За окном, забранным снаружи железной решеткой, которую обвивала замерзшая виноградная лоза, сгустились сумерки. В Тбилиси умирал очередной день бесснежной зимы страшного девяносто второго года. Сюда, на второй этаж, через закрытые окна доносились привычные звуки далёких выстрелов и, иногда, буханье взрывпакетов и разрывы гранат.
В маленькой комнатушке трехэтажного флигеля, пристроенного сзади к главному корпусу девятой больницы, было тепло и уютно. Комнатушка недавно была произведена в ранг "компьютерного центра" и оборудована одним компьютером, принтером, факсом и диваном для отдыха.
Сергей, которому досталось заведовать "центром", работал старшим инженером в отделении лечебной физкультуры и был единственным электронщиком на всю больницу. Он занимался компьютерной диагностикой пациентов, ремонтировал аппаратуру, участвовал в научных работах и делал ещё многое, что было бы долго перечислять. Кроме того, он, конечно же, оказывал и массу мелких личных услуг по технике всем сотрудникам, кто бы к нему не обратился за помощью.
Сергею шёл тридцать шестой год. Он уже успел обзавестись семьей и двумя детьми, мальчиком и девочкой, двенадцати и семи лет, но при этом ещё не отрастил животик, не приобрёл дурной характер и не огрубел душой.
Ходил Сергей по больнице так же, как и весь персонал, в белом халате, из-за чего пациенты часто принимали его за доктора. Это вызывало у врачей улыбку, но никто не возражал, все понимали, что Сергей тоже доктор, только по технике. А без современной медицинской техники какие могут быть диагностика или лечение?
Коллектив в отделении был дружный и разновозрастный, интернациональный и веселый. Все прекрасно ладили.
Больница находилась в Ваке, одном из самых престижных районов города, где жили очень известные и состоятельные граждане, и поэтому всякие безобразия тут происходили относительно редко. Воевали, митинговали и бандитствовали больше на окраинах, в отдаленных районах или в центре: на проспекте Руставели, вокруг Дома Правительства, на площади Ленина. Обычно все страсти кипели там.
Больница была ещё более или менее спокойным местом и потому что, как у сторонников Звиада Гамсахурдиа, так и у его противников там лежали раненые или больные друзья и родственники. Вероятно, из-за этого, начинающаяся гражданская война пока обходила клинику стороной.
Сергей уже вторую неделю не мог добраться домой, в другой конец города. Почти полностью перестал работать городской транспорт, и даже остановилось метро. Просто чудо, что ещё работали телефоны, и он каждый день по несколько раз звонил домой, успокаиваясь, только когда слышал в телефонной трубке голоса жены и детей.
Но успокаивался он ненадолго. Грабежи, беспричинные избиения и убийства в городе стали обычным явлением. А постоянно сидеть дома нельзя. Надо же как-то находить пропитание для семьи...
Приближался Новый год, но многие служащие, застряв в разных районах города, не могли вернуться домой, превратившись в настоящих "кавказских пленников".
Странные времена пришли в Тбилиси! Вроде бы ещё не война, но уж точно не мирное время. Повсюду неорганизованно шлялись вооруженные люди, среди которых были как принадлежащие к двум враждующим лагерям: проправительственного - Звиада Гамсахурдиа и оппозиции - группировки "Мхедриони" Джабы Иоселиани, так и всякая шваль, как всегда верно оценившая ситуацию.
Бандиты и воры в политику только играли, а жертву выбирали лишь по толщине кошелька. Правда, частенько случалось, что и толщина кошелька роли не играла - убивали просто так, удовольствия ради, давая выход накопившейся злобе, ощущению вседозволенности, пьянящей беспредельной власти над запуганным населением.
Добираться в таких условиях домой было равносильно самоубийству. Проскочить удавалось только в те дни, когда ненадолго начинали работать метро и городской транспорт. Вот тогда оголодавшие вдалеке от дома граждане быстренько и осторожно пробирались по полупустынным улицам, стараясь по дороге купить хоть какую-то провизию. Это было непросто - город фактически не снабжался.
Дождавшись следующего момента относительного спокойствия, "кавказские пленники" брели обратно - на службу. Надо было зарабатывать "фантики", - купоны, выдаваемые вместо денег на хлеб, и казаться нужными на работе, чтобы не потерять её совсем. Потерявший работу, терял и шанс выжить - не только для себя, но и для всей своей семьи.
В дверь комнатушки постучали.
- Серёжа, ты здесь? - послышалось из соседней ординаторской.
- Здесь, здесь, тётя Нино, - обрадовано отозвался Сергей, бросаясь открывать двойные двери своего "компьютерного центра". Двери состояли из хлипкой деревянной рамы со стеклами и наружной железной решетки на петлях, с висячим замком, который Сергей приноровился отпирать и запирать изнутри, просовывая руки между прутьями решетки. Какая никакая, а защита!
Санитарка, и по совместительству уборщица, тётя Нино, всегда в чистом и выглаженном белом халате, в белоснежной косынке, завязанной сзади под волосами и стоптанных домашних туфлях, принесла Сергею ужин. В больничной столовой всегда что-то оставалось. Некоторые из больных питались только тем, что приносили родственники, не притрагиваясь к скудной и неаппетитной казённой пайке. Некоторые, ничего не поделаешь, умирали... И после них тоже что-то оставалось.
Этого "что-то" понемногу хватало и дежурным врачам, и санитаркам и таким вот горемыкам, как Сергей, застрявшим на работе. Брезгливость стала непозволительной роскошью. Дают - ешь! Мало, невкусно, но с голоду не умрешь...
- Я тебе каши принесла, с хлебом. Извини, что больше ничего не осталось.
- Ой, да что вы, тётя Нино! Спасибо большое! Вы и так меня балуете. Что бы я тут без вас делал?
Сергей, звякнув ключами, открыл замок, вышел из комнатушки и увидел приветливое лицо женщины.
У Сергея с тётей Нино была взаимная симпатия. Худенькая подвижная женщина лет чуть более сорока, невысокого роста, с паутинками ранних морщин на узком лице и тёплыми карими глазами, была всегда в хорошем настроении, несмотря на явно нелёгкую жизнь и уже заметный отблеск серебра в волосах. Она постоянно была чем-то занята, кому-то помогала, что-то прибирала, вытирала. Работа в её руках спорилась.
- Когда покушаешь, тарелку тут, на столе оставь. Я утром убирать приду и заберу её.
- Конечно, тётя Нино. Кстати, угощайтесь, у меня вот конфеты остались. Попьёте с чайком.
- Не надо Серёжа. Сам покушай или детям отдай, - застеснялась Нино.
- Да есть у них дома ещё. Берите!
Взяв конфету, женщина положила её в карман и, по привычке, смахивая тряпочкой со стола и подоконников пыль, запричитала:
- Что творится в городе! Опять раненых привезли. Трое сразу умерли. Один при смерти, мальчишка совсем ещё. В живот попало... Так жалко... Кричит всё время. Морфий колют, но надолго не хватает.
Она зачем-то переставила с места на место горшки с цветами, теснящиеся на подоконнике, открыла и закрыла форточку, сгорбилась, повернувшись к окну, и Сергей понял, что сейчас она заплачет. Но она не заплакала, только вздрогнула плечами и продолжила:
- Наши ничего сделать не могут, говорят, умрёт всё равно. Мать его привезли. Так плачет, бедная! Я не могла рядом с ней стоять. Убежала. Что за жизнь страшная стала! Каждый день мальчики молодые умирают, каждый божий день....
Тётя Нино всё-таки всхлипнула, не удержавшись, и сразу же стыдливо замолчала.
Сергей тоже молчал, не зная, что сказать.
Да, такое случалось каждый день. Десятки, сотни, тысячи смертей ни в чём неповинных людей. Кто-то добивается власти, а кто-то играет в войну. В казаков-разбойников. Понимая, что такое жизнь лишь тогда, когда её теряет. Вот что принес за собой развал Советского Союза.
Нет больше державы! Рухнул Союз, рассыпавшись на части, а части бросились растаскивать на куски, кусочки, крошечки... И пошло, и поехало... Лес рубят - щепки летят? Только кто щепки? Здесь, в основном, грузины грузин убивают. В других республиках другие заварушки, другие сценарии. И везде, по большому счету - молчок! Только отрывочные сведения. Чтобы не шокировать благопристойное общество, не будоражить народ, не накалять страсти. Потому как если правду начать рассказывать - те, кто ещё не передрался, тоже с катушек съедут!
Молчание начало тяготить, и Сергей попытался отвлечь женщину от грустных мыслей.
- А как там ваши дети в Коджори поживают? Там, наверное, тихо?
У тёти Нино сразу потеплели глаза и она, вспомнив о детях, действительно, немного успокоилась.
- Слава богу, у них пока всё хорошо. Там не стреляют. Кушать немножко есть. Запасы вовремя сделали. В деревне никто не воюет. Зачем соседу с соседом воевать? Из-за кого? Из-за Звиада? За Джабу? Кто лучше, кто хуже - откуда простой народ знает? Они все красиво говорят. В деревнях мужчины по домам сидят. Только у некоторых мальчики убежали в город, воевать. Одни за Звиада, другие против. Всё зло - оно из города идет! Чего этим вождям вечно не хватает? Почему по-человечески между собой договориться не могут? До власти бы только дорваться! О людях почему никто не думает?
Сергей принялся успокаивать вновь разволновавшуюся женщину:
- Тетя Нино, не переживайте! Всё будет хорошо. Скоро это безобразие кончится, и мы опять заживём как раньше!
- Скорей бы уж! Все давно устали. Эти только наверху никак власть не поделят... Нам-то с тобой, Сережа, ведь нечего делить, правда?
- Правда, тётя Нино! Я вас просто люблю, вы мой ангел-спаситель! Что бы я без вас делал? Умер бы с голоду! - совершенно серьёзно сказал Сергей.
- Ладно, Серёжа, не преувеличивай. Ты ведь то же самое делал бы для меня, если бы был на моём месте, правда?
- Правда, тётя Нино! Вы же и сами это знаете!
Помолчали.
- Эх, - вздохнула Нино, - пойду я. Поговорила с тобой и как-то полегче стало. Ты скажи, если тебе помочь чем-то надо. Продуктов могу из деревни привезти. Соседи поросёнка недавно зарезали, с нами поделились. Я могу тебе половину от своего куска привезти. Лобио есть, кукуруза...
- Нет-нет, тётя Нино, спасибо. Не надо. Вам самой детей кормить нужно. А у меня пока есть ещё дома какие-то запасы. Сухари, картошка, мука, консервы. На базаре чего-то прикупаю. Перебьёмся. И вы тоже не стесняйтесь, если чем смогу помочь. Телевизор там починить, телефон или радио. Антенну поставить.
- Ничего пока не надо, Сережа. Пойду я. Мне ещё четыре палаты убрать надо, два коридора...
Совсем недалеко, горохом рассыпались автоматные очереди, послышался звон бьющегося стекла, выкрики и вой моторов. Стрельба явно приближалась к больнице.
Нино и Сергей невольно посмотрели в окно. За невысоким парапетом с решёткой, отделяющим двор от проспекта Чавчавадзе, в слабом свете редких фонарей вдалеке ничего нельзя было разглядеть.
- Снова начали, сейчас опять раненых привезут. Пошла я, Сережа, - устало произнесла санитарка. Руки её, покрасневшие от постоянной возни в холодной воде, судорожно мяли тряпку.
- Дзалиан диди мадлоп, калбатоно Нино (Спасибо большое, тётя Нино), Каргад икавэ (до свидания) - Сергей сказал это по-грузински, чтобы сделать ей приятное.
- Каргад икавэ, - улыбнулась Нино и заторопилась по своим делам.
Доступ к больнице был открыт в любое время дня и ночи. Охранников или сторожей во дворе и приёмном отделении и раньше-то никогда не было, а теперь это были бы вакансии для смертников. Разгоряченные пролитой кровью боевики, привозившие своих раненых, не посчитались бы ни с какой охраной или ограничениями передвижения. Главный аргумент вместо документов всегда был наготове и назывался АК-47. Или, на худой конец, Макаров.
Сергей наскоро поел, помыл тарелку и собрался позвонить домой, когда под окном загрохотали близкие очереди. Со звоном разлетелось оконное стекло, и, недалеко от его головы, на стенке, взвились фонтанчики пыли, полетели куски штукатурки. В правое надбровье угодил острый осколок стекла, и глаз мгновенно залила кровь.
Сергей упал на пол, подполз к умывальнику, не поднимаясь, дотянулся до полотенца и, намочив, крепко прижал его к брови, пытаясь остановить кровь. Внизу, во дворе слышались крики, возбужденные голоса, выстрелы, удары пуль в стены, визгливые звуки рикошетов.
В дверь флигеля забарабанили кулаками.
Открывать Сергей не стал. Здесь сейчас вообще никого не должно быть. Сегодня воскресенье. Это просто он тут застрял, но кроме тёти Нино об этом никто не знает. И даже если входные двери внизу сломают, у него есть возможность, воспользовавшись ключами от обычно запертого перехода, пройти в здание больницы.
В дверь помолотили прикладами автоматов, но, не увидев никакой реакции, оставили вход в покое.
Между тем стрельба переместилась к заброшенной стройке в дальнем конце двора. С маленьким промежутком глухо прогремели два взрыва. Затем щелкнуло несколько сухих пистолетных выстрелов и всё стихло. Через несколько минут стрельба возобновилась и явно начала удаляться в сторону от больницы, туда, где находились огромный мусорный бак и выход в овраг.
Сергею удалось остановить кровь, и он залепил порез на надбровье куском лейкопластыря. Из разбитого очередью окна сильно тянуло холодом. Выключив свет и стянув при свете фонарика клеёнку с койки в одной из процедурных, Сергей прикрепил её к деревянной раме найденными в ящике своего стола канцелярскими кнопками и всё тем же лейкопластырем. Всё приходилось делать в темноте, чтобы не привлекать внимания с улицы.
Вдруг, ему послышалось, что снаружи донёсся слабый стон. Осторожно приоткрыв окно в ординаторской, и выглянув наружу, Сергей никого внизу не увидел.
Через несколько секунд стон повторился. Тихонько приоткрыв ещё одно окно, которое располагалось почти над входом во флигель и высунувшись по пояс, он внимательно оглядел двор, и опять никого не заметил. Прислушался. Стонали в кустах, прилепившихся к облезшей от времени и дождей стене.
Надо было что-то делать! Но что? Открыв двери и выйдя из флигеля, можно запросто получить пулю или от раненого, или от тех, кто его ранил. В то же время бросить человека умирать на улице не по-людски. За помощью бежать долго, да и кого позовёшь? Тётю Нино? Чтобы она точно так же рисковала? Несколько докторов и медсестёр заняты с больными или на операциях. Окажутся ли в приёмной здоровые мужчины, которые помогут перенести пострадавшего к дежурному врачу - неизвестно. Как неизвестно и то - не пристрелят ли они этого самого пострадавшего сразу, на месте, узнав в нем политического противника?
Вот чёрт! Но нельзя же вот так бросить человека без помощи! Какая разница за Звиада он или за Джабу! Он сейчас просто раненый!
Приняв решение, Сергей накинул поверх спортивных брюк и свитера белый халат, взял фонарик, из аптечки вытащил несколько рулонов бинта и, на всякий случай, интуитивно прихватил ещё один белый халат для того, кто стонал внизу. Зачем, и сам не понял - какое-то предчувствие подсказало, что так надо и оставалось только послушаться.
Между тем, далёкая стрельба постепенно стихла.
Осторожно спустившись по лестнице к входной двери, Сергей постоял с минуту, прислушиваясь к тишине снаружи, затем очень осторожно открыл замок и отодвинул в сторону тяжёлую деревянную створку.
У козырька над входом тускло горела слабая лампочка, освещая табличку на стене с названием отделения. Светила луна и из некоторых окон больницы лился наружу яркий электрический свет.
Сильно пахло сгоревшим порохом.
Еле слышный звук донёсся справа, из кустов. Быстро оглядев безлюдный двор, Сергей медленно вышел на свет, вжав голову в плечи и ежесекундно ожидая получить пулю из темноты. Он отдавал себе отчет, что в белом халате его прекрасно видно, и это может сработать как в плюс, так и в минус.
Преодолев страх и пригибаясь, он пошёл к тому месту, откуда слышал стоны. В узком пространстве между стеной флигеля и рядом густых кустов виднелось что-то тёмное, напоминающее то ли брошенную одежду, то ли холмик разрытой земли - сразу не разберёшь.
Зато в тусклом свете подсевшего фонарика ошибиться было трудно - на земле, в луже чёрной крови, лежал мужчина в камуфляже. В руке у него был пистолет с оставшимся в заднем положении затвором - отстреливался раненый до последнего патрона. Человек был без сознания, при каждом вдохе в груди лежащего что-то хрипело, иногда он тихо стонал.
Осторожно высвободив из руки неизвестного пистолет и отбросив его в сторону, Сергей быстро осмотрел раненого.
Это оказался совсем ещё мальчишка, лет 16-17, со слабым пушком на перепачканном грязью лице, явно пока не знакомым с бритвой. Пуля попала ему в плечо, чуть ниже ключицы, и он потерял много крови.
Размотав из рулонов бинты и соорудив из них нечто вроде большого тампона, Сергей разрезал перочинным ножом одежду, приложил быстро намокающий марлевый комок к ране, и примотал его к телу последним рулоном. Ненадолго сойдет! Затем, осторожно приподняв парня, кое-как накинул ему на плечи захваченный халат, и, забросив здоровую руку раненого себе за шею, медленно поволок обвисшее тело обратно к открытой двери. Но добраться до порога не успел...
Из темноты послышался тяжёлый топот.
Со стороны оврага бежали вооружённые люди с автоматами, вероятно, те самые, которые стреляли во дворе.
- Стой на месте!
Кричали резко, зло, по-грузински.
Вспотевшей спиной ощущая направленные на него стволы, Сергей остановился. Ставший вдруг невероятно тяжёлым мальчишка норовил соскользнуть на пол. Его ноги в потёртых "берцах" и заляпанных "камуфляжках" торчали из-под условно белого халата, как заячьи уши из-за грядки.
Через секунду Сергея окружили возбуждённые погоней, пахнущие порохом и потом, мужчины в камуфляже без знаков различия. Это ещё одна примета времени - разобрать, кто скрывается под пятнистой робой: бандит, гражданский, военный - было решительно невозможно!
Крупный вспотевший мужчина с окровавленным ухом, и красным, как светофорная лампа лицом, накинулся на Сергея:
- Русский, да? Здэсь работаешь? Доктор, да? Медбратишка? Стучали сейчас сюда, в эту двэрь, зачэм нэ открыл?
- Да здесь никого и не было. Сегодня же воскресенье. А я только сейчас пришел из приёмного, - как можно спокойнее и убедительнее ответил Сергей, чувствуя, что врать он так и не научился.
- А это кого ташышь? Здэсь подобрал, да?
- Нет, это больному плохо стало, вывел на воздух подышать, а он тут отключился.
Краснорожий детина недоверчиво оглядел висящего на Сергее человека, подошел ближе и, увидев в тусклом свете лампочки кровь, проступившую сквозь накинутый белый халат, рассвирепел, отчего акцент усилился ещё больше, а на одутловатом лице начал нехорошо дёргаться глаз:
- Зачэм врошь? Это, навэрно, тот самый набичвар (ублюдок), который в нас стрелял из-за угла. Савсем свэжий повязка! Один здэсь гдэ-то прятался, а второй туда убэжал, - мужчина махнул стволом автомата в сторону оврага и потрогал окровавленное ухо.
- Эти звиадысты нас в засаде поджидали, как трусы. Стрелять только из-за угла умеют. Сандро убили, с-суки! А только мы из машины выскочили, сразу, как зайцы, в кусты, - детина с отвращением сплюнул. - Нэ мужчины, а бабы, билять!
Остальные бойцы, человек семь-восемь, тяжело дыша после погони, сгрудились вокруг и подозрительно разглядывали Сергея, как бы невзначай наставив на него стволы.
- Эсли этот шакал еще жывой, атправим его в ад! За Сандро! - неожиданно психанул здоровяк.
Передёрнув затвор автомата, он подошёл вплотную к Сергею приглядеться, дышит ли ещё несчастный. В это время мальчишка застонал и пустил изо рта длинную липкую нить розовой слюны. Мордатый выругался по-грузински, резким движением оттолкнул руку Сергея, и тело раненого безжизненным кулем свалилось у стены.
- Атайди, русский, - наставляя автомат на лежащего звиадиста, процедил сквозь зубы командир, - отойди на х.., это наши дэла! Да?! Сами разберемся! Я сам его вилечу, иды, занимайся своими дэлами! Не было здэсь тэбя! Понял, да?
Здоровяк попробовал отодвинуть Сергея в сторону стволом. Стоящие за ним подчинённые замерли на местах, как готовые наброситься на овцу волки.
Сергей не отошёл.
Наоборот, он сделал шаг вперёд и закрыл собой раненого мальчишку.
Казалось, воздух зазвенел от сгущающейся злобы. Ещё мгновение - и стая бросится вперед, рыча и лязгая желтыми от никотина клыками, одержимая одним желанием: почувствовать солоноватый вкус чужой крови.
Подняв глаза, "медбратишка" встретил совершенно безумный взгляд выпученных, сливового цвета, глаз вожака, который перед своими людьми не мог показать слабость.
А Сергей не мог отойти. Он чувствовал, что сейчас в его жизни наступает решающий момент, - если он отойдет и даст пристрелить беспомощного человека, то придётся с этим жить всю оставшуюся жизнь. Жить с постыдно заледеневшей от страха спиной, под этим давящим, как бетонный блок, беспощадным взглядом, с ощущением липкой крови на подрагивающих от страха руках.
Он не сможет уйти, как бы жутко ему не было...
Молчание затянулось.
Старший попал в неудобное положение.
Неуступчивый русский оказался не в том месте и не в то время. Надо ему показать, кто здесь, на этой земле, "гость", а кто "хозяин".
Здоровяк, наливаясь дурной кровью, чуть приподнял автомат и нажал на спуск. Очередь с грохотом прошла прямо над головой Сергея - брызнуло кирпичной крошкой и стая шарахнулась прочь, чтобы спустя миг обступить чужака ещё плотнее.
В разгорячённых головах борцов за свободу и независимость Грузии билась одна и та же мысль, вызывающая судорожное напряжение указательных пальцев, лежащих на спусковых крючках, - "Откуда этот русский вообще взялся? Пришили бы спокойно гада-звиадиста и уехали. Кто сейчас будет разбираться, кто кого замочил? Они нас - мы их! В городе полно случайных жертв, а тут эти сволочи из засады Сандро убили. Все видели. И этот, который теперь на земле валяется, конечно же, один из них, иначе, откуда он здесь? Да ещё явно только что раненый".
Но русский отступать не собирался. Он заложил руки за спину и стоял, сделав свой выбор, стоял уверенно и спокойно, будто его защищал сам Бог...
Рука мордатого легла на спусковой крючок.
Сергей не мог отвести взгляд от неожиданно тонких, как у пианиста, пальцев, с безобразно обгрызенными ногтями, лежащих на черной автоматной стали. Губы пересохли, и, казалось, сейчас начнут лопаться, смачивая свежей кровью закостеневшую гортань.
Как приходит смерть? Неужели вот так потрясающе глупо и несправедливо?
Пауза затянулась...
За спиной детины раздались нерешительные голоса:
- Джемал, пойдём, он и так сдохнет, слушай! Не надо тут шуметь. Всё-таки больница... Он своё уже получил...
- Джемал, - автоматически отметил Сергей, - ну, что ж, Джемал, будем знакомы, хоть не могу сказать, что мне приятно...
Но мордатый рассвирепел и не думал отступать.
Сергей почувствовал, что ситуация "зависла" и что наступает момент, когда надо или склонить чашу весов на свою сторону или умереть, и, к удивлению всех, заговорил на чистом грузинском:
- Батонебо (уважаемые), это раненый. Даже если он в чём-то виноват, его надо сначала вылечить. Потом разбираться. Может, вы ошиблись и это совсем не тот человек, о котором вы подумали. Кроме того, он ещё совсем мальчишка, а вы все вашкацы (витязи), взрослые мужчины. Не годится взрослым мужчинам убивать детей. Неправильно это. Я тоже, как мужчина, не могу отойти. Если хотите его убить, стреляйте сначала в меня, чтобы я такого позора не видел, и никому про вас потом не смог рассказать. Как несколько, не бандитов, а борцов за свободу Грузии, убили одного мальчика без сознания прямо на пороге больницы. А я всем расскажу, и ваши лица запомню, клянусь своими детьми!
Эмоциональная речь на грузинском прозвучала настолько неожиданно от русского "медбратишки", что в воздухе вместо сгустившейся враждебности повисли изумление и растерянность. Стая загудела, как пчелиный улей - послышалось покашливание, кто-то громко сказал "Вах!"
Джемал оскалился и перехватил оружие поудобнее: теперь оно смотрело Сергею точно в живот. Инициатива ускользала из его рук, и инстинкты подсказывали мордатому, что надо что-то делать. Но что? Стрелять или продолжать разговор - он ещё не решил.
- Мальчишка говоришь? Бичи, да? - предводитель обошел Сергея, словно тот был не человек, а столб, и, наклонившись, вгляделся в перемазанное грязью и кровью лицо лежащего.
Внезапно растерянно ахнул, уронил автомат, и, упав на колени, прижал голову раненого к себе.
- Чемо бичи, вай ме! Амис дедаватери! Старый я, тупой баран! - завыл он, словно зверь, запрокидывая крупную, лохматую голову. И, закрыв глаза, закричал, разрывая горло:
- Сынок!
Джемал медленно покачивался, баюкал неподвижное тело, а его отряд от растерянности, даже опустил стволы к земле. Спустя минуту, двое бойцов, осторожно отняв у командира тело ещё живого сына, почти бегом понесли его через флигель коридорами к приёмному отделению.
Найденного в дежурке врача подталкивали к приёмному покою стволами автоматов. Потом старенький, до полусмерти испуганный доктор, хлопал красными от постоянного недосыпания веками и пачкал ладони в крови.
- Ты должэн его спасти, понял да? Все сдэлай, только, чтобы он жил, понял да? Если не выживет, тэбя тут же пристрэлим, понял да? - бессмысленно запугивал доктора незадачливый отец. Глаза у Джемала были полны слез, но он просто не умел уговаривать по-другому. На каждое "понял да?" доктор кивал седенькой головой и испуганно озирался.
Подбежали медсёстры и на тележке увезли готовить к операции белое, как бумага, тело раздетого мальчишки.
Джемал увязался за ними.
Сергей, коротко переговорив с перепуганным врачом, подошел к бойцам, которые уселись в коридоре на скамейках, неловко придерживая автоматы.
Этот мир стерильной чистоты и белизны вокруг, был другим, не таким, каким они привыкли видеть его на улицах или сквозь прорезь прицела оружия. Здесь всё наводило на мысли о краткости и хрупкости человеческой жизни, и это была не их территория... Сюда каждый из них в любой момент мог попасть совсем в ином качестве. Оружие здесь казалось не к месту и "вашкацы" явно чувствовали себя не в своей тарелке.
Сергей обратился к ним опять по-грузински:
- Я поговорил с врачом, он думает, что всё обойдется. Пугать его только не надо, а то у него и так руки трясутся, как бы нечаянно хуже чего не сделал. Врач хороший. Его зовут Леван. Он будет оперировать. Дай Бог, чтобы всё хорошо кончилось. И сочувствую вам за Сандро. Я его не знал, но, наверное, хороший человек был. Пусть земля ему пухом будет!
Испуганная стая вдруг стала тем, чем была на самом деле: молодыми, заросшими по самые глаза неопрятными бородами, парнями, едва перевалившими за двадцать лет. Мальчишками, на самом деле. Чуть постарше того, безбородого, на чьём лице сейчас крепил кислородную маску сонный анестезиолог.
- Спасибо, брат! Меня зовут Малхаз. - сказал один из них, коренастый, похожий на медведя, вставая и протягивая опешившему Сергею руку для пожатия.
- Ты хороший человек. Если что понадобится, я твой должник. Мы ещё встретимся. Как тебя зовут?
- Сергей, - сказал Сергей. И повторил, уже пожимая следующую руку:
- Я - Сергей...
Он повторял это ещё много раз, не запоминая имён тех, кто знакомился с ним, обнимал, похлопывая его по плечам. Стая превратилась в людей, но... что помешает им снова стать стаей?
В коридоре его догнал Джемал.
Он дышал тяжело, и видно было, что держался на пределе. Командир был гораздо старше остальных. На глаз, лет сорока пяти.
Он потоптался на месте, не зная, что сказать или, может быть, не находя подходящих слов, Потом, неожиданно, неловко обнял Сергея и, скрывая слёзы, заговорил ему в плечо торопливо, мешая русские и грузинские слова:
- Мадлоп, дзмао (спасибо, друг)! Спасибо, что не отступил! Ты мне теперь, правда, как брат! Что бы ни случилось... Нэ могу подумать! Своими руками чуть сына нэ убил...
Сергей молчал, чувствуя, как дрожат в коленях ноги, и вспоминал плюющийся пламенем ствол, зависший в нескольких сантиметрах от лица, брызжущую во все стороны жёсткую кирпичную крошку, и бешеные "сливовые" глаза, прожигающие насквозь.
Ничего не хотелось... Хотелось пить. Воды, а ещё лучше водки. Или спирта, чтобы внутри отпустило и перестало холодить грудь слева... Чтобы проглотить пережитый страх, утопить в хмеле и забыть и этого человека, обнимавшего его, и звон гильз о бетон, и кислый запах застарелого пота, которым пропахла куртка Джемала.
Сергей стоял, бессильно опустив руки, а сам, помимо воли, говорил, и слова, слетавшие с его пересохших губ, были словами утешения.
- Всё будет нормально, - говорил он, не слыша собственного голоса. - Всё будет нормально. Всё будет...