властью властителей и факультетом учёный
чтобы бесправных бессильных и слабых короной
вбить в это дерево кафедры белой вороной
юный де юре юрист юркнет в юрский период
где неподвластен законам карающих игу
старый как мир представитель простого народа
словно атлант изнывает под тяжестью свода
и на вершине на троне тройничного кода
спит обретённая не обретённой свобода
Ноябрь, 1986.
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР
напоминают кукол в кружевах
накрашенные местные блядушки
сверкая лаком мчат на всех парах
автомобили - и пивные кружки
на двух ногах толкаются в дверях
толпа огромный палец окунула
в чернильный воздух уличных траншей
разрывы вскриков мчатся как из дула
и хохот каждый будто бы ничей
и отраженья ног грубы как ноги мула
на лицах тень совиной красоты
на лицах сети фонарей вечерних
кругом сердца в которых бьют кнуты
на пальцах блеск колец из темноты
комки надежд и радостей мгновенных
и в каждой наступившей тишине
как пульс покойника - почти неощутимо -
Большая Скука дышит при луне
и молча дефилирует под гримом...
песочные часы шуршат в окне
песочные часы - чужая жизнь
на фоне одиночества немого
глядящего бесцветным взором вниз
хронического как изъяны линз
насупленного сирого больного...
окончен день принужденных к труду
замок повешен на ворОта суток
и в них увязли как в гнилом пруду
компании воров и проституток
всегда готовых к божьему суду
на вешалках и в гардеробах шляпки
портфели куртки пОльта всех мастей
и местные князьки сложили лапки
и в логовах своих дерут свиней
иль дрыхнут повалившись на канапки
и взбит из тел и света ламп бисквит
который все немыми язычками
лакают страстно позабыв про стыд
и утопают с головою сами
в своих же глотках где упырь сидит
и катятся дождём на кожу бёдер
дистиллированные слёзы
и дрожат
на голых ляжках блики
белых вёдер
гостиничных зеркал в слезах дождя
и судят каждый образ по породе
и в зябком сером воздухе гостиниц -
не отплывавших с места кораблей -
годами ждут просительницы в синем
задастые парнишки... но ничей
билет не разорвали в этой тине...
Ноябрь, 1986.
ГЕРМЕС И АФРОДИТА
бегущими стопами метит меркурий места
торгами коммерций обклеив стену мирозданья
и метит губами богини любви красота
свои порожденья свои дорогие созданья
летучих сандалий везде простирается власть
а власть афродиты уходит в уделы психеи
но всё изменилось от алчности нашей сейчас
и хочет гермес свою власть вознести выше шеи
медузы драконы бросают сердца на стекло
всю ночь напролёт препарируя злыми ножами
под жутким огнём под глядящим из оптики злом
под старшего брата всевидящими глазами
бессильные символы силу свою обретут
и станем преступны не зная про непоправимость
и в клетке не снимут с нас нами запутанных пут
и род человеческий станет придатком Машины
Ноябрь, 1986.
* * *
чёрное скопище разных нездешних причин
ужасными кричащих голосами
моё лицо и может быть мой чин
застившее
подпорками-лесами
видимой сущностью прошлых обличий и слов
стрела хазарская летит всё обрывая
и высота
по-прежнему пустая
меня манит из холода веков
власть вознестись над низинами бренной земли
меня сегодня мучит и пугает
я чую на подошвах мозоли
мне жмут
уже
гермесовы
сандали
нет блага выше всех
и посему
в награду
одиночество и холод
мне боги подарили одному
не утолив
живого счастья
голод
но вопреки всем правам ледниковой зимы
близких своих я сжимая горячие руки
счастьем живым среди хмурых торосов храним
сердцем оттаявшим чувствуя дольние муки
только грозит мне из бездны невидимой ад
за нарушение этих вселенских законов
целя омертой несущей губительный яд
в кровных моих
мне грозя с ледовитого трона
самым ужасным что хляби вселенной хранят
Ноябрь, 1986.
* * *
Откроется окно. Проникнет взгляд
во внутренность вечерних помещений.
И вспыхнет на котурнах ад и рай,
людская сущность в коконе мгновений.
Зарыта мысль под деками полов,
под мебелью, на тонких ножках спящей,
и стрелки бытие перевело,
как переводит взгляд свой зверь из чащи.
Декабрь зарыл полоску под окном,
что не оттаяла с морозов прошлогодних,
и кровью пахнет красное вино,
и снег шуршит о дом сыпучей сводней.
И цвет холста далёкого милей
(тем, что сберёг живую жизни свежесть),
чем близкий остов суеты людей,
окутывая запахом всё тем же.
В углах застыла серая тоска,
и до утра кукушки спят с квартирах
выскакивая из окошек сирых
сказать "ку-ку", как говорят "пока".
Но и на вялой бледности румяна.
И вспыхнет снег от солнечных лучей.
И день придёт, огромный и ничей,
как небо, как улыбка океана.
Повиснет шар над скованной землёй,
над буднями простых, непосвящённых,
обманывая высшей красотой,
обмазывая охрой их салоны.
Застынут - вздрогнув - злобные ножи,
и вор к вору примчится за советом,
и станут мыслью кустики спаржи,
и темнота на время станет светом...
Но смена декорации. И взгляд
на прежний эпизод наткнётся снова,
и снова то же ложе на углях,
и та же мира тёмная основа.
27 декабря, 1986.
* * *
подобие подобия
многословие
не сплю
две ночи я
многоточие
своё и чужое
нас двое
один на двух
зренье
и слух
27 декабря, 1986.
* * *
оранжевое яблоко в окне
напоминает клоуна румяна
пушисты ветви
и повсюду снег
и варежка из правого кармана
кругом на подоконниках перины
с небес летит сыпучих блесток хор
и каждый перекрёсток как с картины
и перекрашен белым каждый двор
шикарна декорация зимы
сквозь улицы с восторгом продираясь
спешу к себе
и окна лёд покрыл
как леденцы на солнце замерзая
и тот же привкус в горле как всегда
когда совсем уж близок зимний праздник
как будто содой прежние года
смягчали свой уход не из приязни
так каждый год...
и если день рожденья -
стрела на близость личного конца:
то Новый Год - всемирный День Забвенья -
дорожный знак где тьмы инициал
стрела на рода нашего старенье
покуда будет рода биться сердце
покуда человечество живёт
подобен репетируемой смерти
любой текущий годовой отсчёт
космическая эта интровертность
не потому ли весело и грустно
и хочется мне плакать и стонать
и отчего-то снова в сердце пусто
но отчего - не велено мне знать
мне страшно зреть в грядущем мельтешенье
страниц-недель и сгибов годовых
своё неумолимое паденье
злодейства моего мертвящий жмых
среди зимы прекрасного явленья
27 декабря, 1986.
* * *
падает капля
кровь
алая мысль
любовь
кровь и любовь
монолит
мир его
не разделит
кровь и любовь
это кров
нашей натуры
ров
нашей сущности
взбрык
всей нашей
жизни
миг
алеют
на белых полях
ягоды
сея
страх
Ноябрь-Декабрь, 1986.
* * *
если бы я верил в бога
я бы душу заложил
если бы я верил в чёрта
я бы всех святее был
где мне взять судьбу людскую
чем гордыню усмирить
никогда я не ликую
но и слёз мне не пролить
я владел душой прелестниц
но их тел не удержал
я достиг вершины лестниц
но со всех вершин упал
кто мне равен с кем я должен
свой преострый меч скрестить
чтобы улицею божьей
рядом с равными ходить?...
Декабрь, 1986.
* * *
отчего в декабре мне всегда неуютно дышать
и стучит одиночество в сердца ребристую клетку
и людская толпа меня больше не хочет принять
и покоя мне нет и опоры привычной мне нету
среди улиц знакомых и дел что успел я зачать
холодеет душа и злодейство кровавое снится
моего двойника из набухших грядущих времён
и сжимается сердце и падает сверху как птица
поражённая выстрелом собственной тени с ружьём
как орёл сбитый теми кем был навсегда приручён...
и чернеют как кровь вечереющих окон глазницы
одиноко ветвям в непроглядной ночной высоте
ледяной истукан шевелит свои острые спицы
в ранах мук неземных - и висит на ужасном кресте
невиновность моя умирая под хохот столицы...
Конец декабря, 1986.
ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ
ростки росли раскосые во мгле
и что бы мы про них ни говорили
бельё не прополощешь в полынье
когда она полна мальтийской пыли
каприз на капри капал как капель
черна черника в черни черноокой
в углу вместо ружья висит шинель
и блики на воде рехнулись скопом
и вечность отутюжена дотла
носатый полдень пьёт её прохладу
и если осень вьюга замела
дороги не найти сегодня к саду
и завтра в этой смуте не найти
и только я на трупе жизни прежней
себя похороню на полпути
не дав повторно расцвести надежде
и только я (не важно - что вокруг)
не состоюсь по меркам человечьим
и завершу то мельтешенье рук
покрыв себя твоим проклятьем вечным
29 декабря, 1986.
* * *
долети до первого каскада
бремя водружённое в ночи
нового паденья мне не надо
на полу зажёг я две свечи
слишком быстро в миф перетекают
тысячи трагедий как одна
и обёртку времени срывает
и моя и не моя вина
т а м моя судьба уже свершилась
и на новом месте не начать
жизнь одну которая закрылась
со второй что обращает вспять
совершив чудовищное нечто
злу поддавшись твёрдость потеряв
я взвалил на собственные плечи
время жить и время умирать
нет мне судии на белом свете
я сужу - и то всего страшней
только смерть окончит жизни эти
но до брошенных в пути нет дела ей
но до тех кто одинок до света
дела нет другим что спят в ночи
до зари в ноздрю её продеты
неземные времени ключи...
Декабрь, 1986 - Сентябрь, 1991.
* * *
ночь полна
как чаша до краёв
имена
осколки древних слов
капают минуты
кровь часов
звуки как редуты
их основ
облака свечений
потолок
света нет
нет тени
только срок
Ноябрь, 1986.
* * *
не останется капли
мёд не достанут
каменной стеле не быть говорящей
и в глазах не утонет
капля первого света
и в мясистом их теле
не останется игл
мы бесплотной надеждой
мы часы вашей жизни
говорящие тени
мы питаемся мясом
ваших прошлых ночей
ваших сонных артерий
ваших трубчатых снов
мы бьём
мы бьём
всегда
да
мы бьём
бьём
всегда
боль
как первая капля
за ударом
удары
разномерные
стуки
расползается красным
на асфальте пятно
не достанут шлафрока
дагеротипов портшезов
длиннолицых корнетов
пряжек медных и сабель
утра не будет
будет смутное что-то
что похоже на утро
в пыльных залах гимназий
в отупении сном
мы цветы вашей смерти
мы тоска вашей жизни
и мы бьём
бьём...
бьём...
и никто не поверит
в струйку яркую света
как не верили в вечность
как не верят сейчас
боль не вырвать из плоти
смерть не вырвать из тела
без шипов роз не вырвать
как не вырвать и нас
белый шум на портретах
белой вечности крылья
гул прибоя морского
чёрный космоса шум
и никто не узнает
и никто не найдёт
не будет удачи
не останется капли
Ноябрь, 1986.
* * *
брошено тело в кровать
что бы ни делал
в жизни не убежать
душою из тела
даже когда ничего
в ней не осталось
тянет к земле от того
тела усталость
даже конец как агнец
кода - и точка
но тяготит как венец
бренная оболочка
снам только разрешено
душу от тела
бросить на самое дно
тайных пределов
временно разъединить
и совмещая
ствол ядовитый вклинить
ада и рая
Ноябрь, 1986.
* * *
в голубой тёмно-синей долине
звёздный хаос уносит река
в отражённых до боли глубинах
в погружённости что глубока
отражённые бездны немые
на неведомых безднах реки
две среды глубины неземные
два мизинца всё той же руки.
а расплата рождает расплаты
на поверхности жизни людской
и в глубинах блестят словно латы
порожденья угрозы живой
Ноябрь, 1986.
* * *
вода в воде: глаза в кромешной тьме
не освещённой ни одной звездою
и тень в тени: душа среди теней
тропы звериной прямо к водопою
в моей душе невидимый гребец
незримую ладью ведёт куда-то
и месяц скрыт за тучей как венец
что на чело опустится к закату
и свет его блеснёт как тусклый клад
в разрывах туч - и вижу в тёмной дали
свою ладью спускаемую в ад
и свет над ней грознее блеска стали
21 декабря, 1986.
* * *
на глазу повязка
над бровями шрам
правда или сказка
я не знаю сам
синь татуировки
на его плече
след халдейской ковки
в спрятанном мече
и в ладони сильной
десять злотых мнёт
пахнет керосином
далеко живёт
за пятью морями
за стеной огня...
пусть бы с кораблями
взял он и меня...
только бы избавил
от ярма судьбы
изменил добавил
в рать удачи бы
только бы любимый
кровный дорогой
завтра изменим был
излечим судьбой
только бы на встречу
с дамою с косой
он бы не был мечен
как я - кривизной...
Лето, 1986. Познань.
ПОЭЗИЯ
|