Мы входили в соборы и храмы,
шелестя, затихал разговор;
мы искали истории граммы:
роспись, лики, старинный раствор,
кирпичи, что уложены ровно,
(так никто не умеет сейчас).
Эти лики казались условны,
но смотрели с укором на нас.

Человек с  небольшою бородкой
отвечал на вопрос наш любой
 и в прогулке, предельно короткой,
нас восторженно вел за собой,
говорил про иконы и фрески,
и в соборе вечернем, пустом,
мы смотрели на светлые всплески,
что на ликах читались с трудом.
Говорил о сокрытом и внешнем.
(Он был в черном коротком пальто).
и казалось: он мире нездешнем,
и что все, что вне храма, - не то.
Шарф, кашне ли - в цвет красный, тревожный -
намотал он на горло, спеша.
Нам казалось - сюжет невозможный,
  он взлетит, словно чья-то душа.

Где теперь эти гулкие храмы?
Обновленные, вышли в наш  век.
Пережил ли он новые драмы, 
этот странный во всем человек?
Время столько из памяти стерло,
но увижу опять  -  только тронь -
как у птицы, дрожащее горло,
и полоску кашне, как огонь.