Хозяин магазина антикварных игрушек - Михаил сидел за прилавком и скучал. Покупатели особо не баловали своим вниманием его товар. Были моменты, когда от скуки он засыпал и тревожно просыпался от шума проезжающих мимо магазина машин. И вот, ближе к пяти часам дня, он снова задремал, но его разбудил скрип открывающейся двери. Открыв полусонные глаза, он увидел перед собой незнакомого мужчину. "Вы что-то хотели?", - спросил Михаил у него. Посетитель хитро улыбнулся и воскликнул: "Миша, ты что меня не узнаешь? Долго буду жить". Михаил замер, пристально всматриваясь в его лицо, и вдруг, улыбнувшись, радостно воскликнул на весь магазин: "Леша, друг, какими судьбами? Какие люди и без охраны! Ты куда пропал? Не видно тебя, не звонишь, как сквозь провалился! Ты где был? Ну-ка, рассказывай, бородку отрастил и не узнаешь?"
Алексей улыбнулся: "Ну, там, где был я, там меня уже нет! Ты, Миша, не поверишь, я был далеко отсюда - в самой Якутии!"
Миша очень удивился, услышав это: "Но ты даешь! А как тебя туда занесло?"
"Помнишь, я в геологическом институте учился? Так вот, я на работу устроился, по профессии - геологом, ищу залежи якутских алмазов, сам только с вокзала, с экспедиции вернулся и сразу с корабля на бал. Может сегодня отметим мое возвращение, угощаю, я знаю такое место!"
"Конечно, Леша, без проблем, я в девять закрываюсь и сразу отметим".
"Ладно тогда, Миша, до вечера", - сказал Алексей и направился к выходу, но вдруг остановился и, развернувшись, обратно подошел к Михаилу: "Слушай, друг, я ведь совсем забыл, я тут тебе небольшой подарок привез из экспедиции". "Неуж-то алмазы?", - спросил шутливо Михаил.
"Нет, не алмазы, а кукла - простая с виду безделушка, иду как-то по тундре, смотрю, чум, захожу, а в нем никого нет и в глубине чума лежит эта кукла, ну, тут я вспомнил, что ты торгуешь антикварными игрушками, схватил ее мошеннально и убрался прочь - не пропадать же добру".
Алексей из рюкзака вытащил старую на вид куклу и протянул ее Михаилу. На ней была длинная коричневая холщевая рубашка и широкие штаны - того же цвета и материала, а на ногах - меховые, крохотные унты. Глаза, хоть и были узкие у нее, но такие голубые, выразительные и складывалось впечатление, что кукла живая и вот-вот моргнет.
У Михаила в антикварном магазине было множество разных на любой вкус игрушек, но куклы всегда были в особом почете. Несмотря на то, что это была довольно старая и потрепанная кукла и интереса у покупателей обычных она могла не вызвать, но Михаил, знающий толк в разной старине, ей безумно обрадовался. Он ни мог скрыть своего восторга: "Да, ты, Леша, гений, если бы ты мне привез алмазы, я, наверное, обрадовался бы им меньше, чем этой кукле. У меня таких еще не было, а какие волосы, они вьются, словно их специально завивали, и какие мягкие, как настоящие! Спасибо, дружище, удружил!"
Михаил держал куклу так нежно и бережно, словно это был крохотный младенец, и не решался ее поставить на полку, рядом с другими куклами.
"Такое чудо и продавать не хочется, уж очень кукла понравилась", - произнес Михаил, глядя на нее".
"Ладно, Миша, я рад, что мой подарок тебе понравился, тогда, до вечера, пойду, отдохну с дороги, что-то мне не здоровится, все тело ломит, кружится голова, похоже, утомился", - сказал уныло Алексей и ушел, а Михаил, забыв обо всем, продолжал разглядывать куклу и восхищенно повторять: "Вот это, да, вот так прелесть!"
"Сейчас, я смахну с тебя тряпочкой пыль и ты, моя якутская красавица, станешь, как новая", - произнес с любовью Михаил и пошел в подсобку. Он обратно вернулся с тряпочкой и начал аккуратно вытирать лицо кукле, но вдруг вскрикнул: "Ой!" и отдернул руку от ее лица.
"Что за черт?! Обо что я поранился? Не можешь же ты кусаться?! Нет, конечно! Похоже, я тряпку плохо отряхнул!", - подумал Михаил, на своем безымянном пальце он увидел ранку, напоминающую укус кошки, из нее капала кровь. Обработав ранку перекисью водорода, Михаил привел в порядок куклу и поставил ее на самое видное место, возле куклы бравого гусара и, улыбнувшись, тихо сказал: "Но, вот, и жениха подыскали тебе".
Весь день Михаил ни мог оторвать глаз от новой куклы. То слева подойдет к ней, то справа, то встанет и, застыв, смотрит на нее. Он ни раз ловил себя при этом на мысли, что эта кукла, словно околдовала его. И вот, уже вечером, перед самым закрытием, когда он стоял у прилавка и, все так же, продолжал любоваться подарком друга, двери открылись и в магазин вошла молодая женщина, за руку с дочкой лет шести-семи. И сразу внимание девочки привлекла якутская кукла, она уставилась на нее, как завороженная, и крикнула писклявым голосом на весь магазин: "Мама, мама, а эта кукла мне улыбнулась и подмигнула!" Мать строго сделала замечание дочери: "Прекрати кричать, Алена, не говори глупостей и веди себя хорошо!"
"Ну, мама, она снова мне улыбнулась!"
Михаил внимательно посмотрел на куклу, но ничего такого не заметил, а девочка продолжала кричать: " Мама, купи мне эту прелесть, она улыбается мне, я ей понравилась, купи!"
"Доченька, у тебя дома этих кукол столько, что девать некуда, я хотела купить тебе что-нибудь другое!"
"Не хочу другое, хочу эту куклу, мама!", - крикнула капризно девочка и затопала ножками.
"А как же твоя "Барби", ты же в ней души не чаяла? Она лучше чем эта!" Но дочь ничего не хотела слышать и все повторяла, как заведенная: "Мама, хочу эту куклу, она мне подмигнула, мы будем с ней подругами. Хочу ее и все!"
Мать, поняв, что сопротивляться бесполезно, подошла к Михаилу и, указав пальцем на якутскую куклу, спросила: "Послушайте, а эта кукла у Вас почем? Михаил не знал, что ей ответить, кукла ему самому очень понравилась и он не хотел с ней расставаться. "Дело в том, что она не продается", - ответил он. "Вот видишь, доча, кукла не продается, так что пойдем и купим тебе в другой раз". Услышав эти слова девочка устроила такую истерику, она плакала и кричала, дергая мать за одежду, и умоляла купить куклу.
Видя такую громкую реакцию девочки на свой отказ продать куклу, оглушенный ее криками Михаил, вынужден был сдаться и согласиться: "Я, в принципе, ради Вашей дочери, если уж она так хочет, могу и продать ее". Они быстро договорились с матерью в цене и Михаил, с сожалением, сняв куклу с полки, протянул ее девочке. Она очень обрадовалась и перестала плакать.
"Но теперь, береги ее, заботься о ней", - сказал он и улыбнулся, хотя, на самом деле, ему совсем было не до улыбки.
Михаил взглянул на то место, где стояла кукла и его посетило чувство одиночества. Любой другой антиквар обрадовался бы, если бы ему удалось реализовать такую старую вещицу, но - не он.
На часах было без четверти девять вечера и рабочий день подходил к концу. Подключив сигнализацию и, закрыв дверь на замок, он позвонил Алексею, но трубку никто не брал, он вновь и вновь отправлял вызовы на его номер и все тщетно.
"Как же так? Мы же договаривались встретиться сегодня вечером. Неуж-то забыл?", - подумал Михаил и снова повторил вызов Алексею, но он остался непринятым. "Не хочешь - не надо!", - пробурчал недовольно Михаил и не спеша побрел домой...
Придя домой, девочка не хотела выпускать куклу из рук. Она качала ее на руках, как ребенка, и пела тоненьким голосом колыбельную песню, которую ей пела мама, укладывая спать, и даже в своей комнате поставила для куклы игрушечную колыбельку. Девочка играла с ней, забывая обо всем на свете, и когда мама позвала ее кушать, она села за стол не одна, а с куклой и пыталась кормить ее с ложки кашей. Мать, глядя на все это, завозмущалась: "Хватит уже, Алена, ты же видишь, она сыта и не хочет есть, оставь ее в покое!"
Но, если она не хочет кушать, тогда пойдет спать!", - строго, по-матерински, сказала Алена и понесла куклу в свою комнату, через некоторое время девочка вскрикнула громко. Мать, встревоженная криком дочери, скорее побежала к ней и увидела, что она сидит на кровати, завернув пальчик в платочек и плачет. Взглянув на маму, Алена, сквозь слезы, жалобно произнесла: "Она укусила мой пальчик, когда я ее укладывала в колыбельку, мне больно, а я ведь, для нее, как мама! Какая она злая!"
Мать не придала значенья словам дочери, приняв их за очередную детскую фантазию. Перевязав окровавленный пальчик дочери, она принялась копаться в колыбельке, где лежала якутская кукла, в поисках острого предмета, об который поранилась дочь, но, ничего не найдя, очень удивилась и спросила у нее: "А ты, Алена, точно в колыбельке поранила палец, не путаешь? Здесь нет острых и колющих вещей".
"Мама, я хочу наказать ее и в угол поставить на всю ночь". Мать улыбнулась и, с иронией, произнесла: "Но что с тобой делать? Наказывай, если хочешь - это твоя дочка". Алена поставила куклу в угол и строго добавила, не по-детски: "И попробуй только у меня без разрешения отойти отсюда!"
Алена ложилась спать в десять часов вечера, так было заведено в семье. Она забыла о кукле, поставленной в угол, и уснула. Отец вернулся с работы поздно вечером и, перед тем, как лечь, заглянул в комнату дочери. Поцеловав и пожелав ей спокойной ночи, он пошел спать.
Где-то среди ночи мать проснулась от странного шороха в квартире и, в тревоге, разбудила мужа, со словами: "Проснись, ты слышал какой-то шум в прихожей и на кухне? Словно там мыши, и громко как!"
"Давай уже спать, вечно тебе что-то мерещится! Какие еще мыши?!", - недовольным сердитым голосом пробурчал сонный муж и отвернулся лицом к стене. Через некоторое время шорохи повторились, она снова растолкала его: "Не веришь мне? Послушай сам!" Муж, проснувшись, приподнял голову с подушки, и стал прислушиваться, шорохи повторились в прихожей.
Он потихоньку встал с кровати и хотел включить свет, но свет почему-то не загорелся. Муж достал со шкафа свечку и пошел на кухню за спичками. Проходя около двери ванной комнаты, он запнулся обо что-то и растянулся с грохотом на полу и, в этот момент, что-то острое впилось в его левую ступню, словно чьи-то острые зубы. "Что это такое? Как больно!", - выругался в темноте муж. На грохот и крики из спальни вышла жена и включила свет в прихожей. "А ты почему свет не включил?", - спросила она его. "Я включал, но свет не зажегся, потому, я взял свечку и пошел на кухню, чтоб ее зажечь. Еще меня в темноте кто-то укусил", - произнес, с кислым выражением лица, муж, держась за раненную ступню, из которой на пол капала кровь.
Мать осмотрела всю квартиру, но ничего подозрительного не увидела, кроме лежащей в прихожей новой куклы дочери. "Вечно Алена разбрасывает свои игрушки, где попало, скоро в школу начнет ходить, а порядку никак не может научиться", - проворчала сердитым голосом мать и унесла куклу в комнату дочери.
"А обо что это я, интересно, запнулся? Не об куклу же? Нет, не может быть? А кто меня мог укусить? Мыши не могут, они бояться сами людей. А если я поранился об гвоздь? Но откуда ему взяться? Все очень странно", - бормотал под нос отец семейства, с трудом поднимаясь с пола. Обработав и перевязав раненную ступню он лег спать, больше в эту ночь ничего не происходило. На следующее утро мать, собирая дочь в детсад, как следует отсчитала ее за неумелое хранение игрушек, а Алена, в свою очередь, отругала якутскую куклу за то, что та, без разрешения покинула угол. Квартира опустела, а кукла осталась сидеть одна на подоконнике, в комнате Алены...
Рано утром Михаил, как всегда, пришел в свой магазин антикварных игрушек и снова набрал номер телефона Алексея, но он был уже недоступен. В течение дня Михаил еще ни один десяток раз набирал отчаянно номер друга и слышал только одно: "Абонент временно недоступен". Это встревожило его до такой степени, что, не досидев до конца рабочего дня, он закрыл магазин и отправился к Алексею домой, но Михаилу на стук никто не открыл дверь. В геологической компании, где работал Алексей, ему сказали, что он в вахтовом отпуске. Вернувшись к себе домой, после поисков друга, Михаил почувствовал недомогание, что выражалось в головокруженье, убийственной слабости и лихорадочной дрожи, все тело болело так, словно по нему проехались тяжелым составом, у него была повышенная нервозность и агрессивность. Спокойнейший человек, - так о нем говорили все, кто его знал, нагрубил соседке, живущей в квартире, напротив, и обозвал ее обидными словами, лишь потому, что она с ним поздоровалась и поинтересовалась состоянием его дел...
Вечером, возвращаясь с работы, мать, как всегда, зашла в детсад за дочерью. Ее в коридоре остановила воспитательница старшей группы и, возмущенным тоном, предъявила: "Ваша дочь Алена, вела сегодня себя отвратительно: дралась со сверстниками, кидалась игрушками, сорвала тихий час в группе, а в обед кричала на всю столовую, как одержимая, всех перепугала - не на шутку. Нам еле-еле удалось урезонить ее, что-то с ней творится неладное, Вам следует показать ее врачу". Мать была в шоке и не могла поверить словам воспитательницы и когда к ней вышла Алена, она начала ее строго расспрашивать: "Доченька, скажи мне, это правда, что ты сегодня вела себя плохо?! Почему ты заставляешь меня краснеть?! Чего тебе не хватает?! Может ты заболела?!" Дочка улыбнулась в ответ, не по-детски хитро, и пронзительно крикнула: "Да, мама, это правда! Я дала им жару всем и еще дам, если надо будет, они у меня попляшут еще!"
У матери отвисла челюсть от слов дочери, она никогда не видела ее такой. Краснея от стыда, мать подошла к воспитательнице и, извинившись перед ней, попросила не держать зла на дочь, а в свою очередь пообещала разобраться с ней дома. Воспитательница, несмотря на строгую, суровую внешность, проявила понимание и ответила ей спокойным голосом: "Хорошо, мы не держим зла на нее, Алена еще маленькая, Вы только ее не бейте, а к врачу обязательно сводите".
Все время, по дороге домой, мать молча осмысливала произошедшее в детсаде и услышанное от своей дочери. Поведение Алены не давало ей покоя ни на минуту. У нее сложилось впечатление, что голосом ее маленькой дочери говорило нечто злобное и ненавидящее всех вокруг.
Придя домой, мать не стала ругать и отсчитывать дочь, а тихо у нее спросила: "Алена, что с тобой произошло в детсаде? Тебя кто-то обижает?" Дочь, с удивленным видом, ответила: "Мама, ты о чем? Я не понимаю!"
"Ну, как не понимаешь? Твоя воспитательница мне сказала, что ты сегодня хулиганила, сорвала тихий час, в обед на всю столовую орала. Это правда?"
"Мама, я ничего такого не помню, если бы что-то было, я бы созналась, разве я на это способна?" Алена опустила голову и заплакала.
"Но хватит уже представляться! Ты мне сама в детсаде сказала, что дала им жару и еще дашь, если понадобится!", - вырвалось раздражительно у матери, но дочь не ответила, а продолжала плакать.
Видя, что дочь не перестает плакать мать прекратила свои расспросы и принялась за домашние дела. Когда ужин был готов, она кликнула Алену к столу, но та не отозвалась. Приоткрыв дверь ее комнаты, мать спросила у лежащей на кровати дочери: "Ты спишь?" Она с трудом открыла глаза и тяжело простонала. Услышав стон дочери, мать сильно встревожилась: "Алена, что с тобой?" Дочь ответила, еле шевеля губами: "Мама, мне плохо, все тело ломит, дрожу".
Испуганная мать скорее принесла градусник и измерила температуру тела у дочери, но температура оказалась в норме. Тогда, она решила вызвать скорую помощь и, когда подняла трубку телефона, вдруг за спиной услышала шаги. Повернувшись, мать увидела дочь, которая улыбаясь воскликнула: "Мама, не звони, не надо, мне уже хорошо". Она растерянно положила трубку телефона и спросила у дочери: "Как это возможно? Ты что притворялась больной?" Алена ничего не ответила и поскакала в припрыжку на кухню и, как голодный зверь, набросилась на тарелку с супом, которую налила ей мать, после этого съела еще одну тарелку и, как маленький звереныш, побежала обратно в свою комнату.
"А кто спасибо скажет?!", - крикнула вслед мать. "В другой раз!", - ответила дерзко из своей комнаты Алена.
Она была просто ошарашена таким поведением дочери и чтоб, хоть как-то, отвлечься от этого, взяла тряпку и принялась протирать пыль в квартире.
Войдя в комнату дочери, она увидела на подоконнике якутскую куклу, ей показалось, что кукла на нее пристально смотрит, и, в этот момент, что-то ее натолкнуло на мысль о том, что все странности в поведении дочери начались после появления якутской куклы в их семье. Мать взяла куклу и хотела убрать с подоконника на стол, но случайно выронила ее из рук. Свалившись на пол, кукла издала протяжный звук похожий на стон ребенка. Дочка тут же соскочила с кровати и, заботливо подняв ее с пола, закричала: "Мама, осторожней надо, она ведь тоже кроха и ей больно, не обижай мою малютку!"
"Алена, успокойся, я не хотела этого", - с поразительным спокойствием, ответила мать на грубость дочери и вышла из комнаты.
Зайдя в кухню, она села за стол и вновь задумалась о странностях происходящих в поведении дочери и в семье, связывая их с появлением якутской куклы. Она прокручивала каждый эпизод с момента ее покупки.
"Очень странно то, что Алена, среди такого множества великолепных игрушек, выбрала эту - ничем непримечательную старую куклу, словно она на нее воздействовала, заставляя купить именно ее, а то, что кукла улыбается, подмигивает, похоже, это - не просто фантазия ребенка, что-то здесь не так? А когда Алена поранила пальчик, укладывая куклу в колыбельку, обо что-то, она твердила мне, что ее укусила кукла, а я ведь не поверила ей и осмотрела колыбельку, но ничего острого там не обнаружила", - думала мать. - "А вчера ночью какие-то шорохи в квартире и свет не зажегся с первого раза, когда муж встал, чтоб проверить. Но самое странное то, что когда в темноте он запнулся обо что-то и упал, я встала и, включив свет, увидела лежащую у его ног якутскую куклу. И как она там оказалась? Алена ее поставила в угол в своей комнате. Не может же она передвигаться сама? Неужели, это кукла? Поведение моей дочери испортилось после ее укуса, а ведь мой муж, получается, тоже укушен? Что мне делать? Я должна сделать все, чтоб эта гадина меня не укусила. А если я сбрендила? Какая кукла? На дворе двадцать первый век, какая мистика? Такое не бывает", - думала мать, мысли сводили ее с ума. Она закрыла лицо ладонями и шепотом принялась твердить себе: "Я должна, во что бы то ни стало, избавиться от куклы".
Она подошла к двери комнаты дочери и потихоньку ее приоткрыла. Алена лежала на кровати, лицом к стене, кукла сидела на подоконнике. На цыпочках мать вошла в комнату и открыла окно, затем, схватив за волосы куклу, сбросила ее вниз - с девятого этажа.
Вернувшийся с работы глава семейства, был немногословен и угрюм. Поужинав и приняв ванну, он завалился спать. На вопрос жены: "Ты уже ложишься? А почему так рано?" Он ответил, что ему нездоровится и попросил оставить его в покое. Это еще больше насторожило мать и подтвердило ее подозренья на счет куклы. "Он никогда не был раздражителен со мной. Значит, действительно, все дело в кукле", - подумала мать. Она не стала долго засиживаться и решила, пожелав дочке спокойной ночи, ложиться спать.
Укрыв ее одеялом и поцеловав в щечку, уж хотела было уходить, но углом своего зрения заметила под столом чей-то маленький силуэт. Это была та самая якутская кукла, которую она выкинула из окна.
"Но как? Все окна закрыты, дверь тоже, как ей удалось проникнуть обратно в квартиру?", - пронеслось тревожно в голове матери. Она скорей побежала в ванную комнату, надела на руки длинные, резиновые перчатки взяла спирт и спички. После чего вернулась в комнату Алены и, осторожно, схватив куклу за шею, потащила ее во двор. В одной из детских песочниц мать облила куклу спиртом и подожгла. Она запылала ярко, как факел, но вдруг, оторвавшись от земли, вся объятая пламенем, взмыла вверх и начала кружиться вокруг нее, при этом - то жалобно стонала, то издавала звуки, похожие на рычание дикого зверя. Наконец, кукла упала на землю и, стремительно, вырвавшись из нее, нечто, похожее на темное облачко, ударило в лицо матери. Все ее тело бешено затрясло и она, рухнув на землю, потеряла сознание.
"Что я делаю на улице, среди ночи? Почему я лежу на земле и что со мной произошло?", - это первая мысль, что посетила мать, когда она пришла в себя. Голова болела так, словно в нее влили жидкий, раскаленный свинец, она схватилась руками за голову и, шатаясь, как в тумане, побрела в свою квартиру.
Поднимаясь по лестнице, мать пыталась мучительно вспомнить, что произошло с ней на улице, но память с того момента, как она пожелала спокойной ночи дочери и до прихода ее в сознание, словно стерли.
Войдя в квартиру, она вымыла лицо прохладной водой, чтоб освежиться и, переодевшись, легла спать.
Проснувшись рано утром мать чувствовала себя великолепно, что сильно ее и удивило, но по-настоящему она удивилась тому, что муж, который вставал раньше всех на целый час - спал мертвецким сном.
С трудом разбудив его, она пошла будить дочь, войдя в ее комнату, мать увидела, что дочка лежит на полу, в позе эмбриона, и, схватившись руками за живот, стонет, из носа Алены текла кровь. Увидев такое, мать испугалась и бросилась к ней: "Доченька, что случилось?! Ты что заболела?! Вся бледная и спотевшая! Как ты оказалась на полу?!"
"Мама, мне плохо, трясет, все тело ломит, помоги, спаси меня", - еле слышно прошептала дочка.
"Алена, а почему ты меня не позвала?"
"Мама, я звала, но голос тоже куда-то девается, больно, а кричать не могу".
Мать осторожно подняла дочку с пола и положила ее на кровать, потом она побежала к мужу и начала кричать и трясти его: "Не лежи, вставай, Алена заболела, надо что-то делать?! И почему ты до сих пор не на работе?" Он, с трудом приподнял голову с подушки и, прохрипел: "Сил нет, тело болит, всего трясет, голова вот-вот лопнет, что со мной творится?"
Услышав такое от мужа, мать растерялась, он был бледен, как покойник, и ее от всего этого начало трясти тоже.
"Спокойно, возьми себя в руки, надо успокоиться", - твердо сказала она себе и направилась к телефону, чтоб вызвать скорую помощь, но вдруг остановилась в шаге от него и начала истерически хохотать, словно кто-то переключил ее сущность на другой, неизвестный ранее канал.
"Ты теперь моя рабыня!", - неожиданно грянул страшный грозный голос в голове матери.
"Да, мой господин! Я повинуюсь тебе и вся в твоей власти!", - сама того не осознавая, улыбаясь восторженно, воскликнула она.
"Свяжи веревками дочь и мужа", - властно прозвучал вновь голос в голове матери. Она взяла из кладовки бельевую веревку и, повинуясь голосу, принялась связывать дочь. Алена лежала на кровати и плача умоляла ее не делать этого. А мать связывала руки и ноги дочери и хохотала на всю квартиру. Оставив связанную дочь, она пошла к мужу. "Мама, мама, не уходи, развяжи меня, мне плохо, зачем ты так со мной?", - кричала ей вслед дочь. "Лежи, маленькая дурочка, смирно, сейчас я свяжу твоего отца", - ответила злобным голосом мать. Когда она вошла с веревкой в их с мужем спальню, он стоял на ногах, опираясь рукой о спинку кровати. "Ты что творишь?", - крикнул с ужасом ее муж. "Ничего", - ответила она, цинично улыбаясь, и ударила его в грудь рукой. Он свалился на пол, она накинулась на него с веревкой и связала его.
"Зачем ты это сделала? Ты же мать и жена, они тебя любят, развяжи их", - вдруг прозвучал в голове матери другой голос. Это был голос маленькой девочки, незнакомый ей.
"Ты кто?", - спросила она у голоса.
"Меня, при жизни, звали Аныс. Я такая же девочка, как и твоя дочь, и моя душа, как и тысячи других, ни в чем не повинных душ, была порабощена этим древним якутским демоном тьмы, который пытается завладеть и твоей душой. Я с трудом еще нахожу силы и волю, чтоб, хоть как-то, сопротивляться его злу, а остальные души уже полностью сломлены и покорно молчат. Прежде, чем умереть, я мучилась также, как твои близкие. У тебя, женщина, мало времени".
"Чтобы ты не говорила, он - мой повелитель и хозяин, а я его покорная рабыня", - ответила, с блаженной улыбкой на лице, мать.
"Какая ты слабая, быстро сдалась и покорилась ему, ты не такая, не слушай его, не поддавайся ему, не бойся, сопротивляйся, не дай ему стать сильнее, он в твоем сознании еще не обрел полную силу. С каждой порабощенной душой он становится могущественней. Это злобный безжалостный демон и ему наплевать на твою покорность. Ты же мать и жена, борись, как бы ты ему верно не служила, он все равно убьет твоих близких и превратит их в сухих мумий, как меня, и тебя тоже не пощадит".
Слова этой девочки перевернули ее душу и отрезвили разум: "Зачем я связала Алену? Как я - мать, могла так поступить с собственной дочерью? Я - чудовище!", - подумала она и побежала в комнату дочери, и, упав на колени перед ней, со слезами, начала просить прощенья. "Доченька, милая, сейчас я тебя развяжу, ты прости меня, это - не я, это злой демон заставил связать тебя и папу, сказал, что убьет вас, если я не сделаю это".
"Только попробуй развязать, и я сразу убью и дочь и мужа, вот увидишь и не сомневайся!", - грянул, еще более страшнее и оглушительней, злобный голос демона в голове матери. "Я не боюсь тебя, я - мать!", - крикнула она ему в ответ.
"Ты мне не веришь?! А может быть проверим мои слова?! Помнишь того мужчину, у которого купила дочери куклу? Он по моей воле уже превратился в мумию, потому, что больше мне не нужен! Включи телевизор и убедишься сама!", - крикнул демон и злобно зашипел, как змея.
Мать побежала в зал и включила телевизор. По криминальному вестнику, в это время, как раз, передавали сообщение о том, что в антикварном магазине игрушек обнаружен труп его хозяина - Кулешова Михаила Степановича, превратившегося в мумию, по непонятной причине.
"Но что, убедилась, непокорная стерва, все еще хочешь развязать?! Я сделаю их такими же, как этот мужчина, ведь я их пометил укусами, они теперь целиком в моей власти", - крикнул демон и так расхохотался, что у матери от его хохота заболела голова и она, схватившись за голову руками, упала на колени и начала слезно умолять демона пощадить их.
"Проси у меня прощенья, ничтожная, смертная женщина, за то, что осмелилась мне перечить!", - крикнул демон.
"Прости меня, повелитель, я все сделаю, только не убивай дочь и мужа, пощади их", - причитала, стоя на коленях, мать.
"Ладно, я тебя прощаю, ты мне еще понадобишься, живи пока". Она встала с колен и пошла в комнату дочери и, обняв ее, тихо сказала: "Алена, прости за то, что я тебя связала, я бы развязала веревку, но злой демон убьет нас всех".
"А зря ты сдалась, поверила ему", - снова прозвучал голос Аныс в ее голове.
"Я не могу сделать то, что ты говоришь, он уже убил того, у кого мы купили куклу, он сильнее меня", - ответила мать и, закрыв руками лицо, заплакала от отчаянья и безысходности.
"Не плач!", - прозвучал бодро голос якутской девочки. Мать тут же перестала плакать и спросила у нее: "А как ты стала пленницей демона?"
"Давным-давно мой отец - известный и могущественный шаман очень сильно разозлил одного демона - Югона и он отомстил ему, наслав порчу на меня, я умерла в течение двух часов, в страшных муках. Папа во мне души не чаял, кроме меня, у него больше никого не было и, найдя в чуме мое мертвое высохшее тело, он ни мог найти утешенья и, поэтому, мою душу вселил в одну старую куклу, чтоб я всегда была с ним и вместе с ней в куклу вселился этот демон.
Мой папа, конечно, понял, что совершил ошибку, почувствовав демона, но чтоб изгнать его требовался особый сложный ритуал и он начал к нему готовиться. Вот только, когда его не было в чуме, в него заглянул посторонний, чужой человек, украл куклу и привез ее с собой в этот город. Это был геолог, в пути демон пометил его, укусом куклы, но когда геолог отдал ее антиквару в магазине, он стал больше не нужен Югону и поэтому геолога уже нет в живых и антиквар стал не нужен демону, когда вы купили у него эту куклу.
Ты совершила необдуманный шаг, спалив ее. Она была промежуточным носителем зла и, потеряв куклу, демону ничего не оставалось другого, как вселиться в тебя. Живая плоть - это находка для него. Теперь ты являешься постоянным его носителем, а твои близкие, укушенные куклой, мечены злом и будут всегда у демона, как на поводке. Сдашься ему и он полностью завладеет твоей душой, прояви волю, как я говорю, помни, если это произойдет, то тебя спасет лишь одно - смерть, но все таки я верю, что мой папа - шаман найдет нас и поможет".
"Аныс, а разве это возможно, найти кого-то на расстоянье? Мы же далеко от Якутии!"
"Он все может, мой папа даже оленей, оторвавшихся от стада, по просьбе наших оленеводов, обнаружил - за пятьсот километров от стойбища, не выходя из своего чума".
"А как он это сделал?", - спросила с любопытством мать.
"Он закрыл глаза и впал в транс, его душа отделилась от тела и полетела по тундре и нашла оленя, если он сумел найти животное неразумное, то душу родной дочери найдет и за тысячи километров".
"Да, у тебя папа - просто волшебник", - произнесла мать и улыбнулась.
"Замолчите оба, я не боюсь твоего ничтожного отца - шамана. Я - великий демон тьмы и мне ничего не стоит разорвать его на куски. Если он так силен, тогда почему позволил завладеть твоей душой, шаманское отродье. А ты, женщина, подумай о близких и держи язык короче, иначе я вырву его с корнем. И это даже хорошо, что шаман придет сюда сам, я убью его и стану могущественней в тысячу раз".
После оглушительных страшных слов демона Югона в голове матери воцарилась мертвая тишина. Она почувствовала такую слабость, что у нее не осталось сил, даже просто стоять. Мать, с трудом, дошла до кухни и села на стул, она расслабилась, свесив руки над полом, и не заметила, как задремала. Ей ничего не снилось, это было ощущение того, что она провалилась в черную, ватную пустоту.
Сладкую дрему матери разорвал ненавистный ей крик демона: "Как ты смеешь спать, ничтожная рабыня, мне нужна в жертву новая, свежая и невинная душа!"
"Что ты имеешь в виду?!", - спросила со страхом мать.
"Выбирай, дочь или муж?! Кого-то из них ты должна принести мне в жертву, прямо сейчас!", - крикнул демон и злобно расхохотался.
"Но я не могу, они оба мне дороги, я их очень люблю, ты же обещал, что не тронешь их, если я буду тебе повиноваться", - со слезами на глазах, твердила мать.
"Да, как ты смеешь мне перечить и что-то предъявлять, рабыня?! Это и есть твое повиновение. Или одну жертву или я убью обоих, а потом и тебя?!"
Поняв, что демона нельзя переубедить, она взяла со стола кухонный нож и, горько рыдая от отчаянья, неспеша, с трясущимися руками, пошла делать свой кровавый выбор. Стоя в прихожей, между двумя комнатами, мать мучительно решала в какую из них войти. И вот, сжав крепче в руках нож, вошла в их с мужем спальню. Он, увидев жену с ножом, начал кричать: "Что ты делаешь? Ты что сошла с ума? Опомнись!"
"Прости меня, дорогой, демон требует жертву, но ты же не позволишь умереть Алене?", - сказала она и, подойдя ближе к мужу, замахнулась ножом, чтоб его ударить.
"Постой, женщина, опомнись, что ты делаешь? Это проблему не решит. Ты сейчас убьешь мужа, но не спасешь дочь, а лишь отсрочишь ее гибель, он все равно потребует в жертву и ее, а потом уничтожит тебя, когда ты ему станешь ненужной. Как ты это не можешь понять?!", - вдруг крикнула дочь шамана.
"Послушай, Аныс, у меня нет другого выхода".
"Ты меня совсем не слышишь, выход есть всегда, не спеши, тяни время, спасенье не за горами, женщина!"
"Наивные и глупые существа, вы еще надеетесь на спасенье? Ваша спасенье - это смерть и она не будет быстрой и легкой", - прошипел демон. Мать швырнула нож на пол и, схватившись за голову руками, закричала, истошно: "Пошел ты к дьяволу, я никого убивать не буду, я - мать и жена, а - не убийца, если хочешь, убей меня, я смерти не боюсь!"
"Ах, так, не сомневайся, я тебя убью обязательно, как ты просишь! Ты пожалеешь о том, что на свет родилась и будешь завидовать мертвым, но это потом, а прежде, я убью твоих близких и заставлю тебя на это смотреть!", - демон смеялся громко и злобно.
И вдруг, она услышала еле слышный, жалобный стон дочери: "Мама, мама, я задыхаюсь, кто-то душит меня". Мать побежала в комнату дочери и услышала за спиной душераздирающий крик мужа: "Что такое? Мне больно в животе, словно кто-то хватает руками органы и сжимает их! Помоги мне!" Одновременно звали ее на помощь два близких и любимых человека, но никому, ничем она помочь ни могла. В состояние глубокой растерянности мать не заметила, что в квартиру вошел незнакомый мужчина, в старой тряпичной куртке, длинные седые волосы были зачесаны назад, а его проникающий, пристальный взгляд был устремлен на нее.
"Мой папа, какое счастье, он нашел путь, я верила в это!", - радостно воскликнула Аныс, но весть о появленье шамана прошла мимо матери, вся ее голова была занята мыслями о спасенье дочери и мужа.
"Через минуту я убью твоих близких, готовься, женщина, но я готов дать тебе последний шанс и даже позволю развязать их, если ты убьешь шамана", - крикнул властным голосом демон. Мать не стала долго думать и согласилась. Развязав дочь и мужа, она с ножом в руке вышла в прихожую, где стоял шаман.
"Ты опять делаешь глупости, женщина", - крикнула дочь шамана. - "Опомнись, у тебя не хватит сил убить моего отца, лучше помоги ему!" Услышав эти слова, мать опустила руку, сжимающую нож, и спросила у нее: "А как я могу ему помочь? Я - простая, смертная женщина, что же мне делать?"
"Ты тоже можешь помочь, демон набирает силу, находясь в чьем-нибудь теле", - ответила дочь шамана.
"Так ты меня решила обмануть, я дал тебе шанс, я его и отниму, смотри, как умирают дочь и муж!"
Услышав грозные слова демона мать поняла, что медлить нельзя.
"Я все поняла, Аныс!", - крикнула мать и вонзила нож в себе в живот. Из раны хлынула кровь, она с ножом в животе сделала последний шаг и упала у ног шамана. Всю квартиру бешено затрясло, как при землетрясенье, из ее тела вырвалось нечто черное, похожее на рой мух, и, злобно зарычав на шамана, ушло, со змеиным шипением, в пол, а вслед за ним, из мертвого тела, вылетели светящиеся шарики, им не было числа, и понеслись к свету, но одна задержалась и, с веселым смехом, сделав круг вокруг шамана, крикнула ему: "Папа, не дай ей уйти вслед за мной!", - и умчалась за остальными.
Шаман опустился на колени возле тела матери и осторожно из него вытащил нож, после этого, он вынул из своей сумки палочку и зажег ее, она начала тлеть, разнося по квартире пьянящий, душистый аромат. Шаман закрыл глаза и принялся, в пол голоса, читать заклинание на якутском языке, водя дымящейся палочкой над мертвым телом. Время от времени, он открывал глаза и что-то выкрикивал по сторонам. Закончив обряд, шаман провел ладонью над лицом матери и что-то прошептал. Ее тело несколько раз резко дернулось, словно по нему пропустили электрический ток. Она ожила, издав тяжелый стон, и, открыв глаза, увидела, склонившихся над ней дочь и мужа.
"Как хорошо, мама, что ты снова с нами, ты жива!", - воскликнула радостно дочь и обняла ее.
"А что случилось?", - спросила мать, растерянно глядя - то на мужа, то на дочь.
"Ты совсем ничего не помнишь?", - поинтересовался муж. Она напрягла свою память и перед ней, яркими вспышками озаренья, пошли картины пережитого. Она вспомнила страшный зловещий голос демона и, успокаивающие, поддерживающие ее, слова дочери шамана. И как, повинуясь демону, связывала дочь и мужа и ей стало стыдно. "Простите меня за все, плохо я поступила с вами, связала, я не должна была так делать!" Муж взял ее за руку и, улыбнувшись, произнес: "Не переживай, не казни себя, все позади, мы тебя понимаем, главное, ты жива, все остальное - пустяки, это благодаря тебе мы живы сейчас, ты сделала все правильно".
"Ты ради нас ударила себя ножом, а шаман тебя спас, а если бы он ни смог это сделать, как бы я без тебя жила, мама?!", - дрожащим от волненья голосом, произнесла дочь. Мать взглянула на нее, нежно и увидела, что она плачет.
"Доченька, не плач, я никогда тебя не оставлю, я всегда буду с тобой", - произнесла ласково мать и погладила ее по головке.
Муж протянул ей заботливо руку и помог подняться с пола.
"А где шаман? Почему он ушел? Я его даже не поблагодарила", - сказала мать и, подойдя к зеркалу, взялась рассматривать свой живот, но не обнаружила на нем ни царапины.
Диктатура ожидания
Семья Шмелевых жила на третьем этаже коммунального барака - на окраине одного из областных центров Советского Союза.
Супруга - Елена Васильевна была довольно привлекательной, интеллигентной женщиной бальзаковского возраста. Она отличалась мягким и впечатлительным темпераментом и чрезвычайной ранимостью души. Кроме работы в местном музыкальном училище - в должности художественного руководителя, у нее имелись и другие увлечения: вязала, писала стихи и рисовала. Все стены в комнате, где они жили с мужем Геннадием Викторовичем, были украшены ее картинами.
Елена Васильевна была общительной, живой и интересующейся натурой, и первым поклонником и ценителем ее таланта был, конечно же, любимый супруг.
Ее общительность распространялась не только на близких, соседей или коллег по работе, она могла поговорить по душам и с абсолютно незнакомым человеком, если ему требовалась душевная и моральная поддержка, но, с кем бы ни говорила Елена Васильевна, у них всегда находились общие темы.
На работе она менялась и, из мягкой и уступчивой женщины, превращалась в строгого и требовательного худрука, что распространялось и на ее мужа, но, все равно, она оставалась справедливой.
Геннадий Викторович работал в том же музыкальном училище, преподавателем по классу рояля.
В своем муже Елена Васильевна души не чаяла и называла его ласково - Геночкой, но это было за стенами их училища, а на работе он был для нее - Геннадием Викторовичем.
Она нередко присутствовала на занятиях мужа. Нет, Елена Васильевна его несколько не ревновала к молодым воспитанницам, скорее, даже была рада этому. Она говорила: "Общение с молодыми делает моего мужа веселым и омолаживает, а я хочу, чтоб он оставался молодым". Но коллеги по работе, порой, твердили ей, колко: "У Вашего мужа столько молодых и красивых учениц, Вы, Елена Васильевна, не боитесь, что загуляет?"
А она была сдержана и никогда не обижалась и спокойно отвечала им: "Нет, не боюсь, его и не такие красавицы завлекали, а он выбрал меня". Елена Васильевна не была до слепоты наивной, просто, она слишком хорошо знала мужа и доверяла ему. К тому же, еще понимала, что если вдруг Геннадий Викторович захочет уйти от нее, по какой-то причине, ей будет легче, несмотря не на что, его отпустить, а устраивать сцены ревности и истерики, в ее годы, - только смешить людей, но таких причин не было и быть не могло, потому что Геннадий Викторович очень любил свою ненаглядную и единственную Леночку, как он ее и называл всегда.
Вечером Шмелевы возвращались с работы вместе и, несмотря на далеко не юный возраст и быструю утомляемость, они неизменно оставались в хорошем настроенье и приветливо улыбались. Это и был секрет их счастья.
Геннадий Викторович, хоть и отличался скромностью, но был необыкновенно требователен как к подопечным, так и к самому себе. Его нельзя было увидеть небритым или непричесанным. Одежда была чистой и выглаженной, а на брюках красовались стрелки. Он не был денди, просто, его главной сущностью была аккуратность и во многом, это являлось заслугой его заботливой и любящей жены.
По складу характера Геннадий Викторович был типичным интравертом и альтруистом и жил, как и каждый творческий человек, в придуманном, идеальном мире, а деньги для него почти ничего не значили - по сравнению с духовными ценностями.
В июне 1937 года Геннадию Викторовичу исполнялось пятьдесят лет. К этому долгожданному и волнительному событию Шмелевы готовились основательно, а вообще, они все праздники справляли красиво и весело, но никогда в их комнате не бывало шумных попоек, ругани и драк. Собирались родные, друзья, соседи, выпивали тоже, но в меру, а какие душевные песни пели, даже проходящие мимо их серой и невзрачной коммуналки абсолютно незнакомые люди невольно останавливались и слушали, как они поют.
Юбилей Геннадия Викторовича пришелся на субботу. Придя вечером с работы Шмелевы начали готовиться к празднику. Скоро должны были подойти гости. Стол получился не такой роскошный, но был накрыт со вкусом, пришло человек десять приглашенных.
Ровно в девять вечера все сели за праздничный стол. Первым из-за стола, опередив Елену Васильевну, поднялся ее дядя - рабочий человек, бывалый коммунист и, подняв рюмку с водкой, восторженно, воскликнул: "Товарищи, выпьем за Сталина! Ура!" Все гости встали и начали чокаться, а у Елены Васильевны с лица пропала улыбка, поставив рюмку на стол, она, ничего не сказав, вышла из комнаты.
Подойдя к зеркалу в туалете, Елена Васильевна тихо заплакала, она вспомнила, как в двадцать девятом году забрали ее отца, а два года спустя и мать и она ничего не могла сделать для них. Многие ей говорили, что Сталин не при чем и аресты творятся за его спиной, но Елена Васильевна думала иначе и считала, что нельзя не заметить арестов сотен тысяч людей. Ей хотелось задать вопрос самому Сталину: "За что арестовали моих родителей - этих простых и честных советских людей?!" Но свое отношение к данному режиму Елена Васильевна ни с кем не обсуждала, даже со своим супругом. Дело не в доверии или в страхе, а, скорее, в том, что в их семье предпочитали не говорить о политике. Разговоры на политические темы были ей глубоко неприятны и, потому, они могли привести к раздору с мужем, а покой в семье был для нее дороже всего.
Когда подняли тост за Сталина, Елене Васильевне хотелось крикнуть: "За кого пьете? За этого ненасытного кремлевского упыря?"
Первый тост - по ее мнению, всегда должен быть за самого дорогого человека, а Сталин для нее таковым не был и не будет никогда.
Вымыв под краном лицо прохладной водой, Елена Васильевна вернулась к гостям. "А мы то уж думали, что ты нас покинула и упорхнула за другой стол", - шутливо воскликнул ее дядя. А она ему ответила с улыбкой: "Этот стол для меня дороже любого богатого привилегированного стола и был бы таковым, даже, если на нем сейчас были лишь вода и хлеб". После чего встала и подняла тост за мужа. Он нежно ее поцеловал и обнял. Какие только тосты не поднимали за юбиляра и все они были роскошные и красивые, но ни один из них не тронул Геннадия Викторовича до глубины души так, как тост его любимой супруги, хоть он и был заметно скромнее - по сравнению с остальными.
После тостов Елена Васильевна предложила гостям спеть любимую песню ее мужа "Русское поле". Эта идея пришлась всем по душе и Геннадий Викторович запел, и все гости подхватили песню в один голос - хором. Но задушевное пенье прервал внезапный стук в дверь, Елена Васильевна открыла и в комнату вошли трое военных. По форме было видно, что это были сотрудники НКВД.
"Шмелев Геннадий Викторович, здесь живет?", -произнес громко, с украинским акцентом, упитанный капитан.
"Да, это я!", - ответил Геннадий Викторович, вставая из-за стола.
"Вы арестованы, собирайтесь, вот ордер на Ваш арест и на обыск", - сказал капитан и отдал приказ своим подчиненным приступить к обыску в комнате.
"А в чем меня обвиняют?", - встревожено спросил Геннадий Викторович.
"Узнаете на месте!", - ответил ему капитан.
Елена Васильевна, по своему трагическому опыту, понимала всю тщетность поиска правды и справедливости, в данном случае, но не смогла безучастно наблюдать за происходящим, пришли за очередным родным ей человеком.
"Объясните мне, что здесь происходит? В чем виноват мой супруг? Он - честный и порядочный человек и уважаемый преподаватель музыки в нашем музыкальном училище! Это какая-то ошибка! Как Ваша фамилия, капитан?! Я буду жаловаться!", - кричала истошно Елена Васильевна, при этом ее сильно трясло. Гости стали расходиться.
"Ничего не знаю, я лишь выполняю приказ вышестоящего руководства, с ними и говорите, а на меня орать не надо!", - ответил сердито капитан, после чего прикрикнул строго на двух сержантов, которые вели обыск в комнате: "Внимательней смотрите там, не пропускайте ничего!"
Геннадий Викторович подошел к супруге и обнял ее крепко-крепко, словно делал это в последний раз. "Ну же, Леночка, дорогая, успокойся, все будет хорошо, не волнуйся, береги себя! Ты же знаешь, что я не в чем не виноват, разберутся и отпустят, может уже сегодня?!"
Закончив обыск и, ничего подозрительного не найдя в комнате, на арестованного Геннадия Викторовича надели наручники и начали уводить. Выходя из комнаты, он обернулся и сказал своей жене: "Что ж, пока, не горюй, Леночка, я вернусь!"
Елена Васильевна накинула платок на плечи и выбежала следом на улицу. "Черный воронок" тронулся с места и поехал и она вдруг поняла, что забыла сегодня сказать мужу самое главное: "Я тебя люблю, Геночка!" Она не могла простить себя за это.
Елена Васильевна, с горьким отчаяньем, смотрела вслед машине, в которой увозили не только мужа, а ее Веру, Надежду и Любовь. И после того, как автомобиль скрылся за поворотом, она еще стояла и смотрела вдаль и не хотела верить в произошедшее.
Вернувшись в свою комнату Елена Васильевна никого, кроме дяди и племянницы, уже в ней не застала. И они тоже собирались уходить.
"И вы уходите?", - сквозь слезы у них спросила она. Племянница молча подошла и стала ее утешать: "Тетя Лена, держитесь, не унывайте, мы с Вами, мы верим, что все обойдется, отпустят, куда они денутся, ведь Геннадий Викторович - честный человек. Если хотите, могу остаться с Вами".
"Нет, нет, Валюша, иди, со мной все нормально, твой муж будет волноваться. Да, и я хочу побыть одна", - вытирая слезы, сказала Елена Васильевна.
Когда родственники ушли, она лежала на диване и смотрела, не сводя глаз, в одну точку на потолке. Перед ней прошли все годы прожитые вдвоем с мужем. И снова она вспоминала, как арестовывали родителей и плакала, а потом на какое-то время успокаивалась и новые воспоминания безжалостно рвали ее душу и она плакала, час за часом, и сама не заметила, как уснула.
Всю ночь ей ничего не снилось, а когда она проснулась ранним утром, то первая мысль, которая мелькнула в ее голове, была о муже. Она увидела, что его рядом нет, но ей так хотелось думать, что Геннадий проснулся раньше нее и куда-то вышел ненадолго и вот-вот войдет в комнату и скажет, как обычно: "Доброе утро, Леночка!" Но суровая реальность вчерашнего вечера оказалась сильней ее желаемых фантазий, Елена Васильевна не смогла сдержать слезы и зарыдала громко, а чтоб не услышали соседи, как она плачет, накрылась с головой одеялом.
Все воскресенье она ничего не ела и лишь думала о Геннадии Викторовиче и плакала.
Вечером, в восьмом часу, в ее дверь раздался стук. Елена Васильевна, забыв обо всем, соскочила с дивана и радостно открыла дверь, думая, что вернулся муж и, увидев перед собой соседку, живущую напротив, хотела обратно захлопнуть дверь, но несмотря на то, что никого, кроме Геннадия Викторовича ей видеть не хотелось, она, все же, проявила корректность и впустила соседку в комнату. Та села на диван и, взглянув на Елену Васильевну, произнесла: "Я вчера видела, как уводили Геннадия Викторовича, это ужасно! Месяц назад арестовали мужа Ивановой Галины из тринадцатой комнаты, так и с концами, а еще через месяц и ее забрали".
"Что Вы хотите этим сказать, Наталья Николаевна?", - нервно спросила Елена Васильевна.
"Вы, конечно, меня извините, я лишь хочу сказать, что в любое время могут и за Вами приехать. Хоть я Вам этого не желаю, но, все таки, будьте готовы ко всему".
Соседка не была плохой женщиной и никому не желала зла и со Шмелевыми у нее были дружеские отношения, а этими словами лишь хотела как-то предупредить или морально подготовить ее к худшему, но, в такой момент, слова предостережения и поддержки, неумело выраженные соседкой для Елены Васильевны прозвучали убийственно и враждебно. Она - женщина, сдержанная и старающаяся никогда не давать эмоциям воли, вдруг соскочила с места и крикнула: "Да, как Вы, Наталья Николаевна, можете мне сейчас говорить об этом? Мой супруг ни в чем не повинен, а арестован!"
Соседка, по поведению Елены Васильевны, поняла, что сказала что-то не то и хотела ее поскорее успокоить: "Эх, Елена Васильевна, дорогая моя, простая и добрая Вы душа, но не надо быть такой наивной. Ивановы ведь тоже были милейшими людьми, Вы же их знали лично, а выяснилось, что они - германские шпионы, а Ваши родители - честнейшие люди были. Эти Ивановы языка то немецкого не знали. Кто-нибудь разобрался, отпустил их?!"
"Знаете что, Наталья Николаевна, Вы похоже, зашли ко мне ковырять мои - без того незаживающие кровавые болячки? Вам лучше уйти!", -строго произнесла Елена Васильевна и открыла настежь входную дверь.
"Простите меня", - тихо сказала соседка и покинула комнату.
После ее ухода Елене Васильевне стало еще хуже. Воспоминания прошлого, арест мужа и слова соседки, с новой силой, в ее голове перемешались в гремучий коктейль, который мог взорваться в любую секунду душераздирающим воплем отчаянья, но, вместо этого, схватившись за голову руками, она молча опустилась на колени перед диваном и заплакала, ее плач напоминал еле слышный вой раненной волчицы.
Она ни столько боялась ареста, сколько ей было обидно за то, что ломаются с треском судьбы людей не в чем неповинных и порядочных, а она остается лишь невольной свидетельницей человеческих трагедий, неспособной их предотвратить. В воскресенье Геннадий Викторович домой не вернулся. Всю ночь Елена Васильевна провела в бессонных муках, вздрагивая от звука каждой подъезжающей к дому машины, она вставала и подходила к окну, чтоб убедиться в том, что не подъехал злосчастный "черный воронок" и снова ложилась, но не могла уснуть, слышала в голове слова соседки, ей даже показалось, что в дверь постучались, но открыв ее, она увидела, что никого нет.
Когда в понедельник утром прозвенел будильник, Елена Васильевна долго не могла взять в толк - приснился ей этот звонок или она слышит его на яву? И, лишь увидев, что за окном расцвело, поняла, что наступило утро, но для нее лично его никак нельзя было назвать добрым, а надо было вставать и идти на работу.
Поднявшись с дивана, Елена Васильевна ощутила ужасную слабость во всем теле и дикий голод, и чуть не упала на пол. Взяв кастрюлю с позавчерашним супом, она, с трясущимися руками и полузакрытыми сонными глазами, пошла на кухню. На кухне стояла привычная суета, все разогревали пищу и торопились по своим делам. Увидев ее, соседи начали перешептываться, но она делала вид, что не замечает этого. Вслед за ней в кухню вошел сосед из двадцатой комнаты. Это был седой человек пенсионного возраста, который отличался несдержанным, грубым и очень ворчливым характером, и ругал всех - направо и налево.
Увидев на кухне Елену Васильевну, он спросил у нее, недовольным тоном: "За Вами еще разве не приехали?" Она растерянно взглянула на него, не зная, что ему ответить, но он на этом не останавливался: "Ничего, приедут, врагов развелось, как сорняк, корчуем, корчуем, аж, с гражданской войны, а выкорчить все никак не можем, пригрели вшивую интеллигенцию на собственной шерсти! Но ничего, наши органы не дремлют!"
От услышанного, к горлу Елены Васильевны подступил ком и на глаза навернулись слезы. Она схватила миску с супом с плиты и быстро ушла из кухни. И стоило ей войти в свою комнату, как из ее глаз неудержимо хлынули ручьями слезы обиды, отчаянья и безысходности. Елена Васильевна плакала даже тогда, когда ела суп. Слезы падали в бульон, придавая ему солоновато-горьковатый вкус, а она с голодухи этого не замечала, принимая за естественный вкус супа...
Придя на работу, в музыкальное училище, Елена Васильевна в коридоре встретила директора.
"А, Елена Васильевна, зайдите ко мне прямо сейчас", - произнес директор, со строгим выражением лица. Она поприветствовала его, но, он в ответ, лишь молча отвел взгляд. Ей стало понятно, что предстоял болезненный и неприятный для нее разговор, связанный с арестом мужа.
Когда Елена Васильевна вошла в кабинет директора, он произнес: "Я в курсе ареста Вашего супруга, а Вы сами знаете, за что арестовали его?!"
"Нет, Сергей Александрович, меня никто не поставил в известность, но мне интересно было бы узнать это", - ответила она.
"Ваш супруг - Геннадий Викторович, в стенах нашего учебного заведения, играл джаз! Это запрещенная законом буржуазная музыка, главное, ни от кого он не скрывал, как будто, так и надо, и один из учащихся, случайно услышал и дома рассказал родителям, а они оказались работниками местного обкома и сообщили куда надо и этот же воспитанник Вашего мужа сообщил еще кое-какие любопытные сведения. Оказывается, Геннадий Викторович общался с иностранцами. Понимаете, он бросил тень на наше училище, теперь многие будут думать, что в этих стенах может быть враг".
Слова директора вызвали бурю возмущенья у Елены Васильевны, и она взорвалась: "Это недоразумение! Мой муж не с какими иностранцами дел не имел, если б это было так, я была бы в курсе, он был у меня всегда на виду, да, и времени у него на посторонние дела не было. Он играл разную музыку, но, чтоб джаз, я никогда не слышала! Я знаю, что Геннадий Викторович с удовольствием играл музыку советских композиторов и классиков, сама слышала! Неужели Вы, Сергей Александрович, столько лет проработав с моим мужем, сомневаетесь в его честности и как Вы можете думать, что он - враг?! Вы же сами не раз ставили его в пример перед коллегами и называли настоящим советским музыкантом и хорошим преподавателем музыки!"
"Успокойтесь, Елена Васильевна, я бы рад Вам верить, а как же факты и показания свидетелей? Тем более, делом Геннадия Викторовича уже занимаются соответствующие органы, если бы информация дошла только до меня, я мог бы закрыть глаза на все из уважения к Вам и Вашему мужу, но, увы, это теперь вне моей компетенции".
Елена Васильевна хотела возразить, но решила промолчать. Она поняла, что Сергей Александрович, со своей директорской должностью и авторитетом в коллективе, был всего лишь ничтожным винтиком в огромном тоталитарном механизме, который тоже в любой день и час могли открутить и выбросить, как ненужный, заменив новым.
"Елена Васильевна, сейчас наверху решается вопрос о Вашем увольнении. Вы поймите меня правильно, я Вас не гоню, а лишь хочу помочь. Увольтесь по собственному желанию, но Вы, конечно, можете остаться, просто, мне известно, как это бывает: вызовут на ковер и проведут через все горнилы унижения и позора, все косточки промоют. А Вы, Елена Васильевна, женщина творческая, с тонкой нервной организацией, Вам тяжело будет пройти через это. Простите, но это все, что я могу сделать для Вас", - после сказанного директор опустил глаза и о чем-то задумался.
Елене Васильевне стало больно от того, что ей, примерному, добросовестному худруку, грозит увольнение. Она посвятила годы жизни и отдала все силы служению родному училищу, воспитанники были для нее, как собственные дети. Шмелевым не удалось завести детей, поэтому, всю свою не реализованную любовь они дарили им. Но самое обидное то, что один из тех, на кого она смотрела, как на сына, с такой легкостью, предал ее мужа и своего преподавателя.
Но, как бы ни было больно, Елена Васильевна решила не ждать указания сверху об ее увольнении, а уйти по собственному желанию. Ей так хотелось, даже в такой горестный для нее час, сохранить лицо.
Покидая училище, она спросила у директора: "А, все таки, кто донес на моего мужа? Хочу напоследок посмотреть ему в глаза".
"Во-первых, Елена Васильевна, не донес, а сообщил, а во-вторых, не стоит Вам встречаться, зачем трепать себе и ему нервы? Этот юноша - настоящий комсомолец, он лишь проявил сознательность и сделал то, что на его месте сделал бы каждый честный советский гражданин", - ответил ей директор.
Услышав это, она промолчала, где-то в глубине души, Елена Васильевна чувствовала свою правоту, но безучастность и бессилие других делало ее еще слабее, превращая в беспомощную тряпичную куклу, не способную противостоять даже личному горю.
Выйдя из музыкального училища, Елена Васильевна отправилась в областное управление НКВД, чтобы повидаться с Геннадием Викторовичем.
В автобусе, следующим по данному маршруту, она увидела одну из воспитанниц мужа - Светлану Снегиреву. Светлана смотрела в окно и делала вид, что не замечает ее.
"Здравствуй, Света!", - произнесла Елена Васильевна, но на ее приветствие Светлана ответила недовольным молчанием.
"Ты не узнаешь меня, Света?!", - переспросила Елена Васильевна.
"Узнаю, Вы - жена врага народа, а я еще училась у Вашего мужа, мне стыдно, что он был моим преподавателем!", - сердито произнесла Светлана и снова отвернулась к окну.
Елена Васильевна никак не ожидала такой ядовитой змеиной злобы - от столь юной и хрупкой девочки, она схватилась за сердце и чуть не упала, но кто-то из пассажиров подхватил ее за плечи и помог сесть на одно из свободных мест.
"Что с Вами, женщина? Вам плохо?", - спросил он у нее.
"Нет, спасибо Вам, мне уже лучше", - ответила ему Елена Васильевна.
"Но, все равно, вот возьмите, помогает", - сказал пассажир и, достав из пузырька таблетку успокоительного средства, протянул ей.
"А тебе, девушка, не помешало бы перед этой женщиной извиниться, она тебе в матери годится, постыдилась бы хоть, наверное, и родной матери так грубишь?!", - возмущенным голосом, грозно глядя на Светлану, произнес тот же пассажир.
"Я не извиняюсь перед женами врагов народа. Мой папа воевал в гражданскую - в армии Буденого, имеет боевые награды, сил не жалея, трудился на стройках Родины, а эти выродки, как пиявки, впились в тело нашей страны и сосут ее кровь. Я, как комсомолка, сделаю все, чтобы вывести их на чистую воду!"
"Ну, ты даешь! Такая молодая, а уже злая и языкастая!", - произнес, опешивший от слов Светланы, пассажир и вернулся на свое место.
Елена Васильевна, несмотря на плохое самочувствие, не могла не возразить ей: "Света, ты очень ошибаешься, ну, вспомни, разве Геннадий Викторович тебя чему-то худому научил? Ты же была лучшей его ученицей".
"Не успел научить!", - цинично и сердито ответила Светлана и направилась к выходу. Елена Васильевна бросила ей вслед: "А если б это был твой отец, ты бы тоже от него отреклась?" Света промолчала. "Как из таких юных, с виду безобидных, и жизни толком не видевших, девочек и мальчиков, получаются гюрзеподобные, фанатичные и угодные правящему режиму существа? Губят на корню и молодость и человечность", - думала Елена Васильевна. На ее месте, кто-то другой обиделся бы на Свету и возненавидел ее, но даже после таких слов, услышанных в адрес мужа и в свой, она не затаила злобы, а горько пожалела Светлану, понимая, что это говорила не юная девочка, а засевший в ее мозгах хитрый и могущественный демон сталинской идеологии.
В НКВД Елене Васильевне в свиданье с мужем отказали, ссылаясь на то, что следствие пока не закончено и запрещены любые контакты подследственного с внешним миром, но, зато, следователь ведущий дело ее мужа - майор Варфоломеев Анатолий Николаевич, охотно согласился с ней побеседовать.
"Здравствуйте, Анатолий Николаевич, мне сказали, что Вы ведете дело Шмелева Геннадия Викторовича", - сказала Елена Васильевна, войдя в кабинет следователя.
"А Вы кем будете подследственному Шмелеву?", - спросил следователь. "Я, Шмелева Елена Васильевна, его супруга", - ответила она.
"А даже так!", - произнес следователь Варфоломеев. - "Следствие идет, работаем, Ваш супруг молчит, упрямится, клянется в том, что ни в чем не виноват, а у нас есть показания свидетелей, но он все на своем".
"Я говорила с директором музыкального училища и в курсе того, что на моего мужа заявил его же воспитанник", - сказала Елена Васильевна.
Следователь, закуривая папиросу, произнес:
"И не только он".
"А кто еще?", - спросила Елена Васильевна.
"Это не так важно сейчас, важнее то, что свидетели видели, как Ваш муж общался с иностранцами и что-то им передал, а, кроме того, он играл джаз, прямо в классе, а Вы, как художественный руководитель, должны были знать, что это - запрещенная буржуазная музыка, но ничего не предприняли. Может Вы заодно?! Свидетели еще слышали, как Ваш муж называл джаз - свободной музыкой. Выходит, музыка, советских композиторов - музыка рабов?! Да, советский музыкант не то, что играть джаз, он и думать о нем не должен".
Следователь говорил быстро и гневно, и Елена Васильевна не решилась вставить и слова возражения. И, лишь, поймав некоторую паузу, она сказала: "Я уверенна, что Геннадий Викторович не виноват! Это я Вам говорю, как жена и худрук, мало ли что мог там придумать воспитанник моего мужа. Это клевета! Может Геннадий Викторович поставил ему плохую оценку, а тот ему отомстил таким образом?!"
Следователь затянулся дымком папиросы и, ухмыльнувшись, произнес: "Согласен, что клевета возможна, но этот юноша - комсомолец и будущий коммунист. Неужто Вы думаете, что в советский комсомол принимают лгунов и клеветников?! Но это уже, Елена Васильевна, клевета с Вашей стороны в адрес комсомола и партии!"
"Я не клевещу, поймите меня правильно, я лишь говорю, что это возможно, и Вы обязаны все проверить, Анатолий Николаевич", - сказала Елена Васильевна.
"Ладно, допустим! Но, как я уже говорил, это - не единственный свидетель, есть свидетель весомее и мы не можем, ему не верить!"
"И кто же это?", - спросила Елена Васильевна.
"Вы его очень хорошо знаете, это директор Вашего училища, он рассказал мне довольно интересные вещи", - ответил следователь.
"Какие?" , - с любопытным удивлением переспросила Елена Васильевна, она была поражена услышанным. Следователь продолжил: "Он так же слышал, как из класса Вашего мужа доносился джаз, но, в отличие от Вас, проявил партийную сознательность и поставил нас в известность, заметьте, первым, вот, что значит - настоящий советский гражданин и коммунист!"
"Какая подлость, сам сегодня говорил мне, что закрыл бы глаза и не выпустил бы информацию за пределы училища, если бы узнал об этом только он. А сам?!... Еще был другом Геннадия Викторовича, ставил его в пример всему училищу, а, в итоге, утопил, при первом удобном случае. Какой же он поддонок и лицемер этот Сергей Александрович?! - подумала Елена Васильевна и нервно сжала ладони в кулаки, но ее мысли прервал голос следователя Варфоломеева: "А Вы не думаете, Елена Васильевна, что за джазом могло скрываться закодированное в ноты шпионское сообщение, которое он передавал иностранцам, играя на рояле?!"
"Нет, не думаю! Это бред! А что он мог передавать и откуда он брал секретную информацию? Мой муж - скромный, рядовой советский человек. Вы сами себя слышите, Анатолий Николаевич? Вам всюду мерещатся шпионы. Геннадий Викторович, кроме работы, больше не о чем не думал, а Вы намекаете на какие-то шпионские штучки", - ответила возмущенная Елена Васильевна.
"А откуда у Вас такая уверенность?", - спросил у нее следователь.
"Я слишком хорошо знаю мужа, потому и уверена в нем, как в самой себе, а, если даже - по Вашему, что мешало ему передавать закодированные сообщения советской музыкой, и подозрений никаких, а джаз запрещен, подумайте, Анатолий Николаевич", - ответила ему Елена Васильевна.
Следователь взглянул ей в глаза проникающим взглядом и, затушив папиросу в пепельнице, строго произнес: "А зря! Я, вот лично, даже в себе уверен не полностью, но, все таки, завидую Вашей уверенности, а что касается Вашего предположения, так оно не оправдывает Вашего мужа. И даже не заставляет меня ничуть засомневаться в его виновности. Иностранцы выбрали джаз для передачи закодированных секретных сообщений, потому, что для них это проще, а советскую музыку они знают плохо".
От пожирающего его взгляда Елену Васильевну бросало в пот и трясло. Она задавала себе вопросы: "Что со мной? Почему меня трясет, как будто я на допросе? У меня же совесть чистая". Но ответа не находила. Наконец, с трудом, собравшись с мыслями, и, пересилив волнение и страх, она, дрожащим голосом, возразила следователю: "Это уже слишком, я еще раз говорю, я и мой муж люди простые и честные, нам не нужны шпионские истории, и мы далеки от них. И, вообще, Анатолий Николаевич, Вы не хотите разобраться в деле моего мужа, у Вас есть ответы на все вопросы и убеждать Вас в чем-то бесполезно, Вы вбили себе в голову, что Шмелев Геннадий Викторович - шпион и стоите на своем, мало того, у меня такое ощущение, что Вы и меня в чем-то хотите обвинить!"
Следователь хитро улыбнулся: "Елена Васильевна, работа такая, следствие пока идет, мы обязаны подозревать всех и проверять любые факты, если что-то выяснится по делу Вашего супруга, Вы об этом узнаете сразу, а пока идите и свободой наслаждайтесь".
Последние слова следователя сильно напрягли Елену Васильевну, она ясно понимала значение его слов и намеков.
"Конечно, я об этом узнаю сразу, когда за мной придут и свободой предлагает наслаждаться, но только пока, пойду, подышу свежим воздухом", - думала Елена Васильевна, покидая кабинет следователя. Она была, как в тумане, Елена Васильевна ждала от встречи со следователем что-то оптимистическое, надеялась достучаться до него, может и убедить его в невиновности мужа, а вместо этого - тяжелый груз на сердце, трясущиеся руки и хамские, идиотские намеки в ее адрес.
Выйдя на улицу, она почувствовала бешеное головокружение, все плыло перед ее глазами, словно ее раскручивали на карусели, ей не хватать стало воздуха и судорожно заколотило. Она рухнула всем телом прямо на каменные ступеньки и потеряла сознание. И, в этом состоянии у Елены Васильевны появилось странное видение, как будто она снова вошла в управление НКВД, но, обойдя все этажи, никого не встретила и, как не странно, все кабинеты тоже были пустые. Опустившись в подвал, Елена Васильевна очутилась в длинном, полутемном коридоре, где было много железных дверей. Это были камеры битком набитые арестованными людьми. На ее удивление, на дверях не было замков, все были заперты лишь на задвижки.
Она шла по коридору и, подходя к каждой двери, открывала задвижки, подвал заполнялся освобожденными ею людьми. Вокруг были одни незнакомые лица: женщины, мужчины, старые и молодые, но не в одной камере не оказалось ее мужа. Наконец, Елена Васильевна подошла к последней двери и хотела ее открыть, как вдруг увидела, что к ней подошла незнакомая старая женщина и сказала: "Не надо, Елена Васильевна, не открывайте эту дверь никогда".
"Почему?", - поинтересовалась она у незнакомки, - "И откуда Вы знаете меня?" "А Вы присмотритесь ко мне, я Светлана Снегирева - воспитанница Геннадия Викторовича. Простите меня за тот нелицеприятный случай в автобусе, я была с Вами не справедлива, теперь я понимаю, что Ваш муж не в чем не виноват. Я и сама не виновата, видите, во что меня превратила неволя? А я им верила больше, чем самой себе".
Елена Васильевна ужаснулась от увиденного, та Светлана Снегирева - цветущая девчонка и эта - седая, сгорбившаяся старуха были одним человеком. Ей не хотелось верить в это. "Но как и почему?", - шептала она себе под нос.
"Если Светлана стала такой, что же тогда с моим мужем? А может я не узнала его в толпе освобожденных людей?", - спрашивала она себя, пристально всматриваясь в лица людей, что были вокруг нее, но не в ком не видела хоть какую-то черту, которая бы напомнила ей Геннадия Викторовича.
Не удержавшись от любопытства, Елена Васильевна приоткрыла окошечко последней двери и увидела, что посредине пустой камеры, на деревянной табуретке, сидел сам Сталин и задумчиво смотрел на нее. Она в ужасе, скорее захлопнула окошечко и, отошла от двери зловещей камеры. Елена Васильевна не поверила глазам и была в шоке. Неужели, самого хозяина Кремля ждет суд за все его преступления? Быть может его даже осудят те, кого я выпустила из этих камер?", - подумала она и эта мысль придала ей силы и вселила в нее радость.
"А Вы только послушайте, как чудесно на улице - за этими толстыми стенами играет рояль, какая божественная музыка, она слышна даже здесь - в Богом забытом месте!", - с восторгом воскликнул, подошедший к Елене Васильевне, совсем незнакомый молодой мужчина.
И, действительно, прислушавшись, она услышала музыку. Эта была такая дивная мелодия, словно за роялем играл не земной человек, а ангел, сошедший с небес.
"Быть может, это мой Геночка?!", - подумала Елена Васильевна и побежала вверх по лестнице. Выбежав из подвала на улицу, она увидела на площади толпу народа, которая, обступив музыканта, слушала его завороженно. С трудом растолкав толпу, она увидела перед собой белоснежный рояль, за которым сидел ее муж и с наслаждением играл.
Елена Васильевна потихоньку подошла к нему и положила руку ему на плечо. Доиграв, он встал из-за рояля и, не скрывая счастья, произнес: "Я знал, Леночка, что ты придешь! Ты, наверное, услышала музыку и нашла меня?!"
"Да, мой дорогой! Я очень рада тебя видеть, как хорошо, что тебя освободили, ты теперь снова можешь играть любимую музыку!", - воскликнула она и крепко обняла супруга, вокруг раздались оглушительные аплодисменты, все радовались их встрече, ликовали и обнимали друг друга.
Геннадий Викторович посмотрел с любовью на Елену Васильевну и тихо сказал: "Леночка, как не жаль, но тебе пора идти домой, чуть позже и я вернусь!"
"Почему, я хочу быть рядом с тобой, не гони меня, пожалуйста", - сказала она и пришла в себя, но, сразу не осознавая происходящего, начала кричать: "Где я? Куда ты исчез, Геннадий? Почему не играет больше музыка? Где весь народ?"
Увидев склонившегося над собой человека в белом, она спросила у него: "Вы - ангел?! Я что умерла?! Если так, почему тогда у меня сильно болит голова?! Ведь мертвые ничего не чувствуют!"
"Нет, я - не ангел", - ответил ей мягким голосом человек в белом, - "я - врач и зовут меня Станислав Борисович, Вы живы и находитесь в больнице, к нам поступили еще два дня назад в бессознательном состоянии. В затылочной части головы мы обнаружили у Вас гематому. Может на Вас напали? Вы что-то помните?"
"Нет, Станислав Борисович, меня никто и ничем не ударял. Помню, был у меня очень неприятный разговор, из-за чего я расстроилась и мне стало плохо, я упала на ступеньки крыльца и больше ничего не помню", - ответила она, но о своем виденье доктору рассказывать не стала.
"Тогда, мне все ясно, Елена Васильевна, гематома на затылке у Вас образовалась в результате падения головой на твердое покрытие, что и вызвало, я думаю, потерю сознания. Вполне возможно, что у Вас сильное сотрясение мозга. Вы были в коме целых два дня и большое счастье, что Вы пришли в себя. Вас можно поздравить со вторым днем рожденье, а что касается людей и музыки, о которых Вы упоминали, когда пришли в себя, так это - всего лишь виденья, в коме они наблюдаются нередко", - сказал доктор.
Слова Станислава Борисовича и приход в сознание, в любом другом случае, очень обрадовали бы Елену Васильевну, но не в этом.
"Так, что же, выходит, свобода и подлинное счастье не возможны в реальности? А все мне только привиделось? Уж лучше бы я не приходила в себя никогда, зато, осталась бы там - вместе со свободными и счастливыми людьми", - с большим сожалением подумала она.
"Что ж это я в больнице уже два дня? А если Геночку выпустили? А он там один, наверное, ищет меня, волнуется, места себе не находит", - мысли наслаивались одна на другую.