Ночуем по-королевски. Во-первых, заведующий оставил ключ от кабинета, так что плющим келейно, одной бригадой, на диванчике и двух раскладных креслах. Во-вторых, поспать дали как английской королеве. Крайний вызов аж в пол-первого отработали, а утренней аудиенцией нас диспетчер побеспокоила только без пяти семь.
- Ребята, поехали! Вызов, - верноподданнейше докладывает она, кидая на стол сигналку. - Мужчина, 83, плохо с сердцем, задыхается. В анамнезе - инфаркт четыре года назад.
- Мля, - мрачно выносит наш монарший вердикт фельдшер Саня, пятого года обучения курсант Военно-медицинской академии. Мы с водителем согласно киваем, одеваясь. Мужик, 83, "п/с" - это мля. Тетеньки, они сердечно-сосудисто как-то лучше защищены. С ними проще. С нашим же братом почти всегда фокуснее получается.
Королевский выезд. Всё как положено - представительные проблески "синяков", покрякивания спецсигнала на перекрестках... Слегка смазываем общую помпезность картины поспешной торопливостью выскакивания из машины и забега на четвертый этаж со всем реанимационным имуществом в зубах. Но тут уж, сами понимаете, не до протокола.
Звоним. Открывает заплаканная бабушка лет восьмидесяти. На ходу жалобно делится - что-то, мол, совсем заплохел её дед под утро. Задыхается и даже гриб пить не хочет.
Деда слышно еще в прихожей, не дышит - клокочет и булькает. И, конечно, сидит - бледненький, мокренький как мышь, старательно ловя синюшными губами спертый воздух крошечной однокомнатной квартирки. Мутный взгляд - где-то там.
Это он. Отек легких. Острейшее осложнение левожелудочковой недостаточности. Кто хоть раз видел, или, не дай бог, сам перенес - не забудет никогда. По сравнению с этим ситуация, когда кто-то в речке тонет, а рядом люди, - веселый лубочный комикс. Кто-нибудь из умеющих плавать - нырь, саженками мах-мах, хвать-похвать барахтающегося, и - на берег оба. Жизнеутверждающий туш. Ура-ура. Вытащенному - жизнь и весь мир в подарок, спасателю - аплодисменты, медаль "За спасение утопающих" во всё пузо и чувство глубокого морального удовлетворения.
При отеке легких всё гораздо страшнее. Человека рекой, цунами, водопадом заливает изнутри, прямо в легкие, в каждый бронх, в каждую крохотную альвеолку. И человек начинает мучительно и жутко тонуть. Там, внутри себя. И самый-самый чемпион мира по плаванию с навыками спасасения на водах, находись он рядом, вряд ли сможет поддержать и вытащить.
Держись, дед. Держись, родной. Мы, конечно, не чемпионы по плаванию, но ты дыши, а мы тебе изо всех сил поможем.
Кислород... манжета тонометра... электроды, присоски кардиографа... Сашка, умничка, мгновенно "садится" на вену. Срывая ленты оклейки, распахиваю форточку пошире и одновременно пробегаю взглядом заготовленную амбулаторную карту (как ни странно, довольно тощенькую; видать, не очень жалует медиков перенесший инфаркт ветеран). Оборачиваюсь к бабушке:
- Сахарным диабетом Олег Иванович не страдает? Препараты все переносит?
- Диабетом - нет, касатик, - послушно докладывает та. - А переносить - давно уж ничего не переносит. Старенькие мы. И на улицу-то лишний раз не выходим. Дети все и приносят, что надо.
- Аллергии на лекарства нет? - уточняю. - Высыпания, отеки...
- Вроде, нет, - задумывается бабушка. - Нитросорбид мы с ним оба пьем. Анальгин, когда голова болит. Ну, корвалол иногда, если плохо. В больнице-то ему много чего давали. Всё принимал, как велели.
- Понятно. Да вы не стойте, присядьте пока. Если что-то понадобится, я попрошу. Как зовут вас?
- Анна Михайловна я.
Так, давление деданя держит. Это он молодец. Не ахти какое высокое, но держит. Аспирин в рот... жуем-жуем, Олег Иваныч, разжевываем... пшик-пшик нитроминтом... фентанил, дрошка, глюкоза в вену... мочегонные, гормоны...
Слону дробина... Морфин... еще лазикс...
Нифигамс. Если и вытаскиваем Иваныча, то очень, очень медленно. И продолжает заливать его немолоденькие легкие тягучей, обволакивающей, тяжело пенящейся на вдохе мокротой. Хорошо, дед боевой. Настоящий дед. Мужик. Не сдается, изо всех сил дышит-дышит-дышит, с каждым клокочущим вдохом ухватывая по толике, по обидно малюсенькой капелюшечке столь необходимого сейчас живительного кислорода...
Вспоминаю, чему старики учили. Говорю бабушке:
- Анна Михална, у вас спирт есть? Или водка. Только хорошая, не суррогат, не "паленка".
- Есть водка, сынок, - суетливо поднимаясь со стульчика, кивает та. - Талонная еще. Сейчас... (ушаркивает на кухню)...
И нет её минуты четыре. Две с половиной сотни, мать их, тягучих полновесных секунд чистого времени... Дышим, дышим, дедуля! Сейчас полегче будет. Еще немного... Пшик-пшик нитроминтом, пшик...
Шарк-шарк-шарк - из кухни поспешает бабушка. В руках - серебряный подносик. На подносике - бутылка "Столичной"... две рюмки и россыпь тарелочек. Хлеб-черняшка, соленые огурцы, шпроты, сыр. "Приходите, тараканы, я вас чаем угощу"...
... Округлившимися испуганными глазами бабушка смотрит на меня. Понимаю. В другой раз я и сам бы на её месте сильно удивился. Сейчас некогда. Ломаю ампулу с физраствором и добираю его в шприц-двадцатку, где уже плещется пять кубиков всосанной из бутылки "столичной". Сашка споро принимает у меня шприц и толкает в пациентскую вену.
Красоттта! Дедуля "сохнет" прямо на игле. Дыхание становится глубже, каждый вдох продуктивнее, в глаза постепенно возвращается осмысленность, булькание и клокот затихают, затихают, затихают до ласкающих наши уши хрипов. Ай да дед! Красссава! Ай да мы!
"Красава", как будто услыхав мою лестную оценку, слабо и слегка смущенно улыбается обретающими цвет губами:
- Доктор... мне бы в туалет... по маленькому.
А вот это совсем хорошо. Моча начала отходить - это здорово.
- Сашок... - прошу негромко.
- Не надо, - слабо пытается отбиваться Олег Иваныч. Сам, мол, дойду. Это он напрасно. Сашка - два метра ввысь, косая сажень в плечах - быка за пару минут может в бараний рог свернуть. А уж донести не самого толстого семидесятикилограммового дедульку в аккуратной охапке до туалета для него вообще пара пустяков и три секунды времени. Отбивайся-не отбивайся.
- Анна Михайловна, - говорю, - не переживайте, самое плохое уже позади. Собирайте Олега Иваныча. В больницу поедем. Из документов паспорт, полис... он ведь ветеран? Участник войны?
- Участник, участник, сынок, - часто кивает головой бабушка. - Инвалид Великой Отечественной, второй группы. Оба мы.
- Тогда удостоверение его тоже понадобится. Кружку, ложку, полотенце, туалетные принадлежности, бумагу туалетную...
Санёк вносит и сажает на разобранный диван совсем повеселевшего пациента. Тот счастливо вздыхает (хрипловато еще, но уже полной грудью) и начинает деловито поправлять измятую подушку.
- Олежек, - жалобно обращается к нему бабушка, - доктор говорит, в больницу тебе надо.
- Кому? - сердито вскидывается седоголовый Олежек. - Не. Никуда не поеду. Если надо, буду дома помирать. А в больницу не поеду. Я вам эту... расписку напишу.
Дед обиженно поджимает губы и отводит от меня недовольный взгляд.
- Он не поедет, - начинает тихо плакать Анна Михайловна. - С инфарктом-то тогда еле уговорили. У него инфаркт, доктор? Опять?
- Так! А ну-ка отставить мокрое дело, товарищ ветеран! - подпускаю в голос строгости. - Когда на том свете понадобимся, нас не спросят. А сейчас хоронить рановато. Поживем. Но полечиться какое-то время придется, не без этого. Иначе неважно всё может закончиться.... Олег Иваныч, ложимся на спину. Руки-ноги расслабили, дышим спокойно, не разговариваем.
Посмотрим, что ЭКГшка добавит. Предыдущие сам черт не разберет - сидя снятые, да на такой частоте - естественно, нечитабельны совершенно. Саша подкладывает деду еще одну подушку и снова цепляет электроды, лепит присоски... Ползет лента ЭКГ. Обрывая её и передавая мне, Сашка улыбается. Таки да, есть чему радоваться. Приличная вполне пленочка. Я ж говорил - замечательный дед.
- В общем, так, уважаемая Анна Михална, - поворачиваюсь к бабуле, - про свежий инфаркт разговора нет. Вопрос жизни и смерти не стоит. Состояние, тем не менее, достаточно серьезное. (Бабуля, утерев слезы, вновь послушно и внимательно кивает.) Остаетесь дома. Сегодня к вам придет врач из поликлиники, будете лечиться. Делать всё строго по назначению доктора. При любом ухудшении состояния - боли за грудиной, одышка, нарастание слабости - звоните нам. Телефон знаете.
Бабуля напоминает мне игрушку. Есть у меня такая дома - маленький бархатистый мопс, голова на крючочке. Тыкаешь голову пальцем, и мопс кивает-кивает-кивает... То ли соглашается со всем, то ли просто ободряет - мол, ничего, человек-два уха, поживем еще.
Отзваниваюсь диспетчеру, докладываю, прошу записать актив терапевта на сегодня, прямо с утра, и слышу самые приятные, самые греющие любому "всаднику" его суровую душу слова: "Всё, ребята, отработали. Домой". (Одними губами беззвучно шепчу напрягшемуся было Сашке - "домой". Сашка умиротворенно вздыхает и закрывает глаза.)
- Понял, Лариса. Спасибо. Едем.
Собираем наши чемоданы, оставляем бабульке пшикалку "Нитроминта" с рекомендациями, пару ЭКГэшек и выписку - что кололи-делали - для участкового. Теперь точно всё. Домой. То есть на станцию.
- Спасибо, доктора, - благодарит приободрившийся и воспрянувший духом дедуля. Понятно, рад. В больничку ехать не надо. Там неуютно. Там на завтрак невкусная каша. Там все больные. Там Иванов, тот, что у окошка, громко храпит по ночам. Там болючие уколы... Понимаю, конечно. Сам уколов боюсь.
- Спасибо, милые, - опять собирается всплакнуть бабушка. - Дай вам Бог...
- Лишь бы на здоровье, - отвечаем. - Не болейте.
И сыплемся с четвертого этажа вниз. Где-то на втором этаже нас догоняет встревоженный бабушкин крик:
- Доктор!... Доктор!...
Ударив по тормозам, задираем головы вверх.
- Что, Анна Михална?!
- А допивать-то... не будете?
- Что допивать?! - туплю на весь подъезд.
В пролете, на уровне четвертого этажа показывается растерянная бабушка. В руках - початая бутылка "Столичной" и... ну да, серебряный подносик.
- В другой раз! - смеёмся облегченно. - На день рождения зовите!
Выходя из подъезда, сталкиваемся с размашисто метущей асфальт тётенькой-дворником. Разминувшись, слышим, как она ворчит сердито-недовольно (как бы не на нас, сама себе как бы):
- Ишь, ржут... лоси... Где-то люди помирают, а они ходют тут... ржут...
Нас чуть пополам не разрывает. С трудом грузимся в машину и только "домой!" можем Вите сказать сквозь спазмы душащего хохота. Витя не обижается. Витя понимает. Витя двадцать пять лет "скорик". Он заводит машину и трогает с места как застоявшийся конь. И хохочет вместе с нами. Просто так. За компанию.