Лев Гунин
Из цикла

E X T R E M I T A S

           цикл стихотворений 1981-1982 года


                         (отрывки)



ВОСКРЕСНОЕ УТРО - 10

                        Лене Барановой и Ларе Медведевой.

День заползал в сознание-окно.
И в узких щелях глаз его ловили
те двое, что друг друга не любили,
но были ночью целое, одно.

Снег падал так, как будто был туман.
Пурга свирепствовала люто до рассвета.
А утром оказалась вуалетта
на белом дне - оптический обман.

Полоска снега снизу, на окне,
всё ширилась, вбирая слой за слоем.
Казалось: в блеклом свете эти двое
засыпаны побелкой, как во сне.

Она собрала всю свою одежду,
разбросанную всюду на полу,
привычным жестом волосы подрезав,
рванулась взглядом на торшер в углу.

Снег падал с неба ватой до земли,
и в тротуарах утопали те же,
что в логовах остаться не могли,
и шли внизу; а здесь, на высоте,
глаза её блуждали по одежде.

Глаза её блуждали по плите,
где был картофель в миске тёмно-красной;
торчком объедки трапезы вчерашней,
как пятна слёз на выцветшем листе.

Окурки червяками безобразно,
остатки кофе в чашках на столе,
и рюмки, перепачканы в золе,
захватанные пальцами, и праздно

предметы жили в полумгле вокруг.
Она пошла назад, не одеваясь.
Легла в постель. "Наверное, ты знаешь,
я не пойду домой. Метель".
Испуг... Испуг?

Испуг. Ведь может всё развоплотиться.
Исчезнуть. Убежать от высоты.
И воскресенье перестанет сниться.
И упадут безвременья мосты.

Запретное, греховное томленье
уйдёт, не возвращаясь никогда.
И явится другое воскресенье,
что скукою спрессовано в года...

И он кивнул. На локте приподнялся.
В глаза её, как в омут, поглядел.
И тела обнажённого касался,
где острия отравленные стрел.

Спешили люди за окном, внизу.
Ползли машины. Снег летел, как вата.
И он смахнул пылинку, как слезу,
и наклонился грубо-виновато.

---------------------------------------


        *         *         *

грусть цвета серого льна
бьёт за предел волокна
бьёт за предел глубины
не осознанье вины
не порицанье забот
за досягаемость бьёт
тайное что-то кладя
в то что себе не судья
цельная серая грусть
в серых подъездах   и пусть
свет негасимо в окне
шрамы теней на спине
пусть неделим и забыт
долгих ночей сталактит
грустное эхо на дне
словно монах в сутане
чьё-то лицо за стеклом
будущим страхом и сном

---------------------------------



        *        *       *

I targnęłem, by wydrzeć
choć skargę, jęk grozy...
Milczała...

               Leopold Staff

не заменить смятением порыв
всё было аббревиатурой смерти
усталая садится птица - срыв
усталые мозги шумят: поверьте....

поверьте что дошёл я до конца
другие же дошли до середины
я вижу в прошлой жизни только спины
и не увижу никогда лица

и в комнатах где тумбочки и полки
мне не узреть начертанных путей
они запретный плод моих идей
они как будто уличные волки

всегда запретно счастье у лица
когда казалось: протяни лишь руку
и обречён всегда агнец на муку
пока мы чтём заклание агнца

всегда лишён избытка сил кто чище
а кто сильней всегда лишён тепла
тот и другой ничтожны против зла
и остаётся только пепелище

грядёт бредёт антихрист и машиях
не сокрушив копытами пути
и черепами попранных хрустит
безглазой мордой в чёрной коже крыльев

и падают без боя без войны
дома и башни обращённых к небу
и вера угасает без страны
и животы слипаются без хлеба

и я разрушен  
не восстановим
спокойный храм в моей душе покорной
и на дорогу вышел я один
в конце которой
дьявол беспризорный

уже без мук без страха без потерь
всё пройдено всё проклято всё взято
и только в облаках открыта дверь
но слишком высока и слишком свята

------------------------------------------------


        *        *        *

без приличия
нету отличия
нет регалий и нету обычая
без личины не выстричь величия
из колтунных волос единичия

всё так связно как было задумано
мир полярен не так как мы думаем
ходят парами швы дихотомии
на предвечных полях лоботомии

и для скважины каждой подобия
три-четыре ключа приготовлено
и для горла трахеи кишечника
ядов множество месят кузнечики

и для бога есть чёрт как положено
всё повязано всё перемножено

---------------------------------------------


        *        *        *

Я связан с нитью прошлого и этого.
Во мне живёт предел ребра досветова.
В глубинах сфер эпох невырождаемых
горят глаза любимых, обожаемых.
Струна души звучит почти без музыки.
подвешивая прикасаний грузики.
В запасе мира - желчь луны и магния,
что освещает фоторасстояния.
И открывает шторки объективные,
две створки, до конца не постижимые.
Рисует бремя вздохи диспозиции
не эпигонской кистью дефиниции.
Раскроется в глуби каркаса алое,
как дула пушек из бортов до палубы,
не уставая метрономом вечности,
гигантом, обращённым против млечности.
И связывает прочно нить дыхания
два рода, два конца, два расстояния.

----------------------------------------------


     POST FACTUM

Атланты, руки опустив,
пошли вздремнуть за косогором.
Упало небо. Ветер стих.
И вылезло на берег море.

И снегопад дома покрыл,
и воздух сам смешал с землёю,
и фонарями призрак плыл,
сцепившись яро сам с собою.

Светили окна сквозь него,
как будто хищники глазами,
как будто всадников без шпор
сквозь мглу просвечивало знамя.

И шёл прохожий сквозь пургу,
порывы преодолевая,
словно охотник сквозь тайгу,
сугробов, бурь не замечая.

И та, над чьею головой
держал он небо жизни этой
(как зонтик сильною рукой),
его звала "моим атлетом".

Звала "Атлантом" иногда,
а иногда "Кариатидом";
утяжеляла свод звезда
своим капризом или видом.

И он, устав держать такую тяжесть,
ушёл, в постели не своей заснув.
И небо обвалилось, громыхнув
и став обычным снегопадом сразу.

Атланты утром встали, отоспавшись.
А неба больше нет. Разбилось вдрызг.  
Его теперь мила им даже тяжесть,
и каждой золотой звезды каприз.

Но поздно. Не собрать его осколков.
Что толку в том, кто виноват?
И без людей планета, без потомков,
и не вернуть им ничего назад.

----------------------------------------------



       *       *      *

наружные вены души
что кровью набухли за окнами
чернеют ракетными соплами
весь вечер собой задушив

бледнеют к утру фонари
и мир весь ночной и заснеженный
продукт эфемерной зари
как снимок давно передержанный

и то что случается в нём
взрывается болью незнаемой
и окна пылают огнём
и души огнём пожираемы

и блещут церквей купола
во тьме своим блеском чуть видимым
на срезах чернеет смола
и капает кровь мира нитями

и связью различных миров
что сосуществуют пространствами
от города до городов
что княжествами и ханствами

что с именем Бога встают
не зная что Богову Богово
не зная что счастье их труд
и что назначенье - их логово

-------------------------------------

  ТРИ ВОСКРЕСНЫЕ ПЕСНИ

                 I
Подбит был светом вместо меха день.
На жаровню толпы бросая души,
период дообеденный был сушей,
вокруг которой моря дребедень,
и души знали, кто кем будет скушан.

Мельканье ног. Мельканье лиц. Обед.
Сосиски в свёртке. Курточки на детях.
И с сигаретой на балконе дед,
и никотин вонючий в сигарете,
а в ванне засыхала тётя Бетя:
воды ни капли в кране снова нет.

Стояли статуи на кровлях, наблюдая,
как старый самосвал в снегу застрял.
Колёса буксовали. Назревал
скандал в огромной очереди с краю
площадки между магазинами. И знал
об этом лишь один. И тот кемарил.

...Заиндевевшими томатами казались
в халатах продавщицы эскимо.
И близнецы, сопя, переживали,
что "не едят морожено зимой",
носились, и на тётку налетали.

...Часы показывали десять. Было два.
Обед почти кончался. Подавали
сердца под соусом, суставы, и в хрустальном
сосуде слёзы - запивать. Слова
казались перцем конусообразным
почти на месте, но без шутовства.

Толпа распалась и сложилась вновь.
И стройная девчонка в ней скучала,
мечтая юркнуть вновь под одеяло,
и поднимала удивлённо бровь,
как будто ничего она не знала.

Старик с балкона был уже в толпе.
Он бодро с сеткой семенил на гибель
(стояла у пивной его жена).
В уме торговцы считывали прибыль.
Студенты ждали красного вина.
И голосок старушечий скрипел.

Воскресный день бежал всё дальше. Врозь
бежали в нём толпа и толпы. Лица
дымились от желания напиться.
Но из-за жён опять не удалось.
Вокруг оси должны были крутиться
мужчины, мальчики и юноши. И птица -
обычный голубь - сев на тротуар,
на льду холодном начала коптиться...


                 II
  ПЕСЕНКА ТРОТУАРА

по мне ходят ноги
я хуже дороги
одной что за городом вьётся
осколок убогий
домами застроен
и мною граница сечётся...
пронзённый шагами
я под каблуками
вздыхаю но вздохов не слышно
ведь если вы сами
с жестокостью к вам же
то камень жалеть будет лишне
и я понимаю
что как ни желаю
не стану столбом или домом
быть может не знаю
что всем тем кто с краю
страдать одинаково плохо...

                 III
             ЭТЮД

Проснувшись у соседки, парикмахер,
облапав свою голову, нащупал
то место, где в мозги засела ночь.

Покрыто было всё снаружи снегом.
На всём сиял благословенный свет.
И парикмахер ждал: опохмелиться.

С вульгарным блеском "Шпигеля" под мышкой,
студент спешил на Круг к своей подруге.
Мальчишки раскупали эскимо.

Таксисты, не успев побриться гладко,
смотрели молча в зеркальце машины,
и видели друг друга или снег.

Дородная девица, потянувшись
и груди напрягая, вспоминала,
как позапрошлой ночью была с  н и м.

Она глазела на портрет графини
в атласной рамке, и соображала,
что, если там бы выросли усы.

В другой опочивальне в том же доме
носатый сторож в зеркало смотрелся,
и думал, не состричь ли ему ус.

Летала моль по коридору к шкафу.
И двое розоватых мальчуганов
её ловить пытались безуспешно.

Падал снег.

Такси на поворотах буксовали.
С авоськами хозяйки вылезали
и волокли по десять литров молока.

Два милиционера проходили
по улице, и что-то говорили
друг другу еле слышно.

Падал снег.

На третьем этаже водонапорной башни,
оставленной как будто экспонатом,
рабочие играли в рамс. Курили.
И пили водку с перцем.

Падал снег.

Какой-то волосатый иностранец,
проспав всю ночь с известной местной шлюхой,
подумал: "Ей домой, а мне куда?"

На кухне жарились блины на сковородке.
Носки сушились в ванной.

Падал снег.

В гостинице ковровые дорожки
и зеркала на каждом повороте.
И горничная, опершись на кресло,
заталкивала простыни в мешок.
В подвале ждали прачки.

Падал снег.
------------------------------------------
 

          EXTREMITAS
Дай волю волнам. Пусть они несут
к границе постоянной - EXTREMITAS -
твой разум, что освобождён от пут,
туда, где в трёх стихиях вьются нити
и существуют там, и здесь, и тут.

Земля и воздух. Под тобой вода.
Хранят везде загадочные нити,
что отделяют раз и навсегда
о д н о   от   м н о г о г о  невидимой границей,
и длятся вечно - мира провода.

И белые колонны из воды
встают немыми стражами Эллады,
как будто рукотворные сады
стволами стройными, как тонкий стан Паллады,
и амфоры из-под камней видны.

Вот лопнула струна в груди - граница!
Вот на границе разум задремал.
Поют ограниченья - EXTREMITAS,
поёт освобождение - накал,
то и другое в нас самих сокрыто.

И, если храмы из груди встают,
и, если ты к чему-то прикоснулся,
то, значит, что сейчас ты там и тут,
и на границе столб перевернулся.

-------------------------------------------


ОЖИДАНИЕ РАССВЕТА

Быть может, слишком многого хочу...
Рассветом ожидающимся, слёзным
я оплачу висящую звезду.

За окном - полутьма
пепельно-серого цвета.
Неба не видно:
слито с землёй.
И запах ладоней
преследует
вплоть до рассвета.
Вплоть до "завтра"...
Пока!..

------------------------------

     Цикл написан в ноябре 1981 -
     январе 1982 года

------------------------------ 

     _______________