Я пытался. Я смотрел на это, как на предмет. Всего лишь как на вещицу. И видел в этом только мрак. Апофеоз разработчика, его гордость. Вот он, совершенный, недвусмысленный. Заставляющий восхищаться гением человечества. Но я никогда не путал понятие человечество с понятием общество.
- Ты будешь стрелять или нет? - Повторился вопрос словно ударом ножа в одно и то же место.
Я опустил голову, задавив в себе порыв разрыдаться.
- Да пускай себе бежит куда хочет. Все равно далеко не получится, - произнес кто-то позади, - не убивать же, все-таки.
- Статья 338 уголовного кодекса... - говорил еще один человек.
- Заткнись, придурок! Мы здесь не в том месте, где законы работают.
- Все же, некоторые законы работают, - продолжил первый, разрезая плоть словами. - Парень, мы здесь, в самом пекле ада. Здесь нет никого. И никто, кроме нас, не заинтересован в том, чтобы выбраться отсюда. Твою мать, если еще кто-то из нас сдастся, это будет провалом.
Он говорил, опустившись на колено, чтобы стать со мной наравне. Я же сидел на ногах, закрыв глаза ладонями. Я не видел лиц говоривших. Но я отчетливо видел их выражения, через образ. Образ выглядел так правдиво, что смотреть на солдат глазами я теперь совсем не хотел.
- Парень, парень, посмотри на меня, - говорил первый.
Я сопротивлялся его силе, и так не открыл глаз.
- Ну хорошо, послушай. Думаешь, я хочу? Думаешь мне это доставляет удовольствие? Или хотя бы мне это безразлично? Да я все бы отдал, чтобы не быть здесь. Чтобы отсиживаться в штабе, или вообще, ничего не знать об этом. О войне, о смерти. Все бы отдал... Кроме своей жизни, и жизни товарища. Я хочу унести ее как можно дальше от этого места. И ты мне мешаешь. Но мешаешь не физически. Да мне плевать, сиди здесь. Один хрен, тебя убьют. Ты мешаешь моей совести. Она не в восторге от твоих действий. Я здесь старший по званию. Но это формальность. Я здесь старший по совести. И ты, мать твою, возьмешь сейчас в руки автомат и потащишь свой зад по направлению к скорой и честной смерти. Я не буду рад, не буду уверен в победе. Лишь отпущу свою совесть куда-нибудь подальше, здесь ей нечего делать. Парень, ты - пушечное мясо. Это не исправить. Не обжаловать статьей из уголовного кодекса. Просто возьми оружие. Хочешь - не стреляй. Неси его, и все. Мне будет достаточно.
Я молчал. Лишь смотрел на его образ через ладони. Из его глаз разливалась небольшим ручейком печаль. А губы собрались в едва заметную улыбку. Почему-то, стало тепло.
- Пацан. Не ты - так тебя, - грубо сказал второй, пройдя мимо.
Я посмотрел на образ этого человека. Неуверенная походка, но задиристый взгляд. Такими бывают дети, когда стараются подражать взрослым. Еще один человек, тот, который пытался зачитать статью из уголовного кодекса, оказался мне знакомым. Точнее, его образ. Я видел его много раз. Повсюду. Он запомнился автоматически, без моего желания. И всплывал поверх остальных, ошибочно маскирую истинный. Но, спустя какое-то время, все же, настоящий появлялся. А этот, до тошноты знакомый, улетучивался, на время. Я не могу описать образ. Точнее, я не буду.
Я хочу посмотреть на первого. Он мне напомнил Его.
- Я любил, - само вырвалось у меня. Мой голос слегка исказился от мокроты, но, прокашлявшись, я продолжил. - Я любил. А мне говорили, не так. Неправильно. Предрассудки подвели мою любовь к самоубийству. Лишь он был моим смыслом. Я хотел отдать все, что у меня было - карьеру, мечту, здоровье, время, но только чтобы любовь эта оказалась взаимной. Потом я заложил все эти вещи в ломбард, но уже не хотел взаимности. Я хотел просто любви. И я любил. Я был так счастлив, как это, наверное, не бывает вовсе. Любовь заставляла подниматься после полученных ссадин, я смеялся и жил. И, даже не общаясь, я передавал любовь через образ. А любить можно и без слов. Без ничего. Даже без образа. Это было волшебство в чистом виде. И так продолжалось всю мою жизнь с ним. Пока в один прекрасный день, моя любовь не покончила с собой. Я отговаривал, я убеждал себя и его, что это лишь очередное нелепое испытание жизни...
- Ты че, педик? - перебил второй. Он вскинул руками и с презрением отвернулся.
- Погоди, Слав, послушай, - спокойно сказал первый, все также опершись на одно колено.
Я продолжал:
- Но любовь не преодолела препятствия. Скорее наоборот, наша любовь создала его самого. Чем больше любишь, тем сильнее растет ненависть. Необоснованная, всесжигающая. Ядом разливается по еще недавно веселившемуся телу, разъедая сухожилия, и превращая мускулы в оружие.
Вдалеке послышался грохот взрыва упавшего снаряда. В полуразрушенной бывшей больнице родилась суета. Послышались шорохи в соседних комнатах двухэтажного здания. Рота солдат ожидала приказа лейтенанта. Но пока никакого приказа не было. Лейтенант Борщевиков хотел убедить меня взять в руки оружие и идти на бойню.
- И больше нас не стало. Любовь совершила суицид, аннигилировалась с самой собой. Остался я. Остался он. И все, что я сохранил в память о былом - это образ. И я всем своим оставшимся сердцем желаю соединения его со своим образом. Я больше не люблю его настоящего. Но образ слишком слаб, чтобы любить самостоятельно. И я хочу освободить его. Да, я освобожу его. Чтобы он смог переродиться. Он обязательно сделает это. Ведь мы любим друг друга. Она вернется, наша любовь. Деаннигилируется. Появится. Родится. Я люблю.
- Кого?.. - не понимал второй.
- Человека, Слав, человека, - встал с колена первый. - Давайте, ребята, соберись. Сейчас здесь будет жарко.
Я открыл глаза и увидел, что образ каким-то чудом не отщепился от тела, но остался ненужным балластом. Который следовало освободить. Я потянулся к оружию.