Лев ГУНИН
ВВЕРХ и ВНИЗ
по САН-ЛОРАН
ВВЕРХ И ВНИЗ ПО САН-ЛОРАН
ЦИКЛ СТИХОВ
Loraine CAREAU
("Amelie")
1
Долгота продолжения
против движения
из коллапса кружения
в тетиву натяжения
эти струи стремления
эти швы-завершения
Методической сваркой
зашиты мгновения
и фонарные тления
и село по течению
Только прикосновения
отданы на гранения
тихим жалам томления
тишине удвоения
Ночь расплющит глаза
повторение
станут утром зрачки ее
бдением
мир засыпан трухой распадения
Все из времени
кровотечения
происходит сукровицей тени "Я":
удвоением и утроением
эта лодка
весло
удвоение
прерывание - берег
падение
За рекой синеватое тление
кромки леса:
зубцы повторения
Одалиской погода весенняя
столкновения
и пробуждения
И на привязи не-столкновения
пес ленивый со-поставления
Все просчитано
даже стремления
миром правят
одни совпадения
и к услугам бессильного гения
только взлеты
и только падения
1 апреля, 2002
2
Тут, на шее, засос. Красноватое пятнышко.
Заточить карандаш. Сесть не рядом, а рядышком.
Все помечено. Все маркировано.
Все обсосано. И зацеловано.
Мандариновано и обейино
это новое, блин, поколение.
Поколение tattoo и piercing'а,
и в промежности бусинка мелкая.
Кольца в сиськах. (Гори оно пропадом).
А наколка - лицо голопопое.
Будет время, когда оно сморщится.
Попка сдуется. С ней - переносица.
Эта рожица Марка Аврелия -
потаскушкиных ягодиц берия.
Стань известным. Сыны благодарные
в жопу всунут тебя вместе с лаврами.
Стань безвестным - затопчут, как мамонты.
Позабудут назавтра. А был ли ты?
Ничего не получится. Семь уже.
И автобус в семь тридцать на rue Leger.
А в глазах затаенные прерии -
как глазища бедняги Аврелия.
Все застегнуто на две "молнии".
Потянуть их - и выскочат колкие
эти две высоты, окольцованы.
Хорошо, хорошо. Еще дома мы.
На предплечьях французские лилии
и квебекские пики синие.
И язык, как манжета, заколотый,
обжигает не жаром, а холодом.
И за шеей луна, как кинжал жреца,
на конверт взошедшая до лица....
1 апреля, 2002.
3
За облаком не винного угара
всегда таится света пустота.
Такое притормаживанье пара,
когда природа кажется чиста.
Плывут деревья, схвачены рекою
в свой объектив зеркального стекла.
И чайки с криком носятся толпою
над срезом человеческого зла.
Морские корабли невероятно
стремительно и сорвано плывут.
Мостов не увеличенные пятна
возносятся кругом: и там, и тут.
И руку в облегающей перчатке
сейчас никак с разбега не пожать.
И паруса на пленке и сетчатке
стоят стоймя - и не должны стоять.
2 апреля, 2002.
4
Поверь мне: я - не разносчик зла.
Моя рука впереди весла.
И только тех, кто отравлен злом,
твои слова замуруют в нем.
Четвертый день прихожу я в порт.
Стальные волны. Серый офорт.
И яхта носит имя твое,
и весь залив: впереди ее.
Роскошный баловень двух кают,
домашним сфинксом застыл уют.
А ты беспечна, как лепет волн.
Но где рыбачка? Где утлый челн?
Таверн задушенных моряков
и свет, и тени - под лязг подков.
И яхты скрип выдает ее,
немую вечность в огранке снов.
Все те же игры сто пятый век.
Все тот же взгляд из-под синих век.
И в горле встанут - как кость - слова,
и жизнь закончится, как молва.
7 апреля 2002
5
Стон котов. За углом - вазелиновый шепот
среди этой холодной весны.
Дуновеньями веер пространства проколот,
досыпая последние сны.
Каждым шорохом вносит свою паутинку
пробуждающаяся канва
какофонии звуков задумчиво-длинных,
снова Largo со счетом на "два".
Утро раннее гальванизирует жизни
непонятный земной феномен,
замыкая законы в какую-то призму
одинаковой цепи подмен.
Замещают обманами звуки и краски,
и в преддверии каждого дня
будто КЕМ-ТО на все одеваются маски,
теплоту ЕГО пальцев храня.
И звереет предел повелительно-грустный,
за которым всех тайн синева,
задевая за струны с трагическим вкусом, -
и кропит и шаги, и слова.
И светлеют домов позлащенные стены,
сохраняя с в о ю синеву,
и рождается заново воздух нетленный,
и во сне - и - потом - наяву.
Апрель, 2002
6
Чужая женщина лежит с тобой в постели.
И ветер где-то слабо шебуршит.
Под кофтой - пятна красные на теле,
под небом - небо плакало навзрыд.
Все выплакало. Больше не осталось
ни слез, ни ветра, ни кусков стекла.
И чистое, как саван-покрывало,
висит - и не желает больше зла.
Апрель, 2002
7
Бесконечная ночь разделяет свои рукава
и кропит окровавлено чаши - событий безмены.
Посреди ее озеро, где утопает глава
не замедленных пик и невиданных игр измены.
И под каменный бой разрезаются вены-
слова.
Струпья слов замирают под пальцами той тишины,
что сама не приходит: приводит свидетеля смерти,
и она не одна, и свидетель ее не один.
И срываются гирями капли безжизненных терций
вместо децим и нон не сравнимой ни с чем глубины.
На ходулях идет угрожающий гений распада,
через жизнь и любовь преступив перешагом своим,
и уже не поправить руки обнаженной монады,
и не смыть ни клейма, ни - на нем - не смываемый грим;
и совсем ничего, кроме просто дыханья, не надо.
Все из точки пришло, раскрываясь, как зонтик к дождю,
все уйдет, все свернется, весь мир задевая, обратно,
и тяжелая мантия рухнет - как в ноги вождю -
под карающий меч (на коленях не выстояв ватных)
представления снам, безразличных, как небо к дождю.
И рассыплется искрами то, что полжизни пылало,
моментально погаснув священного неба луной,
и вонзит, раскрываясь, свое обнаженное жало
не сатир и не смертный, а просто ЕЕ часовой.
24 апреля - 2 июня, 2002
8
Лучшее - прошло. И сталь заката -
Отгоревший шлак.
Рыцари в поблескивавших латах
Больше не стоят.
За рекой, в траве иссиня-нежной,
и на глубине
тень утопленника в водорослях бежью
спрятана на дне.
22 апреля 2002
9
Кружево ночи - весенняя скука Марселя.
Климат на север из южных морей сиганул.
Промокают, чуть слышно скуля и южнея,
Северных зодчих дома в неживых латифундиях Сулл.
Весь Монреаль покрывается сеткой дождливой,
отзвуком гулким далеких муссонных дождей,
и в кораблях неожиданно зреет, как слива,
лоно горящее жарких апрельских ночей.
Парами вниз дефилируют толпы красавиц,
и, обмакнув в синеву межсезонный затейливый шприц,
день выпускает бумажных корабликов стаю,
как Полководец полки свои под Аустерлиц.
Есть Трафальгарская улица в Центре гористом.
Пахнет Европой. И - слабо, - но все же весной.
Мы с Ламиэлем заслушаны Бахом и Листом,
мы зацелованы скукой - и девой одной.
В воздухе - лень. И внизу корабли проплывают
так нереально, как беленый дым из ноздрей.
И облака эти долго стоят - и не тают,
как и сугробы холодных апрельских ночей.
24 апреля, 2002
10
Запечатлевшая Погоню,
эпоха в вечность отошла.
И посеребренные скрони
дрожат в поверхности весла.
Над Пиной, Неманом и Менкой
громадный ястреб все кружит,
до Лиды долетая с веткой,
и до Смоленска, и до Мыт.
Пригревший Полоцка седины,
престольный жар еще струит,
свернувшись в Несвиже за спины
дворцов, фольварков и ракит.
От Слуцка, Гродно - и до Вильна,
от Новогрудка - до Двины:
земля, политая обильно
дождем и крови, и вины.
Как много "правд"! Как много брани!
Адам с Адамом не в ладу!
Садится Тризна в княжьи сани -
и мчит у шляхты на виду.
По следу волк бежит клыкастый.
Он рыщет в поле и в лесах.
Не Витовт понукает властный,
не Петр-деспот, а лиса.
Ее оскал лукаво-хищный
в крови пылающей горит,
он оставляет пепелища,
он в селах кости хоронит.
И так нанизаны на вертел
народы, судьбы и дела,
томясь в огне на этом свете
и в нем не замышляя зла.
28 апреля, 2002
10
Впереди, за окном, старый град на горе обнаженной.
Его стены и башни в величии прошлом безмолвны.
Над квебекскими пиками лилий французских застылость.
Густоту напряженности бьет ветерка шестикрылость.
Этот северный город - союзник и враг Монреаля.
В нем - фактура Гюго, а не легкая проза Стендаля.
В нем - еще Лафонтен, когда в южном сопернике - Сартр.
В нем - Бастилии дух. А в ночном Монреале - Монмартра.
Это ханжество в рясах, такое, как спесь феодалов,
На прекрасной открытке свою паутину соткало.
Этот сказочный город на мощной реке золотится.
Он венчает Квебек, как корона венчает царицу.
Это - Прага Америки, это - рывок в романтизм
и суровость Бретани - забытый в Европе стилизм.
И брусчатка белеет, как волны реки многоглубной,
и алеют над пропастью твердые женские губы.
Апрель, 2002
11
Пред утром тишина - как дорогой товар бесхозный.
Над водной гладью - пар. Ни всплеска, ни толчка.
Белесый воздух пьет свернувшуюся розу
Неведомой тоски: сомненье или страх.
Так холодно - как будто бы к морозу.
На палубе безлюдно. И прозрачней всплеск
Далекий.
Сдавленный: от пирса.
Эту прозу
Запомнить бы. Но поглощает лес
Шагов событий звуки. Давит их гипнозом.
Туман прозрачен. Даром, что белее.
Над этой блендой поднимают шпили
Соборы, башни. И в сонной тишине висят
Замерзшие гудки автомобилей,
Вдоль сходней - мачты: обнаженный лес,
И цинка вкус в глазах немых зайчат....
Апрель, 2002
=================
=====================
============================== |
|