Справа налево: Лев (Лев Гунин), Лапоть (Юрий К.), Моня (Миша Куржалов-Шнайдман),
Димус (Дима Макаревич) 

воспоминаниями, дневниковыми записями, советоваться со мной, не опасаясь меня или огласки. Как ни странно, возвращаясь в Ригу, я часто ловил себя на мыслях о рассказах Льва и раскручивал, разгадывал задаваемые им загадки. 

Лев Гунин жил в иллюзорном, воображаемом мире, и его оценки реальности выводились из сложных комплексов бесчисленных связей внутри этого иллюзорного мира. Он никогда не судил о явлении прямо, по внешним признакам. Часто он не мог сказать, какие глаза или цвет волос у его самого близкого друга, не обращал внимания, в каком платье была вчера его любимая девушка, пропускал самую важную фразу из сказанного ему.

С другой стороны, он обладал прекрасной памятью, быстрой реакцией, мог прекрасно обороняться даже от двух нападавших на него человек одновременно, неплохо играл в шахматы, прекрасно знал физику, геометрию и тригонометрию, мог запомнить слово в слово длинный разговор, распутывал логически сложные, запутанные интриги. Это крайне редкое в людях сочетание личности типа "не от мира сего" с одарённостью в области практических, бойцовских качеств, на мой взгляд, явилось одной из главных причин всех жизненных несчастий Льва Гунина. Именно из-за этого раздвоения его принимали не за того человека и боялись (соответственно вступая с ним в борьбу и преследуя) те, для кого он был совершенно безопасен. С другой стороны, остальные жители иллюзорных миров совершенно безосновательно видели в нём чуждую личность и боялись его уже по обратным причинам, бойкотируя, не принимая в свой круг. Но именно поэтому жизнь Льва Гунина уникальна, фантастична - и мало кто пережил, испытал, и сделал то, что он.

Оля Шадурко, родственница Льва Гунина

Как я уже заметил, Лев часто проявлял явную близорукость и невосприимчивость по отношению к реальности. С другой стороны, его оценки, выведенные из кружных, основанных на интуиции и почерпнутых внутри его собственного иллюзорного мира, "признаках", часто оказывались поразительными, пророческими - и заставали врасплох. Как, почему и откуда человек, никогда не обращавший внимания на то, какие у его собеседника глаза, мог заключить, что у всех тиранов одного типа - один, а у тиранов другого типа - другой цвет глаз (не важно, что я считаю это чистой ерундой), или что у его дедушки по матери, у отца, матери, у него, у его брата, у его жены, у его детей - один и тот же цвет глаз: карий (что соответствовало действительности), как ему казалось, потому, что этот признак больше, чем другие, указывает на родство над - генетического, - духовного - единства. В экстремальных ситуациях, когда речь шла о спасении жизни близкого человека или когда опасность угрожала ему самому, он делал поразительные по наблюдательности, крайне точные, оценки и выводы, но в повседневной жизни был непрактичен и часто ошибался в своих выводах.

Но, даже когда он проявлял поразительную наблюдательность в экстремальных ситуациях, она могла быть стимулирована неправильными, воображаемыми общими установками и предположениями.

При всём этом выводы Льва Гунина, его оценки, его философские, социологические и исторические теории крайне ценны, но только не там, где они направлены на познание практической, повседневной реальности. Отсюда моё немного скептическое отношение к его - на мой взгляд, воображаемому - противоборству с КГБ, к монументальной псевдо-картине запутанной и хитрой борьбы, описанной в его дневниках.

Яся Янджеевска, теперь живет в Париже
И тут выступает вперёд ещё одно его заблуждение, а, может быть, страх. Перепуганный тем, что с ним произошло в девятом-десятом классах (когда его обвинили в антисоветчине, устроили целое судилище, вмешали туда КГБ), он был под вечным прессом опасений, что ему предъявят официальное обвинение, если конфискуют его философские или литературные произведения, в которых прямо или косвенно присутствовала критика советского режима. Он боялся мифического ареста, привода в КГБ больше, чем слежки, погонь, ночных нападений или тайных козней. До тех пор, пока он не занимался распространением своих критических работ в широких масштабах, а, тем более, пока он просто "писал в стол", официальные обыски, конфискация его произведений, а, тем более, арест никогда ему не грозили. Тайное противоборство с КГБ, какие-то элементы которого, наверное, присутствовали на самом деле, но в целом - так я считаю - лишь воображаемое им, было гораздо опаснее и вело к намного более серьёзным последствиям. Реагируя на изощрённые, построенные на элементах профессиональной разведки, зондирующие действия КГБ, большинство из которых не обязательно были направлены на него, но какие он тем или иным образом замечал (как он выражался, "раскрывал"), профессионально уходя от вполне возможной слежки, он только привлекал к себе нездоровое любопытство органов, провоцировал более профессиональную слежку, тайные обыски, контакты со стукачами, и т.п.

Лев Гунин в Литве. 1973 год

Вполне возможно, что он замечал слежку, но это не значит, что следили именно за ним. Уходя от этой слежки, он привлекал к себе внимание - и уже оставался "под колпаком". Чем больше я разговаривал со Львом, тем больше мне казалось, что во всём, что касается этого мнимого противоборства, присутствовал элемент какого-то скрытного мазохизма. Мне всё время казалось, что во всех его действиях, связанных с тем, что он называл преследованиями, сквозил плохо скрываемый сигнал: "Вот я, следите за мной, играйте со мной в ваши игры!" В Бобруйске, городе, в котором и вокруг которого было сосредоточено столько войск, сколько, возможно, больше нигде в бывшем СССР, кроме Московской области (на около 270 тысяч "своего" населения в Бобруйске приходилось не менее 200 тысяч военных и их семей), было легко привлечь к себе внимание и КГБ, и военной разведки, и контрразведки, и милиции, и других подразделений.

Лена Н., подруга Лены Шандригось, кратковременное увлечение Льва
Утверждая, что он противостоял ка-гэ-бэшникам, создавая иллюзию морального противоборства, он, тем не менее, вращался в тех же кругах, в каких любили "отдыхать" они, для опасных игр с ними он перенял многие их же методы, он дезинформировал, врал, прятался и скрытничал, как и они... Он играл в ресторанах, наиболее посещаемых ими (ресторан "Бобруйск", ресторан гостиницы "Юбилейной"), проводил время в компании проституток, обслуживавших только их и иностранных туристов, и, чтобы сделать свою жизнь интереснее и более захватывающей, общался с иностранцами, вокруг которых они вились, как рой пчёл, использовал их связи, от нечего делать собирал сведения об образе жизни сотрудников КГБ, узнавал их адреса, номера их личных машин, их личных телефонов. А потом делал вид, что он ничего не понимает, строил из себя благородного рыцаря и кричал: Люди! Да я же окружён ка-гэ-бэшниками! Конечно, в его устах всё звучит по-другому. Он занимался опасным сбором данных, якобы, не для собственного развлечения, а спровоцированный КГБ, т.е. для собственной

Лена Н. с женой Виталия ГУНИНА, Леной ШАНДРИГОСЬ
Фото Виталия ГУНИНА
самозащиты, изучал секреты (вернее, то, что он считал секретами) КГБ в качестве подготовки к капитальной политологической работе, какая должна была перевернуть все прежние представления... Можете меня щипать и кусать - но я вижу тут всего лишь опасный вид развлечения, занимаясь которым, Лев ставил под удар свою семью, подверг опасности своих самых близких друзей и, возможно, человека, которого он любил в своей жизни больше всех других - своего брата. И за всё это он несёт полную ответственность; вопрос о невменяемости я отвергаю: он, может быть, оригинал, но вполне нормальный человек.

В том же ряду стоит его тяга к экзотическим знакомствам и общению с необычными людьми. Он встречался и общался с иностранцами в Ново Полоцке, где он сначала учился в музыкальном училище, потом в Бресте, куда перевёлся позже, в Минске, Питере и Москве, переписывался с ними, встречался с корреспондентами "Chicago Tribune" и "Washington Post", с женой Сахарова Еленой Боннэр, с Валерием Сендеровым, дружил с Владимиром Батшевым, с парижским издателем Патриком Ренодо  и с представителем "Посева" в Париже Борисом Георгиевичем Миллером, вёл переписку с президентом США Ричардом Никсоном, встречался с представителями Белого Дома Дарьей Артуровной Фейн, Николаем Петро и другими, поддерживал связь с окружением Леха Валенсы в Польше, с близкими друзьями Нобелевского лауреата Чеслава Милоша, польского диссидента, с

Лев - руководитель юношеской рок-группы "ШАНС"
Фото Виталия ГУНИНА

Когда он, не имея водительских прав, гонял с Лариской Медведевой на новенькой волге её отца (её отец, большой военный чин, ослеп; он жил один, в то время как Лариса жила с мамой и отчимом-евреем) между Бобруйском и Минском (он крутил руль и жал на педали, она переключала скорости), когда он пару месяцев жил с беременной от кого-то подругой Лены Шандригось - первой жены его брата, когда запирался на ночь в своей спальне с валютной проституткой Леной Барановой, а в это время его лучший друг Миша (Моня) Куржалов с подругами Лены устраивали в зале его квартиры настоящий притон, куда они приглашали кого хотели, когда он от нечего делать встречался с "ворами в законе", "крёстными отцами"

Лев - руководитель рок-группы при Поликлинике номер один. Бобруйск

всесоюзного масштаба, такими, как известный на Среднем Урале под именем Виктора Шасунова, а в Москве под другими именами крупный делец по кличке Лось, или с будущим крёстным отцом всей России Виктором Потаниным, по сравнению с которыми бобруйский Арончик и даже Модест были сосунками, или с неуравновешенным молодым бандитом по кличке Шкирля, по любому поводу выхватывавшим свой "люгер" и известным за то, что на своём мотоцикле гонял не только по магистралям, бездорожью и лесам, но и по лестницам, крупным магазинам и находился во Всесоюзном розыске, когда месяца три позволял обитать у себя не живущим дома малолеткам Ире и Алле, когда, не желавший оставаться на ночь после своей игры в ресторане загородного развлекательного центра "Мышковичи", он садился в машины к своим друзьям - подвыпившим цыганам, - и гонял с ними со скоростью до 140 км и неоднократно уходил от милицейской погони, - разве он не понимал, что нарушает законы и моральные нормы?

Лев со знакомой Лены Барановой, Ниной
На мой взгляд, было четыре основные причины его подобных поступков. Первая причина - это, как я уже писал выше, Лев Гунин жил в каком-то иллюзорном, им самим придуманном, мире, в котором были свои законы, не всегда совместимые и совпадающие с общепринятыми нормами, - иногда - даже с уголовным кодексом. Второй причиной был страх. То, что случилось с ним в школе, когда он уже почти оказался в застенках КГБ (так он думал), нанесло ему необратимую травму. Он всегда испытывал определённый страх. Это был не обязательно страх того, что именно им, лично, кто-то станет заниматься, манипулировать им, следить за ним, подвергнет аресту. Ему достаточно было того, что власти манипулировали народом, населением его города, людьми его профессии, сотрудниками районного Отдела Культуры, в котором он работал... Страх перед неизвестностью, перед слепотой, перед невидимыми акциями властей заставлял его зондировать почву, сканировать общество, накапливать информацию и протягивать щупальца своих исследований глубоко в секретные зоны государства и широко в географическом смысле. Зная больше других о коррумпированности властей, о распутном образе жизни партийных, военных, милицейских и кагебистских руководителей, об их цинизме, он не понимал, почему не может жить с малолеткой четырнадцати лет, если её уже до него испортили, если он знал, что её любит и собирается на ней жениться, если родители её ей совершенно не интересуются и их не волнует, где она и что с ней. Азарт накопления информации, которая считалась недоступной, секретной - об уголовной среде, о милиции, КГБ, партийных органах, - гнал его в погоню за новыми источниками; отсюда - его встречи с дельцами уголовного мира, с валютными проститутками, с партийными боссами. Последняя причина: на мой взгляд, у него был какой-то психологический комплекс, не позволявший ему быть самим собой, расслабиться, из-за которого он часто чувствовал неловкость, чувствовал себя натянуто. Существует легенда о человеке-волке. Днём человек как человек. Он самый мирный, самый приятный. А в некоторые лунные ночи, в ночи полнолуния у него вдруг вылезают когти и клыки, он превращается в бестию, в чудовище, становится человеком-волком. Когда потребность в раскованности, в расслаблении становилась непреодолимой, Лев становился как бы волком, забывал о своих интеллигентских замашках, а действовал

Лев с Ольгой Петрыкиной, солисткрй группы "Караси" (Солнечная сторона"), основной группы, в которой он участвовал

рефлекторно, как бы на ощупь. Он доверялся своим природным инстинктам, становился на короткое время, а то и на какие-то периоды жизни совсем иным человеком.

Он рассказывал мне, что с шестого класса, когда родители спали, он тайком выбирался из дому в два, в три часа ночи, и просто так, бесцельно, бродил по городу. Он - в обычной жизни часто неловкий, неуклюжий - в такие моменты ловко взбирался на заборы, прыгал, залезал на деревья, ловко уклонялся от града камней, пущенного какой-нибудь группой хулиганов из проёма двора, уходил от погони профессиональных, жестоких громил, бродивших по ночам в поисках жертвы. Так он и жил как бы "двухфазовой" жизнью, в свои "нормальные" моменты тщательно скрывая своё второе лицо. Но его "вторая" жизнь завела его так далеко, в такие дебри околопреступного мира, что, остановившись на самом острие бритвы, он испытал шок и привкус поражения. Он почувствовал, что дошёл до конца и что его второе "я" - его волчье лицо - кончилось. А оно было так необходимо для его душевного и физического здоровья! С тех пор, как он перестал уходить в эти рефлекторные дебри, а это случилось ещё до того, как он женился, - у него стали развиваться головные боли, ожирение, боли в сердце и мышцах, и т.д. Кроме того, он превратился в "дисцилированного" человека, слишком правильного, без известных человеческих слабостей, без нормального юмора и без некоторых других качеств.

Так преследовали ли его власти как диссидента? Можно ли поверить в то, что все его "ошибки", всё то, за что его легко могли бы упечь в тюрьму, оставалось бы тогда незамеченным? Он сам признавался мне, что два раза его вызывали в опорный пункт милиции, беседовали с ним, говорили, что получили ноту от соседей: те жаловались, что ночью у него иногда бывает

Маша С., одна из подруг Льва периода его романа с Аллой Басалыгой
шумновато, что у него собираются разные нехорошие компании... Если бы он был на счету у властей как диссидент, его бы не вызывали в опорный пункт, не предупреждали бы, а, наоборот, подождали бы, пока он ни почувствует себя в полной безопасности, дали бы "развернуться", а потом пришили бы статью. И всё, кончилась бы свобода для диссидента Льва Гунина! С другой стороны, значит ли это, что надо отвергнуть все его жалобы и утверждения, что он, якобы, подвергался преследованиям властей? Значит ли это, что он либо страдал манией преследования - и все эти репрессии были только плодом его воображения, либо был патологическим мистификатором и жить не мог без развлечения вымышленными рассказами о псевдо- преследованиях? Есть ещё и третий вариант. Если на него не было заведено официальное дело как на диссидента, его могли преследовать в качестве кого-то другого, то есть, преследования могли быть на самом деле. Только в качестве кого? Если многие факты, описанные в его дневниках и рассказанные им мне устно, не выдумка, тогда остаётся одно: подвергаясь слежке и преследованиям, он оказался как бы в качестве шпиона... Это не значит, что его считали резидентом иностранной разведки, но просто его действия интерпретировались как шпионаж. Кроме того, по его признанию, его судьба переплелась по велению судьбы как минимум (были и другие подобные, более незначительные, встречи) с пятью людьми, о которых он по чистой случайности узнал, что они являлись резидентами советской разведки в странах Запада. Один из них был бывшим учеником его матери и окончил Высшее Училище КГБ - прежде, чем попасть за границу в качестве разведчика, другой был отцом его соученика, третий был учеником музыкальной школы, в которой Лев учился, и, будучи старше его на несколько лет, впоследствии оказался разведчиком. И так далее. По словам Льва, он умел хранить тайны, никому никогда не выдав не только сведений об их причастности к разведке, но даже факт своего знакомства с этими
людьми, но молчали ли они о своём знакомстве с ним или проинформировали, всё же, своё начальство, когда узнали, что судьба столкнула их с человеком, "ненавидящим" советскую власть?

Когда он бравировал перед своими подругами знанием военных телефонных кодов и паролей типа "Глобус", "Берёзка", "Маяк", и - через систему связи советских войск в Восточной Германии - звонил в Западный Берлин; когда удивлял свою соседку Соню Купервассер набором Нью-Йорка, где жил её старший сын, по автоматической связи тогда, когда официально это ещё было невозможно (кроме того, счёт ей так никогда и не пришёл); когда он, захватив двух девушек и пару бутылок вина, звонил по телефону-автомату через специальный код в кабинет Министра Обороны СССР маршала Гречко; когда со своего домашнего (!!!) телефона по сорок минут говорил с Веной, Москвой, Нью-Йорком или Парижем, используя специальные бесплатные секретные коды, думал ли он о последствиях?

И вот тут я подвожу к тому, кем, всё-таки, был для советской элиты Лев Гунин. Он был для них примерно тем же, кем являются голливудские актёры для американской политической верхушки: персонификацией их представлений о себе самих, символом их собственной, невидимой для посторонних, хитроумной удали и озорства. Он был одним из эмоциональных стимулов их существования, а то, что он мало кому был известен, делало его в их глазах ещё экзотичней, ещё пикантней. Я почти не сомневаюсь, что и сам Лев это - осознанно или полуосознанно - понимал. А, понимая, соглашался с этой ролью. Допускаю, что, может быть, и бунтовал против неё. Время от времени выкидывал коники, бесился и пытался вырваться из своей роли. И тогда его "ставили на место". Вот это и были те

Лев ГУНИН, Ольга ПЕТРЫКИНА и Вадик САЖИН, саксафонист
Фото Виталия ГУНИНА
"преследования", которым он подвергался. И они, конечно, были трагедией, реальной опасностью, балансированием на острие настоящего, физического контакта с этой опасностью. И, всё-таки, я думаю, из этой роли Лев мог выскочить, сбросить её как ставшую тесной рубашку, пусть даже ценой смерти... Или, может быть, я недооцениваю его личность... Может быть, я ошибаюсь в том, что для него, простого учителя музыкальной школы и ресторанного музыканта, его вторая жизнь как диссидента и шута советской элиты, была главным или одним из главных срезов его существования? На секунду мне иногда кажется, что он стоял как бы над этим, выше этого. Но только на секунду.

Одной из главных тем дневников бобруйской жизни Гунина и его бесчисленных рассказов во время бесед с друзьями была тема зловредных козней, чинимых властями против его возможных женитьб. Власти, якобы, были озабочены тем, что с верной спутницей жизни он станет сильнее и независимее. Конечно, это была чистейшей воды ерунда. Властям не было никакого дела до его женитьбы, даже если бы они были озабочены его деятельностью. Я могу допустить определённый вид вмешательства только в одном случае: в случае с Едой Барях.

Несмотря на своё странное имя и фамилию, эта девушка была еврейкой по происхождению, дочерью богатых и влиятельных родителей. Она имела ленинградскую прописку и квартиру-общежитие сравнительно недалеко от центра. Петербург был голубой мечтой Льва. Хотя даже ради него он не мог оставить свой любимый Бобруйск, тут примешивался ещё один фактор --женщина, который должен был перевесить в сторону переезда в Питер. Готов поспорить, что Лев и тут вилял и хитрил, не будучи готовым принять мужественного решения. Еда ему заявила, что не переедет в Бобруйск, и он формально согласился на Ленинград. Но я не знаю, был ли он искренен и не замышлял ли какого-то тайного вероломства, какое бы преподнёс Еде после женитьбы: например, жизни в обоих городах (что он к тому времени уже итак осуществил с Минском, где имел квартиру и работал два-три дня в неделю; остальные четыре-пять дней проводя и работая в Бобруйске). Лев был представлен родителям Еды, пожил у неё пару раз в Ленинграде, представил её своему студенческому другу Игорю Корнелюку, впоследствии довольно популярному композитору, по-моему, ещё Виктору Цою и другим ленинградским товарищам, и, наконец, подали заявление в ЗАГС одного из районов Ленинграда. Когда до записи оставалось несколько дней, Лев случайно узнал о том, что Еда только что тайно забрала заявление из ЗАГСа, о чём даже не поставила его в известность. Так как до меня доходили слухи об этом деле, и, кроме того, я знал родственников Еды в Бобруйске, мне представляется возможным (хотя и с натяжками), что кто-то очень не хотел Льва в Ленинграде. Еда была без ума от него, как Золушка от принца, она позже плакала, рассказывая подругам о случившемся, и говорила, что они не могут себе представить, что её заставило забрать заявление.

Родственница Льва, Люси, злой демон, стоявший за многими его неприятностями
Рисунок Семы Попугаева

Во всех остальных случаях инсинуации Льва не имели под собой, на мой взгляд, никакой почвы. Его первый настоящий роман был с Нелей (не помню её фамилии), весьма симпатичной девочкой, бывшей ученицей его мамы. Родители Нели были разведены, и она жила с мамой. Льва всегда интуитивно тянуло к сверстникам, родители которых были в разводе, наверное, потому,

Лев с Машей, солисткой ресторанной группы, в которой он играл
что он в детстве сам жил без отца (тот вернулся в семью, когда Лев был уже в пятом классе). По матери Неля была полькой, и Лев общался с ней исключительно по-польски. Он познакомился с ней в кафе "Юбилейное", где тогда играл.
Их любовь длилась, по-моему, несколько месяцев, пока в один день Неля не сбежала от него с его лучшим (после Мони Куржалова) другом, Димой Макаревичем. Если бы Лев был чуть попрактичней в жизни и хоть что-то понимал бы в отношениях между мужчиной и женщиной, он бы никогда не знакомил Нелю с Димой. На мой взгляд, в глазах женщин он во многом должен был Диме проигрывать. Дима Макаревич также, как Лев, без акцента говорил по-польски, но знал польский язык в глубоком смысле даже лучше. По внешним данным Дима также мог выигрывать в глазах Нели. Конечно, Лев был в свои годы красавцем, но он не был таким типичным, стандартным "киношным" красавцем, а у Димы лицо было более знакомой, правильной фотогеничности; при этом оно было умным, тонким, чувственным лицом невинного юноши. Лев был крепко сбитым, сильным парнем, но фигура Димы была более правильной, атлетической формы, кроме того, Дима был выше. Однако, всё это, на мой взгляд, не главное. Главное - это то, что Дима умел скромно, но добротно и со вкусом одеваться, умел носить вещи и обладал набором джентльменских, утончённо-рафинированных качеств. Он был также моложе Льва лет на семь, что в глазах Нели делало его более подходящим претендентом. И потом, я думаю, что Дима угадал желание Нели выйти замуж и сразу начал с этого, а Лев за всё время знакомства с Нелей даже не намекнул об этом. В течение полугода или года Лев писал проникновенный, лиричный и ни на что не похожий цикл стихов, регулярно посылая каждое новое стихотворение Неле. В это время с ним подружилась (вернее, подружила его с собой) Софа П., симпатичная юная особа еврейского происхождения. Можно ли поверить, что через пол года подружившись с другой девушкой, но продолжая писать посвящённые Неле стихи, Лев был искренен в своих чувствах? Или я ничего не понимаю в личности Льва Гунина? Кстати, женитьба на Неле не принесла удачи Диме Макаревичу. Он как бы огрубел, потерял часть своего обаяния и шарма, и его блестящее будущее разрешилось в виде должности армейского прапорщика, которым заставила его сделаться Неля. Её разведённый с мамой отец был военным, и своего мужа она

Во время гастролей на реке Березине
интуитивно тоже видела военным. И в том, что была поломана жизнь такого тонкого, обаятельного, умного и талантливого юноши, как Дима, достойного самых высоких побед в жизни, тоже вина Льва. Как непревзойдённый рассказчик и прирождённый артист, с неповторимой эмоциональностью Лев смущал, совращал такие чистые души, как Дима, рассказами о своих любовницах, влюбляя всех вокруг заочно в своих подруг. Даже и менее красивые женщины после его рассказов вызывали бы ажиотаж. Можно только представить себе чувства слушателей Льва, когда они встречались с живыми образами героинь его рассказов, с неповторимыми, лишёнными малейшего изъяна, отмеченными подлинной красотой молодыми богинями!

Лев с друзьями. Многие считаеют, что он - непревзойденный рассказчик
Разгадка того, почему Лев столько раз пламенно влюблялся, хотел жениться - и каждый раз терпел поражение, а потом погружался надолго в мрачную депрессию с мыслями о самоубийстве (при этом девушки - я верю - тоже его пламенно любили), не в мнимых кознях КГБ. Каждый раз - неважно, начиналось всё с платонической или не с платонической любви - он занимался само копанием, укоряя себя за то, что невольным жестом или намёком спровоцировал девушку на глубокое чувство, а сам не разделяет его. Даже если он не затаскивал очередную жертву в свою, оставленную ему переехавшими в другой дом родителями, - со штабелями бутылок из-под спиртного на кухне и горой немытой посуды, - кооперативную квартиру, а просто более пристально посмотрел или засиделся за разговором в кафе и потом проводил домой, он терзался от непомерной вины, уверял себя, что теперь от неразделённой любви к нему какая-нибудь Вика, или Лена, или Рита повесится, а он не может разобраться в своих чувствах - любит ли он её. Так начинался каждый из его романов.

Для того, чтобы удержать таких потрясающих женщин, надо было не копаться в себе, а жить полной жизнью, не уходить в себя, воздвигая стену отчуждения и нагнетая тоску, а действовать. Как правило, к тому моменту, когда Лев разбирался со своим внутренним "я" и был готов снова веселиться, снова пускать в ход свой странно-неповторимый, с грустинкой, юмор, свой остро отточенный ум, было уже слишком поздно.

Лев и его дочери - Ина и Марта
Я могу поделиться ещё одним своим открытием, ещё одним наблюдением, которое не пришло в голову ни самому Льву, ни кому-либо из его друзей. Бобруйск был городом с самым большим присутствием военных, их было от 200-сот до 300-сот тысяч. Школа номер пять, где учился Лев, была просто наводнена детьми военных, особенно его класс. В его классе из 35 - 38 детей только трое или четверо не были из семей военных. Одноклассники  - друзья Льва: Слава Полянин, Вова Жаночин, Шурик Рогалевич - были детьми военных. Попробую "нарисовать" и район, где жил Лев (на улице Пролетарской, возле гостиницы "Бобруйск"). К его двору примыкали по улице Пушкина:  райисполком Бобруйского района, КГБ с его двором, а дальше - занимая квартал перпендикулярной улицы - Спортивная школа-интернат. Напротив ГКБ и райисполкома находилось огромное жилое здание сталинских времён в виде буквы "Н" - "Дом Коллектива", - где жили исключительно семьи военных. Оно занимало квартал улиц Пролетарской, Пушкина и Советской. Напротив него по Советской стояли Милицейский дом (для сотрудников милиции), райисполком Ленинского района и дома с четырьмя дворами, тоже для военных. Дома, где жили преимущественно военные, были также с другой стороны от дома Льва, по улице Пушкина и Гоголя. Ещё дальше, почти напротив школы, в которую ходил Лев, был огромный, с колоннадой и портиками, выстроенный как будто для Москвы, а не для Бобруйска, Дом Офицеров с концертным залом на две тысячи мест, с танцевальным залом, спортивным залом, банкетным залом, кафе, рестораном для военных, музыкальной студией, и так далее. Вокруг этого Дома Офицеров крутилась часть профессиональной жизни Льва: концерты, игра на танцах и - время от времени - в кафе. Кроме того, Лев работал с художественной самодеятельностью в Бобруйской крепости, в Домах Офицеров авиагородка, военного городка "Киселевичи", и в других армейских учреждениях. Военная среда, её особенности, ментальность, её кодекс чести наложили отпечаток на личность Льва Гунина, как новенькая печать - на мягкий лист бумаги. Хоть он и ненавидел армию, он заимствовал столько из мира военных, столько времени провёл среди военных, что его место вполне могло быть в армии: может, это и было его настоящим призванием. Я представляю его в генеральском кителе, с погонами, импозантного, каким он бы наверняка тогда сохранился, во главе какого-нибудь военного путча, а потом - на месте всех этих хрущовых, брежневых и черненковых в Кремле, окружённого своей военной братией. А почему нет? Я помню, как свободно и естественно он чувствовал себя в обществе генералов, полковников и подполковников - родителей своих одноклассников и их друзей - однополчан. Как никогда с гражданскими! Случайно ли Неля была дочерью военного, Лара Медведева - его другая большая любовь - дочерью генерала, Лена Баранова - валютная проститутка и любовница Льва - дочерью полковника, его друзья - музыканты, с которыми связывали его общие музыкальные вкусы и пристрастия - Юра Мищенко (Шланг) и Вова Попов (Пип) - тоже были из семей военных! 

Лев с француженкой Мишель - переводчицей в Жлобине

В своих исторических, политологических работах (кроме двух - монографии "Бобруйск" и работы "Гулаг Палестины") Лев Гунин никогда не прибегал к расчётам и вычислениям: как многие гуманитарии, наверное, брезговал ими. Думаю, что и для анализа свой собственной жизни он никогда не пробовал прибегнуть к вычислениям. Я же человек технический, и свои выводы привык строить на цифрах.

Я знаю, что до Нели Веразуб-Макаревич (если Лев правильно помнит её фамилию) он не "ходил" ни с одной девушкой. То есть, до 1978 - 79-го года. В 1985-м или 1986-м он женился. Таким образом, мы имеем шесть или семь лет, в течение которых Лев проявлял свой далеко не плотоядный интерес к женщинам. Когда я его попросил назвать мне имена всех, кого он любил за эти шесть-семь лет, он вспомнил Нелю, Лару Медведеву, Лену Баранову, Мишлин - француженку - переводчицу, которая удрала из Жлобина, из закрытого лагеря для иностранных рабочих, и обитала у Льва примерно два месяца, 17-тилетнюю Аллу Басалыгу, и ещё какую-то Аллу, тогда - то ли 15-ти, то ли 16-ти лет (правда, он прокомментировал, что она выглядела на все 19, и он узнал, сколько ей лет, случайно, после того, как она прожила у него месяца два; однако, могу с уверенностью сказать, что, если бы он и знал с самого начала, это бы его не остановило). При этом в его памяти не нашлось места ни для его двоюродной сестры Любы, к которой, по его более раннему признанию, он тоже был неравнодушен, и на которую была поразительно похожа, по его словам, Лариска Медведева, ни для его дальней родственницы Оли Шадурко, молоденькой симпатичной девочки, очень быстро выскочившей замуж, ни для какой-то манекенщицы из Москвы, с которой у него был двухнедельный роман, ни для его поразительно красивой соседки Тани Тиховодовой, первой любви Мони Куржалова, к которой липли все молодые минские поэты и "письменники", музыканты самых популярных в Беларуси рок-групп "Сябры" и "Верасы", а также разные спортсмены: чемпионы Мира, Европы, страны и республики, ни для Моники Кравчик, варшавской манекенщицы, с которой он дружил много лет и до её замужества, и после её развода с мужем, ни для какой-то девицы из Литвы, с которой он стоит в обнимку на одной из фотографий. (Кстати,  всё это была одна и та же среда, тот же круг, к какому принадлежала и Неля).

Я придерживаюсь следующего непоколебимого мнения: человек, переживший глубокую личную трагедию, не способен снова увлечься уже через два месяца. После разбитой настоящей любви походит несколько лет, а воспоминания всё ещё настолько ярки и болезненны, что даже если ты женишься по любви через семь лет, и всё прекрасно, любое напоминание о пережитой тобой когда-то трагедии всё ещё невыносимо. А ведь у него были ещё десятки кратковременных, если не говорить, случайных связей с разными женщинами, в разных городах. При этом он всегда выглядел скромным, тихим парнем, совсем не похожим на человека, который ведёт его образ жизни. Может быть, это не было позой, может быть, он просто был слабым человеком, и это женщины проявляли инициативу и не оставляли ему выбора?

Теперь кратко о ещё трёх мифах из тех, которые Лев распространял о себе.
Действительно ли власти заблокировали ему полностью любую возможность опубликовать его произведения или сделать его музыку известной?  Во-первых, его литературные произведения, написанные в "несоветской" манере, а некоторые даже явно антисоветские, объективно не могли быть опубликованы в бывшем СССР. И это не потому, что власти следили за ним и, если он делал попытку связаться с какой-либо редакцией, тут же звонили и приказывали: не издавать книжек Льва Гунина! Советские редакторы были в достаточной степени вышколены, чтобы распознавать литературу с антисоветским духом и ни в коем случае не издавать ничего подобного. Кроме того, без вхождения в литературную среду, без членства в Союзе писателей, без приличных связей ничего невозможно было издать. Всё то же самое касается музыки, исторических и философских работ Льва Гунина. Однако, Лев утверждает, что были в его жизни чудесные случайности, благодаря которым его произведения должны были быть изданы, но тогда их публикация блокировалась уже где-то на высоком уровне. Мне кажется, что и в этом случае он, мягко говоря, не совсем прав. 

У меня есть собственная теория о том, что в таких случаях происходит с людьми типа Гунина. Если бы Моцарт или Пушкин, или несколько других гениев их плана и уровня не умерли бы молодыми, они бы ещё написали столько гениальных произведений и предвосхитили бы последующие тенденции и стили настолько далеко, что после них другим творцам "нечего было бы делать". Это то же самое, как если бы в Средние века,  когда общество ещё было не готово к этому, кто-то изобрёл бы водородную бомбу и разработал бы технологию (реальную для того времени) для её изготовления. Природа регулирует всё с определённым усреднением, тем или иным образом предотвращая слишком сильный отрыв кого бы то ни было от некого среднего уровня, обычного для данной эпохи. Жизнь одного обрывает, другого помещает в темницу или отправляет на костёр, третьего -- как Льва Гунина - лишает возможности опубликоваться.

Такова жизнь...

Фотографии Виталия Гунина
и Виталия Катасонова

Copyright љ Lev Gunin & Co
Montreal 1998